Сенкевич Генрик. Потоп. Книга 1

поднимался боевой дух. Так на краю пропасти спасение часто зависит от
последнего усилия. Поняли это и толпы солдат, и та самая шляхта, которую
совсем недавно Ян Казимир отчаянными универсалами звал в Гродно в ряды
ополчения. Теперь все сердца, все умы были обращены на Радзивилла, все
уста повторяли грозное имя, которому до недавних пор всегда сопутствовала
победа. Только он мог собрать распыленные и пробудить дремлющие силы
страны и возглавить войско, которое могло бы победоносно кончить обе
войны.
После обеда к князю по очереди вызывали полковников: Мирского,
поручика панцирной гетманской хоругви, а затем Станкевича, Ганхофа,
Харлампа, Володы"вского и Соллогуба. Старые солдаты были удивлены, что их
вызывают не всех вместе на совет, а по одиночке; но это было приятное
удивление, ибо каждый уходил от князя с какой-нибудь наградой, с
каким-нибудь вещественным знаком княжеской милости; взамен князь требовал
только преданности и доверия, которые полковники и без того оказывали ему
от всей души. Гетман все время спрашивал, не воротился ли Кмициц, и велел
дать знать ему, когда хорунжий воротится.
Кмициц воротился поздно вечером, когда залы были уже освещены и гости
начали собираться на пир. В арсенале, куда он зашел переодеться, он
встретил Володы"вского и познакомился с остальными рыцарями.
- Я очень рад видеть тебя, пан Михал, и твоих знаменитых друзей, -
сказал он, крепко пожимая маленькому рыцарю руку. - Все равно как родного
брата увидел! Можешь мне верить, я не горазд притворяться. Правда, ты
порядком изувечил мне башку, но потом поставил меня на ноги, чего я не
забуду до гроба. При всех скажу: кабы не ты, сидеть бы мне сейчас за
решеткой. Дай бог, чтоб такие люди множились, как голуби. Кто иначе
думает, тот дурак, и пусть меня черт возьмет, коли я ему ушей не обрежу.
- Э, полно!
- Я за тебя в огонь и в воду, чтоб мне на месте умереть! Выходи, кто
не верит!
Тут пан Анджей с вызывающим видом оглядел офицеров; но никто не
возражал, ибо все любили и уважали пана Михала. Один только Заглоба
сказал:
- Ну и бедовый же парень, черт побери! Вижу, крепко полюблю я тебя за
пана Михала, ведь это у меня надо спрашивать, чего он стоит.
- Больше всех нас! - ответил Кмициц со свойственной ему горячностью.
Он посмотрел на Скшетуских, на Заглобу и прибавил: - Прошу прощенья, я
никого не хотел обидеть, я знаю, вы достойные люди и великие рыцари. Не
прогневайтесь, я от души желаю заслужить вашу дружбу.
- Пустое! - промолвил Ян Скшетуский. - Что на уме, то на языке.
- Дай-ка я тебя поцелую! - сказал Заглоба.
- Мне не надо два раза повторять такие слова!
И они упали друг другу в объятия. После этого Кмициц крикнул:
- Не миновать нам выпить сегодня!
- Мне не надо два раза повторять такие слова! - как эхо откликнулся
Заглоба.
- Убежим сегодня пораньше в арсенал, а об выпивке я позабочусь.
Пан Михал свирепо встопорщил усики.
"Не больно-то ты захочешь пораньше убегать, - подумал он про себя,
глядя на Кмицица, - как дознаешься, кто нынче будет в княжеских покоях..."
Он открыл было рот, чтобы сказать Кмицицу о том, что в Кейданы
приехал мечник россиенский с Оленькой, но что-то так ему стало тоскливо,
что он переменил разговор.
- А где твоя хоругвь? - спросил он у Кмицица.
- Здесь. Готовенькая! Был у меня Гарасимович, приказ принес от князя,
чтобы в полночь люди были на конях. Спрашивал я у него: все ли двинемся в
поход; говорит - нет! Не пойму, что бы это могло значить. Одни офицеры
получили такой же приказ, другие - нет. Но иноземная пехота вся получила.
