Сенкевич Генрик. Потоп. Книга 1

другой берег неподалеку от Вилькова и очутился в Трокском воеводстве.
Вся эта в общем незначительная часть пути прошла спокойно, ибо эти
места находились как бы под властью Радзивилла.
Городки, а кое-где и деревни были заняты надворными гетманскими
хоругвями или небольшими отрядами шведских рейтар, которые гетман
умышленно выдвинул так далеко против войск Золотаренко, стоявших сразу же
за Вилией, чтобы скорее нашелся повод для стычки и для войны.
Золотаренко охотно "затеял бы драку", как выразился гетман, со
шведами, но те, кому он помогал, не желали войны со шведами и, уж во
всяком случае, хотели оттянуть ее, поэтому он получил строжайший приказ не
переходить реки, а если сам Радзивилл двинется против него в союзе со
шведами, отступать незамедлительно.
По этой причине на правобережной стороне Вилии было спокойно; однако
через реку друг на друга поглядывали с одной стороны казацкие, с другой -
шведские и радзивилловские отряды, а один выстрел из мушкета мог в любую
минуту развязать страшную войну.
Предвидя это, народ заранее укрывался в безопасные места. Край
поэтому был спокоен, но пуст. Повсюду видел пан Анджей опустелые городки,
припертые жердями ставни помещичьих домов, совершенно обезлюдевшие
деревни.
Поля тоже были пустынны, ибо скирд в тот год не складывали. Простой
народ скрывался в необъятные леса, куда забирал с собою все пожитки,
угонял весь скот, а шляхта бежала к курфюрсту, в соседнюю Пруссию, которой
война пока совсем не угрожала. Лишь на дорогах да на лесных тропах царило
необычайное оживление, ибо число беглецов умножали люди, которым удалось
бежать от утеснений Золотаренко, переправившись с левого берега Вилии.
Их было множество; это были сплошь крестьяне, так как шляхта, которая
не успела бежать на правый берег, была угнана в плен или казнена на
порогах домов.
На каждом шагу пан Анджей встречал толпы крестьян с женами и детьми,
гнавших отары овец, табуны лошадей и стада коров. Часть Трокского
воеводства, граничившая с курфюрстовской Пруссией, была богата и
плодородна, так что людям богатым было что и прятать, и хранить.
Приближение зимы не испугало беглецов, которые предпочитали дожить до
лучших дней на лесных мхах, в шалашах, занесенных снегом, нежели в родных
деревнях ждать смерти от руки врага.
Кмициц часто подъезжал поближе к толпам беглецов или к кострам,
которые пылали по ночам в лесной чаще. Повсюду, где только встречались ему
люди с левого берега Вилии, из окрестностей Ковно или из мест еще белее
удаленных, он слышал страшные рассказы о жестокостях Золотаренко и его
союзников, которые истребляли поголовно все население, не глядя на возраст
и пол, жгли деревни, вырубали даже деревья в садах, оставляя одну голую
землю да воду. Никогда татарские полчища не оставляли за собой таких
опустошений.
Жителей не просто убивали, их подвергали сперва самым изощренным
пыткам. Многие бежали оттуда, помешавшись в уме. По ночам эти безумцы
наполняли лесную чащу дикими воплями, иные, хоть и были уже по эту сторону
Немана и Вилии и лесные чащи отделяли их от ватаг Золотаренко, однако все
еще словно в бреду ждали нападения. Многие протягивали руки к Кмицицу и
его оршанцам, моля о спасении и милосердии, словно враг уже настигнул их.
В Пруссию катили и кареты шляхты, везя стариков, женщин и детей, а за
ними тянулись телеги с челядью, скарбом, пожитками, живностью. Все были
напуганы, охвачены страхом, все удручены тем, что впереди ждут их
скитания.
