Страница:
1749 года они основали "Всеобщую контору услуг", где Джон стал управляющим.
Контора исполняла функции "Тетушек для всех" {Лондонское бюро по выполнению
услуг на дому (уход за больными, присмотр за детьми и т. п.).}, и не
исключено, что это выражение восходит как раз к названию конторы Филдингов
(было, правда, еще старое выражение "всеобщая служанка", которое означало:
"прислуга на все руки"). Фирма братьев Филдингов осуществляла наем людей для
различных видов работ, распоряжалась недвижимой собственностью, занималась
денежными ссудами, страхованием и прочими видами посредничества. В качестве
консультантов они также брали на себя организацию путешествий, опередив
агентство Кука почти на столетие. В те времена (как, впрочем, всегда) найти
слугу было непросто, и лондонцы наводнили контору соответствующими
просьбами. Братьям повезло, что в газетах еще не завели раздел частных
объявлений.
Усилиями Джона предприятие процветало. После краткого пребывания на
Сесил-стрит контора переехала на угол Касл-Корт, напротив недавно
выстроенного торгового квартала, который тогда, по словам историков, с
восторгом называли "последним достижением в планировке магазинов". Контора
Филдингов занимала, скорее всего, верхний этаж какой-нибудь небольшой лавки
из тех, что теснились кругом, - обойные, эстамповые, скобяные,
аптекарские... В этой части Стрэнда уцелело несколько деревянно-кирпичных
домов, но тон задает строгая георгианская архитектура, рядом с которой
кричат угловатостью линий постройки XVII века. Не прошло и трех лет, как
братья Филдинги нашли выгодным открыть филиал своей конторы в Бишопсгейте;
со временем появились конкуренты - "Общественная контора услуг", такое же
частное предприятие, только название, как у государственного учреждения. В
деле Филдингов Генри принадлежали двадцать частей общего пая, которые в
завещании он поровну разделил между женой и детьми.
Контора Филдингов брала на себя выполнение самых разных поручений, что
видно из одного пикантного примера. Лондонское отделение их фирмы торговало
снадобьем под названием "вода Гластонбери". Снадобье обрело шумную славу
после того, как с его помощью старик Мэтью Чэнслор чудотворно излечился от
"астмы и чахотки" ("чахоткой" называли и туберкулез, и вообще любое
хроническое заболевание легких). Молва гласила, будто Чэнслору во сне было
велено регулярно выпивать стакан воды из источника у подножья холма Тор в
Гластонбери. По легенде, источник берет начало из чаши святого Грааля,
принесенной в Гластонбери Иосифом Аримафейским, чьи странствия с чашей
Грааля в Авалон описаны у Мэлори и других авторов*.
В апреле 1751 года Чэнслор под присягой дал показания о своем
исцелении, и к источнику началось паломничество. Больные позабыли про Бат и
горячие воды Бристоля. Со временем чудесную воду стали заливать в бутылки и
морем отправлять в Лондон, где ее продажу наладила "Всеобщая контора услуг".
Реклама этой панацеи появилась в газете 31 августа за подписью "Z. Z.";
позднее статья была перепечатана в "Джентлменз мэгэзин", но подпись уже
стояла другая: "С-я Ф-г" (то есть судья Филдинг). До сих пор неясно, имели
ли братья отношение к публикации этой статьи и если имели, то кто из них ее
написал. Я склоняюсь к тому, что автором был Генри. Известно, что в августе
он с женой и дочерью ездил в Гластонбери и вернулся в Лондон в сентябре
почти здоровым человеком (так писали в газетах). В журналистике он был куда
опытнее Джона и, как я подозреваю, неразборчивее в средствах, когда речь шла
о собственных интересах. Например, он не постеснялся вставить похвалу
"Всеобщей конторе услуг" в первое издание "Амелии", увидевшее свет в конце
того же года. К тому же Генри всю жизнь питал привязанность к Гластонбери, и
он не упустил бы случая восславить чудеса волшебного холма, которым
восхищался еще в детстве. А Джон к этим краям не имел никакого отношения.
Известно, что слава целительных вод Гластонбери гремела недолго. Там,
как в Бате, открыли бювет, назначили раздатчиком воды самого Чэнслора. Но
предприятие не составило серьезного соперничества большим курортам. "Старый
захолустный городок, - писал Дадден, - быстро наскучил светской публике".
Между тем в Лондоне Филдинги по-прежнему сбывали "воду Гластонбери" по
шиллингу за бутылку (разовая доза составляла полпинты с утра и натощак). Без
энергичного покровительства Генри об этом снадобье вскоре забудут. Проживи
он подольше, он бы конечно прославил достоинства "воды Гластонбери" на
страницах очередного романа.
В "Амелии", например, мы выслушиваем похвалы сомнительным каплям
доктора У орда, составленным из растворов сурьмы и мышьяка. Там же автор с
похвалой отозвался о докторе Рэнби, участнике "битвы врачей", разгоревшейся
после смерти Роберта Уолпола. Доброе слово нашлось у Филдинга даже для
порошков доктора Джеймса, которые, по меткому слову Кросса, "укоротили жизнь
Лоренсу Стерну и прикончили Оливера Голдсмита"*. Пропойца и однокашник
Сэмюэла Джонсона, доктор Джеймс составил с его помощью медицинский словарь;
его порошки среди прочих испытали на короле Георге III, когда тот обнаружил
первые признаки безумия. Удивительнее всего похвальное слово доктору Томасу
Томпсону, чьи нехитрые слабительные средства иной раз столь успешно ставили
больных на ноги, что они "начинали бегать" - вероятно, замечает Кросс, от
счета за лечение. Томпсон пользовал Попа на смертном одре, и многие считали,
что услуги врача никак не отсрочили кончину поэта. Он лечил принца Уэльского
до самой гробовой доски, но в этом случае у нас нет достоверных сведений о
том, что королевские медики позволили Томпсону пустить в дело свои порошки.
