Страница:
Вы спросите: и это – десятилетние? Я отвечу: да, но. Вы скажете: могут ли десятилетние, даже пускай почти одиннадцатилетние дети обсуждать роль личности в обществе? Борьбу капитала и труда? Уяснили ли мы себе внутреннюю напряженность в аграрной и индустриальной зонах? А конфликтность социо-культурного наследия? Могут ли дети, которым меньше четырех тысяч дней, постигнуть сущность и неотъемлемые противоречия капитализма? Прожив меньше ста тысяч часов, могут ли они сопоставлять Ганди и Маркса-Ленина, силу и бессилие? Был ли коллективизм навязан личностному началу? Был ли Бог убит детьми? Даже если мы признаем, что эти ребятишки творили чудеса, сможем ли мы поверить, чтобы малолетние сорванцы рассуждали, как седобородые старцы?
Я утверждаю: возможно, не этими словами; выраженные, возможно, не словами вообще, а более чистым языком мысли; но, конечно же, все эти идеи лежали в основе наших дискуссий; ведь дети – сосуды, куда взрослые льют свой яд, и это яд взрослых бродил тогда в нас. Яд, а потом, через многолетнее зияние – Вдова с ножом.
Короче говоря, после моего возвращения на виллу Букингем сама соль детей полуночи потеряла силу; бывали ночи, когда я даже не трудился настраивать свое национальное радиовещание; и демон, таящийся во мне (двухголовый демон), мог сколько угодно смущать меня. (Я так никогда и не узнал, был ли Шива виновен в убийствах шлюх, но таково уж влияние Калиюги, что я, пай-мальчик и прирожденная жертва, имею на совести две смерти. Первым, кого я убил, был Джимми Кападия, а вторым – Хоми Катрак).
Если и есть третий принцип, он называется детством. Но детство гибнет; вернее, его убивают.
У всех у нас в те дни были свои неприятности. У Хоми Катрака – идиотка Токси, а у Ибрахимов – собственные заботы: отец Сонни, Измаил, годами дававший взятки судьям и присяжным, теперь нарвался на расследование коллегии адвокатов; а дядя Сонни, Исхак, державший второразрядный отель «Эмбасси» у фонтана Флоры, по слухам, сильно задолжал местным гангстерам и теперь боялся, что его «замочат» (в те дни убийства становились столь же обыденными, как и жара)… поэтому, наверное, нет ничего удивительного в том, что все мы забыли о существовании профессора Шапстекера. (Индийцы с возрастом полнеют и входят в силу; но Шапстекер был европейцем, а люди его расы с годами тускнеют, а зачастую пропадают совсем).
Но теперь, не иначе как направляемые демонами, ноги сами понесли меня наверх, на последний этаж виллы Букингем, где я обнаружил сумасшедшего старика, невероятно высохшего и сморщенного; тонкий его язык постоянно то высовывался наружу, то скрывался – скользя, слюня, облизываясь; бывшему искателю противоядий, истребителю лошадей, Цап-стекер сахибу, теперь было девяносто два года, и он не заведовал больше институтом своего имени, а жил уединенно в темной квартире на верхнем этаже, полной тропических растений и заспиртованных змей. Старость не сумела вырвать у него зубы и мешочки с ядом; наоборот, превратила его в само воплощение змеиного начала; как и другим европейцам, слишком долго прожившим у нас, древние безумные мифы Индии проспиртовали ему голову, и профессор сам стал верить в россказни институтских ординаторов, будто он – последний из рода, начало которому положил союз короля-кобры с женщиной, родившей человеческое (но также и змеиное) дитя… кажется, всю мою жизнь новый, невероятный, причудливо искаженный мир дожидался меня буквально за углом. Заберись по лесенке (пусть она даже с перилами и площадкой) – и увидишь змейку.
Шторы там были всегда задернуты; в комнатах Шапстекера солнце не вставало и не садилось, не тикали часы. Демон ли свел нас вместе, или чувство одиночества, владевшее тем и другим?.. Так или иначе, в дни возвышения Мартышки и заката Конференции я стал при первой возможности подниматься по лестнице и без конца слушал несвязные речи сумасшедшего, шепелявого старика.
Когда я вошел в его незапертую берлогу, первым его приветствием было: «Итак, малыш, – ты не умер от брюшного тифа». Сентенция эта растянула время, покрыла его ленивым облаком пыли и вернула меня к возрасту одного года; я вспомнил историю, как Шапстекер спас мне жизнь с помощью змеиного яда. А потом несколько недель я сидел у его ног, и он мне показывал кобру, что лежала, свернувшись, во мне самом.
Кто перечислил, радея о моем благе, тайные силы змей? (Их тень убивает коров; если они входят в сны мужчины, его жена беременеет; если кто-то убьет змею, в его роду не будет мужского потомства в течение двадцати поколений). И кто описал мне – опираясь на книги и чучела – извечных врагов кобры? «Изучай своих врагов, малыш, – шипел старик, – иначе они непременно тебя уничтожат…» Сидя у ног Шапстекера, я изучил мангуста и бобра; зобатого аиста с клювом, как кинжал, и оленя-барасинха, который может размозжить голову змеи копытом; египетского ихневмона, ибиса, и птицу-секретаря ростом в четыре фута, бесстрашную, с изогнутым клювом: ее облик и название внушили мне некоторые подозрения насчет отцовской Алис Перейры; и подлого канюка, и скунса, и медоеда, живущего на холмах; и пекари – юркую дикую свинью; и страшную птицу кангамба. Шапстекер, глубокий старец, учил меня жизни. «Будь мудр, малыш. Во всем подражай змеям. Действуй тайно; нападай из-за куста».
Однажды он сказал: «Ты должен видеть во мне второго отца. Разве не я дал тебе жизнь, когда ты был при смерти?» Этим утверждением он показал, что тоже подпал под власть моих чар, заняв место в бесконечном ряду родителей, которых один только я умел себе создавать. И хотя через какое-то время я нашел, что воздух в его квартире слишком спертый, и снова оставил его в одиночестве, больше никогда никем не нарушаемом, старый змеевод научил меня, как надо действовать. Снедаемый двухголовым демоном мести, я (впервые) использовал телепатию как оружие и выяснил во всех подробностях характер отношений между Хоми Катраком и Лилой Сабармати. Лила и Пия не уступали друг другу красотой, и теперь жена будущего адмирала стала новой любовницей магната киноиндустрии. Когда командор Сабармати уходил в море на маневры, Лила и Хоми тоже маневрировали напропалую; пока морской волк дожидался смерти нынешнего адмирала, Хоми и Лилу тоже ждало свидание с Безглазой. (Не без моего участия).
