Страница:
колоннадой, вились на террасах. В столь удачном сочетании природы и
искусства, строгой планировки и естественной непринужденности есть что-то
сугубо георгианское*. В этой атмосфере культуры и роскоши Филдинг, будем
надеяться, отдыхал и душой, и телом. Исследователи полагают, что летние
месяцы 1746, 1747 и 1748 годов Генри и Сара провели в доме, который
впоследствии был назван "Сторожка Филдинга", - это в Твертоне, ныне
ужасающем пригороде Бата. Предположение, основанное на словах бывшего
клавертонского пастора Ричарда Грейвза (более известного своей забавной
сатирой "Духовный Дон Кихот"), считается надежным. Тот же Грейвз
рассказывает - и опять его слова не расходятся с имеющимися у нас фактами, -
что почти каждый день Филдинг обедал у Ральфа Аллена в Прайор-парке.
Все это не значит, что "Том Джонс" от начала до конца написан в Бате.
Некоторые главы, без сомнения, созданы в Лондоне, да и других своих друзей
Филдинг вполне мог навещать в то время - например, Харриса в Солсбери.
Существует и другая, уже менее достоверная история, согласно которой в 1748
году Филдинг гостил, причем в самом изысканном обществе, в Рэдвее, графство
Уоркшир. Усадьба на Эдж-Хилл принадлежала тридцатилетнему ценителю и знатоку
искусства Сондерсону Миллеру; один из пионеров "готики", он построил у себя,
пожалуй, самые привлекательные из всех причудливые беседки и псевдоруины*. У
Миллера был обширный круг знакомых, и в то лето у него, как предполагают,
гостили Уильям Питт, Джордж Литлтон и какой-то "Джордж Филдинг" - видимо,
неизвестный нам родственник. Сам же Филдинг, сообщают нам, читал собравшимся
отрывки из незаконченного романа. История эта, истоки которой уходят к 1756
году, приукрашена еще и утверждением, будто усадьба Миллера стала прототипом
поместья Олверти. Конечно, "готический" особняк Олверти никоим образом не
похож на Прайор-парк Аллена, скорее всего, Филдинг хотел тут угодить
Литлтону, которому посвящен "Том Джонс", - у себя в Хэгли Литлтон построил
замок в псевдоготическом духе, следуя образцам Миллера. А Питт,
действительно, навестил Литлтона в Хэгли в августе 1748 года, и если правда,
что вся троица была в этом году у Миллера, то она вполне свободно могла
отправиться туда и из дома Литлтона. Как бы там ни было, а "Том Джонс" к
тому времени был уже почти завершен.
Когда Филдинг вернулся в Лондон, домашние и служебные хлопоты отвлекли
его от романа. Во-первых, он снова женился: 27 ноября 1747 года, в пятницу,
состоялось бракосочетание Генри Филдинга, вдовца, и Мэри Дэниэл, девицы.
Церемония происходила в северной части Темз-стрит в небольшой церквушке
святого Бенедикта, перестроенной Реном после Великого Лондонского пожара.
Приход тут был совсем маленький - меньше восьмидесяти домов (в приходе
святого Мартина-на-полях их было более пяти тысяч). Насколько известно,
Филдинга ничто с этим районом не связывало, и выбран он был только за свою
укромность. Дело в том, что Мэри Дэниэл была уже на шестом месяце. Грозному
отцу взяться было вроде бы неоткуда, однако неисправимый сплетник Хорас
Уолпол не преминул пустить слух, будто необходимое давление оказал Джордж
Литлтон:
"Когда некоторые из присутствующих стали хвалить м-ра Л. за то, что он,
будучи лордом казначейства, голосовал против кабинета на бедвинских выборах,
Филдинг вскочил и, ударив себя кулаком в грудь, вскричал: "Если уж
рассуждать о его добродетели, то вот она: я вчера женился". Он действительно
женился. Литлтон его заставил". Женитьба аристократического потомка на
собственной экономке, естественно, дала пищу пересудливым языкам. Когда Мэри
пришло время рожать, Филдинг благоразумно поселил жену в Туикнеме.
Мэри исполнилось двадцать пять лет, женщиной она была заботливой,
верной, правда, внешне не очень привлекательной (леди Луиза Стюарт не
находила в ней "обаяния"). Она доживет до начала XIX века, и, не будь этого
замужества, никто бы о ней и не знал. Из-за этого мезальянса насмешки
сыпались на Филдинга до конца жизни: и Смоллетт поносил его за женитьбу на
"своей, прости господи, поварихе", и даже леди Мэри Уортли Монтегю поумерила
к нему свою обычно горячую доброжелательность. Когда у политических
противников Филдинга не находилось ничего, чем его зацепить, они всегда
могли пустить в ход какую-нибудь колкость по поводу Мэри*.
Пока что Мэри была от всего ограждена: Генри снял две комнаты в
Туикнеме, и в феврале 1748 года у него родился сын Уильям. Для Сары там
места не было, с семьей, вероятно, жила только служанка. Деревянный дом, где
они поселились, прятался на задворках узкого переулка Бэк-Лейн и являл
собой, как вспоминают, "затейливую старомодную постройку". Как и многих
других домов, где жил Филдинг, его давно уже нет, но местонахождение можно
определить: это на теперешней Холли-роуд, где Темза делает поворот около
островка Ил-Пай. В четверти мили на юг стоял старый дом Попа; четыре года
назад он лишился своего хозяина, в покинутом гроте бессмысленно аукалось
эхо*. Еще несколько минут вверх по течению, и, миновав жилище художника
Томаса Хадсона, оказываешься на Строберри-Хилл*, где предыдущей весной
поселился Хорас Уолпол, вынашивавший план до эксцентричности оригинального
особняка. Район славился своими прибрежными виллами. Вот каким его описывает
Уолпол за несколько месяцев до того, как Филдинг перевез Мэри в новое
убежище:
"По двум восхитительным дорогам, правда довольно пыльным, без конца
проносятся почтовые кареты и фаэтоны; под самым окном проплывают баржи -
важные, как лорды казначейства; Ричмонд-Хилл и Хэм-Уокс несколько
ограничивают видимость, но зато, хвала Господу, между мной и герцогиней
Квинсберри лежит Темза. Престарелых аристократок кругом - словно селедок, а
сейчас в поэтическом свете луны у дома мелькнул призрак Попа".
Вид из домика Филдинга на Бэк-Лейн был, без сомнения, куда как
ограниченнее, и подлунные пейзажи не столь поэтичны. Но для первых дней
трудного второго брака место было спокойным и безопасным.
