Страница:
перепевающих его темы ("Дон Кихот-девица", "Духовный Дон Кихот"), и пьес и
поэм, продолжающих историю Рыцаря Печального Образа из Ламанчи. В 'Томе
Джонсе", несмотря на некоторую схожесть Партриджа с Санчо Пансой, прямой
связи с "Дон Кихотом" меньше, чем в "Джозефе Эндрюсе", но живительный дух
его - реализм без всякого цинизма, сострадание без слезливости, остроумие
без злобы - пронизывает произведение этого ученика Сервантеса.
При достаточном старании исследователь может выискать в "Томе Джонсе"
непрямые заимствования у кого-нибудь еще - например, у Поля Скаррона,
популярного французского автора комических романов середины XVII века. Но
это явно не глубокий "источник", и совпадения тут могут быть только в
мелочах. Нельзя анализировать "Тома Джонса" и в традициях плутовского романа
- разве что в самом общем плане. Сравнения с подлинными пикаресками -
"Ласарильо с Тормеса" (1554) или "Плут Паблос" (1626) Кеведо - сразу же
выявят различия. Там плутовской герой, пикаро - это плут в самом настоящем
значении этого слова: мошенник, хитрый бездельник. А Джозеф или Том - скорее
простаки в мире растленных или изощренных хапуг. На английской почве более
близки плутовскому роману ранние произведения Смоллетта; даже Моль Флендерс
у Дефо, если не брать в расчет ее пол, - отчасти пикаро. Нет, Филдинг видел
свою задачу в другом.
Он и сделал другое: приспособил высокие жанры классической литературы к
современному ему жизненному материалу. Он попытался сделать в прозе то, что
сатирики-августинцы сделали в ироикомической поэзии: не трогая модные тогда
формы, расширил границы древних. К его творчеству как раз применим старый,
мало и пренебрежительно используемый теперь термин: "неоклассицизм". Он
пишет о 40-х годах XVIII века в формах, выработанных двухтысячелетней
традицией.
Одно из величайших новаторств его романа состояло в том, что
предваряющие каждую книгу главы (прием, впервые использованный в "Джозефе
Эндрюсе") он превратил в нечто вроде непринужденных бесед с читателем на
литературные и моральные темы. Конечно же, повествователь в этих главах - не
сам "реальный" Филдинг, а скорее особый рупор авторских идей, акцентирующий
одни стороны характера писателя и замалчивающий другие. Нам известно, что
обстоятельства жизни Филдинга, его настроения часто не соответствовали тону
этих бесед. Подобно Моцарту, он умел смеяться, когда в "реальной" жизни
происходили мрачные, даже трагические события. Так что наивно оптимистичный,
всегда веселый Филдинг - это заблуждение, вспомните его жизнь.
В самом деле, многие поколения читателей, смакуя благодушное
повествование с ироническим комментарием, ощущали, будто рядом с ними в
комнате находится милый, сердечный собеседник:
"Исследуйте свое сердце, любезный читатель, и скажите, согласны вы со
мной или нет. Если согласны, то на следующих страницах вы найдете примеры,
поясняющие мои слова; а если нет, то смею вас уверить, что вы уже сейчас
прочли больше, чем можете понять; и вам было бы разумнее заняться вашим
делом или предаться удовольствиям (каковы бы они ни были), чем терять время
на чтение книги, которой вы не способны ни насладиться, ни оценить. Говорить
вам о перипетиях любви было бы так же нелепо, как объяснять природу цветов
слепорожденному, ибо ваше представление о любви может оказаться столь же
превратным, как то представление, которое, как нам рассказывают, один слепой
составил себе о пунцовом цвете: этот цвет казался ему очень похожим на звук
трубы; любовь тоже может показаться вам очень похожей на тарелку супа или на
говяжий филей".
Филдинг явно получает удовольствие, пользуясь правами тирана,
поставленного для блага читателей". Он не задирает нас, как Свифт, не
надоедает, навязываясь с откровенностями, как Стерн. С добродушной заботой о
нашем же благе он ставит нас м наше законное место. Естественная для него
форма выражения - не морализаторское эссе, а перескакивающая с одного на
другое беседа, мастерами которой были в лучшие дни радиотрансляций Д. Б.
Пристли и Ч. С. Льюис. Со своим запасом анекдотических историй и вкусом к
простому слову Филдинг мог бы стать непревзойден-ным радиокомментатором.
Фильм "Том Джонс", поставленный Тони Ричардсоном в 60-е годы, уловил и
передал много привлекательных черт романа - не один здоровью смех, но и
тонкую иронию, и разящую сатиру. Другие же особенности произведения,
естественно, не поддались переводу на язык кино. В распоряжении Ричардсона
было недостаточно средств чтобы выявить, например, четко выверенную
симметрию в конструкции обмана. Не справился он и с якобитским мятежом,
тонко вплетенным в центральную часть романа Филдинг - тот мог положиться на
полное знание событии своими читателями; и биографу доступно, как это
сделано у меня, дать краткий обзор 1745 года, но кинорежиссеру трудно
разорвать фильм, чтобы проследить судьбу Претендента ("Тем временем,
вернувшись в долину..."). И все-таки благодаря киноверсии многие впервые
познакомились с романом и прочли его после фильма. Знаменательно что и сам
Филдинг не гнушался средств массовой коммуникации своего времени*.
"Том Джонс" утвердил положение Филдинга как одного из величайших
писателей современности. Но не успел еще роман выйти в свет, как извилистый
жизненный путь писателя сделал еще один поворот. В конце 1748 года, когда
Филдангу не было и сорока двух лет, он ступил на новое поприще.
Глава VI
СУДЕЙСКОЕ КРЕСЛО (1748-1752)
За 1748 год в городском суде Вестминстера появилось два вакантных
места. Указом от 20 июля на пост мирового судьи в этом округе был назначен
Генри Филдинг. Вступление в должность состоялось 15 октября, на следующий
день нового судью привели к присяге. Годом раньше его выдвигали на пост
судьи в графстве Мидлсекс. Но поскольку судейская должность во всех
графствах была связана с определенным имущественным цензом (в Вестминстере
этого не требовалось), то принять присягу в Мидлсексе Филдинг не смог. Судя
по недавно опубликованным данным, еще прежде Филдинг получил место главного
управляющего при хранителе Нью-Фореста {Лесистый район на юге Англии.},
герцоге Бедфордском (протекцию ему составил сам хранитель). Назвать эту
должность синекурой никто не посмел бы, а кроме того, от нее пришлось бы
отказаться, займи Филдинг место судьи в Мидлсексе. Однако для начала и это
было неплохо. В "Якобитском журнале" Филдингу не раз доводилось защищать
интересы герцога; теперь он всячески старался наладить отношения с этим
вельможей при посредничестве его агента Роберта Батчера.
