Страница:
не придать им значения достопамятных; достаточно сказать, не уточняя, что
они откровенно безобразны, и потому законодательная мудрость поспешила
уделить им надлежащее внимание".
Ясно, что это преднамеренное умолчание его имени должно было взбесить
Филдинга. Косвенно задетый Геркулес Винигар не стал мешкать с ответным
ударом - "Боец" в номере от 22 апреля сделал остроумный разнос Сибберу,
"сыгравшему чрезвычайно комическую роль на подмостках неизмеримо
обширнейших, чем друри-лейнские". В "Апологии", осведомляют нас, "без
разбора свалено все на свете: министры и актеры, парламенты и игорные дома,
свобода, опера, фарсы, К.С., Р.У. и еще множество стоящих вещей" (отлично
передана порхающая манера Сиббера). Затем Филдинг касается многократно
раскритикованного стиля "Апологии", иронически замечая: книга "не написана
на каком-либо чужом языке, ergo {следовательно (лат.).}, она написана
по-английски". Неделю спустя "Боец" вернулся к нападкам, издевательски
приветствуя в лауреате "Великого Писателя", равного заслугами Великому
Человеку у кормила правления.
Следующие один за другим выпады грозят наскучить однообразием, что и
случалось обычно с материалами оппозиционных газет, выходившими из-под пера
литературных поденщиков. Неистощимая изобретательность Филдинга,
восхитительная небрежность тона выделяли его работы из общего потока
полемической продукции. Вот 6 мая капитан Винигар объявляет, что
удовлетворен "этим превосходным сочинением, "Апологией", которая подобна
пудингу со сливовой подливой... Как в стремительном ручье, потоки слов
проносятся столь быстро, что почти невозможно углядеть на поверхности воды
или выхватить какую-либо определенную мысль - потоки похожи один на другой,
и вы только сознаете, что это - река". В отличие от Винигара, Филдинг, к
счастью, "полного удовлетворения от "Апологии" еще не получил и 17 мая на
страницах "Бойца" появились "Протоколы Суда цензурного дознания". Первым
обвинялся Поп, после него - Сиббер (Колли Апология); Поп - за
снисходительность к мошенническим проделкам "некоего Фуража, он же - Медный
лоб, он же - Его Честь", Сиббер - за ущерб, причиненный английскому языку
"оружием, известным под названием гусиного пера, ценой один фартинг"*. Живая
сценка в суде принадлежит к шедеврам тогдашнего Филдинга. Проходят вереницей
свидетели, и, в конечном счете, Сиббера освобождают: "нечаянное убийство", в
котором убийца не то чтобы совсем невиновен, но действовал без злого умысла;
у юристов это называется "непреднамеренное убийство". Судебный протокол
завершается яркой краской: "Затем к барьеру был подведен Медный лоб, но
ввиду позднего времени и обвинительного акта длиной от Вестминстера до
Тауэра заседание было отложено". Свою юридическую искушенность Филдинг умело
вплетает в традиционные антиуолполовские мотивы: в данном случае имеется в
виду заключение Уолпола в Тауэр в 1712 году по обвинению во взяточничестве*.
В "Бойце", а не в пьесах видим мы первую серьезную заявку
Филдинга-романиста.
Однако в 1740 году его вниманием еще всецело владел Сиббер, точнее
говоря, Сибберы, поскольку Теофил стал заметно теснить отца на страницах
газеты, появляясь то в образе озабоченного собственной персоной хвастуна "Т.
Пистоля", то пристяжным в "упряжке Боба", иначе говоря, в компании платных
правительственных публицистов. В середине года он объявил о намерении
выпустить по подписке книгу - ни много ни мало автобиографию. Сатирики
встрепенулись. К тому времени Теофил уже сделался всеобщим посмешищем - ему
не простили пошлую комедию, которую он ломал в 1738 году. Тогда его семейная
жизнь (он был женат на сестре Томаса Арна, Сусанне, одаренной певице) - его
семейная жизнь дышала на ладан. Теофила осаждали кредиторы, и от самых
настырных он вынужден был на время сбежать во Францию. Когда он вернулся,
его супруга уже жила с членом парламента Уильямом Слопером, человеком
обеспеченным, ради хорошего места при дворе расставшимся с "независимыми"
убеждениями. Поначалу Сиббер смотрел на новый порядок вещей сквозь пальцы и,
словно ничего не случилось, продолжал бражничать. Когда же Сусанна переехала
с покровителем в дом неподалеку от Виндзора и бросила сцену, Теофил решил
действовать. С помощью трех вооруженных молодчиков он похитил ее и повез в
Лондон. Слопер нагнал их в Слау и в гостинице попытался отбить Сусанну,
однако получил отпор. Теофил кружной дорогой вернулся в Лондон и водворил
жену в дом некого Стинта, театрального осветителя. Вскоре туда явился Томас
Арн с подмогой и выручил миссис Сиббер; ее увезли в Беркшир, где она и жила
со Слопером до его смерти в 1743 году.
Вся эта история получила неслыханную огласку, поскольку Сиббер, как
последний дурак, подал на Слопера в суд. Он потребовал компенсации в размере
5000 фунтов стерлингов. Дело слушалось 5 декабря 1738 года в Суде
королевской скамьи, председательствовал сам лорд главный судья. От имени
истца выступал генеральный стряпчий, защиту вела крепкая команда во главе с
Уильямом Мерри. Истец представил подробную картину супружеской измены и
насильного возвращения жены. Мерри же в заключительной речи блистательно
доказал, что сожительство Слопера и миссис Сиббер, по существу, было
"согласовано" с Теофилом. Отсутствовав не более получаса, присяжные
вознаградили его символической суммой - 10 фунтов стерлингов. В следующем
году он опять затеял процесс, теперь о насильственном удержании Сусанны в
Беркшире, и вышел из него с большей выгодой для себя: 500 фунтов стерлингов.
Но репутация его была непоправимо испорчена.
Злополучный Теофил и прежде не пользовался расположением публики -
теперь враждебность и презрение стали его уделом. Вышло несколько памфлетов,
ворошивших его домашние дела; странно, чтобы Филдинг, зная про главных
участников всю подноготную, не встрял в эту литературную кампанию, однако
точными сведениями о его участии мы не располагаем. Возможно, от него
исходил более или менее точный отчет о процессах, опубликованный в 1740 году
"Т. Троттом": "Томас Тротт" был слугой Колли Сиббера на том цензурном
дознании, что устроил Винигар. На это есть прозрачный намек в стихотворении,
через три года напечатанном в "Собрании разных сочинений":
Те десять тысяч, что обещаны законом,
Урсидья слух ласкают сладким звоном:
"Быть рогоносцем, - говорит он, - очень кстати,
Когда за это так неплохо платят."
