Страница:
многие покорились неизбежному, оставив "Друри-Лейн", "Ковент-Гарден" и
Оперный театр без конкурентов*. В их числе был и Филдинг. К тому времени,
когда Джиффард придумал свой "концертный" трюк, он с головой ушел в новую
жизнь.
Об этом резком повороте в его судьбе много написано. Подавляющее
большинство пишущих благословляет счастливый случай, поклонники же
драматургии Филдинга, напротив, не спешат радоваться перемене. Но все
сходятся на том, что это был переломный момент в его жизни. Прежде он жил
сегодняшним днем, и даже семейная жизнь его не остепенила. Теперь надо было
все менять - кончилась затянувшаяся юность. Закон о театральной цензуре
заставил его трезво оценить и свое общественное положение: ведь этот закон,
в сущности, был поправкой к старому "закону против бродяжничества". Ему было
ровно тридцать лет, и он опять решает начать все сначала.
Глава IV
СЛУЖБА И ПРИЗВАНИЕ (1737-1742)
В первый день ноября 1737 года Генри Филдинг официально принял обет
законопослушания: сделав полагающийся взнос (4 фунта стерлингов), он стал
студентом Среднего Темпла, записавшись в регистрационной книге уроженцем
Ист-Стоура в Дорсетшире, сыном и бесспорным наследником бригадира Эдмунда
Филдинга. Выбор Судебного Инна объясняется просто: именно в Среднем Темпле,
обновив семейную традицию, получил право адвокатской практики Генри Гулд,
кузен писателя. Свое славное судейское поприще надежный и положительный Гулд
избрал в 1734 году, когда стал барристером. Это был истинный Гулд, он
намного обогнал нашего героя, хотя был моложе на три года. Теперь и в
Филдинге заговорил Гулд, и он благоразумно прислушался к этому голосу. В
семье было прибавление - дочь Харриет.
Ученые ценят ясность, и немудрено, что в решении Филдинга они усмотрели
давний замысел. Они толкуют этот шаг как естественный и неизбежный.
Ссылаются на предков и родственников, посвятивших себя юриспруденции.
Извлекают из пьес намеки, свидетельствующие о подспудной тяге к этой
профессии*. В некоторых работах ошибочно утверждалось, что-де в Лейден
Филдинг ездил изучать законоведение. Нас пытаются убедить в том, что Филдинг
давно намеревался свернуть на эту стезю и что закон о театральной цензуре
избавил его от последних сомнений.
Все это неверно от начала до конца. Юристами в его роду были только
Гулды, а это наследство он старательно вытравлял в себе. Юридический антураж
в его пьесах призван вызывать смех - у тогдашних сатириков было принято
биневать "мошенников стряпчих", и точно так же он не давал спуску судьям и
адвокатам. Дело, выходит, обстояло совсем иначе: Филдинг сделал решительно
все, чтобы избежать нежелательной судьбы. Жизнь переломилась резко и
болезненно. Предоставь ему оппозиция средства для газеты, он бы с большей
охотой отдался публицистике. А то, по отцовскому примеру, пустился бы в
загул, не будь на его попечении жены и двух малюток. Так что новую жизнь он
принял скрепя сердце.
Он был, скажем мы сегодня, перезрелым студентом {"A mature student" -
студент, поступивший в университет после окончания колледжа для взрослых, то
есть в возрасте старше 25 лет.}, но без сегодняшней приличной стипендии: он
проживал остатки собственного наследства и состояния Шарлотты. Летом 1737
года он, по всей видимости, ездил в Ист-Стоур, улаживал дела с усадьбой:
брату Эдмунду исполнился двадцать один год, и щиение выходило из-под опеки,
учрежденной после смерти их матери. По числу наследников все имущество
поделили на шесть равных частей - мера справедливая, учитывая, что в
большинстве семей действовало право первородства. Оформление и прочие
бумажные хлопоты взял на себя стряпчий из Солсбери Роберт Стиллингфлит
(некоторые видят в нем прототип жуликоватого стряпчего Даулинга из "Тома
Джонса"). Летом 1738 года Генри и Шарлотта продали свою долю за 260 фунтов
стерлингов. В купчей упоминались "огороды, три фруктовых сада, пятьдесят
акров пашни, восемьдесят акров луговины, сто сорок акров пажити, десять
акров леса" и несколько строений. Хозяйство было запущено, и, по тогдашним
понятиям, цена ему вышла невысокая (оценку имения обычно производили по
годовой ренте за несколько оговоренных лет). Так Филдинг потерял родное
гнездо, хотя сохранил и в будущем укрепил связи с Западным краем.
Вернувшись в Лондон, он с отменным прилежанием ушел в занятия. Знавшие
Филдинга единодушно отмечали его способность помногу и сосредоточенно
работать. Вспомнив праздную молодость, пишет Артур Мерфи, и ударившись в
"столичный загул", он набрасывался затем на работу с удесятеренной силой:
"Близкие друзья часто бывали свидетелями того, как, вернувшись из таверны
заполночь, он еще несколько часов кряду занимался чтением и делал выписки".
Завидный дар! - но, увы, не вечный: через несколько лет здоровье
расстроится, и примирять эти крайности будет все труднее. Судя по всему, в
тот год Шарлотта осталась в Солсбери. Филдинг, надо думать, снимал
холостяцкую квартиру, хотя неизвестно, в каком районе, - скорее всего,
неподалеку от Стрэнда, где он уже обжился и где имелись все условия для
того, чтобы хорошо поработать и славно развлечься.
В июле 1739 года он решил забрать семью в Лондон. Письмо к
книготорговцу, кроме извинений за просроченный долг, содержало и
соответствующую просьбу: "Неблагоприятные обстоятельства помешали мне
расплатиться с Вами, что я непременно сделаю в будущем месяце, вернувшись в
город. Я хотел бы просить Вас о любезности присмотреть для меня дом около
Темпла. В нем должна быть большая столовая, в остальном я не привередлив.
Плата - не выше 40 фунтов в год; чем дешевле, тем лучше. Я нанимаю дом на
семь лет. Ответом в течение ближайших двух недель Вы чрезвычайно обяжете
Вашего покорного слугу Генри Филдинга". Характерно написание фамилии: в
семье была принята иная форма - Фелдинг. В недостоверной легенде пятый граф
Денби (он доводился Генри троюродным братом) спрашивает, отчего тот пишет
фамилию иначе, чем другие Фелдинги. "Не знаю, милорд, - якобы слышит он в
ответ, - разве что моя семейная ветвь раньше выучилась грамоте"*.
