Сенкевич Генрик. Потоп. Книга 1

Поневеж, до него дошла весть о том, что гетман уничтожил хоругви Мирского
и Станкевича. Часть их была принудительно влита в радзивилловское войско,
часть истреблена или рассеяна. Остатки хоругвей скитались по одиночке или
кучками по деревням и лесам, укрываясь от возмездия и погони.
С каждым днем все больше беглецов прибывало в отряд пана Михала,
увеличивая его силу и принося в то же время все новые и новые вести.
Самой важной из них была весть о бунте регулярных хоругвей, стоявших
на Подляшье, под Белостоком и Тыкоцином. После занятия Вильно московскими
войсками(*) эти хоругви должны были охранять подступы к Коронной Польше.
Узнав, однако, об измене гетмана, они составили конфедерацию(*), во главе
которой встали два полковника: Гороткевич и Якуб Кмициц, двоюродный брат
самого верного приспешника Радзивилла, Анджея.
Имя Анджея со страхом повторяли солдаты. Он был главным виновником
разгрома хоругвей Мирского и Станкевича, он беспощадно расстреливал
схваченных хорунжих. Гетман слепо ему доверял и в самое последнее время
послал его против хоругви Невяровского, которая не пошла за своим
полковником и отказалась повиноваться.
Эту последнюю новость Володы"вский выслушал с особым вниманием.
- А что вы скажете, - обратился он затем к вызванным на совет
товарищам, - если мы пойдем не под Быхов, к витебскому воеводе, а на
Подляшье, к хоругвям, которые объявили конфедерацию?
- На языке у меня были эти слова! - воскликнул Заглоба. - К родной
стороне будем поближе, а дома и стены помогают.
- Беглецы слыхали, - сказал Ян Скшетуский, - будто милостивый наш
король повелел некоторым хоругвям воротиться с Украины и дать отпор шведам
на Висле. Коли это правда, так чем мыкаться здесь, лучше нам пойти к
старым друзьям.
- А не знаете, кто должен принять начальство над этими хоругвями?
- Говорят будто коронный обозный, - ответил Володы"вский, - но это
все одни догадки, толком никто не знает, верные вести сюда еще не могли
дойти.
- Коли так, - сказал Заглоба, - мой совет пробираться на Подляшье.
Там мы можем увлечь за собой мятежные хоругви Радзивилла и привести их к
милостивому нашему королю, а уж за это мы наверняка не останемся без
награды.
- Что ж, быть по-вашему! - сказали Оскерко и Станкевич.
- Нелегкое это дело - пробираться на Подляшье, - говорил маленький
рыцарь, - надо у гетмана сквозь пальцы проскочить, однако попытаемся. Кабы
нам посчастливилось схватить по дороге Кмицица, я бы ему на ухо два слова
шепнул, от которых он позеленел бы со злости.
- И поделом, - сказал Мирский. - Не удивительно, когда сторону
Радзивилла держат старые солдаты, которые весь свой век у него прослужили;
но этот смутьян служит из одной корысти, в измене он находит наслажденье.
- Стало быть, на Подляшье? - спросил Оскерко.
- На Подляшье! На Подляшье! - крикнули все хором.
Но трудное это было дело, как и говорил Володы"вский, ибо на Подляшье
нельзя было пробраться, обойдя стороною Кейданы, где метался в своем
логове лев.
Дороги и лесные тропы, городки и селенья были в руках Радзивилла;
чуть подальше Кейдан стоял Кмициц с конницей, пехотой и пушками. Гетман
уже знал о бегстве полковников, о мятеже в хоругви Володы"вского и
клеванском бое; когда ему донесли об этом бое, князя обуял такой гнев, что
опасались за его жизнь, страшный приступ астмы на время пресек его
дыхание.