- Может, часть войска пойдет сегодня в ночь, а часть завтра, - сказал
Ян Скшетуский.
- Так или иначе, я здесь с вами выпью, а хоругвь пусть себе
отправляется. Я ее потом за какой-нибудь час догоню.
В эту минуту вбежал Гарасимович.
- Ясновельможный хорунжий оршанский! - крикнул он, кланяясь в дверях.
- В чем дело? Пожар, что ли? Здесь я! - ответил Кмициц.
- К князю! К князю!
- Сию минуту, вот только оденусь. Эй, парень! Кунтуш и пояс, не то
голову оторву!
Слуга вмиг подал и всю остальную одежду, и через несколько минут
Кмициц, разодетый, как на свадьбу, отправился к князю. Так хорош был
молодой рыцарь, что все кругом озарял своею красотой. Жупан серебряной
парчи, затканной звездами, от которых блеск шел на всю фигуру, был
застегнут у шеи крупным сапфиром. На жупан накинул Кмициц кунтуш голубого
бархата и повязал его белым драгоценным поясом, который был так тонок, что
его можно было продернуть сквозь перстень. Сабля, отливавшая серебром, вся
усеянная сапфирами, висела сбоку на шелковой перевязи, а за пояс заткнул
рыцарь и знак отличия, ротмистровский свой буздыган. Удивительно, как
красил его этот наряд, и трудно было, пожалуй, сыскать рыцаря краше во
всей огромной толпе их, собравшейся в Кейданах.
Вздохнул пан Михал, глядя на него, а когда Кмициц исчез за дверью
арсенала, сказал Заглобе:
- Попробуй-ка при нем сунься к девушке!.
- Отними мне только тридцать лет! - ответил Заглоба.
Когда Кмициц вошел к князю, тот тоже был одет, и придворный,
убиравший его с двумя арапами, уже успел выйти из покоя. Они остались
одни.
- Дай бог тебе здоровья за то, что ты поторопился! - молвил
Радзивилл.
- Готов к услугам, ясновельможный князь.
- А хоругвь?
- Как было приказано.
- Народ надежный?
- В огонь пойдут, в пекло!
- Это хорошо! Мне такие люди нужны... И такие, как ты вот, готовые на
все... Еще раз повторяю, ни на кого я так не надеюсь, как на тебя.
- Ясновельможный князь, где уж мне при моих-то заслугах со старыми
солдатами равняться, но коли надо двинуться на врагов отчизны, я не
отстану.
- Я не умаляю заслуг старых солдат, - сказал князь, - хотя могут
прийти такие pericula*, такие черные дни, что поколеблются и самые верные.
_______________
* Испытания, опасности (лат.).

- Пусть погибнет напрасною смертью тот, кто в опасности отступится от
тебя, ясновельможный князь.
Радзивилл бросил на Кмицица быстрый взгляд.
- А ты... не отступишься?
Молодой рыцарь вспыхнул.
- Ясновельможный князь!
- Что ты хочешь сказать?
- Я покаялся тебе, ясновельможный князь, во всех моих грехах, и такое
их множество, что только отцовской твоей доброте я обязан прощением. Но во
всех этих грехах нет одного: неблагодарности.
- И вероломства!.. Ты покаялся мне во всех своих грехах, а я не
только простил тебя, как отец, но и полюбил тебя, как сына, которого бог
не дал мне и без которого мне порою тяжко жить на свете. Будь же мне
другом!
С этими словами князь протянул руку, а молодой рыцарь схватил ее и,
не колеблясь, прижал к губам.
Они долго молчали; внезапно князь вперил в Кмицица взгляд.
- Панна Биллевич здесь! - промолвил он.
Кмициц побледнел и пробормотал что-то невнятное.
- Я нарочно послал за нею, чтобы кончился раздор между вами. Ты
увидишь ее сейчас, траур после смерти деда у нее уже кончился. Голова у
меня пухнет от работы, но я все-таки сегодня поговорил с мечником
россиенским.
Кмициц схватился за голову.