Во-вторых, Филдинга отвлекло от работы над романом неожиданное
возвращение в театральный мир. Театр, где он подвизался, мы бы сегодня
назвали - театр-"фриндж". С марта по июнь 1748 года он участвует в
сатирических кукольных постановках на Пэнтон-стрит, недалеко от его любимого
Хеймаркета. Он назывался "Мадам де ля Нэш", представления давались в
"просторной харчевне". В прессе за 7 марта есть упоминание о первых
представлениях, проскальзывает и такой намек: "истинный юмор самого веселого
из развлечений (Панч и Джуди) будет, наконец, возрожден"; неделей позже
Филдинг перепечатал эту заметку в разделе "Смешные происшествия" своего
нового "Якобитского журнала". Никто сейчас не знает содержания этого
спектакля, но можно без сомнения утверждать, что он был заострен
политически, то есть ратовал за правительство и боролся с католицизмом,
филдинг, видимо, не обошел стороной и тогдашние театральные распри: он
оставался верным сторонником Дэвида Гаррика, который стал руководителем
"Дру-ри-Лейна" и вводил там всякие новшества. Между прочим, в двух
"узаконенных" тогда театрах - "Друри-Лейн" и "Ковент-Гарден" - в этом сезоне
шли семь фил-динговских пьес.
Все это да еще 'Том Джонс" - работы вполне хватало. При этом оставалась
служба. Существуют сведения, что в весенней сессии 1748 года он не принял
участия, но если принять во внимание планы, которые он наметил, - его
решение было правильным. Позже в этом же году газеты напечатали сообщение,
что в Бриджуотере, графство Сомерсет, "по дороге на сессию" умер кузен
Филдинга Генри Гулд. "Якобитский журнал" перепечатал сообщение с
соответствующими панегириками. Но все это оказалось просто вымыслом - Гулд
прожил еще сорок шесть лет. Филдинг, видимо, или был в то время в Западных
графствах, или мало что знал о делах в родных местах.
Новый "Журнал", который я упомянул, тоже отнимал время. Это был опять
еженедельник, по духу очень близкий "Истинному патриоту". С пятого декабря
1747 года (не позже чем через неделю после женитьбы на Мэри) до пятого
ноября 1748 года вышло сорок девять номеров, ценой два пенса. Гравюры на
дереве, открывавшие журнал, традиционно приписываются Хогарту, хотя никаких
достоверных свидетельств на этот счет нет. Мы знаем одно: Филдинг с
восхищением поминал Хогарта в "Бойце" и "Джозефе Эндрюсе", они были старыми
друзьями. В "Журнале" Филдинг взял маску Джона Тротт-Пледа, эсквайра,
откровенного якобита: "Имя и звание, под которыми человек публично известен
в тавернах, кофейнях и на улицах, могут быть - без нарушения приличий -
использованы и в печати". Это, конечно, обычный "ложный выпад". Очень
немногие лидеры оппозиции, будь то в 1745-м, 1746-м или в каком другом году,
были якобитами. Но Филдингу доставляет удовольствие навлекать на их головы
"вечный позор", как сказал когда-то один историк. А в оправдание он заявляет
в своем "Журнале", что страну явно колотит "странная, какая-то безрассудная
якобитская лихорадка".
Но дело Стюартов было безвозвратно проиграно, и истинным поводом для
дебатов все чаще становится другой аспект политики, а именно попытка
правительства Пелама заключить приемлемый мирный договор в войне за
Австрийское наследство. Затянувшаяся кампания выкачивала из страны огромные
средства, и мир был просто необходим. Министр иностранных дел, герцог
Ньюкасл, добивался на переговорах таких условий, на которые Англия, по
мнению многих, вряд ли могла рассчитывать. Наконец, в октябре 1748 года
Британия, Франция и Голландия заключили соглашение в Экс-ла-Шапеле. По
одному из подписанных французами условий, Франция обязалась выслать
Претендента из Парижа, что означало конец всем его надеждам. И теперь, пишет
Филдинг в последнем номере "Якобитского журнала", государственные бумаги
подскочили, а противники правительства его величества погрузились в тоску.
Джону Тротт-Пледу можно уходить на покой.
Главные задачи "Журнала", таким образом, были политические, что нашло
отражение и в двух довольно скучных памфлетах, сочиненных Филдингом в ту
пору. Но на страницах журнала писалось много и о театре или, например, вновь
поддерживалась старая мысль "Болтуна" о назначении государственного цензора
и "Суда критиков"*. Самое же интересное для современного читателя - это
сатирические штрихи в столбце новостей "Смешные происшествия". Листая эти
забытые страницы, можно наткнуться на прекрасные образцы филдинговского
юмора. Например, к "Галиматье", приписываемой некоему Моргану Скрабу,
"адвокату с Граб-стрит", даны великолепные язвительные примечания:
("Четверг. Джордж Макензи, эсквайр, бывший граф Кромарти, его жена и
все семейство отправились с постоянного места жительства на Пэлл-Мэлл в
место пожизненной ссылки недалеко от города Эксетер, графство Девоншир".
"Уайтхол ивнинг пост").
Если бы Овидию пришлось поменять Шотландию на Девоншир, он бы никогда
Не написал "Скорбных элегий"*.
Смешнее не сказал о шотландцах и сам Джонсон. (Граф Кромарти, сторонник
Претендента, был схвачен и приговорен к смерти, но приведение приговора в
исполнение было отсрочено.) {Разумеется, не для всякой новости годилось
такое балагурство. Когда, например, в марте 1748 года в Бате скончался
старый генерал Уэйд, Филдинг перепечатал газетный некролог, а от себя
присовокупил: "В частной жизни это был чрезвычайно благородный и отзывчивый
человек, и даже простой перечень его благодеяний не уместится на этой
странице". - Прим. авт.}
Филдингу было не привыкать к оскорблениям, но редко когда по нему били
такими частыми залпами, как сейчас. Оппозиционные газеты, вроде "Старой
Англии", безжалостно поносили его, раскапывая в прошлом каждый пустячный
грешок, промах, неверное суждение*. И естественно, не обходилось без
упоминания о его немыслимом браке. Доставалось и за беспутного отца, причем
говорилось без обиняков, что не только сын, но и старый генерал когда-то
связался с кухонной девкой:
В бесспорном равенстве их был один изъян: Отец имел доход, а сын -
пустой карман.
Явно без сожалений Филдинг в начале ноября перестал издавать "Журнал" и
больше такой "долговременной" политической журналистикой не занимался. Кроме
того, впереди его ожидало нечто гораздо более важное.
