Страница:
* * *
К предположительному исходу третьих суток оба были уже никакие. Они давно уже сели так, чтобы касаться один другого спинами и тем самым экономить тепло. А в их коротких, спонтанно вспыхивающих разговорах давно уже не было ни агрессии, ни злобы.
– Ты где так махаться научился? – спрашивал костолицый.
– В спецназе… А ты?
– В учебке натаскали…
– Так ты что, не из Америки приехал? – удивился священник.
– Че б я там делал? – усмехнулся сектант. – Или по роже не видно, что я расейский?
– Сейчас все смешалось, – вздохнул поп. – Разве поймешь?
– Твои проблемы. Я, например, людей понимаю…
– А что за учебка?
– Слушай, поп! – вспылил костолицый. – Ты меня достал! Какое тебе, на хрен, до меня дело?! Сидишь себе и сиди!
– Не хочешь, не говори, – пожал плечами священник.
Они замолчали, но, как ни странно, этот короткий разговор, похоже, сделал их еще ближе друг другу, словно ледок, разделявший их, окончательно лопнул…
* * *
Время шло, и тратить силы на разговоры уже не хотелось. Они даже на разминку вставали все реже и реже, бессильно ощущая, как стынут конечности и как вместе с теплом постепенно уходит из тел жизнь. Отец Василий давно уже грезил наяву: то ему виделась Олюшка возле плиты, и только он хотел спросить ее, а что она делает здесь, как понимал, что все дело в том, как он учится в семинарии, потому что семинария – это спецназ, а спецназ устал и хочет пить… очень хочет пить. И он то шел по сухой, холодной пустыне, то обнаруживал себя в сухих и холодных семинарских стенах, но везде только холод и жажда владели всеми его мыслями и чувствами, потому что вода и тепло были единственными ценностями на свете, достойными… Чего они были достойны? Отец Василий вздрагивал и на секунду выныривал из галлюцинаций, чтобы понять, что ничего на самом деле нет и единственная реальность – сундук под ним и теплая спина костолицего миссионера за ним.
А потом костолицый заговорил. Трудно сказать, почему. Сложно было сказать, даже что это – специфическая исповедь или такой же специфический вызов… или и то и другое.
– Мой отец до Берлина дошел… – внезапно сказал он, и священник вынырнул из небытия. – В особом отделе работал… умный был мужик, сильный…
Костолицый смолк, и отец Василий даже не знал, надо ли его поощрить к разговору: в тоне миссионера не было ни жалобы, ни сожаления, ни даже дружеского тепла. -… и воспитал меня как надо. Я только потом понял, что он все верно говорил. Всегда… Если бы не он, давно бы я по хулиганке в зону ушел…
Отец Василий покачнулся – голова кружилась, и удерживать внимание было трудно.
– Когда я родился, ему уже пятьдесят четыре стукнуло… В прошлом году умер… Крепкий был мужик… Трех жен пережил.
Священник не взялся бы сказать, зачем костолицый это говорит – он по-прежнему не чувствовал в миссионере раскаяния.
– Он мне и рассказал про эту икону…
– Какую икону? – очнулся священник.
– Ты на ней сидишь, – усмехнулся костолицый.
Отец Василий инстинктивно вскочил и тут же пошатнулся – сохранять равновесие было трудно. «Что я делаю? – подумал он. – Это же просто сундук…» – и снова уселся на теплую деревянную крышку.
– Это икона Николая Чудотворца, – тихо сказал костолицый. – Та самая…
Священник насторожился. В воспаленном сознании проплывали сложные ассоциации. Что-то такое об этой иконе он знал… Но что?
– Та, что от основания здесь была…
Отец Василий почувствовал, как мощная огненная волна окатила его от темечка до седалища. Он тихо сполз на пол и охватил окованные железом края сундука руками.
– Не может быть… – Он чувствовал, что не может дышать.
– Может, поп… может. Здесь и лежит эта самая чудотворная икона…
– Откуда?!
Впервые эту историю он услышал еще в семинарии. И об ангельской мощи лика святого Николая, и о невероятной чудотворной силе этой иконы.
– Она же пропала в двадцать первом!
– Нет, не в двадцать первом, – усмехнулся костолицый. – Мой дед ее в собственных руках держал еще в тридцать седьмом. Здесь она и была… Всегда.
– Я тебе не верю! – отчаянно закричал священник. – Изыди, нечистый! Не искушай!
