Сенкевич Генрик. Потоп. Книга 1

ощутил в себе небывалую силу и готов был хоть сейчас стать лицом к лицу с
могущественным родом, который потрясал всей державой. Он, простой шляхтич,
простой рыцарь, он изгнанник, преследуемый законом, ниоткуда не ждавший
помощи и так всем досадивший, что его всюду почитали недругом, он,
воитель, недавно потерпевший поражение, ощущал сейчас в себе такую силу,
что как бы пророческим оком видел уже падение князей Януша и Богуслава и
свою победу. Как будет он вести войну, где найдет союзников, каким образом
победит - этого он не знал; более того, - не задумывался над этим. Он
только глубоко верил, что делает то, что должен делать, что закон и
справедливость, а стало быть, и бог на его стороне. Это наполняло его
безграничной, беспредельной верой. На душе у него стало много легче. Как
бы новые страны открывались перед ним. Вскочить только в седло и мчаться
туда, и достигнет он почета, славы и Оленьки.
"Волос у нее не упадет с головы, - повторял он себе с лихорадочной
радостью, - письма ее уберегут! Будет гетман стеречь ее, как зеницу ока,
как стерег бы я сам! Вот как избыл я беду! Червь я ничтожный, но убоятся
они моего жала".
Вдруг его словно озарило:
"А что, если и ей написать? Гонец, который повезет письмо гетману,
может тайно вручить письмо и ей. Как же не послать ей весточку о том, что
порвал я с Радзивиллами, что иду искать другой службы?"
Эта мысль очень ему сразу пришлась по душе. Уколов еще раз себя в
руку, он обмакнул перо и начал писать: "Оленька, я уже не слуга
Радзивиллам, ибо прозрел наконец..."
Но тут он остановился, подумал с минуту времени, а потом сказал себе:
"Отныне пусть свидетельствуют за меня не слова, но дела, не стану я писать
ей!"
И он порвал лист бумаги.
Вместо этого на третьем листе написал Володы"вскому следующее
короткое послание:


"Милостивый пан полковник! Нижеподписавшийся друг остерегает тебя:
будьте со всеми полковниками начеку. Были от гетмана письма князю
Богуславу и пану Гарасимовичу об том, чтобы вас отравить или велеть
мужикам поубивать вас на постое. Гарасимовича нет, он с князем Богуславом
в Пруссию уехал, в Тильзит; но такой приказ может быть и у прочих
управителей. Берегитесь же их, ничего от них не принимайте и по ночам не
спите без стражи. Знаю доподлинно, что гетман в скором времени выйдет с
войском в поход на вас, ждет он только легкой конницы, коей полторы тысячи
сабель должен прислать генерал де ла Гарди. Смотрите тогда, чтоб не
застигнул он вас врасплох и не истребил поодиночке. А лучше всего пошлите
верных людей к пану витебскому воеводе, дабы он поскорее приехал самолично
и принял над всеми вами начальство. Доброжелатель дает вам совет, верьте
ему! А покуда держитесь все вместе и хоругви поближе ставьте на постой,
чтоб могли они прийти друг другу на помощь. У гетмана конницы мало, только
драгун горсть да еще людей Кмицица, но те ненадежны. Самого Кмицица нет,
его гетман услал с другим делом, ибо, сдается, больше ему не доверяет. Да
и не такой Кмициц изменник, как молва об нем идет, обманут он только.
Поручаю вас господу богу.

Бабинич".


Пан Анджей не захотел подписаться собственным именем, полагая, что
оно может пробудить лишь неприязнь, а главное, недоверие. "Коль разумеют
они, - думал он, - что лучше для них уходить от гетмана, а не двигать все
силы навстречу ему, тогда, увидев мое имя, заподозрят тотчас, что я с
умыслом советую им собрать вместе все хоругви, чтобы гетман мог покончить
с ними одним ударом, подумают, что это новая хитрость, а какого-то
Бабинича скорее послушаются".
Бабиничем пан Анджей назвался по местечку Бабиничи, лежавшему
неподалеку от Орши и с прадедовских времен принадлежавшему Кмицицам.
