Страница:
небольшой компенсации убытков. На судебном разбирательстве Филдинг не
присутствовал, он был на выездной сессии в Западных графствах. По окончании
сессии он уехал в Бат на воды. Смена обстановки была тем приятнее, что здесь
он мог сколько угодно видеться с новым другом, доброжелательным Ральфом
Алленом, сыгравшим важную роль в его дальнейшей жизни. Ходил слух, что
именно Аллен дал Филдингу денег для уплаты долга. Подробности нам
неизвестны, но мы точно знаем, что сдружились они именно в эту пору {Есть
основания думать, что в октябре или ноябре 1741 года Аллен принимал Филдинга
вместе с другим своим великим другом, Попом, у себя в Прайор-парке, но
точные доказательства отсутствуют. - Прим. авт.}, а жизненным
предназначением Аллена было творить добро, и не обязательно тайком*.
Интереснейшая личность этот Аллен. Он на пятнадцать лет старше
Филдинга, простого происхождения. Родился в Корнуолле, юношей поступил на
почту и уже в семнадцать лет стал помощником почтмейстера в Бате. В двадцать
шесть лет он предложил совершенно новую схему организации почтовых
перевозок, сулившую казне большие выгоды, главным образом за счет избавления
от коррупции. Аллен, по существу, занимал поет директора почт, но в духе
века, не любившего сковывать инициативу, выступал как частный подрядчик*,
обязующийся довести доходы от почтовых сборов до 6000 фунтов в год. В случае
неудачи ему пришлось бы выплатить разницу из собственного кармана, а его
поручители пошли бы по миру. Зато в случае успеха весь излишек доходов
доставался подрядчику. Первые пять лет Аллен зарабатывал по 500 фунтов в
год; потом доходы начали расти. Впоследствии он утверждал, что его почтовая
деятельность принесла казне полтора миллиона прибыли; собственный годовой
доход Аллена только из одного этого источника составил в 1760 году свыше 10
000 фунтов. Пример успешной карьеры, характерной для восемнадцатого
столетия. Деятельность Аллена была своего рода государственной службой и,
несомненно, весьма способствовала ускорению и облегчению торговых операций в
стране. Наградой же ему был не орден Британской империи, а более выгодные
условия контракта.
Он вовремя купил каменоломни в Кум-Даун, на южных склонах холмов,
окружающих Бат: город на глазах рос, превращаясь в ведущий курорт Англии.
Необходим был строительный материал, и светло-серый известняк из
кум-даунских карьеров удовлетворил возникший спрос. Вместе с законодателем
мод "щеголем Нэшем" и архитектором Джоном Вудом Аллен стал одним из
создателей нового Бата (Вся троица принадлежала к тем людям, о которых
говорят: творцы своей судьбы.) Пышные празднества, рисовавшиеся воображению
Нэша, и римский антураж, задуманный Вудом, требовали денег и деловой хватки.
У Аллена они были. Бат эпохи Георгов построен в основном из оолитового
известняка, добытого в каменоломнях Аллена. Возникали новые улицы, площади,
променады, церкви, больницы, бальные залы. А венчал все это великолепие
величественный особняк Аллена - Прайор-парк, со склона холма взиравший на
дома внизу, словно милостивый феодал на своих подданных.
В отношении Аллена это сравнение было не так уж далеко от истины. Джон
Вуд еще корпел над проектом будущего особняка, когда свои услуги в качестве
декоратора предложил Александр Поп, и внутреннее убранство дома многим
обязано его советам. В поэме, увидевшей свет в 1738 году, Поп воздал Аллену
дань восхищения:
Незнатен родом он, зато как величаво
Добро творит тайком, чураясь громкой славы*.
Поп сделался своим человеком в Прайор-парке, у "самого благородного
мужа Англии". Он познакомил его с ведущими оппозиционерами-"патриотами", в
том числе со школьным товарищем Филдинга Джоном Литлтоном. Весьма вероятно,
что через его же посредство состоялось знакомство Аллена с Уильямом Питтом,
который к этому времени уже стал восходящей звездой патриотической партии и
начинал оказывать значительное влияние на политическую конъюнктуру. Питт,
само собой, тоже учился в Итоне в одно время с Филдингом. В парламент он
прошел от Олд Сарэма, "гнилого местечка" неподалеку от Солсбери, - значит,
время от времени встречался с Филдингом. Связи и знакомства удачно
переплетались, и стать своим в алленовском кругу означало для романиста
упрочить литературные и политические контакты, которые легко разлаживались в
зыбкой атмосфере столичного общества. С годами Филдинг все чаще находит
предлоги для поездок в Бат по только что построенной первой в Англии дороге
с заставами (надо думать, что дело и здесь не обошлось без Аллена).
Возможно, что воды не очень-то помогли ему наладить здоровье, зато
материальное его положение весьма поправилось после знакомства с
"благодетелем", бывшим почтовым клерком Ральфом Алленом.
Первое, на что следует обратить внимание в "Собрании разных сочинений",
- это страницы, которые сегодня перелистывают не читая, а именно, список
подписчиков в начале первого тома. Подписка была объявлена годом ранее, и к
моменту выхода книги список включал 427 имен, причем 224 заказа были на
издание "на тонкой бумаге" (более крупного формата), оно стоило 2 гинеи, то
есть вдвое дороже издания "на грубой бумаге"*. Общий доход от подписки
превысил 800 фунтов. Из этой суммы книготорговец Эндрю Миллар должен был
вычесть оплату за печатание и рассылку, но эти расходы могли от силы
составить 200 фунтов. Что же до прибылей книготорговца, то их должно было
дать отдельное издание, предназначенное для широкой публики, - оно вышло в
свет три недели спустя. Можно с уверенностью полагать, что на долю Филдинга
пришлась кругленькая сумма, во всяком случае, никак не меньше 500 фунтов.
В некоторых исследованиях аристократический состав подписчиков явно
преувеличен. Список, разумеется, велик, но не сверх всякой меры, а что
касается знатных имен, то известны и более "аристократические" подписные
листы. Титулованных особ, впрочем, достаточно много; их возглавляет принц
Уэльский, подписавшийся на 15 комплектов, за ним следуют герцог Бедфордский,
граф Честерфилд и герцог Ньюкасл. На 10 комплектов подписался граф Орфорд,
иначе говоря, Роберт Уолпол, скончавшийся незадолго до выхода книги. Его имя
в списке подтверждает, что между Филдингом и его давним оппонентом произошло
определенное сближение. Другие громкие имена: Литлтон, Питт, Генри Фокс,
Бабб Додингтон (правда, импозантная развалина Бабб подписывался на все, что
выходило из печатного станка). Литература и театр представлены Гарриком,
Китти Клайв, Пег Уоффингтон и Эдвардом Юнгом, автором "Ночных размышлений".
