Страница:
проводимая соответственно в первой половине мая неподалеку от Пастушьего
базара, тоже дышала на ладан. Живую картинку с Майской ярмарки 1699 года
оставил нам наблюдатель нравов Нед Уорд: тут и странствующие актеры, и
клоуны, не жалея "труда, пота и дурачеств" заманивающие толпу в балаган, и
зрелища, рассчитанные на самые причудливые вкусы. Только комедианты
ухитрятся завладеть вниманием публики, как та "отворачивается от лицедеев и
глазеет на мартышек, к великой досаде важно вышагивающих мнимых лордов и
леди". Сделавшись лондонцем, Филдинг полной мерой изведает ярмарочное
веселье. Известнейшая картина Хогарта (1733) обессмертила Саутуоркскую
ярмарку незадолго до ее упразднения.
Самой яркой фигурой театрального Лондона был, несомненно, Колли Сиббер,
приближавшийся к порогу шестидесятилетия. Сын замечательного немецкого
скульптора Кая Габриэла Сиобера*, он на всю жизнь сохранил какую-то
неанглийскую открытость: в его "необычной оживленности" недруги усматривали
бестолковую общительность. На сцену он определился, имея за плечами битвы
под знаменами Вильгельма Оранского и службу в доме знатного вельможи. Никоим
образом он не был лучшим лондонским актером, но он бывал очень хорош в роли
глуповатого хлыща, без которого еще недавно не обходилась ни одна комедия.
Он не был искусным драматургом - куда там! - но он умел угодить публике
перепевами comedie larmoyante {слезливая комедия (франц.).}. Казалось бы,
ему нечего делать во главе театра, однако он держался на этом месте, а
другие прогорали. Вдруг в 1730 году эта почти смехотворная личность получает
повышение: он стал поэтом-лауреатом, наследовав эту должность от пьяницы
Юсдена. Из других претендентов иные были даже бездарнее Сиббера, но и здесь
он был не на своем месте. Его жалкие попытки в одическом жанре вызовут
насмешки Филдинга и других литераторов и доставят ему венец Короля Чурбана в
последней редакции "Дунсиады" Попа. А он с похвальным добродушием
отмахивался от критики; подобно Роберту Уолполу, лицедею государственного
масштаба, Сиббер знал, что и без всеобщей любви можно хорошо прожить.
Его разномастную родню мы не раз встретим на нашем пути с Филдингом.
Поразительно незадавшаяся семейка и как могли почтенные Арны угодить в одну
galere* {галера (франц.).} с заносчивым Теофилом и взбалмошной Шарлоттой -
этому нет объяснения.
В литературном мире все еще задавала тон группа остроумцев-тори,
называвших себя "скриблерианцами"*. Сюда входили Джонатан Свифт, Александр
Поп, Джон Гей и доктор Джон Арбетнот; выступили они еще при королеве Анне, и
не случайно им был брошен упрек, что в политике они-де "тоскуют" по добрым
старым временам. Самым грозным из них был великий декан собора святого
Патрика в Дублине Свифт; сейчас он отсутствовал (только дважды приезжал в
Лондон - в связи с "Гулливером"), но сверкающее остроумие и ярая ненависть к
воцарившимся порядкам ни на минуту не давали забыть о его существовании. От
него всегда ждали какого-нибудь рокового подарка - еще одного "Гулливера",
например. Нынешние литературоведы и биографы склонны смягчать эту буйную
натуру, а ведь Свифт был человеком необычайно властным и гибким, в нем, если
на то пошло, погиб великий диктатор. Дела своего деканата он отправлял
строго и ревностно, болея за каждый пенс, как за свой собственный. Ему за
шестьдесят, но пыл его не угас, и в "Скромном предложении" его черный юмор
заявил о себе с прежней силой.
В борьбе и разочарованиях пришел наконец к вершине успеха Джон Гей.
Покладистого сорокалетнего толстяка любили больше Свифта и боялись меньше
Попа. "Опера нищего" возместит ему громадные убытки, нанесенные крахом
"Компании Южных морей", но неумеренный образ жизни в несколько лет расшатает
его здоровье и сведет в могилу. Человеком ученым, остроумным и общительным
был шотландец ректор Арбетнот, большой мастер с серьезным видом нести
ахинею. К каждому из той группы лепились писатели более мелкого разбора,
самым интересным из них был осведомлявший Попа о Граб-стрит Ричард Сэвидж.
Сэвидж объявлял себя незаконным сыном одной графини и, может быть, не
преувеличивал. Позже он сведет знакомство с Сэмюэлом Джонсоном, который
откроет список своих великих трудов именно биографией Сэвиджа (1744), куда
войдут такие, например, эпизоды, как обвинение Сэвиджа в убийстве, учиненном
в пьяной драке. С удивительной проницательностью воссоздает Джонсон
суматошную жизнь этого задерганного литературного поденщика.
Рано или поздно все дороги приводили в Туикнем, к Попу. Ему всего сорок
лет, но, обязанный только одному себе, этот карлик и инвалид, исповедовавший
к тому же гонимую религию (католицизм), Поп добился славы, независимости,
неуязвимости и положения в свете*. Сейчас, свирепо разделавшись в "Дунсиаде"
с литературной братией, он, как никогда, был на виду. Скверный писатель -
традиционная сатирическая мишень - уже изображался под именем
небезызвестного Скриблеруса, но теперь Поп ополчился вообще на литературную
поденщину, якобы взявшую себе на откуп Граб-стрит, где издавна селились
нуждающиеся писатели {Не всегда сознается, что в Лондоне существовала
реальная Граб-стрит, сделавшая возможным переосмысление: "авторы небольших
исторических сочинений, словарей и поэм-однодневок (Джонсон, "Словарь"). Она
была протяженностью около 200 ярдов и пересекала с севера на юг приход
Сент-Джайлз в Крипплгейте (за старой городской стеной). Здесь стояли
избегшие пожара ветхие постройки тюдоровских времен, образующие узкие улочки
и закрытые дворики; здесь некоторое время жил Джонатан Уайльд. В XVII веке
этот район пришел в полное запустение. "Обзор Лондона" Стоу в издании 1720
года скучно отчитывается: "Как в отношении домов, так и в отношении их
обитателей улица эта невыразительна; удручает обилие двориков и переулков.
Неподалеку от южного конца Граб-стрит родился великий предшественник
Филдинга Даниэл Дефо. Сюда же, словно загнанный зверь, вернулся он умирать.
Сейчас на этом месте квартал Барбикан*. - Прим. авт.}. Ответный огонь не
заставил себя ждать; по канонаде можно судить, сколь точно и больно разил
противников Поп. И что удивительно: едва ли не самый достойный отпор
подготовил молодой Генри Филдинг, который, в сущности, еще никак о себе не
заявил и поэтому в "Дунсиаду" не попал.