Пан Анджей иногда утешал этих несчастных, говорил, что шведы скоро
переправятся через реку и прогонят врага далеко из пределов страны. Тогда
беглецы воздевали руки к небу и говорили:
- Дай бог здоровья, дай бог счастья князю воеводе, что добрый народ
привел нам на защиту! Вот придут шведы, и мы воротимся домой, на свои
пепелища!..
И повсюду благословляли князя. Из уст в уста передавалась весть, что
он во главе собственных и шведских войск вот-вот перейдет Вилию. Заранее
прославлялась "скромность" шведов, их дисциплина, хорошее обращение с
народом. Радзивилла называли литовским Гедеоном, Самсоном, спасителем.
Люди, бежавшие из мест, где пахло свежей кровью, откуда тянуло гарью
пожарищ, ждали его как избавителя.
А Кмициц, слушая эти благословения, эти пожелания, чуть не
славословия, укреплялся в своей вере в Радзивилла и повторял в душе:
"Вот какому господину я служу! С закрытыми глазами, слепо пойду за
ним. Страшен он порою и непостижим, но мудр, лучше всех знает, что надо
делать, и в нем одном спасение". Ему становилось легче и радостней на душе
при этой мысли, и он ехал дальше, ободренный, то предаваясь тоске по
Кейданам, то размышлениям о тяжелой доле отчизны.
Тоска все больше томила его. Он не бросил за собой красной ленточки,
не залил ведром воды первого костра, ибо чувствовал, что все это напрасно,
да и не хотел.
- Эх! Когда бы она была тут, слышала эти слезы и стоны людские, не
стала бы она просить бога, чтобы наставил меня на путь, не говорила бы,
что заблуждаюсь я, как еретик, который отрекся от истинной веры. Ничего!
Рано или поздно она убедится, она поймет, что это ей разума не стало. А
тогда будет, что бог даст. Может, мы еще встретимся в жизни...
И тоска по ней еще больше томила молодого рыцаря; но уверенность в
том, что стоит он не на ложном, а на истинном пути, принесла ему покой,
какого он давно уже не знал. Смятение духа, печали, сомнения понемногу
оставляли его, и он стремился вперед, повеселевший, все дальше уходя в
глубь необъятных лесов. С той поры, как он приехал в Любич после славных
набегов на Хованского, не чувствовал он, что так хорошо жить на свете.
В одном усатый Харламп был прав: не было лучше лекарства от душевных
забот и тревог, чем дорога. Здоровье у пана Анджея было железное, и с
каждой минутой к нему возвращались отвага и жажда приключений. Он видел
уже их перед собою и улыбался при мысли о них и гнал свой отряд без
передышки, останавливаясь лишь на короткие ночлеги.
Перед очами души его непрестанно стояла Оленька, заплаканная,
трепещущая в его руках, как пташка, и он говорил себе: "Я вернусь!"
Порою рисовался душе его и образ гетмана, мрачного, огромного,
грозного. Но, быть может, потому, что он все больше от него удалялся,
образ этот становился чуть ли не дорог ему. Доныне он сгибался перед
Радзивиллом, сейчас начинал любить его. Доныне Радзивилл увлекал его, как
пучина увлекает и притягивает все, что попадет в могучий ее водоворот;
теперь Кмициц чувствовал, что всей душой хочет плыть вместе с ним.
И на расстоянии могучий воевода все больше рос в глазах молодого
рыцаря и принимал просто нечеловеческие размеры. Не однажды на ночлеге,
когда пан Анджей закрывал глаза, чтобы уснуть, ему виделся гетман,
восседающий на троне, который возносится над вершинами сосен. Венец на
главе его, лицо все такое же, крупное, угрюмое, в руках скипетр и меч, а у
ног вся Речь Посполитая.
И он склонялся в душе перед величием.
На третий день путешествия отряд оставил далеко позади Неман и
вступил в край еще более лесистый. По-прежнему на дорогах встречались
целые толпы беглецов: кто из шляхты не мог уже держать оружие в руках,
уходил в Пруссию от неприятельских разъездов, не смиряемых тут шведскими и
радзивилловскими полками, как это было на берегу Вилии, и проникавших
иногда в глубь страны, к самой границе с курфюрстовской Пруссией.