«Таись», – говорил Цап-стекер сахиб; и я, таясь, выслеживал своего врага Хоми и беспутную мать Одноглазого и Прилизанного (которые сильно задавались в последнее время, ибо в газетах и в самом деле писали, что новое назначение командора Сабармати уже решено. Это всего лишь вопрос времени…) «Распутница, – нашептывал мне мой демон. – Плохая жена и коварная мать! Твой пример послужит острасткой всем прочим; на твоем примере мы покажем, какая судьба ожидает предавшихся похоти. О, беспечная прелюбодейка! Разве ты не видела, к чему привела сиятельную баронессу Симки фон дер Хейден неразборчивость в связях? А ведь она – назовем вещи своими именами – была просто сукой, точно такой же, как ты».
Мое отношение к Лиле Сабармати смягчилось с годами; в конце концов, у нас с ней было нечто общее: ее нос, как и мой, обладал сокрушительной силой. Ее магия, однако, была вполне земной: стоило Лиле слегка наморщить кожицу на своем органе дыхания, как самый суровый из адмиралов мгновенно подпадал под ее чары; стоило чуть-чуть затрепетать ноздрям, и в сердце магната киноиндустрии начинало полыхать неугасимое пламя. Я даже немного жалею, что предал этот носик; будто бы всадил нож в спину двоюродному брату.
Вот что я обнаружил: каждое воскресенье в десять часов утра Лила Сабармати отвозила Одноглазого и Прилизанного в кинотеатр «Метро» на еженедельный праздник клуба «Метро Каб». (Она прихватывала с собой и всех остальных; Сонни и Кирус, Мартышка и я теснились в ее индийском автомобиле «хиндустан»). И пока мы ехали к Лане Тернер, или Роберту Тейлору, или Сандре Ди, мистер Хоми Катрак тоже готовился к еженедельному свиданию. Пока «хиндустан» Лилы трясся вдоль трамвайных путей, Хоми повязывал горло кремовым шелковым шарфом; пока она останавливалась на красный свет, он натягивал куртку-сафари, разноцветную, как Техниколор; пока она заталкивала нас в темный зрительный зал, он надевал темные очки в золотой оправе; и когда она оставляла нас в кино, он тоже бросал своего ребенка. На его уходы Токси Катрак всегда реагировала одинаково: выла-билась-сучила ногами; она знала, к чему все идет, и даже Би-аппа не в силах была сдержать ее.
Жили-были когда-то Радха и Кришна, Рама и Сита, Лейла и Меджнун; а также (поскольку и Запад нам не чужд) Ромео и Джульетта, Спенсер Трейси и Кэтрин Хепберн{171}. Мир полон историй любви, и все любовники в каком-то смысле – аватары своих предшественников. Когда Лила ехала на своем «хиндустане» к определенному дому на набережной Колаба, она была Джульеттой на балконе; когда Хоми в кремовом шарфе и золотисто-темных очках спешил на встречу с ней (в том же «студебеккере», в котором моя мать когда-то мчалась к родильному дому доктора Нарликара), он был Леандром и переплывал Геллеспонт, не сводя глаз со свечи, которую зажгла Геро. Что же до роли, которую я сыграл в этом деле, – ей аналога мне не подобрать.
Должен признаться: поступок мой нельзя назвать героическим. Я не выехал на битву с Хоми верхом на коне, с пылающим взором и сверкающим мечом; вместо этого, подражая змее, я стал вырезать слова из газеты. Из заголовка КОМИТЕТ ПО ОСВОБОЖДЕНИЮ ГОА НАЧИНАЕТ КАМПАНИЮ НЕНАСИЛЬСТВЕННОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ я вырезал три буквы: «КОМ»; слова СПИКЕР АССАМБЛЕИ ВОСТ-ПАК ОБЪЯВЛЕН МАНЬЯКОМ дали мне второй слог – «АН». «ДОР» я нашел в НЕРУ ДОРАБАТЫВАЕТ ПРОЕКТ СВОЕЙ ОТСТАВКИ; для второго слова я извлек «САБ» из МЯТЕЖИ, МАССОВЫЕ АРЕСТЫ В КРАСНОЙ КЕРАЛЕ: САБОТАЖНИКИ ПОДНЯЛИ ГОЛОВЫ – ГХОШ{172} ОБВИНЯЕТ ХУЛИГАНОВ В КОНГРЕССЕ; и нашел «АРМ» в ДЕЙСТВИЯ КИТАЙСКОЙ АРМИИ НА ГРАНИЦЕ НАРУШАЮТ БАНДУНГСКИЕ СОГЛАШЕНИЯ. Чтобы довершить имя, я вырезал «АТИ» из МЫ ДОЛГО ТЕРПИМ НЕКОМПЕТЕНТНУЮ ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ НАШЕГО ПРАВИТЕЛЬСТВА – С КАКОЙ СТАТИ? Чтобы изложить историю, подходящую к моим зловещим замыслам, я нашел ЗАЧЕМ ИНДИРА ГАНДИ СТАЛА ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ПАРТИИ КОНГРЕССА? и вырезал «ЗАЧЕМ»; потом я решил, что ни к чему связывать себя исключительно политикой и перешел к рекламе, где мне встретилось: СПЕРМИНТ – ВАША РЕЗИНКА, и я вырезал «ВАША». В спортивной светской хронике У МОХАНА БАГАНА, ЦЕНТРАЛЬНОГО НАПАДАЮЩЕГО, НОВАЯ ЖЕНА я нашел следующее слово; а глагол отыскал в трагическом сообщении ОГРОМНАЯ ТОЛПА ИДЕТ ЗА ГРОБОМ АБУЛ КАЛАМА АЗАДА. Затем снова пришлось искать слова по частям: в те дни шейх Абдулла, Кашмирский Лев{173}, начал в своем штате кампанию за референдум, который определил бы его будущее; мужество этого деятеля дало мне слог «НА»: НАСТОЙЧИВОСТЬ АБДУЛЛЫ – ПРИЧИНА ЕГО ПОВТОРНОГО АРЕСТА. А еще Ачарья Виноба Бхаве{174}, который десять лет проводил кампанию «бхудан», убеждая землевладельцев раздавать беднякам участки земли, объявил, что уже роздано более миллиона акров, и начал две новые кампании, требуя отдать в собственность крестьянам целые деревни («грамдан») и индивидуальные наделы («джи-вандан»). Когда Дж.П. Нараян{175} заявил, что посвятит всю свою жизнь делу Бхаве, заголовок НАРАЯН ГОВОРИТ: «Я БЕРЕЖНО СЛЕДУЮ ЗАВЕТАМ БХАВЕ» дал мне столь необходимую «БЕРЕЖН» – «УЮ». СМЕРТЬ В ЮЖНОМ КОЛЕ: ШЕРПА ПОГРУЖАЕТСЯ предоставил мне вожделенный «КОЛ»; «АБА» оказалось нелегко найти, пришлось добраться до анонсов кино: АЛИ-БАБА, СЕМНАДЦАТАЯ НЕДЕЛЯ ПОЛНЫХ СБОРОВ. Теперь уже был близок конец; предлог «В» я вырезал из ПАКИСТАН НА ПУТИ К ПОЛИТИЧЕСКОМУ ХАОСУ: БОРЬБА ФРАКЦИЙ ВЕДЕТ В ПРОПАСТЬ; «ВОСКРЕСЕНЬЕ» сложил из рубрики «Воскресное обозрение»; осталось всего одно слово. Этот финал предоставили мне события в Восточном Пакистане: БРОШЕННЫМ СТУЛОМ УБИТ ДЕПУТАТ ВОСТ-ПАК: УТРОМ ОБЪЯВЛЕН ТРАУР; ловко, почти не глядя, я вырезал слово «УТРОМ» из этого траурного заголовка. Мне нужен был завершающий знак вопроса, и я нашел его в конце неизменного вопрошания тех странных дней: ПОСЛЕ НЕРУ – КТО?