Одному или в обществе Шарлотты Филдингу предстояло одолеть массу
фолиантов, составлявших фундамент юридического образования. Сборники
судебных решений, протоколы, словари и тому подобное составляли солидную
часть обязательной литературы. Для будущих юристов устраивались учебные
судебные процессы, студенты ходили в Вестминстер-Холл на сессии, где
блистали красноречием Уильям Мерри, будущий граф Мэнсфилд, или Дадди Райдер.
Однако само по себе обучение в Темпле велось в ту пору неудовлетворительно.
"Юридическое образование в XVIII веке, - констатирует сэр Уильям Холдсуорт,
- являло печальную картину", - и продолжает: "И в Судебных Иннах, и в
университетах подготовка правоведов велась из рук вон плохо... Студенты
набирались знаний, бессистемно читая и сумбурно обмениваясь впечатлениями от
прочитанного, посещая адвокатские конторы и судебные заседания...
Обязанность проживать в Среднем Темпле и заниматься в его стенах могла
исчерпываться оплатой предоставленных услуг. Зато свято соблюдались так
называемые "свечные занятия", то есть известного рода занятия после ужина,
при свечах". Нужно было обладать целеустремленностью Филдинга, чтобы в столь
неблагоприятных условиях всего за несколько лет сделаться исправным
правоведом. Многие его коллеги студенты, столичные юнцы со средствами,
меньше всего помышляли об учении. Им не нужна была адвокатура - Темпл был
для них своего рода пансионом, гарантировавшим некое общественное положение.
Другое дело - Филдинг: ему приходилось заниматься всерьез, поскольку он
нуждался в постоянном доходе, а на него мог рассчитывать только высокой
квалификации барристер. Свои планы Филдинг осуществил с похвальной
быстротой: 20 июня 1740 года он получил право адвокатской практики. На что
другие потратили бы шесть-семь лет, он совершил за неполных три года {Столь
скорое, вопреки обычаю, вступление Филдинга в адвокатское сословие сэр
Уильям Холдсуорт объясняет тем, что, во-первых, ему зачли год обучения в
Лейденском университете, а во-вторых, "он доводился близким родственником
мистеру Гулду, старейшине корпорации барристеров, который заверил своих
коллег в великом прилежании и успехах упомянутого мистера Филдинга".
Биографы почему-то обходят молчанием решающее значение протекции в иных
случаях. - Прим. авт.}. С тех пор недруги называли его не иначе, как
"адвокат Филдинг"; уж если появилось недоумевающее стихотворение, когда он
только определялся в Средний Темпл, то можно представить, сколько яда
прольется на этого бумагомарателя, облачившегося в судейскую мантию.
В его материальных делах забрезжил просвет. В 1738 году умер дядюшка,
гвардейский полковник Джордж Филдинг, бурной жизнью подтвердивший, что не
зря косил эту фамилию, - он умер и завещал племяннику ежегодную ренту в
размере пятидесяти фунтов. Однако все, что делали Филдинги, в глазах закона
было сомнительно. И точно: завещатель запамятовал, сколько долговых
обязательств он оставлял после себя. Шарлотта не увидела этих денег, и
хорошо, если их дождался Генри. В 1740 году новоиспеченный адвокат ездил в
Дорчестер на квартальную сессию - освоиться с новой специальностью, а заодно
разобраться с Ист-Стоуром: стряпчий Стиллингфлит, похоже, обобрал его при
расчете. Из Бейзингстока, где ехавшие на запад обычно задерживались, он
написал 15 июля письмо Дэвиджу Гулду, своему дяде. Через неделю Гулд ответил
из Шарпем-парка, что необходимые документы он выслал, но успеха тяжбы не
предвидит. Мы не знаем, какое решение вынесли присяжные (в XVIII веке далеко
не каждый протокол ложился в судебные архивы), однако то, что мы знаем,
навевает грустные мысли. Много лет спустя одна солсберийская газета
поведала, что в конечном счете имение перешло в руки ненасытного Питера
Уолтера. Ист-Стоур был у него под боком, а он, даже находясь одной ногой в
могиле, все скупал и скупал землю. История правдоподобная и одновременно
символическая.
В ближайшие несколько лет, выезжая в Западный округ на судебные сессии,
Филдинг будет частым гостем в Дорчестере. Выездные сессии созывались не реже
трех раз в год в городах Винчестер, Солсбери (в очередь с Девайзесом),
Дорчестер, Тонтон (в очередь с Уэлсом), Эксетер, Бодмин и Бристоль.
Разбирались, в основном, незначительные дела, и нужно поискать такого
адвоката, который разбогатеет на мелких имущественных дрязгах или на
браконьерстве обедневших фермеров. В уголовных делах у прокурора
возможностей было больше: обвиняемый, как правило, должен был сам заботиться
о своей защите, поскольку его защитник мог только отвечать на вопросы суда и
не имел права задавать вопросы свидетелям. Исключая судей и королевских
юрисконсультов, всего в ту пору было около двухсот барристеров, и почти все
они практиковали в Лондоне. Некоторые друзья Филдинга по Темплу
специализировались в "праве справедливости", а двое, Чарлз Прэтт и Роберт
Хенли, в 1760-е годы по очереди побывали лордами-канцлерами. Итак, Филдинг
вошел в круг избранных, где были еще особо избранные, а снаружи оставалась
сословная мелочь, и почет и доходы были не про нее.
На протяжении долгого времени очень мало делалось для того, чтобы
искоренить злоупотребления исполнительной власти, представленной такими
стряпчими, как Уолтер и Стиллингфлит. Вплоть до 1729 года их готовили из рук
вон плохо, но и позже они не удостоятся особого уважения, и многие читатели
понимающе посмеются над рассказом Партриджа о долге, "выросшем с пятнадцати
шиллингов до тридцати фунтов благодаря судебным издержкам, искусно
навороченным моим стряпчим" ('Том Джонс", книга XVIII, глава 6). Еще раньше,
в книге VIII, рисуется колоритная картина суда под председательством
старшего судьи Пейджа. В 1739 году Пейд-жу было под девяносто, но он еще
выезжал в Западный округ на сессии. В судейском фольклоре бытовало немало
"историй", подобных той, что рассказал Партридж. Короче говоря, на спокойную
жизнь Филдингу не приходилось рассчитывать. Проводить целые дни в седле,
наспех вникать в суть дела, наскоро завязывать отношения с коллегами и
обезвреживать судей - на это его хватало, пока было здоровье. А не хватало
по-прежнему денег, и он снова задумывается о приработке. Явилась мысль
написать учебное пособие по уголовному праву, однако этот проект не
осуществился*. Источник дохода и новая сфера приложения сил откроются уже
через пару лет: Филдинг засядет за романы. Однако и в годы учения в Темпле
его литературные способности не оставались втуне: их затребовал "Боец"
("Champion").
