Страница:
ловушке". Действие этого пятиактного фарса разворачивается вокруг продажного
судьи Скуизема помешавшегося на газетных новостях и сплетнях купца Политика.
(Некоторые сюжетные линии этого фарса воспроизведены в пьесе "Держите
дочерей под замком", успехом поставленной в 1960 году в театре "Мермейд", а
затем экранизированной.) До закрытия сезона было сыграно восемь спектаклей.
Осенью в Линкольнз-Инн-Филдз был поставлен переработанный вариант комедии,
названной уже не столь дерзко: "Политик из кофейни". В сентябре комедию
показывали на Саутуоркской ярмарке, где по девять раз на день, в очередь с
канатоходцами и учеными обезьянами, в "камзоле, обшитом тонкими кружевами, и
в парике" появлялся Чарлз Маклин, получая за день полгинеи. Пьесу напечатали
и под первоначальным названием, и под новым, однако на сцене она познала
куда более скромный успех, нежели обе ее предшественницы. Возможно, публика
нашла устаревшей ее драматургию. В Маленьком театре умели ценить
политическую сатиру, а в Линкольнз-Инн-Филдз зритель выкладывал деньги,
чтобы увидеть фокусы, жонглирование и собачек на ходулях.
Подбирая название для пьесы и обронив по ходу ее некоторые намеки,
Филдинг явно метил в полковника Фрэнсиса Чартериса, прославившегося своим
распутством. Как раз в начале 1730 года его судили за попрание чести своей
служанки и заключили в Ньюгейт. Однако уже в апреле ему вышло королевское
помилование, после чего не осталось сомнений в том, что при дворе у него
есть влиятельные заступники. "Величайший из негодяев, какие водились в
Англии", - отзывался о нем граф Эгмонт; его клеймил позором Свифт, доктор
Арбетнот сочинил издевательскую эпитафию: "Здесь продолжает гнить тело
Фрэнсиса Чартериса..." О нем подробно писал Поп: "... погрязший во всех
мыслимых пороках. Когда он был прапорщиком в армии, его с барабанным боем
выставили из полка за мошенничество. Таким же образом его изгоняли из
Брюсселя, из Гента. Понаторев в жульничестве за карточным столом, он занялся
ссудой денег под огромные проценты и с невероятными штрафами; он кропотливо
наращивал долг до той самой минуты, когда его можно было предъявлять к
оплате; коротко говоря, потворством пороку, нужде и глупости людской он
нажил громадное состояние. Свой дом он превратил в бордель. Дважды его
судили за насилие, и оба раза прощали; во второй раз, правда, ему пришлось
посидеть в Ньюгейте и заплатить порядочный штраф".
Впрямую Филдинг не называет Чартериса - может, он остерегается это
делать. Он осуждает продажную власть, покрывающую виновного: был слух, что
Чартерис "состоял на побегушках у сэра Роберта Уолпола" и что Уолпол склонил
закон помилосердствовать к его фавориту. В пьесе немало горьких слов о
поруганной справедливости - например, такие: "Закон - это дорожная застава,
где пешим нет прохода, а каретам - сделайте милость, пожалуйста" (это из
третьего действия). Уже здесь слышно благородное негодование на
состоятельных обидчиков, которое, окрепнув, зазвучит в романах Филдинга. В
его поздних сочинениях Чартерис будет упомянут лишь однажды (никем не
оплаканный, он умер в 1732 году), однако его биография побудила Филдинга
ополчиться на зло, забравшее в свои руки власть.
Слава, известность - теперь они к нему пришли. Виконт Персивэл (будущий
граф Эгмонт) в апреле 1730 года отправился на сдвоенное представление
"Авторского фарса" и "Мальчика-с-пальчик". Он нашел в них "чрезвычайно много
юмора и долю остроумия", а в дневнике добавил: "Автор является одним из
шестнадцати детей мистера Филдинга, его денежные дела в плачевном
состоянии". В июне того же года вдохновляемый Попом "Граб-стритский журнал"
открыл против Филдинга враждебную кампанию и вел ее на протяжении нескольких
лет. В начале 1730-х годов "дешевые трюки" сделали "Мальчика-с-пальчик"
притчей во языцех в чопорных литературных кругах. Один писатель даже
жаловался, что некий удачливый книготорговец разбогател, "издавая
"Мальчика-с-пальчик", загадки, песни, басни, "Путь паломника" и подобную им
чепуху". Но с течением времени денежные дела Филдинга, надо думать,
поправились, и он мог только посмеяться над зловредными выпадами вроде
этого.
К тому же у него поспевали новые работы. Первая ознаменовалась отчасти
неудачей - это был трехактный фарс "Подметные письма", предназначенный к
постановке в паре с "Трагедией трагедий" (что, пожалуй, странно, поскольку
он длиннее). В марте 1731 года "Подметные письма" пошли на сцене Маленького
театра; здесь Филдинг взял чосеровскую тему: два седых января отваживают
майских соперников от своих молодящихся жен. Однако пьеса не угодила городу
и сошла после третьего представления. На этот раз у Филдинга ничего не было
в запасе. Требовалась еще одна пьеса, и за три остававшиеся до пасхи недели
он написал и отрепетировал балладную оперу - сразу после пасхи ее и дали.
Это была "Валлийская опера", самая злободневная вещь Филдинга, его дебют в
откровенно политической сатире (эту сторону дела мы рассмотрим в следующей
главе). При этом здесь использованы приемы, апробированные в ранних
музыкальных пьесах. За один только месяц "Валлийская опера" выдержала девять
- если не больше - представлений, ее кассовый успех был настолько очевиден,
что на бенефисный спектакль дирекция подняла цену за место в партере с трех
шиллингов до пяти.
Не удовлетворившись успехом пьесы у зрителей, Филдинг засел готовить ее
исправленный и расширенный вариант. Пьеса получила броское (хотя и не очень
точное) название "Опера Граб-стрита" и стала длиннее на один акт. Этот новый
вариант был объявлен на 11 июня, потом - после традиционной ссылки на чью-то
болезнь - на 14-е, а 14-го "Дейли пост" сообщила, что спектакль
откладывается до специального уведомления. Насколько мы знаем, этот вариант
пьесы так и не пошел на сцене. Ясно, что кабинет оказал на труппу давление,
а в чем это выразилось, можно только гадать. Ясно также, какое разочарование
испытали "знатные персоны", покровительствовавшие труппе (несомненно, это
были лидеры оппозиции), и литературная братия, которой "Граб-стритский
журнал" в номере от 11 июня ехидно обещал пьесу, "предназначенную выразить"
их интересы.