Тайком, в ванной комнате, я наклеил всю свою записку – она явилась моей первой попыткой преобразовать историю – на лист бумаги; подражая змее, я вложил сей документ в свой карман, словно яд в мешочек. Исподтишка я устроил так, чтобы Одноглазый и Прилизанный пригласили меня вечером к себе домой. Мы придумали игру «Убийство во мраке»… Во время этой убийственной игры я проскользнул в шкаф командора Сабармати и вложил смертоносное послание во внутренний карман его запасного мундира. В эту минуту (что уж скрывать) я почувствовал то же, что чувствует змея, поразившая цель, вонзившая зубы в пяту своей жертвы…
КОМАНДОР САБАРМАТИ (гласила моя записка).
ЗАЧЕМ ВАША ЖЕНА ИДЕТ НА НАБЕРЕЖНУЮ КОЛАБА В ВОСКРЕСЕНЬЕ УТРОМ?
Нет, я уже не горжусь тем, что совершил; но вспомните, что мой демон мести был двухголовым. Раскрыв перед всеми коварство Лилы Сабармати, я надеялся преподать хороший урок своей матери – поразить двух птичек одним камнем, наказать двух женщин, ужалить каждую одним из концов своего раздвоенного змеиного языка. По правде говоря, всем известное дело Сабармати имело свое подлинное начало в грязном кафе на северных окраинах города, когда некий тайком приехавший пассажир наблюдал танец кружащих рук.
Я действовал тайно; я напал из-за куста. Что двигало мною? Руки в кафе «Пионер»; звонки по телефону – вы-ошиблись-номером; записка, всунутая в ладонь на балконе и переданная под прикрытием простыни; лицемерие матери и безутешная скорбь Пии: «Хай! Ай-хай! Ай-хай-хай!».. Яд мой не сразу поразил жертву, но через три недели результат был налицо.
Впоследствии выяснилось, что, получив мое анонимное послание, командор Сабармати нанял знаменитого Дома Минто, лучшего в Бомбее частного сыщика. (Минто к тому времени постарел, ходил с трудом и поэтому снизил расценки.) Командор Сабармати ждал, пока Минто представит рапорт. А потом…
В это воскресное утро шестеро детишек сидели рядком в клубе «Метро Каб» и смотрели фильм под названием «Фрэнсис, Говорящий Мул, и Дом с Привидениями». Сами видите: у меня было алиби, я и близко не подходил к месту преступления. Подобно Сину, растущему полумесяцу, я издалека влиял на приливы и отливы мира… пока мул говорил с экрана, командор Сабармати посетил флотский арсенал. Он выписал себе хороший длинноствольный револьвер и патроны к нему. В левой руке он держал листок бумаги, на котором аккуратным почерком частного детектива был записан адрес, а правая сжимала револьвер без кобуры. Взяв такси, командор прибыл на набережную Колаба. Расплатился, с револьвером в руке прошел по узкому переулку мимо лотков с рубашками и игрушечных магазинов и стал подниматься по лестнице многоквартирного дома, что стоял в глубине бетонного двора, поодаль от переулка. Позвонил в квартиру 18-с; звонок был услышан в квартире 18-в англо-индийцем, учителем, дававшим частные уроки латинского языка. Когда Лила, жена командора Сабармати, открыла дверь, он дважды, в упор, выстрелил ей в живот. Она упала навзничь; командор переступил через нее и обнаружил господина Хоми Катрака в туалете: тот вставал с горшка, не успев подтереть зад и отчаянно пытаясь натянуть штаны. Командор Вину Сабармати выстрелил ему в гениталии, потом в сердце, а потом в правый глаз. Револьвер трещал не переставая, но когда он кончил говорить, в квартире наступила поразительная тишина. Подстреленный господин Катрак сидел на стульчаке и вроде как улыбался.
Командор Сабармати вышел из многоквартирного дома с дымящимся пистолетом в руке (его видел через щелочку в двери перепуганный учитель латыни); он шагал по набережной Колаба, пока не увидел полицейского-регулировщика на невысоком подиуме. Командор Сабармати заявил полицейскому: «Я только что убил мою жену и ее любовника из этого револьвера; вручаю себя в ваши…» Но он размахивал револьвером перед носом регулировщика; тот так перепугался, что бросил свой жезл и удрал. Командор Сабармати остался один на полицейском пьедестале среди скопившихся машин; и он принялся регулировать движение, размахивая револьвером, как жезлом. Там его и застал наряд из двенадцати полицейских, который прибыл десять минут спустя; там на него отважно накинулись всей гурьбой, связали по рукам и ногам и отобрали необычайный жезл, с помощью которого Сабармати целых десять минут весьма умело управлял уличным движением.
В газетах писали о деле Сабармати: «Имея перед глазами такое зрелище, Индия вспоминает, чем она была, и открывает, что она есть и чем может стать»… Но командор Сабармати был всего лишь марионеткой; я дергал за ниточки, и вся страна разыгрывала задуманный мною спектакль – но только я этого не хотел! Я не думал, что он… Я замышлял всего лишь… скандал, да, острастку, урок неверным женам и матерям, но только не это, нет, никогда.
Устрашившись дела рук своих, я торопливо разослал по всему городу мысленные волны… в объединенной больнице Парси доктор сказал: «Бегам Сабармати выживет, но все, что съест, будет видеть у себя в животе»… А Хоми Катрак умер… И кого же наняли адвокатом? Кто сказал: «Я буду защищать его даром, бесплатно и без всякого вознаграждения?» Кто, однажды выиграв дело о замораживании, стал теперь защитником Сабармати? Сонни Ибрахим заявил: «Если кто-то и сможет вытащить его, так это мой отец».
