Страница:
раскрыта роль проституции. Лайнбо идет еще дальше, утверждая, будто "из
ноябрьского выступления Филдинга о беспорядках... следует, что обязанности
судьи состояли не столько в том, чтобы уничтожить публичные дома, сколько в
том, чтобы их сохранить". Странная логика: поскольку Филдинг в своей речи
осудил публичные дома, он должен смотреть сквозь пальцы на их разрушение,
словно при этом не творятся поджоги, грабежи, драки и прочие бесчинства. Мы,
конечно, можем спорить об эффективности методов, примененных судьей против
мятежников, но и тогда нельзя забывать, что он прибыл на место преступления,
когда нерасторопные чиновники уже позволили разгореться пожару возмущения.
Мы можем гадать: достаточно ли было оснований отправлять бедного Пенлеза на
виселицу? - и опять я напомню, что процесс в "Олд Бейли" проходил без
участия судьи с Боу-стрит. И уж совсем несерьезно утверждать, что Филдингу
следовало оставить мятежников в покое и позволить им сокрушать любой дом,
какой им приглянулся.
Разделавшись с этой муторной историей, Филдинг был вправе надеяться,
что жизнь вернется в нормальное русло, что, впрочем, не сулило ему полного
покоя. Время от времени приходилось разбирать дела, связанные с
организованной преступностью, и нет никаких свидетельств, что он проявлял
мягкость в подобных случаях. Чаще, однако, перед ним лежали дела о воровстве
и карманных кражах; правда, одно дело, в июле 1749 года, выделялось,
поскольку речь шла о краже со взломом в доме купца напротив резиденции
самого Филдинга. "Всеобщая контора услуг" продолжала свою деятельность, но
большая часть работы легла теперь на плечи Джона Филдинга. Развивались и
крепли дружеские связи. В августе 1749 года, когда дело Пенлеза было у всех
на устах, Филдинг поздравил Джорджа Литлтона (из всей переписки старых
друзей сохранилось только это письмо) со вторым браком (утрату юной свежести
супруга компенсировала двадцатью тысячами приданого). Недавно обретенный
друг Эдвард Мур, малоудачливый торговец белошвейным товаром, решил заняться
сочинением сентиментальных комедий - и Филдинг взялся протежировать ему.
Однако эти хлопоты ни к чему не привели. Власть имущие в XVIII веке не знали
отбою от подобных ходатайств, и даже такой близкий и заслуженный человек,
как Филдинг, - даже он не всегда мог рассчитывать на успех*.
Между тем атмосфера снова накалялась: между 22 ноября и 8 декабря
предстояли дополнительные выборы по Вестминстерскому округу. Это был едва ли
не самый шумный политический турнир. В списках округа значилось около шести
тысяч избирателей, куда более сознательных и независимых, нежели в любом
ином регионе. Естественно, Филдинг выступил в поддержку правительственного
кандидата, каковым оказался не кто иной, как шурин герцога Бедфордского
виконт Трентэм. Оппозиция выдвинула сэра Джорджа Вандепута, баронета,
принадлежавшего к хорошо известной столичной семье. Шесть лет назад Вандепут
был в числе подписчиков на "Собрание разных сочинений". Борьба между
кандидатами оказалась долгой и ожесточенной. Ее начяпо ознаменовалось
скандалом 14 ноября в памятном Филдингу месте - в Маленьком театре в
Хеймаркете. Там выступала французская труппа, против которой ополчилась
клака, организованная оппозицией и опиравшаяся на общие шовинистические
настроения - естественные после бесславного окончания войны за Австрийское
наследство. Если верить оппозиции, Трентэм нанял пятнадцать громил защищать
французских актеров и не давать воли патриотически настроенным зрителям.
Во время предвыборных боев дело Пенлеза поминали при всякой возможности
и Филдингу снова и снова перемывали кости. Свой голос за лорда Трентэма он
подал 27 ноября, а до этого, вероятно, принимал участие в памфлетной войне.
Враждующие партии использовали все наличные в ту пору средства пропаганды;
говорили, что герцог Бедфордский выпустил четверть миллиона листовок в
поддержку своего шурина. В эту цифру трудно поверить, даже зная
избалованность вестминстерских избирателей. Из сохранившихся бухгалтерских
книг явствует, что отпечатано было не менее десяти тысяч листовок, а мелких
воззваний, вероятно, еще больше. Противная сторона в свою очередь
использовала формы наглядной агитации - почти в духе уличного театра. На
улицах Вестминстера было разыграно несколько хорошо поставленных
демонстраций, одну из этих процессий даже возглавил призрак Пенлеза. По
слухам, Пенлез подал свой загробный голос в пользу Вандепута. В районе
Стрэнда проживало много торговцев, которые в других округах не имели бы
права участвовать в выборах, и они - по разным причинам - собирались
голосовать за "независимого" кандидата. Но Трентэм опирался на бедфордские
деньги и его влияние (а герцог был самым крупным землевладельцем в городе),
и в конечном итоге он победил: 76 выборщиков против 7 проголосовали за
правительственного кандидата. Их обвиняли в противозаконных действиях -
например, в вынесении ложных приговоров активным сторонникам оппозиции.
Роль Филдинга в этих событиях особенно прояснилась после уличной драки
24 ноября. Возле избирательных трибун в Ковент-Гардене завязалась рукопашная
и местный констебль арестовал несколько сторонников Трентэма. В их числе был
Бенджамин Босуэлл, которого многие называли главным подстрекателем. Филдинг
немедленно освободил его под залог, чем спровоцировал прессу на обычные
насмешки: "Буде какой-то человек попадет под стражу за участие в
беспорядках, господин судья Тротплейд позаботится, чтобы его не осудили".
Документы, обнаруженные Мартином Баттестином, показывают, что;
действительно, за освобождение Босуэлла из-под стражи ответственность нес
Филдинг. Трудно понять, было здесь нарушение закона или его не было. Двумя
годами позже поэт Пол Уайтхед все еще раздувал угли предвыборных обид,
обвиняя Филдинга в надругательстве над правосудием. Обвинение это больно
уязвило Филдинга, и одного уличного торговца он отправил в Брайдуэлл* за
распространение "скандального и клеветнического" памфлета Уайтхеда, а самые
брошюры распорядился сжечь на Боу-стрит. Филдинг мог искренне верить в
невиновность Босуэлла, и нам было бы приятно это узнать, но приходится
рассматривать весь этот эпизод с известным сомнением.