К счастью, пьеса пробилась в печать. Первым было пиратское издание
"Валлийской оперы" во второй половине июня. Затем, 18 августа, "в помощь
актерам" (читай: хеймаркетской труппы) был напечатан, видимо,
репетировавшийся текст под названием: "Подлинная Опера Граб-стрита". И
наконец Джеймс Роберте выпустил авторизованное издание пьесы в одном
переплете - не упускать же такой случай - с нераспроданными экземплярами
поэмы "Маскарад". Вот этот-то текст "Оперы Граб-стрита" и должны были играть
в июне, если бы не вмешательство кабинета. В то лето цензура свирепствовала,
и, как водится, хеймаркетская труппа приняла на себя главный удар.
Мидлсекское большое жюри инкриминировало им постановку пьесы, высмеивающей
Уолпола, и в конце июля констебли нагрянули прямо на представление. Слава
богу, на этот раз труппа разбежалась. Однако 19 августа повторилась та же
история, в тот день давали "Херлотрамбо", в политическом отношении пьесу
такую же невинную, как фильмы Лорела и Харда*. Объяснение этому может быть
одно: дабы приструнить строптивых актеров, правительство решило вспомнить
законы против бродяжничества. Велеречивый проповедник "оратор" Хенли
предрекал актерам, что их следующее публичное выступление состоится на
помосте Тайберна - тут он, безусловно, хватил через край. Не желая рисковать
собственной свободой ради театральной вольности, Филдинг в этот раз держался
в стороне.
Сегодня, спустя два с половиной столетия, "Опера Граб-стрита" не
кажется такой уж крамольной пьесой. Особого сюжета в ней нет, и интерес
поддерживался узнаваемостью героев. Дворецкий Робин - это, конечно, Уолпол;
кучер Вильям, с которым он на ножах, - Уильям Палтни, видный деятель
оппозиции. Конюх Джон изображает собой лорда Харви, придворного и отличного
мемуариста, - в начале того года у него была дуэль с тем же Палтни в
Сент-Джеймсском парке. В садовнике Томасе скрывается герцог Ньюкасл,
деятельный и неколебимый виг. В камеристке Свитиссе узнавали любовницу
Уолпола Молли Скеррет, на которой он, овдовев, женился. Любимица леди Мэри
Уортли Монтегю, бедняжка Молли терпела роль любовницы лет пятнадцать, если
не больше, а в законном браке прожила только три месяца - умерла от
преждевременных родов. Под другими именами выступают в пьесе и король с
королевой, и принц Уэльский. Однако пьеса никого персонально не задевала -
зритель лишь тогда видел сатирическое жало, когда знал реальную подоплеку
происходящего на сцене. И конечно, во многом сценический успех определили
песни. Их было свыше шестидесяти, самая известная - "Ростбиф Старой Англии",
ее поет кухарка Сусанна в третьем действии. Пелась она на мотив "Старого
королевского придворного". Скоро песня стала как бы патриотическим гимном
(до "Правь, Британия" оставалось ждать еще девять лет); ее название перейдет
на гравюру с картины Хогарта "Ворота Кале"; ее охотно грянет темпераментный
зал, когда его повергнут в скуку бормотание мосье или кривляние латинского
вырожденца. Огромным достоинством должна обладать песня, если она уходит со
сцены в жизнь.
Год 1731 открылся новой пьесой, она пошла вечером 1 января. В тот год
молодой Филдинг явил чудеса творческой плодовитости: пять новых пьес были
поставлены в театре "Друри-Лейн", куда он перебрался, поскольку
хеймаркетская труппа переживала тяжелые дни. Наверное, его переход доставил
радость кабинету: Королевский театр легче контролировать. В известных
пределах руководство театра располагало творческой свободой, однако его
судьбу в конечном счете решали должностные лица, и кусать кормящую руку не
полагалось. В том же году Филдинг впервые подвергся критическим нападкам,
командовал газетной кампанией "Граб-стритский журнал". Приходится специально
напоминать себе, что в ту пору ему было всего двадцать пять лет.
Открыла новый год еще одна его балладная опера - "Лотерея".
Напечатанный неделю спустя, этот веселый опус назывался "фарс", в нем было
около двадцати песен. В "Друри-Лейн" Филдинг получил возможность дополнить
старые балладные напевы новой музыкой весьма таинственного мистера Сидоу,
театрального дирижера Возможно, он был выходцем из Пруссии, носил фамилию
"Сидов" и был женат на итальянской певице. Для "Лотереи" он аранжировал уже
существующие мелодии и написал новые музыкальные номера. В то время имя
Сидоу было у многих на слуху, и в пересмотренном издании "Авторского фарса"
Филдинг дал ему роль на одну реплику (не исключено, что Сидоу отвечал за
музыкальную часть в Маленьком театре, когда там впервые ставился "Авторский
фарс"). Исполнители "Лотереи" - среди них снова выделялась Китти Клайв,
теперь в роли Хлои, - не могли пожаловаться на песни. Сюжет ничего
особенного собой не представляет - показана суета вокруг лотереи,
превосходного учреждения георгианской Англии, которое не преминули
извратить. Конечно, Филдинг разоблачает злоупотребления, которые, в
основном, идут от "маклеров" вроде мистера Стокса: те закупают билеты
партиями, а потом с выгодой для себя продают или одалживают их в розницу.
Однако драматург не берется убеждать нас в том, что лотерея вообще дурная
вещь. Во всяком случае, социальный критицизм лишь облачком рисуется на
горизонте, а движут пьесу живые и веселые диалоги и, само собой, песни.
Неудивительно поэтому, что "Лотерея" заслуженно стоит в длинном триумфальном
списке Филдинга. Ее много ставили в XVIII веке, часто печатали.
Через шесть недель Филдинг принес в "Друри-Лейн" полновесную комедию
"Современный муж". Вообще-то на нее ушло немало времени - года два, не
меньше, в сентябре 1731 года он посылал рукопись леди Мэри Уортли Монтегю, с
подобающим смирением испрашивая критики. (Позднее он поблагодарит ее за
прочитанные три акта, из чего вроде бы следует, что в тот момент пьеса не
была завершена.) В тоне его письма проскальзывает тревога, с которой он
брался за новое дело: он пробовал себя в так называемой сентиментальной
комедии, где первенствовали Ричард Стил, Колли Сиббер и другие. Вот признаки
этого жанра: ситуации, располагающие зрителей к слезам, мучительный выбор,
встающий перед добродетельной героиней, семейные разногласия. Филдинг
взглянул на вещи трезвее многих, хотя тоже взял "чувствительную" тему:
впавшая в бедность супружеская чета заманивает ловушку похотливого
дворянина. Пьеса получилась чрезвычайно "откровенной" для своего времени, и
даже закаленная леди Мэри с видимым облегчением приветствовала образ
блестящей ветреницы леди Шарлотты Гейвит как персонаж, более подходящий для
комедии. Вечером 14 февраля, на премьере пьесы, Филдинг изведал новое
ощущение: его освистали. Пьеса продержалась до 18 марта, у нее появились
даже почитатели, но она и близко не узнала успеха, доставшегося другим
работам Филдинга, поставленным в ту же пору.