- Чем отплачу я тебе, ясновельможный князь, чем отплачу?..
- Я ясно дал понять пану мечнику, что моя это воля, чтобы вы поскорей
поженились, и он не станет противиться. Я велел ему исподволь подготовить
девушку. Время есть. Все зависит от тебя, а я буду счастлив, коли ты
получишь награду из моих рук, и дай тебе бог дождаться и многих других
наград, ибо ты далеко пойдешь. Грешил ты по молодости лет, но и славу на
поле битвы снискал немалую... и все молодые готовы следовать за тобой.
Клянусь богом, ты далеко пойдешь. Не для такого это рода, как твой,
править в повете. Ты, верно, знаешь, что ты в родстве с Кишками, а моя
мать была из рода Кишков. Тебе нужно только остепениться, а женитьба для
этого наилучшее средство. Бери же девушку, коли она тебе по сердцу, и
помни, кто дает ее тебе.
- Ясновельможный князь, я обезумею! Жизнь моя, кровь моя принадлежат
тебе! Что должен я сделать, чтобы отблагодарить тебя, что? Говори,
ясновельможный князь! Приказывай!
- За добро отплати мне добром. Верь мне и знай: все, что я совершу, я
совершу для общего блага. Не отступайся от меня, когда будешь видеть
измену и предательство других, когда будет кипеть злоба, когда меня
самого...
Тут князь оборвал речь.
- Клянусь! - с жаром воскликнул Кмициц. - Слово рыцаря даю до
последнего вздоха стоять за тебя, моего вождя, отца и благодетеля.
При этих словах Кмициц устремил полные огня глаза на князя и
ужаснулся, увидев, как изменилось вдруг его лицо. Оно побагровело, жилы
вздулись на нем, на высоком лбу выступили капли пота, и взор сверкал
необычайно.
- Что с тобой, ясновельможный князь? - с тревогой спросил рыцарь.
- Ничего, ничего!
Радзивилл встал, торопливо подошел к аналойчику и, схватив распятие,
заговорил отрывистым, сдавленным голосом:
- На этом кресте поклянись, что не покинешь меня до самой смерти.
Невзирая на весь свой пыл и готовность служить князю, Кмициц минуту
смотрел на него с изумлением.
- Поклянись... на этом распятии! - настаивал гетман.
- Клянусь... на этом распятии! - произнес Кмициц, кладя пальцы на
крест.
- Аминь! - торжественно произнес князь. Где-то под сводом высокого
покоя отзвучием раздалось: "Аминь!" - и воцарилось долгое молчание. Слышно
было только дыхание могучей груди Радзивилла. Кмициц не сводил с гетмана
изумленных глаз.
- Теперь ты мой! - воскликнул наконец князь.
- Я всегда был твоим, ясновельможный князь, - торопливо ответил
молодой рыцарь, - но объясни мне, что сталось? Почему ты в этом усомнился?
Или твоей достойной особе грозит опасность? Открыта чья-нибудь измена,
чьи-то козни?
- Близится година испытаний, - угрюмо молвил князь, - что до врагов,
то разве тебе не ведомо, что пан Госевский, пан Юдицкий и пан воевода
витебский рады столкнуть меня в пропасть? Да! Усиливаются враги моего
дома, ширится измена, и нависла опасность народного бедствия. Потому я и
говорю тебе: близится година испытаний...
Кмициц молчал, однако последние слова князя не рассеяли мрака,
которым был объят его ум, и тщетно вопрошал он себя, что в эту минуту
может грозить могущественному Радзивиллу. Ведь он возглавил теперь силы
гораздо большие, нежели когда-либо раньше. В одних только Кейданах и
окрестностях города стояло столько войска, что, будь у князя такие силы,
когда он двинулся под Шклов, исход всей войны был бы совершенно иным.
Это верно, что Госевский и Юдицкий питали к князю неприязнь; но оба
они были у него в руках, оба были заключены под стражу, что ж до воеводы
витебского, то это был слишком достойный человек, слишком честный
гражданин, чтобы в канун нового похода против врагов можно было опасаться
с его стороны каких-либо препон и козней.