Нет, поистине удивительно, если Филдинг был столь немногословен в этой
истории.
Угроза получить апологию жизни Теофила была пресечена быстро и
решительно. В июле 1740 года вышла мистификаторская апология, где поднимался
на смех Теофил и заодно смешивались с грязью Сиббер-отец и Уолпол.
Пострадавшему пришлось вернуть подписчикам их деньги и искать других
благодетелей. Многие считали, что эта пародийная автобиография принадлежала
перу Филдинга, однако ничто не свидетельствует об этом с бесспорностью. В
качестве издателя выступил Джеймс Мечел с Флит-стрит - это третьестепенное
имя и, сколько мы знаем, совершенно случайное рядом с именем Филдинга. В
памфлете очень много политики: Теофила честят "присяжным газетчиком"
министра, Уолпола объявляют подстрекателем в истории с "Золотым огузком".
Современные ученые не решаются утверждать, что Филдинг имел хоть
какое-нибудь отношение к этому тексту. В том же году пресловутый Эдмунд
Керл, издатель абсолютно беспринципный и оборотистый, выпустил книжонку
всякой всячины под названием "Суд по делу Колли Сиббера, комедианта". Среди
прочего здесь перепечатаны материалы из филдинговского "Бойца" по поводу
"Апологии", а в заключение Керл подбивает "остроумного Генри Филдинга,
эсквайра, супруга прелестной мисс Крэдок из Солсбери" на то, чтобы он во
всеуслышание объявил себя автором "восемнадцати диковинных сочинений,
называемых трагическими комедиями и комическими трагедиями". В этом случае
он будет вправе рассчитывать на местечко в "Поэтическом справочнике". Его
счастье, что Керлу недолго оставалось проказить. Удар из этой подворотни
ломал крепчайшие хребты.
Предрешенный уход Роберта Уолпола томительно затягивался. Его
замешкавшееся правление омрачало политический небосклон и в 1740 году, ив
1741-м. Филдинг как мог приближал падение премьера, в "Бойце" он постоянно
дискредитировал его политику. Он бился с ним без малого полтора десятка лет.
Неужели Великий Человек и на этот раз выстоит?
Адвокатская практика (с июня 1740 года), судя по всему, не мешала его
литературной деятельности. В октябре того года солидное содружество
книгоиздателей (упомянем Джона Нурса и Эндрю Миллара) выпустило трехтомную
"Историю войн Карла XII, короля Швеции", написанную королевским камергером
Густавом Адлерфельдом. Перевод на английский был сделан с французского
перевода книги. Карл XII был выдающейся личностью в европейской истории
начала века. Он родился в 1682 году и правил у себя почти единовластно,
решив упразднить сенат. Его называли "Александром", "Северным безумцем".
Отсидевшись после Полтавы в Турции, он окончил свое царствование войной
сразу с несколькими врагами - с Россией, Данией и, к большому неудобству для
английской дипломатии, с Ганновером. Война складывалась для шведов неудачно,
а в декабре 1718 года, при осаде норвежского города Фредериксгольд был убит
и сам король - подозревают, что его подстрелил свой же солдат. Яркая жизнь
Карла XII привлекала таких несхожих авторов, как Дефо и Вольтер (оба
написали его биографию) или Сэмюэл Джонсон, вынашивавший замысел пьесы (судя
по "Ирине", мир не много потерял от того, что этот замысел не осуществился).
Сохранившаяся расписка, датированная 10 марта 1740 года, подтверждает
участие Филдинга (может быть, в соавторстве с другими) в переводе "Истории
войн Карла XII": он получил 45 фунтов*.
Четыре месяца спустя, в январе 1741 года, Филдинг выпустил два
сочинения, по объему куда более скромных. Первой была написанная героическим
стилем поэма "Об истинном величии". Через два года ею откроется "Собрание
разных сочинений", из чего следует, что автор ею дорожил, поскольку в
"Собрании" будут впервые напечатаны такие значительные вещи, как "Джонатан
Уайльд" и "Путешествие в загробный мир". Поэма посвящалась Джорджу Баббу
Додингтону (о нем позже). В ней проводится традиционное противопоставление
суетного фаворита, окруженного подхалимами, - умиротворенному отшельнику,
хулящему "шум городов и блеск дворцов". "Пусть будет желчь, но зависти
беги", - остерегает Филдинг своего героя-созерцателя. Словом, в поэме
предстают те самые крайности, что очень недружно жили в душе самого
Филдинга*. На сегодняшний взгляд восхваление Додингтона отдает
неискренностью ("Меценат не ко времени"), но некоторые места словно выписаны
строгой рукой Попа-моралиста:
Есть человек. По милости природной
Умеет нравиться и мыслит благородно.
В сужденьях прям, далек от суеты.
В советах строг, и принципы тверды.
И перемены он решительно осудит.
Но попусту упорствовать не будет.
Перепечатывая поэму в "Собрании", Филдинг снял вступление, где
жаловался на то, что его-де поносили за сочинения, которые он сам впервые
увидел только в печати. Признавался он и в том, что ему предлагали деньги,
дабы он не публиковал свои работы - опять неясно, какие именно. Вообще
говоря, он слишком много оправдывается, он привержен тогдашнему
литературному этикету и, выставляя благородство своих помыслов, порой
злоупотребляет нашим доверием.
Вторая поэма, вышедшая тогда же в январе, называлась "Вернониада". В
ней наносился последний и самый сильный удар по Уолполу. По форме это якобы
фрагмент древнего эпоса, оснащенный "скриблерианским" аппаратом, который
составил старательный, но бестолковый комментатор. Речь идет о взятии
Портобелло, а точнее, о том во что вылились проволочки и непродуманность
планов. Уолпол представлен Мамоной, владельцем роскошных палат. (Свой
Хаутон-холл в Норфолке* первый министр обставил прекрасной мебелью, украсил
великолепным собранием картин. Хотя и честили его филистером, но в изящных
искусствах у Уолпола был более развитый вкус, чем у большинства
оппозиционных litterateurs {литераторы (франц.).}.) Мамоне удается, наслав
встречный ветер, сковать армаду Вернона и похитить у адмирала блистательный
успех. Смысл аллегории таков: победная война укрепит позиции купечества,
соответственно ослабив систему коррупции, которой Уолпол оплел всю страну, -
и поэтому Уолпол мешает войне. В этом пафос поэмы, из чего явствует, что
оппозиция вроде бы не была уверена в скорой победе над Уолполом. Ясно и
другое: на тот момент война с Уолполом еще не прискучила Филдингу.