Биографы обычно неблагосклонны к "Современному мужу", и даже Дадден в
1952 году с истинно викторианским пафосом осуждал "эту гнусную драму".
Казалось бы, кто, как не сегодняшний писатель, может воздать должное
Филдингу за его бесстрашный анализ современного зла. Но скажу о себе: я
скорее пойду на плохонькую постановку "Лотереи", чем вытерплю пять актов
"добродетели в беде", а к этому и сводится "Современный муж". И уж совсем
неожиданный финал: напечатанная в конце февраля, пьеса посвящалась не
кому-нибудь, а самому Роберту Уолполу. Удовлетворительного объяснения этому
еще никто не дал. Вряд ли Филдинг оказывал кукиш в кармане; возможно другое:
бывшая в хороших отношениях первым министром леди Мэри сделала попытку их
примирить.
Как и полагается верящему в свое предназначение, Филдинг не спасовал
перед неудачей. Уже 1 июня в "Друри-Лейн" была показана сдвоенная программа;
первым номером в ней стояла трехактная комедия "Старые развратники". В
основе пьесы сенсация 1731 года: в Тулоне иезуитский патер обвинялся в
обольщении и совращении прелестной юной грешницы. После суда, опасаясь
преследований и издевательств, герои дня навсегда скрылись из города. Это
был готовый материал для захватывающей истории, но, обрабатывая его, Филдинг
снова допустил сбой. Почти рукою Марло набросаны гротесковые сцены с
дьяволами, духами и бесплотными голосами, а финал скомкан*. Героиню играла
Китти Клайв, злодея-исповедника - Теофил Сиббер (за много лет до этого тоже
в роли мерзкого иезуита превосходно выступил его отец, Колли Сиббер). На
премьере пьесу приняли по-разному; в наши дни, когда среди шекспировских
пьес первенствует "Мера за меру", возможно, комедии Филдинга повезло бы
больше.
Шедшую с ней в паре "Ковент-гарденскую трагедию" приняли совсем
скверно: перепуганная друри-лейнская публика освистала ее, и пьесу сняли с
постановки. И все же мне она кажется лучше первой. Это бурлеск, но если
"Мальчик-с-пальчик" бил по нескольким целям сразу, то здесь Филдинг
сосредоточил огонь на "Страдающей матери" Амброза Филипса, этой самозванной
трагедии, замахнувшейся на "Андромаху". Место Андромахи в пьесе заняла
матушка Панчбаул, содержательница публичного дома в Ковент-Гардене. Эту роль
играл мужчина, Роджер Бриджуотер, что вообще характерно для бурлеска
(великаншу Глумдальку в "Мальчике-с-пальчик" часто тоже играли мужчины).
Создавая этот образ, Филдинг безусловно имел в виду известную в Лондоне
сводню миссис Элизабет Нидэм, фигурирующую на первом листе "Карьеры шлюхи"
Хогарта (что Хогарт оказал влияние на пьесу - представляется несомненным). В
1725 году миссис Нидэм, она же Блюит, предстала перед судом как
содержательница публичного дома в районе Нью-Бонд-стрит (тогда это в самом
деле была новая улица). Ее заключили в тюрьму, присудили к позорному столбу.
О ней снова заговорили в 1731 году, теперь как о сводне при полковнике
Чартерисе. Снова ее судили и снова приговорили к позорному столбу, но на
этот раз ее так отделала разгневанная толпа, что несколько дней спустя она
умерла. Это случилось за год до постановки "Ковент-гарденской трагедии" и
было еще на памяти у зрителей. Задиристый капитан Билкем списан с
гвардейского офицера Эдварда Брэддока, впоследствии командующего британскими
войсками в Америке и там же, лет через двадцать после описываемых событий,
убитого в бою. Китти Клайв играла проститутку Киссинду; ее покровителя
Лавгерла сыграл Теофил Сиббер.
Когда в конце июня "Ковент-гарденская трагедия" была напечатана,
Филдинг не упустил случая расквитаться с некоторыми своими критиками. (За
авторское право на обе свои пьесы он получил двадцать гиней.) От имени
столичного джентльмена он сочиняет письмо приятелю-провинциалу, сообщая, что
""Современный муж", которого мы освистали на первом представлении, имел
такой успех, что я было посчитал его хорошей пьесой, но "Граб-стритский
журнал" меня в этом разуверил". Усилия его были напрасны: "Ковент-гарденская
трагедия" была навсегда изгнана из друри-лейнского репертуара, и, собственно
говоря, вторично на драматической сцене она появилась только в 1968 году - в
Национальном театре. Филдинг нанес ею своим недругам чувствительные удары
(например, сделал полуграмотного носильщика театральным рецензентом, пишущим
для "Граб-стритского журнала"), однако он так и не сумел расположить к себе
публику.
Критические нападки участились. Счастье, что Филдингу хватило сил
противостоять этому потоку брани. Крупные таланты сокрушала и не столь
разнузданная кампания. Застрельщиком ее выступил весьма любопытный печатный
орган, уже упоминавшийся нами, - "Граб-стритский журнал", основанный в 1730
году как своего рода периодическое продолжение "Дунсиады". Все семь лет
своего существования журнал держал сторону скриблерианцев, в первую очередь
- Попа. Его редакторами были не посвященный в сан священник Ричард Рассел и
ботаник Джон Мартин, в двадцать пять лет ставший членом Королевского
Общества. Готовился журнал, по их уверению, в таверне "Летающий конь" (это
надо понимать так: спившийся Пегас) на Граб-стрит. Действительно, в самом
начале Граб-стрит была такая таверна. Журнал с первых же номеров (всего их
набралось четыреста) выступил против Филдинга, а заодно и против его
приятеля Джеймса Ралфа, прозванного за его публикации об архитектуре
"Витрувием Граб-стритским"*. Как мы помним, вступая на литературное поприще,
Филдинг объявил себя учеником скриблерианцев. Притязание на их наследие
могло раздражить Попа, Ричарда Сэвиджа и других членов литературного кружка,
определявших позицию "Граб-стритского журнала". К середине 1732 года имя
Филдинга не сходило с его страниц.