- Видит бог, ничего не понимаю! - воскликнул Кмициц, который вообще
не умел скрывать своих мыслей.
- Ты все поймешь еще сегодня, - спокойно ответил ему Радзивилл. - А
теперь пойдем в залу.
И, взяв молодого полковника под руку, он направился с ним к двери.
Они миновали несколько покоев. Издали, из огромной залы, долетали
звуки капеллы, которой управлял француз, нарочно привезенный князем
Богуславом. Капелла играла менуэт, который тогда танцевали при французском
дворе. Мягкие звуки смешивались с шумным говором гостей. Князь Радзивилл
приостановился и стал слушать.
- Дай бог, - промолвил он через минуту, - чтобы все эти гости,
которых я принимаю под своим кровом, не перешли завтра в стан моих врагов.
- Ясновельможный князь, - заметил Кмициц, - я надеюсь, среди них нет
шведских приспешников.
Радзивилл вздрогнул и остановился.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Ничего, ясновельможный князь, я хотел только сказать, что там
веселятся достойные воители.
- Пойдем! Время покажет и бог рассудит, кто из них достойный
воитель... Пойдем!
У самой двери стояло двенадцать пажей, прелестных мальчиков в перьях
и бархате. Увидев гетмана, они выстроились в два ряда; князь, подойдя к
двери, спросил:
- Ясновельможная княгиня уже в зале?
- Да, ясновельможный князь, - ответили мальчики.
- А паны послы?
- Тоже.
- Откройте!
Обе створки дверей распахнулись в мгновение ока, поток света хлынул
на гетмана и осветил его мощную фигуру; в сопровождении Кмицица и пажей
Радзивилл взошел на возвышение, где стояли кресла для почетных гостей.
В зале тотчас поднялось движение, все взоры обратились на князя, и
клик вырвался из сотен рыцарских грудей.
- Да здравствует Радзивилл! Да здравствует Радзивилл, наш гетман! Да
здравствует Радзивилл!
Князь кивал головою и махал рукой, затем стал приветствовать гостей,
собравшихся на возвышении, которые встали со своих мест, когда он
поднимался. В толпе знати, кроме самой княгини, были два шведских посла,
посол московский, воевода венденский, епископ Парчевский, ксендз Белозор,
Коморовский, Межеевский, Глебович, староста жмудский и шурин гетмана,
молодой Пац, полковники Ганхоф и Мирский, посол герцога курляндского,
Вейсенгоф и несколько дам из свиты княгини.
Гетман, как и приличествовало радушному хозяину, сперва приветствовал
послов, обменявшись с ними любезностями, потом уже поздоровался с прочими;
опустившись после этого в кресло с горностаевым балдахином, он стал
глядеть на залу, где все еще раздавались клики:
- Да здравствует Радзивилл, наш гетман! Да здравствует Радзивилл!
Кмициц, укрывшись за балдахином, тоже глядел на толпу. Взор его
пробегал по лицам, ища среди них милые черты той, которая в эту минуту
владела сердцем и душою рыцаря. Сердце колотилось у него в груди.
"Она здесь! Через минуту я увяжу ее, поговорю с нею!" - повторял он в
душе. И искал, искал жадно, тревожно. Вон там, поверх перьев веера видны
чьи-то черные брови, белое чело и светлые волосы. Это она!
Кмициц затаил дыхание, словно боясь спугнуть видение; но вот дама
обмахивается веером, лицо открывается - нет, не Оленька, не она, милая,
желанная! Взор его стремится дальше, окидывает прелестные фигуры, скользит
по перьям, атласам, по лицам, подобным распустившимся цветкам, и
обманывается каждое мгновенье. Не она, нет, не она! Но вот наконец в
глубине залы, под окном промелькнуло что-то белое, и у рыцаря помутилось в
глазах - это Оленька, она, милая, желанная!..