Между тем готовились большие перемены. Филдинг отказался от своего пая
в "Бойце" и в июне 1741 года голосовал против того, чтобы издать отдельной
книгой напечатанные в газете эссе. Партнеры его не поддержали, и книга вышла
в свет. В парламенте набирала силу оппозиция. В феврале она осмелела
настолько, что выдвинула предложения о выводе Уолпола из корпорации
королевских адвокатов. На этот раз они просчитались: в глазах отмолчавшихся
тори Уолпол и Палтни стоили друг друга. Но ждать оставалось недолго. Истекал
семилетний срок - летом предстояли выборы. В конце апреля вышли
соответствующие указы, и страна замерла в ожидании. Но в XVIII столетии
обнародование результатов еще не давало представления о расстановке сил в
парламенте. Знали, что в Вестминстере будет около 150 новичков, но на чью
сторону они встанут - этого еще никто не знал. Уолпол надеялся располагать
большинством в 40 мест, Бабб Додингтон уповал на 15, с которыми оппозиция
получала решающий перевес.
Оказалось, что Уолпол располагал большинством в 14 мест. Хуже всего,
что он утратил влияние в важнейших районах - в Шотландии и Корнуолле. Он
потерял поддержку герцога Аргайла, влиятельного шотландского вельможи, и, за
исключением шести "боро", вся северная граница проголосовала за кандидатов
оппозиции. Потеря же Корнуолла была полной катастрофой. Это малонаселенное
графство задавало тон в избирательных кампаниях: оно выставляло в парламент
21 депутата. Редкий "боро" располагал здесь сотней и более избирателей, и
правительству было легче и дешевле "договориться" с ними. Еще в прошлые
выборы 1734 года Уолпол без труда заручился весомой поддержкой в регионе.
Однако за прошедшее время принц Уэльский открыто порвал с отцом. Будучи
герцогом Корнуэльским, он всегда контролировал избирательную кампанию в
графстве ив 1741 году решительно повернул ее в пользу оппозиции. Вот так
получилось, что надежной опоры в парламенте у правительства не было, и все
инициативы Уолпола наталкивались на яростное сопротивление. В чиновничьем
аппарате почти не осталось "своих" людей. К рождеству уже никто не
сомневался в скором падении Уолпола. Он до самого конца сохранял доверие
короля, достигнутое многолетним сотрудничеством, однако впервые в английской
истории королевского расположения оказалось недостаточно. Георг вынужден был
принять отставку Уолпола, и в начале февраля ветерана сослали в палату
лордов с титулом графа Орфордского.
Когда это наконец случилось, Филдинг не был с торжествующими
победителями. В сатире "Видение об оппозиции", опубликованной несколькими
неделями раньше, он дал знать о перемене своих убеждений, изобразив
самозваных "патриотов" заляпанными грязью путниками, бредущими неведомо
куда. Их телега увязает в болоте, из Шотландии и Корнуолла подоспевают
свежие ослы (читай: новоиспеченные члены парламента), и с грехом пополам
путешествие возобновляется. В пути они встречают веселого толстяка в карете
- это, разумеется, Уолпол. Еще помучившись, путники решают сбросить свою
телегу в канаву и перебраться в карету, куда их давно приглашают. И
"видение" развеивается: это был сон. Филдинг ошибался: ближайшие события
показали, что на новую вершину власти и процветания Уолпол уже не взойдет.
Но он раскрылся с неожиданной стороны: столько лет отравлять министру жизнь,
чтобы в конце концов сделаться его защитником!
Немного было в его жизни столь резких, обескураживающих поворотов.
Почитатели Филдинга зашли в тупик, отыскивая если не уважаемые, то по
крайней мере уважительные причины его volte face {крутой поворот (франц.).}.
Можно, конечно, найти в программе оппозиции такие пункты, которые
оправдывают отход даже такого ревностного приверженца, как Филдинг.
Думается, дело обстояло проще. Служба высоким принципам обрекла его на
полуголодное существование, а семья росла, ожидался еще ребенок
(сын-первенец Генри родится в 1742 году). По тогдашним условиям, возможности
Филдинга были невелики, и, может, не стоит корить его за то, что он встал на
путь благоразумия. К тому же, это потребовало от него известной отваги:
недоброжелатели не упустят случая бросить ему обвинение в том, что он-де за
деньги "предал своих благодетелей и газету, которая его худо-бедно
подкармливала". Несогласованностью и непродуманностью своих действий
оппозиция безусловно могла разочаровать Филдинга, однако не будем обелять
его поступок. Он переметнулся на другую сторону не столько по идейным
соображениям, сколько для того, чтобы расплатиться с кредиторами.
В конце концов, ни во что серьезное это не вылилось. Падение Уолпола
открыло новые рубежи в политике, к ним устремились свежие бойцы. А главное,
Филдинга сманила непроторенная дорога, положившая конец блужданиям, и он не
свернет с нее уже до конца. В 1741 году он еще весь в адвокатских заботах и
политической публицистике: закон о театральной цензуре почти не оставил ему
возможностей для творчества. Однако в течение года произошли события,
пробудившие в нем писателя, - и появилась "Шамела". Следующий год закрепил и
упрочил его успех в новом дерзании: вышел "Джозеф Эндрюс". Новая победа
Филдинга-прозаика - "Джонатан Уайльд", в 1743 году напечатанный в "Собрании
разных сочинений". Это был поистине решающий перелом.
Вернемся вспять, к издательским анонсам 1740 года. Одну из вышедших
тогда книг мы уже знаем: это "Апология" Колли Сиббера. Пора заметить другую:
6 ноября вышел первый выпуск "Памелы", оглушительно популярного романа
Сэмюэла Ричардсона. История недотроги-горничной, пресекающей хозяйские
домогательства, захватила читателей как никакая другая английская книга.
Вскоре один за другим вышли три полных издания романа. Книгу читали все.
Суровые моралисты и светские дамы согласно восторгались ею. Восторженные
отзывы порой сбивались на стихи. Роман публиковался анонимно, но
благодарственные письма шли к издателю, и скоро у автора собралось изрядно
этой дани признательности, которую, впрочем, он содержал в отменном порядке.