Как же было гетману не разгневаться и не прийти в отчаяние, когда
шведы за бой в Клеванах обрушили на него целую бурю. Сразу же после боя
там и тут стали пропадать небольшие шведские отряды. Истребляли их на свой
страх крестьяне и отдельные шляхтичи; но шведы во всем винили Радзивилла,
особенно после того, как офицер и солдаты, которые после клеванского боя
были отосланы в Биржи, объявили коменданту, что на них, по приказу самого
гетмана, напала его хоругвь.
Через неделю князь получил письмо от биржанского коменданта, а через
десять дней от самого Понтуса де ла Гарди, предводителя всех шведских
войск.
"Либо нет у вас, ваша светлость, ни власти, ни сил, - писал
последний, - а тогда как могли вы заключать договор от имени всей страны!
- либо вы питаете коварный умысел привести к гибели войско его
королевского величества! Коли так, грозит вам немилость его королевского
величества, и в скором времени постигнет вас кара, буде не окажете вы
раскаяния и покорности и верною службой не искупите свою вину..."
Радзивилл тотчас послал гонцов с объяснениями; но жгучая игла
вонзилась в его кичливую душу и язвила ее все сильней и сильней. Он, чье
слово недавно потрясало самые основания всего этого края, большего, чем
вся Швеция, он, за половину владений которого можно было бы купить всех
шведских правителей, он, оказавший сопротивление самому королю, думавший
стать равным монархом, победами снискавший себе славу во всем мире и как
солнцем осиянный собственною гордыней, должен был теперь слушать угрозы
какого-то шведского генерала, должен был слушать уроки покорства и
верности. Правда, этот генерал был шурином короля, но кем был сам король,
как не похитителем трона, принадлежащего по закону и крови Яну Казимиру?
Гнев гетмана обратился прежде всего на тех, кто явился причиной его
унижения, и князь поклялся раздавить Володы"вского, полковников, которые
были с ним, и всю лауданскую хоругвь. С этой целью он двинулся против них,
и как охотники окружают тенетами лес, чтобы выловить волчий выводок, так и
он окружил их и начал преследовать без отдыха.
Тут до него дошла весть о том, что Кмициц разбил хоругвь
Невяровского, рассеял или порубил хорунжих, а солдат влил в собственную
хоругвь, и князь приказал Кмицицу прислать к нему часть людей, чтобы с
большей уверенностью нанести удар.
"Люди, - писал Кмицицу гетман, - жизнь коих ты защищал столь спорно,
особенно Володы"вского с этим другим бродягой, по дороге в Биржи бежали.
Мы с умыслом послали с ними самого глупого офицера, дабы не могли они
переманить его, но и тот либо изменил, либо был ими обманут. Ныне у
Володы"вского вся лауданская хоругвь, и беглецы множат ее силы. Под
Клеванами они изрубили сто двадцать человек шведов, объявив, что учинили
сие по нашему приказу, отчего между нами и Понтусом возникло большое
недоверие. Все дело может быть испорчено сими изменниками, коим, не будь
твоего покровительства, мы, видит бог, повелели бы срубить головы. Так
приходится нам расплачиваться за нашу снисходительность, хотя уповаем на
бога, что скоро месть их настигнет. Дошли до нас вести, что в Биллевичах,
у мечника россиенского, шляхта собирается и козни противу нас строит, -
надобно пресечь сие. Всю конницу нам отошлешь, а пехоту отправишь в
Кейданы стеречь замок и город, ибо от сих изменников всего можно ждать.
Сам с отрядом в несколько десятков сабель отправляйся в Биллевичи и
привези в Кейданы мечника с его родичкой. Ныне сие важно не только для
тебя, но и для нас, ибо тот, кто имеет мечника в руках, имеет в руках всю
лауданскую округу, где шляхта под предводительством Володы"вского
поднимается против нас. Гарасимовича мы услали в Заблудов с указаниями,
что предпринять там противу конфедератов. Твой двоюродный брат Якуб
снискал себе у них большой почет, напиши ему, ежели думаешь, что письмо
поможет тебе привести его к повиновению.