О Томпсоне еще говорили, будто он принадлежал к так называемым
"медменхемским монахам", образовавшим "Клуб Адского Огня", члены которого
правили сатанинские обряды в разрушенном аббатстве на берегу Темзы близ
Марлоу. Владелец этого богом забытого места, сэр Фрэнсис Дэшвуд, был
подписчиком на филдинговское "Собрание разных сочинений", как и другие
вожаки этой секты - Джордж Бабб Додингтон, Джон Такер. Нам не дано знать,
что вытворяли на своих сходках эти исчадия ада, и некоторые историки вообще
сомневаются в существовании сообщества {Представление о мифах, сложившихся
вокруг "Клуба Адского Огня", дает популярная книжка недавних лет. Ее автор
так живописует разнузданную "встречу" в аббатстве: во главе стола -
развалившийся в кресле Дэшвуд, рядом "на кушетке возлежит леди Мэри (то есть
Мэри Уортли Монтегю)... Завтра она отправится в Константинополь, откуда
будет посылать одно за другим прославившие ее письма об искусстве,
литературе, светской жизни и политике. Пройдет еще время, и она привезет из
Турции искусство прививки от оспы". Среди гостей - Уильям Хогарт: забившись
в угол, "он невозмутимо зарисовывает своих сотоварищей". "Свихнувшийся граф
Оксфордский держит на коленях девицу; его взяли в компанию с одной целью:
насолить его брату, Хорасу Уолполу. Поперхнувшись выдержанным кларетом,
Бабб-Додингтон (именно так предпочитает автор писать ату фамилию - через
дефис) пересмеивается с монахиней". Жаль, но приходится отметить, что в
Константинополь леди Мэри уезжала в 1716 году, когда Дэшвуду было восемь лет
от роду, а технику прививки она завезла в 1718 году, то есть за тридцать с
чем-то лет до того, как Дэшвуд приобрел Медменхем. Нет ни малейших
доказательств в пользу какой бы то ни было связи между Хогартом и
"медменхемскими монахами"; утверждение, будто именно эти его наброски
"позднее войдут в серии "Карьера шлюхи" и "Карьера распутника", также
относит сцену к первой трети века. Во всяком случае, в "Карьере шлюхи" оргий
нет и в помине; что же касается "Карьеры распутника", то ее сцены мог
подсказать художнику любой ночной притон. Наконец, брат Хораса Уолпола был
графом Орфордским. Он всегда был со странностями, но сумасшедшим стал только
в 1770-е годы, а к тому времени большинство якобы участвовавших во "встрече"
уже умерли*. - Прим. авт.}.
Около 1749 года Томпсон взялся за Филдинга. Газетное сообщение от 28
декабря: "Судье Филдингу больше не грозит гангрена ног, вопреки тому, что
предсказывали ранее. Этот джентльмен был опасно болен: лихорадка и приступы
подагры. Его лечением занялся известный врач доктор Томпсон. Сейчас Филдинг
поправился настолько, что может бывать в присутствии".
Старый враг, подагра, приступил к нему с новой силой; "лечение"
Томпсона могло доставить лишь временное облегчение. Но пациент не изменил
своему лекарю, как и медменхемская братия: Дэшвуд, Додингтон и другие давали
в суде показания в пользу Томпсона, когда гот в 1752 году привлек кого-то к
ответу за клевету. Особым специалистом он считался по подагре и оспе, и у
него выжило достаточно пациентов (по чистой случайности, конечно), чтобы
практика Томпсона процветала.
К счастью, претензии Томпсона не простирались на акушерство, отчего
рождение дочери в семействе Филдингов произошло в начале 1750 года без
осложнений. Девочку назвали Софьей - в память о самом пленительном женском
образе в творчестве ее отца. Софья была еще жива в 1754 году, когда Генри
писал завещание, но вскоре, очевидно, умерла. Так хорошо начавшись, 1750-й
оказался печальным годом: в возрасте восьми лет скончался сын-первенец,
Генри-младший. Тогда же умерли две сестры писателя, а в 1751-м - третья, так
что из четырех дочерей Эдмунда и Сары Филдинг в живых осталась только одна
Сара.
В качестве мирового судьи Филдинг вскоре приобрел изрядную известность:
12 мая 1749 года его избрали председателем квартальной сессии в Хикс-Холле,
на Джон-стрит - это сразу за Смитфилдским рынком. Полтора месяца спустя, 29
июня, он впервые выступил перед присяжными Вестминстерского суда (это была
обязательная речь на открытии сессии). Обращение Филдинга через три недели
опубликовали брошюрой - "по решению суда и единодушному желанию большого
жюри". Один экземпляр Филдинг послал лорду-канцлеру, приложив заодно
"набросок закона об усовершенствовании борьбы с уличными грабежами".
Любопытно, что другой зачинатель английского романа, Даниэл Дефо, в конце
жизни выдвинул свои предложения по тому же самому вопросу*. В проекте закона
Филдинг призывал граждан Вестминстера самим следить за соблюдением
общественного порядка. Он ополчился против маскарадов и балов, публичных и
игорных домов, против богохульства и ложных наветов. Под огонь его критики
попали даже популярные представления Сэмюэла Фута в "Ковент-Гардене" с
участием мимов и паяцев. Пуританизм плохо согласуется с нашим пониманием
филдинговского характера, однако следует иметь в виду, что исправление
нравов всегда представлялось ему обязанностью деятельного христианина, и
теперь, достигнув известной власти, он был намерен неукоснительно соблюдать
действующие законы. Линия поведения, выбранная Филдингом, снискала ему
всеобщее уважение. Народу импонировал сильный лидер. Даже де Вейл, при всей
его энергии, не избежал подозрений в том, что шел на определенные сделки, а
главное, ему не удалось достичь полного успеха в избавлении города от
преступников.
Проблемы, стоявшие перед Филдингом, были исключительной сложности.
Лондонцы привыкли к своему грязному и плохо освещенному городу, где в иных
кварталах легко было затеряться в путанице непроходимых переулков и
загаженных дворов. Преступникам это было на руку, и, конечно, такая среда не
воспитывала высокие гражданские добродетели. Для огромной части лондонского
населения недолгая жизнь была окрашена только нищетой, голодом и убожеством;
тупая апатия, как на гравюре Хогарта "Улица Джина" (1751), иной раз
взрывалась вспышками слепой ярости. Большинство этих факторов обобщил
Филдинг в замечательной работе "Исследование причин недавнего роста
грабежей", которая на месяц опередила Хогарта. В создавшемся положении
печальнее всего оказалось крайнее несовершенство судебной процедуры и
полицейского аппарата.
Как бы ни относились к системе правопорядка мировые судьи, в массе
своей они старались по мере сил отправлять правосудие честно. Правда, в
Лондоне завелась особая порода: "торгующие судьи" - мы знаем это продажное и
свирепое племя по романам и пьесам Филдинга. Совмещение обязанностей
следователя и судьи было чревато тем, что севший на это место бездельник
либо корыстолюбец всегда мог парализовать уголовное расследование. В начале
"Амелии" Филдинг замечает: "Признаюсь, я всегда склонен был думать, что
профессия мирового судьи требует некоторого знания законов... однако мистер
Трэшер (судья) в жизни своей не прочел ни одной буквы из кодекса..."