Грабительство было главной их целью.
Часто встречались ватаги, которые выдавали себя за разъезды
Золотаренко, а на деле не признавали над собою ничьей власти и были просто
разбойничьими шайками, так называемой "вольницей", и атаманы у них бывали
иной раз из местных разбойников. Избегая столкновений с воинскими отрядами
и даже с мещанами, они нападали на небольшие деревушки, помещичьи усадьбы
и на проезжих людей.
Громила их шляхта со своею челядью на свой страх и вешала на
придорожных соснах; однако в лесах можно было наткнуться на крупные шайки,
и пану Анджею приходилось соблюдать теперь чрезвычайную осторожность.
Но чуть подальше, в Пильвишках, на Шешупе, люди уже спокойно сидели
на местах. Правда, горожане рассказали Кмицицу, что не далее как за два
дня до его приезда на староство напал большой, до пятисот сабель, отряд
Золотаренко, который, по своему обычаю, предал бы город мечу и огню, если
бы не нежданная помощь, которая словно с неба упала.
- Мы уж предали живот свой в руки господа, - говорил хозяин
постоялого двора, где остановился пан Анджей, - а тут святые угодники
послали нам какую-то хоругвь. Сперва мы подумали, что это новый враг,
оказалось - нет, свои. Налетели они на ватагу Золотаренко и за
какой-нибудь час всех положили; правда, мы им тоже подмогли.
- Что же это была за хоругвь? - спросил пан Анджей.
- Не сказывали они, дай им бог здоровья, кто такие, а мы тоже не
посмели спрашивать. Покормили они лошадей, взяли сена да хлеба и уехали.
- Откуда же они пришли и куда ушли?
- Пришли из Козловой Руды, а ушли на полдень. Мы поначалу тоже хотели
в лес бежать, а теперь вот подумали и остались, - пан подстароста сказал
нам, что после такой науки враг не скоро к нам заглянет.
Весть о бое взволновала пана Анджея.
- А не знаете, кто полковник этой хоругви? - продолжал расспрашивать
он.
- Кто он такой, не знаем, а видеть его - видели, он на рынке с нами
беседовал. Молодой такой, а уж ловок, вьюном вертится. С виду никак не
похож на такого воина, какой он есть...
- Володы"вский! - воскликнул Кмициц.
- Володы"вский, нет ли, благослови его бог и пошли ему гетманство!
Пан Анджей крепко призадумался. Видно, он шел той самой дорогой, по
которой за несколько дней до него проследовал Володы"вский с лауданцами.
Дело было возможное. Оба они направлялись на Подляшье. Пану Анджею пришло
тут на ум, что если он станет торопиться, то легко может наткнуться на
маленького рыцаря и попасть в его руки; тогда и все радзивилловские письма
попадут вместе с ним к конфедератам. Все пойдет тогда прахом, и бог знает
какой урон может быть нанесен делу Радзивилла. Пан Анджей принял решение
задержаться дня на два в Пильвишках, чтобы лауданская хоругвь успела за
это время уйти далеко вперед.
К тому же и люди и лошади нуждались в отдыхе, так как отряд чуть не
от самых Кейдан прошел с одними короткими привалами; пан Анджей приказал
поэтому развьючить лошадей и расположиться в корчме на длительный отдых.
На следующий день он убедился, что рассудил не только здраво, но и
предусмотрительно; не успел он утром одеться, как к нему явился хозяин
постоялого двора.
- Я, пан, к тебе с новостью, - сказал он.
- С хорошей?
- Ни плохой, ни хорошей, гости у нас. Богатый двор приехал нынче
утром и остановился в доме старосты. Полк пехоты, а уж конницы, карет,
слуг! Люди думали, сам король приехал.
- Какой король?
Хозяин стал мять в руках шапку.