Это была, в сущности говоря, газета на четырех полосах, выходившая
трижды в неделю; стоила она полтора шиллинга. Наряду с обзором новостей и
объявлениями "Боец" давал обстоятельный комментарий "от редакции" - обычно в
форме передовицы. Одним словом, газета как газета, и даже имелось "лицо", от
имени которого она якобы издавалась: капитан Геркулес Винигар
(действительный обладатель этого имени был боксером). Капитан рекомендовался
блюстителем нравов и искоренителем зла. Призвав на подмогу умудренного
жизнью отца, двух бездельников-сыновей и еще кое-кого из родственников,
капитан Винигар обещал с неослабным вниманием следить за ходом событий. Мы
увидим здесь много схожего с кружком сэра Роджера де Коверли, тридцатью
годами раньше воссозданным на страницах "Зрителя" Аддисоном и Стилом. Однако
у Филдинга знакомые типы выступают ярче, живее, и сам "Боец" стоит к жизни
ближе, чем благовоспитанный "Зритель".
Первый номер вышел 15 ноября 1739 года, и в первоначальном своем виде
газета продержалась около трех лет (позднее были попытки возобновить ее с
другим составом сотрудников, однако эти старания ничем не увенчались). Что
касается активного сотрудничества в газете самого Филдинга, то оно было еще
более кратким. Начал он это предприятие с Джеймсом Ралфом (возможно, были и
еще помощники). После давнего соавторства в "Щеголе из Темпла" сатирики и
публицисты склоняли их имена вместе, хотя со своей стороны заокеанский
собрат сделал немного, чтобы рассчитывать на внимание общества. Несколько
стихотворений и пьес (в основном, на старые сюжеты) спасли его от
прижизненного забвения, однако в глазах большинства он оставался курьезной
фигурой, пока в 1740-е годы его не отметили покровительством весьма
влиятельные лица. В минуту отчаяния он даже переметнулся на сторону Уолпола.
Тогда-то Филдинг и привлек его в газету, и в целом Ралф оправдал доверие.
Кроме них, в деле было еще пять пайщиков. Считалось, что политический раздел
ведет Ралф, хотя Филдинг писал в него постоянно. Из редакции газеты он вышел
в 1741 году: сам он называл июнь, остальные компаньоны помечали его уход
несколькими месяцами раньше.
Однако именно острые, боевые публикации Филдинга задали газете тон в
начальный период ее существования. Всего по июнь 1740 года он написал не
менее 64 передовиц, что выясняется довольно просто: в 1741 году газетные
материалы вышли отдельным изданием, и мы знаем, какими инициалами Филдинг
подписывал свои статьи. Есть основания думать, что написал он гораздо
больше, нежели эти 64 передовицы*. Кроме того, он продолжал активное
сотрудничество в газете на протяжении еще почти года, однако эти номера
комплектно не переиздавались и соответствующие материалы до последнего
времени не включались в сочинения Филдинга. Цельной подборки не сохранилось,
но из того, чем мы располагаем, явствует, что запал Филдинга не иссяк и из
"Бойца" он ушел по принципиальным идейным соображениям. Самое удивительное,
что ему, похоже, наскучила постоянная газетная травля Уолпола. Одно дело -
прозревший Ралф, а Филдингу эти бесплодные бумажные баталии уже приелись.
Отличительной чертой "Бойца" была его ярая оппозиционность, иначе
говоря, газета постоянно наводила критику на Уолпола, снабжая его различными
псевдонимами. Их было множество: Медный лоб (за беспардонность и, возможно,
с намеком на богатство), Фураж (за взяточничество в бытность военным
министром еще при королеве Анне*), Боб-добытчик (этот был уже у Гея, в
"Опере нищего") - всех его кличек не перечесть. Противников Уолпола сплотила
общая цель: свалить первого министра. После "акцизного кризиса" 1733 года
власть стала уходить из его рук. Он довольно успешно провел выборы 1734
года, однако все чаще доводилось ему идти на компромиссы. В 1737 году после
долгой и мучительной болезни умерла его наперсница - королева Каролина; за
ее приверженность правительству оппозиция была настроена против нее до такой
степени, что едва не решила воздержаться даже от символического выражения
скорби. В письме к Литлтону, приятелю Филдинга, лорд Честерфилд прямо
высказался в том роде, что пэрам, не состоящим на жалованье, следует
игнорировать государственный траур.
Международная обстановка тем временем накалялась. Уже несколько лет в
купеческой общине зрело недовольство Испанией, грабившей британские торговые
суда. Эти шовинистические настроения были на руку оппозиции. И все эти годы
Уолпол как мог удерживал страну от войны: в Европе, заметил он как-то
королеве, прошлым летом полегло 50 000 человек, но ни одного англичанина
среди них не было. Однако в определенный момент сохранение мира стало не по
силам и Уолполу. В начале 1738 года в палату общин был вызван для дачи
показаний капитан торгового судна Роберт Дженкинс. Капитан предъявил
парламентариям собственное ухо, сохранявшееся в бутылке с рассолом. Ухо,
объяснил он, ему отрезала испанская береговая охрана в Гаване. Вполне
возможно что это была правда, однако печальный эпизод имел место в 1731 году
и с тех пор Испания проявляла более сдержанное отношение к английскому
торговому флоту. Несмотря на давность причиненной обиды, общественное мнение
всколыхнулось. Искусство отсрочек и проволочек на этот раз не выручило
Уолпола. В октябре Англия начала военные действия против Испании, развязав
так называемую "войну за ухо Дженкинса" и на многие годы увязнув в
европейских конфликтах. Причина казалась уважительной: колониальная торговля
выгодна, она отвечает национальным интересам. Только что может быть выгоднее
мира, столь долго сохранявшегося при Уолполе? "Это ваша война, - сказал он
своему воинственному министру, герцогу Ньюкаслу. - Желаю успеха".
Начало обнадеживало. Адмирал Эдвард Верной захватил беззащитный
Портобелло, и этот ничтожный успех вызвал на родине несообразное ликование.