Традиция светского дилетантизма вполне позволяла продажным судьям извлекать
из своего занятия приличные деньги.
Не было корпуса знающих свое дело полицейских. Что собой представляли
констебли? - просто местные жители, чьи обязанности по поддержанию порядка
продолжались год без всякой оплаты, и потому никто не хотел такого
несчастья. Кому-то, однако, приходилось исполнять эту повинность, и,
поскольку можно было найти за деньги "добровольца", создавался еще один
уровень коррупции. Филдингу поначалу достались восемьдесят констеблей; он
нашел, что доверять можно только шестерым. Были и другие, как их называли,
"служилые повинности". Старинная должность "старшины округа" давалась
низовым блюстителям порядка, сохранившимся еще с феодальных времен, - их
необходимость в XVIII столетии была весьма сомнительна. Случалось, вся их
работа сводилась к тому, чтобы за счет прихода отсиживаться в кабаках. В
Вестминстере за порядком назначали следить также неоплачиваемых рекрутов, и
столь же бескорыстно приходилось работать дорожным смотрителям и мусорщикам,
отвечавшим за санитарное состояние улиц и их безопасность. В 1750 году
1Гетолице, надо думать, было меньше "беспризорных свиней", чем в
елизаветинские времена, однако навоз no-прежнему не убирали с улиц и
нарушения общественною порядка\сходили всем с рук. Хуже всего, пожалуй,
обстояло дело с "доходными местами",\которые покупались на всю жизнь
(впрочем, их можно было перепродать другому^: тюремщики, шерифы и судебные
приставы. Люди на этих должностях стремились возместить затраты, налагая
штрафы и пени на всякого, кто подвернулся им под руку. Притчей во языцех
были тюремные надзиратели, обиравшие своих несчастных подопечных.
Незавидней была участь ночных караульных - "ветхих инвалидов", как
называл их Филдинг: за один шиллинг они от зари до зари бродили по улицам с
фонарем и дубинкой, причем некоторые "едва управлялись со своей дубинкой".
Молва утверждала, что чаще они проводили свое дежурство в кабаках, избегая
показываться на улицах. Еще одна категория якобы блюстителей закона:
осведомители. Доносчикам издавна полагалось платить, и профессия
осведомителя попросту узаконила этот ненадежный и предосудительный способ
отлова преступников. Не всякий осведомитель становился вторым Джонатаном
Уайльдом, но обычно все они старались выдать неудачливых воришек, а не
серьезных преступников.
Со всей решительностью приступил Филдинг к реформе полицейской системы.
Ему помогал отличный служитель закона - главный констебль Холборна Сондерс
Уэлш. На четыре года моложе Филдинга и столь же внушительного телосложения,
он был человеком самостоятельным и открытым, чем завоевал восхищение и
дружбу доктора Джонсона. "Великий Хан литературы"* даже помогал ему целую
зиму, когда констебля сделали судьей. "Злосчастие, разврат и многодетность"
- вот, пожалуй, все, что узрел на заседаниях доктор Джонсон. В
усовершенствовании системы уголовных расследований участвовал также
филдинговский клерк Джошуа Брогден, доставшийся ему от де Вейла. В письме к
лорду-канцлеру Хардвику Филдинг предлагал назначить Брогдена мировым судьей,
но из этого ничего не вышло. По справедливости, следует отметить, что и сам
Филдинг не пренебрегал открывавшимися возможностями: чтобы прожить,
приходилось суетиться. Целиком занятый "подавлением опасных беспорядков", он
таки находит время обеспокоить герцога Бедфордского просьбой о месте в
акцизном ведомстве, "ныне пустующем за смертью мистера Селвина". Герцог
назначил другого человека, а Филдингу выделил пенсию из секретных фондов.
Это была обычная форма поощрения добросовестных служащих; ничего не было
здесь незаконного или тайного. Да и сумма, вероятно, не превышала ста фунтов
в год.
Упомянутые "опасные беспорядки" стали первым серьезным испытанием на
судейском поприще Филдинга. В беспорядках участвовали моряки; окончание
войны (в данном случае - за Австрийское наследство) всегда порождало сложные
социальные проблемы, поскольку из армии и флота отчислялось множество людей.
Конец войн при герцоге Мальборо привел к таким же последствиям и послужил
причиной растущих пиратских действий в Карибском море. После мира,
заключенного в Экс-ла-Шапелль, было демобилизовано свыше сорока тысяч
человек, и в 1749 году безработица резко выросла. Современное исследование
выявило, что из сорока четырех человек (обоего пола), приговоренных в
Лондоне в тот год к повешению, более половины были вчерашние моряки.
Похвальное намерение Филдинга заключалось в том, чтобы побольней прижать
хищников, которые пользовались слабостью законодательной власти, однако его
кампания совпала с ухудшением жизненных условий и обострением всеобщего
недовольства.
В пятницу 30 июня, на следующий день после яркого выступления Филдинга
перед присяжными, в публичном доме "Корона" завязалась свара. Двое моряков
объявили, что их ограбили, а владелец заведения не внял их претензиям. На
другой вечер они вернулись с ватагой дружков и начали громить "Корону". С
известной предупредительностью они постарались "не причинить вреда
дамочкам", служившим в "Короне". Пришлось вызвать солдат, но разогнать
бунтарей сумели лишь к трем часам ночи.
Назавтра, в воскресенье, их было уже около четырех сотен. Матросы
пригрозили разнести все заведения, то есть временем они себя не
ограничивали. Они должным образом разгромили публичный дом во владениях
лорда Стэнхопа и занялись "Звездой" в восточном конце Стрэнда. Здесь была,
можно сказать, вотчина Филдинга: его дом на Олд-Босуэлл-Корт стоял как раз
за углом "Звезды". На беду, оба дня Филдинг был за городом, но Сондерс Уэлш,
возвращаясь от друзей, увидел зарево пожара. Он добрался до "Звезды", и ее
владелец, Питер Вуд, сообщил, что моряки грозятся разнести все до основания.
Уэлш вызвал войска из Тилт-ярда в Уайтхолле. Отряд солдат прибыл уже на
пепелище. Арестовали несколько человек, обстановка немного разрядилась.