Для Филдинга начинался последний и в некотором отношении самый почетный
этап его беспокойной карьеры. Кому десять лет назад могло прийти в голову,
что беспечный писака займет судейское кресло! Он заранее готовился выслушать
колкости по поводу нового назначения, и ждать пришлось недолго.
Оппозиционные газеты, вроде "Старой Англии", высмеивали неосновательность
его юридических знаний (что, кстати сказать, было несправедливо), изображали
Филдинга стихоплетом, раз-другой сунувшим нос в свод законов. "За время
испытательного срока в суде я прочел несколько пьес да сочинил пару
памфлетов. Лучшей подготовки к судейской практике не придумаешь" - такие
признания навязывали Филдингу его недоброжелатели. Серьезнее были обвинения
в близости к правительству, особенно к новому министру кабинета герцогу
Бедфордскому. Достаточно прочесть сатирическую автобиографию Филдинга на
страницах "Старой Англии", чтобы понять, какой нелицеприятный образ нашего
героя создавала тогда пресса: "Охотник за чужими состояниями, нахлебник у
собственных содержанок, я проигрался во всех тавернах и залез в долги к
своим домохозяевам и их слугам; в злачных местах обобрал уличных девок;
обманул доверие своих благодетелей как чиновник, христианин, судья и
драматург; подвизался за гроши у книгопродавцев и в газетах; сочинял
пасквили на людей добродетельных и воспевал приключения лакеев; составил
жизнеописания доносчиков; погубил сцену, опозорил прессу, натравил на нее
закон; не заплатил ни пенни домовладельцам за целые десять лет, обвел вокруг
пальца всех лавочников и виноторговцев в округе; одурачил да еще и разбранил
всех друзей; потерял наличные, кредит и доверие, а заодно истощил милосердие
всех на свете; и вот, преследуемый кредиторами и судебными исполнителями,
слыша со всех сторон вопли и проклятия мною обиженных, я не только уцелел,
но еще ухитрился проникнуть в благословенные места, куда нет хода
злоумышленникам.
И так далее. Некоторые обвинения можно было услышать и прежде, но на
этот раз особенный упор почему-то делается на склонность Филдинга к выпивке.
Наше представление о характере писателя трудно согласовать с тем, что он
будто бы "истощил милосердие всех на свете". К сожалению, остальные пункты
обвинения, весьма вероятно, имеют под собой какую-то почву.
"Главная причина нападок на Филдинга проста: ему все более
покровительствовал герцог Бедфордский. Без сомнений, место судьи ему
досталось по настоянию герцога, перед которым ходатайствовал Джордж Литлтон.
Потомок богатого и знатного рода, он в 22 года унаследовал титул от старшего
брата и сразу примкнул к оппозиции правительству Уолпола. Когда Уолпол вышел
в отставку, герцог стал набирать сторонников (их прозвали "бандой из
Блумсбери") и при Пеламе вошел в правительство. Кроме того, он заслужил
местечко в истории как один из первых энтузиастов крикетаЛрей и Хорас
Уолпол, оба хлебнувшие горя из-за игры в Итоне, не упускали случая пройтись
по адресу "поганых крикетистов"; остается надеяться, что рослый и
мускулистый Филдинг сохранил более приятные воспоминания о школьном крикете.
Войдя в правительство, герцог с некоторым шиком обосновался в Бедфорд-Хауз в
верхней части площади Блумсбери. Вплоть до 1800 года за особняком
простирался пустырь, но потом бурное строительство во владениях Бедфордов
заполнило домами весь район до нынешней Рассел-Сквер.
Что до его фаворита, клиента, подпевалы - по-всякому называли Филдинга,
- то он в ту пору перебирался с квартиры на квартиру. Осенью 1748 года, по
возвращении из Западных графств и накануне вступления в судейскую должность,
Филдинг ненадолго поселился на Браунлоу-стрит, улочке, замыкавшей тогда
верхний конец Друри-Лейн. Через несколько недель он уже перебрался в особняк
Мердз-Корт на Уордур-стрит - в самом центре нынешнего Сохо. Забавно, что
Филдинг вершил правосудие как раз в том районе, репутация которого вряд пи
порадовала бы моралистов того времени*. Но уже в начале декабря Филдинг
снова переселился - в этот раз на продолжительное время - в большой дом на
западной стороне Боу-стрит, в двух шагах от нынешнего здания Оперного театра
"Ковент-Гарден". Здесь ему предстояло и жить, и исполнять обязанности
мирового судьи: нередко важные должностные лица жили там же, где и служили -
например, Пепис квартировал в Адмиралтействе. На Боу-стрит судебная зала
помещалась в цокольном этаже, жилые комнаты - выше. Участок же, как легко
догадаться, принадлежал герцогу Бедфордскому, который сдал его сроком на
двадцать один год прежнему судье, знаменитому сэру Томасу де Вейлу.
Любопытно, что, хотя де Вейл умер в 1746 году, именно его душеприказчики
передали все помещение Филдингу. Юридически дом перешел во владение Джона
Филдинга лишь в 1766 году, когда он заплатил герцогу Бедфордскому
единовременно триста фунтов и еще десять фунтов ренты. Сразу после де Вейла
дом занимал судья Грин, но 14 ноября 1748 года он вышел из корпорации
юристов, и 9 декабря сюда въехал Филдинг. Это самый известный его адрес.
Тремя днями позже Филдинг писал герцогу с просьбой сдать ему дом (или
несколько домов) за годовую плату в сто фунтов. Это и был бы его
имущественный Ценз на должность судьи в Мидлсексе. Тогдашняя практика
позволяла человеку занимать одновременно судейские посты в городе и в
графстве, тем более что в данном случае юрисдикция графства простиралась
вплоть до центра Лондона, где имелись такие рассадники порока, как кварталы
Сент-Джайлз и Сент-Джордж. Понятно, что эффективная борьба с преступностью
требовала сотрудничества между властями города и графства*. Через несколько
дней после отправки письма Филдинг получил согласие герцога и 19 декабря
снова обратился к нему - уже с благодарственным посланием: "Нет таких слов,
чтобы выразить мою признательность несравненной доброте Вашей светлости..."
Заняв судейское кресло, пришлось отказаться от места управляющего, но жертва
была невелика. Поначалу герцог Бедфордский собирался сдать в аренду Филдингу
несколько домов по Боу-стрит и Бедфорд-стрит. Потом он передумал и предложил
Филдингу недвижимость на Друри-Лейн - за сто тридцать пять фунтов в год.