Капелла снова начинает играть, толпа движется мимо, кружатся дамы,
мелькают нарядные кавалеры, а он, точно ослепнув и оглохнув, ничего не
видит, кроме нее, и смотрит так жадно, словно в первый раз ее увидал. Как
будто это та же Оленька из Водоктов, и все же не та. В этой огромной зале,
в этой толпе она кажется ему меньше, и личико у нее маленькое, совсем
какое-то детское. Так бы вот взял ее на руки и прижал к сердцу! И все-таки
она все та же, хоть и иная; те же черты, те же сладостные уста, те же
ресницы, от которых на щечки падает тень, то же ясное чело, спокойное,
милое! Воспоминания молнией проносятся в голове пана Анджея: людская в
Водоктах, где он впервые ее увидал, тихие покойчики, где они сидели
вместе. Какое наслаждение даже только вспоминать об этом! А эта прогулка
на санях в Митруны, когда он ее целовал!.. Потом уж люди разлучили их,
восстановили ее против него.
"О, чтоб их гром убил! - воскликнул в душе Кмициц. - Чем владел я и
что потерял! Какой близкой была она и как теперь далека!"
Сидит в отдалении, как чужая, и даже не подозревает, что он здесь!
Гнев, но вместе с тем и безграничное сожаление охватили пана Анджея,
сожаление, которое он излил в душе в одном только возгласе, так и не
слетевшем с его уст:
"Эх, Оленька, Оленька!"
Много раз пан Анджей упрекал себя за старые свои проступки, порою
готов был собственным людям приказать, чтобы растянули его на лавке да
всыпали сотню плетей; но никогда не душил его такой гнев, как теперь,
когда он снова увидел ее после долгой разлуки, еще более прекрасную, чем
всегда, еще более прекрасную, чем он представлял себе. В эту минуту он
готов был растерзать себя, но он был на людях, в толпе знати, а потому
только стискивал зубы и, словно желая еще сильней уязвить свою душу,
повторял про себя:
"Так тебе и надо, глупец! Так тебе и надо!"
Тем временем звуки капеллы снова смолкли, и пан Анджей услышал голос
гетмана:
- Следуй за мной!
Юноша словно пробудился ото сна.
Князь спустился с возвышения и вмешался в толпу гостей. На лице его
играла мягкая, добродушная улыбка, которая, казалось, придавала его фигуре
еще больше величественности. Это был тот самый надменный властитель,
который в свое время, принимая в Непоренте королеву Марию Людвику, удивил,
изумил и подавил французских придворных не только роскошью, но и
светскостью своего двора; тот самый властитель, о котором с таким
восторгом писал Жан Лабуре в отчете о своем путешествии. Теперь он то и
дело останавливался около почтенных матрон, степенных шляхтичей и
полковников и для каждого находил ласковое слово, удивляя гостей своей
памятью и мгновенно покоряя сердца. Взоры присутствующих обращались на
него всюду, где только он появлялся. Медленно приблизясь к мечнику
россиенскому, князь обратился к старику со следующими словами:
- Спасибо тебе, мой старый друг, за то, что ты приехал, хоть я и
вправе сердиться на тебя. Не за сотни миль Биллевичи от Кейдан, а ты в
моем доме rara avis*.
_______________
* Редкая птица (лат.).

- Ясновельможный князь, - с низким поклоном ответил мечник, - ущерб
наносит отчизне тот, кто отнимает у тебя время.
- А я уж замыслил отомстить тебе и учинить наезд на Биллевичи;
надеюсь, ты бы радушно принял старого боевого друга.
Услышав такие речи, мечник покраснел от счастья, а князь между тем
продолжал:
- Да вот времени, времени все не хватает! Но когда станешь выдавать
свою родичку, внучку покойного пана Гераклиуша, на свадебку непременно
прикачу, это уж долг мой перед вами обоими.
- Пошли бог счастья девке поскорей! - воскликнул мечник.
- А пока представляю тебе пана Кмицица, хорунжего оршанского, из тех
Кмицицев, которые Кишкам, а через Кишков и Радзивиллам сродни. Верно, ты
слыхал эту фамилию от Гераклиуша, он ведь Кмицицев любил, как братьев...
- Здравствуй, здравствуй, пан Кмициц! - дважды повторил мечник,
который, узнав из уст князя о том, сколь знатен род Кмицицев, проникся
уважением к молодому рыцарю.