Появились подражания, продолжения, переделки, инсценировки, панегирические
эссе, пиратские издания. В непродолжительный период времени сцены из жизни
Памелы украсили веера и паноптикумы. Когда жители Слау узнали о замужестве
Памелы (книгу вслух читал односельчанам кузнец), они устроили колокольный
благовест*. Современная телевизионная мелодрама хорошо научилась выжимать
слезы для своих покойников, однако секрет единодушного и массового успеха
"Памелы" несколько иного рода.
Героем сенсации был незаметный полноватый господин 51 года по имени
Сэмюэл Ричардсон, печатник. Он начинал подмастерьем в типографии, потом
женился на дочке хозяина, потом овдовел и начал все сначала, вторично
женившись на дочке хозяина типографии. Теперь он сам был полноправным
хозяином собственного дела: с 1742 года издавал "Протоколы заседаний" палаты
общин, а несколькими годами раньше печатал газеты, в том числе ведущий
правительственный орган "Дейли газеттер", чаще прочих допекавший Филдинга.
Взаимная неприязнь, которой отмечены сложные отношения между Ричардсоном и
Филдингом, имела своим источником еще и политику. (Кстати говоря, автором
разносных статей в "Дейли газеттер" был Ралф Кортвилл, которому принадлежит
характерный отзыв о "Памеле": "Если в Англии запылают костры из книг, то
спасать нужно только ее и Библию".) Банальный стариковский вздор Ричардсона
подавляющее большинство приняло за высшую мудрость (даже Поп потянулся за
всеми); в героине увидели образец чистоты и благоразумия:
Народ и двор признали красоту и благородное ее происхожденье:
Ей должное матроны отдают, епископы - свое благословенье.
На Филдинга "Памела" не произвела впечатления, а говоря точнее -
произвела впечатление обратное: он не принял этого пафоса, отверг эту
мораль, справедливо увидев в ней притягательную силу романа. Из всех
подражавших Ричардсону он один был способен попасть ему в тон, хотя и
атмосфера в пародии Филдинга иная, и содержание преображено до
неузнаваемости. Только в декабре 1741 года, на радость заждавшимся
читательницам, Ричардсон выдал удручающе скучное продолжение романа,
повествующее об успехах Памелы в высшем обществе. А много раньше, в апреле
того года, вслед за третьим изданием первой части "Памелы" в книжных лавках
появилась "Апология жизни миссис Шамелы Эндрюс", уличающая, как сказано на
титульном листе, "в вопиющей лжи и криводушии сочинение, известное под
названием "Памела"". "Шамела" также вышла анонимно, однако уже тогда молва
отдала авторство Филдингу, и нет никаких оснований сомневаться в этом
сейчас. Судя по титулу, с "Апологией" Колли Сиббера счеты еще не были
сведены, и действительно: "Шамела" - это "Памела", какой ее мог написать
поэт-лауреат*. Еще одна сатирическая мишень: героиня посвящения "мисс Фанни"
- это, скорее всего, бесполый лорд Харви, вельможа и доверенный друг Мэри
Уортли Монтегю. Этой позорной кличкой его наградил Поп*.
Но главная забота Филдинга - это, конечно, Ричардсон и самодовольная
мораль "Памелы". Героиня романа предстает, девицей скромной, серьезной и,
пожалуй, не в меру простодушной. Шамела - хитрая расчетливая кокетка,
трезвая соблазнительница, задатки которой Филдинг не обинуясь видит в
Памеле. Мистер Б. превращается в недалекого сквайра Буби, пастор Вильяме
выставлен развратником, а хваленая "добродетель" (она же целомудренность)
сводится к девственности, сберегаемой для ярмарки невест. Филдинг, по
собственному его признанию, готовит "противоядие" против "Памелы",
разоблачая ее неприглядную мораль*. Богатейшие комические средства
привлечены к решению этой этической программы, многие ситуации и мотивы
ричардсоновской "Памелы" приведены к абсурду, превращены в фарс, как в
скороговорочной описи багажа Шамелы:
"Со мной вошла миссис Джукс, и с ее помощью я быстро собралась, потому
что всех моих пожитков оказалось: два дневных чепца и два ночных, пять
рубашек, один рюшевый нарукавник, юбка с кринолином, две нижние юбки -
пикейная и фланелевая, две пары чулок и один непарный, пара туфель со
шнуровкой, цветастый передничек, кружевная косынка, галоши - одна целая и
одна худая; несколько книг - "Наставления ради заведомой и истинной пользы и
т. д.", "Сумма наших обязанностей" - почти целая, вырваны только обязанности
к ближнему, третий том "Аталанты", "Венера в монастыре, или Монахиня в
рубахе", "Господний промысел в делах мистера Уайтфилда", "Орфей и Евридика",
несколько сборников проповедей и две-три пьесы без титульного листа и куска
первого акта".
Здесь подмечены многие черты Памелы: суетность и мелочность ее натуры,
крохоборство ("галоши - одна целая и одна худая"), сухая педантичность
стиля. В ее поклаже духовные наставления лежат вперемешку с гривуазными
романами, неприличной продукцией "безгреховной печатни" Керпа и театральными
либретто. Неразборчивость Шамелы, как в зеркале, отражается в ее болтливой
манере: стоило чуть пережать со словоохотливостью Памелы - и вылезла
непроходимая глупость Шамелы. В известном смысле, "Шамела" возвращает Памелу
к тому общественному положению, откуда Ричардсон волшебным образом ее
извлек: перед нами снова горничная.
Конечно, Филдинг не был "справедлив" к Ричардсону. Он раздул мелочи и
приписал героям побуждения, от которых в ужасе отпрянул бы их создатель. Но
если комическая стихия и чересчур увлекла Филдинга, то перед литературой он
был прав. Дело ведь не только в том, что они с Ричардсоном расходились во
взглядах на мораль, политику или теологию: Филдинга до глубины души
возмутило как была написана "Памела" - эти выспренние рассуждения, это
удручающее многословие, эта нескладность композиции и надуманность
положений. В наши дни почитатели Ричардсона пересмотрели вопрос о его
художественных просчетах: символика была поставлена выше банального
реализма, а неуклюжесть художественного исполнения зачтена едва ли не в
пользу "достоверности" рассказа. Справедливости ради скажем, что в
написанной несколькими годами позже "Клариссе" Ричардсон овладеет искусством
захватывающего, по-сказочному завораживающего повествования, и Филдинг с
открытым сердцем воздаст ему должное. Что касается "Памелы", то уже в первой
ее части попадаются longeurs {длинноты, затянутость (франц.).}, а вторая
часть только из них и состоит; дальнейшие планы относительно этого
они откровенно безобразны, и потому законодательная мудрость поспешила
уделить им надлежащее внимание".