Заключив послание робкими словами в свою защиту, он снова утешился
при мысли о том, что оказывает первую услугу не только Володы"вскому и его
друзьям, но и всем полковникам, которые не пожелали ради Радзивилла
предать отчизну. Чувствовал он, что нитка на том не оборвется. Положение,
в которое он попал, было и вправду тяжелым, прямо-таки отчаянным, а ведь
вот же нашлось какое-то средство, какой-то выход, узкая какая-то тропа,
которая может вывести его на дорогу.
Теперь, когда он как будто уберег Оленьку от мести князя воеводы, а
конфедератов от неожиданного нападения, задался он вопросом, что же ему
самому делать.
Он порвал с изменниками, сжег свои корабли, хотел теперь служить
отчизне, принести на алтарь ее силы, здоровье, жизнь, но как это сделать?
Что предпринять? К чему приложить руку?
И снова ему подумалось:
"Пойти к конфедератам..."
Но что, если они не примут его, если объявят изменником и срубят
голову с плеч или, что еще горше, прогонят с позором?
- Уж лучше пусть голову срубят! - воскликнул пан Анджей, сгорая от
стыда и собственного унижения. - Сдается, легче спасать Оленьку, легче
спасать конфедератов, нежели свое собственное доброе имя.
Вот когда можно было впасть в отчаяние.
Но снова закипела юношеская его душа.
- Да разве не могу я учинять набеги на шведов, как учинял на
Хованского? - сказал он себе. - Соберу ватагу, буду нападать на них, жечь,
рубить. Мне это не впервой! Никто не дал им отпора, а я дам, покуда не
придет такая минута, что вся Речь Посполитая будет вопрошать, как
вопрошала когда-то Литва: кто этот молодец, что сам один смело идет в
логово льва? Тогда сниму я шапку и скажу: "Поглядите, вот он я, Кмициц!"
И такая жгучая жажда ратных трудов охватила его, что он хотел
выбежать из хаты, приказать Кемличам с их челядью и своим людям садиться
по коням и трогаться в путь.
Но не успел он дойти до двери, как почувствовал, будто кто в грудь
его толкнул и отбросил назад от порога. Он остановился посреди хаты и
смотрел в изумлении.
- Как? Ужели этим не искуплю я своей вины?
И он снова стал говорить со своею совестью.
"В чем же тут искупление? - вопрошала совесть. - Нет, иное тут что-то
надобно!" - "Что же?" - вопрошал Кмициц. "Чем же еще можешь ты искупить
вину, если не тяжкою, беззаветною службой, честною и чистою, как слеза?
Разве это служба - собрать ватагу бездельников и вихрем носиться с нею по
полям и лесам? Разве не потому тебе этого хочется, что пахнет тебе драка,
как собаке жареное мясо? Ведь не служба это, а забава, не война, а
масленичное гулянье, не защита отчизны, а разбой! Ты ходил так на
Хованского и чего же добился? Разбойнички, что рыскают по лесам, тоже
готовы нападать на шведские отряды, а откуда тебе взять иных людей? Ты не
будешь давать покоя шведам, но и обывателям не дашь покоя, навлечешь на
них месть врага, и чего же достигнешь? Не вину искупить хочешь ты, глупец,
а уйти от трудов!"
Так говорила Кмицицу совесть, и Кмициц видел, что она права, и зло
его брало, и обидно было ему, что собственная совесть такую горькую
говорит ему правду.
- Что же мне делать? - сказал он наконец. - Кто даст мне совет, кто
поможет?
И вдруг ноги сами под ним подогнулись, он упал у топчана на колени и
стал громко молиться богу, от всей души просить его, от всего сердца.