– Я тебе правду говорю, – печально сказал костолицый. – Что было, то было. Не отменишь.
Миссионер начал рассказывать, а отец Василий судорожно дергал пересохшей глоткой и с каждым новым словом понимал: во всем есть промысел божий! Во всем! Ибо разве не для того и появились в Усть-Кудеяре эти безбожники, чтобы вернуть православной церкви ее священное в самом прямом смысле этого слова достояние?!
Дед костолицего Бориса работал здесь же, буквально за стеной, в усть-кудеярском отделении НКВД, располагавшемся тогда в только что изъятом у церкви нижнем храме. Это вообще была семья потомственных чекистов: от отца к сыну. Местного батюшку отца Кирилла допрашивали долго – около трех недель. И к тому времени ему давно уже размозжили гениталии и сломали все пальцы на руках в каждом суставе. Но старик не сдавался. И лишь когда ему пригрозили массовыми репрессиями всех, кто посмел крестить своих детей в последние три года – а записи в храме велись аккуратно, и чекисты вполне могли это учудить, – он пал духом. Тогда-то деду Бориса Игнатию и удалось подержать чудотворную икону в руках.
Но самое странное началось потом. Это было необъяснимо, но чекист в нарушение всех инструкций положил икону обратно в тайник, сходил за известью и в ту же ночь самолично заложил дверь в стене кирпичом – до службы на советскую власть он был отличным каменщиком… Затем, закрыв свежую кладку шкафом со служебными бумагами, чекист специально съездил домой и объяснил своему сыну, как найти тайник. А той же ночью в бывшем храме, а на тот момент НКВД, случился пожар.
Об этом пожаре знали все. Советской власти не удалось утаить тот факт, что в огне погибли не только бумаги, но и все местные чекисты до единого, кроме двух молоденьких стажеров и только что принятого на работу водителя машины.
«Бог наказал!» – жестко рассудили православные.
А потом семнадцатилетний сын чекиста Игнатия и сам стал чекистом и более шестидесяти лет хранил эту тайну в далекой от Поволжья Москве. И только теперь, на рубеже двух тысячелетий, внук Игнатия Борис вернулся домой с богопротивной мыслью похитить бесценное духовное сокровище своих предков. Да вышло по-иному… Божья воля все поставила на свои места.
– Слава тебе, господи! – широко перекрестился отец Василий, аккуратно снял костолицего с сундука, усадил его рядышком и, торжественно опустившись на колени, принялся молиться.
– Ты думаешь, он тебя услышит? – вяло усмехнулся костолицый.
– Он уже услышал, Борис, – с тихой радостью ответил отец Василий. – Он уже услышал…
* * *
Когда наконец заскрипела дверь, они оба уже были никакие. Отец Василий пополз вперед, закрываясь от нестерпимо яркого света рукой, но сил не хватало, и он падал и падал лицом вниз, в пол.
– Батюшка?! – возопил диакон. – Что с вами, ваше благословение?!
– Ы-ы! – откликнулся священник. – Людей зови! Нашлась! Нашлась чудотворная…
– Чего?!
– Икона чудотворная нашлась!…
– Чего-чего?!
Отец Василий выполз на порог и только здесь, осознав, что никакая сила не стащит его назад и не закроет за кованой дверью без воды и тепла, ткнул рукой назад.
– И этого… сектанта… ментам!
И в этот миг на него наступили. Костолицый прорывался на свободу. Он сшиб диакона с ног и с невероятной энергией начал рыскать по нижнему храму, пока не нашел тут же за дверью свою кирку.
– Уйди, пацан!!! – страшным голосом зарычал он на начавшего было вставать Алексия, снова наступил на спину священнику и прорвался внутрь.
В другой момент отец Василий просто закрыл бы его снаружи и спокойно дождался бы появления милиции, но не теперь! Там, внутри, лежало бесценное сокровище православной церкви, и оставлять его наедине с этим психом он не собирался! Священник кинулся вслед, вцепился костолицему в горло и повалил на землю.
– Не смей! – рычал он.
– Уйди, поп! – рыдал костолицый. – Уйди, гад! Это не твое! Это я нашел!
– Не смей! – рычал священник. – Не смей, безбожник!
Костолицый снова попытался проделать свой трюк, но сил повторить это чудо рукопашного боя в четвертый раз просто не было. И тогда он обмяк и заплакал. Слишком долго шел он к заветной цели и слишком близко от нее его остановили.