Дело обстояло следующим образом. За несколько лет до этого Поп
рассорился с леди Мэри Уортли Монтегю, и язвительное замечание по ее адресу
в поэме подтверждало, что примирения не будет. Когда в 1729 году Филдинг
вернулся из Лейдена, леди Мэри, отпустившая скучного мужа мыкаться со
скучной компанией по английским курортам, сама жила в Туикнеме, в опасной
близости от осиного гнезда. Вероятно, там и навестил ее Филдинг, и вдвоем
они подготовили несколько ответов Попу. Они не были тогда опубликованы, лишь
в 1970-е годы большая часть этих материалов увидела свет, в том числе
затерявшийся в семейном архиве Хэрроуби крупный отрывок комико-эпической
поэмы, в которой Поп представлен сыном его собственной Королевы Тупости.
Поэма и уцелевшее с нею стихотворное послание Джорджу Литлтону -
единственные автографы Филдинга, сохранившиеся на сегодняшний день. В поэме
наряду с заклятым врагом Попом (здесь его имя - Кодр*) достается еще Свифту
и Гею, причем разделываются с ними их собственным "скриблерианским" оружием.
С напрасным рвением поэт тщедушный
Скребет свой лоб пустой, отменно скучный.
Он Матери слова и так и сяк склоняет,
Он хочет ей помочь. А как помочь - не знает.
Полночные часы в рассеяньи влачатся,
И Славы образы в мозгу его теснятся.
Там лавры и венки, там храмы в его честь,
Рифмованной трухи там столько, что не счесть
И взор его горит восторгами, коль скоро
Меж лавров и венков он видит злата горы.
Направленная против Попа поэма, насколько можно судить, защищает двор
и, похоже, самого Уолпола, что весьма трудно примирить с оппозиционным духом
ранних пьес Филдинга. К тому же хорошо известно, что в скором будущем он
выскажет восхищение и Попом, и скриблерианцами. Может, сатирическое осмеяние
поэта-карлика, подобно позднейшим нападкам на великана Уолпола, было той
вехой на дороге, которую надо миновать и идти дальше; может, он честно
предался наущениям леди Мэри. Как бы то ни было, в этой ранней - и заживо
погребенной - поэме Филдинг является во всеоружии передовой по тому времени
литературной техники - и является как сторонник побитых "сочинителей", хотя
формально к их числу не принадлежит.
Когда Филдинг вернулся в Англию, звезда "Оперы нищего" стояла еще
высоко. В начале 1729 года необъяснимым успехом пользовалось в Маленьком
театре фарсовое представление "Херлотрамбо", сыгранное не менее тридцати
раз. Главную роль в нем - комического танцора и человека на ходулях -
исполнял сам автор, словно в насмешку однофамилец и даже тезка доктора
Джонсона. В литературном мире на смену прошлогодней "Дунсиаде" Поп выпустил
в апреле ее расширенное издание, добавив к прежнему яду убийственные
примечания. В начале творческого пути Филдинг испытал сильнейшее влияние
скриблерианцев: не забудем, что ко времени нашего рассказа прошло всего три
года после публикации "Гулливера". Хотя судьба вроде бы готовила ему такое
же безрадостное будущее, как поповским "глупцам", он смело солидаризируется
с остромыслами. Все решительнее настраивает он себя против Граб-стрит, и это
при том, что в противоположном стане его изображают обитателем самого
жалкого чердака, как то подобает бедняку и бездарности.
Кстати сказать, мы не знаем точно, где он тогда жил. Только после
женитьбы, сняв дом в районе Стрэнда, он оставит нам свой первый лондонский
адрес. А поначалу он, скорее всего, держался знакомых кварталов: например,
богатый театрами приход святого Мартина-на-полях, где в 1726 году Гиббс
закончил строительство своей замечательной церкви. Соседний приход святого
Павла с кварталом Ковент-Гарден - здесь он тоже мог жить. В этой части
старого города - до переезда в 1733 году на Лестер-филдз - обитал Уильям
Хогарт, с ним Филдинг скоро сведет знакомство (а может, они уже знакомы) -
На дальнем (от Стрэнда) конце Флит-стрит, в Солсбери-Корт, жил при своей
типографии Сэмюэл Ричардсон, в будущем самый ярый противник
Филдинга-романиста. Двадцать лет прожил в предместье Сток-Ньюингтон (это в
трех милях к северу от Сити) еще один родоначальник английской прозы -
Даниэл Дефо. В последние годы жизни несчастья шли за ним по пятам, и умер он
в жалкой обстановке. Да, столица была щедра на обещания, но если новичок
сплоховал, то позор и забвение были его уделом. В 1729 году Филдинг стоял на
пороге ослепительного успеха - либо полного краха. Он умудрился отведать и
того, и другого.
Рассказ об этом периоде жизни Филдинга требует осторожности. Обычно
выстраивают в очередь сценические триумфы, перечисляют всех участвовавших
актеров, подробно излагают сюжетные коллизии. Все это очень напоминает
биографии голливудских звезд, где сменяют друг друга остановившиеся кадры.
Если читатель недостаточно знаком с предметом, он заскучает от такого
"рассказа". Беда в том, что о жизни Филдинга в 30-е годы мы знаем неизмеримо
меньше его драматургической деятельности. Он выдавал в год по три-четыре
пьесы; мы знаем их dramatis personae {действующие лица, персонажи (лат.)},
их темы и реакцию критиков, мы даже можем судить об их кассовом успехе. Но
что составляло его повседневную жизнь - этого мы не знаем. Сохранилось лишь
два его письма, причем оба написаны леди Мэри Уортли Монтегю.
Поэтому присмотримся сначала к его пьесам, ибо здесь нет нужды строить
догадки. Его первым опытом по возвращении из Лейдена была традиционная
комедия нравов "Щеголь из Темпла"*. Отвергнутая руководством театра
"Друри-Лейн", пьеса попала в новый театр на Гудменз-Филдз, и Генри Джиффард
ее взял. Она была представлена 26 января 1730 года и шла десять вечеров, что
было совсем неплохо для впервые поставленной пьесы. За вычетом издержек, в
пользу автора шли сборы с третьего, шестого и девятого представлений, так
что свои бенефисные деньги Филдинг получил сполна. Время от времени
спектакль возобновлялся, вскоре был издан текст. Биограф Филдинга Кросс
находил симптоматичным, что как "настоящий драматург" Филдинг состоялся в
Ист-Энде, "среди торгового люда Уайтчепела". Филдинг, безусловно, стремился
развенчать нелепости вкуса, процветавшего в фешенебельном Уэст-Энде, но
Филдинг шел здесь проторенной дорогой, он явно воспринял творческий стимул
от "Дунсиады", где "Друри-Лейн" порицается за потрафление грубым вкусам
балагана.