Командор Сабармати стал самым популярным убийцей в истории индийской юриспруденции. Мужья превозносили моряка за то, что он покарал гулящую жену; женщины, преданные своим мужьям, почувствовали, чего эта верность стоит. Даже в головах сыновей Лилы я нашел следующие мысли: «Мы ведь знали, какая она. И знали, что офицер флота не станет этого терпеть». Обозреватель «Иллюстрейтед Уикли оф Индиа» в рубрике «Человек недели» дал красочное, чуть карикатурное описание командора и сказал, в частности: «В деле Сабармати благородные чувства „Рамаяны“ сплелись с дешевой мелодрамой бомбейского кино; что же до главного действующего лица, то все как один считают, что это – человек честный и прямой; да и вообще, по правде говоря, он симпатичный парень».
Моя месть матери и Хоми Катраку вызвала национальный кризис… В Уставе флота значилось, что если человек побывал в гражданской тюрьме, он уже не может претендовать на звание адмирала. И вот флотское начальство, и городские политики, и, конечно же, Измаил Ибрахим потребовали: «Командор Сабармати должен находиться на военно-морской гауптвахте. Он невиновен, пока не доказано обратное. Его карьера по возможности не должна пострадать». И власти сказали: «Да». И командор Сабармати, благополучно запертый в военную тюрьму, обнаружил, сколь тяжко бремя славы – по самую макушку засыпанный телеграммами поддержки, он ждал суда; его камера была уставлена цветами, и, хотя командор просил держать его на рисе и воде, самом аскетическом рационе, доброхоты слали и слали судки, доверху наполненные бириани, писта-ки-лауз и другой роскошной едой. И, дабы не затягивать ожидания, процесс начался вне очереди… Обвинение гласило: «Убийство первой степени».
Стиснув зубы, глядя прямо перед собой, командор Сабармати заявил: «Невиновен».
Моя мать сказала: «Ах, Боже мой, бедняга, как это грустно, правда?»
Я сказал: «Но неверная жена – это ведь ужасно, амма…» – и она отвернулась.
Обвинение высказалось: «Дело яснее некуда. Перед нами мотив, возможность, признание, состав преступления и преднамеренность: револьвер выписан, дети отправлены в кино, в руке – рапорт частного сыщика. Что тут еще скажешь? Формулировка не изменяется».
И общественное мнение: «О Аллах, такой прекрасный человек!»
Измаил Ибрахим заявил: «Это – попытка самоубийства».
На что общественное мнение: «?????????»
Измаил Ибрахим заливался соловьем: «Когда командор получил рапорт Дома Минто, он решил убедиться, правда ли это, и если правда, то убить себя. Он выписал револьвер для себя самого. И отправился на Колабу по названному адресу, влекомый отчаянием; не убийца, мертвец! Но там, увидев там свою жену, уважаемые присяжные!.. – увидев ее полуодетой с ее бесстыдным любовником, уважаемые присяжные, этот добрый человек, этот великий человек утратил власть над собой. Утратил, совершенно утратил – и в состоянии бешенства сотворил то, что сотворил. Таким образом, не было умысла, и это – не убийство первой степени. Да, он убил, но не хладнокровно. Уважаемые присяжные, раз обвинение сформулировано таким образом, вы должны признать подсудимого невиновным».
Весь город загудел: «Нет, это уже слишком… на сей раз Измаил Ибрахим перегнул палку… и все же, все же… он подобрал присяжных в основном из женщин… и небогатых… вдвойне падких и на обаяние командора, и на толстый кошель адвоката… кто знает? Кто может заранее сказать?»
Присяжные вынесли вердикт: «Невиновен».
Моя мать воскликнула: «О, прекрасно!.. Однако же, однако: где справедливость?» И судья, словно бы в ответ: «Данной мне властью я отменяю этот абсурдный вердикт. Виновен по всем пунктам».
О, какая поднялась свистопляска! Командование флота, и религиозные деятели, и политики требовали: «Сабармати должен оставаться на гауптвахте, ожидая решения суда высшей инстанции. Узколобые воззрения одного судьи не должны погубить карьеру великого человека!» Полицейские власти капитулировали: «Согласны». Дело Сабармати набирало обороты, с беспрецедентной скоростью двигалось к рассмотрению в суде высшей инстанции… и командор сказал своему адвокату: «Я чувствую, что судьба моя больше не в моей власти; будто что-то меня одолело… назовем это Роком».
А я говорю: «Назовите это Салемом, Сопливцем, Сопелкой, Рябым; назовите это Месяцем-Ясным».
Вердикт суда высшей инстанции: «Виновен по всем пунктам». Заголовки в прессе: САБАРМАТИ ОТПРАВИТСЯ НАКОНЕЦ В ОБЫЧНУЮ ТЮРЬМУ? Измаил Ибрахим заявляет: «Мы должны пройти весь путь! В Верховный суд!» И вот разорвалась бомба. Сам государственный секретарь провозгласил: «Нелегко действовать в обход закона; однако, приняв во внимание заслуги командора Сабармати перед родиной, я разрешаю ему оставаться в распоряжении военно-морских сил вплоть до решения Верховного суда».
И снова заголовки, назойливые, словно комары: ГОСУДАРСТВО ПОПИРАЕТ ЗАКОН! СКАНДАЛ САБАРМАТИ – ПОЗОР ВСЕЙ НАЦИИ!.. Когда я увидел, что пресса повернулась против командора, то понял, что ему пришел конец.
Вердикт Верховного суда: «Виновен».
Измаил Ибрахим не сдался: «Пардон! Мы будем просить помилования у Президента Индии!»
Многое нужно было взвесить в Раштрапати Бхаван{176}: за воротами президентского дворца один человек должен был решить, может ли другой человек быть поставлен над законом; допустимо ли пренебречь убийством любовника жены ради военно-морской карьеры; решались и более важные проблемы – станет ли Индия подчиняться законам или так и будет повиноваться древнему принципу превосходства непревзойденных героев? Если бы сам Рама воскрес, отправили бы его в тюрьму за убийство похитителя Ситы? Решались великие вопросы; мое вторжение в историю моего времени вышло далеко за рамки обыденности.
Президент Индии заявил: «Я не помилую этого человека».
Нусси Ибрахим (чей муж проиграл свой самый большой процесс) голосила: «Хай! Ай-хай!» И повторила то, что уже сказала когда-то: «Сестричка Амина, такого хорошего человека посадили в тюрьму. Говорю тебе, настал конец света!»