Сам Филдинг приложил также руку к подготовке правительственного
воззвания "Десять вопросов благоразумному, честному и бескорыстному
избирателю". Отпечатанное в десяти тысячах экземпляров, оно распространялось
24 ноября. В этой обстановке Филдинг обнародовал "Подлинное состояние дела
Босаверна Пенлеза": брошюра была отпечатана еще в сентябре, но до той поры
не продавалась. Решение распространить ее было вызвано, без сомнений,
появлением памфлета оппозиции "Дело несчастного Босаверна Пенлеза", где
осужденного называли "безобидным и бестолковым парнем", который не ко
времени загулял и напился. Через полмесяца после публикации "Вопросов"
появился памфлет "Ковент-гарденский журнал", предваривший своим названием
периодическое издание, которое Филдинг начнет в 1752 году. Мнения по поводу
того, писал ли Филдинг и этот памфлет, разделились, и, по зрелом
размышлении, я готов согласиться с Баттестином, что памфлет изготовлен
именно им. Он был отпечатан в количестве не менее тринадцати тысяч
экземпляров на средства герцога Бедфордского. Вымышленный автор - "Пол
Ронгхед, эсквайр, тюрьма Флит" - это, несомненно, Пол Уайтхед, наемный
писака, отсидевший свое в тюрьме Флит и якобы собиравшийся, по протекции
Додингтона, стать секретарем медменхемского братства. К тому времени сам
Додингтон перешел в лагерь оппозиции, возглавляемый принцем Уэльским, и в
1749 году голосовал за Вандепута. По дороге к избирательному участку
Додингтон "был встречен большой толпой - с большой, однако, учтивостью".
Как я уже говорил, Филдинг ставил на верную карту: Трентэм заседал в
палате общин до 1754 года, пока не стал вторым герцогом Гауэром; его ждали
титул маркиза и должности главного лорда адмиралтейства, лорда-хранителя
печати, конюшего двора, кастеляна двора, лорда-камергера, председателя
Государственного совета и снова лорда-хранителя печати. Придворный до мозга
костей, он мог бы стать бесценным другом, проживи Филдинг подольше.
Кого-то, возможно, покоробит, что писатель был одной веревочкой связан
с власть имущими. Находки Баттестина не оставили и тени сомнений
относительно его зависимости от герцога Бедфордского. С начала 1748 года (он
тогда получил место главного управляющего) тянется длинная цепочка его
ходатайств, как правило, удовлетворенных. Сохранились письма к агенту
герцога Батчеру из Туикенема, где нашла временное убежище Мэри: Филдинг
благодарит герцога за одолжения, оставшиеся нам неизвестными. В письмах
1750-1751 годов много выражений признательности и заверений сделать все,
чтобы сохранить дружбу герцога. (Все чаще поминается и подагра: "Мои ноги
так ослабли, что я еще не могу ходить".) Как ни туманно для нас содержание
некоторых писем, очевидно, что Филдинг считал своим долгом постоянно
защищать интересы герцога. Нельзя с уверенностью утверждать, что преданность
герцогу была в ущерб его беспристрастности в суде, но и обратное доказать
нельзя. Не слишком приятно узнать, что во время предвыборной борьбы Филдинг
был устроителем нескольких празднеств в тавернах на Боу-стрит и Друри-Лейн,
где избирателей напаивали до такого состояния, какого даже Хогарт не показал
на своей известной гравюре. Чтобы обеспечить поддержку Трентэму, затрат не
жалели. Напомню, что система покровительства и зависимости пронизывала всю
жизнь сверху донизу - не только партийную политику; брезгавшие дотронуться
до взятки не имели никаких шансов преуспеть в чем бы то ни было. Однако даже
по нормам того времени это соображение никак не оправдывает продажность
судей. Очень может быть, что Филдинг не был виновен в тех грехах, которыми в
1749 году оппозиция колола ему глаза, но было бы несправедливо раз и
навсегда снять с него любые обвинения в злоупотреблениях.
Отдельные беспорядки имели место и в 1750 году, но их не сравнить с
выборами, или делом Пенлеза, или - если на то пошло - с мятежами Уилкса и
Гордона, которыми предстоит заняться уже судье Джону Филдингу*. В мае
Филдинг заверял герцога Бедфордского, что делается все возможное для
поддержания порядка; спустя несколько месяцев, 25 ноября, он отправил письмо
приятелю-юристу, тревожась за жизнь лорда-канцлера: Хардвик распорядился
закрыть три игорных дома, и осведомители донесли, что их хозяева с целью
мести составили заговор против его лордства. Филдинг делится соображениями:
"Нрав этих людей таков, что, вероятно, во всем королевстве не найти трех
других негодяев для исполнения дьявольской цели, о которой идет речь.
Поскольку любые детали в делах такого рода важны необычайно, то я прошу Вас
явиться ко мне ровно в шесть, когда я буду один и смогу принять Вас без
помех..." Подобные угрозы были в те времена распространены больше, чем можно
предполагать, но они крайне редко приводились в действие. Лорд Хардвик
благополучно прожил еще четырнадцать лет, к чему, скорее всего, Филдинг с
его расследованием не имел никакого отношения.
Свои служебные обязанности он исполнял ревностно. Ему удалось навести
кое-какой порядок в канцелярских делах, пополнить штаты. В начале 1751 года
в письме к герцогу Ньюкаслу судья просил назначить одного констебля
надзирателем в Новую тюрьму в Клеркенуэле. На этот раз он добился своего, а
надзиратель оправдал возложенные на него надежды. Позднее в том же году
судебные заседания вместе с Филдингом стал вести его брат Джон, что было
только кстати: здоровье Филдинга-старшего шло на убыль. Между тем для
восьмидесяти констеблей, бывших в его распоряжении, Генри разработал
подробную памятку, и, конечно, с его благословения Сондерс Уэлш сочинил свои
"Замечания о службе констеблей" (1754). Уэлш был незаменим в своем деле; его
доскональное знание всех лондонских закоулков часто ускоряло расследование.
К декабрю 1753 года Филдинг был совершенно убежден, что его протеже
полностью пригоден для работы в суде, и потому обратился с предложением к
лорду Хардвику, всячески восхваляя "всеми признанный добрый характер" Уэлша
и множество его существенных услуг на пользу общества". Рекомендация была
принята, однако назначение Уэлш получил уже после смерти Филдинга. Он стал
судьей в 1755 году и примерно тогда же на паях с коллегой Джоном Филдингом
вступил в совладение "Всеобщей конторой услуг".