Пьеса представляет собой веселый анализ конфликта между поколениями:
студент-юрист Уайлдинг вовсю вкушает прелести столичной жизни, а между тем в
Лондон заявляется его отец, глуповатый провинциал. В роли сына-расточителя*
выступил Генри Джиффард, сам лишь недавно приехавший в столицу из Ирландии;
доверчивого отца сыграл известный комический актер Уильям Пенкетмен-младший.
Когда происками недоброжелателей театр на время был закрыт (28 апреля 1730
года), пьеса уже пользовалась немалой известностью. В свете будущего
наиболее важной была причастность к ней Джеймса Ралфа, написавшего Пролог и,
может статься, Эпилог ("написанный дружеской рукой"). Ралф многие годы будет
ближайшим соратником Филдинга.
Он родился в Пенсильвании, в Англию приехал в конце 1724 года с
Бенджамином Франклином. В "Автобиографии" Франклина читаем такие слова:
"остроумный, воспитанный и необычайно красноречивый человек; лучшего
собеседника я не встречал". Высокое мнение Франклина о его неотлучном
спутнике разделяли в Англии не все. В плаванье через океан его погнали -
среди прочего - семейные неурядицы, и по прибытии он занял у Франклина денег
на устройство. Он пробовал определиться на сцену, заняться журналистикой,
однако эти профессии ему не дались. В июле 1726 года Франклин отплыл в
Филадельфии* "обеднев" на 27 фунтов стерлингов, поскольку оставшийся Ралф
так и не вернул ему долга. Через два года о нем наконец заговорили: он
написал глупейший ответ на "Дунсиаду" под названием "Сани {Шотландский
вариант Сэнди, уменьшительного от имени Александр.}. Героическая поэма".
Брошюра стоила один шиллинг, в ней было сорок пять страниц, посвящалась она
"джентльменам, ославленным в "Дунсиаде", и содержала не очень смешные
нападки на скриблерианцев (Поп, Гей, Свифт). Эта выходка обеспечила Ралфу
скромное место в расширенном издании "Дунсиады" (1729) - может, на эту честь
он и рассчитывал (о самом памфлете Поп отозвался так: "брехня"). На год-два
старше Филдинга, Ралф приближался к двадцатипятилетию; он нередко приносил
друзьям огорчения, однако это не отразилось на дружеском отношении к нему
Филдинга.
В таком положении были дела, когда молодой драматург отдал свой
незаурядный талант новому театру - Маленькому театру в Хеймаркете и новому
жанру - балладной опере. Первая из его одиннадцати работ в этом роде,
"Авторский фарс", в конце 1730 года сменила на сцене "Херлотрамбо". В успехе
она не уступила своему эксцентрическому предшественнику, а испытание
временем выдержала гораздо лучше. Сорок один раз прошла она в том сезоне, и
только однажды, в апреле, последнее действие пристегнули к "Херлотрамбо". В
летнее время актеры хеймаркетской труппы показали в балагане на Тоттнем-Корт
кукольное представление из третьего действия: так впервые филдинговская
сатира на общедоступную культуру сама выразилась в формах общедоступного
развлечения. Новый сезон в октябре Маленький театр открыл "Авторским
фарсом", и до лета пьесу сыграли еще дюжину раз. Для постановки в
"Друри-Лейн" в 1734 году Филдинг основательно переработает текст. Между тем
сокращенные версии первоначального текста продолжали играться, а один кусок
пьесы как кукольное представление в 1730-е годы регулярно показывали на
ярмарках. И поскольку смысл пьесы отчасти в том, что театральные светила
того времени суть манекены, весьма уместно было в таком виде их и
представлять.
Для балладной оперы характерна одна особенность: новый текст кладется
на известную музыку. Обычно текст писался на злобу дня, как в "Опере
нищего", зачинателе и образце жанра. Музыку же брали откуда угодно -
главное, чтобы ее все знали. Иногда в балладную оперу попадали арии
известных композиторов, например Генделя, но чаще брались народные песни,
баллады, популярные куплеты. В "Авторском фарсе" двадцать три песни, и почти
все в последнем действии. Некоторые мелодии использовал еще Гей, другие
также были широко известны, публика узнавала их сразу. О популярности этого
жанра свидетельствует тот факт, что в тот же самый вечер (а это был Светлый
понедельник) премьера еще одной балладной оперы состоялась в "Друри-Лейн", а
через два дня в Гудменз-Филдзе впервые сыграли балладную оперу Джеймса
Ралфа.
В пьесе Филдинга, по сути дела, - две пьесы. В первом и втором
действиях бедствующий литератор Лаклесс бьется с легионом граб-стритских
выкормышей, среди которых и книгоиздатель Маккулатур, более или менее
близкий портрет "неприличного" Эдмунда Керла*. В последнем, третьем действии
показывается репетиция кукольного представления "Столичные утехи",
сочиненного Лаклессом. Вообще прием "пьесы в пьесе" был распространен в
бурлескной драматургии, и Филдинг, пожалуй, лучше всех владел этим
мастерством. Целое созвездие тогдашних знаменитостей он низвел до положения
призрачных фигур. Вереницей проходят, домогаясь милостей от богини Ахинеи,
законодатели театрального мира (кое-что отсюда позаимствует Поп для новой
книги "Дунсиады" в издании 1742 года). Вот они: Дон Трагедио (Льюис
Теобальд), Сэр Фарсикал Комик (Сиббер), Доктор Оратор (фиглярствующий
проповедник Джон Хенли), Синьор Опера (певец-кастрат Сенесино, его привез в
Англию Гендель), Мсье Пантомим (Джон Рич) и Миссис Чтиво (автор скандальных
романов Элиза Хейвуд). Тут же кумиры сцены: непутевый сын Сиббера - Теофил,
вездесущий Хайдеггер (в переработанном варианте пьесы это Граф Образин),
автор "Херлотрамбо" Сэмюэл Джонсон и тому подобное.
Знакомые цели Филдинг поражал необычайно точно и остроумно. Досадно,
что пьесу нельзя сегодня поставить - мы глухи к ее злободневности, хотя все
остальные комедийные компоненты обещают сценический успех. Бернард Шоу
назвал Филдинга величайшим из всех профессиональных драматургов (исключая,
разумеется, Шекспира), что появились между средневековьем и XIX веком (т. е.
до появления Шоу). Волнующее было бы событие - попасть на друри-лейнский
спектакль 1734 года, где Миссис Чтиво представляла Китти Клайв, а Теофила
Сиббера в роли Mapплея-младшего играл еще малоизвестный актер из графства
Донегол Чарлз Маклин. В прошлом актер странствующей труппы, он стяжал
наибольший успех в трагическом репертуаре: его Шейлок не знал себе равных,
это был гнусный вымогатель - меньше всего жертва. Увидев его, король Георг
II потерял сон*. Миссис Клайв, напротив, блистала в музыкальных жанрах:
неподражаемая Полли Пичем, она еще пела в "Соломоне" Генделя. Филдингу снова
повезло с актерами. Не много насчитается столь ярких театральных событий,
как первые представления "Авторского фарса", где беззаботный смех переходит
в язвительный, а мелодичные сцены складываются в стремительное действие.