– Пойдем, Боря. – Отец Василий схватил сектанта за ворот. – Хватит греха… Довольно с тебя, и так полжизни грехи замаливать придется… Ты ведь, поди, и в бога не веруешь? А, Боря?..
Костолицый отрицательно тряхнул головой.
– Вот и пойдем, нечего тебе у православной святыни делать… Грех это, Боря, грех…
Отец Василий вытащил костолицего за дверь, протащил его к своей укрытой за лесами раскладушке и уложил.
– Сейчас Алексий водички принесет… И все будет хорошо…
Плечи костолицего истерически тряслись.
* * *
Диакон притащил с собой насмерть перепуганную попадью, какую-то необъятную бабищу из прихожанок и сторожа Николая Петровича. И весь этот кагал беспорядочно бегал вокруг вконец обессилевшего священника, не в состоянии понять, а что же произошло.
– Воды! – прохрипел отец Василий. – Просто принесите воды!
Женщины засуетились, забегали, диакон зачем-то забежал внутрь тайника и выскочил через секунду с киркой в руках, и, только когда Ольга притащила чайник и отец Василий припал прямо к носику, все постепенно начало приходить в норму.
– Что стряслось, батюшка?! – навалились они на своего духовного пастыря, едва тот выхлебал все до дна.
– Чада мои, – прослезился отец Василий. – Николай Чудотворец здесь!
«Чада» встревоженно переглянулись. Они прекрасно знали, что храм посвящен святому Николаю, но, грешным делом, подумали, а не тронулся ли батюшка умом и не зрит ли он прямо сейчас, среди них, святого угодника!
– Чистую правду говорю вам! – заметив неверие в глазах, перекрестился отец Василий. – Николай Чудотворец вернулся!
«Чада» снова переглянулись еще тревожнее, но перечить батюшке никто не посмел.
– А вот мы вас маковым отварчиком отпоим… – гнусавым голосом затянул Николай Петрович. – Вам и полегчает…
– Изыди, недостойный! – отмахнулся отец Василий. – Чудо, говорю вам, с нами! Благодарите господа!
Народ переглянулся и попадал на колени – вид у священника после нескольких дней отсидки в полной темноте и впрямь был жутковатый.
– Это он вас так, ваше благословение? – не вставая с колен, осторожно поинтересовался диакон. – Что этот безбожник с вами сделал?
Священник вспомнил, вскочил и метнулся к лесам. Отдернул полиэтилен, охнул и кинулся к выходу… но и на улице костолицего уже не было… «Утек нехристь! – беззлобно подумал он. – Ну и господь с тобой, Борис! Авось поумнеешь и поймешь, что нельзя так жить!» Он повернулся и медленно подошел к стоящим на коленях самым преданным, самым близким своим людям.
– Принеси-ка еще водички, Олюшка, – погладил он жену по теплому, аппетитному плечу. – А ты, Николай Петрович, фонарик за выходом присмотри, чтоб ни одна… в общем, ты понял.
* * *
Через несколько минут они с диаконом вытащили сундук в самую середину нижнего храма, потом подумали и переместили чуть ближе к выходу, прямо под падающий из полукруглого окна дневной свет. Алексий протянул священнику принадлежавшую костолицему кирку, и тот, подцепив крышку сундука за окованный угол, налег на короткую рукоять. Крышка коротко скрипнула и неожиданно легко поддалась. Отец Василий расширил щель, и, переместив кирку ближе к замку, подналег еще раз. Крышка хрустнула и распахнулась.
У задней стены стояло что-то замотанное в грубую серую холстину. Отец Василий видел такое только в музеях народных промыслов да в лавре. Он дрожащими руками обхватил сверток, вытащил, да так и остался стоять – сил не было.
– Ольга, – хрипло попросил он. – Разверни…
Жена осторожно коснулась ткани своими тонкими, нежными пальцами и слой за слоем развернула. Отец Василий опустил глаза и заплакал. Это была она!
Лик Николая Чудотворца был так хорош, а от самой иконы веяло такой благостью, такой прозрачной и теплой силой, что все невольно вздохнули…
– Чудо великое свершилось! – глотая слезы, произнес отец Василий. – Вернулась икона чудотворная, что стояла здесь от начала! Благодарите господа, мои родные! Благодарите господа…
* * *
Отец Василий позвонил Алле Борисовне.