Существует предание о том, как Уэлш с крыши кареты забрался в спальню
на втором этаже и за волосы вытащил из постели грабителя. Недуги Филдинга,
понятное дело, исключали такие героические поступки, но это вовсе не
значило, что он предпочитал отсиживаться на Боу-стрит. Отчет в июньской
газете (1751) показывает, насколько его жизнь была далека от идиллии:
"Судье Филдингу донесли, что хозяева игорных домов, которым не столь
давно он нанес серьезный урон, снова объединились и укрепились в здании на
Суррей-стрит, окнами на Темзу. Судья решил атаковать их вторично, а
поскольку в прошлый раз некоторые преступники удрали по воде, то теперь
решено было нападать и с берега и с реки. С этой целью отряд стражников под
командованием констебля занял исходные позиции на суше. Но несмотря на
строгую секретность подготовки, преступников предупредили, и они покинули
дом еще до появления констеблей. Представители закона заняли здание и, не
встретив на сей раз сопротивления, уничтожили столы и прочее оборудование,
потребное для игры".
Обычная история: завсегдатаи игорного или воровского притона никогда не
дожидались прихода полиции. Продажность и нерасторопность службы сыска за
одну ночь не исправить. Кто знает, может, и сам Филдинг посматривал сквозь
пальцы на эпизодическую утечку информации, хотя доказательств этому нет.
Понятно, что на литературу выкраивалось очень мало времени. После
памфлета по делу Пенлеза (1749) он ничего не писал более года. В
библиографиях Филдинга 1750 год отмечен лишь одной публикацией: давным-давно
обещанное издание второй редакции его ранней пьесы "Авторский фарс". Был ли
он сам причастен к столь запоздалому появлению своей пьесы в печати или кто
другой поспособствовал, но вид переплетенных страниц не мог не всколыхнуть
его память. Замученному судье с Боу-стрит пьеса напомнила бесшабашную
молодость светского человека. Словно ожило то время, когда его соратниками
были не брат Джон и Сондерс Уэлш, а отец и сын Сибберы и Китти Клайв; когда
своими успехами он был обязан не могуществу герцога Бедфордского, а
одобрению горожан - там, в тесном театрике на задворках Хеймаркета.
В самом начале 1751 года он нарушил молчание и опубликовал
"Исследование о причинах недавнего роста грабежей", изданное Милларом 19
января, ценой полкроны. Это его самый глубокий общественный трактат, здесь
содержатся конкретные и конструктивные идеи по всем проблемам организованной
преступности в столице. Красноречивое обличение таких общественных язв, как
"героическое" шествие в Тайберн и повальная страсть к джину, вошли в
цитатный фонд историков общественной жизни. Вот характерный пример:
"Суд рассматривает казнь преступника как демонстрацию позора, а для
преступника это день его славы. Триумфальны его шествие в Тайберн и
последние минуты перед казнью; слабые и мягкосердечные сострадают ему;
дерзкие им восхищаются, одобряют его, завидуют. Сколь бы ни были
омерзительны преступления, приведшие негодяя на эшафот, не они возбуждают
интерес собравшихся, но поведение осужденного перед казнью. И если у
мерзавца хватит ума повести себя хоть немного прилично, то о его смерти одни
отзовутся с уважением, другие - со слезой и никто с брезгливостью". "Корень
зла в том, - заключает Филдинг, - что казни часты... Нас убедит в этом
собственный опыт, если мы сравним поведение зрителей в провинции, где казнят
редко, и в Лондоне, где редкий день не казнят"*. Пример хорош и тем, что это
откровенная, мужская проза - уравновешенная без вымученности, ясная и живая.
К тому времени уже много лет вызывала серьезную тревогу бесконтрольная
продажа спиртного. Пятнадцать лет назад Уолпол провел закон, который Дороти
Джордж называет "героическим противоядием", но на практике и он оказался
неэффективен. Следующая попытка была предпринята в 1743 году: вместо полного
запрета на продажу спиртного, его разрешили продавать в специально
назначенных местах. Результаты оказались немногим лучше. Теперь был учрежден
парламентский комитет: как добиться больших результатов. Работа комитета
привела к принятию нового закона в 1751 году. Своей пропагандой Филдинг
помог расчистить дорогу этому закону, который привел-таки к сокращению
продажи дешевых и губительных спиртных напитков*.
В общем, Филдинг трезво смотрел на существующую преступность, но он
умел и сострадать. Он пытался исследовать причины предосудительного
поведения и находил корни порока в такой практике, как, скажем, игорные
дома. Филдинг по-прежнему увязывал преступность с бедностью - нынче это
трюизм, но в 1751 году истина еще не тускнела от повторения. Он отличал
бездельников от тех, кого физические или душевные немочи делали
нетрудоспособными. (Тогда увечных было больше, чем сейчас: наследственные
болезни и недоедание в детстве давали свои горькие плоды.) Филдинг
критиковал чудовищное исполнение законов о бедных. В равной степени он не
пощадил и механизм правосудия, сделав при этом несколько полезных замечаний,
как лучше добиться осуждения профессиональных преступников. В конечном счете
Филдингу удалось в отличие от многих сочетать высокие нравственные упования
с деловым учетом реальных возможностей. Есть основания думать, что - помимо
закона о спиртном - и другие акты создавались под влиянием его трактата.
Особенно это очевидно в связи с "Актом о предотвращении ужасного
преступления - убийства", принятым в парламенте в 1752 году, а также в связи
с предшествовавшим ему законом "О непотребных домах". Другие законопроекты,
озабоченные положением беднейших слоев населения и требовавшие
усовершенствования работных домов, не прошли в парламенте из-за
организованной оппозиции, но все они были вдохновлены Филдингом*.
Дух "Исследования" пронизывал и практическую деятельность
Филдинга-судьи. В отчете за следующий год встречаем характерную запись:
"Несколько бедняков, арестованных накануне мистером Уэлшем, предстали перед
судьями Филдингом и Эррингтоном; один из обвиняемых, изнемогающий от
нестерпимой чесотки, был поручен вниманию околоточного; вторая, как
выяснилось, была повинна не в преступлении, но в бедности - ей выдали
деньги, дабы она по-прежнему могла торговать на рынке". Еще одну несчастную,
мать троих детей, отпустили, вопреки строгой букве закона, поскольку
"доказательства неубедительны".