Поручая тебя опеке господа бога, пребываем благосклонные к тебе".
Когда Кмициц прочитал это письмо, он в душе обрадовался, что
полковникам удалось ускользнуть из рук шведов, и про себя пожелал им
ускользнуть и из рук Радзивилла; однако все приказы князя он исполнил:
отослал конницу, укрепил пехотой Кейданы и даже начал рыть шанцы вокруг
замка и города, пообещав себе в душе сразу же после окончания этих работ
отправиться в Биллевичи за мечником и панной Александрой.
"К силе я не прибегну, разве только в крайности, - говорил он себе, -
и ни в коем случае не стану покушаться на Оленьку. Да и не моя это воля, а
княжеский приказ! Не примет она меня ласково, знаю я это; но бог даст,
убедится она со временем, что намерения мои чисты, ибо не против отчизны
служу я Радзивиллу, но для ее блага".
Размышляя так, он усердно работал над укреплением Кейдан, где в
будущем должна была найти приют его Оленька.
Володы"вский тем временем уходил от гетмана, а гетман упорно его
преследовал. Стало теперь пану Михалу совсем тесно, так как от Бирж
двинулись на юг крупные шведские отряды, восток Литвы был занят царскими
полчищами, а на дороге в Кейданы подстерегал его гетман.
Заглоба был очень этим удручен и все чаще обращался к Володы"вскому с
вопросом:
- Пан Михал, скажи ты мне, ради Христа, пробьемся мы или не
пробьемся?
- О том, чтобы пробиться, и речи быть не может! - отвечал маленький
рыцарь. - Ты знаешь, пан, я вовсе не трус и ударить могу на кого хочешь,
хоть на самого дьявола. Но против гетмана я не устою, где мне с ним
равняться! Сам же ты сказал, что мы окуни, а он щука. Я сделаю все, что в
моих силах, чтобы уйти, но коль скоро дело дойдет до битвы, говорю тебе
прямо, он нас побьет.
- А потом велит изрубить и отдать собакам. Ради бога! В любые руки,
только не Радзивилла! А не лучше ли тогда повернуть к пану Сапеге?
- Теперь уж поздно, путь отрезан гетманскими и шведскими войсками.
- Нелегкая меня дернула подговорить Скшетуских ехать к Радзивиллу! -
сокрушался Заглоба.
Но пан Михал не терял надежды, особенно потому, что и шляхта и
крестьяне предупреждали его о движении гетмана, ибо все сердца отвратились
от Радзивилла. Пан Михал пускался на всякие военные хитрости, какие только
знал, а знал он их очень и очень много, ибо чуть не с малых лет привык
воевать с татарами и казаками. Когда-то в войске Иеремии он прославился
походами против татарских орд, вылазками, внезапными наскоками,
молниеносными маневрами, в которых он превосходил прочих офицеров.
Теперь же, запертый между Упитой и Роговом, с одной стороны, и
Невяжей, с другой, он петлял на пространстве в несколько миль, все время
уклоняясь от боя и изматывая хоругви Радзивилла, и даже огрызался порою,
как волк, преследуемый гончими, который не однажды проскочит между
охотниками, а когда собаки станут наседать, обернется и сверкнет белыми
клыками.
Но когда подошла конница Кмицица, гетман закрыл самые тесные щели и
сам поехал стеречь, чтобы сошлись два крыла невода.
Это было на Невяже.
Полки Мелешко и Ганхофа и две хоругви конницы, предводимые самим
князем, образовали как бы лук, тетивой которого была река. Володы"вский со
своим полком был внутри лука. Правда, перед ним была единственная
переправа через болотистую реку; но на другом берегу, у этой переправы
стояли два шотландских полка и две сотни казаков Радзивилла да шесть
полевых пушек, нацеленных так, что под их огнем ни один человек не смог бы
переправиться на другой берег.
Тогда лук начал сжиматься. В середине его войско вел сам гетман.