В понедельник Филдинг вернулся в столицу и взял на себя руководство
действиями. Разрозненные группы мятежников стали наведываться в частные
владения; одна банда даже отправилась на Боу-стрит и освободила своего
товарища, арестованного накануне. Тогда Филдинг послал Уэлша к военному
министру с просьбой выделить дополнительные войска для охраны судебного
помещения. Вооруженные патрули появились на Стрэнде и в других частях
города. Вслед за этим поползли слухи, будто сотни, а то и тысячи моряков
собрались на Тауэр-Хилл для штурма королевского арсенала. Конечно, это была
сильно преувеличенная оценка волнений, но, вероятно, Филдинг был прав,
считая, что беспорядки станут расти, если не принять строгих мер. К
несчастью, "Звезда" стояла стена в стену с банкирским домом, и понятно
опасение властей, что в следующий раз мятежники примутся за него. Сколь
обеспокоен был Филдинг, видно из письма, отправленного тогда же, в
понедельник, герцогу Бедфордскому (оно попало в руки исследователей лишь
недавно):
"Милорд, мой долг сообщить Вашей милости, что, согласно сведениям,
полученным из разных источников, более трех тысяч вооруженных матросов
собрались около Уоппинга; этой ночью они грозят нагрянуть в нашу часть
города и якобы разгромить все публичные дома. В моем распоряжении только
один офицер и пятьдесят рядовых; обращаюсь к Вашей милости о содействии в
необходимой помощи. Пять часов назад я посылал к военному министру однако
ответа еще не получил.
Вашей милости покорнейший слуга
Г. Филдинг".
И хотя в тот день напряжение еще не спало, а кое-где совершались акты
насилия, но порядок был восстановлен и мятеж угас,
Один из задержанных предстал перед Филдингом и был отправлен судьей в
Ньюгейт; молодой цирюльник звался Босаверн Пенлез. Несмотря на столь
экзотическое имя, заключенный был доподлинным англичанином - кстати говоря,
сыном священника из Эксетера. В понедельник утром караульные нашли его
приблизительно в ста пятидесяти ярдах от разгромленной "Звезды"; он был
мертвецки пьян. За пазухой у него обнаружили в изрядном количестве женское
белье; арестованный не мог объяснить, как оно к нему попало. Питер Вуд
показал, что белье принадлежало его супруге и Пенлез украл его во время
беспорядков. Владельца веселого дома нельзя считать надежным свидетелем, и
многие сомневались в причастности Пенлеза к разгрому "Заезды". А участвовал
ли он в разграблении позже - это другой вопрос.
Во время беспорядков удалось арестовать семь погромщиков, но кто умер в
заключении, кто сбежал, кто еще как-то увернулся, и, таким образом, лишь
двое были признаны виновными в соответствии с Законом о мятеже - и то одному
смертная казнь была отложена накануне исполнения приговора. На виселицу
попал только Пенлез. Кампания за отсрочку приговора и ему успеха не имела:
на 18 октября назначили казнь. Многие предсказывали беспорядки похлеще
предыдущих. Опасность казалась тем более реальной, что вместе с Пенлезом
должны были повесить еще четырнадцать осужденных - и все, как на грех,
моряки! Обычно друзья и родственники старались завладеть телами казненных,
чтобы они не достались хирургам в анатомических театрах. На этот раз
лондонский шериф решил не потворствовать хирургам. Он поставил своих людей
поодаль и распорядился после казни передать тела повешенных собравшимся
морякам. Так удалось предотвратить довольно часто случавшиеся тайбернские
беспорядки. С тех нор трупы казненных все реже отдавали хирургам*.
История эта получила широкий резонанс. Не только потому, что в карьере
Филдинга-судьи она отметила самый драматичный момент, но потому, что его имя
вдруг высветилось с разных сторон. Дело Пенлеза проходило в контексте более
широких политических разногласий, и Филдингу пришлось выслушивать критику из
самых разных кругов. Оппоненты донимали судью, поскольку и в узкоюридическом
смысле ряд вопросов оставался не ясен. Не лжесвидетельствовал ли Вуд против
Пенлеза? В должной ли форме прошло "чтение Закона о мятеже"? Замешан ли
Пенлез в беспорядках или в грабеже или он просто воспользовался суматохой и
стянул вещь-другую? Ответить на эти вопросы и нынче невозможно, истина
остается сокрытой, ибо не сохранилось никаких свидетельств. Ставилась под
сомнение и самая оценка событий: так ли уж было необходимо вызывать войска?
И наконец: громя публичные дома в собственной речи - зачем потом удерживать
толпу?!
В ноябре Филдинг изложил свою версию событий в брошюре "Подлинное
состояние дела Босаверна Пенлеза". Этим памфлетом судья не сумел
удовлетворительно разрешить все недоумения, и критика Филдинга продолжается
по сей день. В изложении событий я следовал за наиболее подробным
современным исследованием, выполненным Питером Лайнбо в 1975 году {Это
интересное и хорошо документированное исследование*, но политические взгляды
автора в определенной степени помешали ему объективно оценить работу
Филдинга. Тем не менее в этом исследовании судья выглядит благопристойно:
Лайнбо вынужден признать, что поведение Филдинга-судьи никак не зависело от
"самых грязных на свете денег"* - довольно серьезное отступление от
первоначальных утверждений. Правда, в те времена "Старая Англия" намекала,
будто у Филдинга были особые причины защищать публичные дома: он якобы
перестал быть клиентом "служительниц порока" и превратился в их хозяина. Но
не стоит принимать все, что писала "Старая Англия", за истину в последней
инстанции. - Прим. авт.}. Его обстоятельное сообщение представляется мне
более достоверным, нежели то, чем располагали прежние биографы Филдинга,
восторженно изображавшие его решительные действия. Лайнбо считает памфлет
"Подлинное состояние дела Босаверна Пенлеза" "откровенно полемическим и
составленным в собственную пользу", что кажется мне совершенно справедливым.