Не все одобряли подобную мягкость в судебных заседаниях, хотя даже
Филдинг приберегал такие решения лишь для самых тяжелых случаев. С большим
единодушием приняли его "Исследование". Даже Хорас Уолпол, далеко не лучший
друг Филдинга, и тот вынужден был назвать "замечательным" трактат судьи с
Боу-стрит. Тепло приветствовало появление трактата "Ежемесячное обозрение",
и после многих лет враждебного отношения Филдинг стал получать полузабытые
знаки одобрения. Через несколько недель после публикации "Исследования" была
отпечатана вещица не столь серьезного содержания: памфлет, посвященный
"Всеобщей конторе услуг". Предисловие составил Джон Филдинг, а основной
текст обычно приписывают Генри. По правде говоря, этот памфлет ценою в три
пенса не слишком отличается от того, что мы не без иронии называем рекламной
литературой. Странно даже представить себе, как мог великий творец - да еще
во времена не столь отдаленные - размениваться на риторику торгашей.
К апрелю 1751 года относится одно и немногих дошедших до нас личных
впечатлений от общения с Филдингом. Священнослужитель по имени Ричард Херд,
позднее ставший настоятелем Кентерберийского собора, был приглашен на обед к
Ральфу Аллену; в хозяине будущий епископ отметил "сочетание здравого смысла
и простоты манер". Тогда же он был представлен другому гостю: "Несчастный
мистер Филдинг из повесы превратился в развалину; дряхлость и подагра
совершенно усмирили его непоседливую натуру". Более расположенный к судье
Эдвард Мур - и тот склонен был винить в нездоровье Филдинга сумасбродную
молодость: "Филдингу воздается за грехи, его перевозят в кресле из комнаты в
комнату... Вам будет полезно узнать, что Филдинг - остроумец, болезнь его
зовется подагрой, и неумеренность - причина ее". Оба отзыва взяты из частной
переписки, и нет сомнений, что примерно то же говорили в свете. Сегодня
жалобы на подагру носят комический оттенок, а тогда в ней обычно видели
справедливое наказание за неумеренность.
Благоприятные условия в Бате давали страдальцу желанную передышку в его
скупо оплачиваемой борьбе с нищетой и мерзостью лондонского дна. Филдинг еще
не приобрел сельский домик в Илинге, тем настоятельнее была нужда время от
времени сбегать из столицы в общество Аллена. Нередко в Бат приезжали
умирать, чему свидетели в аббатстве многочисленные надгробные доски с
именами знаменитостей. Если каждый второй великий композитор умирал в Вене,
то половина английских знаменитостей того времени умерли в городке,
выстроенном вокруг больниц, минеральных источников и аптечных лавок. Это был
город-госпиталь, программу развлечений диктовали господа в креслах, и даже
молодежь подчинялась протоколу, который устраивал людей пожилых и инвалидов.
Иные из них могли по крайней мере оправдать свою хромоту ратным прошлым, как
фельдмаршал Уэйд {Ходили слухи, будто первая жена Аллена приходилась
фельдмаршалу Уэйду незаконной дочерью, но, скорее всего, эти слухи
безосновательны - Прим. авт.}, приятель Аллена, ветеран обеих кампаний
против якобитов; он жил в роскошном доме палладианского стиля на территории
аббатства, чинно бродил по улицам Бата и в 1748 году умер. В Прайор-парке
Аллен воздвиг ему подобающий памятник, изображающий Уэйда в римской тоге.
Генри Филдинг не имел героического прошлого, но все равно приехал умирать в
Бат. К слову сказать, в Батском аббатстве висит мемориальная доска с именем
его сестры Сары, хотя похоронена она в Чалкуме (где в свое время при весьма
загадочных обстоятельствах ее брат женился на Шарлотте Крэдок).
По преданию, и Генри и Сара в свои приезды жили в охотничьем домике в
поместье Уидкум. Усадьба Уидкум уцелела до наших дней, вместе с церковью
святого Фомы Бекета она как бы патриархальный островок посреди деловой
суматохи сегодняшнего Бата. В 1727 году усадьбу перестроили - облицевали
камнем теплого золотистого цвета. Элегантный фасад с семью эркерами и
четырьмя колоннами ионического ордера смотрит с приличествующей скромностью
на Прайор-парк, который стоит в полумиле от него и тремястами футами выше.
Охотничий домик стоит сразу за усадьбой, это нарядное двухэтажное здание. Не
осталось никаких документов, подтверждающих, что Генри действительно
проживал в этом домике, обзаведшемся соответствующей табличкой, но вообще
говоря - почему бы и нет? В усадьбе в то время жил шурин Аллена, Филип
Беннет, и если Филдинг обедал с патроном, то, учитывая состояние его ног,
только очень недолгий переезд в карете был Филдингу под силу. Место здесь
замечательное - красота, покой и прекрасная архитектура. До сих пор Уидкум
наводит на мысль об уединенном, избранническом существовании, которое и не
мерещилось Филдингу в его высоком, узком доме на Боу-стрит с застоялым
запахом и суетой казенного места*. В своем батском убежище он по крайней
мере не тревожился, что его возьмет в осаду толпа озверевших матросов.
Каким-то чудом он нашел в себе силы закончить последний роман -
"Амелию". Очевидно, никто не знал, что он работает над новым романом
(рождению "Тома Джонса" сопутствовала широкая огласка). Принято считать, что
по-настоящему он сел за роман в 1751 году, и поскольку иных свидетельств
нет, то можно согласиться с этим предположением. Новое произведение вышло в
свет четырьмя томиками 19 декабря 1751 года, цена всех четырех книг
составила двенадцать шиллингов. Посвящение Ральфу Аллену датируется
несколькими днями ранее. На сей раз Эндрю Миллар купил рукопись у Филдинга
за 800 фунтов; сумма весьма значительная - следовательно, он рассчитывал
сбыть изрядный тираж. Книгопродавец приступил к делу, открыв напористую
рекламную кампанию, он умудрился убедить своих коллег (и читающую публику),
что отпечатанного количества не хватит для удовлетворения спроса.