Странно, что пьеса была напечатана только в 1750 году.
"Авторский фарс" еще не успел обжиться на сцене, а у Филдинга было
наготове кое-что получше: не прошло и месяца после его премьеры, когда 24
апреля, в пятницу, на сцене Маленького театра в Хеймаркете пошел
"Мальчик-с-пальчик". Было дано, по словам Филдинга, "свыше сорока
представлений - и перед самой изысканной публикой". Партер, балкон и ложи
каждый вечер были набиты до отказа. На втором спектакле побывал принц
Уэльский, это добавило масла в огонь. Иногда пьесу давали дивертисментом к
"Авторскому фарсу", и хотя он тоже не мог пожаловаться на недостаток
зрителей, на "Мальчика-с-пальчик" ломился буквально весь Лондон. Джеймс
Роберте немедленно издал его текст, через несколько недель в печати был
исправленный вариант (его уже играли) - в течение 1730 года пьесу печатали
еще дважды. В марте 1731 года окончательный вариант пошел под названием
"Трагедия трагедий"; Роберте снова запустил пьесу в печать и несколько
допечаток сделал позже. Переделки и дополнения в тексте шли, в основном, по
линии "ученых" комментариев, отданных "Скриблерусу Второму". Этим Филдинг
объявлял о своей близости писательскому кружку, возглавляемому Свифтом и
Попом. Нет никаких свидетельств тому, что скриблерианцы тут же признали в
нем своего прямого наследника, более того: в "Новой Дунсиаде" Поп будет
откровенно пародировать фарсовые приемы Филдинга. Однако известно, что пьесу
видел Свифт и что он смеялся в той сцене, где убивают призрак
Мальчика-с-пальчик, - причем смеялся второй раз в жизни*. Это была
какая-нибудь дублинская постановка, поскольку после 1727 года Свифт не
приезжал в Англию.
Небывалый успех "Мальчика-с-пальчик" - и в первоначальном виде, и в
переработанном - объясняется в первую очередь засилием героической трагедии:
на сцене еще держались ходульные неоклассические драмы Отвея, Ли, Драйдена,
где любовь спорила с долгом, где приносились благородные жертвы и клокотали
многословные театральные страсти. Такое грех не пародировать, но Филдинг
первым направил пародию в некое сюрреалистическое русло. Если даже отвлечься
от хитроумного комментария, где из абсурдных положений буквоед Скриблерус
делает гомерически абсурдные выводы, - даже без этого пьеса движется и
достигает цели. В числе особенных удач - королева-великанша Глумдалька,
полюбившая крошку Тома, и катастрофический финал, в котором герои закалывают
друг друга и на сцене не остается ни одного живого существа. Вот с печальной
вестью является к королю придворный Нудль (чем-то он неуловимо напоминает
лорда Харви):
НУДЛЬ. Чудовищно! Ужасно! Боже! О!
Чтоб я оглох! Чтоб мой язык отнялся!
Чтоб лопнули глаза! Чтоб охромел я!
Чтоб чувств лишился я, да всех пяти!
Пусть воют волки и ревут медведи!
Шипите, змеи! Возопите, духи!
КОРОЛЬ. Да что он раскричался?
НУДЛЬ.
Чтоб достойно
Начать свой горестный рассказ, мой господин.
Глядел я с чердака, что над землею
На дважды два поднялся этажища,
И видел, как по улице грядет
Толпою окруженный Мальчик-с-пальчик.
Сапожников бежали подмастерья,
Без малого их было дважды двадцать.
И дюжины, пожалуй, дважды две
С толпой смешалось факельщиков. Даже
Толкались там носильщики портшезов,
И кучера, и шлюхи... Все бурлило!
Меж тем, он нес торжественно на палке
Предмет огромный и изрядно серый:
Была то голова милорда Гризля.
Вдруг с улиц боковых явилась... Боже! -
Корова. И размеров - необъятных.
И тут... О, лучше сами догадайтесь!
Минута - и зверюгой был он пожран.
КОРОЛЬ. Замкните тюрьмы. Казначей пусть помнит:
Чтоб даже фартинга он никому бы не дал!
Всех заключенных - вздернуть. Без разбора.
Виновны-невиновны - нам нет дела.
Над девами насилие чините,
Учителя пусть всех детей запорют.
Пусть судьи, лекари да и отцы святые
Отпустят миру все грехи, но прежде
Пусть оберут его до нитки. Заодно
Налогами нещадно всех задавят.
Пусть всех убьют.
НУДЛЬ. Король, супруга ваша,
Ее величество, без чувств лежит как будто.
КОРОЛЕВА. Пусть я без них. Но для гонца дурного
Достанет сил. Прими же благодарность!
Убивает Нудля.
НУДЛЬ. О! Я убит!
КЛЕОРА. Убит, убит любимый! Коль так, я отомщу.
Убивает Королеву.
ХУНКАМУНКА. Убили маму!
Держись, злодейка, мерзкая убийца!
Убивает Клеору.
ДУДЛЬ. Что ж, сердце подставляй: за око - око!
Убивает Хункамунку.
МУСТАЧА. Подставь и ты свое: за око - око!
Убивает Дудля.
КОРОЛЬ. Ха-ха, злодейка, мерзкая убийца! Ну, получай!
Убивает Мустачу.
Теперь - себя, пожалуй.
Король закалывается, падает.
Сегодняшний зритель нет-нет да вспомнит пародии на шекспировские
исторические пьесы в театрах-"фриндж"*; но Филдинг создал вполне
оригинальную псевдоисторию, а не развлекательный скетч. Следует добавить,
что текст пьесы был наполнен политическим содержанием: образ
"Мальчика-с-пальчик Великого" перекликался с Робертом Уолполом - "великим
человеком", как его все называли. "Мальчик-с-пальчик" и поныне не утратил
сценичности, время от времени его успешно ставят. И хотя высмеянная в нем
драматургическая форма сошла на нет тогда же, при Филдинге (уже никто, даже
Эдвард Юнг не отважится сочинять "серьезную" героическую трагедию), но сам
"Мальчик-с-пальчик" породит множество подражаний и переделок. Они и сегодня
не редкость, коль скоро "смехотворная суета и бурная и бессмысленная
активность, - по замечанию одного нашего писателя, - обретают сатирическое
звучание, когда разоблачают присущее нам всем позерство".