Однако в ходе войны сопротивление испанцев возрастало, и попытка Вернона
захватить важный торговый порт Картахену окончилась полной неудачей. План
был таков: ударом с суши и моря смести фортификации и отбить богатые галеоны
{Испанское военное судно особо прочной постройки.}. Но операцию плохо
продумали, средств не хватало (на флот их вообще отпускали в обрез, да и те
разворовывали), боевая подготовка была плохой. В довершение всего военные
действия на суше были доверены бездарному генералу Вентворту. Впечатляющую
картину этой экспедиции, потерявшей девяносто процентов своего состава, дал
ее участник Тобайас Смоллетт в романе "Родрик Рэндом", опубликованном семь
лет спустя. С горьким сарказмом отзывается он о "высокой стратегии":
"И снова злокозненные люди воспользовались случаем, чтобы поносить
командование, утверждая, что (...) оно не только бесполезно тратило время,
весьма драгоценное вследствие приближения периода дождей, но и позволило
испанцам оправиться от страха, вызванного приближением английского флота,
превосходившего по крайней мере втрое своей численностью любой флот,
появлявшийся доселе в этой части света. Но если мне будет разрешено
высказать свое суждение по сему вопросу, я бы приписал эту проволочку
благородству наших начальников, пренебрегавших теми преимуществами даже над
врагом, какие предоставила им фортуна".
Неудачным было и нападение на Сантьяго-де-Куба. Война бессмысленно
затягивалась, и только контрабандисты извлекали из нее выгоду.
В такой обстановке, постоянно накаляемой "Бойцом", проходили последние
два года правления Уолпола. Время от времени под обстрел попадал Колли
Сиббер, но и тогда "Боец" умудрялся задеть первого министра.
Правительственный "Дейли газеттер" не остался в долгу и повел травлю
Филдинга: Уолпол-де его облагодетельствовал, а он отплатил злом. В одной из
публикаций газета изображает его уличным скандалистом: он распаляет толпу
песенками из "Мальчика-с-пальчик", вследствие чего посылают за властями. В
похожей роли выведен он в "Апологии" Сиббера, так что, может статься, к той
газетной статье приложил руку Теофил, пробовавший силы в публицистике. Мотив
неблагодарности возникает все чаще, и наконец поздней осенью 1740 года
выходит памфлет, где обнародуется слух о том, что Уолпол, уступив уговорам,
деньгами поручился за Филдинга, которого где-то в провинции кредиторы упекли
под стражу. (Свидетельств в пользу этой истории нет, однако и дыма без огня
не бывает.) Сам Филдинг в передовице от 4 октября 1740 года сделал
полупризнание в том, что кое-чем он обязан первому министру: в свое время он
получил от шарлатана по имени Роберто несколько "пилюль",
"воспрепятствовавших публикации книги, в которой я высмеивал его искусство и
за которую - будь она опубликована - он грозил затаскать меня по судам". О
какой "книге" идет речь, единого мнения нет. Скорее всего, это "Джонатан
Уайльд", вышедший в свет в 1743 году, но в рукописи, как полагают, готовый
много раньше. Возможно и то, что упомянутая "книга" была тогда же
уничтожена, и наши догадки ровным счетом ничего не стоят.
Помимо политики "Боец" давал живые очерки нравов, аллегории в манере
Лукиана*, обещавшие "Путешествие в загробный мир", и время от времени
литературную критику. Некоторые соображения, изложенные во вступительных
главах к книгам "Тома Джонса", Филдинг впервые высказал на газетных
страницах: о необходимости равновесия, иными словами о Золотой Середине (15
марта 1740 года), о вреде злонамеренной критики (27 ноября 1740 года).
Однако в большинстве случаев разговор о литературе и театре заходил в связи
с Сибберами - в первую очередь в связи с Колли Сиббером.
Как уже говорилось, Филдинг часто подставляет поэта-лауреата вместо
Уолпола; впрочем, и в собственном качестве Сиббер удостаивается внимания -
особенно после публикации в апреле 1740 года его знаменитой "Апологии".
Начать с того, что сочинение автобиографии большинством современников
толковалось как непростительный эгоцентризм - в литературе этот жанр еще
недостаточно обосновался. Аффектированный, жеманный стиль Сиббера вызвал
множество нареканий, за погрешности против грамматики ему сурово
выговаривали приверженцы Попа. При этом нельзя было отрицать, что Сиббер
прожил интересную жизнь (он еще проживет целых семнадцать лет, чего,
понятно, никто не знал). Больше того, он всегда был в центре событий, и его
обзор театральной жизни остается по сей день драгоценным первоисточником для
историка театра. Занятная и искренняя книга Сиббера вряд ли заслуживает
эпитетов, которыми ее награждали: "развязная", "пустая" - это, скорее, об
авторе "Апологии", нежели о ней самой. У Филдинга одно время были очень
скверные отношения с обоими Сибберами, только непутевая Шарлотта Чарк еще
пользовалась его расположением. Обойди "Апология" молчанием его театральную
деятельность, он и тогда бы непременно искал, к чему придраться. И как раз с
ним-то добродушный Сиббер не стал церемониться. Неудивительно, что "Боец" с
лихвой возместил обиду.
О хеймаркетской труппе Сиббер рассказывает в середине книги. Несколько
лет назад, повествует он, ее сколотил "нетвердый рассудком" человек - и
дается его весьма нелицеприятный портрет:
"Этому предприимчивому господину, вовсе не заслуживающему того, чтобы
упоминалось его имя, хватило ума понять, что превосходные пьесы, сыгранные
скверными актерами, произведут жалкое впечатление; посему он почел
необходимым представить публике отличнейшие вещи, в которых прекрасную
поэзию, полагал он, не загубит даже глупейший из актеров. Он сообразил и то,
что при его крайней нужде в деньгах он скорее преуспеет в разнузданной
брани, нежели в пристойном развлечении, что он покорит толпу, лишь
взбаламутив Канал и закидав грязью высших; что приобретет значение в глазах
окружающих, лишь последовав совету Ювенала:
"Aude aliquid brevibus Gyaris, carcere dignum
Si vis esse aliquis ..." {*}
{* "Хочешь ты кем-то прослыть? Так осмелься на то, что достойно Малых
Гиар* да тюрьмы..." Ювенал, Сатира I.}
Итак, не собираясь умирать от скромности, он принялся за дело и сочинил
несколько возмутительных фарсов, в которых не убереглось от нападок ни
единое украшение человечества: религия, законы, правительство, священники,
судьи и министры - все было повержено к стопам Геркулеса-сатирика. В
намерении не щадить ни друзей, ни недругов сущий Дрокансер; домогаясь
бессмертия своей поэтической славе, подобно новому Герострату, он спалил
собственный театр, когда в ответ на его писания последовал парламентский акт
против сцены. Я не стану напоминать образчики его ремесла, дабы и невольно
Оперный театр без конкурентов*. В их числе был и Филдинг. К тому времени,
когда Джиффард придумал свой "концертный" трюк, он с головой ушел в новую
жизнь.