Однако его, Лайнбо, собственное толкование истории также полемично и
вызывает у меня сомнения. Пытаясь объяснить отношение лондонской толпы к
хирургам с их "притязаниями", он исходит (но не старается это доказать) из
правоты хирургов. Не нашел он никаких доказательств и того, что Филдинг
ежегодно получал определенную сумму от содержателей борделей, дабы
полицейские не лезли в их дела, - и однако, исследователь считает
необходимым подчеркнуть, что в общей картине лондонского преступного мира,
данной в "Исследовании причин недавнего роста грабежей", недостаточно
Контора исполняла функции "Тетушек для всех" {Лондонское бюро по выполнению
услуг на дому (уход за больными, присмотр за детьми и т. п.).}, и не
исключено, что это выражение восходит как раз к названию конторы Филдингов
(было, правда, еще старое выражение "всеобщая служанка", которое означало:
"прислуга на все руки"). Фирма братьев Филдингов осуществляла наем людей для
различных видов работ, распоряжалась недвижимой собственностью, занималась
денежными ссудами, страхованием и прочими видами посредничества. В качестве
консультантов они также брали на себя организацию путешествий, опередив
агентство Кука почти на столетие. В те времена (как, впрочем, всегда) найти
слугу было непросто, и лондонцы наводнили контору соответствующими
просьбами. Братьям повезло, что в газетах еще не завели раздел частных
объявлений.
Усилиями Джона предприятие процветало. После краткого пребывания на
Сесил-стрит контора переехала на угол Касл-Корт, напротив недавно
выстроенного торгового квартала, который тогда, по словам историков, с
восторгом называли "последним достижением в планировке магазинов". Контора
Филдингов занимала, скорее всего, верхний этаж какой-нибудь небольшой лавки
из тех, что теснились кругом, - обойные, эстамповые, скобяные,
аптекарские... В этой части Стрэнда уцелело несколько деревянно-кирпичных
домов, но тон задает строгая георгианская архитектура, рядом с которой
кричат угловатостью линий постройки XVII века. Не прошло и трех лет, как
братья Филдинги нашли выгодным открыть филиал своей конторы в Бишопсгейте;
со временем появились конкуренты - "Общественная контора услуг", такое же
частное предприятие, только название, как у государственного учреждения. В
деле Филдингов Генри принадлежали двадцать частей общего пая, которые в
завещании он поровну разделил между женой и детьми.
Контора Филдингов брала на себя выполнение самых разных поручений, что
видно из одного пикантного примера. Лондонское отделение их фирмы торговало
снадобьем под названием "вода Гластонбери". Снадобье обрело шумную славу
после того, как с его помощью старик Мэтью Чэнслор чудотворно излечился от
"астмы и чахотки" ("чахоткой" называли и туберкулез, и вообще любое
хроническое заболевание легких). Молва гласила, будто Чэнслору во сне было
велено регулярно выпивать стакан воды из источника у подножья холма Тор в
Гластонбери. По легенде, источник берет начало из чаши святого Грааля,
принесенной в Гластонбери Иосифом Аримафейским, чьи странствия с чашей
Грааля в Авалон описаны у Мэлори и других авторов*.
В апреле 1751 года Чэнслор под присягой дал показания о своем
исцелении, и к источнику началось паломничество. Больные позабыли про Бат и
горячие воды Бристоля. Со временем чудесную воду стали заливать в бутылки и
морем отправлять в Лондон, где ее продажу наладила "Всеобщая контора услуг".
Реклама этой панацеи появилась в газете 31 августа за подписью "Z. Z.";
позднее статья была перепечатана в "Джентлменз мэгэзин", но подпись уже
стояла другая: "С-я Ф-г" (то есть судья Филдинг). До сих пор неясно, имели
ли братья отношение к публикации этой статьи и если имели, то кто из них ее
написал. Я склоняюсь к тому, что автором был Генри. Известно, что в августе
он с женой и дочерью ездил в Гластонбери и вернулся в Лондон в сентябре
почти здоровым человеком (так писали в газетах). В журналистике он был куда
опытнее Джона и, как я подозреваю, неразборчивее в средствах, когда речь шла
о собственных интересах. Например, он не постеснялся вставить похвалу
"Всеобщей конторе услуг" в первое издание "Амелии", увидевшее свет в конце
того же года. К тому же Генри всю жизнь питал привязанность к Гластонбери, и
он не упустил бы случая восславить чудеса волшебного холма, которым
восхищался еще в детстве. А Джон к этим краям не имел никакого отношения.
Известно, что слава целительных вод Гластонбери гремела недолго. Там,
как в Бате, открыли бювет, назначили раздатчиком воды самого Чэнслора. Но
предприятие не составило серьезного соперничества большим курортам. "Старый
захолустный городок, - писал Дадден, - быстро наскучил светской публике".
Между тем в Лондоне Филдинги по-прежнему сбывали "воду Гластонбери" по
шиллингу за бутылку (разовая доза составляла полпинты с утра и натощак). Без
энергичного покровительства Генри об этом снадобье вскоре забудут. Проживи
он подольше, он бы конечно прославил достоинства "воды Гластонбери" на
страницах очередного романа.
В "Амелии", например, мы выслушиваем похвалы сомнительным каплям
доктора У орда, составленным из растворов сурьмы и мышьяка. Там же автор с
похвалой отозвался о докторе Рэнби, участнике "битвы врачей", разгоревшейся
после смерти Роберта Уолпола. Доброе слово нашлось у Филдинга даже для
порошков доктора Джеймса, которые, по меткому слову Кросса, "укоротили жизнь
Лоренсу Стерну и прикончили Оливера Голдсмита"*. Пропойца и однокашник
Сэмюэла Джонсона, доктор Джеймс составил с его помощью медицинский словарь;
его порошки среди прочих испытали на короле Георге III, когда тот обнаружил
первые признаки безумия. Удивительнее всего похвальное слово доктору Томасу
Томпсону, чьи нехитрые слабительные средства иной раз столь успешно ставили
больных на ноги, что они "начинали бегать" - вероятно, замечает Кросс, от
счета за лечение. Томпсон пользовал Попа на смертном одре, и многие считали,
что услуги врача никак не отсрочили кончину поэта. Он лечил принца Уэльского
до самой гробовой доски, но в этом случае у нас нет достоверных сведений о
том, что королевские медики позволили Томпсону пустить в дело свои порошки.