– Мне нужна Зильберман! – кричал он в трубку на непонятливого сопляка, вздумавшего начать расспрашивать священника, что да зачем. – Я сказал: Зильберман! А зачем, я скажу только ей! Вас это не касается!
Он чувствовал себя в долгу перед снятой замредакторшей и теперь хотел, чтобы эта славная весть прошла в газету именно через нее.
– Алла Борисовна! Да, это я! Немедленно приезжайте! У меня для вас хорошая новость! Как вы говорите, сен-са-ция… Да-да, самая настоящая! Нет, не местного значения, а скорее общероссийского! Да, лучше прямо в номер! Абсолютно уверен!
Потом были долгие телефонные переговоры с патриархией, и в Москве никак не могли поверить в такое счастье.
– Вы уверены, что это именно она? – все спрашивали и спрашивали отца Василия. – Вы ведь знаете, что были позднейшие копии?
– Конечно, знаю! Я их даже видел! Но это совсем другое… Вы приезжайте и сами все увидите!
Потом приехала Зильберман, за ней – Медведев, за ним – исполняющий обязанности начальника местной милиции Скобцов с предложением выставить у храма автоматчиков – бедный милиционер еще не знал, как следует поступать, когда в твоем районе объявилась культурная ценность общероссийского масштаба… Все было…
А на следующий день в храм было не пробиться от прихожан: все хотели своими глазами увидеть чудотворную икону. И это был день полного и абсолютного торжества! Отец Василий весь день простоял рядом с бесценной находкой и пожирал глазами этот людской поток – никогда в жизни он не чувствовал свое бренное существование таким наполненным смыслом. Господь явил свою волю, и все встало на свое места: агнцы перестали напяливать на себя волчьи шкуры и снова стали теми, кто они есть на самом деле, – агнцами, а «волки»… а кто их знает, как себя чувствовали в этот день «волки»! Отцу Василию было не до них!
* * *
Специалист из патриархии приехал на следующий день. Отец Феоктист вяло поздоровался с отцом Василием, деловито прошел вслед за местным священником в храм, вытащил из саквояжа огромную лупу, попросил еще света и замер, склонившись над иконой. Диакон и Ольга держали последние скупленные в хозмаге стеариновые свечи над ним, отклоняя их то так, то эдак, а отец Василий стоял рядом, словно ожидая приговора.
Прошло не меньше получаса, когда наконец отец Феоктист распрямился и тихо произнес.
– Это она. Никаких сомнений.
Священник сглотнул и с невыразимой благодарностью посмотрел на своего спасителя: по лбу отца Феоктиста катился крупный, действительно с горошину, пот. Он развернулся на месте и направился к выходу и лишь у дверей притормозил и обернулся.
– Мне нужен телефон. Куда мне пройти?
* * *
Потом была новая череда звонков в Москву. Отец Феоктист набирал номер за номером, поднимаясь по невидимой отсюда иерархии, и, похоже, поднялся почти до самого верха… По крайней мере, чем дальше, тем более приглушенным и смиренным становился его голос и все менее уверенной интонация. Но каждый раз в самый ответственный момент он набирался мужества и говорил одно и то же: «Да, это она». И, когда отец Феоктист сделал тот самый, самый-самый главный звонок, он повернулся к отцу Василию и произнес:
– Ждите делегацию из патриархии. Возможно, будет сам митрополит Акинфий…
Отец Василий поискал стул, не нашел да так и остался стоять, пытаясь унять дрожь в коленях.
– Ольга! – выдохнул он. – Что у нас есть из запасов?
– Рыжики… – растерянно произнесла жена. – И капустка…
* * *
Митрополита Акинфия встречали по полной программе. Конечно же, был Медведев и, разумеется, Скобцов… Пытались пристроиться к делегации встречающих и местные представители правых да левых, потом еще какой-то засаленный полубезумный правозащитник и даже неведомо кем избранный председатель клуба независимых предпринимателей Усть-Кудеяра, хотя от кого они не зависели, кто входит в этот клуб, господин председатель так толком объяснить и не смог…
Отец Василий волновался, как девочка-выпускница на последнем, самом трудном экзамене, и только когда митрополит вышел из огромного белого лимузина и расцеловал священника в обе щеки, его отпустило: все правильно, значит, господь его не оставил!