Наполненная делами и событиями жизнь неизбежно замедляла работу над
"Томом Джонсом". Однако к 1748 году роман был близок к завершению. Бели
первые его две трети писались урывками, то за последнюю треть он к концу
этого года взялся не разбрасываясь. Исследователи откопали множество
разнообразных свидетельств, которые помогают установить время написания той
или иной части книги; но эти детали могли вноситься позже, в завершенную
рукопись, и поэтому нет смысла целиком и полностью полагаться на них. Одним
из важнейших событий времени был выход в свет великого романа Сэмюэла
Ричардсона "Кларисса", печатавшегося отдельными томами с декабря 1747-го по
декабрь 1748-го. Сколько-нибудь серьезно повлиять на "Тома Джонса"
произведение Ричардсона уже не могло, но с "Амелией", как мы увидим, дело
обстояло иначе.
Филдинг сразу же проникся к "Клариссе" восхищением и дал в "Томе
Джонсе" две-три косвенные ссылки на книгу Ричардсона. Когда автор прислал
ему сигнальный экземпляр пятого тома, Филдинг ответил восторженным письмом:
"Пусть за меня говорит мое переполненное до краев сердце... Отступает ужас,
меня охватывает печаль, но скоро сердце претворяет ее в бурный восторг и
удивление перед таким образом действий, возвышеннее которого нельзя себе
представить". Кончает он письмо искренними пожеланиями успеха. Не менее
горячие отзывы, теперь уже на первые выпуски "Клариссы", появились в
"Якобитском журнале" за 2 января 1748 года: "Мало кто из древних или новых
писателей обладает такой простотой, таким вкусом, таким глубоким
проникновением в характеры, такой могучей способностью волновать сердце".
Удивительное великодушие, если вспомнить прежний холодок в отношениях этих
великих соперников. Жаль, что Ричардсон так и не смог изменить свое
отношение к Филдингу - даже после того, как Сара Филдинг вскоре после выхода
последнего тома опубликовала лестные "Заметки по поводу "Клариссы""*.
Литературный мир ждал "Тома Джонса" с нетерпением, при этом любопытство
публики подогревалось еще и огромным успехом "Клариссы". Известный ученый
Берч, позже ставший секретарем Королевского Общества, писал своему
покровителю 19 января 1748 года: "Мистер Филдинг печатает сейчас трехтомный
роман под названием "Найденыш". Мистер Литлтон, который прочел рукопись,
утверждает, что произведение написано прекрасно, изобретательно, с
захватывающим сюжетом и множеством сильно и живо выписанных персонажей". Еще
бы Литлтону не хвалить этот роман! Несколько позже Берч где-то узнал, что
Филдингу заплачено за рукопись шестьсот фунтов, и снова он поминает высокое
мнение Литлтона о романе. Враждебно настроенные критики писали потом, будто
Литлтон бегал по всему городу, пытаясь организовать успешную продажу "Тома
Джонса", и добился-таки своего, набрав целую толпу канцелярских крыс,
которые рекламировали роман в кофейнях*. Явное преувеличение, конечно, хотя
известно, что Литлтон с Питтом всячески старались способствовать успеху
книги - а почему бы им не стараться? В декабре Берч сообщает, что некоторые
из его друзей листали роман и одобрительно отзываются о юморе и сердечности
повествования. Прочитав первые два тома, леди Хертфорд, страстная
любительница изящной словесности и завсегдатай салонов, объявила, что новый
роман Филдинга лучше прежнего, "Джозефа Эндрюса". Потомки (имея на руках
роман целиком) полностью разделяют это мнение.
Берч, особенно в компании книготорговцев, держал ухо востро. Поэтому
неудивительно, что его информация о гонораре оказалась точной. 11 июня 1748
года между автором и его постоянным издателем Эндрю Милларом был подписан
договор. Филдинг отдавал права на "Тома Джонса" за 60 фунтов наличными.
Хорас Уолпол сообщает, будто Миллар, когда роман стал пользоваться огромным
спросом, доплатил сотню фунтов, но никаких документальных Подтверждений
этому нет. Поначалу было решено распространять роман по подписке и, видимо,
в трех томах, о чем и упоминает Берч. Однако десятого февраля или в этих
числах на прилавках появились шесть небольших томиков в обычном издании.
Успех был столь огромен, что первый тираж сразу раскупили, и к концу месяца
Миллар объявил о переиздании. Первый раз напечатали не менее двух тысяч
экземпляров, во второй - полторы. Три тысячи экземпляров следующего тиража,
набранного уже другим шрифтом, вышли 12 апреля. Четвертое издание, на этот
раз три с половиной тысячи, появилось в сентябре. Всего за девять месяцев
было напечатано десять тысяч экземпляров*. Миллар получил огромную прибыль.
Эти шесть томиков стоили сначала восемнадцать шиллингов в переплете (без
переплета дешевле), и хотя третье издание уже пошло за двенадцать шиллингов,
доход Миллара за этот год составил около шести тысяч. Типографские же
расходы съели не более трети этой суммы. Пошли даже слухи, что Миллар на
выручку смог обзавестись роскошной каретой и лошадьми. Чему же тут
удивляться?
Слава о романе быстро разнеслась. К 1750 году его перевели на
французский, немецкий и голландский языки, а в Дублине, как и полагается,
вышло пиратское издание. На родине "Тома Джонса" приняли чрезвычайно тепло,
даже враги Филдинга признавали за романом некоторые достоинства. В этой
атмосфере рецензентам газеты "Старая Англия" (бескомпромиссно
антиправительственного издания) понадобилось все их упрямство и наглость,
чтобы утверждать, будто этот "пестрый шутовской рассказ об ублюдках,
распутстве и адюльтерах" ниже "всякой серьезной критики". Другим упрямцем
был Сэмюэл Ричардсон, который не поддавался на уговоры друзей хотя бы
прочитать книгу. Он, правда, встревожился, когда некоторые из его поклонниц
признались, что внимательно и не без удовольствия прочли этот "вульгарно
названный" и напичканный "дурными идеями" роман. Так или иначе, но дамы "не
переставая болтали о своих Томах Джонсах, а кавалеры - о своих Софьях".
Элизабет Картер, талантливый "синий чулок" из Дила, покинула своего любимца
Ричардсона, а преданная поклонница Филдинга леди Мэри Уортли Монтегю
просидела над посылкой с его книгами всю ночь. "Джозеф Эндрюс" понравился ей
все же больше (странно, но создается впечатление, что раньше она его не
читала); да и многие другие не нашли в новом произведении столь же ярко
вылепленного героя, как пастор Адаме. Но не все были так привередливы, как
Ричардсон, или находились так далеко от Лондона, как леди Мэри, которая,
живя в Ломбардии, только и делала, что ждала почту из Англии. Одно из
газетных сообщений в начале мая показывает, насколько сильно новый роман
захватил воображение публики: на скачках в Эпсоме был устроен заезд между
гнедым по кличке "Том Джонс" и каштановым по кличке "Джозеф Эндрюс". В _том_
заезде победил "Джозеф".