Нет в списке Попа и Аллена, но известно, что поэт заказал для обоих по
одному комплекту. Отсутствует и Сэмюэл Ричардсон.
В этом перечне известных имен самую большую группу составляют
представители юриспруденции. Выражая в предисловии свою благодарность
подписчикам, Филдинг заверяет, что из этого источника почерпнуто "более
половины" списка. Примерно семьдесят подписчиков либо принадлежат к одному
из четырех лондонских Иннов, либо после их фамилий указано: "поверенный",
"барристер" и т.п. Среди тех, у кого эти уточнения отсутствуют, немало лиц,
так или иначе подвизавшихся на юридическом поприще: было принято, чтобы дети
из дворянских и даже аристократических семей завершали образование,
практикуя в одном из Иннов. Земляки Филдинга представлены Джеймсом Харрисом,
доктором Джоном Бейкером из Солсбери и Питером Батхерстом, недавним членом
парламента. Интересно, что девять процентов подписчиков составляют женщины -
цифра более или менее типичная для литературного предприятия этого рода. В
целом, солидная публика явно преобладает над светскими знакомствами Филдинга
(что нехарактерно для подписных листов того времени, поскольку
высокопоставленные ничтожества ради удовольствия увидеть свое имя на первой
странице охотно подписывались на книги, которые даже не собирались читать).
Содержание трехтомника Филдинга заслуживает того, чтобы о каждом томе
поговорить отдельно. Первый том составлен из большей частью коротких
произведений разных жанров, написанных за предшествующие пятнадцать лет.
Книгу открывают тридцать восемь стихотворных опытов. Самые крупные из них -
пять посвященных Баббу Додингтону стихотворных эссе, которые выходили в 1741
году отдельным изданием, с предисловием (здесь оно опущено). Выше уже
говорилось, что в этих эссе мучившие Филдинга противоречия обострены
неприятием и придворной суеты, и вынужденного отшельничества:
От роскоши двора, от городского шума
В глуши лесов скрывается угрюмо.
В убогой келий себя великим мнит...
Не в силах примирить враждующие половины своей души, Филдинг пытается
проложить средний курс между деятельным и созерцательным образом жизни, но
сделать это сколько-нибудь убедительно ему не удается. В стихотворении
"Вольность", посвященном Литлтону, звучат популярные среди вигов идеи, но и
здесь Филдинг не в состоянии успешно справиться с темой. Несомненно удалось
сатирическое послание Джону Хейзу, адвокату из Центральных графств и другу
писателя. Но сегодня наибольшее удовольствие мы получаем от легких стихов,
полных юношеского задора и изящного юмора. "Описание деревушки Аптон-Грей"
(1728) - это забавная жанровая картинка, исполненная в свифтовских
традициях. По стилю близки к Попу "Советы нимфам из Нью Сарэма" (Г730),
здесь заметно влияние "Дунсиады". Несколько стихотворных безделиц,
посвященных "Селии", явно восходят к тем дням, когда Филдинг ухаживал за
Шарлоттой. О глубине их содержания свидетельствуют названия: "К Селии - по
случаю бывшего у нее предчувствия, что ее дом собираются ограбить, и
приглашения для защиты старого приятеля, который просидел всю ночь с
незаряженным пистолетом", или "К ней же - по случаю высказанного пожелания
иметь для забавы лилипута", или "К распорядителю Солсберийской Ассамблеи -
по случаю дискуссии на тему, не велеть ли зажечь новые свечи". В качестве
небольшого приложения все эти стихи достаточно милы, но, взятые сами по
себе, они вряд ли привлекут сегодня внимание читателей.
Прозаический раздел состоит из нескольких пространных моралистических
эссе. Наиболее значительные - "Об искусстве общения" и "Об умении
распознавать людские характеры". В первом Филдинг рассуждает о
благовоспитанности и правилах поведения в обществе, о том, каким должен быть
джентльмен. Рассмотрев главные принципы, на которых основываются правила
хорошего тона, Филдинг делает вывод вполне в духе августинца: что-де
"хороший тон" - это "искусство быть приятным в общении". (Общение здесь
понимается широко - как любого рода контакты.) Например, "общаясь с лицами,
занимающими высокое положение, следует избегать двух крайностей, а именно:
унизительной услужливости и разнузданной вольности". Главное правило
приятного общения состоит в "умении вести себя так, чтобы собеседник
чувствовал себя легко и свободно". Рассуждения оживляются анекдотами и
поучительными примерами:
"Такое же точно отвращение Дискол испытывает к картам; и хотя он
достаточно искушен в премудростях различных карточных игр, но никакими
уговорами не заставишь его составить партию в ломбер, вист или кадриль.
Скорее он лишит всю компанию развлечения, нежели отдаст час-другой
неприятному для него делу". Джейн Остин такая мораль пришлась бы по душе.
Что касается эссе "Об умении распознавать характеры людей", то его
содержание вполне соответствует названию. Основная тема - притворство и
лицемерие. Филдинг исследует различные проявления ханжества и выказывает
проницательность, позволяющую заглянуть в тайники души. Приговор, который он
выносит человеческой комедии, куда более суров, чем можно было ожидать, судя
по его романам. Из оставшихся заслуживает упоминания эссе "Утоление скорби
по умершим друзьям" - классический образчик утешительной литературы,
навеянный последовавшими одна за другой утратами отца и старшей дочери.