Ясно, что это преднамеренное умолчание его имени должно было взбесить
Филдинга. Косвенно задетый Геркулес Винигар не стал мешкать с ответным
ударом - "Боец" в номере от 22 апреля сделал остроумный разнос Сибберу,
"сыгравшему чрезвычайно комическую роль на подмостках неизмеримо
обширнейших, чем друри-лейнские". В "Апологии", осведомляют нас, "без
разбора свалено все на свете: министры и актеры, парламенты и игорные дома,
свобода, опера, фарсы, К.С., Р.У. и еще множество стоящих вещей" (отлично
передана порхающая манера Сиббера). Затем Филдинг касается многократно
раскритикованного стиля "Апологии", иронически замечая: книга "не написана
на каком-либо чужом языке, ergo {следовательно (лат.).}, она написана
по-английски". Неделю спустя "Боец" вернулся к нападкам, издевательски
приветствуя в лауреате "Великого Писателя", равного заслугами Великому
Человеку у кормила правления.
Следующие один за другим выпады грозят наскучить однообразием, что и
случалось обычно с материалами оппозиционных газет, выходившими из-под пера
литературных поденщиков. Неистощимая изобретательность Филдинга,
восхитительная небрежность тона выделяли его работы из общего потока
полемической продукции. Вот 6 мая капитан Винигар объявляет, что
удовлетворен "этим превосходным сочинением, "Апологией", которая подобна
пудингу со сливовой подливой... Как в стремительном ручье, потоки слов
проносятся столь быстро, что почти невозможно углядеть на поверхности воды
или выхватить какую-либо определенную мысль - потоки похожи один на другой,
и вы только сознаете, что это - река". В отличие от Винигара, Филдинг, к
счастью, "полного удовлетворения от "Апологии" еще не получил и 17 мая на
страницах "Бойца" появились "Протоколы Суда цензурного дознания". Первым
обвинялся Поп, после него - Сиббер (Колли Апология); Поп - за
снисходительность к мошенническим проделкам "некоего Фуража, он же - Медный
лоб, он же - Его Честь", Сиббер - за ущерб, причиненный английскому языку
"оружием, известным под названием гусиного пера, ценой один фартинг"*. Живая
сценка в суде принадлежит к шедеврам тогдашнего Филдинга. Проходят вереницей
свидетели, и, в конечном счете, Сиббера освобождают: "нечаянное убийство", в
котором убийца не то чтобы совсем невиновен, но действовал без злого умысла;
у юристов это называется "непреднамеренное убийство". Судебный протокол
завершается яркой краской: "Затем к барьеру был подведен Медный лоб, но
ввиду позднего времени и обвинительного акта длиной от Вестминстера до
Тауэра заседание было отложено". Свою юридическую искушенность Филдинг умело
вплетает в традиционные антиуолполовские мотивы: в данном случае имеется в
виду заключение Уолпола в Тауэр в 1712 году по обвинению во взяточничестве*.
В "Бойце", а не в пьесах видим мы первую серьезную заявку
Филдинга-романиста.
Однако в 1740 году его вниманием еще всецело владел Сиббер, точнее
говоря, Сибберы, поскольку Теофил стал заметно теснить отца на страницах
газеты, появляясь то в образе озабоченного собственной персоной хвастуна "Т.
Пистоля", то пристяжным в "упряжке Боба", иначе говоря, в компании платных
правительственных публицистов. В середине года он объявил о намерении
выпустить по подписке книгу - ни много ни мало автобиографию. Сатирики
встрепенулись. К тому времени Теофил уже сделался всеобщим посмешищем - ему
не простили пошлую комедию, которую он ломал в 1738 году. Тогда его семейная
жизнь (он был женат на сестре Томаса Арна, Сусанне, одаренной певице) - его
семейная жизнь дышала на ладан. Теофила осаждали кредиторы, и от самых
настырных он вынужден был на время сбежать во Францию. Когда он вернулся,
его супруга уже жила с членом парламента Уильямом Слопером, человеком
обеспеченным, ради хорошего места при дворе расставшимся с "независимыми"
убеждениями. Поначалу Сиббер смотрел на новый порядок вещей сквозь пальцы и,
словно ничего не случилось, продолжал бражничать. Когда же Сусанна переехала
с покровителем в дом неподалеку от Виндзора и бросила сцену, Теофил решил
действовать. С помощью трех вооруженных молодчиков он похитил ее и повез в
Лондон. Слопер нагнал их в Слау и в гостинице попытался отбить Сусанну,
однако получил отпор. Теофил кружной дорогой вернулся в Лондон и водворил
жену в дом некого Стинта, театрального осветителя. Вскоре туда явился Томас
Арн с подмогой и выручил миссис Сиббер; ее увезли в Беркшир, где она и жила
со Слопером до его смерти в 1743 году.
Вся эта история получила неслыханную огласку, поскольку Сиббер, как
последний дурак, подал на Слопера в суд. Он потребовал компенсации в размере
5000 фунтов стерлингов. Дело слушалось 5 декабря 1738 года в Суде
королевской скамьи, председательствовал сам лорд главный судья. От имени
истца выступал генеральный стряпчий, защиту вела крепкая команда во главе с
Уильямом Мерри. Истец представил подробную картину супружеской измены и
насильного возвращения жены. Мерри же в заключительной речи блистательно
доказал, что сожительство Слопера и миссис Сиббер, по существу, было
"согласовано" с Теофилом. Отсутствовав не более получаса, присяжные
вознаградили его символической суммой - 10 фунтов стерлингов. В следующем
году он опять затеял процесс, теперь о насильственном удержании Сусанны в
Беркшире, и вышел из него с большей выгодой для себя: 500 фунтов стерлингов.
Но репутация его была непоправимо испорчена.
Злополучный Теофил и прежде не пользовался расположением публики -
теперь враждебность и презрение стали его уделом. Вышло несколько памфлетов,
ворошивших его домашние дела; странно, чтобы Филдинг, зная про главных
участников всю подноготную, не встрял в эту литературную кампанию, однако
точными сведениями о его участии мы не располагаем. Возможно, от него
исходил более или менее точный отчет о процессах, опубликованный в 1740 году
"Т. Троттом": "Томас Тротт" был слугой Колли Сиббера на том цензурном
дознании, что устроил Винигар. На это есть прозрачный намек в стихотворении,
через три года напечатанном в "Собрании разных сочинений":
Те десять тысяч, что обещаны законом,
Урсидья слух ласкают сладким звоном:
"Быть рогоносцем, - говорит он, - очень кстати,
Когда за это так неплохо платят."