Герцог приобрел эти дома вблизи от театров сравнительно недавно и уже сдал
один дом Дэвиду Гаррику, а другой - опытному антрепренеру Джеймсу Нейси,
который в былые времена ставил филдинговские пьесы в Хеймаркете. Новому
судье была назначена номинальная плата за аренду в тридцать фунтов, но, как
обнаружил после смерти Филдинга его брат, за землю ни разу "не было уплачено
ни одного шиллинга". Долг составил 712 фунтов, но герцог его простил по
истечении срока аренды. Все это, впрочем, еще впереди. А 13 января 1749 года
Филдинг только принял присягу в качестве нового судьи Мидлсекса; церемония
повторилась, когда через полгода, в согласии с цензом, были подтверждены его
имущественные права. Понятно теперь, почему в посвящении к "Тому Джонсу",
опубликованному в феврале 1749 года, выражается "благодарность герцогу
Бедфордскому за его княжеские милости". Долг платежом красен, а
недоброжелательная критика затаила за пазухой еще один камень {Об этой и
других сделках между герцогом и Филдингом см. важную статью Баттестинов*.
Там впервые напечатаны 18 писем Генри Филдинга, его брата, второй жены и
сына. Среди прочего мы узнаем из этой переписки о печальном состоянии
писателя из-за развившейся подагры. В письме к доверенному лицу герцога от
21 ноября 1749 года в первых же строках сообщается: "Я еще не в состоянии -
бог весть когда смогу - стоять на ногах..." Тогда под подагрой понимали
целый ряд заболеваний - от артрита до ревматизма. - Прим. авт.}.
Особняк на Боу-стрит с 1739 года, когда его занимал сэр Томас де Вейл,
оставался центром уголовных расследований на протяжении более века
(Скотленд-Ярд был основан лишь в 1891 году). Де Вейл воевал в чине
полковника при герцоге Мальборо; судьей он стал в возрасте 45 лет в том
самом году, когда Филдинг вернулся из Лейдена. В 1730-е годы де Вейл сделал
очень много для того, чтобы очистить столицу от преступников, он даже сумел
покончить с несколькими шайками мошенников, наследовавшими опыт Джонатана
Уайльда. Во время "пьяного бунта" 1736 года де Вейл беспощадно расправился с
вожаками, и в схожих обстоятельствах Филдинг воспользуется этим уроком.
Ревностный приверженец ганноверской династии, покойный судья зорко слепил за
всеми, кого подозревали в симпатиях к якобитам, стало быть, за всеми
католиками. Во время мятежа де Вейл самолично арестовал безобидного лорда
Диллона в его поместье в Барнете: у ирландских католиков Диллонов верность
Стюартам была в крови, и не ударив палец о палец, просто в силу
исторического прецедента его лордство в 1745 году попал в изменники*. Кроме
того, де Вейл собирался вести в бой отряд вестминстерской милиции, но
отступление Претендента из Дерби лишило судью возможности отличиться. За год
до этого он был возведен в рыцарское достоинство, подавив очередные
беспорядки среди разномастной челяди на Пэитон-стрит (туда частенько
захаживал Филдинг). Де Вейл умер от инсульта в 1746 году*.
До Филдинга место судьи на Боу-стрит пустовало недолго. Преемник ничуть
не уступал де Вейлу, и энергичные усилия обоих по искоренению преступности
вполне сравнимы. Отметим, правда, что речь шла о преступности, как понимали
это слово в то время. Филдингу выпала роль, напоминающая не столько
нынешнего английского судью-магистрата, сколько полицейского чиновника в
европейских странах. Он занимался, например, розыском преступников,
поскольку непосредственно ему подчинялся маломощный корпус констеблей. Среди
главных его обязанностей было также поддержание общественного порядка, и,
случись надобность в "чтении Закона о мятеже", именно Филдингу предстояло
торжественно огласить его решительные меры. Там были, например, такие
пункты: "Постановляется... буде какие-то люди беззаконно, мятежно и буйно
соберутся вместе ради нарушения общественного покоя и буде они начнут
беззаконно валить или разрушать какую-либо церковь, или часовню, или иное
здание, предназначенное для религиозных обрядов, или жилой дом, амбар,
конюшню или другое строение, то таковое действие объявляется уголовным
преступлением, хотя бы в нем участвовали священнослужители, и нарушители
покоя, соответственно, приравниваются к преступникам и должны принять
смерть..." Обязанности у Филдинга были, скажем прямо, не из легких.
Новый судья довольно скоро почувствовал их бремя: уже 2 ноября пришлось
осудить "распущенную бездельницу, нарушительницу покоя, не сумевшую дать
толкового отчета в своих действиях". На протяжении первого месяца судейской
практики он разбирал дела самого разного рода, в основном - воровство рубах
или постельного белья. Однажды ему попалась кража железной кочерги и метлы.
Интереснее было, выражаясь профессиональным языком, дело одной девицы,
которая не сумела прокормить незаконнорожденного ребенка. Ей повезло, что
она попала к Филдингу, а не к кому другому - не к мистеру Трэшеру, например,
судье-проходимцу из романа "Амелия". Еще одно дело: 9 декабря 1748 года
Филдинг приговорил к каторжным работам мужчину, обокравшего священника.
Через неделю на Боу-стрит предстал - бывают же такие совпадения! - "некто
Джонс", обвиняемый в том, что "предыдущей ночью без всякого к тому повода
оглоушил мотыгой молодую женщину". В суде разбирался целый ряд таких дел,
большинство подследственных уже находились под стражей; наиболее серьезных
преступников отсылали в Ньюгейт и другие тюрьмы со строгим режимом
(насколько он вообще был возможен в рамках продажной пенитенциарной системы;
стража подкармливалась за счет заключенных, состоятельные узники взятками
покупали себе поблажки, а иной раз даже свободу).
Похоже, Филдинг не обольщался насчет своей миссии. Со времен беспутной
и безденежной молодости он сохранил ясное представление о жизни на дне
Лондона, а годы в адвокатуре научили его в житейских недоразумениях, в
нищете и лишениях видеть основные причины преступности. Фальшивомонетчики,
проститутки, мелкие жулики и вымогатели сидели на скамье подсудимых
вперемешку с убийцами и грабителями. Конечно, среди них были и законченные
негодяи. Но тогдашний уровень юриспруденции не позволял уверенно отделить их
от горемык и злосчастных жертв общественного распорядка. С самого начала
Филдинг показал себя строгим судьей, хотя в нашем распоряжении есть
свидетельства, что он в то же время оставался справедлив (можно добавить:
справедлив - в рамках системы). Враги писателя, как мы видим, готовы были
попрекать его чем угодно, но даже они не выдвинули ни одного серьезного
обвинения по поводу его действий в суде.