В марте того же года журнал напечатал холодный отзыв Драматикуса
(традиция отдает этот псевдоним придворному шаркуну сэру Уильяму Йонгу,
однако вопрос остается спорным) на "Современного мужа". В июне Драматикус
разбирает недавние премьеры, его поддерживают Прозаикус и Публикус (видимо,
редакторы журнала, также укрывшиеся за псевдонимы). В официозной газете
"Дейли пост" от 21 июня появился ответ, автором которого считают Теофила
Сиббера. Сам же Филдинг взял слово лишь 31 июля, под именем Филалет выступив
в защиту своих сочинений. Свою статью он заключает утверждением, что
находимые у него непристойности не сравнятся с теми, какие позволяет себе
"самый проницательный, самый ученый и самый достопочтенный современный
автор" - иными словами, Свифт*. Простить ему такое журнал не мог, и в
августе выпустил по Филдингу целый залп, напечатав среди прочего,
издевательскую "защиту" "Ковент-гарденской трагедии". Язвительная эпиграмма
Мевия* (самого Рассела?) - намерила в пьесах Филдинга "унцию здравого смысла
и фунт непристойностей". Изредка поднимался голос в его защиту. Например,
журнал "Комедиант" так отражал нападки на драматурга:
Граб-стритским крикунам он лишь молчит в ответ:
Как отвечать на то, в чем смысла вовсе нет?*
Однако в основном пресса была заодно с Мевием.
К этому времени в поле зрения "Граб-стритского журнала" обозначилась
новая жертва: переделка великой комедии Мольера "Лекарь поневоле", в конце
июня поставленная в театре "Друри-Лейн". Она оказалась более удачливой
напарницей "Старым развратникам". Это снова была балладная опера, с десятью
музыкальными номерами, из которых три специально написал пребывавший в своей
должности мистер Сидоу. У пьесы был прочный успех: если судить по числу ее
постановок, то она в ряду популярнейших драматических сочинений Филдинга*.
Напряженное действие и острая наблюдательность свидетельствуют о высоком
мастерстве ее автора. Разумеется, это не Мольер: второстепенные роли
безжалостно сокращены, многие сцены попросту опущены. Жену врача-самозванца
играла Китти Клайв; желая блеснуть своими талантами, она требовала большой
роли, и в угоду ей Филдинг немало приписал от себя. Страстный поклонник
Мольера, он, возможно, принял участие в переводе его пьес, вышедших тогда же
под названием "Избранные комедии господина де Мольера"*.
Особую прелесть, на взгляд современного зрителя, пьесе сообщал свой,
отечественный персонаж, известный всему Лондону, - зло шаржированный доктор
Джои Мизобен (здесь он Грегори, у Мольера - Сганарель) - В эпоху, не имевшую
недостатка в шарлатанах, это был самый знаменитый шарлатан. Хогарт
запечатлел его и в "Карьере шлюхи", и в "Модном браке"; третья сцена
"Модного брака", как полагают, разыгрывается в доме Мизобена на
Сент-Маргинс-Лейн, 96. В левом углу картины стоит он сам, косолапый
коротышка, в окружении своего шарлатанского инвентаря: скелеты, черепа,
банки и хитроумные механизмы. Великий знаток Хогарта Лихтенберг отмечал, что
"лаборатория на заднем плане - это просто декорация, это кухня, где не
готовят пищу". Что до шарлатана, мосье де ла Пилюля, то он, продолжает
Лихтенберг, "начинал цирюльником, потом стал гадателем на моче, втихомолку
добыл себе докторское звание, а теперь даже домогается рыцарского
достоинства". Филдинг обладал гениальной способностью вводить в пьесу
гротеск без ущерба для сюжета; игра молодого Сиббера, должно быть, помогла
ему и в этот раз. Слить карикатуру с узнаваемой повседневностью - кроме
Филдинга, это умел делать только Хогарт.
В свои тридцать четыре года Хогарт наконец получил признание. В 1729
году он женился на дочери сэра Джеймса Торнхилла, чрезвычайно преуспевшего
художника, - придворного живописца и члена парламента. Два года молодожены
жили в прекрасном особняке Торнхилла на Ковент-Гарден, буквально бок о бок с
театром Рича, который как раз строился. Потом Хогарт отделился и зажил своим
домом на Лестер-Филдз. Ко времени нашего рассказа художник уже познал
ошеломляющий успех "Карьеры шлюхи" - первой в ряду его блистательных
"морализирующих" серий. До этого он, в основном, создавал картины на злобу
дня - вроде "Пузырей Южного моря". Он сделал убийственные иллюстрации к
"Путешествиям Гулливера", метившие в Роберта Уолпола; перенес на полотно
сцену из "Оперы нищего"; подготовил двенадцать гравюр к неукротимому
"Гудибрасу" Сэмюэла Батлера.
С Филдингом он был связан долгими годами дружбы. В Лондоне оба жили в
районе Ковент-Гардена, во владениях герцога Бедфордского. Соседствовали и их
загородные дома. И Филдинг, и Хогарт стремились внести обстоятельность,
больше жизнеподобия в искусство комического. Роналд Полсон так сформулировал
их искания: они видели свою цель в том, чтобы "сдержанное, близкое к
реальности изображение, делающее упор на "характер", а не на "карикатуру",
сменило сатирическую фантасмагорию как в ее традиционном, зашифрованном
виде, так и в формах, что практиковали наши августинцы (...) Больше того: в
классической иерархии они искали для себя более надежный жанр, чем могли
предложить сатира, гротеск и даже в чистом виде комика".
Филдинг шел к этой цели несколько лет и достиг ее в романах. А у
Хогарта уже была "Карьера шлюхи", не за горами "Карьера распутника" (1735) и
"Саутуоркская ярмарка". Как собрата по искусству приветствует Филдинг
"остроумного Хогарта" в "Джозефе Эндрюсе" (1742). В поздних работах похвалы
станут пространнее. Со времени "Мальчика-с-пальчик", к которому Хогарт
сделал заставку, и до самой смерти Филдинга их дружба не поколебалась ни
разу.
Примерно в это время Филдинг вновь обращается к поэзии: опять
потребовалось заступаться за леди Мэри. Поводом послужили мерзкие стихи из
недавнего "подражания Горацию" Попа, в которых был увиден намек на Мэри:
Жестокий рок ей не сулит добра, С неистовой Сафо ее почти равняя: И
ненависть на пасквили щедра, И грязен дар любви - болезнь дурная.
Возмутившись за сестру и благодетельницу, Филдинг написал в ее защиту
стихотворную эпистолу. Адресовалось послание Джорджу Литлтону, итонскому
однокашнику, а ныне приятелю Попа и фавориту принца Уэльского. Литлтон был
центром, вокруг которого бурлила оппозиция. Болинброк был ее идеологом,
Палтни - звучным рупором в парламенте, Литлтон был организующей силой. Его
истинным призванием было меценатство, но он пописывал и успел последним
попасть в "Жизнеописание поэтов" Джонсона (они познакомились, когда Литлтон
был еще итонцем, около 1725 года, во время поездки Джонсона в Стоурбридж).