О Томпсоне еще говорили, будто он принадлежал к так называемым
"медменхемским монахам", образовавшим "Клуб Адского Огня", члены которого
правили сатанинские обряды в разрушенном аббатстве на берегу Темзы близ
Марлоу. Владелец этого богом забытого места, сэр Фрэнсис Дэшвуд, был
подписчиком на филдинговское "Собрание разных сочинений", как и другие
вожаки этой секты - Джордж Бабб Додингтон, Джон Такер. Нам не дано знать,
что вытворяли на своих сходках эти исчадия ада, и некоторые историки вообще
сомневаются в существовании сообщества {Представление о мифах, сложившихся
вокруг "Клуба Адского Огня", дает популярная книжка недавних лет. Ее автор
так живописует разнузданную "встречу" в аббатстве: во главе стола -
развалившийся в кресле Дэшвуд, рядом "на кушетке возлежит леди Мэри (то есть
Мэри Уортли Монтегю)... Завтра она отправится в Константинополь, откуда
будет посылать одно за другим прославившие ее письма об искусстве,
литературе, светской жизни и политике. Пройдет еще время, и она привезет из
Турции искусство прививки от оспы". Среди гостей - Уильям Хогарт: забившись
в угол, "он невозмутимо зарисовывает своих сотоварищей". "Свихнувшийся граф
Оксфордский держит на коленях девицу; его взяли в компанию с одной целью:
насолить его брату, Хорасу Уолполу. Поперхнувшись выдержанным кларетом,
Бабб-Додингтон (именно так предпочитает автор писать ату фамилию - через
дефис) пересмеивается с монахиней". Жаль, но приходится отметить, что в
Константинополь леди Мэри уезжала в 1716 году, когда Дэшвуду было восемь лет
от роду, а технику прививки она завезла в 1718 году, то есть за тридцать с
чем-то лет до того, как Дэшвуд приобрел Медменхем. Нет ни малейших
доказательств в пользу какой бы то ни было связи между Хогартом и
"медменхемскими монахами"; утверждение, будто именно эти его наброски
"позднее войдут в серии "Карьера шлюхи" и "Карьера распутника", также
относит сцену к первой трети века. Во всяком случае, в "Карьере шлюхи" оргий
нет и в помине; что же касается "Карьеры распутника", то ее сцены мог
подсказать художнику любой ночной притон. Наконец, брат Хораса Уолпола был
графом Орфордским. Он всегда был со странностями, но сумасшедшим стал только
в 1770-е годы, а к тому времени большинство якобы участвовавших во "встрече"
уже умерли*. - Прим. авт.}.
Около 1749 года Томпсон взялся за Филдинга. Газетное сообщение от 28
декабря: "Судье Филдингу больше не грозит гангрена ног, вопреки тому, что
предсказывали ранее. Этот джентльмен был опасно болен: лихорадка и приступы
подагры. Его лечением занялся известный врач доктор Томпсон. Сейчас Филдинг
поправился настолько, что может бывать в присутствии".
Старый враг, подагра, приступил к нему с новой силой; "лечение"
Томпсона могло доставить лишь временное облегчение. Но пациент не изменил
своему лекарю, как и медменхемская братия: Дэшвуд, Додингтон и другие давали
в суде показания в пользу Томпсона, когда гот в 1752 году привлек кого-то к
ответу за клевету. Особым специалистом он считался по подагре и оспе, и у
него выжило достаточно пациентов (по чистой случайности, конечно), чтобы
практика Томпсона процветала.
К счастью, претензии Томпсона не простирались на акушерство, отчего
рождение дочери в семействе Филдингов произошло в начале 1750 года без
осложнений. Девочку назвали Софьей - в память о самом пленительном женском
образе в творчестве ее отца. Софья была еще жива в 1754 году, когда Генри
писал завещание, но вскоре, очевидно, умерла. Так хорошо начавшись, 1750-й
оказался печальным годом: в возрасте восьми лет скончался сын-первенец,
Генри-младший. Тогда же умерли две сестры писателя, а в 1751-м - третья, так
что из четырех дочерей Эдмунда и Сары Филдинг в живых осталась только одна
Сара.
В качестве мирового судьи Филдинг вскоре приобрел изрядную известность:
12 мая 1749 года его избрали председателем квартальной сессии в Хикс-Холле,
на Джон-стрит - это сразу за Смитфилдским рынком. Полтора месяца спустя, 29
июня, он впервые выступил перед присяжными Вестминстерского суда (это была
обязательная речь на открытии сессии). Обращение Филдинга через три недели
опубликовали брошюрой - "по решению суда и единодушному желанию большого
жюри". Один экземпляр Филдинг послал лорду-канцлеру, приложив заодно
"набросок закона об усовершенствовании борьбы с уличными грабежами".
Любопытно, что другой зачинатель английского романа, Даниэл Дефо, в конце
жизни выдвинул свои предложения по тому же самому вопросу*. В проекте закона
Филдинг призывал граждан Вестминстера самим следить за соблюдением
общественного порядка. Он ополчился против маскарадов и балов, публичных и
игорных домов, против богохульства и ложных наветов. Под огонь его критики
попали даже популярные представления Сэмюэла Фута в "Ковент-Гардене" с
участием мимов и паяцев. Пуританизм плохо согласуется с нашим пониманием
филдинговского характера, однако следует иметь в виду, что исправление
нравов всегда представлялось ему обязанностью деятельного христианина, и
теперь, достигнув известной власти, он был намерен неукоснительно соблюдать
действующие законы. Линия поведения, выбранная Филдингом, снискала ему
всеобщее уважение. Народу импонировал сильный лидер. Даже де Вейл, при всей
его энергии, не избежал подозрений в том, что шел на определенные сделки, а
главное, ему не удалось достичь полного успеха в избавлении города от
преступников.
Проблемы, стоявшие перед Филдингом, были исключительной сложности.
Лондонцы привыкли к своему грязному и плохо освещенному городу, где в иных
кварталах легко было затеряться в путанице непроходимых переулков и
загаженных дворов. Преступникам это было на руку, и, конечно, такая среда не
воспитывала высокие гражданские добродетели. Для огромной части лондонского
населения недолгая жизнь была окрашена только нищетой, голодом и убожеством;
тупая апатия, как на гравюре Хогарта "Улица Джина" (1751), иной раз
взрывалась вспышками слепой ярости. Большинство этих факторов обобщил
Филдинг в замечательной работе "Исследование причин недавнего роста
грабежей", которая на месяц опередила Хогарта. В создавшемся положении
печальнее всего оказалось крайнее несовершенство судебной процедуры и
полицейского аппарата.
Как бы ни относились к системе правопорядка мировые судьи, в массе
своей они старались по мере сил отправлять правосудие честно. Правда, в
Лондоне завелась особая порода: "торгующие судьи" - мы знаем это продажное и
свирепое племя по романам и пьесам Филдинга. Совмещение обязанностей
следователя и судьи было чревато тем, что севший на это место бездельник
либо корыстолюбец всегда мог парализовать уголовное расследование. В начале
"Амелии" Филдинг замечает: "Признаюсь, я всегда склонен был думать, что
профессия мирового судьи требует некоторого знания законов... однако мистер
Трэшер (судья) в жизни своей не прочел ни одной буквы из кодекса..."