Делегация прошла в храм, с душевным трепетом, строго соблюдая иерархию, приложилась к иконе, и все потекло так, как и должно… Разумеется, что к тому времени в храме безо всяких усилий со стороны отца Василия появились и свет, и тепло, а к обеду, буквально через пять-шесть часов после визита высоких гостей, священника отозвал в сторонку Скобцов и возбужденным шепотом сообщил, что батюшкину машину из строительного котлована в Михайловке уже достали и к утру она будет стоять у храмовой ограды в полной целости и невредимости, даже без единой царапины – специалисты это гарантировали.
«Где вы все раньше были?!» – одними уголками губ усмехнулся отец Василий и не выдержал – созоровал, важно и медленно протянув Скобцову руку для поцелуя. И неверующий начальник местной милиции дрогнул и приложился.
* * *
Глава районной администрации выделил для патриарших людей обкомовский гостиничный комплекс и, едва почуял, что милость на его стороне, принялся активно склонять высоких гостей поохотиться в местных, обкомовских же угодьях. Неясно, что он хотел от этого выиграть, а скорее всего, в нем просто сработал старинный условный рефлекс на власть – пусть даже и духовную.
– Что, отец Василий, – неожиданно повернулся к местному священнику митрополит. – Как вы думаете, можем мы принять приглашение Николая Ивановича?
Отец Василий обмер; десятки пар глаз из обеих свит – церковной и мирской – ожидающе уставились на него: что скажет герой дня? Быть Медведеву и далее привечаемым или откажет местный попик в этой милости главе администрации района? Священник растерянно огляделся, но помощи ни от кого не получил. Да никто и не знал, с чего это митрополит решил отступить от своего обычая решать все самому и спросил совета…
– Я слышал… – промямлил он, – охота здесь знатная… – И увидел, как озарились по-детски счастливыми улыбками лица медведевской свиты: приветил поп ихнего главу, не обидел…
* * *
К вечеру поднялся ветер, да такой, что с давно не ремонтированных городских пятиэтажек посрывало уложенный лет пятнадцать назад рубероид. Хотя, учитывая, что крыши здесь издревле ремонтировали шабашники из Армении и Молдовы, удивляться было нечему – у них там тепло, откуда научишься по-настоящему строить? А к трем утра разыгралась настоящая метель – с воем и разбойничьим свистом; и вдруг все внезапно, словно по команде, стихло, и небо над городом очистилось, обнажив яркие, разноцветные звезды.
Отец Василий вышел в храмовый двор и сразу же провалился в снег по колено. Наклонился, провел рукой… снег был пушистым, как содержимое бабушкиной перины. Примораживало. Священник вдохнул резкий колючий воздух и подумал, что к рассвету мороз только усилится, и как избалованные кондиционированным климатом кабинетов высокие гости перенесут температурные капризы Поволжья, пока неясно.
За храмовой оградой у самых ворот пошевелилась черная тень, и отец Василий, завернувшись в полушубок, пошел сквозь белый нетоптаный снег навстречу.
– Бог в помощь! – громко обратился он, и человек обернулся – это был автоматчик Скобцова. – Не замерз? – улыбнулся он милиционеру.
– Н-не… ничего… – стуча зубами, ответил тот. – Вот только курево кончилось… У вас сигаретки не найдется?
Отец Василий отрицательно покачал головой и увидел, как прямо к храму на скорости, наверное, километров семьдесят, мчится, рассекая выпавший снег, митрополитов лимузин. Священник насторожился. Ему никогда не нравились такие сюрпризы. Водитель ударил по тормозам, и лимузин, скользя по укрытому снегом асфальту, плавно подъехал к самым воротам.
– Отец Василий! – крикнули ему через опустившееся тонированное стекло. – А ну-ка иди сюда!
Священник протрусил к лимузину и заглянул в окошко. Здесь пахло хорошим одеколоном, дорогим коньяком и сигарами. Вдымину пьяный глава районной администрации лежал, закинув большую седую голову на дорогущую кожу сиденья, а Скобцов раздавал карты.
– Отец Василий! – вернул его в реальность сидящий здесь же, с картами, митрополит Акинфий. – Сколько же вас ждать можно? Сами сказали, едем, и сами же мероприятие нам срываете! А ну быстро в машину!
«А как же служба?» – хотел спросить священник, но понял, что не всякий вопрос следует задавать начальству.
* * *
Вслед за лимузином на охоту потянулась целая вереница машин, хотя отец Василий прекрасно понимал, что это далеко не все: основная масса обслуживающего персонала выехала на место еще глубокой ночью, часа в два-три.