Но достаточно о первом томе. Во второй вошли пьесы "Евридика" и "День
свадьбы" и отрывки под названием "Путешествие в загробный мир". В извещении
о подписке было объявлено одно только "Путешествие". Надо думать, оно должно
было целиком занять второй том, но так и не было доведено до конца. С
пьесами мы уже встречались - с "Евридикой" при ее первой постановке в 1737
году, а злополучный "День свадьбы" был поставлен Гарриком всего за два
месяца до выхода в свет "Собрания разных сочинений". Наиболее значительным
произведением второго тома является "Путешествие"; оно написано в манере
греческого сатирика Лукиана, которого временами словно толкает под руку
Мартин Скриблерус. Позднее Филдинг назовет Лукиана "отцом истинного юмора" и
свяжет его традицию с именами Сервантеса и Свифта*. "Путешествие" можно
разделить на три части: девять глав, в которых описано путешествие до
райских врат; шестнадцать глав, посвященных приключениям Юлиана Отступника,
с которым рассказчик знакомится на небесах; и, наконец, отдельная большая
глава, содержащая историю Анны Болейн*. Исследователи сходятся на том, что
первая часть наиболее талантлива, в отдельных эпизодах Филдиф поднимается до
высот, которые ему редко удавалось превзойти впоследствии, - например,
описание Города Болезней в третьей главе, где Филдинг разоблачает врачебное
шарлатанство всех видов, или "протоколы судьи Миноса у Врат Элизиума" в
седьмой главе. Протоколы эти содержат резюме приговоров, вынесенных
кандидатам на райское блаженство. Характерно для Филдинга, что он берет
сторону обездоленных, не жалуя чванливых лицемеров вроде того лжепатриота,
"который пускается в цветистые разглагольствования о личных свободах и
общественных добродетелях, украшающих его страну". Среди удостоенных
блаженства - драматург, он кичится успехами своих пьес, но благоприятным
приговором обязан тому обстоятельству, что "однажды одолжил приятелю весь
доход от своего бенефиса и тем спас его и все семейство от верной гибели".
Похоже, Филдинг воздает сторицей неизвестному благодетелю - кому же? Уж не
Сибберу ли Колли?
В начале следующей главы, попав в Элизиум, рассказчик встречает "свою
крохотную дочурку, которую он потерял несколько лет назад". Эти строки
несомненно навеяны смертью Шарлотты, и можно полагать, что работа над
"Путешествием" в той или иной степени продолжалась еще в 1742 году. Этот
эпизод очень нравился Диккенсу; вообще, чтение "Путешествия" действовало на
него умиротворяюще, в чем он признавался в 1855 году Марии Винтер, в которую
когда-то был влюблен*. Как ни странно, к поклонникам этого сочинения
принадлежал и Гиббон. А у читателей "Путешествие" никогда не пользовалось
особой популярностью. Мне кажется, что среди незаслуженно забытых творении
Филдинга оно должно стоять на первом месте; на поверхности оно буквально
искрится юмором и фантазией, а глубиной аллегории не уступает Ленгленду и
Беньяну. Не читавший "Путешествия" не может претендовать на полное
знакомство с творчеством Филдинга. Запутанная композиция сама в какой-то
степени служит сатирическим приемом. Издатель якобы находит на чердаке
своего дома связку бумаг, причем по отдельным намекам можно заключить, будто
автором рукописи был пациент Бедлама. Это сомнительное происхождение хорошо
отражает бытовавшие в ту пору воззрения на "пророческую силу" воображения, и
читатель невольно задумывается, не обладают ли отверженные обществом люди
более верным и справедливым пониманием действительности, нежели уважаемые и
здравомыслящие члены общества.
Третий том целиком отдан наиболее известному из этого собрания
сочинению - "Истории Джонатана Уайльда Великого". Кончина Уайльда и в свое
время не вызвала особых сожалений, а в 1743 году, через 18 лет после того,
как он окончил свои дни на тайбернской виселице (Филдинг в том году закончил
школу), это была и вовсе давняя история. Время написания романа в точности
неизвестно. Некоторые исследователи обнаруживают зерно будущей книги в эссе,
опубликованном в "Бойце" в марте 1740 года, и рассматривают эту дату как
возможное начало работы над романом, однако очень уж это косвенное
свидетельство. В извещении о готовящемся выходе "Собрания разных сочинений"
читателю обещалось жизнеописание "прославленного Джонатана Уайльда,
эсквайра, в котором будут показаны в истинном и справедливом свете также и
другие знаменитые жулики того времени". Не совсем ясно, имеется ли здесь в
виду полный замысел или же только общая идея будущего сочинения. Существует
мнение, будто Филдинг написал роман в три приема: вначале историю самого
Уайльда, затем эпизоды с Хартфри и, наконец, скитания миссис Хартфри. Другие
исследователи отвергают эту фрагментарную гипотезу, но полагают, что после
падения правительства Уолпола в 1742 году Филдинг переделал уже готовый
текст. Полной ясности в этом вопросе нет. Многим читателям эта проблема
может показаться не столь уж важной, но всякий, кого интересует становление
Филдинга как писателя, непременно будет озадачен. Например, что связывает
роман о Джонатане Уайльде с таким непохожим на него комическим шедевром, как
"Джозеф Эндрюс"? Естественно было бы предположить, что первый предшествует
второму, однако имеются свидетельства, говорящие об обратном.
Сходство между Уайльдом и Робертом Уолполом было отмечено давно. Оно
проводится уже в сатирическом портрете Пичема из "Оперы нищего" - пьесы,
которая и в рассматриваемый период не сошла со сцены, но особым успехом
пользовалась в конце 20-х годов, когда Филдинг делал в литературе первые
шаги. Газетчики и памфлетисты без обиняков проводили параллель между Великим
человеком в мире политики и Великим человеком преступного мира. Оба
безжалостны и неразборчивы в средствах, оба держатся у власти при помощи
подкупов и запугивания, оба превратили свое ремесло в продуманную до мелочей
систему: если Уайльд поднял мошенничество на профессиональный уровень, то
Уолпол, по общему мнению, низвел политическое управление до уровня
мошеннической игры. В отличие от бывшего первого министра, Уайльда уже не
было в живых, но память о нем сохранилась в многочисленных сборниках
биографий вроде "Жизнеописаний наиболее примечательных преступников" или
"Полной истории знаменитых разбойников".
Филдинг не делает даже попытки сколько-нибудь точно следовать подлинным
фактам биографии Уайльда. Он наделяет преступника вымышленной родословной, а
утверждение, будто "наш герой (...) совершил свой первый выход на великую
сцену жизни в тот самый день, когда в 1665 году впервые вспыхнула чума", -
такое утверждение не имеет ничего общего с действительностью. Уайльд был
крещен в 1683 году; точная дата его рождения неизвестна, но очень
сомнительно, чтобы она совпала с Великой чумой. Филдинг вводит в
повествование реально существовавшие персонажи, вроде Роджера Джонсона,
ньюгейтского соперника Уайльда (книга IV, гл. 3), или вора Джозефа Блускина
Блейка* (книга III, гл. 14). В книге II, гл. 7 мельком упоминается наш
старый знакомец Питер Паунс. Но все эти личности до такой степени абстрактны
и типизированы, что отлично уживаются с порождениями авторской фантазии,
вроде добродетельного купца Хартфри или вульгарной Легации Снэп. Иные
настолько аллегоричны, что кажутся воплощением джонсоновских "юморов"*.