- Господи Иисусе Христе, - говорил он, - сжалься надо мною, как
сжалился ты на кресте над разбойником. Жажду я очиститься от грехов моих,
начать новую жизнь и честно служить отчизне, но не знаю я, глупец, как это
сделать. И изменникам этим служил я, господи, не столько по злобе, сколько
по глупости; просвети же меня и наставь, ниспошли мне утешение в скорби
моей и спаси в милосердии своем, ибо погибаю я... - Голос задрожал у пана
Анджея, он стал бить себя в широкую грудь, так что гул пошел по хате, и
все повторял: - Буди милостив ко мне, грешному! Буди милостив ко мне,
грешному. Буди милостив ко мне, грешному! - Затем сложил молитвенно руки
и, воздев их, продолжал: - А ты, пресвятая владычица, еретиками поруганная
в отчизне моей, заступись за меня перед сыном своим, спаси меня, не оставь
в печали и скорби моей, и буду я служить тебе и отплачу за поношение твое,
дабы в смертный час хранила ты несчастную душу мою!
Когда молился так Кмициц, слезы, как горошины, покатились у него из
глаз; наконец склонил он голову на постель и застыл в молчании, как бы
ожидая, что же даст жаркая его молитва. Тишина воцарилась в хате, только
сильный шум ближних сосен долетал со двора. Но вот скрипнули щепки под
тяжелыми шагами за окном и послышались два голоса.
- Как ты думаешь, пан вахмистр, куда мы отсюда поедем?
- Да разве я знаю?! - ответил Сорока. - Поедем - и вся недолга! Может
статься, дал"ко, к самому королю, что стонет под шведскою пятой!
- Ужели это правда, что все его оставили?
- Но господь бог его не оставил.
Кмициц внезапно встал; просветлен и спокоен был его лик; рыцарь
направился к двери и, отворив ее, приказал солдатам:
- Коней держать наготове, пора в путь!


ГЛАВА III

Солдаты тотчас засуетились; они рады были выбраться из лесу в свет
далекий, тем более что все еще боялись, как бы их не настигла погоня,
посланная Богуславом Радзивиллом. Старый Кемлич направился в хату,
рассудив, что понадобится Кмицицу.
- Хочешь ехать, пан полковник? - спросил он, входя в хату.
- Да. Выведешь меня из лесу. Ты здесь все тропы знаешь?
- Знаю, здешний я. А куда хочешь ехать, пан полковник?
- К королю.
Старик попятился в изумлении.
- Царица небесная! - воскликнул он. - К какому королю, пан полковник?
- Да уж не к шведскому.
Кемлич не то что не опомнился, а вовсе креститься стал.
- Ты, пан полковник, верно, не знаешь, что люди толкуют, - король,
говорят, в Силезии укрылся, потому что все его оставили. Краков и тот в
осаде.
- Поедем в Силезию.
- Да, но как же пробиться сквозь шведов?
- По-шляхетски ли, по-мужицки ли, в седле ли, пешком ли - все едино,
лишь бы пробиться!
- Да ведь времени на это уйму надобно...
- Времени у нас довольно. Но я бы рад поскорее...
Кемлич перестал удивляться. Старик был слишком хитер, чтобы не
догадаться, что есть какая-то особенная и тайная причина этого
предприятия, и тотчас тысячи догадок зароились в его голове. Но солдаты
Кмицица, которым пан Анджей приказал хранить молчание, ничего не сказали
ни самому Кемличу, ни его сыновьям о похищении князя Богуслава, и старик
решил, что скорее всего виленский воевода посылает молодого полковника к
королю с каким-то поручением. Он потому утвердился в этой мысли, что знал
Кмицица как горячего сторонника гетмана и слышал об его заслугах перед
князем: на все Подляшское воеводство прокричали о них конфедератские
хоругви, ославив Кмицица извергом и предателем.
"Гетман доверенного человека посылает к королю, - подумал старик, -
стало быть хочет мириться с ним и отступиться от шведов. Знать, невмоготу
ему стало терпеть ихнюю власть. Зачем же иначе было посылать к королю?"
Старый Кемлич недолго над этим раздумывал, у него совсем другое было
на уме, он помышлял уже о том, какую бы выгоду извлечь из этого дела. Коль
послужит он Кмицицу, стало быть, послужит и гетману и королю, а уж они-то
не оставят его без щедрой награды. Милость таких владык пригодится и на
тот случай, если придется держать ответ за старые грехи. К тому же,
наверно, будет война, вся страна заполыхает, а тогда добыча сама пойдет в
руки. Все это улыбалось старику, да и привык он повиноваться Кмицицу и
по-прежнему боялся его как огня и в то же время питал к нему своего рода
привязанность, которую пан Анджей пробуждал в подчиненных.