К счастью до Володы"вского, ночь и буря с проливным дождем
приостановили движение войск, зато у его отрезанной хоругви не оставалось
уже ничего, кроме небольшого, поросшего лозняком луга между полукольцом
войск Радзивилла и рекой, которую на другом берегу охраняли шотландцы.
На следующий день, едва утренняя заря осветила верхушки лоз, полки
двинулись дальше, они шли, шли - дошли до самой реки и остановились в
немом изумлении.
Володы"вский сквозь землю провалился, - в лозняке не было ни живой
души.
Сам гетман остолбенел, а потом обрушился на офицеров, командовавших
полками, которые стерегли переправу. Снова у князя был такой жестокий
приступ астмы, что окружающие опасались за его жизнь. Но гнев победил даже
астму. Двоих офицеров, которым было поручено стеречь переправу, князь
приказал расстрелять; но Ганхоф все-таки упросил сперва проверить, каким
же образом зверь ухитрился уйти из западни.
Оказалось, Володы"вский, воспользовавшись темнотой и дождем, вывел
всю хоругвь из лозняка к реке, и они пустились где вплавь, где вброд вниз
по течению, проскочив мимо правого крыла войск Радзивилла, которое
подходило к самому руслу реки. Несколько лошадей увязли в одном месте по
самое брюхо в болоте, тут, очевидно, хоругвь и вышла на правый берег.
Следы сразу показали, что хоругвь во весь опор понеслась по
направлению к Кейданам. Гетман тотчас догадался, что Володы"вский
стремится пробиться на Подляшье к Гороткевичу или Якубу Кмицицу.
А не подожжет ли он мимоходом Кейданы, не попытается ли ограбить
замок?
Страшное опасение сжало сердце князя. Большая часть денег и
драгоценностей была у него в Кейданах. Правда, Кмициц со своей пехотой
должен был обеспечить охрану, но если он этого не сделал, неукрепленный
замок мог легко стать добычей дерзкого полковника. Радзивилл нимало не
сомневался, что у Володы"вского станет храбрости, чтобы напасть даже на
кейданскую резиденцию. И времени для этого у него могло быть достаточно,
так как ускользнул он в начале ночи и ушел от погони на добрых шесть часов
ходу.
Так или иначе, надо было скакать во весь дух на спасение Кейдан.
Князь оставил пехоту и тронулся вперед со всей конницей.
Прибыв в Кейданы, он не нашел Кмицица; но в замке было спокойно.
Когда же князь увидел шанцы и стоявшие на насыпях полевые орудия, молодой
усердный полковник еще более вырос в его глазах. В тот же день Радзивилл
осмотрел с Ганхофом укрепления, а вечером сказал ему:
- Он это сделал по собственному почину, без моего приказа, и так
хорошо укрепил замок, что теперь здесь можно долго обороняться даже от
пушек. Если он смолоду не свернет себе шею - далеко пойдет.
Был еще один человек, при воспоминании о котором князь не мог не
удивляться, но удивление в этом случае мешалось с яростью, ибо человеком
этим был Михал Володы"вский.
- Я бы скоро покончил с мятежом, - говорил он Ганхофу, - будь у меня
двое таких офицеров. Кмициц, пожалуй, даже посмелее, но у него нет опыта,
а тот воспитан в школе Иеремии за Днепром.
- Ясновельможный князь, не прикажешь ли преследовать его? - спросил
Ганхоф.
Князь бросил на него взгляд и сказал многозначительно:
- Тебя он побьет, а от меня убежит. - Но через минуту прибавил,
нахмурясь: - Здесь теперь все спокойно, однако в скором времени нам надо
будет двинуться на Подляшье, чтобы покончить с конфедератами.
- Ясновельможный князь, - сказал Ганхоф, - стоит нам только уйти
отсюда, как все возьмутся здесь за оружие и выступят против шведов.
- Кто это все?