Об этом резком повороте в его судьбе много написано. Подавляющее
большинство пишущих благословляет счастливый случай, поклонники же
драматургии Филдинга, напротив, не спешат радоваться перемене. Но все
сходятся на том, что это был переломный момент в его жизни. Прежде он жил
сегодняшним днем, и даже семейная жизнь его не остепенила. Теперь надо было
все менять - кончилась затянувшаяся юность. Закон о театральной цензуре
заставил его трезво оценить и свое общественное положение: ведь этот закон,
в сущности, был поправкой к старому "закону против бродяжничества". Ему было
ровно тридцать лет, и он опять решает начать все сначала.
Глава IV
СЛУЖБА И ПРИЗВАНИЕ (1737-1742)
В первый день ноября 1737 года Генри Филдинг официально принял обет
законопослушания: сделав полагающийся взнос (4 фунта стерлингов), он стал
студентом Среднего Темпла, записавшись в регистрационной книге уроженцем
Ист-Стоура в Дорсетшире, сыном и бесспорным наследником бригадира Эдмунда
Филдинга. Выбор Судебного Инна объясняется просто: именно в Среднем Темпле,
обновив семейную традицию, получил право адвокатской практики Генри Гулд,
кузен писателя. Свое славное судейское поприще надежный и положительный Гулд
избрал в 1734 году, когда стал барристером. Это был истинный Гулд, он
намного обогнал нашего героя, хотя был моложе на три года. Теперь и в
Филдинге заговорил Гулд, и он благоразумно прислушался к этому голосу. В
семье было прибавление - дочь Харриет.
Ученые ценят ясность, и немудрено, что в решении Филдинга они усмотрели
давний замысел. Они толкуют этот шаг как естественный и неизбежный.
Ссылаются на предков и родственников, посвятивших себя юриспруденции.
Извлекают из пьес намеки, свидетельствующие о подспудной тяге к этой
профессии*. В некоторых работах ошибочно утверждалось, что-де в Лейден
Филдинг ездил изучать законоведение. Нас пытаются убедить в том, что Филдинг
давно намеревался свернуть на эту стезю и что закон о театральной цензуре
избавил его от последних сомнений.
Все это неверно от начала до конца. Юристами в его роду были только
Гулды, а это наследство он старательно вытравлял в себе. Юридический антураж
в его пьесах призван вызывать смех - у тогдашних сатириков было принято
биневать "мошенников стряпчих", и точно так же он не давал спуску судьям и
адвокатам. Дело, выходит, обстояло совсем иначе: Филдинг сделал решительно
все, чтобы избежать нежелательной судьбы. Жизнь переломилась резко и
болезненно. Предоставь ему оппозиция средства для газеты, он бы с большей
охотой отдался публицистике. А то, по отцовскому примеру, пустился бы в
загул, не будь на его попечении жены и двух малюток. Так что новую жизнь он
принял скрепя сердце.
Он был, скажем мы сегодня, перезрелым студентом {"A mature student" -
студент, поступивший в университет после окончания колледжа для взрослых, то
есть в возрасте старше 25 лет.}, но без сегодняшней приличной стипендии: он
проживал остатки собственного наследства и состояния Шарлотты. Летом 1737
года он, по всей видимости, ездил в Ист-Стоур, улаживал дела с усадьбой:
брату Эдмунду исполнился двадцать один год, и щиение выходило из-под опеки,
учрежденной после смерти их матери. По числу наследников все имущество
поделили на шесть равных частей - мера справедливая, учитывая, что в
большинстве семей действовало право первородства. Оформление и прочие
бумажные хлопоты взял на себя стряпчий из Солсбери Роберт Стиллингфлит
(некоторые видят в нем прототип жуликоватого стряпчего Даулинга из "Тома
Джонса"). Летом 1738 года Генри и Шарлотта продали свою долю за 260 фунтов
стерлингов. В купчей упоминались "огороды, три фруктовых сада, пятьдесят
акров пашни, восемьдесят акров луговины, сто сорок акров пажити, десять
акров леса" и несколько строений. Хозяйство было запущено, и, по тогдашним
понятиям, цена ему вышла невысокая (оценку имения обычно производили по
годовой ренте за несколько оговоренных лет). Так Филдинг потерял родное
гнездо, хотя сохранил и в будущем укрепил связи с Западным краем.
Вернувшись в Лондон, он с отменным прилежанием ушел в занятия. Знавшие
Филдинга единодушно отмечали его способность помногу и сосредоточенно
работать. Вспомнив праздную молодость, пишет Артур Мерфи, и ударившись в
"столичный загул", он набрасывался затем на работу с удесятеренной силой:
"Близкие друзья часто бывали свидетелями того, как, вернувшись из таверны
заполночь, он еще несколько часов кряду занимался чтением и делал выписки".
Завидный дар! - но, увы, не вечный: через несколько лет здоровье
расстроится, и примирять эти крайности будет все труднее. Судя по всему, в
тот год Шарлотта осталась в Солсбери. Филдинг, надо думать, снимал
холостяцкую квартиру, хотя неизвестно, в каком районе, - скорее всего,
неподалеку от Стрэнда, где он уже обжился и где имелись все условия для
того, чтобы хорошо поработать и славно развлечься.
В июле 1739 года он решил забрать семью в Лондон. Письмо к
книготорговцу, кроме извинений за просроченный долг, содержало и
соответствующую просьбу: "Неблагоприятные обстоятельства помешали мне
расплатиться с Вами, что я непременно сделаю в будущем месяце, вернувшись в
город. Я хотел бы просить Вас о любезности присмотреть для меня дом около
Темпла. В нем должна быть большая столовая, в остальном я не привередлив.
Плата - не выше 40 фунтов в год; чем дешевле, тем лучше. Я нанимаю дом на
семь лет. Ответом в течение ближайших двух недель Вы чрезвычайно обяжете
Вашего покорного слугу Генри Филдинга". Характерно написание фамилии: в
семье была принята иная форма - Фелдинг. В недостоверной легенде пятый граф
Денби (он доводился Генри троюродным братом) спрашивает, отчего тот пишет
фамилию иначе, чем другие Фелдинги. "Не знаю, милорд, - якобы слышит он в
ответ, - разве что моя семейная ветвь раньше выучилась грамоте"*.