- Ведь тебе, пан полковник, - сказал он пану Анджею, - всю Речь
Посполитую из конца в конец придется проехать, чтоб попасть к королю.
Шведские гарнизоны - это пустое, города объехать можно, лесами
пробираться. Беда, что и в лесах, как всегда в смутную пору, полно
разбойничьих шаек, они нападают на путников, а у тебя людей мало.
- Поедешь, пан Кемлич, со мной вместе с сыновьями и челядью, вот и
будет нас больше.
- Прикажешь, пан полковник, и я поеду, да только человек я бедный.
Одна нужда тут у нас. Как же мне бросить все добро и крышу над головой?
- Коли сделаешь что - награду получишь, да и лучше вам ноги унести
отсюда, покуда головы целы.
- Святые угодники! Что это ты говоришь, пан полковник? Да как же так?
Что мне, ни в чем не повинному, может грозить здесь? Кому я стал на
дороге?
- Знают вас здесь, разбойников! - ответил ему на это пан Анджей. -
Была у вас деревенька с Копыстинским, так вы его зарубили, а потом от суда
бежали и у меня служили, а потом угнали табунок, который я в добычу
взял...
- О, господи! Пресвятая богородица! - воскликнул старик.
- Помолчи! А потом на старое логово воротились, стали рыскать кругом,
как разбойники, лошадей угонять да добычу брать. Не отпирайся, я тебе не
судья, а ты сам лучше знаешь, правду ли я говорю. Угоняете лошадей у
Золотаренко - что ж, это хорошо, угоняете лошадей у шведов - и это хорошо.
Но коли поймают они вас, так шкуру с вас спустят. Впрочем, это их дело.
- Очень хорошо мы делаем, очень хорошо, - сказал старик, - потому
только у врагов угоняем.
- Неправда, вы и на своих нападаете, мне уже в этом твои сынки
признались, а это просто разбой, позор для шляхетского звания. Стыдно вам,
бездельники! Не шляхтой вам быть, а мужиками!
Покраснел при этих словах старый пройдоха.
- Обижаешь ты нас, пан полковник! Помним мы про наше звание и
конокрадством, как мужики, не промышляем. Мы лошадей по ночам из чужих
конюшен не сводим. Вот с луга угнать табунок или взять в добычу - это дело
другое. Это дело дозволенное, и нет в том по военному времени для шляхтича
ничего зазорного. А лошадь на конюшне - вещь святая, и сведет ее разве
только цыган, жид или мужик, - не шляхтич! Мы этим, пан полковник, не
занимаемся. Но война - это война!
- Пусть бы и десять войн было, ты можешь брать добычу только в бою, а
ежели ты ее ищешь на большой дороге, разбойник ты!
- Бог свидетель, ни в чем мы не повинны.
- Но каши уже тут наварили. Короче, лучше вам уходить отсюда, потому
рано или поздно не миновать вам веревки. Поедете со мной, верною службой
искупите свою вину и доброе имя воротите. Беру вас на службу, а там и
пожива будет получше, чем тут на лошадях.
- Поедем мы с твоей милостью, куда хочешь, и сквозь шведов тебя
проведем, и сквозь разбойников, потому утесняют нас тут, сказать по
правде, злые люди, - страшное дело. А за что? За что? За нашу бедность, за
одну только нашу бедность! Может сжалится бог над нами и спасет от беды!
Старый Кемлич невольно потер тут руки, и глаза у него блеснули.
"Такое тут поднимется, - подумал он, - весь край будет кипеть, а
тогда дурак только не попользуется".
Но Кмициц бросил на него быстрый взгляд.
- Только не пробуй изменить мне! - грозно сказал он. - Не выдержишь -
один бог спасет тебя от кары!