Нельзя умолчать о дошедшей до нас крайне неприятной "зарисовке с
натуры" на тему: как жили на Боу-стрит. Хорас Уолпол поведал, как двое
светских людей, Ригби и Батхерст, "прошлым вечером потащили слугу,
пытавшегося застрелить одного из них, к Филдингу, который, в дополнение к
прежним своим занятиям, стал - по милости мистера Литлтона - судьей
Мидлсекса. Филдинг велел им передать, что он ужинает, и просил явиться на
следующий день. Оба господина, не склонные мириться с подобной вольностью,
вихрем взлетели по лестнице наверх; они нашли судью в компании одного
слепца, трех ирландцев и девицы; перед ними на одном блюде лежали холодный
барашек и кусок окорока, и скатерть была серой от грязи. Филдинг нимало не
смутился и даже не предложил вошедшим сесть. Ригби нередко видел, как
Филдинг приходил клянчить пару гиней у сэра Чарлза Хэнбери Уильямса, а
Батхерст был свидетелем того, как Филдинг напрашивался к его отцу на обеды;
поэтому наши господа не стали с ним церемониться, а просто взяли кресла и
уселись; судья перед ними извинился".
Все биографы Филдинга склонны с крайним скептицизмом относиться к этой
истории (она датируется маем 1748 года). Я же нахожу ее вполне достоверной.
Хорас Уолпол множество раз засвидетельствовал свое предвзятое отношение к
Филдингу, и поэтому за столом у Филдинга, скорее всего, сидели вполне
достойные люди: слепец - это его сводный брат Джон (о нем я еще скажу
подробнее), а беспутной девицей могли счесть его жену Мэри (хотя в этом
пункте я не спешу согласиться с остальными биографами). Во всяком случае,
вполне возможно, что и после своего назначения судьей Филдинг продолжал жить
безалаберно и запросто. Сорокалетние привычки не исчезают за пару недель.
Ему приходилось много работать, а помещения были тесные, воздух спертый, и
вполне естественно, что он хотел хорошенько расслабиться по вечерам. Я бы
очень удивился, если бы выяснилось, что те три ирландца пришли к нему
потолковать о сложных вопросах юриспруденции. Да, Филдинг бывал и брюзглив,
и несдержан, и мы погрешим против истины, приписывая ему неизменную
тактичность обращения или светские манеры.
В конце концов, он вел жестокую войну в крайне неблагоприятных
условиях. Его могли поднять днем и ночью, а отдых (хотя как бы он его
выкроил?) - отдых уже не восстанавливал сдавшее здоровье. Вокруг лежали
лондонские трущобы; печально знаменитый приход Сент-Джайлз был в пяти
минутах ходьбы от Боу-стрит, а чуть дальше - "округ Друри", где в театрах
служило меньше народу, чем в публичных домах. В распоряжении Филдинга было
очень мало людей. На весь приход Сент-Джайлз с населением в тридцать тысяч
человек он мог выделить только пять констеблей, десять старшин округа,
десять дорожных смотрителей и десять мусорщиков. В округе
Сент-Мэри-ле-Стрэнд на две с половиной тысячи жителей приходились один
констебль и двое мусорщиков. В округе Ковент-Гарден один выборный с
помощником и четырьмя констеблями отвечали за порядок среди пяти тысяч
жителей. (Позднее я подробно объясню их задачи. Пока же следует подчеркнуть,
что на Боу-стрит еще не создан корпус профессиональных полицейских:
организацией такого корпуса мы обязаны братьям Филдингам.)
Успешно справляться с такой работой в XVIII столетии мог только хорошо
обеспеченный человек, в чем Филдинга никак не заподозришь. Например, Ральфу
Аллену удавалось быстро решать возникавшие проблемы только потому, что у
него были деньги, он мог нанять сколько нужно людей и каждого обеспечить
работой. Но и Филдинг, как мог, сражался на своем посту. Конечно, он мечтал
о должности повыше: в глубине души он еще лелеял надежду пробиться в Суд
королевской скамьи, по стопам деда с материнской стороны. Позднее его
двоюродный брат, в ту пору незаметный чиновник, станет судьей в Судах по
делам казначейства и общегражданских исков. Но Гулды это Гулды, и Филдинг им
не чета: беспорядочная жизнь, беспутное существование, скверная репутация,
скандальный брак - вот все, что он имел. И печальнее всего, что уходило
здоровье.
Из-за деловой суеты все последние месяцы Филдинг не мог уделять
должного внимания дому. Между тем в семействе прибавилась еще одна дочь,
крещенная именем Мэри Амелия 6 января 1749 года в церкви Сент-Пол в приходе
Ковент-Гарден. К несчастью, ей довелось прожить лишь одиннадцать месяцев. За
неделю до рождества ее отпели в той же церкви. Хотя Филдинг проживал в
приходе Сент-Пол, родные места были рядом. Приятнейшими были прогулки в
недавнее прошлое - в приход Сент-Мартин. Редко кому удавалось, столь часто
меняя адреса, в сущности говоря, никуда не уезжать. Вся его жизнь в Лондоне
уместилась на пятачке в четверть квадратной мили. Филдинга-драматурга,
студента-юриста, молодого адвоката и, наконец, судью окружали одни и те же
хорошо знакомые ему кварталы между Темпл-Бар и Чаринг-Кросс. Тогда, как и
нынче, карьеристы старались поскорей отделаться от прежних знакомств, забыть
улицы, где они бедокурили в юности. А Филдинг не изменял своему кварталу.
Если он прежде, в театральную пору своей жизни, был завсегдатаем таверны
"Роза" на Рассел-стрит*, то, и ставши судьей на Боу-стрит, он вряд ли
удерживался от соблазна забежать в это близко расположенное заведение. Если
холостяком и даже в первое время после женитьбы Филдинг проводил
вечерок-другой в кофейне "Старый мясник", то трудно поверить, чтобы в зрелом
возрасте он лишил себя этого удовольствия.
К этому времени с ним жил его сводный брат Джон. Сыну генерала Филдинга
от второго брака исполнилось двадцать восемь лет. В восемнадцать он
неизвестно отчего ослеп*. Ему предстояло разделить с Генри поприще мирового
судьи, а его вклад в усовершенствование правопорядка оказался даже большим.