"Том Джонс" - одна из самых знаменитых книг в английской литературе, и
вряд ли стоит подробно пересказывать ее сюжет или распространяться о ее
героях. Тут в избытке все прославившие Филдинга качества - бьющий через край
юмор, вкус и жизнелюбие, душевная щедрость и тонкая наблюдательность.
Рассказ бурлит происшествиями и смешными приключениями. В то же время
развертывается и моральная драма: непосредственный и по природе добрый герой
противопоставлен лицемеру Блифилу, "законному" наследнику сквайра Олверти.
Зловещие наставники Тома, Тваком и Сквейр, берут сторону Блифила - это
единственное, в чем сходятся непримиримые спорщики. Великолепно выписана
"липкость" Блифила, ее ощущаешь почти физически; как в истории с Урией
Хилом, одна из опасностей, которую Блифил представляет для главного героя, -
это соперничество в любви, и, как с Хипом, в его ухаживаниях за Софьей есть
что-то отвратительное, извращенное. Героиня романа - еще одна блестящая
удача Филдинга: в ранней прозе девушки редко получались такими живыми,
полнокровными - хотя бы потому, что у них было мало возможностей для полного
самовыражения в реальной жизни. Амурные перипетии поданы мягко, любовно, но
без слащавости, а броская мужественность Тома уравновешивается страстностью
и решительностью героини, полностью отдающей себе отчет в своих чувствах.
Обычно считается, что Софья списана с первой жены Филдинга, и хотя образ тут
- не точная копия жизни, определенные черрл Шарлотты на портрете явно видны.
В Олверти же обычно находят и Литлтона и Ральфа Аллена, причем последнего
будто бы здесь больше. Если это так, то живого человека заслонил чересчур
типизированный характер.
Можно задаться и таким вопросом: не воплотилось ли в романе кое-что из
жизни самого автора? Сиротой он, конечно, в полном смысле этого слова не
был, но с одиннадцати лет остался без матери, отец всегда был далеко. Можно
утверждать, что в известном смысле Филдинг был лишен наследства: потомок
аристократической фамилии, он рос бес всяких реальных надежд на будущее, и
его душу расколол надвое семейный разлад. Конечно, Том представляет собой
нечто большее, чем одну из ипостасей Филдинга, но сама эта проблема вполне
правомерна. Не так давно Рональд Полсон подметил, что и в приключениях Тома,
и в его характере есть что-то общее с "Красавчиком" - принцем Чарли, если,
само собой, смотреть на Претендента глазами его сторонников*. То же самое и
Блифил: на него пошли такие краски, какими якобиты разукрашивали
представителей Ганноверской династии. Это вовсе не значит, что Филдинг в
глубине души солидаризировал делу Стюартов, но какая-то усложняющая роман
нотка все же слышится. "История" Тома Джонса искусно вплетена в историю
страны*.
В романе много глубоко оригинальных особенностей. Например,
вступительные главы к каждой книге, где Филдинг объявляет свои законы и
берет на себя роль судьи-критика. Эти главы сообщают повествованию особый
интеллектуальный накал и особую плотность, которой раньше в английской прозе
не было. По сравнению с "Томом Джонсом" романы Даниэла Дефо кажутся рыхлыми
и скованными. Кстати, нет никаких данных, что Филдинг читал Дефо; избежал он
вероятно, и влияния Элизы Хейвуд et hoc genus omne {Разумеется, не для
всякой новости годилось такое балагурство. Когда, например, в марте 1748
года в Бате скончался старый генерал Уэйд, Филдинг перепечатал газетный
некролог, а от себя присовокупил: "В частной жизни это был чрезвычайно
благородный и отзывчивый человек, и даже простой перечень его благодеяний не
уместится на этой странице". - Прим. авт.}. По форме филдинговская книга не
имеет прецедентов в ранней литературной традиции. Основным образцом для нее,
как и в случае с "Джозефом Эндрюсом", стал древний эпос, не ренессансный
эпос Тассо или Спенсера, а именно античный - Гомера и Вергилия. И чтобы
понять, как сделан "Том Джонс", полезнее прочесть "Одиссею", чем выискивать
"источники" в современной Филдингу литературе. А помимо эпических поэтов,
надо вспомнить и обожаемого им Лукиана с его кривой, разочарованной
усмешкой. Сатирик II века новой эры, уроженец Сирии*, Лукиан писал на
греческом языке с удивительным остроумием и очень трезвой точностью. Вот что
говорит о нем Гилберт Хайет в своей "Классической традиции" (после этой
книги и Филдинг становится понятнее).
"О боги! - восклицает он, - сколь же глупы смертные!" Но в его голосе
куда больше мягкости, а в сердце доброты, чем у его римских
предшественников. Его творчество - это мост между диалогами таких философов,
как Платон, вымыслами Аристофана - и пессимистической критикой сатириков. Он
был любимым греческим автором Рабле. О его рассказах про фантастические
путешествия, видимо, помнил и Свифт, когда писал "Гулливера", и Сирано де
Бержерак, когда отправлялся на луну. Именно такие мужи, а вовсе не жалкие
писаки, заполонившие английскую литературу, вдохновляли Филдинга. Вот как он
взывает в "Томе Джонсе" к "Гению, дару небес":
"Явись же, о вдохновитель Аристофана, Лукиана, Сервантеса, Рабле,
Мольера, Шекспира, Свифта, Мариво, наполни страницы мои юмором, чтоб научить
людей лишь беззлобно смеяться над чужими и уничиженно сокрушаться над
собственными безрассудствами"*. Именно в такой компании Филдинг обрел
источник подлинно творческой фантазии.
Как-то он назвал Лукиана, Сервантеса и Свифта "великим триумвиратом"
смеха и остроумия. Сервантес для него был главой писателей нового времени, а
его "Дон Кихот" (1605-1615) превосходил все остальные книги. Филдинг считал
этот роман "всеобщей историей мира", непревзойденной картиной человеческой
судьбы одновременно в ее комических и трагических проявлениях. Поэтому
"новая область в литературе" не далась бы Филдингу, не будь "Дон Кихота".