- Шляхта и мужики. И на шведах дело не кончится, они возьмутся и за
диссидентов, ибо всю вину за эту войну они приписывают нашим единоверцам,
они считают, что это мы перешли на сторону врага и даже привели его сюда.
- Я о брате Богуславе думаю. Не знаю, справится ли он там, на
Подляшье, с конфедератами.
- О Литве надо думать, о том, как удержать ее в повиновении нам и
шведскому королю.
Князь заходил по покою.
- Вот если бы поймать как-нибудь Гороткевича и Якуба Кмицица! -
говорил он. - Захватят они там мои имения, разорят, ограбят, не оставят
камня на камне.
- Может, с генералом Понтусом договориться, чтобы на то время, пока
мы будем на Подляшье, он прислал сюда побольше войска?
- С Понтусом... никогда! - вспыхнул Радзивилл. - Уж если говорить,
так только с самим королем. Нет нужды мне вести переговоры со слугами,
коль можно сделать это с господином. Вот если бы король повелел Понтусу
прислать мне тысячи две конницы - это другое дело. Но Понтуса я об этом
просить не стану. Надо кого-нибудь послать к королю, пора с ним самим
начать переговоры.
Худое лицо Ганхофа покрылось легким румянцем, глаза загорелись.
- Будь на то твоя воля, ясновельможный князь...
- Ты бы поехал, знаю; но доедешь ли, вот вопрос. Ты ведь немец, а
иноземцу небезопасно углубляться в страну, охваченную волнением. Кто
знает, где теперь король и где он будет через две недели или через месяц.
Придется поколесить по всей Литве. Да и нельзя тебе ехать, туда надо
послать своего, и из родовитых, дабы всемилостивейший король уверился, что
не вся шляхта оставила меня.
- Человек неопытный может все дело испортить, - робко заметил Ганхоф.
- Все дело будет состоять в том, чтобы вручить мои письма и
responsum* мне доставить, да растолковать, что не я велел бить шведов под
Клеванами, - а это всякий сумеет сделать.
_______________
* Ответ (лат.).

Ганхоф молчал.
Князь снова в тревоге заходил по покою, и на челе его читалась
непрестанная душевная борьба. Ни минуты покоя не знал он с той поры, как
заключил договор со шведами. Пожирала его гордыня, грызла совесть,
удручало неожиданное сопротивление народа и войск; ужасало темное будущее,
угроза разорения. Он метался, терзался, не спал по ночам, хирел. Глаза у
него ввалились, он исхудал; румяное когда-то лицо его стало серым, и чуть
не каждый час прибавлялось седины в усах и на голове. Словом, жил он в
муках и сгибался под бременем забот.
Ганхоф следил за гетманом глазами, а тот все ходил по покою;
полковник еще надеялся, что он передумает и пошлет его.
Но князь вдруг остановился и хлопнул себя ладонью по лбу:
- Две хоругви конницы немедленно на конь! Я сам поведу.
Ганхоф поглядел на него с удивлением.
- Поход? - невольно спросил он.
- Ступай! - сказал князь. - Дай бог, чтобы не оказалось слишком
поздно.


ГЛАВА XX

Кончив рыть шанцы и охранив Кейданы от внезапного нападения, Кмициц
не мог больше откладывать поездку в Биллевичи за россиенским мечником и
Оленькой, тем более что от князя он получил прямой приказ привезти их в
Кейданы. И все же пан Анджей тянул с отъездом, а когда отправился наконец
в путь во главе полусотни драгун, такая тревога охватила его, будто шел он
навстречу собственной гибели. Он чувствовал, что не ждет его там ласковый
прием, и трепетал при одной мысли о том, что шляхтич может даже оказать
вооруженное сопротивление, и тогда придется прибегнуть к силе.
Он принял решение сперва упрашивать и уговаривать. А чтобы приезд его
никак не был похож на вооруженное нападение, он оставил драгун в корчме,
расположенной в полуверсте от деревни и в версте от усадьбы мечника, а сам
с одним только вахмистром и стремянным, двинулся вперед, отдав приказ,
чтобы карету, приготовленную на всякий случай, прислали немного погодя.