Самозваный граф Ла Рюз - типичный проходимец XVIII века, тогда многие
авантюристы и шарлатаны сами возводили себя в графское достоинство.
(Возможно, кто-то из них и в самом деле был графом, как Альгаротти, приятель
леди Мэри, или Калиостро, утверждавший, что ему тысяча лет. Но чаще всего
они попросту присваивали себе приглянувшийся им титул - как, например,
Казанова*.)
В известном смысле роман о Джонатане Уайльде - сочинение весьма унылое.
Его вывернутая наизнанку мораль построена на использовании привычных слов и
оборотов речи в противоположном смысле: так, слово "великий" всюду
употребляется в смысле "низкий", изобретательно обыгрываются избитые
выражения и воровской жаргон. Но назойливое выставление порочности Уайльда
придает юмору слишком мрачный оттенок. По сравнению с эгоистичным, жестоким,
идущим напролом главным героем, положительные персонажи выглядят бесцветными
тенями. В "Опере нищего" действие разнообразится забавными сценами и
музыкальными вставными номерами; в воровских эпизодах там сквозит даже
некоторая пасторальность. А в "Джонатане Уайльде", начиная с первой же
страницы, все повествование идет на одной и той же язвительной ноте; эта
беспощадная однобокая сатира с эстетической точки зрения ближе к "Скромному
предложению" Свифта, нежели к веселой комедии Гея. Смех здесь застывает в
гримасу*.
Позднее Филдинг серьезно займется криминологией (насколько она в ту
пору осознавалась как наука), он напишет трактаты о разбоях на большой
дороге и о похищениях с целью выкупа. Однако ничто не говорит о том, что в
рассматриваемый период его сколько-нибудь интересовала психология
преступника. Читателю нигде не предлагают приглядеться к личности Уайльда, и
он до самого конца остается злодеем из пантомимы или мелодрамы, более схожим
с Фейгином, чем с Биллом Сайк-сом. Назначенная ему в книге роль состоит
только в том, чтобы показать, как преуспевает яркий, сильный и безвозвратно
испорченный злодей*. Благопристойный и бесстрастный тон рассказа находится в
вопиющем противоречии с содержанием. Возьмем, к примеру, начало книги I, гл.
6, - граф Ла Рюз обнаруживает пропажу кошелька:
"Наутро граф хватился своих денег и сразу же догадался, у кого они
находятся; но, прекрасно понимая, что жаловаться бесполезно, он решил обойти
это происшествие молчанием. Некоторым читателям может и в самом деле
показаться странным, что эти джентльмены, зная друг о друге, что они воры, в
своих речах ни единым словом не намекнут на это обстоятельство, но,
напротив, любят говорить о дружбе, честности и благородстве столь же часто,
как и все прочие люди. Кое-кому, повторяю я, это может показаться странным;
но кто подолгу живал в больших городах, при дворах, в тюрьмах и прочих
подобных местах, тем, быть может, нетрудно будет понять эту мнимую
несообразность". Эти великолепно брошенные мимоходом слова - "и прочих
подобных местах" - заставляют задуматься о том, что и в самых высоких сферах
(в особенности при погрязшем в продажности дворе Уолпола) можно встретить
эту "несообразность". Как бы подчиняясь той вывернутой наизнанку морали,
против которой направлено острие его сатиры, автор называет Уайльда и графа
"джентльменами", отчего эффект делается еще разительнее.
Есть в романе и чисто юмористические пассажи, вроде безграмотного
письма Уайльда предполагаемой невесте, Легации ("призываем всех франтов
нашего времени дать лучший образец, в смысле содержания или орфографии"):
"Моя вас хотительная при лестница! Если п ваши очворовательные глазки,
каторые гарят ярче сонца, смагли раз глядеть вас хищение, каторое они зажгли
в маем серце..." (Книга III, гл. 6).
Но этот сравнительно безобидный юмор почти неощутим на общем желчном
фоне. Читателю не до веселья: пока он будет посмеиваться, очередной великий
негодяй (Уайльд? Уолпол? Уолтер? Чартерис?) прикарманит его кошелек и
удалится.
Казалось бы, дела пошли на лад. Публикация "Джозефа Эндрюса" и
"Собрания разных сочинений" упрочила писательскую репутацию Филдинга. (О
том, что он автор "Джозефа Эндрюса", читатели узнали из предисловия к
"Собранию".) Оба издания принесли ему по меньшей мере 750 фунтов. То же и
дома: рождение сына Генри до некоторой степени смягчило боль, не утихавшую
после утраты маленькой дочурки. В мае 1744 года случилось еще одно приятное
событие: любимая сестра Сара опубликовала свой первый роман - "Приключения
Давида Простака". Вскоре понадобилось второе издание; Филдинг написал к нему
предисловие, в котором опроверг слухи, будто он является истинным автором
книги. Его участие, писал Филдинг, свелось к исправлению мелких погрешностей
из-за отсутствия литературного опыта, каковые погрешности человек сведущий и
джентльмен всегда простит начинающему автору, тем паче что автор этот -
молодая девица". Саре в ту пору было тридцать три года. После смерти леди
Гулд в 1738 году она еще несколько лет жила в их доме в Солсбери. За ее
первой книгой последуют другие, но ни одна не повторит успеха "Давида
Простака". Позднее она переедет в Бат, где ее по-отечески будет опекать
Ральф Аллен; возможно, брат и представил ее великому магнату. Сара помногу
хворала, и Филдинг тревожился за нее.
Но судьба готовила ему удар с другой стороны. Он обещал быть спокойным,
тот 1744 год, - его единственной неприятностью был глупейший памфлет,
приписанный Филдингу (он опроверг свое авторство в предисловии к "Давиду
Простаку"). Настала осень, и пришла беда. Как свеча, таяла Шарлотта,
"единственное существо, в котором для меня вся радость земная". Некоторые
биографы Филдинга полагают, что Шарлотта так и не оправилась от болезни,
которую перенесла два года назад. Поздней осенью Генри перевез ее в Бат, но
было уже поздно. Скорее всего, она умерла от чахотки, которая вплоть до
нашего столетия была воистину великим бедствием.