Два аншлага в одном театре - такому могли бы позавидовать и Ноэл Кауард
Алан Эйкборн*. Филдингу этого было мало: по-юношески упоенный успехом, он
представил в Маленький театр еще одну пьесу: в конце сезона 1729/30 года, 23
июня, его сцене пошла "Насилием за насилие, или Судья в собственной
базара, тоже дышала на ладан. Живую картинку с Майской ярмарки 1699 года
оставил нам наблюдатель нравов Нед Уорд: тут и странствующие актеры, и
клоуны, не жалея "труда, пота и дурачеств" заманивающие толпу в балаган, и
зрелища, рассчитанные на самые причудливые вкусы. Только комедианты
ухитрятся завладеть вниманием публики, как та "отворачивается от лицедеев и
глазеет на мартышек, к великой досаде важно вышагивающих мнимых лордов и
леди". Сделавшись лондонцем, Филдинг полной мерой изведает ярмарочное
веселье. Известнейшая картина Хогарта (1733) обессмертила Саутуоркскую
ярмарку незадолго до ее упразднения.
Самой яркой фигурой театрального Лондона был, несомненно, Колли Сиббер,
приближавшийся к порогу шестидесятилетия. Сын замечательного немецкого
скульптора Кая Габриэла Сиобера*, он на всю жизнь сохранил какую-то
неанглийскую открытость: в его "необычной оживленности" недруги усматривали
бестолковую общительность. На сцену он определился, имея за плечами битвы
под знаменами Вильгельма Оранского и службу в доме знатного вельможи. Никоим
образом он не был лучшим лондонским актером, но он бывал очень хорош в роли
глуповатого хлыща, без которого еще недавно не обходилась ни одна комедия.
Он не был искусным драматургом - куда там! - но он умел угодить публике
перепевами comedie larmoyante {слезливая комедия (франц.).}. Казалось бы,
ему нечего делать во главе театра, однако он держался на этом месте, а
другие прогорали. Вдруг в 1730 году эта почти смехотворная личность получает
повышение: он стал поэтом-лауреатом, наследовав эту должность от пьяницы
Юсдена. Из других претендентов иные были даже бездарнее Сиббера, но и здесь
он был не на своем месте. Его жалкие попытки в одическом жанре вызовут
насмешки Филдинга и других литераторов и доставят ему венец Короля Чурбана в
последней редакции "Дунсиады" Попа. А он с похвальным добродушием
отмахивался от критики; подобно Роберту Уолполу, лицедею государственного
масштаба, Сиббер знал, что и без всеобщей любви можно хорошо прожить.
Его разномастную родню мы не раз встретим на нашем пути с Филдингом.
Поразительно незадавшаяся семейка и как могли почтенные Арны угодить в одну
galere* {галера (франц.).} с заносчивым Теофилом и взбалмошной Шарлоттой -
этому нет объяснения.
В литературном мире все еще задавала тон группа остроумцев-тори,
называвших себя "скриблерианцами"*. Сюда входили Джонатан Свифт, Александр
Поп, Джон Гей и доктор Джон Арбетнот; выступили они еще при королеве Анне, и
не случайно им был брошен упрек, что в политике они-де "тоскуют" по добрым
старым временам. Самым грозным из них был великий декан собора святого
Патрика в Дублине Свифт; сейчас он отсутствовал (только дважды приезжал в
Лондон - в связи с "Гулливером"), но сверкающее остроумие и ярая ненависть к
воцарившимся порядкам ни на минуту не давали забыть о его существовании. От
него всегда ждали какого-нибудь рокового подарка - еще одного "Гулливера",
например. Нынешние литературоведы и биографы склонны смягчать эту буйную
натуру, а ведь Свифт был человеком необычайно властным и гибким, в нем, если
на то пошло, погиб великий диктатор. Дела своего деканата он отправлял
строго и ревностно, болея за каждый пенс, как за свой собственный. Ему за
шестьдесят, но пыл его не угас, и в "Скромном предложении" его черный юмор
заявил о себе с прежней силой.
В борьбе и разочарованиях пришел наконец к вершине успеха Джон Гей.
Покладистого сорокалетнего толстяка любили больше Свифта и боялись меньше
Попа. "Опера нищего" возместит ему громадные убытки, нанесенные крахом
"Компании Южных морей", но неумеренный образ жизни в несколько лет расшатает
его здоровье и сведет в могилу. Человеком ученым, остроумным и общительным
был шотландец ректор Арбетнот, большой мастер с серьезным видом нести
ахинею. К каждому из той группы лепились писатели более мелкого разбора,
самым интересным из них был осведомлявший Попа о Граб-стрит Ричард Сэвидж.
Сэвидж объявлял себя незаконным сыном одной графини и, может быть, не
преувеличивал. Позже он сведет знакомство с Сэмюэлом Джонсоном, который
откроет список своих великих трудов именно биографией Сэвиджа (1744), куда
войдут такие, например, эпизоды, как обвинение Сэвиджа в убийстве, учиненном
в пьяной драке. С удивительной проницательностью воссоздает Джонсон
суматошную жизнь этого задерганного литературного поденщика.
Рано или поздно все дороги приводили в Туикнем, к Попу. Ему всего сорок
лет, но, обязанный только одному себе, этот карлик и инвалид, исповедовавший
к тому же гонимую религию (католицизм), Поп добился славы, независимости,
неуязвимости и положения в свете*. Сейчас, свирепо разделавшись в "Дунсиаде"
с литературной братией, он, как никогда, был на виду. Скверный писатель -
традиционная сатирическая мишень - уже изображался под именем
небезызвестного Скриблеруса, но теперь Поп ополчился вообще на литературную
поденщину, якобы взявшую себе на откуп Граб-стрит, где издавна селились
нуждающиеся писатели {Не всегда сознается, что в Лондоне существовала
реальная Граб-стрит, сделавшая возможным переосмысление: "авторы небольших
исторических сочинений, словарей и поэм-однодневок (Джонсон, "Словарь"). Она
была протяженностью около 200 ярдов и пересекала с севера на юг приход
Сент-Джайлз в Крипплгейте (за старой городской стеной). Здесь стояли
избегшие пожара ветхие постройки тюдоровских времен, образующие узкие улочки
и закрытые дворики; здесь некоторое время жил Джонатан Уайльд. В XVII веке
этот район пришел в полное запустение. "Обзор Лондона" Стоу в издании 1720
года скучно отчитывается: "Как в отношении домов, так и в отношении их
обитателей улица эта невыразительна; удручает обилие двориков и переулков.
Неподалеку от южного конца Граб-стрит родился великий предшественник
Филдинга Даниэл Дефо. Сюда же, словно загнанный зверь, вернулся он умирать.
Сейчас на этом месте квартал Барбикан*. - Прим. авт.}. Ответный огонь не
заставил себя ждать; по канонаде можно судить, сколь точно и больно разил
противников Поп. И что удивительно: едва ли не самый достойный отпор
подготовил молодой Генри Филдинг, который, в сущности, еще никак о себе не
заявил и поэтому в "Дунсиаду" не попал.