Одному или в обществе Шарлотты Филдингу предстояло одолеть массу
фолиантов, составлявших фундамент юридического образования. Сборники
судебных решений, протоколы, словари и тому подобное составляли солидную
часть обязательной литературы. Для будущих юристов устраивались учебные
судебные процессы, студенты ходили в Вестминстер-Холл на сессии, где
блистали красноречием Уильям Мерри, будущий граф Мэнсфилд, или Дадди Райдер.
Однако само по себе обучение в Темпле велось в ту пору неудовлетворительно.
"Юридическое образование в XVIII веке, - констатирует сэр Уильям Холдсуорт,
- являло печальную картину", - и продолжает: "И в Судебных Иннах, и в
университетах подготовка правоведов велась из рук вон плохо... Студенты
набирались знаний, бессистемно читая и сумбурно обмениваясь впечатлениями от
прочитанного, посещая адвокатские конторы и судебные заседания...
Обязанность проживать в Среднем Темпле и заниматься в его стенах могла
исчерпываться оплатой предоставленных услуг. Зато свято соблюдались так
называемые "свечные занятия", то есть известного рода занятия после ужина,
при свечах". Нужно было обладать целеустремленностью Филдинга, чтобы в столь
неблагоприятных условиях всего за несколько лет сделаться исправным
правоведом. Многие его коллеги студенты, столичные юнцы со средствами,
меньше всего помышляли об учении. Им не нужна была адвокатура - Темпл был
для них своего рода пансионом, гарантировавшим некое общественное положение.
Другое дело - Филдинг: ему приходилось заниматься всерьез, поскольку он
нуждался в постоянном доходе, а на него мог рассчитывать только высокой
квалификации барристер. Свои планы Филдинг осуществил с похвальной
быстротой: 20 июня 1740 года он получил право адвокатской практики. На что
другие потратили бы шесть-семь лет, он совершил за неполных три года {Столь
скорое, вопреки обычаю, вступление Филдинга в адвокатское сословие сэр
Уильям Холдсуорт объясняет тем, что, во-первых, ему зачли год обучения в
Лейденском университете, а во-вторых, "он доводился близким родственником
мистеру Гулду, старейшине корпорации барристеров, который заверил своих
коллег в великом прилежании и успехах упомянутого мистера Филдинга".
Биографы почему-то обходят молчанием решающее значение протекции в иных
случаях. - Прим. авт.}. С тех пор недруги называли его не иначе, как
"адвокат Филдинг"; уж если появилось недоумевающее стихотворение, когда он
только определялся в Средний Темпл, то можно представить, сколько яда
прольется на этого бумагомарателя, облачившегося в судейскую мантию.
В его материальных делах забрезжил просвет. В 1738 году умер дядюшка,
гвардейский полковник Джордж Филдинг, бурной жизнью подтвердивший, что не
зря косил эту фамилию, - он умер и завещал племяннику ежегодную ренту в
размере пятидесяти фунтов. Однако все, что делали Филдинги, в глазах закона
было сомнительно. И точно: завещатель запамятовал, сколько долговых
обязательств он оставлял после себя. Шарлотта не увидела этих денег, и
хорошо, если их дождался Генри. В 1740 году новоиспеченный адвокат ездил в
Дорчестер на квартальную сессию - освоиться с новой специальностью, а заодно
разобраться с Ист-Стоуром: стряпчий Стиллингфлит, похоже, обобрал его при
расчете. Из Бейзингстока, где ехавшие на запад обычно задерживались, он
написал 15 июля письмо Дэвиджу Гулду, своему дяде. Через неделю Гулд ответил
из Шарпем-парка, что необходимые документы он выслал, но успеха тяжбы не
предвидит. Мы не знаем, какое решение вынесли присяжные (в XVIII веке далеко
не каждый протокол ложился в судебные архивы), однако то, что мы знаем,
навевает грустные мысли. Много лет спустя одна солсберийская газета
поведала, что в конечном счете имение перешло в руки ненасытного Питера
Уолтера. Ист-Стоур был у него под боком, а он, даже находясь одной ногой в
могиле, все скупал и скупал землю. История правдоподобная и одновременно
символическая.
В ближайшие несколько лет, выезжая в Западный округ на судебные сессии,
Филдинг будет частым гостем в Дорчестере. Выездные сессии созывались не реже
трех раз в год в городах Винчестер, Солсбери (в очередь с Девайзесом),
Дорчестер, Тонтон (в очередь с Уэлсом), Эксетер, Бодмин и Бристоль.
Разбирались, в основном, незначительные дела, и нужно поискать такого
адвоката, который разбогатеет на мелких имущественных дрязгах или на
браконьерстве обедневших фермеров. В уголовных делах у прокурора
возможностей было больше: обвиняемый, как правило, должен был сам заботиться
о своей защите, поскольку его защитник мог только отвечать на вопросы суда и
не имел права задавать вопросы свидетелям. Исключая судей и королевских
юрисконсультов, всего в ту пору было около двухсот барристеров, и почти все
они практиковали в Лондоне. Некоторые друзья Филдинга по Темплу
специализировались в "праве справедливости", а двое, Чарлз Прэтт и Роберт
Хенли, в 1760-е годы по очереди побывали лордами-канцлерами. Итак, Филдинг
вошел в круг избранных, где были еще особо избранные, а снаружи оставалась
сословная мелочь, и почет и доходы были не про нее.
На протяжении долгого времени очень мало делалось для того, чтобы
искоренить злоупотребления исполнительной власти, представленной такими
стряпчими, как Уолтер и Стиллингфлит. Вплоть до 1729 года их готовили из рук
вон плохо, но и позже они не удостоятся особого уважения, и многие читатели
понимающе посмеются над рассказом Партриджа о долге, "выросшем с пятнадцати
шиллингов до тридцати фунтов благодаря судебным издержкам, искусно
навороченным моим стряпчим" ('Том Джонс", книга XVIII, глава 6). Еще раньше,
в книге VIII, рисуется колоритная картина суда под председательством
старшего судьи Пейджа. В 1739 году Пейд-жу было под девяносто, но он еще
выезжал в Западный округ на сессии. В судейском фольклоре бытовало немало
"историй", подобных той, что рассказал Партридж. Короче говоря, на спокойную
жизнь Филдингу не приходилось рассчитывать. Проводить целые дни в седле,
наспех вникать в суть дела, наскоро завязывать отношения с коллегами и
обезвреживать судей - на это его хватало, пока было здоровье. А не хватало
по-прежнему денег, и он снова задумывается о приработке. Явилась мысль
написать учебное пособие по уголовному праву, однако этот проект не
осуществился*. Источник дохода и новая сфера приложения сил откроются уже
через пару лет: Филдинг засядет за романы. Однако и в годы учения в Темпле
его литературные способности не оставались втуне: их затребовал "Боец"
("Champion").