присутствовал, он был на выездной сессии в Западных графствах. По окончании
сессии он уехал в Бат на воды. Смена обстановки была тем приятнее, что здесь
он мог сколько угодно видеться с новым другом, доброжелательным Ральфом
Алленом, сыгравшим важную роль в его дальнейшей жизни. Ходил слух, что
именно Аллен дал Филдингу денег для уплаты долга. Подробности нам
неизвестны, но мы точно знаем, что сдружились они именно в эту пору {Есть
основания думать, что в октябре или ноябре 1741 года Аллен принимал Филдинга
вместе с другим своим великим другом, Попом, у себя в Прайор-парке, но
точные доказательства отсутствуют. - Прим. авт.}, а жизненным
предназначением Аллена было творить добро, и не обязательно тайком*.
Интереснейшая личность этот Аллен. Он на пятнадцать лет старше
Филдинга, простого происхождения. Родился в Корнуолле, юношей поступил на
почту и уже в семнадцать лет стал помощником почтмейстера в Бате. В двадцать
шесть лет он предложил совершенно новую схему организации почтовых
перевозок, сулившую казне большие выгоды, главным образом за счет избавления
от коррупции. Аллен, по существу, занимал поет директора почт, но в духе
века, не любившего сковывать инициативу, выступал как частный подрядчик*,
обязующийся довести доходы от почтовых сборов до 6000 фунтов в год. В случае
неудачи ему пришлось бы выплатить разницу из собственного кармана, а его
поручители пошли бы по миру. Зато в случае успеха весь излишек доходов
доставался подрядчику. Первые пять лет Аллен зарабатывал по 500 фунтов в
год; потом доходы начали расти. Впоследствии он утверждал, что его почтовая
деятельность принесла казне полтора миллиона прибыли; собственный годовой
доход Аллена только из одного этого источника составил в 1760 году свыше 10
000 фунтов. Пример успешной карьеры, характерной для восемнадцатого
столетия. Деятельность Аллена была своего рода государственной службой и,
несомненно, весьма способствовала ускорению и облегчению торговых операций в
стране. Наградой же ему был не орден Британской империи, а более выгодные
условия контракта.
Он вовремя купил каменоломни в Кум-Даун, на южных склонах холмов,
окружающих Бат: город на глазах рос, превращаясь в ведущий курорт Англии.
Необходим был строительный материал, и светло-серый известняк из
кум-даунских карьеров удовлетворил возникший спрос. Вместе с законодателем
мод "щеголем Нэшем" и архитектором Джоном Вудом Аллен стал одним из
создателей нового Бата (Вся троица принадлежала к тем людям, о которых
говорят: творцы своей судьбы.) Пышные празднества, рисовавшиеся воображению
Нэша, и римский антураж, задуманный Вудом, требовали денег и деловой хватки.
У Аллена они были. Бат эпохи Георгов построен в основном из оолитового
известняка, добытого в каменоломнях Аллена. Возникали новые улицы, площади,
променады, церкви, больницы, бальные залы. А венчал все это великолепие
величественный особняк Аллена - Прайор-парк, со склона холма взиравший на
дома внизу, словно милостивый феодал на своих подданных.
В отношении Аллена это сравнение было не так уж далеко от истины. Джон
Вуд еще корпел над проектом будущего особняка, когда свои услуги в качестве
декоратора предложил Александр Поп, и внутреннее убранство дома многим
обязано его советам. В поэме, увидевшей свет в 1738 году, Поп воздал Аллену
дань восхищения:
Незнатен родом он, зато как величаво
Добро творит тайком, чураясь громкой славы*.
Поп сделался своим человеком в Прайор-парке, у "самого благородного
мужа Англии". Он познакомил его с ведущими оппозиционерами-"патриотами", в
том числе со школьным товарищем Филдинга Джоном Литлтоном. Весьма вероятно,
что через его же посредство состоялось знакомство Аллена с Уильямом Питтом,
который к этому времени уже стал восходящей звездой патриотической партии и
начинал оказывать значительное влияние на политическую конъюнктуру. Питт,
само собой, тоже учился в Итоне в одно время с Филдингом. В парламент он
прошел от Олд Сарэма, "гнилого местечка" неподалеку от Солсбери, - значит,
время от времени встречался с Филдингом. Связи и знакомства удачно
переплетались, и стать своим в алленовском кругу означало для романиста
упрочить литературные и политические контакты, которые легко разлаживались в
зыбкой атмосфере столичного общества. С годами Филдинг все чаще находит
предлоги для поездок в Бат по только что построенной первой в Англии дороге
с заставами (надо думать, что дело и здесь не обошлось без Аллена).
Возможно, что воды не очень-то помогли ему наладить здоровье, зато
материальное его положение весьма поправилось после знакомства с
"благодетелем", бывшим почтовым клерком Ральфом Алленом.
Первое, на что следует обратить внимание в "Собрании разных сочинений",
- это страницы, которые сегодня перелистывают не читая, а именно, список
подписчиков в начале первого тома. Подписка была объявлена годом ранее, и к
моменту выхода книги список включал 427 имен, причем 224 заказа были на
издание "на тонкой бумаге" (более крупного формата), оно стоило 2 гинеи, то
есть вдвое дороже издания "на грубой бумаге"*. Общий доход от подписки
превысил 800 фунтов. Из этой суммы книготорговец Эндрю Миллар должен был
вычесть оплату за печатание и рассылку, но эти расходы могли от силы
составить 200 фунтов. Что же до прибылей книготорговца, то их должно было
дать отдельное издание, предназначенное для широкой публики, - оно вышло в
свет три недели спустя. Можно с уверенностью полагать, что на долю Филдинга
пришлась кругленькая сумма, во всяком случае, никак не меньше 500 фунтов.
В некоторых исследованиях аристократический состав подписчиков явно
преувеличен. Список, разумеется, велик, но не сверх всякой меры, а что
касается знатных имен, то известны и более "аристократические" подписные
листы. Титулованных особ, впрочем, достаточно много; их возглавляет принц
Уэльский, подписавшийся на 15 комплектов, за ним следуют герцог Бедфордский,
граф Честерфилд и герцог Ньюкасл. На 10 комплектов подписался граф Орфорд,
иначе говоря, Роберт Уолпол, скончавшийся незадолго до выхода книги. Его имя
в списке подтверждает, что между Филдингом и его давним оппонентом произошло
определенное сближение. Другие громкие имена: Литлтон, Питт, Генри Фокс,
Бабб Додингтон (правда, импозантная развалина Бабб подписывался на все, что
выходило из печатного станка). Литература и театр представлены Гарриком,
Китти Клайв, Пег Уоффингтон и Эдвардом Юнгом, автором "Ночных размышлений".