Дело обстояло следующим образом. За несколько лет до этого Поп
рассорился с леди Мэри Уортли Монтегю, и язвительное замечание по ее адресу
в поэме подтверждало, что примирения не будет. Когда в 1729 году Филдинг
вернулся из Лейдена, леди Мэри, отпустившая скучного мужа мыкаться со
скучной компанией по английским курортам, сама жила в Туикнеме, в опасной
близости от осиного гнезда. Вероятно, там и навестил ее Филдинг, и вдвоем
они подготовили несколько ответов Попу. Они не были тогда опубликованы, лишь
в 1970-е годы большая часть этих материалов увидела свет, в том числе
затерявшийся в семейном архиве Хэрроуби крупный отрывок комико-эпической
поэмы, в которой Поп представлен сыном его собственной Королевы Тупости.
Поэма и уцелевшее с нею стихотворное послание Джорджу Литлтону -
единственные автографы Филдинга, сохранившиеся на сегодняшний день. В поэме
наряду с заклятым врагом Попом (здесь его имя - Кодр*) достается еще Свифту
и Гею, причем разделываются с ними их собственным "скриблерианским" оружием.
С напрасным рвением поэт тщедушный
Скребет свой лоб пустой, отменно скучный.
Он Матери слова и так и сяк склоняет,
Он хочет ей помочь. А как помочь - не знает.
Полночные часы в рассеяньи влачатся,
И Славы образы в мозгу его теснятся.
Там лавры и венки, там храмы в его честь,
Рифмованной трухи там столько, что не счесть
И взор его горит восторгами, коль скоро
Меж лавров и венков он видит злата горы.
Направленная против Попа поэма, насколько можно судить, защищает двор
и, похоже, самого Уолпола, что весьма трудно примирить с оппозиционным духом
ранних пьес Филдинга. К тому же хорошо известно, что в скором будущем он
выскажет восхищение и Попом, и скриблерианцами. Может, сатирическое осмеяние
поэта-карлика, подобно позднейшим нападкам на великана Уолпола, было той
вехой на дороге, которую надо миновать и идти дальше; может, он честно
предался наущениям леди Мэри. Как бы то ни было, в этой ранней - и заживо
погребенной - поэме Филдинг является во всеоружии передовой по тому времени
литературной техники - и является как сторонник побитых "сочинителей", хотя
формально к их числу не принадлежит.
Когда Филдинг вернулся в Англию, звезда "Оперы нищего" стояла еще
высоко. В начале 1729 года необъяснимым успехом пользовалось в Маленьком
театре фарсовое представление "Херлотрамбо", сыгранное не менее тридцати
раз. Главную роль в нем - комического танцора и человека на ходулях -
исполнял сам автор, словно в насмешку однофамилец и даже тезка доктора
Джонсона. В литературном мире на смену прошлогодней "Дунсиаде" Поп выпустил
в апреле ее расширенное издание, добавив к прежнему яду убийственные
примечания. В начале творческого пути Филдинг испытал сильнейшее влияние
скриблерианцев: не забудем, что ко времени нашего рассказа прошло всего три
года после публикации "Гулливера". Хотя судьба вроде бы готовила ему такое
же безрадостное будущее, как поповским "глупцам", он смело солидаризируется
с остромыслами. Все решительнее настраивает он себя против Граб-стрит, и это
при том, что в противоположном стане его изображают обитателем самого
жалкого чердака, как то подобает бедняку и бездарности.
Кстати сказать, мы не знаем точно, где он тогда жил. Только после
женитьбы, сняв дом в районе Стрэнда, он оставит нам свой первый лондонский
адрес. А поначалу он, скорее всего, держался знакомых кварталов: например,
богатый театрами приход святого Мартина-на-полях, где в 1726 году Гиббс
закончил строительство своей замечательной церкви. Соседний приход святого
Павла с кварталом Ковент-Гарден - здесь он тоже мог жить. В этой части
старого города - до переезда в 1733 году на Лестер-филдз - обитал Уильям
Хогарт, с ним Филдинг скоро сведет знакомство (а может, они уже знакомы) -
На дальнем (от Стрэнда) конце Флит-стрит, в Солсбери-Корт, жил при своей
типографии Сэмюэл Ричардсон, в будущем самый ярый противник
Филдинга-романиста. Двадцать лет прожил в предместье Сток-Ньюингтон (это в
трех милях к северу от Сити) еще один родоначальник английской прозы -
Даниэл Дефо. В последние годы жизни несчастья шли за ним по пятам, и умер он
в жалкой обстановке. Да, столица была щедра на обещания, но если новичок
сплоховал, то позор и забвение были его уделом. В 1729 году Филдинг стоял на
пороге ослепительного успеха - либо полного краха. Он умудрился отведать и
того, и другого.
Рассказ об этом периоде жизни Филдинга требует осторожности. Обычно
выстраивают в очередь сценические триумфы, перечисляют всех участвовавших
актеров, подробно излагают сюжетные коллизии. Все это очень напоминает
биографии голливудских звезд, где сменяют друг друга остановившиеся кадры.
Если читатель недостаточно знаком с предметом, он заскучает от такого
"рассказа". Беда в том, что о жизни Филдинга в 30-е годы мы знаем неизмеримо
меньше его драматургической деятельности. Он выдавал в год по три-четыре
пьесы; мы знаем их dramatis personae {действующие лица, персонажи (лат.)},
их темы и реакцию критиков, мы даже можем судить об их кассовом успехе. Но
что составляло его повседневную жизнь - этого мы не знаем. Сохранилось лишь
два его письма, причем оба написаны леди Мэри Уортли Монтегю.
Поэтому присмотримся сначала к его пьесам, ибо здесь нет нужды строить
догадки. Его первым опытом по возвращении из Лейдена была традиционная
комедия нравов "Щеголь из Темпла"*. Отвергнутая руководством театра
"Друри-Лейн", пьеса попала в новый театр на Гудменз-Филдз, и Генри Джиффард
ее взял. Она была представлена 26 января 1730 года и шла десять вечеров, что
было совсем неплохо для впервые поставленной пьесы. За вычетом издержек, в
пользу автора шли сборы с третьего, шестого и девятого представлений, так
что свои бенефисные деньги Филдинг получил сполна. Время от времени
спектакль возобновлялся, вскоре был издан текст. Биограф Филдинга Кросс
находил симптоматичным, что как "настоящий драматург" Филдинг состоялся в
Ист-Энде, "среди торгового люда Уайтчепела". Филдинг, безусловно, стремился
развенчать нелепости вкуса, процветавшего в фешенебельном Уэст-Энде, но
Филдинг шел здесь проторенной дорогой, он явно воспринял творческий стимул
от "Дунсиады", где "Друри-Лейн" порицается за потрафление грубым вкусам
балагана.