Первоначальный тираж, как сообщалось, равнялся 5000 экземпляров, якобы
раскупленных в первый же день. Миллар пустил слух, будто ему пришлось нанять
четырех наборщиков, чтобы отпечатать весь текст (для объемистых сочинений
тут не было ничего необыкновенного), - и при этом не весь тираж удалось
переплести; посему он объявил, что будет продавать непереплетенные
экземпляры по десять шиллингов и шесть пенсов. Фокус состоял в том, чтобы
ноябрьского выступления Филдинга о беспорядках... следует, что обязанности
судьи состояли не столько в том, чтобы уничтожить публичные дома, сколько в
том, чтобы их сохранить". Странная логика: поскольку Филдинг в своей речи
осудил публичные дома, он должен смотреть сквозь пальцы на их разрушение,
словно при этом не творятся поджоги, грабежи, драки и прочие бесчинства. Мы,
конечно, можем спорить об эффективности методов, примененных судьей против
мятежников, но и тогда нельзя забывать, что он прибыл на место преступления,
когда нерасторопные чиновники уже позволили разгореться пожару возмущения.
Мы можем гадать: достаточно ли было оснований отправлять бедного Пенлеза на
виселицу? - и опять я напомню, что процесс в "Олд Бейли" проходил без
участия судьи с Боу-стрит. И уж совсем несерьезно утверждать, что Филдингу
следовало оставить мятежников в покое и позволить им сокрушать любой дом,
какой им приглянулся.
Разделавшись с этой муторной историей, Филдинг был вправе надеяться,
что жизнь вернется в нормальное русло, что, впрочем, не сулило ему полного
покоя. Время от времени приходилось разбирать дела, связанные с
организованной преступностью, и нет никаких свидетельств, что он проявлял
мягкость в подобных случаях. Чаще, однако, перед ним лежали дела о воровстве
и карманных кражах; правда, одно дело, в июле 1749 года, выделялось,
поскольку речь шла о краже со взломом в доме купца напротив резиденции
самого Филдинга. "Всеобщая контора услуг" продолжала свою деятельность, но
большая часть работы легла теперь на плечи Джона Филдинга. Развивались и
крепли дружеские связи. В августе 1749 года, когда дело Пенлеза было у всех
на устах, Филдинг поздравил Джорджа Литлтона (из всей переписки старых
друзей сохранилось только это письмо) со вторым браком (утрату юной свежести
супруга компенсировала двадцатью тысячами приданого). Недавно обретенный
друг Эдвард Мур, малоудачливый торговец белошвейным товаром, решил заняться
сочинением сентиментальных комедий - и Филдинг взялся протежировать ему.
Однако эти хлопоты ни к чему не привели. Власть имущие в XVIII веке не знали
отбою от подобных ходатайств, и даже такой близкий и заслуженный человек,
как Филдинг, - даже он не всегда мог рассчитывать на успех*.
Между тем атмосфера снова накалялась: между 22 ноября и 8 декабря
предстояли дополнительные выборы по Вестминстерскому округу. Это был едва ли
не самый шумный политический турнир. В списках округа значилось около шести
тысяч избирателей, куда более сознательных и независимых, нежели в любом
ином регионе. Естественно, Филдинг выступил в поддержку правительственного
кандидата, каковым оказался не кто иной, как шурин герцога Бедфордского
виконт Трентэм. Оппозиция выдвинула сэра Джорджа Вандепута, баронета,
принадлежавшего к хорошо известной столичной семье. Шесть лет назад Вандепут
был в числе подписчиков на "Собрание разных сочинений". Борьба между
кандидатами оказалась долгой и ожесточенной. Ее начяпо ознаменовалось
скандалом 14 ноября в памятном Филдингу месте - в Маленьком театре в
Хеймаркете. Там выступала французская труппа, против которой ополчилась
клака, организованная оппозицией и опиравшаяся на общие шовинистические
настроения - естественные после бесславного окончания войны за Австрийское
наследство. Если верить оппозиции, Трентэм нанял пятнадцать громил защищать
французских актеров и не давать воли патриотически настроенным зрителям.
Во время предвыборных боев дело Пенлеза поминали при всякой возможности
и Филдингу снова и снова перемывали кости. Свой голос за лорда Трентэма он
подал 27 ноября, а до этого, вероятно, принимал участие в памфлетной войне.
Враждующие партии использовали все наличные в ту пору средства пропаганды;
говорили, что герцог Бедфордский выпустил четверть миллиона листовок в
поддержку своего шурина. В эту цифру трудно поверить, даже зная
избалованность вестминстерских избирателей. Из сохранившихся бухгалтерских
книг явствует, что отпечатано было не менее десяти тысяч листовок, а мелких
воззваний, вероятно, еще больше. Противная сторона в свою очередь
использовала формы наглядной агитации - почти в духе уличного театра. На
улицах Вестминстера было разыграно несколько хорошо поставленных
демонстраций, одну из этих процессий даже возглавил призрак Пенлеза. По
слухам, Пенлез подал свой загробный голос в пользу Вандепута. В районе
Стрэнда проживало много торговцев, которые в других округах не имели бы
права участвовать в выборах, и они - по разным причинам - собирались
голосовать за "независимого" кандидата. Но Трентэм опирался на бедфордские
деньги и его влияние (а герцог был самым крупным землевладельцем в городе),
и в конечном итоге он победил: 76 выборщиков против 7 проголосовали за
правительственного кандидата. Их обвиняли в противозаконных действиях -
например, в вынесении ложных приговоров активным сторонникам оппозиции.
Роль Филдинга в этих событиях особенно прояснилась после уличной драки
24 ноября. Возле избирательных трибун в Ковент-Гардене завязалась рукопашная
и местный констебль арестовал несколько сторонников Трентэма. В их числе был
Бенджамин Босуэлл, которого многие называли главным подстрекателем. Филдинг
немедленно освободил его под залог, чем спровоцировал прессу на обычные
насмешки: "Буде какой-то человек попадет под стражу за участие в
беспорядках, господин судья Тротплейд позаботится, чтобы его не осудили".
Документы, обнаруженные Мартином Баттестином, показывают, что;
действительно, за освобождение Босуэлла из-под стражи ответственность нес
Филдинг. Трудно понять, было здесь нарушение закона или его не было. Двумя
годами позже поэт Пол Уайтхед все еще раздувал угли предвыборных обид,
обвиняя Филдинга в надругательстве над правосудием. Обвинение это больно
уязвило Филдинга, и одного уличного торговца он отправил в Брайдуэлл* за
распространение "скандального и клеветнического" памфлета Уайтхеда, а самые
брошюры распорядился сжечь на Боу-стрит. Филдинг мог искренне верить в
невиновность Босуэлла, и нам было бы приятно это узнать, но приходится
рассматривать весь этот эпизод с известным сомнением.