Но работать с Генри рука об руку ему пришлось только однажды: 19 февраля
поэм, продолжающих историю Рыцаря Печального Образа из Ламанчи. В 'Томе
Джонсе", несмотря на некоторую схожесть Партриджа с Санчо Пансой, прямой
связи с "Дон Кихотом" меньше, чем в "Джозефе Эндрюсе", но живительный дух
его - реализм без всякого цинизма, сострадание без слезливости, остроумие
без злобы - пронизывает произведение этого ученика Сервантеса.
При достаточном старании исследователь может выискать в "Томе Джонсе"
непрямые заимствования у кого-нибудь еще - например, у Поля Скаррона,
популярного французского автора комических романов середины XVII века. Но
это явно не глубокий "источник", и совпадения тут могут быть только в
мелочах. Нельзя анализировать "Тома Джонса" и в традициях плутовского романа
- разве что в самом общем плане. Сравнения с подлинными пикаресками -
"Ласарильо с Тормеса" (1554) или "Плут Паблос" (1626) Кеведо - сразу же
выявят различия. Там плутовской герой, пикаро - это плут в самом настоящем
значении этого слова: мошенник, хитрый бездельник. А Джозеф или Том - скорее
простаки в мире растленных или изощренных хапуг. На английской почве более
близки плутовскому роману ранние произведения Смоллетта; даже Моль Флендерс
у Дефо, если не брать в расчет ее пол, - отчасти пикаро. Нет, Филдинг видел
свою задачу в другом.
Он и сделал другое: приспособил высокие жанры классической литературы к
современному ему жизненному материалу. Он попытался сделать в прозе то, что
сатирики-августинцы сделали в ироикомической поэзии: не трогая модные тогда
формы, расширил границы древних. К его творчеству как раз применим старый,
мало и пренебрежительно используемый теперь термин: "неоклассицизм". Он
пишет о 40-х годах XVIII века в формах, выработанных двухтысячелетней
традицией.
Одно из величайших новаторств его романа состояло в том, что
предваряющие каждую книгу главы (прием, впервые использованный в "Джозефе
Эндрюсе") он превратил в нечто вроде непринужденных бесед с читателем на
литературные и моральные темы. Конечно же, повествователь в этих главах - не
сам "реальный" Филдинг, а скорее особый рупор авторских идей, акцентирующий
одни стороны характера писателя и замалчивающий другие. Нам известно, что
обстоятельства жизни Филдинга, его настроения часто не соответствовали тону
этих бесед. Подобно Моцарту, он умел смеяться, когда в "реальной" жизни
происходили мрачные, даже трагические события. Так что наивно оптимистичный,
всегда веселый Филдинг - это заблуждение, вспомните его жизнь.
В самом деле, многие поколения читателей, смакуя благодушное
повествование с ироническим комментарием, ощущали, будто рядом с ними в
комнате находится милый, сердечный собеседник:
"Исследуйте свое сердце, любезный читатель, и скажите, согласны вы со
мной или нет. Если согласны, то на следующих страницах вы найдете примеры,
поясняющие мои слова; а если нет, то смею вас уверить, что вы уже сейчас
прочли больше, чем можете понять; и вам было бы разумнее заняться вашим
делом или предаться удовольствиям (каковы бы они ни были), чем терять время
на чтение книги, которой вы не способны ни насладиться, ни оценить. Говорить
вам о перипетиях любви было бы так же нелепо, как объяснять природу цветов
слепорожденному, ибо ваше представление о любви может оказаться столь же
превратным, как то представление, которое, как нам рассказывают, один слепой
составил себе о пунцовом цвете: этот цвет казался ему очень похожим на звук
трубы; любовь тоже может показаться вам очень похожей на тарелку супа или на
говяжий филей".
Филдинг явно получает удовольствие, пользуясь правами тирана,
поставленного для блага читателей". Он не задирает нас, как Свифт, не
надоедает, навязываясь с откровенностями, как Стерн. С добродушной заботой о
нашем же благе он ставит нас м наше законное место. Естественная для него
форма выражения - не морализаторское эссе, а перескакивающая с одного на
другое беседа, мастерами которой были в лучшие дни радиотрансляций Д. Б.
Пристли и Ч. С. Льюис. Со своим запасом анекдотических историй и вкусом к
простому слову Филдинг мог бы стать непревзойден-ным радиокомментатором.
Фильм "Том Джонс", поставленный Тони Ричардсоном в 60-е годы, уловил и
передал много привлекательных черт романа - не один здоровью смех, но и
тонкую иронию, и разящую сатиру. Другие же особенности произведения,
естественно, не поддались переводу на язык кино. В распоряжении Ричардсона
было недостаточно средств чтобы выявить, например, четко выверенную
симметрию в конструкции обмана. Не справился он и с якобитским мятежом,
тонко вплетенным в центральную часть романа Филдинг - тот мог положиться на
полное знание событии своими читателями; и биографу доступно, как это
сделано у меня, дать краткий обзор 1745 года, но кинорежиссеру трудно
разорвать фильм, чтобы проследить судьбу Претендента ("Тем временем,
вернувшись в долину..."). И все-таки благодаря киноверсии многие впервые
познакомились с романом и прочли его после фильма. Знаменательно что и сам
Филдинг не гнушался средств массовой коммуникации своего времени*.
"Том Джонс" утвердил положение Филдинга как одного из величайших
писателей современности. Но не успел еще роман выйти в свет, как извилистый
жизненный путь писателя сделал еще один поворот. В конце 1748 года, когда
Филдангу не было и сорока двух лет, он ступил на новое поприще.
Глава VI
СУДЕЙСКОЕ КРЕСЛО (1748-1752)
За 1748 год в городском суде Вестминстера появилось два вакантных
места. Указом от 20 июля на пост мирового судьи в этом округе был назначен
Генри Филдинг. Вступление в должность состоялось 15 октября, на следующий
день нового судью привели к присяге. Годом раньше его выдвигали на пост
судьи в графстве Мидлсекс. Но поскольку судейская должность во всех
графствах была связана с определенным имущественным цензом (в Вестминстере
этого не требовалось), то принять присягу в Мидлсексе Филдинг не смог. Судя
по недавно опубликованным данным, еще прежде Филдинг получил место главного
управляющего при хранителе Нью-Фореста {Лесистый район на юге Англии.},
герцоге Бедфордском (протекцию ему составил сам хранитель). Назвать эту
должность синекурой никто не посмел бы, а кроме того, от нее пришлось бы
отказаться, займи Филдинг место судьи в Мидлсексе. Однако для начала и это
было неплохо. В "Якобитском журнале" Филдингу не раз доводилось защищать
интересы герцога; теперь он всячески старался наладить отношения с этим
вельможей при посредничестве его агента Роберта Батчера.