судьи Скуизема помешавшегося на газетных новостях и сплетнях купца Политика.
(Некоторые сюжетные линии этого фарса воспроизведены в пьесе "Держите
дочерей под замком", успехом поставленной в 1960 году в театре "Мермейд", а
затем экранизированной.) До закрытия сезона было сыграно восемь спектаклей.
Осенью в Линкольнз-Инн-Филдз был поставлен переработанный вариант комедии,
названной уже не столь дерзко: "Политик из кофейни". В сентябре комедию
показывали на Саутуоркской ярмарке, где по девять раз на день, в очередь с
канатоходцами и учеными обезьянами, в "камзоле, обшитом тонкими кружевами, и
в парике" появлялся Чарлз Маклин, получая за день полгинеи. Пьесу напечатали
и под первоначальным названием, и под новым, однако на сцене она познала
куда более скромный успех, нежели обе ее предшественницы. Возможно, публика
нашла устаревшей ее драматургию. В Маленьком театре умели ценить
политическую сатиру, а в Линкольнз-Инн-Филдз зритель выкладывал деньги,
чтобы увидеть фокусы, жонглирование и собачек на ходулях.
Подбирая название для пьесы и обронив по ходу ее некоторые намеки,
Филдинг явно метил в полковника Фрэнсиса Чартериса, прославившегося своим
распутством. Как раз в начале 1730 года его судили за попрание чести своей
служанки и заключили в Ньюгейт. Однако уже в апреле ему вышло королевское
помилование, после чего не осталось сомнений в том, что при дворе у него
есть влиятельные заступники. "Величайший из негодяев, какие водились в
Англии", - отзывался о нем граф Эгмонт; его клеймил позором Свифт, доктор
Арбетнот сочинил издевательскую эпитафию: "Здесь продолжает гнить тело
Фрэнсиса Чартериса..." О нем подробно писал Поп: "... погрязший во всех
мыслимых пороках. Когда он был прапорщиком в армии, его с барабанным боем
выставили из полка за мошенничество. Таким же образом его изгоняли из
Брюсселя, из Гента. Понаторев в жульничестве за карточным столом, он занялся
ссудой денег под огромные проценты и с невероятными штрафами; он кропотливо
наращивал долг до той самой минуты, когда его можно было предъявлять к
оплате; коротко говоря, потворством пороку, нужде и глупости людской он
нажил громадное состояние. Свой дом он превратил в бордель. Дважды его
судили за насилие, и оба раза прощали; во второй раз, правда, ему пришлось
посидеть в Ньюгейте и заплатить порядочный штраф".
Впрямую Филдинг не называет Чартериса - может, он остерегается это
делать. Он осуждает продажную власть, покрывающую виновного: был слух, что
Чартерис "состоял на побегушках у сэра Роберта Уолпола" и что Уолпол склонил
закон помилосердствовать к его фавориту. В пьесе немало горьких слов о
поруганной справедливости - например, такие: "Закон - это дорожная застава,
где пешим нет прохода, а каретам - сделайте милость, пожалуйста" (это из
третьего действия). Уже здесь слышно благородное негодование на
состоятельных обидчиков, которое, окрепнув, зазвучит в романах Филдинга. В
его поздних сочинениях Чартерис будет упомянут лишь однажды (никем не
оплаканный, он умер в 1732 году), однако его биография побудила Филдинга
ополчиться на зло, забравшее в свои руки власть.
Слава, известность - теперь они к нему пришли. Виконт Персивэл (будущий
граф Эгмонт) в апреле 1730 года отправился на сдвоенное представление
"Авторского фарса" и "Мальчика-с-пальчик". Он нашел в них "чрезвычайно много
юмора и долю остроумия", а в дневнике добавил: "Автор является одним из
шестнадцати детей мистера Филдинга, его денежные дела в плачевном
состоянии". В июне того же года вдохновляемый Попом "Граб-стритский журнал"
открыл против Филдинга враждебную кампанию и вел ее на протяжении нескольких
лет. В начале 1730-х годов "дешевые трюки" сделали "Мальчика-с-пальчик"
притчей во языцех в чопорных литературных кругах. Один писатель даже
жаловался, что некий удачливый книготорговец разбогател, "издавая
"Мальчика-с-пальчик", загадки, песни, басни, "Путь паломника" и подобную им
чепуху". Но с течением времени денежные дела Филдинга, надо думать,
поправились, и он мог только посмеяться над зловредными выпадами вроде
этого.
К тому же у него поспевали новые работы. Первая ознаменовалась отчасти
неудачей - это был трехактный фарс "Подметные письма", предназначенный к
постановке в паре с "Трагедией трагедий" (что, пожалуй, странно, поскольку
он длиннее). В марте 1731 года "Подметные письма" пошли на сцене Маленького
театра; здесь Филдинг взял чосеровскую тему: два седых января отваживают
майских соперников от своих молодящихся жен. Однако пьеса не угодила городу
и сошла после третьего представления. На этот раз у Филдинга ничего не было
в запасе. Требовалась еще одна пьеса, и за три остававшиеся до пасхи недели
он написал и отрепетировал балладную оперу - сразу после пасхи ее и дали.
Это была "Валлийская опера", самая злободневная вещь Филдинга, его дебют в
откровенно политической сатире (эту сторону дела мы рассмотрим в следующей
главе). При этом здесь использованы приемы, апробированные в ранних
музыкальных пьесах. За один только месяц "Валлийская опера" выдержала девять
- если не больше - представлений, ее кассовый успех был настолько очевиден,
что на бенефисный спектакль дирекция подняла цену за место в партере с трех
шиллингов до пяти.
Не удовлетворившись успехом пьесы у зрителей, Филдинг засел готовить ее
исправленный и расширенный вариант. Пьеса получила броское (хотя и не очень
точное) название "Опера Граб-стрита" и стала длиннее на один акт. Этот новый
вариант был объявлен на 11 июня, потом - после традиционной ссылки на чью-то
болезнь - на 14-е, а 14-го "Дейли пост" сообщила, что спектакль
откладывается до специального уведомления. Насколько мы знаем, этот вариант
пьесы так и не пошел на сцене. Ясно, что кабинет оказал на труппу давление,
а в чем это выразилось, можно только гадать. Ясно также, какое разочарование
испытали "знатные персоны", покровительствовавшие труппе (несомненно, это
были лидеры оппозиции), и литературная братия, которой "Граб-стритский
журнал" в номере от 11 июня ехидно обещал пьесу, "предназначенную выразить"
их интересы.