Это была, в сущности говоря, газета на четырех полосах, выходившая
трижды в неделю; стоила она полтора шиллинга. Наряду с обзором новостей и
объявлениями "Боец" давал обстоятельный комментарий "от редакции" - обычно в
форме передовицы. Одним словом, газета как газета, и даже имелось "лицо", от
имени которого она якобы издавалась: капитан Геркулес Винигар
(действительный обладатель этого имени был боксером). Капитан рекомендовался
блюстителем нравов и искоренителем зла. Призвав на подмогу умудренного
жизнью отца, двух бездельников-сыновей и еще кое-кого из родственников,
капитан Винигар обещал с неослабным вниманием следить за ходом событий. Мы
увидим здесь много схожего с кружком сэра Роджера де Коверли, тридцатью
годами раньше воссозданным на страницах "Зрителя" Аддисоном и Стилом. Однако
у Филдинга знакомые типы выступают ярче, живее, и сам "Боец" стоит к жизни
ближе, чем благовоспитанный "Зритель".
Первый номер вышел 15 ноября 1739 года, и в первоначальном своем виде
газета продержалась около трех лет (позднее были попытки возобновить ее с
другим составом сотрудников, однако эти старания ничем не увенчались). Что
касается активного сотрудничества в газете самого Филдинга, то оно было еще
более кратким. Начал он это предприятие с Джеймсом Ралфом (возможно, были и
еще помощники). После давнего соавторства в "Щеголе из Темпла" сатирики и
публицисты склоняли их имена вместе, хотя со своей стороны заокеанский
собрат сделал немного, чтобы рассчитывать на внимание общества. Несколько
стихотворений и пьес (в основном, на старые сюжеты) спасли его от
прижизненного забвения, однако в глазах большинства он оставался курьезной
фигурой, пока в 1740-е годы его не отметили покровительством весьма
влиятельные лица. В минуту отчаяния он даже переметнулся на сторону Уолпола.
Тогда-то Филдинг и привлек его в газету, и в целом Ралф оправдал доверие.
Кроме них, в деле было еще пять пайщиков. Считалось, что политический раздел
ведет Ралф, хотя Филдинг писал в него постоянно. Из редакции газеты он вышел
в 1741 году: сам он называл июнь, остальные компаньоны помечали его уход
несколькими месяцами раньше.
Однако именно острые, боевые публикации Филдинга задали газете тон в
начальный период ее существования. Всего по июнь 1740 года он написал не
менее 64 передовиц, что выясняется довольно просто: в 1741 году газетные
материалы вышли отдельным изданием, и мы знаем, какими инициалами Филдинг
подписывал свои статьи. Есть основания думать, что написал он гораздо
больше, нежели эти 64 передовицы*. Кроме того, он продолжал активное
сотрудничество в газете на протяжении еще почти года, однако эти номера
комплектно не переиздавались и соответствующие материалы до последнего
времени не включались в сочинения Филдинга. Цельной подборки не сохранилось,
но из того, чем мы располагаем, явствует, что запал Филдинга не иссяк и из
"Бойца" он ушел по принципиальным идейным соображениям. Самое удивительное,
что ему, похоже, наскучила постоянная газетная травля Уолпола. Одно дело -
прозревший Ралф, а Филдингу эти бесплодные бумажные баталии уже приелись.
Отличительной чертой "Бойца" была его ярая оппозиционность, иначе
говоря, газета постоянно наводила критику на Уолпола, снабжая его различными
псевдонимами. Их было множество: Медный лоб (за беспардонность и, возможно,
с намеком на богатство), Фураж (за взяточничество в бытность военным
министром еще при королеве Анне*), Боб-добытчик (этот был уже у Гея, в
"Опере нищего") - всех его кличек не перечесть. Противников Уолпола сплотила
общая цель: свалить первого министра. После "акцизного кризиса" 1733 года
власть стала уходить из его рук. Он довольно успешно провел выборы 1734
года, однако все чаще доводилось ему идти на компромиссы. В 1737 году после
долгой и мучительной болезни умерла его наперсница - королева Каролина; за
ее приверженность правительству оппозиция была настроена против нее до такой
степени, что едва не решила воздержаться даже от символического выражения
скорби. В письме к Литлтону, приятелю Филдинга, лорд Честерфилд прямо
высказался в том роде, что пэрам, не состоящим на жалованье, следует
игнорировать государственный траур.
Международная обстановка тем временем накалялась. Уже несколько лет в
купеческой общине зрело недовольство Испанией, грабившей британские торговые
суда. Эти шовинистические настроения были на руку оппозиции. И все эти годы
Уолпол как мог удерживал страну от войны: в Европе, заметил он как-то
королеве, прошлым летом полегло 50 000 человек, но ни одного англичанина
среди них не было. Однако в определенный момент сохранение мира стало не по
силам и Уолполу. В начале 1738 года в палату общин был вызван для дачи
показаний капитан торгового судна Роберт Дженкинс. Капитан предъявил
парламентариям собственное ухо, сохранявшееся в бутылке с рассолом. Ухо,
объяснил он, ему отрезала испанская береговая охрана в Гаване. Вполне
возможно что это была правда, однако печальный эпизод имел место в 1731 году
и с тех пор Испания проявляла более сдержанное отношение к английскому
торговому флоту. Несмотря на давность причиненной обиды, общественное мнение
всколыхнулось. Искусство отсрочек и проволочек на этот раз не выручило
Уолпола. В октябре Англия начала военные действия против Испании, развязав
так называемую "войну за ухо Дженкинса" и на многие годы увязнув в
европейских конфликтах. Причина казалась уважительной: колониальная торговля
выгодна, она отвечает национальным интересам. Только что может быть выгоднее
мира, столь долго сохранявшегося при Уолполе? "Это ваша война, - сказал он
своему воинственному министру, герцогу Ньюкаслу. - Желаю успеха".
Начало обнадеживало. Адмирал Эдвард Верной захватил беззащитный
Портобелло, и этот ничтожный успех вызвал на родине несообразное ликование.