Нет, поистине удивительно, если Филдинг был столь немногословен в этой
истории.
Угроза получить апологию жизни Теофила была пресечена быстро и
решительно. В июле 1740 года вышла мистификаторская апология, где поднимался
на смех Теофил и заодно смешивались с грязью Сиббер-отец и Уолпол.
Пострадавшему пришлось вернуть подписчикам их деньги и искать других
благодетелей. Многие считали, что эта пародийная автобиография принадлежала
перу Филдинга, однако ничто не свидетельствует об этом с бесспорностью. В
качестве издателя выступил Джеймс Мечел с Флит-стрит - это третьестепенное
имя и, сколько мы знаем, совершенно случайное рядом с именем Филдинга. В
памфлете очень много политики: Теофила честят "присяжным газетчиком"
министра, Уолпола объявляют подстрекателем в истории с "Золотым огузком".
Современные ученые не решаются утверждать, что Филдинг имел хоть
какое-нибудь отношение к этому тексту. В том же году пресловутый Эдмунд
Керл, издатель абсолютно беспринципный и оборотистый, выпустил книжонку
всякой всячины под названием "Суд по делу Колли Сиббера, комедианта". Среди
прочего здесь перепечатаны материалы из филдинговского "Бойца" по поводу
"Апологии", а в заключение Керл подбивает "остроумного Генри Филдинга,
эсквайра, супруга прелестной мисс Крэдок из Солсбери" на то, чтобы он во
всеуслышание объявил себя автором "восемнадцати диковинных сочинений,
называемых трагическими комедиями и комическими трагедиями". В этом случае
он будет вправе рассчитывать на местечко в "Поэтическом справочнике". Его
счастье, что Керлу недолго оставалось проказить. Удар из этой подворотни
ломал крепчайшие хребты.
Предрешенный уход Роберта Уолпола томительно затягивался. Его
замешкавшееся правление омрачало политический небосклон и в 1740 году, ив
1741-м. Филдинг как мог приближал падение премьера, в "Бойце" он постоянно
дискредитировал его политику. Он бился с ним без малого полтора десятка лет.
Неужели Великий Человек и на этот раз выстоит?
Адвокатская практика (с июня 1740 года), судя по всему, не мешала его
литературной деятельности. В октябре того года солидное содружество
книгоиздателей (упомянем Джона Нурса и Эндрю Миллара) выпустило трехтомную
"Историю войн Карла XII, короля Швеции", написанную королевским камергером
Густавом Адлерфельдом. Перевод на английский был сделан с французского
перевода книги. Карл XII был выдающейся личностью в европейской истории
начала века. Он родился в 1682 году и правил у себя почти единовластно,
решив упразднить сенат. Его называли "Александром", "Северным безумцем".
Отсидевшись после Полтавы в Турции, он окончил свое царствование войной
сразу с несколькими врагами - с Россией, Данией и, к большому неудобству для
английской дипломатии, с Ганновером. Война складывалась для шведов неудачно,
а в декабре 1718 года, при осаде норвежского города Фредериксгольд был убит
и сам король - подозревают, что его подстрелил свой же солдат. Яркая жизнь
Карла XII привлекала таких несхожих авторов, как Дефо и Вольтер (оба
написали его биографию) или Сэмюэл Джонсон, вынашивавший замысел пьесы (судя
по "Ирине", мир не много потерял от того, что этот замысел не осуществился).
Сохранившаяся расписка, датированная 10 марта 1740 года, подтверждает
участие Филдинга (может быть, в соавторстве с другими) в переводе "Истории
войн Карла XII": он получил 45 фунтов*.
Четыре месяца спустя, в январе 1741 года, Филдинг выпустил два
сочинения, по объему куда более скромных. Первой была написанная героическим
стилем поэма "Об истинном величии". Через два года ею откроется "Собрание
разных сочинений", из чего следует, что автор ею дорожил, поскольку в
"Собрании" будут впервые напечатаны такие значительные вещи, как "Джонатан
Уайльд" и "Путешествие в загробный мир". Поэма посвящалась Джорджу Баббу
Додингтону (о нем позже). В ней проводится традиционное противопоставление
суетного фаворита, окруженного подхалимами, - умиротворенному отшельнику,
хулящему "шум городов и блеск дворцов". "Пусть будет желчь, но зависти
беги", - остерегает Филдинг своего героя-созерцателя. Словом, в поэме
предстают те самые крайности, что очень недружно жили в душе самого
Филдинга*. На сегодняшний взгляд восхваление Додингтона отдает
неискренностью ("Меценат не ко времени"), но некоторые места словно выписаны
строгой рукой Попа-моралиста:
Есть человек. По милости природной
Умеет нравиться и мыслит благородно.
В сужденьях прям, далек от суеты.
В советах строг, и принципы тверды.
И перемены он решительно осудит.
Но попусту упорствовать не будет.
Перепечатывая поэму в "Собрании", Филдинг снял вступление, где
жаловался на то, что его-де поносили за сочинения, которые он сам впервые
увидел только в печати. Признавался он и в том, что ему предлагали деньги,
дабы он не публиковал свои работы - опять неясно, какие именно. Вообще
говоря, он слишком много оправдывается, он привержен тогдашнему
литературному этикету и, выставляя благородство своих помыслов, порой
злоупотребляет нашим доверием.
Вторая поэма, вышедшая тогда же в январе, называлась "Вернониада". В
ней наносился последний и самый сильный удар по Уолполу. По форме это якобы
фрагмент древнего эпоса, оснащенный "скриблерианским" аппаратом, который
составил старательный, но бестолковый комментатор. Речь идет о взятии
Портобелло, а точнее, о том во что вылились проволочки и непродуманность
планов. Уолпол представлен Мамоной, владельцем роскошных палат. (Свой
Хаутон-холл в Норфолке* первый министр обставил прекрасной мебелью, украсил
великолепным собранием картин. Хотя и честили его филистером, но в изящных
искусствах у Уолпола был более развитый вкус, чем у большинства
оппозиционных litterateurs {литераторы (франц.).}.) Мамоне удается, наслав
встречный ветер, сковать армаду Вернона и похитить у адмирала блистательный
успех. Смысл аллегории таков: победная война укрепит позиции купечества,
соответственно ослабив систему коррупции, которой Уолпол оплел всю страну, -
и поэтому Уолпол мешает войне. В этом пафос поэмы, из чего явствует, что
оппозиция вроде бы не была уверена в скорой победе над Уолполом. Ясно и
другое: на тот момент война с Уолполом еще не прискучила Филдингу.