Признание буквально трепетало на моих губах: «Это я во всем виноват, амма; я хотел тебе преподать урок. Не встречайся, амма, с чужими мужчинами в вышитых рубашках; хватит, мамочка, целовать чайные чашки! Я теперь ношу длинные брюки и могу сказать тебе все, как мужчина». Но я так и не проговорился; в том не было нужды, ибо я подслушал, как моя мать отвечает на тот самый, не-туда-попавший телефонный звонок – странным, каким-то сдавленным голосом говорит в трубку: «Нет, здесь такие не живут; пожалуйста, поверьте мне и больше сюда не звоните».
Я утверждаю: возможно, не этими словами; выраженные, возможно, не словами вообще, а более чистым языком мысли; но, конечно же, все эти идеи лежали в основе наших дискуссий; ведь дети – сосуды, куда взрослые льют свой яд, и это яд взрослых бродил тогда в нас. Яд, а потом, через многолетнее зияние – Вдова с ножом.
Короче говоря, после моего возвращения на виллу Букингем сама соль детей полуночи потеряла силу; бывали ночи, когда я даже не трудился настраивать свое национальное радиовещание; и демон, таящийся во мне (двухголовый демон), мог сколько угодно смущать меня. (Я так никогда и не узнал, был ли Шива виновен в убийствах шлюх, но таково уж влияние Калиюги, что я, пай-мальчик и прирожденная жертва, имею на совести две смерти. Первым, кого я убил, был Джимми Кападия, а вторым – Хоми Катрак).
Если и есть третий принцип, он называется детством. Но детство гибнет; вернее, его убивают.
У всех у нас в те дни были свои неприятности. У Хоми Катрака – идиотка Токси, а у Ибрахимов – собственные заботы: отец Сонни, Измаил, годами дававший взятки судьям и присяжным, теперь нарвался на расследование коллегии адвокатов; а дядя Сонни, Исхак, державший второразрядный отель «Эмбасси» у фонтана Флоры, по слухам, сильно задолжал местным гангстерам и теперь боялся, что его «замочат» (в те дни убийства становились столь же обыденными, как и жара)… поэтому, наверное, нет ничего удивительного в том, что все мы забыли о существовании профессора Шапстекера. (Индийцы с возрастом полнеют и входят в силу; но Шапстекер был европейцем, а люди его расы с годами тускнеют, а зачастую пропадают совсем).
Но теперь, не иначе как направляемые демонами, ноги сами понесли меня наверх, на последний этаж виллы Букингем, где я обнаружил сумасшедшего старика, невероятно высохшего и сморщенного; тонкий его язык постоянно то высовывался наружу, то скрывался – скользя, слюня, облизываясь; бывшему искателю противоядий, истребителю лошадей, Цап-стекер сахибу, теперь было девяносто два года, и он не заведовал больше институтом своего имени, а жил уединенно в темной квартире на верхнем этаже, полной тропических растений и заспиртованных змей. Старость не сумела вырвать у него зубы и мешочки с ядом; наоборот, превратила его в само воплощение змеиного начала; как и другим европейцам, слишком долго прожившим у нас, древние безумные мифы Индии проспиртовали ему голову, и профессор сам стал верить в россказни институтских ординаторов, будто он – последний из рода, начало которому положил союз короля-кобры с женщиной, родившей человеческое (но также и змеиное) дитя… кажется, всю мою жизнь новый, невероятный, причудливо искаженный мир дожидался меня буквально за углом. Заберись по лесенке (пусть она даже с перилами и площадкой) – и увидишь змейку.
Шторы там были всегда задернуты; в комнатах Шапстекера солнце не вставало и не садилось, не тикали часы. Демон ли свел нас вместе, или чувство одиночества, владевшее тем и другим?.. Так или иначе, в дни возвышения Мартышки и заката Конференции я стал при первой возможности подниматься по лестнице и без конца слушал несвязные речи сумасшедшего, шепелявого старика.
Когда я вошел в его незапертую берлогу, первым его приветствием было: «Итак, малыш, – ты не умер от брюшного тифа». Сентенция эта растянула время, покрыла его ленивым облаком пыли и вернула меня к возрасту одного года; я вспомнил историю, как Шапстекер спас мне жизнь с помощью змеиного яда. А потом несколько недель я сидел у его ног, и он мне показывал кобру, что лежала, свернувшись, во мне самом.
Кто перечислил, радея о моем благе, тайные силы змей? (Их тень убивает коров; если они входят в сны мужчины, его жена беременеет; если кто-то убьет змею, в его роду не будет мужского потомства в течение двадцати поколений). И кто описал мне – опираясь на книги и чучела – извечных врагов кобры? «Изучай своих врагов, малыш, – шипел старик, – иначе они непременно тебя уничтожат…» Сидя у ног Шапстекера, я изучил мангуста и бобра; зобатого аиста с клювом, как кинжал, и оленя-барасинха, который может размозжить голову змеи копытом; египетского ихневмона, ибиса, и птицу-секретаря ростом в четыре фута, бесстрашную, с изогнутым клювом: ее облик и название внушили мне некоторые подозрения насчет отцовской Алис Перейры; и подлого канюка, и скунса, и медоеда, живущего на холмах; и пекари – юркую дикую свинью; и страшную птицу кангамба. Шапстекер, глубокий старец, учил меня жизни. «Будь мудр, малыш. Во всем подражай змеям. Действуй тайно; нападай из-за куста».
Однажды он сказал: «Ты должен видеть во мне второго отца. Разве не я дал тебе жизнь, когда ты был при смерти?» Этим утверждением он показал, что тоже подпал под власть моих чар, заняв место в бесконечном ряду родителей, которых один только я умел себе создавать. И хотя через какое-то время я нашел, что воздух в его квартире слишком спертый, и снова оставил его в одиночестве, больше никогда никем не нарушаемом, старый змеевод научил меня, как надо действовать. Снедаемый двухголовым демоном мести, я (впервые) использовал телепатию как оружие и выяснил во всех подробностях характер отношений между Хоми Катраком и Лилой Сабармати. Лила и Пия не уступали друг другу красотой, и теперь жена будущего адмирала стала новой любовницей магната киноиндустрии. Когда командор Сабармати уходил в море на маневры, Лила и Хоми тоже маневрировали напропалую; пока морской волк дожидался смерти нынешнего адмирала, Хоми и Лилу тоже ждало свидание с Безглазой. (Не без моего участия).
«Таись», – говорил Цап-стекер сахиб; и я, таясь, выслеживал своего врага Хоми и беспутную мать Одноглазого и Прилизанного (которые сильно задавались в последнее время, ибо в газетах и в самом деле писали, что новое назначение командора Сабармати уже решено. Это всего лишь вопрос времени…) «Распутница, – нашептывал мне мой демон. – Плохая жена и коварная мать! Твой пример послужит острасткой всем прочим; на твоем примере мы покажем, какая судьба ожидает предавшихся похоти. О, беспечная прелюбодейка! Разве ты не видела, к чему привела сиятельную баронессу Симки фон дер Хейден неразборчивость в связях? А ведь она – назовем вещи своими именами – была просто сукой, точно такой же, как ты».