Нет в списке Попа и Аллена, но известно, что поэт заказал для обоих по
одному комплекту. Отсутствует и Сэмюэл Ричардсон.
В этом перечне известных имен самую большую группу составляют
представители юриспруденции. Выражая в предисловии свою благодарность
подписчикам, Филдинг заверяет, что из этого источника почерпнуто "более
половины" списка. Примерно семьдесят подписчиков либо принадлежат к одному
из четырех лондонских Иннов, либо после их фамилий указано: "поверенный",
"барристер" и т.п. Среди тех, у кого эти уточнения отсутствуют, немало лиц,
так или иначе подвизавшихся на юридическом поприще: было принято, чтобы дети
из дворянских и даже аристократических семей завершали образование,
практикуя в одном из Иннов. Земляки Филдинга представлены Джеймсом Харрисом,
доктором Джоном Бейкером из Солсбери и Питером Батхерстом, недавним членом
парламента. Интересно, что девять процентов подписчиков составляют женщины -
цифра более или менее типичная для литературного предприятия этого рода. В
целом, солидная публика явно преобладает над светскими знакомствами Филдинга
(что нехарактерно для подписных листов того времени, поскольку
высокопоставленные ничтожества ради удовольствия увидеть свое имя на первой
странице охотно подписывались на книги, которые даже не собирались читать).
Содержание трехтомника Филдинга заслуживает того, чтобы о каждом томе
поговорить отдельно. Первый том составлен из большей частью коротких
произведений разных жанров, написанных за предшествующие пятнадцать лет.
Книгу открывают тридцать восемь стихотворных опытов. Самые крупные из них -
пять посвященных Баббу Додингтону стихотворных эссе, которые выходили в 1741
году отдельным изданием, с предисловием (здесь оно опущено). Выше уже
говорилось, что в этих эссе мучившие Филдинга противоречия обострены
неприятием и придворной суеты, и вынужденного отшельничества:
От роскоши двора, от городского шума
В глуши лесов скрывается угрюмо.
В убогой келий себя великим мнит...
Не в силах примирить враждующие половины своей души, Филдинг пытается
проложить средний курс между деятельным и созерцательным образом жизни, но
сделать это сколько-нибудь убедительно ему не удается. В стихотворении
"Вольность", посвященном Литлтону, звучат популярные среди вигов идеи, но и
здесь Филдинг не в состоянии успешно справиться с темой. Несомненно удалось
сатирическое послание Джону Хейзу, адвокату из Центральных графств и другу
писателя. Но сегодня наибольшее удовольствие мы получаем от легких стихов,
полных юношеского задора и изящного юмора. "Описание деревушки Аптон-Грей"
(1728) - это забавная жанровая картинка, исполненная в свифтовских
традициях. По стилю близки к Попу "Советы нимфам из Нью Сарэма" (Г730),
здесь заметно влияние "Дунсиады". Несколько стихотворных безделиц,
посвященных "Селии", явно восходят к тем дням, когда Филдинг ухаживал за
Шарлоттой. О глубине их содержания свидетельствуют названия: "К Селии - по
случаю бывшего у нее предчувствия, что ее дом собираются ограбить, и
приглашения для защиты старого приятеля, который просидел всю ночь с
незаряженным пистолетом", или "К ней же - по случаю высказанного пожелания
иметь для забавы лилипута", или "К распорядителю Солсберийской Ассамблеи -
по случаю дискуссии на тему, не велеть ли зажечь новые свечи". В качестве
небольшого приложения все эти стихи достаточно милы, но, взятые сами по
себе, они вряд ли привлекут сегодня внимание читателей.
Прозаический раздел состоит из нескольких пространных моралистических
эссе. Наиболее значительные - "Об искусстве общения" и "Об умении
распознавать людские характеры". В первом Филдинг рассуждает о
благовоспитанности и правилах поведения в обществе, о том, каким должен быть
джентльмен. Рассмотрев главные принципы, на которых основываются правила
хорошего тона, Филдинг делает вывод вполне в духе августинца: что-де
"хороший тон" - это "искусство быть приятным в общении". (Общение здесь
понимается широко - как любого рода контакты.) Например, "общаясь с лицами,
занимающими высокое положение, следует избегать двух крайностей, а именно:
унизительной услужливости и разнузданной вольности". Главное правило
приятного общения состоит в "умении вести себя так, чтобы собеседник
чувствовал себя легко и свободно". Рассуждения оживляются анекдотами и
поучительными примерами:
"Такое же точно отвращение Дискол испытывает к картам; и хотя он
достаточно искушен в премудростях различных карточных игр, но никакими
уговорами не заставишь его составить партию в ломбер, вист или кадриль.
Скорее он лишит всю компанию развлечения, нежели отдаст час-другой
неприятному для него делу". Джейн Остин такая мораль пришлась бы по душе.
Что касается эссе "Об умении распознавать характеры людей", то его
содержание вполне соответствует названию. Основная тема - притворство и
лицемерие. Филдинг исследует различные проявления ханжества и выказывает
проницательность, позволяющую заглянуть в тайники души. Приговор, который он
выносит человеческой комедии, куда более суров, чем можно было ожидать, судя
по его романам. Из оставшихся заслуживает упоминания эссе "Утоление скорби
по умершим друзьям" - классический образчик утешительной литературы,
навеянный последовавшими одна за другой утратами отца и старшей дочери.