Уже в конце жизни писателя его соперник Тобайас Смоллетт взялся за пятый по
счету перевод "Дон Кихота" на английский язык и создал единственный вариант,
способный соперничать по успеху с переводом Мотто начала XVIII века, который
Филдинг, видимо, хорошо знал. (Я думаю, можно с уверенностью предположить,
что он не очень-то читал по-испански.) В Англии вообще было полно и
сокращенных вариантов "Дон Кихота", и его переделок, и разных романов,
искусства, строгой планировки и естественной непринужденности есть что-то
сугубо георгианское*. В этой атмосфере культуры и роскоши Филдинг, будем
надеяться, отдыхал и душой, и телом. Исследователи полагают, что летние
месяцы 1746, 1747 и 1748 годов Генри и Сара провели в доме, который
впоследствии был назван "Сторожка Филдинга", - это в Твертоне, ныне
ужасающем пригороде Бата. Предположение, основанное на словах бывшего
клавертонского пастора Ричарда Грейвза (более известного своей забавной
сатирой "Духовный Дон Кихот"), считается надежным. Тот же Грейвз
рассказывает - и опять его слова не расходятся с имеющимися у нас фактами, -
что почти каждый день Филдинг обедал у Ральфа Аллена в Прайор-парке.
Все это не значит, что "Том Джонс" от начала до конца написан в Бате.
Некоторые главы, без сомнения, созданы в Лондоне, да и других своих друзей
Филдинг вполне мог навещать в то время - например, Харриса в Солсбери.
Существует и другая, уже менее достоверная история, согласно которой в 1748
году Филдинг гостил, причем в самом изысканном обществе, в Рэдвее, графство
Уоркшир. Усадьба на Эдж-Хилл принадлежала тридцатилетнему ценителю и знатоку
искусства Сондерсону Миллеру; один из пионеров "готики", он построил у себя,
пожалуй, самые привлекательные из всех причудливые беседки и псевдоруины*. У
Миллера был обширный круг знакомых, и в то лето у него, как предполагают,
гостили Уильям Питт, Джордж Литлтон и какой-то "Джордж Филдинг" - видимо,
неизвестный нам родственник. Сам же Филдинг, сообщают нам, читал собравшимся
отрывки из незаконченного романа. История эта, истоки которой уходят к 1756
году, приукрашена еще и утверждением, будто усадьба Миллера стала прототипом
поместья Олверти. Конечно, "готический" особняк Олверти никоим образом не
похож на Прайор-парк Аллена, скорее всего, Филдинг хотел тут угодить
Литлтону, которому посвящен "Том Джонс", - у себя в Хэгли Литлтон построил
замок в псевдоготическом духе, следуя образцам Миллера. А Питт,
действительно, навестил Литлтона в Хэгли в августе 1748 года, и если правда,
что вся троица была в этом году у Миллера, то она вполне свободно могла
отправиться туда и из дома Литлтона. Как бы там ни было, а "Том Джонс" к
тому времени был уже почти завершен.
Когда Филдинг вернулся в Лондон, домашние и служебные хлопоты отвлекли
его от романа. Во-первых, он снова женился: 27 ноября 1747 года, в пятницу,
состоялось бракосочетание Генри Филдинга, вдовца, и Мэри Дэниэл, девицы.
Церемония происходила в северной части Темз-стрит в небольшой церквушке
святого Бенедикта, перестроенной Реном после Великого Лондонского пожара.
Приход тут был совсем маленький - меньше восьмидесяти домов (в приходе
святого Мартина-на-полях их было более пяти тысяч). Насколько известно,
Филдинга ничто с этим районом не связывало, и выбран он был только за свою
укромность. Дело в том, что Мэри Дэниэл была уже на шестом месяце. Грозному
отцу взяться было вроде бы неоткуда, однако неисправимый сплетник Хорас
Уолпол не преминул пустить слух, будто необходимое давление оказал Джордж
Литлтон:
"Когда некоторые из присутствующих стали хвалить м-ра Л. за то, что он,
будучи лордом казначейства, голосовал против кабинета на бедвинских выборах,
Филдинг вскочил и, ударив себя кулаком в грудь, вскричал: "Если уж
рассуждать о его добродетели, то вот она: я вчера женился". Он действительно
женился. Литлтон его заставил". Женитьба аристократического потомка на
собственной экономке, естественно, дала пищу пересудливым языкам. Когда Мэри
пришло время рожать, Филдинг благоразумно поселил жену в Туикнеме.
Мэри исполнилось двадцать пять лет, женщиной она была заботливой,
верной, правда, внешне не очень привлекательной (леди Луиза Стюарт не
находила в ней "обаяния"). Она доживет до начала XIX века, и, не будь этого
замужества, никто бы о ней и не знал. Из-за этого мезальянса насмешки
сыпались на Филдинга до конца жизни: и Смоллетт поносил его за женитьбу на
"своей, прости господи, поварихе", и даже леди Мэри Уортли Монтегю поумерила
к нему свою обычно горячую доброжелательность. Когда у политических
противников Филдинга не находилось ничего, чем его зацепить, они всегда
могли пустить в ход какую-нибудь колкость по поводу Мэри*.
Пока что Мэри была от всего ограждена: Генри снял две комнаты в
Туикнеме, и в феврале 1748 года у него родился сын Уильям. Для Сары там
места не было, с семьей, вероятно, жила только служанка. Деревянный дом, где
они поселились, прятался на задворках узкого переулка Бэк-Лейн и являл
собой, как вспоминают, "затейливую старомодную постройку". Как и многих
других домов, где жил Филдинг, его давно уже нет, но местонахождение можно
определить: это на теперешней Холли-роуд, где Темза делает поворот около
островка Ил-Пай. В четверти мили на юг стоял старый дом Попа; четыре года
назад он лишился своего хозяина, в покинутом гроте бессмысленно аукалось
эхо*. Еще несколько минут вверх по течению, и, миновав жилище художника
Томаса Хадсона, оказываешься на Строберри-Хилл*, где предыдущей весной
поселился Хорас Уолпол, вынашивавший план до эксцентричности оригинального
особняка. Район славился своими прибрежными виллами. Вот каким его описывает
Уолпол за несколько месяцев до того, как Филдинг перевез Мэри в новое
убежище:
"По двум восхитительным дорогам, правда довольно пыльным, без конца
проносятся почтовые кареты и фаэтоны; под самым окном проплывают баржи -
важные, как лорды казначейства; Ричмонд-Хилл и Хэм-Уокс несколько
ограничивают видимость, но зато, хвала Господу, между мной и герцогиней
Квинсберри лежит Темза. Престарелых аристократок кругом - словно селедок, а
сейчас в поэтическом свете луны у дома мелькнул призрак Попа".
Вид из домика Филдинга на Бэк-Лейн был, без сомнения, куда как
ограниченнее, и подлунные пейзажи не столь поэтичны. Но для первых дней
трудного второго брака место было спокойным и безопасным.