Между тем готовились большие перемены. Филдинг отказался от своего пая
в "Бойце" и в июне 1741 года голосовал против того, чтобы издать отдельной
книгой напечатанные в газете эссе. Партнеры его не поддержали, и книга вышла
в свет. В парламенте набирала силу оппозиция. В феврале она осмелела
настолько, что выдвинула предложения о выводе Уолпола из корпорации
королевских адвокатов. На этот раз они просчитались: в глазах отмолчавшихся
тори Уолпол и Палтни стоили друг друга. Но ждать оставалось недолго. Истекал
семилетний срок - летом предстояли выборы. В конце апреля вышли
соответствующие указы, и страна замерла в ожидании. Но в XVIII столетии
обнародование результатов еще не давало представления о расстановке сил в
парламенте. Знали, что в Вестминстере будет около 150 новичков, но на чью
сторону они встанут - этого еще никто не знал. Уолпол надеялся располагать
большинством в 40 мест, Бабб Додингтон уповал на 15, с которыми оппозиция
получала решающий перевес.
Оказалось, что Уолпол располагал большинством в 14 мест. Хуже всего,
что он утратил влияние в важнейших районах - в Шотландии и Корнуолле. Он
потерял поддержку герцога Аргайла, влиятельного шотландского вельможи, и, за
исключением шести "боро", вся северная граница проголосовала за кандидатов
оппозиции. Потеря же Корнуолла была полной катастрофой. Это малонаселенное
графство задавало тон в избирательных кампаниях: оно выставляло в парламент
21 депутата. Редкий "боро" располагал здесь сотней и более избирателей, и
правительству было легче и дешевле "договориться" с ними. Еще в прошлые
выборы 1734 года Уолпол без труда заручился весомой поддержкой в регионе.
Однако за прошедшее время принц Уэльский открыто порвал с отцом. Будучи
герцогом Корнуэльским, он всегда контролировал избирательную кампанию в
графстве ив 1741 году решительно повернул ее в пользу оппозиции. Вот так
получилось, что надежной опоры в парламенте у правительства не было, и все
инициативы Уолпола наталкивались на яростное сопротивление. В чиновничьем
аппарате почти не осталось "своих" людей. К рождеству уже никто не
сомневался в скором падении Уолпола. Он до самого конца сохранял доверие
короля, достигнутое многолетним сотрудничеством, однако впервые в английской
истории королевского расположения оказалось недостаточно. Георг вынужден был
принять отставку Уолпола, и в начале февраля ветерана сослали в палату
лордов с титулом графа Орфордского.
Когда это наконец случилось, Филдинг не был с торжествующими
победителями. В сатире "Видение об оппозиции", опубликованной несколькими
неделями раньше, он дал знать о перемене своих убеждений, изобразив
самозваных "патриотов" заляпанными грязью путниками, бредущими неведомо
куда. Их телега увязает в болоте, из Шотландии и Корнуолла подоспевают
свежие ослы (читай: новоиспеченные члены парламента), и с грехом пополам
путешествие возобновляется. В пути они встречают веселого толстяка в карете
- это, разумеется, Уолпол. Еще помучившись, путники решают сбросить свою
телегу в канаву и перебраться в карету, куда их давно приглашают. И
"видение" развеивается: это был сон. Филдинг ошибался: ближайшие события
показали, что на новую вершину власти и процветания Уолпол уже не взойдет.
Но он раскрылся с неожиданной стороны: столько лет отравлять министру жизнь,
чтобы в конце концов сделаться его защитником!
Немного было в его жизни столь резких, обескураживающих поворотов.
Почитатели Филдинга зашли в тупик, отыскивая если не уважаемые, то по
крайней мере уважительные причины его volte face {крутой поворот (франц.).}.
Можно, конечно, найти в программе оппозиции такие пункты, которые
оправдывают отход даже такого ревностного приверженца, как Филдинг.
Думается, дело обстояло проще. Служба высоким принципам обрекла его на
полуголодное существование, а семья росла, ожидался еще ребенок
(сын-первенец Генри родится в 1742 году). По тогдашним условиям, возможности
Филдинга были невелики, и, может, не стоит корить его за то, что он встал на
путь благоразумия. К тому же, это потребовало от него известной отваги:
недоброжелатели не упустят случая бросить ему обвинение в том, что он-де за
деньги "предал своих благодетелей и газету, которая его худо-бедно
подкармливала". Несогласованностью и непродуманностью своих действий
оппозиция безусловно могла разочаровать Филдинга, однако не будем обелять
его поступок. Он переметнулся на другую сторону не столько по идейным
соображениям, сколько для того, чтобы расплатиться с кредиторами.
В конце концов, ни во что серьезное это не вылилось. Падение Уолпола
открыло новые рубежи в политике, к ним устремились свежие бойцы. А главное,
Филдинга сманила непроторенная дорога, положившая конец блужданиям, и он не
свернет с нее уже до конца. В 1741 году он еще весь в адвокатских заботах и
политической публицистике: закон о театральной цензуре почти не оставил ему
возможностей для творчества. Однако в течение года произошли события,
пробудившие в нем писателя, - и появилась "Шамела". Следующий год закрепил и
упрочил его успех в новом дерзании: вышел "Джозеф Эндрюс". Новая победа
Филдинга-прозаика - "Джонатан Уайльд", в 1743 году напечатанный в "Собрании
разных сочинений". Это был поистине решающий перелом.
Вернемся вспять, к издательским анонсам 1740 года. Одну из вышедших
тогда книг мы уже знаем: это "Апология" Колли Сиббера. Пора заметить другую:
6 ноября вышел первый выпуск "Памелы", оглушительно популярного романа
Сэмюэла Ричардсона. История недотроги-горничной, пресекающей хозяйские
домогательства, захватила читателей как никакая другая английская книга.
Вскоре один за другим вышли три полных издания романа. Книгу читали все.
Суровые моралисты и светские дамы согласно восторгались ею. Восторженные
отзывы порой сбивались на стихи. Роман публиковался анонимно, но
благодарственные письма шли к издателю, и скоро у автора собралось изрядно
этой дани признательности, которую, впрочем, он содержал в отменном порядке.