Но достаточно о первом томе. Во второй вошли пьесы "Евридика" и "День
свадьбы" и отрывки под названием "Путешествие в загробный мир". В извещении
о подписке было объявлено одно только "Путешествие". Надо думать, оно должно
было целиком занять второй том, но так и не было доведено до конца. С
пьесами мы уже встречались - с "Евридикой" при ее первой постановке в 1737
году, а злополучный "День свадьбы" был поставлен Гарриком всего за два
месяца до выхода в свет "Собрания разных сочинений". Наиболее значительным
произведением второго тома является "Путешествие"; оно написано в манере
греческого сатирика Лукиана, которого временами словно толкает под руку
Мартин Скриблерус. Позднее Филдинг назовет Лукиана "отцом истинного юмора" и
свяжет его традицию с именами Сервантеса и Свифта*. "Путешествие" можно
разделить на три части: девять глав, в которых описано путешествие до
райских врат; шестнадцать глав, посвященных приключениям Юлиана Отступника,
с которым рассказчик знакомится на небесах; и, наконец, отдельная большая
глава, содержащая историю Анны Болейн*. Исследователи сходятся на том, что
первая часть наиболее талантлива, в отдельных эпизодах Филдиф поднимается до
высот, которые ему редко удавалось превзойти впоследствии, - например,
описание Города Болезней в третьей главе, где Филдинг разоблачает врачебное
шарлатанство всех видов, или "протоколы судьи Миноса у Врат Элизиума" в
седьмой главе. Протоколы эти содержат резюме приговоров, вынесенных
кандидатам на райское блаженство. Характерно для Филдинга, что он берет
сторону обездоленных, не жалуя чванливых лицемеров вроде того лжепатриота,
"который пускается в цветистые разглагольствования о личных свободах и
общественных добродетелях, украшающих его страну". Среди удостоенных
блаженства - драматург, он кичится успехами своих пьес, но благоприятным
приговором обязан тому обстоятельству, что "однажды одолжил приятелю весь
доход от своего бенефиса и тем спас его и все семейство от верной гибели".
Похоже, Филдинг воздает сторицей неизвестному благодетелю - кому же? Уж не
Сибберу ли Колли?
В начале следующей главы, попав в Элизиум, рассказчик встречает "свою
крохотную дочурку, которую он потерял несколько лет назад". Эти строки
несомненно навеяны смертью Шарлотты, и можно полагать, что работа над
"Путешествием" в той или иной степени продолжалась еще в 1742 году. Этот
эпизод очень нравился Диккенсу; вообще, чтение "Путешествия" действовало на
него умиротворяюще, в чем он признавался в 1855 году Марии Винтер, в которую
когда-то был влюблен*. Как ни странно, к поклонникам этого сочинения
принадлежал и Гиббон. А у читателей "Путешествие" никогда не пользовалось
особой популярностью. Мне кажется, что среди незаслуженно забытых творении
Филдинга оно должно стоять на первом месте; на поверхности оно буквально
искрится юмором и фантазией, а глубиной аллегории не уступает Ленгленду и
Беньяну. Не читавший "Путешествия" не может претендовать на полное
знакомство с творчеством Филдинга. Запутанная композиция сама в какой-то
степени служит сатирическим приемом. Издатель якобы находит на чердаке
своего дома связку бумаг, причем по отдельным намекам можно заключить, будто
автором рукописи был пациент Бедлама. Это сомнительное происхождение хорошо
отражает бытовавшие в ту пору воззрения на "пророческую силу" воображения, и
читатель невольно задумывается, не обладают ли отверженные обществом люди
более верным и справедливым пониманием действительности, нежели уважаемые и
здравомыслящие члены общества.
Третий том целиком отдан наиболее известному из этого собрания
сочинению - "Истории Джонатана Уайльда Великого". Кончина Уайльда и в свое
время не вызвала особых сожалений, а в 1743 году, через 18 лет после того,
как он окончил свои дни на тайбернской виселице (Филдинг в том году закончил
школу), это была и вовсе давняя история. Время написания романа в точности
неизвестно. Некоторые исследователи обнаруживают зерно будущей книги в эссе,
опубликованном в "Бойце" в марте 1740 года, и рассматривают эту дату как
возможное начало работы над романом, однако очень уж это косвенное
свидетельство. В извещении о готовящемся выходе "Собрания разных сочинений"
читателю обещалось жизнеописание "прославленного Джонатана Уайльда,
эсквайра, в котором будут показаны в истинном и справедливом свете также и
другие знаменитые жулики того времени". Не совсем ясно, имеется ли здесь в
виду полный замысел или же только общая идея будущего сочинения. Существует
мнение, будто Филдинг написал роман в три приема: вначале историю самого
Уайльда, затем эпизоды с Хартфри и, наконец, скитания миссис Хартфри. Другие
исследователи отвергают эту фрагментарную гипотезу, но полагают, что после
падения правительства Уолпола в 1742 году Филдинг переделал уже готовый
текст. Полной ясности в этом вопросе нет. Многим читателям эта проблема
может показаться не столь уж важной, но всякий, кого интересует становление
Филдинга как писателя, непременно будет озадачен. Например, что связывает
роман о Джонатане Уайльде с таким непохожим на него комическим шедевром, как
"Джозеф Эндрюс"? Естественно было бы предположить, что первый предшествует
второму, однако имеются свидетельства, говорящие об обратном.
Сходство между Уайльдом и Робертом Уолполом было отмечено давно. Оно
проводится уже в сатирическом портрете Пичема из "Оперы нищего" - пьесы,
которая и в рассматриваемый период не сошла со сцены, но особым успехом
пользовалась в конце 20-х годов, когда Филдинг делал в литературе первые
шаги. Газетчики и памфлетисты без обиняков проводили параллель между Великим
человеком в мире политики и Великим человеком преступного мира. Оба
безжалостны и неразборчивы в средствах, оба держатся у власти при помощи
подкупов и запугивания, оба превратили свое ремесло в продуманную до мелочей
систему: если Уайльд поднял мошенничество на профессиональный уровень, то
Уолпол, по общему мнению, низвел политическое управление до уровня
мошеннической игры. В отличие от бывшего первого министра, Уайльда уже не
было в живых, но память о нем сохранилась в многочисленных сборниках
биографий вроде "Жизнеописаний наиболее примечательных преступников" или
"Полной истории знаменитых разбойников".
Филдинг не делает даже попытки сколько-нибудь точно следовать подлинным
фактам биографии Уайльда. Он наделяет преступника вымышленной родословной, а
утверждение, будто "наш герой (...) совершил свой первый выход на великую
сцену жизни в тот самый день, когда в 1665 году впервые вспыхнула чума", -
такое утверждение не имеет ничего общего с действительностью. Уайльд был
крещен в 1683 году; точная дата его рождения неизвестна, но очень
сомнительно, чтобы она совпала с Великой чумой. Филдинг вводит в
повествование реально существовавшие персонажи, вроде Роджера Джонсона,
ньюгейтского соперника Уайльда (книга IV, гл. 3), или вора Джозефа Блускина
Блейка* (книга III, гл. 14). В книге II, гл. 7 мельком упоминается наш
старый знакомец Питер Паунс. Но все эти личности до такой степени абстрактны
и типизированы, что отлично уживаются с порождениями авторской фантазии,
вроде добродетельного купца Хартфри или вульгарной Легации Снэп. Иные
настолько аллегоричны, что кажутся воплощением джонсоновских "юморов"*.