Был послеполуденный час, и солнце уже сильно клонилось к закату; но
день после ненастной ночи стоял прекрасный, и небо было чистое; лишь
кое-где на западе кудрявились розовые облачка, медленно спускаясь за
окоем, будто отара овец, уходящая с поля. Кмициц ехал через деревню с
бьющимся сердцем и с тем беспокойством, с каким татарин въезжает впереди
отряда в деревню, озираясь по сторонам, не спрятались ли где в засаде
вооруженные люди. Но три всадника не привлекли ничьего внимания, одни
только босые деревенские мальчишки улепетывали с дороги от лошадей, да
крестьяне, завидев красивого офицера, снимали шапки и кланялись ему до
земли. А он ехал вперед, пока, миновав деревню, не увидел усадьбу - старое
гнездо Биллевичей, с обширными садами позади, которые тянулись
далеко-далеко, до заливных лугов.
Кмициц убавил тут ходу и стал разговаривать сам с собою; видно,
ответы готовил на вопросы, а сам тем временем задумчивым взором окидывал
поднимавшиеся перед ним строения. Это не был дворец магната; однако с
первого же взгляда можно было догадаться, что живет здесь довольно богатый
шляхтич. Сам дом, выходивший задом в сад, а лицом обращенный на дорогу,
был огромный, но деревянный. Сосновые стены потемнели от старости, так что
оконные стекла на их фоне казались совсем белыми. Над срубом громоздилась
огромная кровля с четырьмя дымовыми трубами посредине и двумя голубятнями
по краям. Целые тучи белых голубей кружили над кровлей, то взмывая с шумом
вверх, то спускаясь, словно снежные хлопья, на черные гонты, то трепыхаясь
вокруг столбов крыльца.
Это крыльцо, украшенное щитом с гербами Биллевичей, нарушало
соразмерность частей, так как расположилось оно не посредине, а сбоку.
Видно, прежде дом был поменьше, потом сделали с одной стороны пристройку,
но и пристройка с течением времени тоже потемнела и ничем уже не
отличалась от основного строения. Два бесконечно длинных крыла,
примыкавших к дому, тянулись по обе его стороны, образуя как бы два плеча
подковы.
В этих боковых крыльях были покои, которые во время больших съездов
отводились для гостей, кухни, кладовые, каретные сараи, конюшни для
лошадей, которых хозяева любили иметь под рукой, помещенья для служащих,
челяди и надворных казаков.
Посреди обширного двора росли старые липы с гнездами аистов на
вершинах; внизу, между деревьев, сидел на привязи медведь. Два колодца с
журавлями по бокам двора и распятие между двумя копьями у въезда дополняли
картину этого обиталища богатого шляхетского рода. По правую сторону от
дома поднимались среди густых лип соломенные кровли риг, коровников,
овчарен и амбаров.
Кмициц въехал в ворота с распахнутыми настежь обеими створами, словно
руками шляхтича, готового заключить в объятия гостя. Тотчас легавые
собаки, бродившие по двору, возвестили лаем о прибытии чужих, и из
бокового крыла выбежало двое слуг, чтобы подержать лошадей.
В ту же минуту в дверях дома показалась женская фигура, в которой
Кмициц тотчас признал Оленьку. Сердце забилось у него еще сильнее; бросив
слуге поводья, обнажив голову, он направился к крыльцу, держа в одной руке
саблю, а в другой шапку.
Прикрывая ладонью глаза от лучей заходящего солнца, Оленька постояла
минуту, как чудное видение, и вдруг исчезла, словно потрясенная видом
приближавшегося гостя.
"Плохо дело! - подумал пан Анджей. - Прячется она от меня".
Горько стало у него на душе, тем более что яркий солнечный закат,
весь вид этой усадьбы и покой, разлитый кругом, за минуту до этого
наполнили его сердце надеждой, хотя пан Анджей, быть может, и не отдавал
себе в этом отчета.