Пьеса представляет собой веселый анализ конфликта между поколениями:
студент-юрист Уайлдинг вовсю вкушает прелести столичной жизни, а между тем в
Лондон заявляется его отец, глуповатый провинциал. В роли сына-расточителя*
выступил Генри Джиффард, сам лишь недавно приехавший в столицу из Ирландии;
доверчивого отца сыграл известный комический актер Уильям Пенкетмен-младший.
Когда происками недоброжелателей театр на время был закрыт (28 апреля 1730
года), пьеса уже пользовалась немалой известностью. В свете будущего
наиболее важной была причастность к ней Джеймса Ралфа, написавшего Пролог и,
может статься, Эпилог ("написанный дружеской рукой"). Ралф многие годы будет
ближайшим соратником Филдинга.
Он родился в Пенсильвании, в Англию приехал в конце 1724 года с
Бенджамином Франклином. В "Автобиографии" Франклина читаем такие слова:
"остроумный, воспитанный и необычайно красноречивый человек; лучшего
собеседника я не встречал". Высокое мнение Франклина о его неотлучном
спутнике разделяли в Англии не все. В плаванье через океан его погнали -
среди прочего - семейные неурядицы, и по прибытии он занял у Франклина денег
на устройство. Он пробовал определиться на сцену, заняться журналистикой,
однако эти профессии ему не дались. В июле 1726 года Франклин отплыл в
Филадельфии* "обеднев" на 27 фунтов стерлингов, поскольку оставшийся Ралф
так и не вернул ему долга. Через два года о нем наконец заговорили: он
написал глупейший ответ на "Дунсиаду" под названием "Сани {Шотландский
вариант Сэнди, уменьшительного от имени Александр.}. Героическая поэма".
Брошюра стоила один шиллинг, в ней было сорок пять страниц, посвящалась она
"джентльменам, ославленным в "Дунсиаде", и содержала не очень смешные
нападки на скриблерианцев (Поп, Гей, Свифт). Эта выходка обеспечила Ралфу
скромное место в расширенном издании "Дунсиады" (1729) - может, на эту честь
он и рассчитывал (о самом памфлете Поп отозвался так: "брехня"). На год-два
старше Филдинга, Ралф приближался к двадцатипятилетию; он нередко приносил
друзьям огорчения, однако это не отразилось на дружеском отношении к нему
Филдинга.
В таком положении были дела, когда молодой драматург отдал свой
незаурядный талант новому театру - Маленькому театру в Хеймаркете и новому
жанру - балладной опере. Первая из его одиннадцати работ в этом роде,
"Авторский фарс", в конце 1730 года сменила на сцене "Херлотрамбо". В успехе
она не уступила своему эксцентрическому предшественнику, а испытание
временем выдержала гораздо лучше. Сорок один раз прошла она в том сезоне, и
только однажды, в апреле, последнее действие пристегнули к "Херлотрамбо". В
летнее время актеры хеймаркетской труппы показали в балагане на Тоттнем-Корт
кукольное представление из третьего действия: так впервые филдинговская
сатира на общедоступную культуру сама выразилась в формах общедоступного
развлечения. Новый сезон в октябре Маленький театр открыл "Авторским
фарсом", и до лета пьесу сыграли еще дюжину раз. Для постановки в
"Друри-Лейн" в 1734 году Филдинг основательно переработает текст. Между тем
сокращенные версии первоначального текста продолжали играться, а один кусок
пьесы как кукольное представление в 1730-е годы регулярно показывали на
ярмарках. И поскольку смысл пьесы отчасти в том, что театральные светила
того времени суть манекены, весьма уместно было в таком виде их и
представлять.
Для балладной оперы характерна одна особенность: новый текст кладется
на известную музыку. Обычно текст писался на злобу дня, как в "Опере
нищего", зачинателе и образце жанра. Музыку же брали откуда угодно -
главное, чтобы ее все знали. Иногда в балладную оперу попадали арии
известных композиторов, например Генделя, но чаще брались народные песни,
баллады, популярные куплеты. В "Авторском фарсе" двадцать три песни, и почти
все в последнем действии. Некоторые мелодии использовал еще Гей, другие
также были широко известны, публика узнавала их сразу. О популярности этого
жанра свидетельствует тот факт, что в тот же самый вечер (а это был Светлый
понедельник) премьера еще одной балладной оперы состоялась в "Друри-Лейн", а
через два дня в Гудменз-Филдзе впервые сыграли балладную оперу Джеймса
Ралфа.
В пьесе Филдинга, по сути дела, - две пьесы. В первом и втором
действиях бедствующий литератор Лаклесс бьется с легионом граб-стритских
выкормышей, среди которых и книгоиздатель Маккулатур, более или менее
близкий портрет "неприличного" Эдмунда Керла*. В последнем, третьем действии
показывается репетиция кукольного представления "Столичные утехи",
сочиненного Лаклессом. Вообще прием "пьесы в пьесе" был распространен в
бурлескной драматургии, и Филдинг, пожалуй, лучше всех владел этим
мастерством. Целое созвездие тогдашних знаменитостей он низвел до положения
призрачных фигур. Вереницей проходят, домогаясь милостей от богини Ахинеи,
законодатели театрального мира (кое-что отсюда позаимствует Поп для новой
книги "Дунсиады" в издании 1742 года). Вот они: Дон Трагедио (Льюис
Теобальд), Сэр Фарсикал Комик (Сиббер), Доктор Оратор (фиглярствующий
проповедник Джон Хенли), Синьор Опера (певец-кастрат Сенесино, его привез в
Англию Гендель), Мсье Пантомим (Джон Рич) и Миссис Чтиво (автор скандальных
романов Элиза Хейвуд). Тут же кумиры сцены: непутевый сын Сиббера - Теофил,
вездесущий Хайдеггер (в переработанном варианте пьесы это Граф Образин),
автор "Херлотрамбо" Сэмюэл Джонсон и тому подобное.
Знакомые цели Филдинг поражал необычайно точно и остроумно. Досадно,
что пьесу нельзя сегодня поставить - мы глухи к ее злободневности, хотя все
остальные комедийные компоненты обещают сценический успех. Бернард Шоу
назвал Филдинга величайшим из всех профессиональных драматургов (исключая,
разумеется, Шекспира), что появились между средневековьем и XIX веком (т. е.
до появления Шоу). Волнующее было бы событие - попасть на друри-лейнский
спектакль 1734 года, где Миссис Чтиво представляла Китти Клайв, а Теофила
Сиббера в роли Mapплея-младшего играл еще малоизвестный актер из графства
Донегол Чарлз Маклин. В прошлом актер странствующей труппы, он стяжал
наибольший успех в трагическом репертуаре: его Шейлок не знал себе равных,
это был гнусный вымогатель - меньше всего жертва. Увидев его, король Георг
II потерял сон*. Миссис Клайв, напротив, блистала в музыкальных жанрах:
неподражаемая Полли Пичем, она еще пела в "Соломоне" Генделя. Филдингу снова
повезло с актерами. Не много насчитается столь ярких театральных событий,
как первые представления "Авторского фарса", где беззаботный смех переходит
в язвительный, а мелодичные сцены складываются в стремительное действие.