Традиция светского дилетантизма вполне позволяла продажным судьям извлекать
из своего занятия приличные деньги.
Не было корпуса знающих свое дело полицейских. Что собой представляли
констебли? - просто местные жители, чьи обязанности по поддержанию порядка
продолжались год без всякой оплаты, и потому никто не хотел такого
несчастья. Кому-то, однако, приходилось исполнять эту повинность, и,
поскольку можно было найти за деньги "добровольца", создавался еще один
уровень коррупции. Филдингу поначалу достались восемьдесят констеблей; он
нашел, что доверять можно только шестерым. Были и другие, как их называли,
"служилые повинности". Старинная должность "старшины округа" давалась
низовым блюстителям порядка, сохранившимся еще с феодальных времен, - их
необходимость в XVIII столетии была весьма сомнительна. Случалось, вся их
работа сводилась к тому, чтобы за счет прихода отсиживаться в кабаках. В
Вестминстере за порядком назначали следить также неоплачиваемых рекрутов, и
столь же бескорыстно приходилось работать дорожным смотрителям и мусорщикам,
отвечавшим за санитарное состояние улиц и их безопасность. В 1750 году
1Гетолице, надо думать, было меньше "беспризорных свиней", чем в
елизаветинские времена, однако навоз no-прежнему не убирали с улиц и
нарушения общественною порядка\сходили всем с рук. Хуже всего, пожалуй,
обстояло дело с "доходными местами",\которые покупались на всю жизнь
(впрочем, их можно было перепродать другому^: тюремщики, шерифы и судебные
приставы. Люди на этих должностях стремились возместить затраты, налагая
штрафы и пени на всякого, кто подвернулся им под руку. Притчей во языцех
были тюремные надзиратели, обиравшие своих несчастных подопечных.
Незавидней была участь ночных караульных - "ветхих инвалидов", как
называл их Филдинг: за один шиллинг они от зари до зари бродили по улицам с
фонарем и дубинкой, причем некоторые "едва управлялись со своей дубинкой".
Молва утверждала, что чаще они проводили свое дежурство в кабаках, избегая
показываться на улицах. Еще одна категория якобы блюстителей закона:
осведомители. Доносчикам издавна полагалось платить, и профессия
осведомителя попросту узаконила этот ненадежный и предосудительный способ
отлова преступников. Не всякий осведомитель становился вторым Джонатаном
Уайльдом, но обычно все они старались выдать неудачливых воришек, а не
серьезных преступников.
Со всей решительностью приступил Филдинг к реформе полицейской системы.
Ему помогал отличный служитель закона - главный констебль Холборна Сондерс
Уэлш. На четыре года моложе Филдинга и столь же внушительного телосложения,
он был человеком самостоятельным и открытым, чем завоевал восхищение и
дружбу доктора Джонсона. "Великий Хан литературы"* даже помогал ему целую
зиму, когда констебля сделали судьей. "Злосчастие, разврат и многодетность"
- вот, пожалуй, все, что узрел на заседаниях доктор Джонсон. В
усовершенствовании системы уголовных расследований участвовал также
филдинговский клерк Джошуа Брогден, доставшийся ему от де Вейла. В письме к
лорду-канцлеру Хардвику Филдинг предлагал назначить Брогдена мировым судьей,
но из этого ничего не вышло. По справедливости, следует отметить, что и сам
Филдинг не пренебрегал открывавшимися возможностями: чтобы прожить,
приходилось суетиться. Целиком занятый "подавлением опасных беспорядков", он
таки находит время обеспокоить герцога Бедфордского просьбой о месте в
акцизном ведомстве, "ныне пустующем за смертью мистера Селвина". Герцог
назначил другого человека, а Филдингу выделил пенсию из секретных фондов.
Это была обычная форма поощрения добросовестных служащих; ничего не было
здесь незаконного или тайного. Да и сумма, вероятно, не превышала ста фунтов
в год.
Упомянутые "опасные беспорядки" стали первым серьезным испытанием на
судейском поприще Филдинга. В беспорядках участвовали моряки; окончание
войны (в данном случае - за Австрийское наследство) всегда порождало сложные
социальные проблемы, поскольку из армии и флота отчислялось множество людей.
Конец войн при герцоге Мальборо привел к таким же последствиям и послужил
причиной растущих пиратских действий в Карибском море. После мира,
заключенного в Экс-ла-Шапелль, было демобилизовано свыше сорока тысяч
человек, и в 1749 году безработица резко выросла. Современное исследование
выявило, что из сорока четырех человек (обоего пола), приговоренных в
Лондоне в тот год к повешению, более половины были вчерашние моряки.
Похвальное намерение Филдинга заключалось в том, чтобы побольней прижать
хищников, которые пользовались слабостью законодательной власти, однако его
кампания совпала с ухудшением жизненных условий и обострением всеобщего
недовольства.
В пятницу 30 июня, на следующий день после яркого выступления Филдинга
перед присяжными, в публичном доме "Корона" завязалась свара. Двое моряков
объявили, что их ограбили, а владелец заведения не внял их претензиям. На
другой вечер они вернулись с ватагой дружков и начали громить "Корону". С
известной предупредительностью они постарались "не причинить вреда
дамочкам", служившим в "Короне". Пришлось вызвать солдат, но разогнать
бунтарей сумели лишь к трем часам ночи.
Назавтра, в воскресенье, их было уже около четырех сотен. Матросы
пригрозили разнести все заведения, то есть временем они себя не
ограничивали. Они должным образом разгромили публичный дом во владениях
лорда Стэнхопа и занялись "Звездой" в восточном конце Стрэнда. Здесь была,
можно сказать, вотчина Филдинга: его дом на Олд-Босуэлл-Корт стоял как раз
за углом "Звезды". На беду, оба дня Филдинг был за городом, но Сондерс Уэлш,
возвращаясь от друзей, увидел зарево пожара. Он добрался до "Звезды", и ее
владелец, Питер Вуд, сообщил, что моряки грозятся разнести все до основания.
Уэлш вызвал войска из Тилт-ярда в Уайтхолле. Отряд солдат прибыл уже на
пепелище. Арестовали несколько человек, обстановка немного разрядилась.