Однако в ходе войны сопротивление испанцев возрастало, и попытка Вернона
захватить важный торговый порт Картахену окончилась полной неудачей. План
был таков: ударом с суши и моря смести фортификации и отбить богатые галеоны
{Испанское военное судно особо прочной постройки.}. Но операцию плохо
продумали, средств не хватало (на флот их вообще отпускали в обрез, да и те
разворовывали), боевая подготовка была плохой. В довершение всего военные
действия на суше были доверены бездарному генералу Вентворту. Впечатляющую
картину этой экспедиции, потерявшей девяносто процентов своего состава, дал
ее участник Тобайас Смоллетт в романе "Родрик Рэндом", опубликованном семь
лет спустя. С горьким сарказмом отзывается он о "высокой стратегии":
"И снова злокозненные люди воспользовались случаем, чтобы поносить
командование, утверждая, что (...) оно не только бесполезно тратило время,
весьма драгоценное вследствие приближения периода дождей, но и позволило
испанцам оправиться от страха, вызванного приближением английского флота,
превосходившего по крайней мере втрое своей численностью любой флот,
появлявшийся доселе в этой части света. Но если мне будет разрешено
высказать свое суждение по сему вопросу, я бы приписал эту проволочку
благородству наших начальников, пренебрегавших теми преимуществами даже над
врагом, какие предоставила им фортуна".
Неудачным было и нападение на Сантьяго-де-Куба. Война бессмысленно
затягивалась, и только контрабандисты извлекали из нее выгоду.
В такой обстановке, постоянно накаляемой "Бойцом", проходили последние
два года правления Уолпола. Время от времени под обстрел попадал Колли
Сиббер, но и тогда "Боец" умудрялся задеть первого министра.
Правительственный "Дейли газеттер" не остался в долгу и повел травлю
Филдинга: Уолпол-де его облагодетельствовал, а он отплатил злом. В одной из
публикаций газета изображает его уличным скандалистом: он распаляет толпу
песенками из "Мальчика-с-пальчик", вследствие чего посылают за властями. В
похожей роли выведен он в "Апологии" Сиббера, так что, может статься, к той
газетной статье приложил руку Теофил, пробовавший силы в публицистике. Мотив
неблагодарности возникает все чаще, и наконец поздней осенью 1740 года
выходит памфлет, где обнародуется слух о том, что Уолпол, уступив уговорам,
деньгами поручился за Филдинга, которого где-то в провинции кредиторы упекли
под стражу. (Свидетельств в пользу этой истории нет, однако и дыма без огня
не бывает.) Сам Филдинг в передовице от 4 октября 1740 года сделал
полупризнание в том, что кое-чем он обязан первому министру: в свое время он
получил от шарлатана по имени Роберто несколько "пилюль",
"воспрепятствовавших публикации книги, в которой я высмеивал его искусство и
за которую - будь она опубликована - он грозил затаскать меня по судам". О
какой "книге" идет речь, единого мнения нет. Скорее всего, это "Джонатан
Уайльд", вышедший в свет в 1743 году, но в рукописи, как полагают, готовый
много раньше. Возможно и то, что упомянутая "книга" была тогда же
уничтожена, и наши догадки ровным счетом ничего не стоят.
Помимо политики "Боец" давал живые очерки нравов, аллегории в манере
Лукиана*, обещавшие "Путешествие в загробный мир", и время от времени
литературную критику. Некоторые соображения, изложенные во вступительных
главах к книгам "Тома Джонса", Филдинг впервые высказал на газетных
страницах: о необходимости равновесия, иными словами о Золотой Середине (15
марта 1740 года), о вреде злонамеренной критики (27 ноября 1740 года).
Однако в большинстве случаев разговор о литературе и театре заходил в связи
с Сибберами - в первую очередь в связи с Колли Сиббером.
Как уже говорилось, Филдинг часто подставляет поэта-лауреата вместо
Уолпола; впрочем, и в собственном качестве Сиббер удостаивается внимания -
особенно после публикации в апреле 1740 года его знаменитой "Апологии".
Начать с того, что сочинение автобиографии большинством современников
толковалось как непростительный эгоцентризм - в литературе этот жанр еще
недостаточно обосновался. Аффектированный, жеманный стиль Сиббера вызвал
множество нареканий, за погрешности против грамматики ему сурово
выговаривали приверженцы Попа. При этом нельзя было отрицать, что Сиббер
прожил интересную жизнь (он еще проживет целых семнадцать лет, чего,
понятно, никто не знал). Больше того, он всегда был в центре событий, и его
обзор театральной жизни остается по сей день драгоценным первоисточником для
историка театра. Занятная и искренняя книга Сиббера вряд ли заслуживает
эпитетов, которыми ее награждали: "развязная", "пустая" - это, скорее, об
авторе "Апологии", нежели о ней самой. У Филдинга одно время были очень
скверные отношения с обоими Сибберами, только непутевая Шарлотта Чарк еще
пользовалась его расположением. Обойди "Апология" молчанием его театральную
деятельность, он и тогда бы непременно искал, к чему придраться. И как раз с
ним-то добродушный Сиббер не стал церемониться. Неудивительно, что "Боец" с
лихвой возместил обиду.
О хеймаркетской труппе Сиббер рассказывает в середине книги. Несколько
лет назад, повествует он, ее сколотил "нетвердый рассудком" человек - и
дается его весьма нелицеприятный портрет:
"Этому предприимчивому господину, вовсе не заслуживающему того, чтобы
упоминалось его имя, хватило ума понять, что превосходные пьесы, сыгранные
скверными актерами, произведут жалкое впечатление; посему он почел
необходимым представить публике отличнейшие вещи, в которых прекрасную
поэзию, полагал он, не загубит даже глупейший из актеров. Он сообразил и то,
что при его крайней нужде в деньгах он скорее преуспеет в разнузданной
брани, нежели в пристойном развлечении, что он покорит толпу, лишь
взбаламутив Канал и закидав грязью высших; что приобретет значение в глазах
окружающих, лишь последовав совету Ювенала:
"Aude aliquid brevibus Gyaris, carcere dignum
Si vis esse aliquis ..." {*}
{* "Хочешь ты кем-то прослыть? Так осмелься на то, что достойно Малых
Гиар* да тюрьмы..." Ювенал, Сатира I.}
Итак, не собираясь умирать от скромности, он принялся за дело и сочинил
несколько возмутительных фарсов, в которых не убереглось от нападок ни
единое украшение человечества: религия, законы, правительство, священники,
судьи и министры - все было повержено к стопам Геркулеса-сатирика. В
намерении не щадить ни друзей, ни недругов сущий Дрокансер; домогаясь
бессмертия своей поэтической славе, подобно новому Герострату, он спалил
собственный театр, когда в ответ на его писания последовал парламентский акт
против сцены. Я не стану напоминать образчики его ремесла, дабы и невольно