- Мы не таковские! - угрюмо возразил Кемлич. - Накажи меня бог, коли
мог я такое помыслить.
- Верю! - сказал после короткого молчания Кмициц. - Измена, она ведь
горше разбоя, ни один разбойник такого не сделает.
- Что теперь твоя милость прикажет? - спросил Кемлич.
- Первым делом надо поскорее двоих гонцов послать с письмами. Нет ли
у тебя расторопных парней?
- Куда ехать-то надо?
- Один к пану воеводе поедет, но самого князя ему видеть не надобно.
Пусть отдаст письмо в первой же княжеской хоругви и воротится, не
дожидаясь ответа.
- Смолокур поедет, он парень расторопный и бывалый.
- Ладно. Второе письмо надо отвезти в Подляшье, разыскать там
лауданскую хоругвь пана Володы"вского и письмо вручить самому полковнику.
Старик хитро подмигнул и подумал про себя:
"Да вы, я вижу, на все стороны, и с конфедератами снюхиваетесь.
Жаркое будет дело, жаркое!"
Вслух он сказал:
- Пан полковник, коли письмо не такое спешное, не отдать ли его кому
по дороге, когда выедем из лесу? Множество шляхты помогает конфедератам, и
всяк охотно отвезет им письмо, а у нас лишний человек останется.
- Это ты умно рассудил! - ответил Кмициц. - Оно и лучше, если письмо
доставит человек, который не будет знать, от кого оно. А скоро ли мы
выедем из лесу?
- Да как твоя милость пожелает. Можно ехать и все две недели, можно
выбраться и завтра.
- Ну об этом после, а теперь слушай меня, пан Кемлич, хорошенько!
- Словечка не пропущу, пан полковник!
- Во всей Речи Посполитой, - сказал Кмициц, - славили меня извергом,
гетманским, а то и просто шведским прислужником. Когда бы знал король, кто
я, он бы мог мне не поверить и презреть мой замысел, а намерения мои,
видит бог, чистые! Слушай же, Кемлич!
- Слушаю, пан полковник!
- Так вот, зовут меня не Кмициц, а Бабинич, понял? Никто не должен
знать моего настоящего имени. Попробуй только рот раскрой, попробуй только
пикни! А станут спрашивать, откуда я, скажешь, по дороге пристал ко мне и
не знаешь, а любопытно, так сам, мол, у него спроси.
- Понимаю, пан полковник.
- Сыновьям строго-настрого накажи и челяди тоже. Ремни станут из
спины резать - зовут меня Бабинич. Вы мне за это головой отвечаете!
- Слушаюсь, пан полковник. Пойду скажу сыновьям, этим негодяям в
голову не вдолбишь. Такое мне на старости утешение. Наказал господь за
грехи. Да, вот что, пан полковник, позволь слово молвить!
- Говори смело.
- Мне сдается, что лучше ни солдатам, ни челяди не говорить, куда мы
едем.
- Не скажем.
- Довольно и того, что они будут знать, что едет не пан Кмициц, а пан
Бабинич. А потом, в такую дорогу едучи, лучше бы утаить твое звание.
- Как так?
- Да ведь шведы важным особам дают грамоты, а у кого грамоты нет,
того тащат к коменданту.
- У меня есть грамоты!
Хитрые глаза Кемлича удивленно блеснули, однако, подумав, старик
сказал:
- А не позволишь ли, пан полковник, сказать, что я еще думаю?
- Дело хочешь сказать, так говори, не тяни, ты, я вижу, человек
дошлый.
- Коли грамоты есть, оно и лучше, можно в крайности и показать
шведам, но коли едешь ты с таким делом, которое в тайне надо хранить, так
лучше грамот не показывать. Не знаю я, на имя они Бабинича или пана
Кмицица, но показать их - значит погоню навести на след.
- Это ты в самую точку попал! - воскликнул Кмициц. - Лучше грамоты до
поры, до времени припрятать, коли иначе можно пробиться!