- Это верно, что королей у нас нынче два, но приехал это никакой не
король, а князь конюший.
Кмициц вскочил с места.
- Какой князь конюший? Князь Богуслав?
- Он самый. Двоюродный брат князя, виленского воеводы.
Пан Анджей в изумлении даже руками всплеснул.
- Вот это встреча!
Поняв, что его постоялец знаком с князем Богуславом, хозяин отвесил
поклон ниже, чем накануне, и вышел, а Кмициц стал торопливо одеваться и
час спустя был уже у ворот дома старосты.
Весь городок кишел солдатами. На рынке пехота ставила в козлы
мушкеты; конница уже спешилась и заняла ближайшие дворы. Солдаты и
княжеская челядь в пестром платье стояли у ворот или прогуливались по
улицам. Слышалась французская и немецкая речь офицеров. Нигде ни одного
польского солдата, ни одного польского мундира; мушкетеры и драгуны одеты
странно, даже не так, как иноземные хоругви, которые пан Анджей видел в
Кейданах, не на немецкий, а на французский манер. Однако красавцы солдаты,
такие видные, что каждого можно было принять за офицера, тешили взор.
Офицеры с любопытством поглядывали на молодого рыцаря, разряженного в
бархат и парчу и выступавшего в сопровождении шестерых солдат в новых
мундирах.
Во дворе у старосты суетилась придворная челядь; все были одеты на
французский манер: пажи - в беретиках с перьями, лакеи - в бархатных
кафтанах, старшие конюхи - в высоких шведских ботфортах.
Князь, видно, не думал задерживаться в Пильвишках, заехал только
покормить лошадей, так как кареты не были поставлены в сараи и лошадей
старшие конюхи кормили из жестяных сит.
Кмициц сказал офицеру, стоявшему на страже перед домом, кто он такой
и по какому делу следует; тот ушел доложить князю. Через минуту он
поспешно вернулся и сказал, что князь желает немедленно видеть посланца
гетмана; показывая пану Анджею дорогу, он вошел вместе с ним в дом.
Миновав сени, пан Анджей в первом, столовом, покое увидел несколько
придворных, которые, вытянув ноги, сладко дремали в креслах; верно, с
последнего привала они выехали ранним утром. У двери в следующий покой
офицер остановился и с поклоном сказал пану Анджею по-немецки:
- Князь там.
Пан Анджей вошел и остановился на пороге. Князь сидел перед зеркалом,
поставленным в углу покоя, и так пристально разглядывал свое лицо, видно,
только что нарумяненное и набеленное, что не обратил внимания на
вошедшего. Двое слуг, стоя перед ним на коленях, кончали застегивать
пряжки высоких дорожных сапог, а он медленно расчесывал пальцами на лбу
пышную, ровно подрезанную гривку светло-желтого парика, а может, и
собственных густых волос.
Это был еще молодой человек лет тридцати пяти, хотя на вид ему едва
ли можно было дать двадцать пять. Кмициц знал князя Богуслава, однако
всегда смотрел на него с любопытством, во-первых, потому, что имя его было
овеяно большой рыцарской славой, которую он снискал главным образом
поединками с иноземными аристократами, во-вторых, потому, что наружность у
князя была такая необыкновенная, что, раз увидев, трудно было его забыть.
Это был мужчина высокого роста и сильного телосложения, однако на широких
его плечах сидела такая маленькая головка, словно она была посажена с
чьего-то чужого корпуса. Лицо у него было тоже маленькое до
чрезвычайности, почти детское, но и оно было крайне непропорционально; нос
был большой, римский и глаза огромные, неизъяснимой красоты и блеска, с
орлиным взглядом. При таких глазах и носе остальные черты лица,
окаймленного к тому же длинными и пышными буклями, совсем пропадали, рот
был совершенно детский, жиденькие усики едва прикрывали верхнюю губу.