К счастью, пьеса пробилась в печать. Первым было пиратское издание
"Валлийской оперы" во второй половине июня. Затем, 18 августа, "в помощь
актерам" (читай: хеймаркетской труппы) был напечатан, видимо,
репетировавшийся текст под названием: "Подлинная Опера Граб-стрита". И
наконец Джеймс Роберте выпустил авторизованное издание пьесы в одном
переплете - не упускать же такой случай - с нераспроданными экземплярами
поэмы "Маскарад". Вот этот-то текст "Оперы Граб-стрита" и должны были играть
в июне, если бы не вмешательство кабинета. В то лето цензура свирепствовала,
и, как водится, хеймаркетская труппа приняла на себя главный удар.
Мидлсекское большое жюри инкриминировало им постановку пьесы, высмеивающей
Уолпола, и в конце июля констебли нагрянули прямо на представление. Слава
богу, на этот раз труппа разбежалась. Однако 19 августа повторилась та же
история, в тот день давали "Херлотрамбо", в политическом отношении пьесу
такую же невинную, как фильмы Лорела и Харда*. Объяснение этому может быть
одно: дабы приструнить строптивых актеров, правительство решило вспомнить
законы против бродяжничества. Велеречивый проповедник "оратор" Хенли
предрекал актерам, что их следующее публичное выступление состоится на
помосте Тайберна - тут он, безусловно, хватил через край. Не желая рисковать
собственной свободой ради театральной вольности, Филдинг в этот раз держался
в стороне.
Сегодня, спустя два с половиной столетия, "Опера Граб-стрита" не
кажется такой уж крамольной пьесой. Особого сюжета в ней нет, и интерес
поддерживался узнаваемостью героев. Дворецкий Робин - это, конечно, Уолпол;
кучер Вильям, с которым он на ножах, - Уильям Палтни, видный деятель
оппозиции. Конюх Джон изображает собой лорда Харви, придворного и отличного
мемуариста, - в начале того года у него была дуэль с тем же Палтни в
Сент-Джеймсском парке. В садовнике Томасе скрывается герцог Ньюкасл,
деятельный и неколебимый виг. В камеристке Свитиссе узнавали любовницу
Уолпола Молли Скеррет, на которой он, овдовев, женился. Любимица леди Мэри
Уортли Монтегю, бедняжка Молли терпела роль любовницы лет пятнадцать, если
не больше, а в законном браке прожила только три месяца - умерла от
преждевременных родов. Под другими именами выступают в пьесе и король с
королевой, и принц Уэльский. Однако пьеса никого персонально не задевала -
зритель лишь тогда видел сатирическое жало, когда знал реальную подоплеку
происходящего на сцене. И конечно, во многом сценический успех определили
песни. Их было свыше шестидесяти, самая известная - "Ростбиф Старой Англии",
ее поет кухарка Сусанна в третьем действии. Пелась она на мотив "Старого
королевского придворного". Скоро песня стала как бы патриотическим гимном
(до "Правь, Британия" оставалось ждать еще девять лет); ее название перейдет
на гравюру с картины Хогарта "Ворота Кале"; ее охотно грянет темпераментный
зал, когда его повергнут в скуку бормотание мосье или кривляние латинского
вырожденца. Огромным достоинством должна обладать песня, если она уходит со
сцены в жизнь.
Год 1731 открылся новой пьесой, она пошла вечером 1 января. В тот год
молодой Филдинг явил чудеса творческой плодовитости: пять новых пьес были
поставлены в театре "Друри-Лейн", куда он перебрался, поскольку
хеймаркетская труппа переживала тяжелые дни. Наверное, его переход доставил
радость кабинету: Королевский театр легче контролировать. В известных
пределах руководство театра располагало творческой свободой, однако его
судьбу в конечном счете решали должностные лица, и кусать кормящую руку не
полагалось. В том же году Филдинг впервые подвергся критическим нападкам,
командовал газетной кампанией "Граб-стритский журнал". Приходится специально
напоминать себе, что в ту пору ему было всего двадцать пять лет.
Открыла новый год еще одна его балладная опера - "Лотерея".
Напечатанный неделю спустя, этот веселый опус назывался "фарс", в нем было
около двадцати песен. В "Друри-Лейн" Филдинг получил возможность дополнить
старые балладные напевы новой музыкой весьма таинственного мистера Сидоу,
театрального дирижера Возможно, он был выходцем из Пруссии, носил фамилию
"Сидов" и был женат на итальянской певице. Для "Лотереи" он аранжировал уже
существующие мелодии и написал новые музыкальные номера. В то время имя
Сидоу было у многих на слуху, и в пересмотренном издании "Авторского фарса"
Филдинг дал ему роль на одну реплику (не исключено, что Сидоу отвечал за
музыкальную часть в Маленьком театре, когда там впервые ставился "Авторский
фарс"). Исполнители "Лотереи" - среди них снова выделялась Китти Клайв,
теперь в роли Хлои, - не могли пожаловаться на песни. Сюжет ничего
особенного собой не представляет - показана суета вокруг лотереи,
превосходного учреждения георгианской Англии, которое не преминули
извратить. Конечно, Филдинг разоблачает злоупотребления, которые, в
основном, идут от "маклеров" вроде мистера Стокса: те закупают билеты
партиями, а потом с выгодой для себя продают или одалживают их в розницу.
Однако драматург не берется убеждать нас в том, что лотерея вообще дурная
вещь. Во всяком случае, социальный критицизм лишь облачком рисуется на
горизонте, а движут пьесу живые и веселые диалоги и, само собой, песни.
Неудивительно поэтому, что "Лотерея" заслуженно стоит в длинном триумфальном
списке Филдинга. Ее много ставили в XVIII веке, часто печатали.
Через шесть недель Филдинг принес в "Друри-Лейн" полновесную комедию
"Современный муж". Вообще-то на нее ушло немало времени - года два, не
меньше, в сентябре 1731 года он посылал рукопись леди Мэри Уортли Монтегю, с
подобающим смирением испрашивая критики. (Позднее он поблагодарит ее за
прочитанные три акта, из чего вроде бы следует, что в тот момент пьеса не
была завершена.) В тоне его письма проскальзывает тревога, с которой он
брался за новое дело: он пробовал себя в так называемой сентиментальной
комедии, где первенствовали Ричард Стил, Колли Сиббер и другие. Вот признаки
этого жанра: ситуации, располагающие зрителей к слезам, мучительный выбор,
встающий перед добродетельной героиней, семейные разногласия. Филдинг
взглянул на вещи трезвее многих, хотя тоже взял "чувствительную" тему:
впавшая в бедность супружеская чета заманивает ловушку похотливого
дворянина. Пьеса получилась чрезвычайно "откровенной" для своего времени, и
даже закаленная леди Мэри с видимым облегчением приветствовала образ
блестящей ветреницы леди Шарлотты Гейвит как персонаж, более подходящий для
комедии. Вечером 14 февраля, на премьере пьесы, Филдинг изведал новое
ощущение: его освистали. Пьеса продержалась до 18 марта, у нее появились
даже почитатели, но она и близко не узнала успеха, доставшегося другим
работам Филдинга, поставленным в ту же пору.