- Можно, пан полковник, надо только мужиком переодеться или
худородным шляхтичем. Дело это простое, есть тут у меня кой-какая
одежонка: и шапки, и тулупы простые, какие носит шляхта поплоше. Взявши
табунок лошадей, можно поехать с ним будто бы по ярмаркам, ну и
пробираться все дальше и дальше, до самого Ловича и Варшавы. Я, пан
полковник, с твоего позволения, не раз это делал в мирное время и дороги
знаю. Скоро как раз ярмарка в Соботе, народ туда съезжается издалека. Там
мы узнаем, в каких городах еще будут ярмарки, - ведь нам бы только ехать
да ехать вперед! Шведы - они тоже на худородных меньше смотрят, на
ярмарках их полно. А спросит нас какой комендант, мы так ему и растолкуем,
ну а коль встретим отряд поменьше да благословят нас на то господь и
пресвятая богородица, так и потоптать можно!
- А ну как отберут у нас лошадей? Ведь во время войны это дело
обыкновенное.
- Либо купят, либо отберут. Купят, так мы поедем в Соботу будто за
лошадьми, отберут, так поднимем шум и поедем с жалобой хоть в самую
Варшаву и Краков.
- Хитер же ты! - заметил Кмициц. - Вижу я, вы мне пригодитесь. А
заберут шведы табунок, найдется такой, кто заплатит тебе за него.
- Я и без того хотел ехать с ним в Элк, в Пруссию, так что все
хорошо, потому и нам путь туда лежит. Из Элка мы вдоль границы поедем,
потом повернем прямо на Остроленку, а оттуда через пущу подадимся на
Пултуск и Варшаву.
- Где она, эта Собота?
- Недал"ко от П"нтка, пан полковник.
- Смеешься, Кемлич?*
_______________
* Собота и п"нтек - по-польски: суббота и пятница.

- Да разве бы я посмел, - ответил старик, скрестив руки на груди и
склонив голову, - это там местечки так чудно называются. Собота, пан
полковник, за Ловичем, но от Ловича до нее далеконько.
- И большие ярмарки там?
- Ну не такие, как в Ловиче, но есть одна в эту пору, так лошадей
даже из Пруссии пригоняют, народу съезжается пропасть. Верно, и в этом
году будет не меньше, потому спокойно там, шведы всюду хозяйничают, и по
городам стоят ихние гарнизоны. И захотел бы кто пошалить, так не дадут.
- Тогда сделаем, как ты советуешь! Поедем с лошадьми, а тебе я за них
вперед уплачу, чтоб не понес ты убытку.
- Спасибо, пан полковник, за заботу.
- Ты только тулупы приготовь, чепраки да сабли простые, мы тотчас и
выедем. А сынкам да челяди вдолби в голову, кто я, как зовут меня, что с
лошадьми еду, а вас в помощь нанял. Ступай!
Когда старик повернулся уходить, пан Анджей еще раз напомнил:
- И чтоб никто не звал меня ни вельможным паном, ни начальником, ни
полковником, а просто паном Бабиничем!
Кемлич вышел, и спустя час все уже сидели в седле, готовые тронуться
в дальний путь.
Кмициц, переодетый в серую свиту убогого шляхтича, в такую же
потертую баранью шапку, с лицом, перевязанным, будто после драки в корчме,
стал совершенно неузнаваем: эдакий шляхтишка, что таскается себе с ярмарки
на ярмарку. И люди были одеты примерно так же, вооружены простыми
саблищами и длинными бичами, чтобы погонять лошадей, да арканами, чтобы
ловить их, если разбегутся.
С удивлением смотрели солдаты на своего полковника, обмениваясь
втихомолку замечаниями. Уж очень им было диковинно, что не Кмициц теперь
их полковник, а Бабинич, что звать его они должны просто паном. Но больше
всех пожимал плечами и топорщил усы старый Сорока; не сводя глаз с
грозного полковника, он ворчал Белоусу:
- "Пан Бабинич"! Да у меня язык не повернется сказать такое. Разрази
меня гром, коль не буду я звать его по-старому, как по чину положено!
- Приказ есть приказ! - возражал Белоус. - Ну и изменился же
полковник, страшное дело.