Он сидел напротив митрополита и не уставал поражаться физической мощи этого старца. Несмотря на явно проведенную без сна ночь, глубоко посаженные глаза отца Акинфия по-прежнему излучали силу и власть, словно и не знал он такого понятия, как нормальная человеческая усталость. В компании с Медведевым и Скобцовым даже сам отец Василий, несмотря на изрядную подготовку в спецназе, не смог бы так выглядеть поутру…
– Что смотришь? – строго, без тени улыбки спросил Акинфий.
– Здоровью вашему удивляюсь, – откровенно признался священник: то, что духовному начальству лучше не врать, он усвоил давно – эти искушенные глаза все одно не обманешь…
– Не обидел господь, – так же строго констатировал Акинфий. – Только ты телесной крепости не завидуй. Ништо все это. Пустое. – Он повернулся к Скобцову. – Не раздавай, хватит беса тешить.
Начальник милиции принялся суетливо собирать карты.
– Сказывают, у тебя конфликт был, – пронзительно посмотрел священнику в глаза митрополит.
Отец Василий беспомощно огляделся. Медведев так и спал, закинув голову назад. А Скобцов нервно теребил никому не нужную колоду побелевшими от внутреннего напряжения пальцами.
– Говори, – жестко распорядился митрополит.
– Было дело, – опустил глаза отец Василий.
– И морду кое-кому набил, говорят…
– В общем, да. – Священник чувствовал, что сгорает от стыда.
– И правильно. Никому не позволяй над православной церковью верха одерживать! Никому! Ты понял?!
– Понял, – заливаясь краской, кивнул отец Василий.
Как непохожи были эти слова на то, чему его учил старец Григорий! Священник прикрыл глаза, и перед ним появился его духовный учитель. «Неужели ты думаешь, что для Слова божьего, по которому и создан весь этот мир, есть в нем преграды? – спросил тогда он и немного погодя добавил: – Величайший грех думать, что сила церкви ограничена пределами храмовой ограды – для Слова божьего, которое мы несем, нет и не может быть пределов…» Эти люди были словно из двух разных миров. Он точно знал, кому из этих двух старцев верить и за кем идти… но с начальством не поспоришь.
* * *
Дорогу до, с позволения сказать, «заимки», судя по всему, расчистили буквально за полчаса до прибытия высоких гостей. Огромные, видимо, пригнанные ночью из области импортные снегоуборочные машины еще стояли на обочине, когда колонна просвистела по превосходно заасфальтированной трассе через лес и уткнулась в красивое двухэтажное здание.
Выскочила и, перекликаясь на ходу, побежала вперед охрана, о чем-то уже переговаривался с загонщиками главный егерь, а священник все смотрел и смотрел на словно возникшее из сказки строение и не мог насмотреться – так хорошо, так ладно оно было задумано и отстроено. Такая старая, добрая, русская сказка в современном финско-немецком исполнении…
– Николай Иванович! – потряс главу администрации за рукав митрополит. – Медведев!
– Да?! – вынырнуло из дремы местное начальство.
– А БТР у тебя есть?
– Какой БТР? – растерялся спросонья Медведев.
– А в Пензе нас на БТРе встречали… – то ли сожалея, то ли восхищаясь, сказал Акинфий.
– Сейчас! – спохватился Медведев. – Я только в воинскую часть позвоню! Должен быть…
Отец Василий не выдержал и прикрыл рот рукой: уж очень потешно выглядел Николай Иванович в своих потугах угодить «по полной программе»…
* * *
С этого момента все закрутилось и завертелось в каком-то сумасшедшем сне, и только теперь отец Василий осознал, что именно получает начальство от подобных мероприятий. Власть. Полное осознание своей необоримой власти. Ничто на свете не могло дать человеку такую порцию адреналина!
На работе было другое; на работе они управляли как бы от имени государства, но здесь… здесь было иное! Все здесь крутилось и вращалось только для того, чтобы уставший от забот государственный муж мог оттянуться на всю катушку. Лаяли собаки, перекликались загонщики, совершали сложные маневры автомобили… Кто-то разводил костер, кто-то нанизывал на шампуры мясо, кто-то тащил ящики с пивом и водкой, и все это подчинялось лишь капризной и своевольной прихоти одного, максимум двух человек… Все остальные, даже числившиеся в друзьях и соратниках, были обслугой – в большей или меньшей степени.