Мое отношение к Лиле Сабармати смягчилось с годами; в конце концов, у нас с ней было нечто общее: ее нос, как и мой, обладал сокрушительной силой. Ее магия, однако, была вполне земной: стоило Лиле слегка наморщить кожицу на своем органе дыхания, как самый суровый из адмиралов мгновенно подпадал под ее чары; стоило чуть-чуть затрепетать ноздрям, и в сердце магната киноиндустрии начинало полыхать неугасимое пламя. Я даже немного жалею, что предал этот носик; будто бы всадил нож в спину двоюродному брату.
Вот что я обнаружил: каждое воскресенье в десять часов утра Лила Сабармати отвозила Одноглазого и Прилизанного в кинотеатр «Метро» на еженедельный праздник клуба «Метро Каб». (Она прихватывала с собой и всех остальных; Сонни и Кирус, Мартышка и я теснились в ее индийском автомобиле «хиндустан»). И пока мы ехали к Лане Тернер, или Роберту Тейлору, или Сандре Ди, мистер Хоми Катрак тоже готовился к еженедельному свиданию. Пока «хиндустан» Лилы трясся вдоль трамвайных путей, Хоми повязывал горло кремовым шелковым шарфом; пока она останавливалась на красный свет, он натягивал куртку-сафари, разноцветную, как Техниколор; пока она заталкивала нас в темный зрительный зал, он надевал темные очки в золотой оправе; и когда она оставляла нас в кино, он тоже бросал своего ребенка. На его уходы Токси Катрак всегда реагировала одинаково: выла-билась-сучила ногами; она знала, к чему все идет, и даже Би-аппа не в силах была сдержать ее.
Жили-были когда-то Радха и Кришна, Рама и Сита, Лейла и Меджнун; а также (поскольку и Запад нам не чужд) Ромео и Джульетта, Спенсер Трейси и Кэтрин Хепберн{171}. Мир полон историй любви, и все любовники в каком-то смысле – аватары своих предшественников. Когда Лила ехала на своем «хиндустане» к определенному дому на набережной Колаба, она была Джульеттой на балконе; когда Хоми в кремовом шарфе и золотисто-темных очках спешил на встречу с ней (в том же «студебеккере», в котором моя мать когда-то мчалась к родильному дому доктора Нарликара), он был Леандром и переплывал Геллеспонт, не сводя глаз со свечи, которую зажгла Геро. Что же до роли, которую я сыграл в этом деле, – ей аналога мне не подобрать.
Должен признаться: поступок мой нельзя назвать героическим. Я не выехал на битву с Хоми верхом на коне, с пылающим взором и сверкающим мечом; вместо этого, подражая змее, я стал вырезать слова из газеты. Из заголовка КОМИТЕТ ПО ОСВОБОЖДЕНИЮ ГОА НАЧИНАЕТ КАМПАНИЮ НЕНАСИЛЬСТВЕННОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ я вырезал три буквы: «КОМ»; слова СПИКЕР АССАМБЛЕИ ВОСТ-ПАК ОБЪЯВЛЕН МАНЬЯКОМ дали мне второй слог – «АН». «ДОР» я нашел в НЕРУ ДОРАБАТЫВАЕТ ПРОЕКТ СВОЕЙ ОТСТАВКИ; для второго слова я извлек «САБ» из МЯТЕЖИ, МАССОВЫЕ АРЕСТЫ В КРАСНОЙ КЕРАЛЕ: САБОТАЖНИКИ ПОДНЯЛИ ГОЛОВЫ – ГХОШ{172} ОБВИНЯЕТ ХУЛИГАНОВ В КОНГРЕССЕ; и нашел «АРМ» в ДЕЙСТВИЯ КИТАЙСКОЙ АРМИИ НА ГРАНИЦЕ НАРУШАЮТ БАНДУНГСКИЕ СОГЛАШЕНИЯ. Чтобы довершить имя, я вырезал «АТИ» из МЫ ДОЛГО ТЕРПИМ НЕКОМПЕТЕНТНУЮ ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ НАШЕГО ПРАВИТЕЛЬСТВА – С КАКОЙ СТАТИ? Чтобы изложить историю, подходящую к моим зловещим замыслам, я нашел ЗАЧЕМ ИНДИРА ГАНДИ СТАЛА ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ ПАРТИИ КОНГРЕССА? и вырезал «ЗАЧЕМ»; потом я решил, что ни к чему связывать себя исключительно политикой и перешел к рекламе, где мне встретилось: СПЕРМИНТ – ВАША РЕЗИНКА, и я вырезал «ВАША». В спортивной светской хронике У МОХАНА БАГАНА, ЦЕНТРАЛЬНОГО НАПАДАЮЩЕГО, НОВАЯ ЖЕНА я нашел следующее слово; а глагол отыскал в трагическом сообщении ОГРОМНАЯ ТОЛПА ИДЕТ ЗА ГРОБОМ АБУЛ КАЛАМА АЗАДА. Затем снова пришлось искать слова по частям: в те дни шейх Абдулла, Кашмирский Лев{173}, начал в своем штате кампанию за референдум, который определил бы его будущее; мужество этого деятеля дало мне слог «НА»: НАСТОЙЧИВОСТЬ АБДУЛЛЫ – ПРИЧИНА ЕГО ПОВТОРНОГО АРЕСТА. А еще Ачарья Виноба Бхаве{174}, который десять лет проводил кампанию «бхудан», убеждая землевладельцев раздавать беднякам участки земли, объявил, что уже роздано более миллиона акров, и начал две новые кампании, требуя отдать в собственность крестьянам целые деревни («грамдан») и индивидуальные наделы («джи-вандан»). Когда Дж.П. Нараян{175} заявил, что посвятит всю свою жизнь делу Бхаве, заголовок НАРАЯН ГОВОРИТ: «Я БЕРЕЖНО СЛЕДУЮ ЗАВЕТАМ БХАВЕ» дал мне столь необходимую «БЕРЕЖН» – «УЮ». СМЕРТЬ В ЮЖНОМ КОЛЕ: ШЕРПА ПОГРУЖАЕТСЯ предоставил мне вожделенный «КОЛ»; «АБА» оказалось нелегко найти, пришлось добраться до анонсов кино: АЛИ-БАБА, СЕМНАДЦАТАЯ НЕДЕЛЯ ПОЛНЫХ СБОРОВ. Теперь уже был близок конец; предлог «В» я вырезал из ПАКИСТАН НА ПУТИ К ПОЛИТИЧЕСКОМУ ХАОСУ: БОРЬБА ФРАКЦИЙ ВЕДЕТ В ПРОПАСТЬ; «ВОСКРЕСЕНЬЕ» сложил из рубрики «Воскресное обозрение»; осталось всего одно слово. Этот финал предоставили мне события в Восточном Пакистане: БРОШЕННЫМ СТУЛОМ УБИТ ДЕПУТАТ ВОСТ-ПАК: УТРОМ ОБЪЯВЛЕН ТРАУР; ловко, почти не глядя, я вырезал слово «УТРОМ» из этого траурного заголовка. Мне нужен был завершающий знак вопроса, и я нашел его в конце неизменного вопрошания тех странных дней: ПОСЛЕ НЕРУ – КТО?