Биографы обычно неблагосклонны к "Современному мужу", и даже Дадден в
1952 году с истинно викторианским пафосом осуждал "эту гнусную драму".
Казалось бы, кто, как не сегодняшний писатель, может воздать должное
Филдингу за его бесстрашный анализ современного зла. Но скажу о себе: я
скорее пойду на плохонькую постановку "Лотереи", чем вытерплю пять актов
"добродетели в беде", а к этому и сводится "Современный муж". И уж совсем
неожиданный финал: напечатанная в конце февраля, пьеса посвящалась не
кому-нибудь, а самому Роберту Уолполу. Удовлетворительного объяснения этому
еще никто не дал. Вряд ли Филдинг оказывал кукиш в кармане; возможно другое:
бывшая в хороших отношениях первым министром леди Мэри сделала попытку их
примирить.
Как и полагается верящему в свое предназначение, Филдинг не спасовал
перед неудачей. Уже 1 июня в "Друри-Лейн" была показана сдвоенная программа;
первым номером в ней стояла трехактная комедия "Старые развратники". В
основе пьесы сенсация 1731 года: в Тулоне иезуитский патер обвинялся в
обольщении и совращении прелестной юной грешницы. После суда, опасаясь
преследований и издевательств, герои дня навсегда скрылись из города. Это
был готовый материал для захватывающей истории, но, обрабатывая его, Филдинг
снова допустил сбой. Почти рукою Марло набросаны гротесковые сцены с
дьяволами, духами и бесплотными голосами, а финал скомкан*. Героиню играла
Китти Клайв, злодея-исповедника - Теофил Сиббер (за много лет до этого тоже
в роли мерзкого иезуита превосходно выступил его отец, Колли Сиббер). На
премьере пьесу приняли по-разному; в наши дни, когда среди шекспировских
пьес первенствует "Мера за меру", возможно, комедии Филдинга повезло бы
больше.
Шедшую с ней в паре "Ковент-гарденскую трагедию" приняли совсем
скверно: перепуганная друри-лейнская публика освистала ее, и пьесу сняли с
постановки. И все же мне она кажется лучше первой. Это бурлеск, но если
"Мальчик-с-пальчик" бил по нескольким целям сразу, то здесь Филдинг
сосредоточил огонь на "Страдающей матери" Амброза Филипса, этой самозванной
трагедии, замахнувшейся на "Андромаху". Место Андромахи в пьесе заняла
матушка Панчбаул, содержательница публичного дома в Ковент-Гардене. Эту роль
играл мужчина, Роджер Бриджуотер, что вообще характерно для бурлеска
(великаншу Глумдальку в "Мальчике-с-пальчик" часто тоже играли мужчины).
Создавая этот образ, Филдинг безусловно имел в виду известную в Лондоне
сводню миссис Элизабет Нидэм, фигурирующую на первом листе "Карьеры шлюхи"
Хогарта (что Хогарт оказал влияние на пьесу - представляется несомненным). В
1725 году миссис Нидэм, она же Блюит, предстала перед судом как
содержательница публичного дома в районе Нью-Бонд-стрит (тогда это в самом
деле была новая улица). Ее заключили в тюрьму, присудили к позорному столбу.
О ней снова заговорили в 1731 году, теперь как о сводне при полковнике
Чартерисе. Снова ее судили и снова приговорили к позорному столбу, но на
этот раз ее так отделала разгневанная толпа, что несколько дней спустя она
умерла. Это случилось за год до постановки "Ковент-гарденской трагедии" и
было еще на памяти у зрителей. Задиристый капитан Билкем списан с
гвардейского офицера Эдварда Брэддока, впоследствии командующего британскими
войсками в Америке и там же, лет через двадцать после описываемых событий,
убитого в бою. Китти Клайв играла проститутку Киссинду; ее покровителя
Лавгерла сыграл Теофил Сиббер.
Когда в конце июня "Ковент-гарденская трагедия" была напечатана,
Филдинг не упустил случая расквитаться с некоторыми своими критиками. (За
авторское право на обе свои пьесы он получил двадцать гиней.) От имени
столичного джентльмена он сочиняет письмо приятелю-провинциалу, сообщая, что
""Современный муж", которого мы освистали на первом представлении, имел
такой успех, что я было посчитал его хорошей пьесой, но "Граб-стритский
журнал" меня в этом разуверил". Усилия его были напрасны: "Ковент-гарденская
трагедия" была навсегда изгнана из друри-лейнского репертуара, и, собственно
говоря, вторично на драматической сцене она появилась только в 1968 году - в
Национальном театре. Филдинг нанес ею своим недругам чувствительные удары
(например, сделал полуграмотного носильщика театральным рецензентом, пишущим
для "Граб-стритского журнала"), однако он так и не сумел расположить к себе
публику.
Критические нападки участились. Счастье, что Филдингу хватило сил
противостоять этому потоку брани. Крупные таланты сокрушала и не столь
разнузданная кампания. Застрельщиком ее выступил весьма любопытный печатный
орган, уже упоминавшийся нами, - "Граб-стритский журнал", основанный в 1730
году как своего рода периодическое продолжение "Дунсиады". Все семь лет
своего существования журнал держал сторону скриблерианцев, в первую очередь
- Попа. Его редакторами были не посвященный в сан священник Ричард Рассел и
ботаник Джон Мартин, в двадцать пять лет ставший членом Королевского
Общества. Готовился журнал, по их уверению, в таверне "Летающий конь" (это
надо понимать так: спившийся Пегас) на Граб-стрит. Действительно, в самом
начале Граб-стрит была такая таверна. Журнал с первых же номеров (всего их
набралось четыреста) выступил против Филдинга, а заодно и против его
приятеля Джеймса Ралфа, прозванного за его публикации об архитектуре
"Витрувием Граб-стритским"*. Как мы помним, вступая на литературное поприще,
Филдинг объявил себя учеником скриблерианцев. Притязание на их наследие
могло раздражить Попа, Ричарда Сэвиджа и других членов литературного кружка,
определявших позицию "Граб-стритского журнала". К середине 1732 года имя
Филдинга не сходило с его страниц.