В понедельник Филдинг вернулся в столицу и взял на себя руководство
действиями. Разрозненные группы мятежников стали наведываться в частные
владения; одна банда даже отправилась на Боу-стрит и освободила своего
товарища, арестованного накануне. Тогда Филдинг послал Уэлша к военному
министру с просьбой выделить дополнительные войска для охраны судебного
помещения. Вооруженные патрули появились на Стрэнде и в других частях
города. Вслед за этим поползли слухи, будто сотни, а то и тысячи моряков
собрались на Тауэр-Хилл для штурма королевского арсенала. Конечно, это была
сильно преувеличенная оценка волнений, но, вероятно, Филдинг был прав,
считая, что беспорядки станут расти, если не принять строгих мер. К
несчастью, "Звезда" стояла стена в стену с банкирским домом, и понятно
опасение властей, что в следующий раз мятежники примутся за него. Сколь
обеспокоен был Филдинг, видно из письма, отправленного тогда же, в
понедельник, герцогу Бедфордскому (оно попало в руки исследователей лишь
недавно):
"Милорд, мой долг сообщить Вашей милости, что, согласно сведениям,
полученным из разных источников, более трех тысяч вооруженных матросов
собрались около Уоппинга; этой ночью они грозят нагрянуть в нашу часть
города и якобы разгромить все публичные дома. В моем распоряжении только
один офицер и пятьдесят рядовых; обращаюсь к Вашей милости о содействии в
необходимой помощи. Пять часов назад я посылал к военному министру однако
ответа еще не получил.
Вашей милости покорнейший слуга
Г. Филдинг".
И хотя в тот день напряжение еще не спало, а кое-где совершались акты
насилия, но порядок был восстановлен и мятеж угас,
Один из задержанных предстал перед Филдингом и был отправлен судьей в
Ньюгейт; молодой цирюльник звался Босаверн Пенлез. Несмотря на столь
экзотическое имя, заключенный был доподлинным англичанином - кстати говоря,
сыном священника из Эксетера. В понедельник утром караульные нашли его
приблизительно в ста пятидесяти ярдах от разгромленной "Звезды"; он был
мертвецки пьян. За пазухой у него обнаружили в изрядном количестве женское
белье; арестованный не мог объяснить, как оно к нему попало. Питер Вуд
показал, что белье принадлежало его супруге и Пенлез украл его во время
беспорядков. Владельца веселого дома нельзя считать надежным свидетелем, и
многие сомневались в причастности Пенлеза к разгрому "Заезды". А участвовал
ли он в разграблении позже - это другой вопрос.
Во время беспорядков удалось арестовать семь погромщиков, но кто умер в
заключении, кто сбежал, кто еще как-то увернулся, и, таким образом, лишь
двое были признаны виновными в соответствии с Законом о мятеже - и то одному
смертная казнь была отложена накануне исполнения приговора. На виселицу
попал только Пенлез. Кампания за отсрочку приговора и ему успеха не имела:
на 18 октября назначили казнь. Многие предсказывали беспорядки похлеще
предыдущих. Опасность казалась тем более реальной, что вместе с Пенлезом
должны были повесить еще четырнадцать осужденных - и все, как на грех,
моряки! Обычно друзья и родственники старались завладеть телами казненных,
чтобы они не достались хирургам в анатомических театрах. На этот раз
лондонский шериф решил не потворствовать хирургам. Он поставил своих людей
поодаль и распорядился после казни передать тела повешенных собравшимся
морякам. Так удалось предотвратить довольно часто случавшиеся тайбернские
беспорядки. С тех нор трупы казненных все реже отдавали хирургам*.
История эта получила широкий резонанс. Не только потому, что в карьере
Филдинга-судьи она отметила самый драматичный момент, но потому, что его имя
вдруг высветилось с разных сторон. Дело Пенлеза проходило в контексте более
широких политических разногласий, и Филдингу пришлось выслушивать критику из
самых разных кругов. Оппоненты донимали судью, поскольку и в узкоюридическом
смысле ряд вопросов оставался не ясен. Не лжесвидетельствовал ли Вуд против
Пенлеза? В должной ли форме прошло "чтение Закона о мятеже"? Замешан ли
Пенлез в беспорядках или в грабеже или он просто воспользовался суматохой и
стянул вещь-другую? Ответить на эти вопросы и нынче невозможно, истина
остается сокрытой, ибо не сохранилось никаких свидетельств. Ставилась под
сомнение и самая оценка событий: так ли уж было необходимо вызывать войска?
И наконец: громя публичные дома в собственной речи - зачем потом удерживать
толпу?!
В ноябре Филдинг изложил свою версию событий в брошюре "Подлинное
состояние дела Босаверна Пенлеза". Этим памфлетом судья не сумел
удовлетворительно разрешить все недоумения, и критика Филдинга продолжается
по сей день. В изложении событий я следовал за наиболее подробным
современным исследованием, выполненным Питером Лайнбо в 1975 году {Это
интересное и хорошо документированное исследование*, но политические взгляды
автора в определенной степени помешали ему объективно оценить работу
Филдинга. Тем не менее в этом исследовании судья выглядит благопристойно:
Лайнбо вынужден признать, что поведение Филдинга-судьи никак не зависело от
"самых грязных на свете денег"* - довольно серьезное отступление от
первоначальных утверждений. Правда, в те времена "Старая Англия" намекала,
будто у Филдинга были особые причины защищать публичные дома: он якобы
перестал быть клиентом "служительниц порока" и превратился в их хозяина. Но
не стоит принимать все, что писала "Старая Англия", за истину в последней
инстанции. - Прим. авт.}. Его обстоятельное сообщение представляется мне
более достоверным, нежели то, чем располагали прежние биографы Филдинга,
восторженно изображавшие его решительные действия. Лайнбо считает памфлет
"Подлинное состояние дела Босаверна Пенлеза" "откровенно полемическим и
составленным в собственную пользу", что кажется мне совершенно справедливым.
Однако его, Лайнбо, собственное толкование истории также полемично и
вызывает у меня сомнения. Пытаясь объяснить отношение лондонской толпы к
хирургам с их "притязаниями", он исходит (но не старается это доказать) из
правоты хирургов. Не нашел он никаких доказательств и того, что Филдинг
ежегодно получал определенную сумму от содержателей борделей, дабы
полицейские не лезли в их дела, - и однако, исследователь считает
необходимым подчеркнуть, что в общей картине лондонского преступного мира,
данной в "Исследовании причин недавнего роста грабежей", недостаточно