Сам Филдинг приложил также руку к подготовке правительственного
воззвания "Десять вопросов благоразумному, честному и бескорыстному
избирателю". Отпечатанное в десяти тысячах экземпляров, оно распространялось
24 ноября. В этой обстановке Филдинг обнародовал "Подлинное состояние дела
Босаверна Пенлеза": брошюра была отпечатана еще в сентябре, но до той поры
не продавалась. Решение распространить ее было вызвано, без сомнений,
появлением памфлета оппозиции "Дело несчастного Босаверна Пенлеза", где
осужденного называли "безобидным и бестолковым парнем", который не ко
времени загулял и напился. Через полмесяца после публикации "Вопросов"
появился памфлет "Ковент-гарденский журнал", предваривший своим названием
периодическое издание, которое Филдинг начнет в 1752 году. Мнения по поводу
того, писал ли Филдинг и этот памфлет, разделились, и, по зрелом
размышлении, я готов согласиться с Баттестином, что памфлет изготовлен
именно им. Он был отпечатан в количестве не менее тринадцати тысяч
экземпляров на средства герцога Бедфордского. Вымышленный автор - "Пол
Ронгхед, эсквайр, тюрьма Флит" - это, несомненно, Пол Уайтхед, наемный
писака, отсидевший свое в тюрьме Флит и якобы собиравшийся, по протекции
Додингтона, стать секретарем медменхемского братства. К тому времени сам
Додингтон перешел в лагерь оппозиции, возглавляемый принцем Уэльским, и в
1749 году голосовал за Вандепута. По дороге к избирательному участку
Додингтон "был встречен большой толпой - с большой, однако, учтивостью".
Как я уже говорил, Филдинг ставил на верную карту: Трентэм заседал в
палате общин до 1754 года, пока не стал вторым герцогом Гауэром; его ждали
титул маркиза и должности главного лорда адмиралтейства, лорда-хранителя
печати, конюшего двора, кастеляна двора, лорда-камергера, председателя
Государственного совета и снова лорда-хранителя печати. Придворный до мозга
костей, он мог бы стать бесценным другом, проживи Филдинг подольше.
Кого-то, возможно, покоробит, что писатель был одной веревочкой связан
с власть имущими. Находки Баттестина не оставили и тени сомнений
относительно его зависимости от герцога Бедфордского. С начала 1748 года (он
тогда получил место главного управляющего) тянется длинная цепочка его
ходатайств, как правило, удовлетворенных. Сохранились письма к агенту
герцога Батчеру из Туикенема, где нашла временное убежище Мэри: Филдинг
благодарит герцога за одолжения, оставшиеся нам неизвестными. В письмах
1750-1751 годов много выражений признательности и заверений сделать все,
чтобы сохранить дружбу герцога. (Все чаще поминается и подагра: "Мои ноги
так ослабли, что я еще не могу ходить".) Как ни туманно для нас содержание
некоторых писем, очевидно, что Филдинг считал своим долгом постоянно
защищать интересы герцога. Нельзя с уверенностью утверждать, что преданность
герцогу была в ущерб его беспристрастности в суде, но и обратное доказать
нельзя. Не слишком приятно узнать, что во время предвыборной борьбы Филдинг
был устроителем нескольких празднеств в тавернах на Боу-стрит и Друри-Лейн,
где избирателей напаивали до такого состояния, какого даже Хогарт не показал
на своей известной гравюре. Чтобы обеспечить поддержку Трентэму, затрат не
жалели. Напомню, что система покровительства и зависимости пронизывала всю
жизнь сверху донизу - не только партийную политику; брезгавшие дотронуться
до взятки не имели никаких шансов преуспеть в чем бы то ни было. Однако даже
по нормам того времени это соображение никак не оправдывает продажность
судей. Очень может быть, что Филдинг не был виновен в тех грехах, которыми в
1749 году оппозиция колола ему глаза, но было бы несправедливо раз и
навсегда снять с него любые обвинения в злоупотреблениях.
Отдельные беспорядки имели место и в 1750 году, но их не сравнить с
выборами, или делом Пенлеза, или - если на то пошло - с мятежами Уилкса и
Гордона, которыми предстоит заняться уже судье Джону Филдингу*. В мае
Филдинг заверял герцога Бедфордского, что делается все возможное для
поддержания порядка; спустя несколько месяцев, 25 ноября, он отправил письмо
приятелю-юристу, тревожась за жизнь лорда-канцлера: Хардвик распорядился
закрыть три игорных дома, и осведомители донесли, что их хозяева с целью
мести составили заговор против его лордства. Филдинг делится соображениями:
"Нрав этих людей таков, что, вероятно, во всем королевстве не найти трех
других негодяев для исполнения дьявольской цели, о которой идет речь.
Поскольку любые детали в делах такого рода важны необычайно, то я прошу Вас
явиться ко мне ровно в шесть, когда я буду один и смогу принять Вас без
помех..." Подобные угрозы были в те времена распространены больше, чем можно
предполагать, но они крайне редко приводились в действие. Лорд Хардвик
благополучно прожил еще четырнадцать лет, к чему, скорее всего, Филдинг с
его расследованием не имел никакого отношения.
Свои служебные обязанности он исполнял ревностно. Ему удалось навести
кое-какой порядок в канцелярских делах, пополнить штаты. В начале 1751 года
в письме к герцогу Ньюкаслу судья просил назначить одного констебля
надзирателем в Новую тюрьму в Клеркенуэле. На этот раз он добился своего, а
надзиратель оправдал возложенные на него надежды. Позднее в том же году
судебные заседания вместе с Филдингом стал вести его брат Джон, что было
только кстати: здоровье Филдинга-старшего шло на убыль. Между тем для
восьмидесяти констеблей, бывших в его распоряжении, Генри разработал
подробную памятку, и, конечно, с его благословения Сондерс Уэлш сочинил свои
"Замечания о службе констеблей" (1754). Уэлш был незаменим в своем деле; его
доскональное знание всех лондонских закоулков часто ускоряло расследование.
К декабрю 1753 года Филдинг был совершенно убежден, что его протеже
полностью пригоден для работы в суде, и потому обратился с предложением к
лорду Хардвику, всячески восхваляя "всеми признанный добрый характер" Уэлша
и множество его существенных услуг на пользу общества". Рекомендация была
принята, однако назначение Уэлш получил уже после смерти Филдинга. Он стал
судьей в 1755 году и примерно тогда же на паях с коллегой Джоном Филдингом
вступил в совладение "Всеобщей конторой услуг".