Во-вторых, Филдинга отвлекло от работы над романом неожиданное
возвращение в театральный мир. Театр, где он подвизался, мы бы сегодня
назвали - театр-"фриндж". С марта по июнь 1748 года он участвует в
сатирических кукольных постановках на Пэнтон-стрит, недалеко от его любимого
Хеймаркета. Он назывался "Мадам де ля Нэш", представления давались в
"просторной харчевне". В прессе за 7 марта есть упоминание о первых
представлениях, проскальзывает и такой намек: "истинный юмор самого веселого
из развлечений (Панч и Джуди) будет, наконец, возрожден"; неделей позже
Филдинг перепечатал эту заметку в разделе "Смешные происшествия" своего
нового "Якобитского журнала". Никто сейчас не знает содержания этого
спектакля, но можно без сомнения утверждать, что он был заострен
политически, то есть ратовал за правительство и боролся с католицизмом,
филдинг, видимо, не обошел стороной и тогдашние театральные распри: он
оставался верным сторонником Дэвида Гаррика, который стал руководителем
"Дру-ри-Лейна" и вводил там всякие новшества. Между прочим, в двух
"узаконенных" тогда театрах - "Друри-Лейн" и "Ковент-Гарден" - в этом сезоне
шли семь фил-динговских пьес.
Все это да еще 'Том Джонс" - работы вполне хватало. При этом оставалась
служба. Существуют сведения, что в весенней сессии 1748 года он не принял
участия, но если принять во внимание планы, которые он наметил, - его
решение было правильным. Позже в этом же году газеты напечатали сообщение,
что в Бриджуотере, графство Сомерсет, "по дороге на сессию" умер кузен
Филдинга Генри Гулд. "Якобитский журнал" перепечатал сообщение с
соответствующими панегириками. Но все это оказалось просто вымыслом - Гулд
прожил еще сорок шесть лет. Филдинг, видимо, или был в то время в Западных
графствах, или мало что знал о делах в родных местах.
Новый "Журнал", который я упомянул, тоже отнимал время. Это был опять
еженедельник, по духу очень близкий "Истинному патриоту". С пятого декабря
1747 года (не позже чем через неделю после женитьбы на Мэри) до пятого
ноября 1748 года вышло сорок девять номеров, ценой два пенса. Гравюры на
дереве, открывавшие журнал, традиционно приписываются Хогарту, хотя никаких
достоверных свидетельств на этот счет нет. Мы знаем одно: Филдинг с
восхищением поминал Хогарта в "Бойце" и "Джозефе Эндрюсе", они были старыми
друзьями. В "Журнале" Филдинг взял маску Джона Тротт-Пледа, эсквайра,
откровенного якобита: "Имя и звание, под которыми человек публично известен
в тавернах, кофейнях и на улицах, могут быть - без нарушения приличий -
использованы и в печати". Это, конечно, обычный "ложный выпад". Очень
немногие лидеры оппозиции, будь то в 1745-м, 1746-м или в каком другом году,
были якобитами. Но Филдингу доставляет удовольствие навлекать на их головы
"вечный позор", как сказал когда-то один историк. А в оправдание он заявляет
в своем "Журнале", что страну явно колотит "странная, какая-то безрассудная
якобитская лихорадка".
Но дело Стюартов было безвозвратно проиграно, и истинным поводом для
дебатов все чаще становится другой аспект политики, а именно попытка
правительства Пелама заключить приемлемый мирный договор в войне за
Австрийское наследство. Затянувшаяся кампания выкачивала из страны огромные
средства, и мир был просто необходим. Министр иностранных дел, герцог
Ньюкасл, добивался на переговорах таких условий, на которые Англия, по
мнению многих, вряд ли могла рассчитывать. Наконец, в октябре 1748 года
Британия, Франция и Голландия заключили соглашение в Экс-ла-Шапеле. По
одному из подписанных французами условий, Франция обязалась выслать
Претендента из Парижа, что означало конец всем его надеждам. И теперь, пишет
Филдинг в последнем номере "Якобитского журнала", государственные бумаги
подскочили, а противники правительства его величества погрузились в тоску.
Джону Тротт-Пледу можно уходить на покой.
Главные задачи "Журнала", таким образом, были политические, что нашло
отражение и в двух довольно скучных памфлетах, сочиненных Филдингом в ту
пору. Но на страницах журнала писалось много и о театре или, например, вновь
поддерживалась старая мысль "Болтуна" о назначении государственного цензора
и "Суда критиков"*. Самое же интересное для современного читателя - это
сатирические штрихи в столбце новостей "Смешные происшествия". Листая эти
забытые страницы, можно наткнуться на прекрасные образцы филдинговского
юмора. Например, к "Галиматье", приписываемой некоему Моргану Скрабу,
"адвокату с Граб-стрит", даны великолепные язвительные примечания:
("Четверг. Джордж Макензи, эсквайр, бывший граф Кромарти, его жена и
все семейство отправились с постоянного места жительства на Пэлл-Мэлл в
место пожизненной ссылки недалеко от города Эксетер, графство Девоншир".
"Уайтхол ивнинг пост").
Если бы Овидию пришлось поменять Шотландию на Девоншир, он бы никогда
Не написал "Скорбных элегий"*.
Смешнее не сказал о шотландцах и сам Джонсон. (Граф Кромарти, сторонник
Претендента, был схвачен и приговорен к смерти, но приведение приговора в
исполнение было отсрочено.) {Разумеется, не для всякой новости годилось
такое балагурство. Когда, например, в марте 1748 года в Бате скончался
старый генерал Уэйд, Филдинг перепечатал газетный некролог, а от себя
присовокупил: "В частной жизни это был чрезвычайно благородный и отзывчивый
человек, и даже простой перечень его благодеяний не уместится на этой
странице". - Прим. авт.}
Филдингу было не привыкать к оскорблениям, но редко когда по нему били
такими частыми залпами, как сейчас. Оппозиционные газеты, вроде "Старой
Англии", безжалостно поносили его, раскапывая в прошлом каждый пустячный
грешок, промах, неверное суждение*. И естественно, не обходилось без
упоминания о его немыслимом браке. Доставалось и за беспутного отца, причем
говорилось без обиняков, что не только сын, но и старый генерал когда-то
связался с кухонной девкой:
В бесспорном равенстве их был один изъян: Отец имел доход, а сын -
пустой карман.
Явно без сожалений Филдинг в начале ноября перестал издавать "Журнал" и
больше такой "долговременной" политической журналистикой не занимался. Кроме
того, впереди его ожидало нечто гораздо более важное.