Мнилось ему, будто это он въезжает в усадьбу невесты, которая примет
его с блистающим от счастья взором и краской смущения на ланитах.
Чары развеялись. Едва только завидев его, она исчезла, точно злой дух
явился перед ней, а вместо нее вышел навстречу мечник с лицом неспокойным
и мрачным.
Кмициц поклонился.
- Давно уже хотел я, - начал он, - приехать к тебе с повинной
головою, да время тревожное: как ни хотелось мне, не смог я сделать этого
раньше.
- Премного тебе, пан, благодарен, прошу в покои, - ответил мечник,
поглаживая чуб, что он делал обычно в замешательстве или нерешимости. И
дал гостю дорогу, пропуская его вперед.
Кмициц чинился минуту, не хотел входить первым, оба они кланялись
друг другу на пороге дома; наконец пан Анджей сделал шаг вперед, и оба они
вошли в покой.
Там сидели два шляхтича: один, мужчина в цвете сил, был пан Довгирд
из Племборга, ближайший сосед Биллевичей, другой - пан Худзинский,
арендатор из Эйраголы. Кмициц заметил, что оба они изменились в лице, едва
услышав его имя, и оба взъерошились, как псы, завидевшие волка; он бросил
на них вызывающий взгляд и решил делать вид, что не замечает их.
Воцарилось тягостное молчание.
Пан Анджей кусал усы, начиная терять терпение, гости исподлобья на
него поглядывали, а мечник все гладил свой чуб.
- Выпей, пан, с нами по чарочке убогого шляхетского меду, - сказал
наконец он, показывая на сулейку и чары. - Прошу! Прошу!
- Выпью с тобою, милостивый пан! - жестко ответил Кмициц.
Довгирд и Худзинский засопели, сочтя это за выражение пренебрежения к
своим особам; но в доме друга не пожелали сразу затевать ссору, да еще с
забиякой, снискавшим страшную славу во всей Жмуди. Однако они были
уязвлены этим пренебрежением.
Тем временем мечник хлопнул в ладоши и, когда явился слуга, велел
подать четвертую чару, затем наполнил ее, поднес к губам свою и сказал:
- За твое здоровье! Рад видеть тебя в моем доме.
- Я был бы очень рад, когда бы так оно было!
- Гость - это гость... - нравоучительно промолвил мечник.
Через минуту, почувствовав, видно, что как хозяин он должен
поддержать разговор, спросил:
- Что слышно в Кейданах? Как здоровье пана гетмана?
- Плохо, пан мечник, - ответил Кмициц, - да и трудно ждать, чтобы
было лучше в столь тревожное время. Много у князя забот и огорчений.
- Надо думать! - уронил Худзинский.
Кмициц минуту поглядел на него, затем снова обратился к мечнику и
продолжал:
- Князь, которому всемилостивейший король шведский посулил auxilia,
хотел не мешкая двинуться на врага под Вильно и отомстить за еще не
остывшее пепелище. Ты, верно, знаешь, груда развалин осталась нынче от
Вильно. Семнадцать дней горел город. Рассказывают, одни только ямы
подвалов чернеют, из которых все еще тянет гарью...
- Беда! - сказал мечник.
- Да, беда, и уж коли нельзя было отвратить ее, то надо покарать
врагов и обратить в такое же пепелище их столицу. И час возмездия был бы
уже близок, когда бы не смутьяны, которые, не веря самым достойным
намерениям доблестного пана гетмана, окричали его изменником и вместо
того, чтобы идти с ним на врага, оказывают ему вооруженное сопротивление.
Не диво, что князь, коего бог предназначил для великих свершений, стал
слаб здоровьем, - видит он, что злоба людская все новые чинит ему
impedimenta*, из-за которых может погибнуть все предприятие. Лучшие друзья
обманули князя, те, на кого он больше всего надеялся, покинули его или