Появились подражания, продолжения, переделки, инсценировки, панегирические
эссе, пиратские издания. В непродолжительный период времени сцены из жизни
Памелы украсили веера и паноптикумы. Когда жители Слау узнали о замужестве
Памелы (книгу вслух читал односельчанам кузнец), они устроили колокольный
благовест*. Современная телевизионная мелодрама хорошо научилась выжимать
слезы для своих покойников, однако секрет единодушного и массового успеха
"Памелы" несколько иного рода.
Героем сенсации был незаметный полноватый господин 51 года по имени
Сэмюэл Ричардсон, печатник. Он начинал подмастерьем в типографии, потом
женился на дочке хозяина, потом овдовел и начал все сначала, вторично
женившись на дочке хозяина типографии. Теперь он сам был полноправным
хозяином собственного дела: с 1742 года издавал "Протоколы заседаний" палаты
общин, а несколькими годами раньше печатал газеты, в том числе ведущий
правительственный орган "Дейли газеттер", чаще прочих допекавший Филдинга.
Взаимная неприязнь, которой отмечены сложные отношения между Ричардсоном и
Филдингом, имела своим источником еще и политику. (Кстати говоря, автором
разносных статей в "Дейли газеттер" был Ралф Кортвилл, которому принадлежит
характерный отзыв о "Памеле": "Если в Англии запылают костры из книг, то
спасать нужно только ее и Библию".) Банальный стариковский вздор Ричардсона
подавляющее большинство приняло за высшую мудрость (даже Поп потянулся за
всеми); в героине увидели образец чистоты и благоразумия:
Народ и двор признали красоту и благородное ее происхожденье:
Ей должное матроны отдают, епископы - свое благословенье.
На Филдинга "Памела" не произвела впечатления, а говоря точнее -
произвела впечатление обратное: он не принял этого пафоса, отверг эту
мораль, справедливо увидев в ней притягательную силу романа. Из всех
подражавших Ричардсону он один был способен попасть ему в тон, хотя и
атмосфера в пародии Филдинга иная, и содержание преображено до
неузнаваемости. Только в декабре 1741 года, на радость заждавшимся
читательницам, Ричардсон выдал удручающе скучное продолжение романа,
повествующее об успехах Памелы в высшем обществе. А много раньше, в апреле
того года, вслед за третьим изданием первой части "Памелы" в книжных лавках
появилась "Апология жизни миссис Шамелы Эндрюс", уличающая, как сказано на
титульном листе, "в вопиющей лжи и криводушии сочинение, известное под
названием "Памела"". "Шамела" также вышла анонимно, однако уже тогда молва
отдала авторство Филдингу, и нет никаких оснований сомневаться в этом
сейчас. Судя по титулу, с "Апологией" Колли Сиббера счеты еще не были
сведены, и действительно: "Шамела" - это "Памела", какой ее мог написать
поэт-лауреат*. Еще одна сатирическая мишень: героиня посвящения "мисс Фанни"
- это, скорее всего, бесполый лорд Харви, вельможа и доверенный друг Мэри
Уортли Монтегю. Этой позорной кличкой его наградил Поп*.
Но главная забота Филдинга - это, конечно, Ричардсон и самодовольная
мораль "Памелы". Героиня романа предстает, девицей скромной, серьезной и,
пожалуй, не в меру простодушной. Шамела - хитрая расчетливая кокетка,
трезвая соблазнительница, задатки которой Филдинг не обинуясь видит в
Памеле. Мистер Б. превращается в недалекого сквайра Буби, пастор Вильяме
выставлен развратником, а хваленая "добродетель" (она же целомудренность)
сводится к девственности, сберегаемой для ярмарки невест. Филдинг, по
собственному его признанию, готовит "противоядие" против "Памелы",
разоблачая ее неприглядную мораль*. Богатейшие комические средства
привлечены к решению этой этической программы, многие ситуации и мотивы
ричардсоновской "Памелы" приведены к абсурду, превращены в фарс, как в
скороговорочной описи багажа Шамелы:
"Со мной вошла миссис Джукс, и с ее помощью я быстро собралась, потому
что всех моих пожитков оказалось: два дневных чепца и два ночных, пять
рубашек, один рюшевый нарукавник, юбка с кринолином, две нижние юбки -
пикейная и фланелевая, две пары чулок и один непарный, пара туфель со
шнуровкой, цветастый передничек, кружевная косынка, галоши - одна целая и
одна худая; несколько книг - "Наставления ради заведомой и истинной пользы и
т. д.", "Сумма наших обязанностей" - почти целая, вырваны только обязанности
к ближнему, третий том "Аталанты", "Венера в монастыре, или Монахиня в
рубахе", "Господний промысел в делах мистера Уайтфилда", "Орфей и Евридика",
несколько сборников проповедей и две-три пьесы без титульного листа и куска
первого акта".
Здесь подмечены многие черты Памелы: суетность и мелочность ее натуры,
крохоборство ("галоши - одна целая и одна худая"), сухая педантичность
стиля. В ее поклаже духовные наставления лежат вперемешку с гривуазными
романами, неприличной продукцией "безгреховной печатни" Керпа и театральными
либретто. Неразборчивость Шамелы, как в зеркале, отражается в ее болтливой
манере: стоило чуть пережать со словоохотливостью Памелы - и вылезла
непроходимая глупость Шамелы. В известном смысле, "Шамела" возвращает Памелу
к тому общественному положению, откуда Ричардсон волшебным образом ее
извлек: перед нами снова горничная.
Конечно, Филдинг не был "справедлив" к Ричардсону. Он раздул мелочи и
приписал героям побуждения, от которых в ужасе отпрянул бы их создатель. Но
если комическая стихия и чересчур увлекла Филдинга, то перед литературой он
был прав. Дело ведь не только в том, что они с Ричардсоном расходились во
взглядах на мораль, политику или теологию: Филдинга до глубины души
возмутило как была написана "Памела" - эти выспренние рассуждения, это
удручающее многословие, эта нескладность композиции и надуманность
положений. В наши дни почитатели Ричардсона пересмотрели вопрос о его
художественных просчетах: символика была поставлена выше банального
реализма, а неуклюжесть художественного исполнения зачтена едва ли не в
пользу "достоверности" рассказа. Справедливости ради скажем, что в
написанной несколькими годами позже "Клариссе" Ричардсон овладеет искусством
захватывающего, по-сказочному завораживающего повествования, и Филдинг с
открытым сердцем воздаст ему должное. Что касается "Памелы", то уже в первой
ее части попадаются longeurs {длинноты, затянутость (франц.).}, а вторая
часть только из них и состоит; дальнейшие планы относительно этого