Существует предание о том, как Уэлш с крыши кареты забрался в спальню
на втором этаже и за волосы вытащил из постели грабителя. Недуги Филдинга,
понятное дело, исключали такие героические поступки, но это вовсе не
значило, что он предпочитал отсиживаться на Боу-стрит. Отчет в июньской
газете (1751) показывает, насколько его жизнь была далека от идиллии:
"Судье Филдингу донесли, что хозяева игорных домов, которым не столь
давно он нанес серьезный урон, снова объединились и укрепились в здании на
Суррей-стрит, окнами на Темзу. Судья решил атаковать их вторично, а
поскольку в прошлый раз некоторые преступники удрали по воде, то теперь
решено было нападать и с берега и с реки. С этой целью отряд стражников под
командованием констебля занял исходные позиции на суше. Но несмотря на
строгую секретность подготовки, преступников предупредили, и они покинули
дом еще до появления констеблей. Представители закона заняли здание и, не
встретив на сей раз сопротивления, уничтожили столы и прочее оборудование,
потребное для игры".
Обычная история: завсегдатаи игорного или воровского притона никогда не
дожидались прихода полиции. Продажность и нерасторопность службы сыска за
одну ночь не исправить. Кто знает, может, и сам Филдинг посматривал сквозь
пальцы на эпизодическую утечку информации, хотя доказательств этому нет.
Понятно, что на литературу выкраивалось очень мало времени. После
памфлета по делу Пенлеза (1749) он ничего не писал более года. В
библиографиях Филдинга 1750 год отмечен лишь одной публикацией: давным-давно
обещанное издание второй редакции его ранней пьесы "Авторский фарс". Был ли
он сам причастен к столь запоздалому появлению своей пьесы в печати или кто
другой поспособствовал, но вид переплетенных страниц не мог не всколыхнуть
его память. Замученному судье с Боу-стрит пьеса напомнила бесшабашную
молодость светского человека. Словно ожило то время, когда его соратниками
были не брат Джон и Сондерс Уэлш, а отец и сын Сибберы и Китти Клайв; когда
своими успехами он был обязан не могуществу герцога Бедфордского, а
одобрению горожан - там, в тесном театрике на задворках Хеймаркета.
В самом начале 1751 года он нарушил молчание и опубликовал
"Исследование о причинах недавнего роста грабежей", изданное Милларом 19
января, ценой полкроны. Это его самый глубокий общественный трактат, здесь
содержатся конкретные и конструктивные идеи по всем проблемам организованной
преступности в столице. Красноречивое обличение таких общественных язв, как
"героическое" шествие в Тайберн и повальная страсть к джину, вошли в
цитатный фонд историков общественной жизни. Вот характерный пример:
"Суд рассматривает казнь преступника как демонстрацию позора, а для
преступника это день его славы. Триумфальны его шествие в Тайберн и
последние минуты перед казнью; слабые и мягкосердечные сострадают ему;
дерзкие им восхищаются, одобряют его, завидуют. Сколь бы ни были
омерзительны преступления, приведшие негодяя на эшафот, не они возбуждают
интерес собравшихся, но поведение осужденного перед казнью. И если у
мерзавца хватит ума повести себя хоть немного прилично, то о его смерти одни
отзовутся с уважением, другие - со слезой и никто с брезгливостью". "Корень
зла в том, - заключает Филдинг, - что казни часты... Нас убедит в этом
собственный опыт, если мы сравним поведение зрителей в провинции, где казнят
редко, и в Лондоне, где редкий день не казнят"*. Пример хорош и тем, что это
откровенная, мужская проза - уравновешенная без вымученности, ясная и живая.
К тому времени уже много лет вызывала серьезную тревогу бесконтрольная
продажа спиртного. Пятнадцать лет назад Уолпол провел закон, который Дороти
Джордж называет "героическим противоядием", но на практике и он оказался
неэффективен. Следующая попытка была предпринята в 1743 году: вместо полного
запрета на продажу спиртного, его разрешили продавать в специально
назначенных местах. Результаты оказались немногим лучше. Теперь был учрежден
парламентский комитет: как добиться больших результатов. Работа комитета
привела к принятию нового закона в 1751 году. Своей пропагандой Филдинг
помог расчистить дорогу этому закону, который привел-таки к сокращению
продажи дешевых и губительных спиртных напитков*.
В общем, Филдинг трезво смотрел на существующую преступность, но он
умел и сострадать. Он пытался исследовать причины предосудительного
поведения и находил корни порока в такой практике, как, скажем, игорные
дома. Филдинг по-прежнему увязывал преступность с бедностью - нынче это
трюизм, но в 1751 году истина еще не тускнела от повторения. Он отличал
бездельников от тех, кого физические или душевные немочи делали
нетрудоспособными. (Тогда увечных было больше, чем сейчас: наследственные
болезни и недоедание в детстве давали свои горькие плоды.) Филдинг
критиковал чудовищное исполнение законов о бедных. В равной степени он не
пощадил и механизм правосудия, сделав при этом несколько полезных замечаний,
как лучше добиться осуждения профессиональных преступников. В конечном счете
Филдингу удалось в отличие от многих сочетать высокие нравственные упования
с деловым учетом реальных возможностей. Есть основания думать, что - помимо
закона о спиртном - и другие акты создавались под влиянием его трактата.
Особенно это очевидно в связи с "Актом о предотвращении ужасного
преступления - убийства", принятым в парламенте в 1752 году, а также в связи
с предшествовавшим ему законом "О непотребных домах". Другие законопроекты,
озабоченные положением беднейших слоев населения и требовавшие
усовершенствования работных домов, не прошли в парламенте из-за
организованной оппозиции, но все они были вдохновлены Филдингом*.
Дух "Исследования" пронизывал и практическую деятельность
Филдинга-судьи. В отчете за следующий год встречаем характерную запись:
"Несколько бедняков, арестованных накануне мистером Уэлшем, предстали перед
судьями Филдингом и Эррингтоном; один из обвиняемых, изнемогающий от
нестерпимой чесотки, был поручен вниманию околоточного; вторая, как
выяснилось, была повинна не в преступлении, но в бедности - ей выдали
деньги, дабы она по-прежнему могла торговать на рынке". Еще одну несчастную,
мать троих детей, отпустили, вопреки строгой букве закона, поскольку
"доказательства неубедительны".