Странно, что пьеса была напечатана только в 1750 году.
"Авторский фарс" еще не успел обжиться на сцене, а у Филдинга было
наготове кое-что получше: не прошло и месяца после его премьеры, когда 24
апреля, в пятницу, на сцене Маленького театра в Хеймаркете пошел
"Мальчик-с-пальчик". Было дано, по словам Филдинга, "свыше сорока
представлений - и перед самой изысканной публикой". Партер, балкон и ложи
каждый вечер были набиты до отказа. На втором спектакле побывал принц
Уэльский, это добавило масла в огонь. Иногда пьесу давали дивертисментом к
"Авторскому фарсу", и хотя он тоже не мог пожаловаться на недостаток
зрителей, на "Мальчика-с-пальчик" ломился буквально весь Лондон. Джеймс
Роберте немедленно издал его текст, через несколько недель в печати был
исправленный вариант (его уже играли) - в течение 1730 года пьесу печатали
еще дважды. В марте 1731 года окончательный вариант пошел под названием
"Трагедия трагедий"; Роберте снова запустил пьесу в печать и несколько
допечаток сделал позже. Переделки и дополнения в тексте шли, в основном, по
линии "ученых" комментариев, отданных "Скриблерусу Второму". Этим Филдинг
объявлял о своей близости писательскому кружку, возглавляемому Свифтом и
Попом. Нет никаких свидетельств тому, что скриблерианцы тут же признали в
нем своего прямого наследника, более того: в "Новой Дунсиаде" Поп будет
откровенно пародировать фарсовые приемы Филдинга. Однако известно, что пьесу
видел Свифт и что он смеялся в той сцене, где убивают призрак
Мальчика-с-пальчик, - причем смеялся второй раз в жизни*. Это была
какая-нибудь дублинская постановка, поскольку после 1727 года Свифт не
приезжал в Англию.
Небывалый успех "Мальчика-с-пальчик" - и в первоначальном виде, и в
переработанном - объясняется в первую очередь засилием героической трагедии:
на сцене еще держались ходульные неоклассические драмы Отвея, Ли, Драйдена,
где любовь спорила с долгом, где приносились благородные жертвы и клокотали
многословные театральные страсти. Такое грех не пародировать, но Филдинг
первым направил пародию в некое сюрреалистическое русло. Если даже отвлечься
от хитроумного комментария, где из абсурдных положений буквоед Скриблерус
делает гомерически абсурдные выводы, - даже без этого пьеса движется и
достигает цели. В числе особенных удач - королева-великанша Глумдалька,
полюбившая крошку Тома, и катастрофический финал, в котором герои закалывают
друг друга и на сцене не остается ни одного живого существа. Вот с печальной
вестью является к королю придворный Нудль (чем-то он неуловимо напоминает
лорда Харви):
НУДЛЬ. Чудовищно! Ужасно! Боже! О!
Чтоб я оглох! Чтоб мой язык отнялся!
Чтоб лопнули глаза! Чтоб охромел я!
Чтоб чувств лишился я, да всех пяти!
Пусть воют волки и ревут медведи!
Шипите, змеи! Возопите, духи!
КОРОЛЬ. Да что он раскричался?
НУДЛЬ.
Чтоб достойно
Начать свой горестный рассказ, мой господин.
Глядел я с чердака, что над землею
На дважды два поднялся этажища,
И видел, как по улице грядет
Толпою окруженный Мальчик-с-пальчик.
Сапожников бежали подмастерья,
Без малого их было дважды двадцать.
И дюжины, пожалуй, дважды две
С толпой смешалось факельщиков. Даже
Толкались там носильщики портшезов,
И кучера, и шлюхи... Все бурлило!
Меж тем, он нес торжественно на палке
Предмет огромный и изрядно серый:
Была то голова милорда Гризля.
Вдруг с улиц боковых явилась... Боже! -
Корова. И размеров - необъятных.
И тут... О, лучше сами догадайтесь!
Минута - и зверюгой был он пожран.
КОРОЛЬ. Замкните тюрьмы. Казначей пусть помнит:
Чтоб даже фартинга он никому бы не дал!
Всех заключенных - вздернуть. Без разбора.
Виновны-невиновны - нам нет дела.
Над девами насилие чините,
Учителя пусть всех детей запорют.
Пусть судьи, лекари да и отцы святые
Отпустят миру все грехи, но прежде
Пусть оберут его до нитки. Заодно
Налогами нещадно всех задавят.
Пусть всех убьют.
НУДЛЬ. Король, супруга ваша,
Ее величество, без чувств лежит как будто.
КОРОЛЕВА. Пусть я без них. Но для гонца дурного
Достанет сил. Прими же благодарность!
Убивает Нудля.
НУДЛЬ. О! Я убит!
КЛЕОРА. Убит, убит любимый! Коль так, я отомщу.
Убивает Королеву.
ХУНКАМУНКА. Убили маму!
Держись, злодейка, мерзкая убийца!
Убивает Клеору.
ДУДЛЬ. Что ж, сердце подставляй: за око - око!
Убивает Хункамунку.
МУСТАЧА. Подставь и ты свое: за око - око!
Убивает Дудля.
КОРОЛЬ. Ха-ха, злодейка, мерзкая убийца! Ну, получай!
Убивает Мустачу.
Теперь - себя, пожалуй.
Король закалывается, падает.
Сегодняшний зритель нет-нет да вспомнит пародии на шекспировские
исторические пьесы в театрах-"фриндж"*; но Филдинг создал вполне
оригинальную псевдоисторию, а не развлекательный скетч. Следует добавить,
что текст пьесы был наполнен политическим содержанием: образ
"Мальчика-с-пальчик Великого" перекликался с Робертом Уолполом - "великим
человеком", как его все называли. "Мальчик-с-пальчик" и поныне не утратил
сценичности, время от времени его успешно ставят. И хотя высмеянная в нем
драматургическая форма сошла на нет тогда же, при Филдинге (уже никто, даже
Эдвард Юнг не отважится сочинять "серьезную" героическую трагедию), но сам
"Мальчик-с-пальчик" породит множество подражаний и переделок. Они и сегодня
не редкость, коль скоро "смехотворная суета и бурная и бессмысленная
активность, - по замечанию одного нашего писателя, - обретают сатирическое
звучание, когда разоблачают присущее нам всем позерство".
Два аншлага в одном театре - такому могли бы позавидовать и Ноэл Кауард
Алан Эйкборн*. Филдингу этого было мало: по-юношески упоенный успехом, он
представил в Маленький театр еще одну пьесу: в конце сезона 1729/30 года, 23
июня, его сцене пошла "Насилием за насилие, или Судья в собственной