Для Филдинга начинался последний и в некотором отношении самый почетный
этап его беспокойной карьеры. Кому десять лет назад могло прийти в голову,
что беспечный писака займет судейское кресло! Он заранее готовился выслушать
колкости по поводу нового назначения, и ждать пришлось недолго.
Оппозиционные газеты, вроде "Старой Англии", высмеивали неосновательность
его юридических знаний (что, кстати сказать, было несправедливо), изображали
Филдинга стихоплетом, раз-другой сунувшим нос в свод законов. "За время
испытательного срока в суде я прочел несколько пьес да сочинил пару
памфлетов. Лучшей подготовки к судейской практике не придумаешь" - такие
признания навязывали Филдингу его недоброжелатели. Серьезнее были обвинения
в близости к правительству, особенно к новому министру кабинета герцогу
Бедфордскому. Достаточно прочесть сатирическую автобиографию Филдинга на
страницах "Старой Англии", чтобы понять, какой нелицеприятный образ нашего
героя создавала тогда пресса: "Охотник за чужими состояниями, нахлебник у
собственных содержанок, я проигрался во всех тавернах и залез в долги к
своим домохозяевам и их слугам; в злачных местах обобрал уличных девок;
обманул доверие своих благодетелей как чиновник, христианин, судья и
драматург; подвизался за гроши у книгопродавцев и в газетах; сочинял
пасквили на людей добродетельных и воспевал приключения лакеев; составил
жизнеописания доносчиков; погубил сцену, опозорил прессу, натравил на нее
закон; не заплатил ни пенни домовладельцам за целые десять лет, обвел вокруг
пальца всех лавочников и виноторговцев в округе; одурачил да еще и разбранил
всех друзей; потерял наличные, кредит и доверие, а заодно истощил милосердие
всех на свете; и вот, преследуемый кредиторами и судебными исполнителями,
слыша со всех сторон вопли и проклятия мною обиженных, я не только уцелел,
но еще ухитрился проникнуть в благословенные места, куда нет хода
злоумышленникам.
И так далее. Некоторые обвинения можно было услышать и прежде, но на
этот раз особенный упор почему-то делается на склонность Филдинга к выпивке.
Наше представление о характере писателя трудно согласовать с тем, что он
будто бы "истощил милосердие всех на свете". К сожалению, остальные пункты
обвинения, весьма вероятно, имеют под собой какую-то почву.
"Главная причина нападок на Филдинга проста: ему все более
покровительствовал герцог Бедфордский. Без сомнений, место судьи ему
досталось по настоянию герцога, перед которым ходатайствовал Джордж Литлтон.
Потомок богатого и знатного рода, он в 22 года унаследовал титул от старшего
брата и сразу примкнул к оппозиции правительству Уолпола. Когда Уолпол вышел
в отставку, герцог стал набирать сторонников (их прозвали "бандой из
Блумсбери") и при Пеламе вошел в правительство. Кроме того, он заслужил
местечко в истории как один из первых энтузиастов крикетаЛрей и Хорас
Уолпол, оба хлебнувшие горя из-за игры в Итоне, не упускали случая пройтись
по адресу "поганых крикетистов"; остается надеяться, что рослый и
мускулистый Филдинг сохранил более приятные воспоминания о школьном крикете.
Войдя в правительство, герцог с некоторым шиком обосновался в Бедфорд-Хауз в
верхней части площади Блумсбери. Вплоть до 1800 года за особняком
простирался пустырь, но потом бурное строительство во владениях Бедфордов
заполнило домами весь район до нынешней Рассел-Сквер.
Что до его фаворита, клиента, подпевалы - по-всякому называли Филдинга,
- то он в ту пору перебирался с квартиры на квартиру. Осенью 1748 года, по
возвращении из Западных графств и накануне вступления в судейскую должность,
Филдинг ненадолго поселился на Браунлоу-стрит, улочке, замыкавшей тогда
верхний конец Друри-Лейн. Через несколько недель он уже перебрался в особняк
Мердз-Корт на Уордур-стрит - в самом центре нынешнего Сохо. Забавно, что
Филдинг вершил правосудие как раз в том районе, репутация которого вряд пи
порадовала бы моралистов того времени*. Но уже в начале декабря Филдинг
снова переселился - в этот раз на продолжительное время - в большой дом на
западной стороне Боу-стрит, в двух шагах от нынешнего здания Оперного театра
"Ковент-Гарден". Здесь ему предстояло и жить, и исполнять обязанности
мирового судьи: нередко важные должностные лица жили там же, где и служили -
например, Пепис квартировал в Адмиралтействе. На Боу-стрит судебная зала
помещалась в цокольном этаже, жилые комнаты - выше. Участок же, как легко
догадаться, принадлежал герцогу Бедфордскому, который сдал его сроком на
двадцать один год прежнему судье, знаменитому сэру Томасу де Вейлу.
Любопытно, что, хотя де Вейл умер в 1746 году, именно его душеприказчики
передали все помещение Филдингу. Юридически дом перешел во владение Джона
Филдинга лишь в 1766 году, когда он заплатил герцогу Бедфордскому
единовременно триста фунтов и еще десять фунтов ренты. Сразу после де Вейла
дом занимал судья Грин, но 14 ноября 1748 года он вышел из корпорации
юристов, и 9 декабря сюда въехал Филдинг. Это самый известный его адрес.
Тремя днями позже Филдинг писал герцогу с просьбой сдать ему дом (или
несколько домов) за годовую плату в сто фунтов. Это и был бы его
имущественный Ценз на должность судьи в Мидлсексе. Тогдашняя практика
позволяла человеку занимать одновременно судейские посты в городе и в
графстве, тем более что в данном случае юрисдикция графства простиралась
вплоть до центра Лондона, где имелись такие рассадники порока, как кварталы
Сент-Джайлз и Сент-Джордж. Понятно, что эффективная борьба с преступностью
требовала сотрудничества между властями города и графства*. Через несколько
дней после отправки письма Филдинг получил согласие герцога и 19 декабря
снова обратился к нему - уже с благодарственным посланием: "Нет таких слов,
чтобы выразить мою признательность несравненной доброте Вашей светлости..."
Заняв судейское кресло, пришлось отказаться от места управляющего, но жертва
была невелика. Поначалу герцог Бедфордский собирался сдать в аренду Филдингу
несколько домов по Боу-стрит и Бедфорд-стрит. Потом он передумал и предложил
Филдингу недвижимость на Друри-Лейн - за сто тридцать пять фунтов в год.