- Приветствует тебя, пан мечник, твой покорный слуга, - смело и не
без кичливости промолвил пан Анджей. - Пан полковник Гераклиуш был мне
отцом и благодетелем, и хоть позже разладилось дело, начатое им, однако же
я не перестал любить всех Биллевичей так, как если бы в жилах их текла моя
собственная кровь.
- Особенно, - подхватил князь, запросто положив руку на плечо юноши,
- не перестал он любить некую панну Биллевич, в чем давно мне открылся.
- И всякому это скажу, не таясь! - с жаром воскликнул Кмициц.
- Потише, потише! - остановил его князь. - Вот видишь, пан мечник, не
кавалер это - огонь, потому и накуролесил; но молод он, да и под особым
моим покровительством, потому-то питаю я надежду, что, когда мы вдвоем с
ним начнем молить прелестный трибунал о прощении, с нас будет снят
приговор.
- Ясновельможный князь, ты можешь сделать все, что пожелаешь, -
ответил мечник. - Несчастная принуждена будет воскликнуть, как языческая
жрица Александру: "Кто противу тебя устоит?"
- А мы, как Александр Македонский, будем довольны этим прорицанием, -
засмеялся князь. - Но довольно об этом! Проведи же нас теперь к своей
родичке, я тоже буду рад увидеть ее. Надо поправить дело пана Гераклиуша,
которое было разладилось.
- К твоим услугам, ясновельможный князь. Она вон там сидит под опекой
пани Войниллович, нашей родички. Прошу только прощенья, ежели девушка
смутится, - не было у меня времени упредить ее.
Мечник оказался прав. По счастью, Оленька раньше увидела пана Анджея
рядом с гетманом, она могла поэтому оправиться, но в первую минуту едва не
лишилась чувств. Она побледнела как полотно, ноги у нее подкосились, она
вперила взор в молодого рыцаря, как в призрак, явившийся с того света.
Долго не хотела она верить своим глазам. Она-то думала, что этот
несчастный скитается где-то по лесам, без крыши над головой, всеми
покинутый, преследуемый законом, как дикий зверь, или в темнице с
отчаянием во взоре глядит сквозь решетку на веселый мир божий. Бог один
знает, какой жалостью к этому потерянному человеку терзалась порой ее
грудь, бог один знает, сколько слез она пролила в одиночестве, оплакивая
его долю, такую жестокую, но такую заслуженную, - а меж тем он здесь, в
Кейданах, рядом с гетманом, свободный, кичливый, в парче и бархате, с
полковничьим буздыганом за поясом, с поднятым челом, с надменным и
властным молодым лицом, и сам великий гетман, сам Радзивилл запросто
кладет ему руку на плечо. Странные, противоречивые чувства овладели вдруг
сердцем девушки: и чувство огромного облегчения, точно гора свалилась с
плеч, и как бы досады на то, что напрасны были все ее сожаления, все муки,
и разочарование, которое испытывает всякая честная душа при виде полной
безнаказанности за столь тяжкие грехи и провинности, и радости, и
собственной слабости, и граничащего со страхом удивления перед этим
юношей, который сумел выбраться из такой пучины.
Тем временем князь, мечник и Кмициц кончили разговор и направились к
ней. Девушка закрыла глаза и подняла плечи, словно птица, которая хочет
спрятать голову под крыло. Она была уверена, что они идут к ней. Не глядя,
она видела их, слышала, что они приближаются, что уже подошли к ней, что
остановились. Она так была в этом уверена, что, не поднимая глаз, встала
вдруг и низко поклонилась князю.
Он и в самом деле стоял уже перед ней.
- О, боже! - воскликнул он. - Не дивлюсь я теперь молодцу, ибо чудный
это расцвел цветок... Приветствую тебя, моя панна, приветствую от всей
души и сердца дорогую внучку моего Биллевича. Узнаешь ли ты меня?
- Узнаю, ясновельможный князь! - ответила девушка.