Наполненная делами и событиями жизнь неизбежно замедляла работу над
"Томом Джонсом". Однако к 1748 году роман был близок к завершению. Бели
первые его две трети писались урывками, то за последнюю треть он к концу
этого года взялся не разбрасываясь. Исследователи откопали множество
разнообразных свидетельств, которые помогают установить время написания той
или иной части книги; но эти детали могли вноситься позже, в завершенную
рукопись, и поэтому нет смысла целиком и полностью полагаться на них. Одним
из важнейших событий времени был выход в свет великого романа Сэмюэла
Ричардсона "Кларисса", печатавшегося отдельными томами с декабря 1747-го по
декабрь 1748-го. Сколько-нибудь серьезно повлиять на "Тома Джонса"
произведение Ричардсона уже не могло, но с "Амелией", как мы увидим, дело
обстояло иначе.
Филдинг сразу же проникся к "Клариссе" восхищением и дал в "Томе
Джонсе" две-три косвенные ссылки на книгу Ричардсона. Когда автор прислал
ему сигнальный экземпляр пятого тома, Филдинг ответил восторженным письмом:
"Пусть за меня говорит мое переполненное до краев сердце... Отступает ужас,
меня охватывает печаль, но скоро сердце претворяет ее в бурный восторг и
удивление перед таким образом действий, возвышеннее которого нельзя себе
представить". Кончает он письмо искренними пожеланиями успеха. Не менее
горячие отзывы, теперь уже на первые выпуски "Клариссы", появились в
"Якобитском журнале" за 2 января 1748 года: "Мало кто из древних или новых
писателей обладает такой простотой, таким вкусом, таким глубоким
проникновением в характеры, такой могучей способностью волновать сердце".
Удивительное великодушие, если вспомнить прежний холодок в отношениях этих
великих соперников. Жаль, что Ричардсон так и не смог изменить свое
отношение к Филдингу - даже после того, как Сара Филдинг вскоре после выхода
последнего тома опубликовала лестные "Заметки по поводу "Клариссы""*.
Литературный мир ждал "Тома Джонса" с нетерпением, при этом любопытство
публики подогревалось еще и огромным успехом "Клариссы". Известный ученый
Берч, позже ставший секретарем Королевского Общества, писал своему
покровителю 19 января 1748 года: "Мистер Филдинг печатает сейчас трехтомный
роман под названием "Найденыш". Мистер Литлтон, который прочел рукопись,
утверждает, что произведение написано прекрасно, изобретательно, с
захватывающим сюжетом и множеством сильно и живо выписанных персонажей". Еще
бы Литлтону не хвалить этот роман! Несколько позже Берч где-то узнал, что
Филдингу заплачено за рукопись шестьсот фунтов, и снова он поминает высокое
мнение Литлтона о романе. Враждебно настроенные критики писали потом, будто
Литлтон бегал по всему городу, пытаясь организовать успешную продажу "Тома
Джонса", и добился-таки своего, набрав целую толпу канцелярских крыс,
которые рекламировали роман в кофейнях*. Явное преувеличение, конечно, хотя
известно, что Литлтон с Питтом всячески старались способствовать успеху
книги - а почему бы им не стараться? В декабре Берч сообщает, что некоторые
из его друзей листали роман и одобрительно отзываются о юморе и сердечности
повествования. Прочитав первые два тома, леди Хертфорд, страстная
любительница изящной словесности и завсегдатай салонов, объявила, что новый
роман Филдинга лучше прежнего, "Джозефа Эндрюса". Потомки (имея на руках
роман целиком) полностью разделяют это мнение.
Берч, особенно в компании книготорговцев, держал ухо востро. Поэтому
неудивительно, что его информация о гонораре оказалась точной. 11 июня 1748
года между автором и его постоянным издателем Эндрю Милларом был подписан
договор. Филдинг отдавал права на "Тома Джонса" за 60 фунтов наличными.
Хорас Уолпол сообщает, будто Миллар, когда роман стал пользоваться огромным
спросом, доплатил сотню фунтов, но никаких документальных Подтверждений
этому нет. Поначалу было решено распространять роман по подписке и, видимо,
в трех томах, о чем и упоминает Берч. Однако десятого февраля или в этих
числах на прилавках появились шесть небольших томиков в обычном издании.
Успех был столь огромен, что первый тираж сразу раскупили, и к концу месяца
Миллар объявил о переиздании. Первый раз напечатали не менее двух тысяч
экземпляров, во второй - полторы. Три тысячи экземпляров следующего тиража,
набранного уже другим шрифтом, вышли 12 апреля. Четвертое издание, на этот
раз три с половиной тысячи, появилось в сентябре. Всего за девять месяцев
было напечатано десять тысяч экземпляров*. Миллар получил огромную прибыль.
Эти шесть томиков стоили сначала восемнадцать шиллингов в переплете (без
переплета дешевле), и хотя третье издание уже пошло за двенадцать шиллингов,
доход Миллара за этот год составил около шести тысяч. Типографские же
расходы съели не более трети этой суммы. Пошли даже слухи, что Миллар на
выручку смог обзавестись роскошной каретой и лошадьми. Чему же тут
удивляться?
Слава о романе быстро разнеслась. К 1750 году его перевели на
французский, немецкий и голландский языки, а в Дублине, как и полагается,
вышло пиратское издание. На родине "Тома Джонса" приняли чрезвычайно тепло,
даже враги Филдинга признавали за романом некоторые достоинства. В этой
атмосфере рецензентам газеты "Старая Англия" (бескомпромиссно
антиправительственного издания) понадобилось все их упрямство и наглость,
чтобы утверждать, будто этот "пестрый шутовской рассказ об ублюдках,
распутстве и адюльтерах" ниже "всякой серьезной критики". Другим упрямцем
был Сэмюэл Ричардсон, который не поддавался на уговоры друзей хотя бы
прочитать книгу. Он, правда, встревожился, когда некоторые из его поклонниц
признались, что внимательно и не без удовольствия прочли этот "вульгарно
названный" и напичканный "дурными идеями" роман. Так или иначе, но дамы "не
переставая болтали о своих Томах Джонсах, а кавалеры - о своих Софьях".
Элизабет Картер, талантливый "синий чулок" из Дила, покинула своего любимца
Ричардсона, а преданная поклонница Филдинга леди Мэри Уортли Монтегю
просидела над посылкой с его книгами всю ночь. "Джозеф Эндрюс" понравился ей
все же больше (странно, но создается впечатление, что раньше она его не
читала); да и многие другие не нашли в новом произведении столь же ярко
вылепленного героя, как пастор Адаме. Но не все были так привередливы, как
Ричардсон, или находились так далеко от Лондона, как леди Мэри, которая,
живя в Ломбардии, только и делала, что ждала почту из Англии. Одно из
газетных сообщений в начале мая показывает, насколько сильно новый роман
захватил воображение публики: на скачках в Эпсоме был устроен заезд между
гнедым по кличке "Том Джонс" и каштановым по кличке "Джозеф Эндрюс". В _том_
заезде победил "Джозеф".