Нежная кожа нарумяненного и набеленного лица делала его похожим на
девушку; но дерзость, кичливость и самоуверенность, рисовавшиеся на этом
лице, не давали забыть, что это знаменитый chercheur de noises*, как его
называли при французском дворе, человек, у которого легко срывалось с губ
острое словцо, но еще легче вырывалась шпага из ножен.
_______________
* Искатель ссор, задира, забияка (франц.).

В Германии, в Голландии и во Франции рассказывали чудеса о его боевых
подвигах, ссорах, приключениях и поединках. Это он в Голландии бросался в
самое пекло в битве с несравненными полками испанской пехоты и собственной
княжеской рукою захватывал знамена и пушки; это он во главе полков принца
Оранского захватывал батареи, которые старые военачальники почитали
непобедимыми; это он на Рейне, во главе французских мушкетеров, сокрушал
тяжелые германские хоругви, испытанные в огне Тридцатилетней войны; это он
во Франции ранил в поединке самого прославленного фехтовальщика среди
французских кавалеров, принца де Фремуйля; другой знаменитый забияка,
барон фон Гец, на коленях молил его даровать ему жизнь; это он ранил
барона Грота, за что выслушал от брата Януша горькие упреки в том, что он
унижает свое княжеское достоинство, выходя на поединки с людьми неравными;
это он, наконец, на балу в Лувре, в присутствии всего французского двора,
дал пощечину маркизу де Рье за то, что тот "дерзко" с ним разговаривал.
Поединки incognito* в маленьких городах, корчмах и заезжих дворах,
ясное дело, в расчет не принимались.
_______________
* Скрытно, не открывая своего имени (лат.).

Изнеженность сочеталась в князе с необузданной отвагой. Во время
редких и коротких наездов в родные края он развлекался раздорами с родом
Сапег и охотой. Лесники должны были находить для него медведиц с
детенышами, особенно опасных и свирепых, а хаживал князь на них
вооруженный одною рогатиной. Вообще же дома он скучал и, как уже было
сказано, наезжал на родину неохотно, чаще всего во время войны. Большую
храбрость проявил он в боях под Берестечком, Могилевом, Смоленском. Война
была его стихией, хотя ум его, быстрый и гибкий, одинаково годился и для
интриг, и для дипломатических уловок.
Тогда он умел быть терпеливым и стойким, гораздо более стойким, чем в
"амурах", длинный ряд которых дополнял историю его жизни. При дворах князь
был грозою мужей, обладателей красивых жен. Вероятно, по этой причине сам
он до сих пор не был женат, хотя и высокое происхождение, и огромное
состояние делали его одной из самых завидных партий в Европе. Сватали его
и сам французский король с королевой, и Мария Людвика, королева польская,
и принц Оранский, и дядя курфюрст бранденбургский, однако князь не хотел
расстаться со своею свободой.
- Приданое мне не нужно, - цинично говаривал он, - а иных утех мне и
без того хватает.
Так дожил он до тридцати пяти лет.
Стоя на пороге, Кмициц с любопытством смотрел на его лицо,
отражавшееся в зеркале, а князь в задумчивости расчесывал гривку на лбу;
наконец пан Анджей кашлянул раз, другой, и князь, не поворачивая головы,
спросил:
- Кто там? Не посланец ли от князя воеводы?
- Не посланец, но от князя воеводы! - ответил пан Анджей.
Тогда князь повернул голову и, увидев блестящего рыцаря, понял, что
имеет дело не с простым слугою.
- Прошу прощения, пан кавалер, - сказал он любезно, - я вижу, ошибся.
Что-то мне знакомо твое лицо, хотя имени не могу припомнить. Ты придворный
князя гетмана?
- Звать меня Кмицицем, - ответил пан Анджей, - не придворный я, а
полковник с той поры, как привел князю собственную хоругвь.
- Кмициц! - воскликнул князь. - Уж не тот ли Кмициц, который
прославился в последнюю войну, когда учинял набеги на Хованского, а потом
не хуже действовал и на свой страх? А ведь я много о тебе наслышан!