- А я бы тебя не узнал, я ведь в последний раз видел тебя девочкой
еще не расцветшей и не в таком наряде, как нынче. Подними же эти занавески
с глаз! Клянусь богом, счастлив тот ловец, который выловит такую
жемчужину, несчастен, кто владел ею и потерял ее. Вот стоит перед тобою
такой несчастливец. Узнаешь ли ты и этого кавалера?
- Узнаю, - прошептала Оленька, не поднимая глаз.
- Великий он грешник, и я привел его к тебе на покаяние. Наложи на
него какую хочешь епитимью, но не отказывай ему в отпущении грехов, дабы в
отчаянии не совершил он еще более тяжких. - Тут князь обратился к мечнику
и пани Войниллович: - Оставим молодых, не годится присутствовать при
исповеди, а мне это и моя вера запрещает.
Через минуту пан Анджей и Оленька остались одни.
Сердце колотилось у нее в груди, как у голубя, над которым повис
ястреб; но и он был взволнован. Его оставила обычная смелость, горячность
и самоуверенность. Долгое время они оба молчали.
Наконец он первый заговорил низким, сдавленным голосом:
- Ты не ждала увидеть меня здесь, Оленька?
- Нет, - прошептала девушка.
- Клянусь богом, если б татарин стоял около тебя, ты не была бы так
испугана. Не бойся! Погляди, сколько здесь народу. Никакой обиды я тебе не
нанесу. Да когда б и одни мы были, тебе нечего было бы бояться, я ведь дал
себе клятву почитать тебя. Верь мне!
На мгновение она подняла глаза и посмотрела на него.
- Как же мне верить тебе?
- Грешил я, это правда; но все прошло и больше не повторится. Когда
после поединка с Володы"вским лежал я на одре между жизнью и смертью,
сказал я себе: "Не будешь ты больше брать ее ни силой, ни саблей, ни
пулей, заслужишь любовь ее добрыми делами и вымолишь у нее прощенье! И у
нее сердце не камень, смягчится гнев ее, увидит она, что ты исправился, и
простит!" Дал я себе клятву исправиться и исполню ее!.. А тут и бог послал
мне свое благословение: приехал Володы"вский и привез мне грамоту на набор
войска. Мог он не отдать мне грамоту, но человек он достойный и вручил мне
ее! Не надо было мне теперь и в суды являться, стал я гетману подсуден.
Как отцу родному, покаялся я князю во всех грехах, и он не только простил
меня, но обещал все дело уладить и защитить меня от недоброжелателей. Да
благословит его бог! Не буду я изгнанником, Оленька, с людьми помирюсь,
снова верну свою славу, отчизне послужу, возмещу обиды... Оленька, что же
ты на это скажешь? Не скажешь ли ты мне доброго слова?
Он вперил в нее взор и молитвенно сложил руки.
- Могу ли я верить тебе? - спросила девушка.
- Можешь, клянусь богом, можешь, должна! - ответил Кмициц. - Ты
погляди, и князь гетман, и пан Володы"вский поверили мне. Знают они все
мои проступки, и все-таки поверили мне. Вот видишь! Почему же ты одна не
хочешь мне верить?
- Я видела людские слезы, которые лились по твоей вине. Я видела
могилы, которые не поросли еще травою...
- Могилы порастут травою, а слезы я сам оботру.
- Сперва сделай это, пан Анджей.
- Ты мне только надежду подай, что как сделаю я это, то тебя снова
найду. Хорошо тебе говорить: "Сперва сделай!" А коли я сделаю, а ты тем
временем выйдешь замуж за другого? Сохрани бог, упаси бог от такой
страсти, не то я ума лишусь! Христом-богом молю тебя, Оленька, дай мне
слово, что я не потеряю тебя, покуда помирюсь с вашей шляхтой. Помнишь, ты
сама мне об этом написала? Я храню твое письмо, и когда у меня очень
тяжело на душе, перечитываю его снова и снова. Ничего я больше не прошу,
скажи только мне еще раз, что будешь ждать меня, что не пойдешь за
другого!
- Ты знаешь, пан Анджей, мне по завещанию нельзя пойти за другого. Я
могу только уйти в монастырь.