"Том Джонс" - одна из самых знаменитых книг в английской литературе, и
вряд ли стоит подробно пересказывать ее сюжет или распространяться о ее
героях. Тут в избытке все прославившие Филдинга качества - бьющий через край
юмор, вкус и жизнелюбие, душевная щедрость и тонкая наблюдательность.
Рассказ бурлит происшествиями и смешными приключениями. В то же время
развертывается и моральная драма: непосредственный и по природе добрый герой
противопоставлен лицемеру Блифилу, "законному" наследнику сквайра Олверти.
Зловещие наставники Тома, Тваком и Сквейр, берут сторону Блифила - это
единственное, в чем сходятся непримиримые спорщики. Великолепно выписана
"липкость" Блифила, ее ощущаешь почти физически; как в истории с Урией
Хилом, одна из опасностей, которую Блифил представляет для главного героя, -
это соперничество в любви, и, как с Хипом, в его ухаживаниях за Софьей есть
что-то отвратительное, извращенное. Героиня романа - еще одна блестящая
удача Филдинга: в ранней прозе девушки редко получались такими живыми,
полнокровными - хотя бы потому, что у них было мало возможностей для полного
самовыражения в реальной жизни. Амурные перипетии поданы мягко, любовно, но
без слащавости, а броская мужественность Тома уравновешивается страстностью
и решительностью героини, полностью отдающей себе отчет в своих чувствах.
Обычно считается, что Софья списана с первой жены Филдинга, и хотя образ тут
- не точная копия жизни, определенные черрл Шарлотты на портрете явно видны.
В Олверти же обычно находят и Литлтона и Ральфа Аллена, причем последнего
будто бы здесь больше. Если это так, то живого человека заслонил чересчур
типизированный характер.
Можно задаться и таким вопросом: не воплотилось ли в романе кое-что из
жизни самого автора? Сиротой он, конечно, в полном смысле этого слова не
был, но с одиннадцати лет остался без матери, отец всегда был далеко. Можно
утверждать, что в известном смысле Филдинг был лишен наследства: потомок
аристократической фамилии, он рос бес всяких реальных надежд на будущее, и
его душу расколол надвое семейный разлад. Конечно, Том представляет собой
нечто большее, чем одну из ипостасей Филдинга, но сама эта проблема вполне
правомерна. Не так давно Рональд Полсон подметил, что и в приключениях Тома,
и в его характере есть что-то общее с "Красавчиком" - принцем Чарли, если,
само собой, смотреть на Претендента глазами его сторонников*. То же самое и
Блифил: на него пошли такие краски, какими якобиты разукрашивали
представителей Ганноверской династии. Это вовсе не значит, что Филдинг в
глубине души солидаризировал делу Стюартов, но какая-то усложняющая роман
нотка все же слышится. "История" Тома Джонса искусно вплетена в историю
страны*.
В романе много глубоко оригинальных особенностей. Например,
вступительные главы к каждой книге, где Филдинг объявляет свои законы и
берет на себя роль судьи-критика. Эти главы сообщают повествованию особый
интеллектуальный накал и особую плотность, которой раньше в английской прозе
не было. По сравнению с "Томом Джонсом" романы Даниэла Дефо кажутся рыхлыми
и скованными. Кстати, нет никаких данных, что Филдинг читал Дефо; избежал он
вероятно, и влияния Элизы Хейвуд et hoc genus omne {Разумеется, не для
всякой новости годилось такое балагурство. Когда, например, в марте 1748
года в Бате скончался старый генерал Уэйд, Филдинг перепечатал газетный
некролог, а от себя присовокупил: "В частной жизни это был чрезвычайно
благородный и отзывчивый человек, и даже простой перечень его благодеяний не
уместится на этой странице". - Прим. авт.}. По форме филдинговская книга не
имеет прецедентов в ранней литературной традиции. Основным образцом для нее,
как и в случае с "Джозефом Эндрюсом", стал древний эпос, не ренессансный
эпос Тассо или Спенсера, а именно античный - Гомера и Вергилия. И чтобы
понять, как сделан "Том Джонс", полезнее прочесть "Одиссею", чем выискивать
"источники" в современной Филдингу литературе. А помимо эпических поэтов,
надо вспомнить и обожаемого им Лукиана с его кривой, разочарованной
усмешкой. Сатирик II века новой эры, уроженец Сирии*, Лукиан писал на
греческом языке с удивительным остроумием и очень трезвой точностью. Вот что
говорит о нем Гилберт Хайет в своей "Классической традиции" (после этой
книги и Филдинг становится понятнее).
"О боги! - восклицает он, - сколь же глупы смертные!" Но в его голосе
куда больше мягкости, а в сердце доброты, чем у его римских
предшественников. Его творчество - это мост между диалогами таких философов,
как Платон, вымыслами Аристофана - и пессимистической критикой сатириков. Он
был любимым греческим автором Рабле. О его рассказах про фантастические
путешествия, видимо, помнил и Свифт, когда писал "Гулливера", и Сирано де
Бержерак, когда отправлялся на луну. Именно такие мужи, а вовсе не жалкие
писаки, заполонившие английскую литературу, вдохновляли Филдинга. Вот как он
взывает в "Томе Джонсе" к "Гению, дару небес":
"Явись же, о вдохновитель Аристофана, Лукиана, Сервантеса, Рабле,
Мольера, Шекспира, Свифта, Мариво, наполни страницы мои юмором, чтоб научить
людей лишь беззлобно смеяться над чужими и уничиженно сокрушаться над
собственными безрассудствами"*. Именно в такой компании Филдинг обрел
источник подлинно творческой фантазии.
Как-то он назвал Лукиана, Сервантеса и Свифта "великим триумвиратом"
смеха и остроумия. Сервантес для него был главой писателей нового времени, а
его "Дон Кихот" (1605-1615) превосходил все остальные книги. Филдинг считал
этот роман "всеобщей историей мира", непревзойденной картиной человеческой
судьбы одновременно в ее комических и трагических проявлениях. Поэтому
"новая область в литературе" не далась бы Филдингу, не будь "Дон Кихота".
Уже в конце жизни писателя его соперник Тобайас Смоллетт взялся за пятый по
счету перевод "Дон Кихота" на английский язык и создал единственный вариант,
способный соперничать по успеху с переводом Мотто начала XVIII века, который
Филдинг, видимо, хорошо знал. (Я думаю, можно с уверенностью предположить,
что он не очень-то читал по-испански.) В Англии вообще было полно и
сокращенных вариантов "Дон Кихота", и его переделок, и разных романов,