С этими словами князь устремил на пана Анджея внимательный и
благосклонный взгляд, приняв его за человека такого же покроя, как и он
сам.
- Садись, пан кавалер, - сказал он. - Рад поближе с тобой
познакомиться. Что слышно в Кейданах?
- Вот письмо от пана гетмана, - ответил Кмициц.
Слуги, закончив застегивать князю сапоги, вышли, а князь взломал
печать и стал читать письмо. Через минуту на лице его отразились
недовольство и скука. Он бросил письмо на подзеркальник и промолвил:
- Ничего нового! Князь советует мне уехать в Пруссию, в Тильзит или
Тауроги, а я, как видишь, и без него это делаю. Ma foi*, не пойму я брата!
Он сообщает мне, что курфюрст в маркграфстве и в Пруссию не может
пробраться из-за шведов, и в то же время пишет, что волосы у него дыбом
становятся, оттого что я не сношусь с курфюрстом de succursu u de
receptu**. А как же мне это сделать? Коли курфюрст не может пробиться
из-за шведов, то как же пробьется мой посланец? На Подляшье я оставался
потому, что больше мне нечего было делать. Скажу тебе, пан кавалер,
пропадал я со скуки, как бес на покаянии. Медведей, какие были неподалеку
от Тыкоцина, я поднял на рогатину, от тамошних баб разит овчиной, а мой
нос не терпит овчинного духу... Однако, пан кавалер, ты, может, понимаешь
по-французски или по-немецки?
_______________
* Право же (франц.).
** Касательно помощи и убежища (лат.).

- По-немецки понимаю, - ответил Кмициц.
- Ну вот и слава богу! Я буду говорить по-немецки, а то у меня от
вашего языка губы трескаются.
С этими словами князь оттопырил нижнюю губу и стал легонько
поглаживать ее пальцем, как бы желая убедиться, не сохнет ли и впрямь она,
не трескается ли; затем он посмотрел на себя в зеркало и сказал:
- До меня дошли слухи, будто недалеко от Лукова у какого-то шляхтича
Скшетуского жена - чудная красавица. Далеконько, однако! И все-таки я
послал людей, чтобы они похитили ее и привезли сюда. И представь себе, пан
Кмициц, ее не нашли дома!
- Какое счастье! - воскликнул пан Анджей. - Ведь это жена достойного
кавалера, славного героя Збаража, который прорвался из Збаража сквозь все
полчища Хмельницкого.
- Мужа осаждали в Збараже, а я бы его жену осаждал в Тыкоцине... Ты
думаешь, она оборонялась бы с таким же упорством?
- Вельможный князь, при этой осаде тебе не понадобился бы военный
совет, обойдется дело и без моего мнения! - отрезал Кмициц.
- Это верно! Не стану говорить об этом, - согласился князь. -
Вернемся к делу: у тебя есть еще письма?
- Что было для тебя, вельможный князь, я отдал, а кроме того, есть
письмо к шведскому королю. Не знаешь ли ты, вельможный князь, где мне его
искать?
- Не знаю. Откуда мне знать? В Тыкоцине его нет, за это я ручаюсь;
загляни он туда хоть разок, так отрекся бы от господства над всей Речью
Посполитой. Варшава уже в руках шведов, как я писал вам; но там его
величества тоже не найдешь. Он, верно, под Краковом или в самом Кракове,
коли не выбрался еще в Королевскую Пруссию. В Варшаве ты обо всем узнаешь.
По-моему, Карл Густав должен подумать о прусских городах, в тылу у себя он
не может их оставить. Кто бы мог подумать, что в то время, как вся Речь
Посполитая отрекается от своего повелителя, вся шляхта присоединяется к
шведам и воеводства сдаются одно за другим, прусские города, немцы и
протестанты, слышать не захотят о шведах и станут готовиться дать им
отпор. Они хотят выстоять, они хотят спасти Речь Посполитую и удержать на
троне Яна Казимира! Когда мы начинали наше дело, мы думали, что все
сложится иначе, что именно они в первую очередь помогут нам и шведам
раскроить ковригу, которую вы зовете своей Речью Посполитой. А тут
на-поди! Счастье, что курфюрст следит за ними. Он уже посулил им помощь
против шведов, но гданцы ему не доверяют, говорят, что у них самих
достаточно сил...