Не все одобряли подобную мягкость в судебных заседаниях, хотя даже
Филдинг приберегал такие решения лишь для самых тяжелых случаев. С большим
единодушием приняли его "Исследование". Даже Хорас Уолпол, далеко не лучший
друг Филдинга, и тот вынужден был назвать "замечательным" трактат судьи с
Боу-стрит. Тепло приветствовало появление трактата "Ежемесячное обозрение",
и после многих лет враждебного отношения Филдинг стал получать полузабытые
знаки одобрения. Через несколько недель после публикации "Исследования" была
отпечатана вещица не столь серьезного содержания: памфлет, посвященный
"Всеобщей конторе услуг". Предисловие составил Джон Филдинг, а основной
текст обычно приписывают Генри. По правде говоря, этот памфлет ценою в три
пенса не слишком отличается от того, что мы не без иронии называем рекламной
литературой. Странно даже представить себе, как мог великий творец - да еще
во времена не столь отдаленные - размениваться на риторику торгашей.
К апрелю 1751 года относится одно и немногих дошедших до нас личных
впечатлений от общения с Филдингом. Священнослужитель по имени Ричард Херд,
позднее ставший настоятелем Кентерберийского собора, был приглашен на обед к
Ральфу Аллену; в хозяине будущий епископ отметил "сочетание здравого смысла
и простоты манер". Тогда же он был представлен другому гостю: "Несчастный
мистер Филдинг из повесы превратился в развалину; дряхлость и подагра
совершенно усмирили его непоседливую натуру". Более расположенный к судье
Эдвард Мур - и тот склонен был винить в нездоровье Филдинга сумасбродную
молодость: "Филдингу воздается за грехи, его перевозят в кресле из комнаты в
комнату... Вам будет полезно узнать, что Филдинг - остроумец, болезнь его
зовется подагрой, и неумеренность - причина ее". Оба отзыва взяты из частной
переписки, и нет сомнений, что примерно то же говорили в свете. Сегодня
жалобы на подагру носят комический оттенок, а тогда в ней обычно видели
справедливое наказание за неумеренность.
Благоприятные условия в Бате давали страдальцу желанную передышку в его
скупо оплачиваемой борьбе с нищетой и мерзостью лондонского дна. Филдинг еще
не приобрел сельский домик в Илинге, тем настоятельнее была нужда время от
времени сбегать из столицы в общество Аллена. Нередко в Бат приезжали
умирать, чему свидетели в аббатстве многочисленные надгробные доски с
именами знаменитостей. Если каждый второй великий композитор умирал в Вене,
то половина английских знаменитостей того времени умерли в городке,
выстроенном вокруг больниц, минеральных источников и аптечных лавок. Это был
город-госпиталь, программу развлечений диктовали господа в креслах, и даже
молодежь подчинялась протоколу, который устраивал людей пожилых и инвалидов.
Иные из них могли по крайней мере оправдать свою хромоту ратным прошлым, как
фельдмаршал Уэйд {Ходили слухи, будто первая жена Аллена приходилась
фельдмаршалу Уэйду незаконной дочерью, но, скорее всего, эти слухи
безосновательны - Прим. авт.}, приятель Аллена, ветеран обеих кампаний
против якобитов; он жил в роскошном доме палладианского стиля на территории
аббатства, чинно бродил по улицам Бата и в 1748 году умер. В Прайор-парке
Аллен воздвиг ему подобающий памятник, изображающий Уэйда в римской тоге.
Генри Филдинг не имел героического прошлого, но все равно приехал умирать в
Бат. К слову сказать, в Батском аббатстве висит мемориальная доска с именем
его сестры Сары, хотя похоронена она в Чалкуме (где в свое время при весьма
загадочных обстоятельствах ее брат женился на Шарлотте Крэдок).
По преданию, и Генри и Сара в свои приезды жили в охотничьем домике в
поместье Уидкум. Усадьба Уидкум уцелела до наших дней, вместе с церковью
святого Фомы Бекета она как бы патриархальный островок посреди деловой
суматохи сегодняшнего Бата. В 1727 году усадьбу перестроили - облицевали
камнем теплого золотистого цвета. Элегантный фасад с семью эркерами и
четырьмя колоннами ионического ордера смотрит с приличествующей скромностью
на Прайор-парк, который стоит в полумиле от него и тремястами футами выше.
Охотничий домик стоит сразу за усадьбой, это нарядное двухэтажное здание. Не
осталось никаких документов, подтверждающих, что Генри действительно
проживал в этом домике, обзаведшемся соответствующей табличкой, но вообще
говоря - почему бы и нет? В усадьбе в то время жил шурин Аллена, Филип
Беннет, и если Филдинг обедал с патроном, то, учитывая состояние его ног,
только очень недолгий переезд в карете был Филдингу под силу. Место здесь
замечательное - красота, покой и прекрасная архитектура. До сих пор Уидкум
наводит на мысль об уединенном, избранническом существовании, которое и не
мерещилось Филдингу в его высоком, узком доме на Боу-стрит с застоялым
запахом и суетой казенного места*. В своем батском убежище он по крайней
мере не тревожился, что его возьмет в осаду толпа озверевших матросов.
Каким-то чудом он нашел в себе силы закончить последний роман -
"Амелию". Очевидно, никто не знал, что он работает над новым романом
(рождению "Тома Джонса" сопутствовала широкая огласка). Принято считать, что
по-настоящему он сел за роман в 1751 году, и поскольку иных свидетельств
нет, то можно согласиться с этим предположением. Новое произведение вышло в
свет четырьмя томиками 19 декабря 1751 года, цена всех четырех книг
составила двенадцать шиллингов. Посвящение Ральфу Аллену датируется
несколькими днями ранее. На сей раз Эндрю Миллар купил рукопись у Филдинга
за 800 фунтов; сумма весьма значительная - следовательно, он рассчитывал
сбыть изрядный тираж. Книгопродавец приступил к делу, открыв напористую
рекламную кампанию, он умудрился убедить своих коллег (и читающую публику),
что отпечатанного количества не хватит для удовлетворения спроса.
Первоначальный тираж, как сообщалось, равнялся 5000 экземпляров, якобы
раскупленных в первый же день. Миллар пустил слух, будто ему пришлось нанять
четырех наборщиков, чтобы отпечатать весь текст (для объемистых сочинений
тут не было ничего необыкновенного), - и при этом не весь тираж удалось
переплести; посему он объявил, что будет продавать непереплетенные
экземпляры по десять шиллингов и шесть пенсов. Фокус состоял в том, чтобы