Герцог приобрел эти дома вблизи от театров сравнительно недавно и уже сдал
один дом Дэвиду Гаррику, а другой - опытному антрепренеру Джеймсу Нейси,
который в былые времена ставил филдинговские пьесы в Хеймаркете. Новому
судье была назначена номинальная плата за аренду в тридцать фунтов, но, как
обнаружил после смерти Филдинга его брат, за землю ни разу "не было уплачено
ни одного шиллинга". Долг составил 712 фунтов, но герцог его простил по
истечении срока аренды. Все это, впрочем, еще впереди. А 13 января 1749 года
Филдинг только принял присягу в качестве нового судьи Мидлсекса; церемония
повторилась, когда через полгода, в согласии с цензом, были подтверждены его
имущественные права. Понятно теперь, почему в посвящении к "Тому Джонсу",
опубликованному в феврале 1749 года, выражается "благодарность герцогу
Бедфордскому за его княжеские милости". Долг платежом красен, а
недоброжелательная критика затаила за пазухой еще один камень {Об этой и
других сделках между герцогом и Филдингом см. важную статью Баттестинов*.
Там впервые напечатаны 18 писем Генри Филдинга, его брата, второй жены и
сына. Среди прочего мы узнаем из этой переписки о печальном состоянии
писателя из-за развившейся подагры. В письме к доверенному лицу герцога от
21 ноября 1749 года в первых же строках сообщается: "Я еще не в состоянии -
бог весть когда смогу - стоять на ногах..." Тогда под подагрой понимали
целый ряд заболеваний - от артрита до ревматизма. - Прим. авт.}.
Особняк на Боу-стрит с 1739 года, когда его занимал сэр Томас де Вейл,
оставался центром уголовных расследований на протяжении более века
(Скотленд-Ярд был основан лишь в 1891 году). Де Вейл воевал в чине
полковника при герцоге Мальборо; судьей он стал в возрасте 45 лет в том
самом году, когда Филдинг вернулся из Лейдена. В 1730-е годы де Вейл сделал
очень много для того, чтобы очистить столицу от преступников, он даже сумел
покончить с несколькими шайками мошенников, наследовавшими опыт Джонатана
Уайльда. Во время "пьяного бунта" 1736 года де Вейл беспощадно расправился с
вожаками, и в схожих обстоятельствах Филдинг воспользуется этим уроком.
Ревностный приверженец ганноверской династии, покойный судья зорко слепил за
всеми, кого подозревали в симпатиях к якобитам, стало быть, за всеми
католиками. Во время мятежа де Вейл самолично арестовал безобидного лорда
Диллона в его поместье в Барнете: у ирландских католиков Диллонов верность
Стюартам была в крови, и не ударив палец о палец, просто в силу
исторического прецедента его лордство в 1745 году попал в изменники*. Кроме
того, де Вейл собирался вести в бой отряд вестминстерской милиции, но
отступление Претендента из Дерби лишило судью возможности отличиться. За год
до этого он был возведен в рыцарское достоинство, подавив очередные
беспорядки среди разномастной челяди на Пэитон-стрит (туда частенько
захаживал Филдинг). Де Вейл умер от инсульта в 1746 году*.
До Филдинга место судьи на Боу-стрит пустовало недолго. Преемник ничуть
не уступал де Вейлу, и энергичные усилия обоих по искоренению преступности
вполне сравнимы. Отметим, правда, что речь шла о преступности, как понимали
это слово в то время. Филдингу выпала роль, напоминающая не столько
нынешнего английского судью-магистрата, сколько полицейского чиновника в
европейских странах. Он занимался, например, розыском преступников,
поскольку непосредственно ему подчинялся маломощный корпус констеблей. Среди
главных его обязанностей было также поддержание общественного порядка, и,
случись надобность в "чтении Закона о мятеже", именно Филдингу предстояло
торжественно огласить его решительные меры. Там были, например, такие
пункты: "Постановляется... буде какие-то люди беззаконно, мятежно и буйно
соберутся вместе ради нарушения общественного покоя и буде они начнут
беззаконно валить или разрушать какую-либо церковь, или часовню, или иное
здание, предназначенное для религиозных обрядов, или жилой дом, амбар,
конюшню или другое строение, то таковое действие объявляется уголовным
преступлением, хотя бы в нем участвовали священнослужители, и нарушители
покоя, соответственно, приравниваются к преступникам и должны принять
смерть..." Обязанности у Филдинга были, скажем прямо, не из легких.
Новый судья довольно скоро почувствовал их бремя: уже 2 ноября пришлось
осудить "распущенную бездельницу, нарушительницу покоя, не сумевшую дать
толкового отчета в своих действиях". На протяжении первого месяца судейской
практики он разбирал дела самого разного рода, в основном - воровство рубах
или постельного белья. Однажды ему попалась кража железной кочерги и метлы.
Интереснее было, выражаясь профессиональным языком, дело одной девицы,
которая не сумела прокормить незаконнорожденного ребенка. Ей повезло, что
она попала к Филдингу, а не к кому другому - не к мистеру Трэшеру, например,
судье-проходимцу из романа "Амелия". Еще одно дело: 9 декабря 1748 года
Филдинг приговорил к каторжным работам мужчину, обокравшего священника.
Через неделю на Боу-стрит предстал - бывают же такие совпадения! - "некто
Джонс", обвиняемый в том, что "предыдущей ночью без всякого к тому повода
оглоушил мотыгой молодую женщину". В суде разбирался целый ряд таких дел,
большинство подследственных уже находились под стражей; наиболее серьезных
преступников отсылали в Ньюгейт и другие тюрьмы со строгим режимом
(насколько он вообще был возможен в рамках продажной пенитенциарной системы;
стража подкармливалась за счет заключенных, состоятельные узники взятками
покупали себе поблажки, а иной раз даже свободу).
Похоже, Филдинг не обольщался насчет своей миссии. Со времен беспутной
и безденежной молодости он сохранил ясное представление о жизни на дне
Лондона, а годы в адвокатуре научили его в житейских недоразумениях, в
нищете и лишениях видеть основные причины преступности. Фальшивомонетчики,
проститутки, мелкие жулики и вымогатели сидели на скамье подсудимых
вперемешку с убийцами и грабителями. Конечно, среди них были и законченные
негодяи. Но тогдашний уровень юриспруденции не позволял уверенно отделить их
от горемык и злосчастных жертв общественного распорядка. С самого начала
Филдинг показал себя строгим судьей, хотя в нашем распоряжении есть
свидетельства, что он в то же время оставался справедлив (можно добавить:
справедлив - в рамках системы). Враги писателя, как мы видим, готовы были
попрекать его чем угодно, но даже они не выдвинули ни одного серьезного
обвинения по поводу его действий в суде.