Тайком, в ванной комнате, я наклеил всю свою записку – она явилась моей первой попыткой преобразовать историю – на лист бумаги; подражая змее, я вложил сей документ в свой карман, словно яд в мешочек. Исподтишка я устроил так, чтобы Одноглазый и Прилизанный пригласили меня вечером к себе домой. Мы придумали игру «Убийство во мраке»… Во время этой убийственной игры я проскользнул в шкаф командора Сабармати и вложил смертоносное послание во внутренний карман его запасного мундира. В эту минуту (что уж скрывать) я почувствовал то же, что чувствует змея, поразившая цель, вонзившая зубы в пяту своей жертвы…
КОМАНДОР САБАРМАТИ (гласила моя записка).
ЗАЧЕМ ВАША ЖЕНА ИДЕТ НА НАБЕРЕЖНУЮ КОЛАБА В ВОСКРЕСЕНЬЕ УТРОМ?
Нет, я уже не горжусь тем, что совершил; но вспомните, что мой демон мести был двухголовым. Раскрыв перед всеми коварство Лилы Сабармати, я надеялся преподать хороший урок своей матери – поразить двух птичек одним камнем, наказать двух женщин, ужалить каждую одним из концов своего раздвоенного змеиного языка. По правде говоря, всем известное дело Сабармати имело свое подлинное начало в грязном кафе на северных окраинах города, когда некий тайком приехавший пассажир наблюдал танец кружащих рук.
Я действовал тайно; я напал из-за куста. Что двигало мною? Руки в кафе «Пионер»; звонки по телефону – вы-ошиблись-номером; записка, всунутая в ладонь на балконе и переданная под прикрытием простыни; лицемерие матери и безутешная скорбь Пии: «Хай! Ай-хай! Ай-хай-хай!».. Яд мой не сразу поразил жертву, но через три недели результат был налицо.
Впоследствии выяснилось, что, получив мое анонимное послание, командор Сабармати нанял знаменитого Дома Минто, лучшего в Бомбее частного сыщика. (Минто к тому времени постарел, ходил с трудом и поэтому снизил расценки.) Командор Сабармати ждал, пока Минто представит рапорт. А потом…
В это воскресное утро шестеро детишек сидели рядком в клубе «Метро Каб» и смотрели фильм под названием «Фрэнсис, Говорящий Мул, и Дом с Привидениями». Сами видите: у меня было алиби, я и близко не подходил к месту преступления. Подобно Сину, растущему полумесяцу, я издалека влиял на приливы и отливы мира… пока мул говорил с экрана, командор Сабармати посетил флотский арсенал. Он выписал себе хороший длинноствольный револьвер и патроны к нему. В левой руке он держал листок бумаги, на котором аккуратным почерком частного детектива был записан адрес, а правая сжимала револьвер без кобуры. Взяв такси, командор прибыл на набережную Колаба. Расплатился, с револьвером в руке прошел по узкому переулку мимо лотков с рубашками и игрушечных магазинов и стал подниматься по лестнице многоквартирного дома, что стоял в глубине бетонного двора, поодаль от переулка. Позвонил в квартиру 18-с; звонок был услышан в квартире 18-в англо-индийцем, учителем, дававшим частные уроки латинского языка. Когда Лила, жена командора Сабармати, открыла дверь, он дважды, в упор, выстрелил ей в живот. Она упала навзничь; командор переступил через нее и обнаружил господина Хоми Катрака в туалете: тот вставал с горшка, не успев подтереть зад и отчаянно пытаясь натянуть штаны. Командор Вину Сабармати выстрелил ему в гениталии, потом в сердце, а потом в правый глаз. Револьвер трещал не переставая, но когда он кончил говорить, в квартире наступила поразительная тишина. Подстреленный господин Катрак сидел на стульчаке и вроде как улыбался.
Командор Сабармати вышел из многоквартирного дома с дымящимся пистолетом в руке (его видел через щелочку в двери перепуганный учитель латыни); он шагал по набережной Колаба, пока не увидел полицейского-регулировщика на невысоком подиуме. Командор Сабармати заявил полицейскому: «Я только что убил мою жену и ее любовника из этого револьвера; вручаю себя в ваши…» Но он размахивал револьвером перед носом регулировщика; тот так перепугался, что бросил свой жезл и удрал. Командор Сабармати остался один на полицейском пьедестале среди скопившихся машин; и он принялся регулировать движение, размахивая револьвером, как жезлом. Там его и застал наряд из двенадцати полицейских, который прибыл десять минут спустя; там на него отважно накинулись всей гурьбой, связали по рукам и ногам и отобрали необычайный жезл, с помощью которого Сабармати целых десять минут весьма умело управлял уличным движением.
В газетах писали о деле Сабармати: «Имея перед глазами такое зрелище, Индия вспоминает, чем она была, и открывает, что она есть и чем может стать»… Но командор Сабармати был всего лишь марионеткой; я дергал за ниточки, и вся страна разыгрывала задуманный мною спектакль – но только я этого не хотел! Я не думал, что он… Я замышлял всего лишь… скандал, да, острастку, урок неверным женам и матерям, но только не это, нет, никогда.
Устрашившись дела рук своих, я торопливо разослал по всему городу мысленные волны… в объединенной больнице Парси доктор сказал: «Бегам Сабармати выживет, но все, что съест, будет видеть у себя в животе»… А Хоми Катрак умер… И кого же наняли адвокатом? Кто сказал: «Я буду защищать его даром, бесплатно и без всякого вознаграждения?» Кто, однажды выиграв дело о замораживании, стал теперь защитником Сабармати? Сонни Ибрахим заявил: «Если кто-то и сможет вытащить его, так это мой отец».