В марте того же года журнал напечатал холодный отзыв Драматикуса
(традиция отдает этот псевдоним придворному шаркуну сэру Уильяму Йонгу,
однако вопрос остается спорным) на "Современного мужа". В июне Драматикус
разбирает недавние премьеры, его поддерживают Прозаикус и Публикус (видимо,
редакторы журнала, также укрывшиеся за псевдонимы). В официозной газете
"Дейли пост" от 21 июня появился ответ, автором которого считают Теофила
Сиббера. Сам же Филдинг взял слово лишь 31 июля, под именем Филалет выступив
в защиту своих сочинений. Свою статью он заключает утверждением, что
находимые у него непристойности не сравнятся с теми, какие позволяет себе
"самый проницательный, самый ученый и самый достопочтенный современный
автор" - иными словами, Свифт*. Простить ему такое журнал не мог, и в
августе выпустил по Филдингу целый залп, напечатав среди прочего,
издевательскую "защиту" "Ковент-гарденской трагедии". Язвительная эпиграмма
Мевия* (самого Рассела?) - намерила в пьесах Филдинга "унцию здравого смысла
и фунт непристойностей". Изредка поднимался голос в его защиту. Например,
журнал "Комедиант" так отражал нападки на драматурга:
Граб-стритским крикунам он лишь молчит в ответ:
Как отвечать на то, в чем смысла вовсе нет?*
Однако в основном пресса была заодно с Мевием.
К этому времени в поле зрения "Граб-стритского журнала" обозначилась
новая жертва: переделка великой комедии Мольера "Лекарь поневоле", в конце
июня поставленная в театре "Друри-Лейн". Она оказалась более удачливой
напарницей "Старым развратникам". Это снова была балладная опера, с десятью
музыкальными номерами, из которых три специально написал пребывавший в своей
должности мистер Сидоу. У пьесы был прочный успех: если судить по числу ее
постановок, то она в ряду популярнейших драматических сочинений Филдинга*.
Напряженное действие и острая наблюдательность свидетельствуют о высоком
мастерстве ее автора. Разумеется, это не Мольер: второстепенные роли
безжалостно сокращены, многие сцены попросту опущены. Жену врача-самозванца
играла Китти Клайв; желая блеснуть своими талантами, она требовала большой
роли, и в угоду ей Филдинг немало приписал от себя. Страстный поклонник
Мольера, он, возможно, принял участие в переводе его пьес, вышедших тогда же
под названием "Избранные комедии господина де Мольера"*.
Особую прелесть, на взгляд современного зрителя, пьесе сообщал свой,
отечественный персонаж, известный всему Лондону, - зло шаржированный доктор
Джои Мизобен (здесь он Грегори, у Мольера - Сганарель) - В эпоху, не имевшую
недостатка в шарлатанах, это был самый знаменитый шарлатан. Хогарт
запечатлел его и в "Карьере шлюхи", и в "Модном браке"; третья сцена
"Модного брака", как полагают, разыгрывается в доме Мизобена на
Сент-Маргинс-Лейн, 96. В левом углу картины стоит он сам, косолапый
коротышка, в окружении своего шарлатанского инвентаря: скелеты, черепа,
банки и хитроумные механизмы. Великий знаток Хогарта Лихтенберг отмечал, что
"лаборатория на заднем плане - это просто декорация, это кухня, где не
готовят пищу". Что до шарлатана, мосье де ла Пилюля, то он, продолжает
Лихтенберг, "начинал цирюльником, потом стал гадателем на моче, втихомолку
добыл себе докторское звание, а теперь даже домогается рыцарского
достоинства". Филдинг обладал гениальной способностью вводить в пьесу
гротеск без ущерба для сюжета; игра молодого Сиббера, должно быть, помогла
ему и в этот раз. Слить карикатуру с узнаваемой повседневностью - кроме
Филдинга, это умел делать только Хогарт.
В свои тридцать четыре года Хогарт наконец получил признание. В 1729
году он женился на дочери сэра Джеймса Торнхилла, чрезвычайно преуспевшего
художника, - придворного живописца и члена парламента. Два года молодожены
жили в прекрасном особняке Торнхилла на Ковент-Гарден, буквально бок о бок с
театром Рича, который как раз строился. Потом Хогарт отделился и зажил своим
домом на Лестер-Филдз. Ко времени нашего рассказа художник уже познал
ошеломляющий успех "Карьеры шлюхи" - первой в ряду его блистательных
"морализирующих" серий. До этого он, в основном, создавал картины на злобу
дня - вроде "Пузырей Южного моря". Он сделал убийственные иллюстрации к
"Путешествиям Гулливера", метившие в Роберта Уолпола; перенес на полотно
сцену из "Оперы нищего"; подготовил двенадцать гравюр к неукротимому
"Гудибрасу" Сэмюэла Батлера.
С Филдингом он был связан долгими годами дружбы. В Лондоне оба жили в
районе Ковент-Гардена, во владениях герцога Бедфордского. Соседствовали и их
загородные дома. И Филдинг, и Хогарт стремились внести обстоятельность,
больше жизнеподобия в искусство комического. Роналд Полсон так сформулировал
их искания: они видели свою цель в том, чтобы "сдержанное, близкое к
реальности изображение, делающее упор на "характер", а не на "карикатуру",
сменило сатирическую фантасмагорию как в ее традиционном, зашифрованном
виде, так и в формах, что практиковали наши августинцы (...) Больше того: в
классической иерархии они искали для себя более надежный жанр, чем могли
предложить сатира, гротеск и даже в чистом виде комика".
Филдинг шел к этой цели несколько лет и достиг ее в романах. А у
Хогарта уже была "Карьера шлюхи", не за горами "Карьера распутника" (1735) и
"Саутуоркская ярмарка". Как собрата по искусству приветствует Филдинг
"остроумного Хогарта" в "Джозефе Эндрюсе" (1742). В поздних работах похвалы
станут пространнее. Со времени "Мальчика-с-пальчик", к которому Хогарт
сделал заставку, и до самой смерти Филдинга их дружба не поколебалась ни
разу.
Примерно в это время Филдинг вновь обращается к поэзии: опять
потребовалось заступаться за леди Мэри. Поводом послужили мерзкие стихи из
недавнего "подражания Горацию" Попа, в которых был увиден намек на Мэри:
Жестокий рок ей не сулит добра, С неистовой Сафо ее почти равняя: И
ненависть на пасквили щедра, И грязен дар любви - болезнь дурная.
Возмутившись за сестру и благодетельницу, Филдинг написал в ее защиту
стихотворную эпистолу. Адресовалось послание Джорджу Литлтону, итонскому
однокашнику, а ныне приятелю Попа и фавориту принца Уэльского. Литлтон был
центром, вокруг которого бурлила оппозиция. Болинброк был ее идеологом,
Палтни - звучным рупором в парламенте, Литлтон был организующей силой. Его
истинным призванием было меценатство, но он пописывал и успел последним
попасть в "Жизнеописание поэтов" Джонсона (они познакомились, когда Литлтон
был еще итонцем, около 1725 года, во время поездки Джонсона в Стоурбридж).