Нельзя умолчать о дошедшей до нас крайне неприятной "зарисовке с
натуры" на тему: как жили на Боу-стрит. Хорас Уолпол поведал, как двое
светских людей, Ригби и Батхерст, "прошлым вечером потащили слугу,
пытавшегося застрелить одного из них, к Филдингу, который, в дополнение к
прежним своим занятиям, стал - по милости мистера Литлтона - судьей
Мидлсекса. Филдинг велел им передать, что он ужинает, и просил явиться на
следующий день. Оба господина, не склонные мириться с подобной вольностью,
вихрем взлетели по лестнице наверх; они нашли судью в компании одного
слепца, трех ирландцев и девицы; перед ними на одном блюде лежали холодный
барашек и кусок окорока, и скатерть была серой от грязи. Филдинг нимало не
смутился и даже не предложил вошедшим сесть. Ригби нередко видел, как
Филдинг приходил клянчить пару гиней у сэра Чарлза Хэнбери Уильямса, а
Батхерст был свидетелем того, как Филдинг напрашивался к его отцу на обеды;
поэтому наши господа не стали с ним церемониться, а просто взяли кресла и
уселись; судья перед ними извинился".
Все биографы Филдинга склонны с крайним скептицизмом относиться к этой
истории (она датируется маем 1748 года). Я же нахожу ее вполне достоверной.
Хорас Уолпол множество раз засвидетельствовал свое предвзятое отношение к
Филдингу, и поэтому за столом у Филдинга, скорее всего, сидели вполне
достойные люди: слепец - это его сводный брат Джон (о нем я еще скажу
подробнее), а беспутной девицей могли счесть его жену Мэри (хотя в этом
пункте я не спешу согласиться с остальными биографами). Во всяком случае,
вполне возможно, что и после своего назначения судьей Филдинг продолжал жить
безалаберно и запросто. Сорокалетние привычки не исчезают за пару недель.
Ему приходилось много работать, а помещения были тесные, воздух спертый, и
вполне естественно, что он хотел хорошенько расслабиться по вечерам. Я бы
очень удивился, если бы выяснилось, что те три ирландца пришли к нему
потолковать о сложных вопросах юриспруденции. Да, Филдинг бывал и брюзглив,
и несдержан, и мы погрешим против истины, приписывая ему неизменную
тактичность обращения или светские манеры.
В конце концов, он вел жестокую войну в крайне неблагоприятных
условиях. Его могли поднять днем и ночью, а отдых (хотя как бы он его
выкроил?) - отдых уже не восстанавливал сдавшее здоровье. Вокруг лежали
лондонские трущобы; печально знаменитый приход Сент-Джайлз был в пяти
минутах ходьбы от Боу-стрит, а чуть дальше - "округ Друри", где в театрах
служило меньше народу, чем в публичных домах. В распоряжении Филдинга было
очень мало людей. На весь приход Сент-Джайлз с населением в тридцать тысяч
человек он мог выделить только пять констеблей, десять старшин округа,
десять дорожных смотрителей и десять мусорщиков. В округе
Сент-Мэри-ле-Стрэнд на две с половиной тысячи жителей приходились один
констебль и двое мусорщиков. В округе Ковент-Гарден один выборный с
помощником и четырьмя констеблями отвечали за порядок среди пяти тысяч
жителей. (Позднее я подробно объясню их задачи. Пока же следует подчеркнуть,
что на Боу-стрит еще не создан корпус профессиональных полицейских:
организацией такого корпуса мы обязаны братьям Филдингам.)
Успешно справляться с такой работой в XVIII столетии мог только хорошо
обеспеченный человек, в чем Филдинга никак не заподозришь. Например, Ральфу
Аллену удавалось быстро решать возникавшие проблемы только потому, что у
него были деньги, он мог нанять сколько нужно людей и каждого обеспечить
работой. Но и Филдинг, как мог, сражался на своем посту. Конечно, он мечтал
о должности повыше: в глубине души он еще лелеял надежду пробиться в Суд
королевской скамьи, по стопам деда с материнской стороны. Позднее его
двоюродный брат, в ту пору незаметный чиновник, станет судьей в Судах по
делам казначейства и общегражданских исков. Но Гулды это Гулды, и Филдинг им
не чета: беспорядочная жизнь, беспутное существование, скверная репутация,
скандальный брак - вот все, что он имел. И печальнее всего, что уходило
здоровье.
Из-за деловой суеты все последние месяцы Филдинг не мог уделять
должного внимания дому. Между тем в семействе прибавилась еще одна дочь,
крещенная именем Мэри Амелия 6 января 1749 года в церкви Сент-Пол в приходе
Ковент-Гарден. К несчастью, ей довелось прожить лишь одиннадцать месяцев. За
неделю до рождества ее отпели в той же церкви. Хотя Филдинг проживал в
приходе Сент-Пол, родные места были рядом. Приятнейшими были прогулки в
недавнее прошлое - в приход Сент-Мартин. Редко кому удавалось, столь часто
меняя адреса, в сущности говоря, никуда не уезжать. Вся его жизнь в Лондоне
уместилась на пятачке в четверть квадратной мили. Филдинга-драматурга,
студента-юриста, молодого адвоката и, наконец, судью окружали одни и те же
хорошо знакомые ему кварталы между Темпл-Бар и Чаринг-Кросс. Тогда, как и
нынче, карьеристы старались поскорей отделаться от прежних знакомств, забыть
улицы, где они бедокурили в юности. А Филдинг не изменял своему кварталу.
Если он прежде, в театральную пору своей жизни, был завсегдатаем таверны
"Роза" на Рассел-стрит*, то, и ставши судьей на Боу-стрит, он вряд ли
удерживался от соблазна забежать в это близко расположенное заведение. Если
холостяком и даже в первое время после женитьбы Филдинг проводил
вечерок-другой в кофейне "Старый мясник", то трудно поверить, чтобы в зрелом
возрасте он лишил себя этого удовольствия.
К этому времени с ним жил его сводный брат Джон. Сыну генерала Филдинга
от второго брака исполнилось двадцать восемь лет. В восемнадцать он
неизвестно отчего ослеп*. Ему предстояло разделить с Генри поприще мирового
судьи, а его вклад в усовершенствование правопорядка оказался даже большим.
Но работать с Генри рука об руку ему пришлось только однажды: 19 февраля