Командор Сабармати стал самым популярным убийцей в истории индийской юриспруденции. Мужья превозносили моряка за то, что он покарал гулящую жену; женщины, преданные своим мужьям, почувствовали, чего эта верность стоит. Даже в головах сыновей Лилы я нашел следующие мысли: «Мы ведь знали, какая она. И знали, что офицер флота не станет этого терпеть». Обозреватель «Иллюстрейтед Уикли оф Индиа» в рубрике «Человек недели» дал красочное, чуть карикатурное описание командора и сказал, в частности: «В деле Сабармати благородные чувства „Рамаяны“ сплелись с дешевой мелодрамой бомбейского кино; что же до главного действующего лица, то все как один считают, что это – человек честный и прямой; да и вообще, по правде говоря, он симпатичный парень».
Моя месть матери и Хоми Катраку вызвала национальный кризис… В Уставе флота значилось, что если человек побывал в гражданской тюрьме, он уже не может претендовать на звание адмирала. И вот флотское начальство, и городские политики, и, конечно же, Измаил Ибрахим потребовали: «Командор Сабармати должен находиться на военно-морской гауптвахте. Он невиновен, пока не доказано обратное. Его карьера по возможности не должна пострадать». И власти сказали: «Да». И командор Сабармати, благополучно запертый в военную тюрьму, обнаружил, сколь тяжко бремя славы – по самую макушку засыпанный телеграммами поддержки, он ждал суда; его камера была уставлена цветами, и, хотя командор просил держать его на рисе и воде, самом аскетическом рационе, доброхоты слали и слали судки, доверху наполненные бириани, писта-ки-лауз и другой роскошной едой. И, дабы не затягивать ожидания, процесс начался вне очереди… Обвинение гласило: «Убийство первой степени».
Стиснув зубы, глядя прямо перед собой, командор Сабармати заявил: «Невиновен».
Моя мать сказала: «Ах, Боже мой, бедняга, как это грустно, правда?»
Я сказал: «Но неверная жена – это ведь ужасно, амма…» – и она отвернулась.
Обвинение высказалось: «Дело яснее некуда. Перед нами мотив, возможность, признание, состав преступления и преднамеренность: револьвер выписан, дети отправлены в кино, в руке – рапорт частного сыщика. Что тут еще скажешь? Формулировка не изменяется».
И общественное мнение: «О Аллах, такой прекрасный человек!»
Измаил Ибрахим заявил: «Это – попытка самоубийства».
На что общественное мнение: «?????????»
Измаил Ибрахим заливался соловьем: «Когда командор получил рапорт Дома Минто, он решил убедиться, правда ли это, и если правда, то убить себя. Он выписал револьвер для себя самого. И отправился на Колабу по названному адресу, влекомый отчаянием; не убийца, мертвец! Но там, увидев там свою жену, уважаемые присяжные!.. – увидев ее полуодетой с ее бесстыдным любовником, уважаемые присяжные, этот добрый человек, этот великий человек утратил власть над собой. Утратил, совершенно утратил – и в состоянии бешенства сотворил то, что сотворил. Таким образом, не было умысла, и это – не убийство первой степени. Да, он убил, но не хладнокровно. Уважаемые присяжные, раз обвинение сформулировано таким образом, вы должны признать подсудимого невиновным».
Весь город загудел: «Нет, это уже слишком… на сей раз Измаил Ибрахим перегнул палку… и все же, все же… он подобрал присяжных в основном из женщин… и небогатых… вдвойне падких и на обаяние командора, и на толстый кошель адвоката… кто знает? Кто может заранее сказать?»
Присяжные вынесли вердикт: «Невиновен».
Моя мать воскликнула: «О, прекрасно!.. Однако же, однако: где справедливость?» И судья, словно бы в ответ: «Данной мне властью я отменяю этот абсурдный вердикт. Виновен по всем пунктам».
О, какая поднялась свистопляска! Командование флота, и религиозные деятели, и политики требовали: «Сабармати должен оставаться на гауптвахте, ожидая решения суда высшей инстанции. Узколобые воззрения одного судьи не должны погубить карьеру великого человека!» Полицейские власти капитулировали: «Согласны». Дело Сабармати набирало обороты, с беспрецедентной скоростью двигалось к рассмотрению в суде высшей инстанции… и командор сказал своему адвокату: «Я чувствую, что судьба моя больше не в моей власти; будто что-то меня одолело… назовем это Роком».
А я говорю: «Назовите это Салемом, Сопливцем, Сопелкой, Рябым; назовите это Месяцем-Ясным».
Вердикт суда высшей инстанции: «Виновен по всем пунктам». Заголовки в прессе: САБАРМАТИ ОТПРАВИТСЯ НАКОНЕЦ В ОБЫЧНУЮ ТЮРЬМУ? Измаил Ибрахим заявляет: «Мы должны пройти весь путь! В Верховный суд!» И вот разорвалась бомба. Сам государственный секретарь провозгласил: «Нелегко действовать в обход закона; однако, приняв во внимание заслуги командора Сабармати перед родиной, я разрешаю ему оставаться в распоряжении военно-морских сил вплоть до решения Верховного суда».
И снова заголовки, назойливые, словно комары: ГОСУДАРСТВО ПОПИРАЕТ ЗАКОН! СКАНДАЛ САБАРМАТИ – ПОЗОР ВСЕЙ НАЦИИ!.. Когда я увидел, что пресса повернулась против командора, то понял, что ему пришел конец.
Вердикт Верховного суда: «Виновен».
Измаил Ибрахим не сдался: «Пардон! Мы будем просить помилования у Президента Индии!»
Многое нужно было взвесить в Раштрапати Бхаван{176}: за воротами президентского дворца один человек должен был решить, может ли другой человек быть поставлен над законом; допустимо ли пренебречь убийством любовника жены ради военно-морской карьеры; решались и более важные проблемы – станет ли Индия подчиняться законам или так и будет повиноваться древнему принципу превосходства непревзойденных героев? Если бы сам Рама воскрес, отправили бы его в тюрьму за убийство похитителя Ситы? Решались великие вопросы; мое вторжение в историю моего времени вышло далеко за рамки обыденности.
Президент Индии заявил: «Я не помилую этого человека».
Нусси Ибрахим (чей муж проиграл свой самый большой процесс) голосила: «Хай! Ай-хай!» И повторила то, что уже сказала когда-то: «Сестричка Амина, такого хорошего человека посадили в тюрьму. Говорю тебе, настал конец света!»
Признание буквально трепетало на моих губах: «Это я во всем виноват, амма; я хотел тебе преподать урок. Не встречайся, амма, с чужими мужчинами в вышитых рубашках; хватит, мамочка, целовать чайные чашки! Я теперь ношу длинные брюки и могу сказать тебе все, как мужчина». Но я так и не проговорился; в том не было нужды, ибо я подслушал, как моя мать отвечает на тот самый, не-туда-попавший телефонный звонок – странным, каким-то сдавленным голосом говорит в трубку: «Нет, здесь такие не живут; пожалуйста, поверьте мне и больше сюда не звоните».