Не знали солдаты, что душа пана Анджея изменилась так же, как
наружность.
- Трогай! - неожиданно крикнул Бабинич.
Щелкнули бичи, всадники окружили сбившийся в кучу табунок лошадей и
тронулись в путь.


ГЛАВА IV

Подвигаясь вдоль самой границы между Трокским воеводством и Пруссией,
шли они через необъятные дремучие леса по тропам, известным одним только
Кемличам, пока не вступили в пределы Пруссии и не добрались до Лента, или,
как называл его старый Кемлич, Элка, где от шляхты, которая с женами,
детьми и пожитками укрылась под рукой курфюрста, узнали последние новости.
Ленг живо напоминал табор, верней сказать, шумный сеймик. Сидя в
корчмах, шляхта попивала прусское пиво и вела между собой разговоры, а
приезжие нет-нет да и привозили свежие новости. Никого ни о чем не
спрашивая, только прислушиваясь к разговорам, Бабинич узнал, что
Королевская Пруссия и богатые ее города решительно стали на сторону Яна
Казимира и уже заключили договор с курфюрстом, чтобы в союзе с ним
обороняться против любого врага. Однако ходила молва, будто самые крупные
города, несмотря на договор, не хотят впустить гарнизоны курфюрста,
опасаясь, как бы этот лукавый правитель, раз заняв их с оружием в руках,
не вздумал потом оставить их за собой навсегда или в решительную минуту не
соединился предательски со шведами, на что по природной хитрости он был
способен.
Шляхта роптала на горожан за эту их недоверчивость; но пан Анджей,
знавший, как сговаривались Радзивиллы с курфюрстом, язык закусил, чтобы не
открыть все, что было ему известно. Его удерживало то, что выступать здесь
открыто против курфюрста было небезопасно, да и не пристало серому
шляхтичу, приехавшему с лошадьми на ярмарку, трактовать о таких тонких
политических материях, над которыми тщетно ломали головы самые искушенные
державные мужи.
Продав пару лошадей и прикупив вместо них новых, Пан Анджей продолжал
свой путь вдоль прусской границы, но уже по большой дороге, ведшей из
Ленга в Щучин, который лежал в самом углу Мазовецкого воеводства, между
Пруссией с одной стороны, и Подляшским воеводством - с другой. Однако в
самый Щучин пан Анджей не хотел заезжать, он узнал, что в городе стоит на
постое конфедератская хоругвь полковника Володы"вского.
Видно, Володы"вский шел примерно тем же путем, каким ехал теперь
Кмициц, и остановился в Щучине, на самой подляшской границе, то ли просто
на привал, то ли на короткий постой, с тем чтобы раздобыть провиант для
людей и фураж для лошадей, что здесь легче было сделать, чем в разоренном
Подляшье.
Но Кмициц не хотел встречаться сейчас со славным полковником, он
полагал, что, не имея иных доказательств, кроме слов, не сумеет убедить
Володы"вского в том, что обратился на правый путь и намерения его
искренни. Поэтому в двух милях от Щучина он приказал свернуть в сторону
Вонсоши, на запад. Письмо, которое он написал Володы"вскому, он решил
послать с первой же надежной оказией.
А пока, не доезжая Вонсоши, путники остановились в придорожной
корчме, под названием "Клич", и расположились на ночлег, который обещал
быть удобным, так как в корчме не было никого, кроме пруссака-хозяина.
Не успел, однако, Кмициц с Кемличами и Сорокой сесть за ужин, как с
улицы долетел стук колес и конский топот.
Солнце еще не село, и Кмициц вышел на крыльцо поглядеть, кто же это
едет, уж не шведский ли разъезд; но увидел он не шведов, а бричку и позади
нее две повозки, окруженные вооруженными людьми.
Он сразу понял, что к корчме подъезжает какая-то важная птица. Бричка
была запряжена четверкой добрых прусских лошадей, костистых и седловатых;
на одной из выносных сидел верхом форейтор, держа на своре двух отменных
собак, на козлах восседал кучер, рядом с ним гайдук в венгерском платье, а