Самозваный граф Ла Рюз - типичный проходимец XVIII века, тогда многие
авантюристы и шарлатаны сами возводили себя в графское достоинство.
(Возможно, кто-то из них и в самом деле был графом, как Альгаротти, приятель
леди Мэри, или Калиостро, утверждавший, что ему тысяча лет. Но чаще всего
они попросту присваивали себе приглянувшийся им титул - как, например,
Казанова*.)
В известном смысле роман о Джонатане Уайльде - сочинение весьма унылое.
Его вывернутая наизнанку мораль построена на использовании привычных слов и
оборотов речи в противоположном смысле: так, слово "великий" всюду
употребляется в смысле "низкий", изобретательно обыгрываются избитые
выражения и воровской жаргон. Но назойливое выставление порочности Уайльда
придает юмору слишком мрачный оттенок. По сравнению с эгоистичным, жестоким,
идущим напролом главным героем, положительные персонажи выглядят бесцветными
тенями. В "Опере нищего" действие разнообразится забавными сценами и
музыкальными вставными номерами; в воровских эпизодах там сквозит даже
некоторая пасторальность. А в "Джонатане Уайльде", начиная с первой же
страницы, все повествование идет на одной и той же язвительной ноте; эта
беспощадная однобокая сатира с эстетической точки зрения ближе к "Скромному
предложению" Свифта, нежели к веселой комедии Гея. Смех здесь застывает в
гримасу*.
Позднее Филдинг серьезно займется криминологией (насколько она в ту
пору осознавалась как наука), он напишет трактаты о разбоях на большой
дороге и о похищениях с целью выкупа. Однако ничто не говорит о том, что в
рассматриваемый период его сколько-нибудь интересовала психология
преступника. Читателю нигде не предлагают приглядеться к личности Уайльда, и
он до самого конца остается злодеем из пантомимы или мелодрамы, более схожим
с Фейгином, чем с Биллом Сайк-сом. Назначенная ему в книге роль состоит
только в том, чтобы показать, как преуспевает яркий, сильный и безвозвратно
испорченный злодей*. Благопристойный и бесстрастный тон рассказа находится в
вопиющем противоречии с содержанием. Возьмем, к примеру, начало книги I, гл.
6, - граф Ла Рюз обнаруживает пропажу кошелька:
"Наутро граф хватился своих денег и сразу же догадался, у кого они
находятся; но, прекрасно понимая, что жаловаться бесполезно, он решил обойти
это происшествие молчанием. Некоторым читателям может и в самом деле
показаться странным, что эти джентльмены, зная друг о друге, что они воры, в
своих речах ни единым словом не намекнут на это обстоятельство, но,
напротив, любят говорить о дружбе, честности и благородстве столь же часто,
как и все прочие люди. Кое-кому, повторяю я, это может показаться странным;
но кто подолгу живал в больших городах, при дворах, в тюрьмах и прочих
подобных местах, тем, быть может, нетрудно будет понять эту мнимую
несообразность". Эти великолепно брошенные мимоходом слова - "и прочих
подобных местах" - заставляют задуматься о том, что и в самых высоких сферах
(в особенности при погрязшем в продажности дворе Уолпола) можно встретить
эту "несообразность". Как бы подчиняясь той вывернутой наизнанку морали,
против которой направлено острие его сатиры, автор называет Уайльда и графа
"джентльменами", отчего эффект делается еще разительнее.
Есть в романе и чисто юмористические пассажи, вроде безграмотного
письма Уайльда предполагаемой невесте, Легации ("призываем всех франтов
нашего времени дать лучший образец, в смысле содержания или орфографии"):
"Моя вас хотительная при лестница! Если п ваши очворовательные глазки,
каторые гарят ярче сонца, смагли раз глядеть вас хищение, каторое они зажгли
в маем серце..." (Книга III, гл. 6).
Но этот сравнительно безобидный юмор почти неощутим на общем желчном
фоне. Читателю не до веселья: пока он будет посмеиваться, очередной великий
негодяй (Уайльд? Уолпол? Уолтер? Чартерис?) прикарманит его кошелек и
удалится.
Казалось бы, дела пошли на лад. Публикация "Джозефа Эндрюса" и
"Собрания разных сочинений" упрочила писательскую репутацию Филдинга. (О
том, что он автор "Джозефа Эндрюса", читатели узнали из предисловия к
"Собранию".) Оба издания принесли ему по меньшей мере 750 фунтов. То же и
дома: рождение сына Генри до некоторой степени смягчило боль, не утихавшую
после утраты маленькой дочурки. В мае 1744 года случилось еще одно приятное
событие: любимая сестра Сара опубликовала свой первый роман - "Приключения
Давида Простака". Вскоре понадобилось второе издание; Филдинг написал к нему
предисловие, в котором опроверг слухи, будто он является истинным автором
книги. Его участие, писал Филдинг, свелось к исправлению мелких погрешностей
из-за отсутствия литературного опыта, каковые погрешности человек сведущий и
джентльмен всегда простит начинающему автору, тем паче что автор этот -
молодая девица". Саре в ту пору было тридцать три года. После смерти леди
Гулд в 1738 году она еще несколько лет жила в их доме в Солсбери. За ее
первой книгой последуют другие, но ни одна не повторит успеха "Давида
Простака". Позднее она переедет в Бат, где ее по-отечески будет опекать
Ральф Аллен; возможно, брат и представил ее великому магнату. Сара помногу
хворала, и Филдинг тревожился за нее.
Но судьба готовила ему удар с другой стороны. Он обещал быть спокойным,
тот 1744 год, - его единственной неприятностью был глупейший памфлет,
приписанный Филдингу (он опроверг свое авторство в предисловии к "Давиду
Простаку"). Настала осень, и пришла беда. Как свеча, таяла Шарлотта,
"единственное существо, в котором для меня вся радость земная". Некоторые
биографы Филдинга полагают, что Шарлотта так и не оправилась от болезни,
которую перенесла два года назад. Поздней осенью Генри перевез ее в Бат, но
было уже поздно. Скорее всего, она умерла от чахотки, которая вплоть до
нашего столетия была воистину великим бедствием.