- Мы уже знаем об этом в Кейданах, - прервал его Кмициц.
- Может, сил у них недостаточно, но, уж во всяком случае, хороший
нюх, - смеясь, продолжал князь, - ибо дяде курфюрсту, я так полагаю,
столько же дела до Речи Посполитой, сколько мне или князю воеводе
виленскому.
- Вельможный князь, позволь мне не согласиться с тобою! - порывисто
воскликнул Кмициц. - Князь воевода виленский только о Речи Посполитой и
думает, за нее он готов жизнь положить, отдать последнюю каплю крови.
Князь Богуслав засмеялся.
- Молод ты, пан кавалер, молод! Но довольно об этом! Дяде курфюрсту
одно важно - захватить Королевскую Пруссию, потому только он и предлагает
ей свою помощь. Как только она будет у него в руках, как только ему
удастся ввести в города свои гарнизоны, он на следующий же день готов
будет помириться со шведами, - да что там! - с турками, с самим сатаной! А
коль шведы дадут ему в придачу лоскут Великой Польши, он будет готов
помогать им изо всех сил захватить остальную ее часть. Вся беда только в
том, что шведы тоже зарятся на Пруссию, отсюда и раздоры между ними и
курфюрстом.
- Странны мне твои речи, вельможный князь! - сказал Кмициц.
- Зло брало меня, - продолжал князь, - что столько времени приходится
сидеть на Подляшье в бездействии. Но что было делать? Мы уговорились с
князем воеводой что покуда в Пруссии дело не прояснится, я не перейду
открыто на сторону шведов. И это правильно, ибо тогда остается лазейка. Я
даже послал к Яну Казимиру тайных гонцов и сообщил, что готов созвать на
Подляшье ополчение, если только он пришлет мне манифест. Король как
король, он бы, может, и попался на удочку, да королева, видно, мне не
доверяет и, должно быть, отсоветовала ему. Не будь этой бабы, я бы сегодня
встал во главе всей шляхты Подляшья, и конфедератам, которые разоряют
сейчас поместья князя Януша, ничего не оставалось бы, как пойти под мою
руку. Я бы выдавал себя за сторонника Яна Казимира, а сам, имея силу в
руках, торговался бы со шведами. Но эта баба слышит, как трава растет,
самую затаенную мысль отгадает. Не королева - настоящий король! У нее в
мизинце ума больше, чем у Яна Казимира в голове!
- Князь воевода... - начал было Кмициц.
- Князь воевода, - прервал его нетерпеливо Богуслав, - вечно
опаздывает со своими советами, он мне в каждом письме пишет: сделай то-то
и то-то, а я уж давно все сделал. Князь воевода к тому же голову теряет, -
вот послушай, пан кавалер, чего он еще требует от меня...
Тут князь схватил письмо и начал читать вслух:
- "Сам, вельможный князь, будь в пути осторожен, что ж до подлых
конфедератов, кои взбунтовались противу меня и бесчинствуют на Подляшье,
то подумай, ради Христа, о том, как бы рассеять их, дабы не пошли они к
королю. Они готовятся идти в Заблудов, а там пиво крепкое; как упьются,
пусть их перережут, каждый хозяин пусть прикончит своего постояльца. Лучше
ничего не придумаешь, а снимем capita*, и рассеются прочие..." - Богуслав
недовольно бросил письмо на стол. - Вот тут и поди! Выходит, пан Кмициц, я
должен в одно и то же время и в Пруссию ехать, и устраивать резню в
Заблудове? И делать вид, что я сторонник Яна Казимира и патриот, и