Под ногами чавкала обтаявшая на солнце да так и не успевшая смерзнуться земля, в небе драгоценными камнями сияли звезды.
– Выходи, Боря, – позвал он. – Постой под звездами…
Костолицый не отвечал.
– Боря! – встревожился отец Василий. – Как ты?
– Ни-че-го… – слабо откликнулся костолицый. – Да-вай, поп, быстре-е…
Священник ухватился за дверцу и распахнул ее. Он едва видел лицо костолицего, но чувствовал: ему по-настоящему плохо. Он придвинул Бориса поближе к выходу, чтобы мартовский ветерок обвевал его лицо, быстро, глотая слова принялся читать тропари, иерейские молитвы и наконец произнес последнее: «Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…»
– Я убил человека, – задыхаясь от волнения, сразу начал с главного костолицый. – Раньше… я думал, что это произошло… случайно… А теперь не знаю. Страшно все это. Даже не знаю, простится ли…
История, рассказанная костолицым, была столь же ужасной, сколь и простой. Молодой, способный лейтенант, только что вышедший из училища КГБ, был отправлен на свое первое задание вместе с группой более опытных офицеров. Дело было серьезным, можно сказать, делом чести: брали человека, причастного к убийству полковника спецслужб. И поначалу все шло как нельзя лучше…
Борис Ефимов нормально отрабатывал свой – самый безопасный – сектор, когда в окне погас свет, а буквально через пару секунд стекло с грохотом вылетело, и из окна выскочил высокий плечистый мужчина. Он огляделся и внезапно бросился на Бориса.
Борис еще долго не мог себе признаться, что просто испугался. Но так оно и было. Лейтенант отдал приказание остановиться и, когда мужчина не подчинился, просто открыл огонь на поражение.
Это не был опасный преступник. Подозреваемый в причастности к убийству человек не пришел в ту ночь домой… Лейтенант Ефимов застрелил его рослого, не по годам развитого пятнадцатилетнего сына. Что заставило парня сломя голову выскочить в окно и помчаться прочь от дома, так и осталось тайной. Может быть, он услышал подозрительные звуки за дверью и решил, что это пришли грабители? Хотя и телефон в доме имелся, да и парень, как выяснилось позже, был не робкого десятка…
Время было перестроечное, и дело о случайной трагической гибели пятнадцатилетнего подростка замяли с огромным трудом. А молодой лейтенант Боря Ефимов прошел через несколько служебных расследований и в конце концов благодаря «свежему дыханию перемен в нашем обществе» остался «на улице» вместе со своим специфическим образованием и колоссальной обидой на несправедливость жизни.
Не сразу, ох, далеко не сразу повзрослевший Борис Николаевич Ефимов сумел набраться мужества и переоценить то, что с ним произошло. Он еще успел поработать и простым охранником в полубандитской фирме, и в частном сыскном агентстве, и даже получил однажды заказ на убийство – хвала господу, хватило ума отказаться… А потом попал к Хозяину. Здесь и остановился.
– Я ведь только теперь понял, что меня к нему притягивало, – с горечью признал костолицый. – Мы оба изгои… Общая судьба. Но тогда я все воспринимал иначе, – он усмехнулся. – Я ведь одно время думал, что мы почти партнеры, раз уж он со мной так возится, что я ему нужен… Вот дурак!
Хозяин обучил костолицего многому: управлять людьми одним правильно выбранным жестом, выстраивать свою речь в строгом соответствии с тем, для кого она предназначена, быстро перестраивать всю работу организма и выдерживать практически любые перегрузки. На такое Борю Ефимова даже в училище не натаскивали… И только одному Бориса никто не мог научить, даже Хозяин: верить в бога и любить людей.
Но теперь его словно пробило! Он рассказывал эпизод за эпизодом своей жизни, и священник видел: этот человек искренне раскаивается в каждом своем грехе, во всем том безумии, что творил, потакая своей неуемной гордыне…
– Я ведь и вправду его ограбил…
– Хозяина? – наклонил голову священник.
– Ну да. Помнишь, как мы в лесу встретились? Я еще наблюдал за ними в бинокль…
Отец Василий кивнул.
– Ну и выследил. Взял все, что там было, все усть-кудеярские денежки, да и припрятал.
Священник сокрушенно покачал головой. Он помнил, сколько горя принесла устькудеярцам эта грандиозная афера, но тут грех громоздился на грех – вор у вора дубинку украл…
– Ты думаешь, чего они за тобой начали охотиться? Только потому что со мной видели? – спросил костолицый. – Да хрен там! И жену твою украли не поэтому…
Священник похолодел.
– Они знали, что денежки у тебя лежат, вот и суетились как ненормальные…
– Как у меня?! – выдохнул священник, чувствуя, как пошел гулять мороз по его коже.
– Конечно, у тебя, – печально подтвердил костолицый. – Я их тебе подсунул – самое надежное место.
Кровь бросилась отцу Василию в лицо. Кулаки начали судорожно сжиматься, а в голове понеслись яростные, кровопускательные мысли… Эта гэбэшная сука смела рисковать его Олюшкой!
– Они и сейчас у тебя лежат… – продолжил костолицый.
Священник привстал и грозно надвинулся на исповедуемого. Что-то пикнуло, и костолицый вздохнул и посмотрел на свои часы.
– Двенадцатое марта… – механически сказал он. – Ноль-ноль часов, ноль-ноль минут, ноль восемь секунд.
«Прощеное воскресенье…» – механически отметил священник и почувствовал, как трясутся его ноги от только что пережитого потрясения. Только что наступил последний день Масленицы, и теперь по старинной православной традиции следовало прощать друзей и недругов и в подтверждение этого троекратно целоваться.
– П-прости м-меня, Боря, – заплетающимся языком попросил он. – Грешен я против тебя. Чуть не порешил… мерзавца!
– И ты меня прости, батюшка, – серьезно сказал Борис и вышел из машины.
Они крепко обнялись и троекратно поцеловались.
Отец Василий проспал немного – часа полтора – и проснулся от холода. Он сладко потянулся и повернулся.
– Как ты?
– Если честно, как только на свет народился, – немного удивленно откликнулся с заднего сиденья Борис.
– То-то же, – удовлетворенно хмыкнул в бороду священник. Он уже знал эту великую целительную силу исповеди. – Что, поехали?
– Давай, – согласился «новорожденный». – Все, как договорились?
– Разумеется.
Оба понимали, что в области сейчас Борису находиться не след: найдут и выпотрошат – есть кому. И поэтому отец Василий решил до утра вывезти Борьку за пределы губернаторской власти. А там – бог поможет.
Священник соединил проводки, завел свою грязную, побитую машину, немного погонял на холостых и аккуратно тронулся. Он понимал, что надо привлекать как можно меньше внимания, и поэтому даже и не собирался выезжать на трассу – по крайней мере, в этих краях. Мерно ворковал натруженный двигатель, убегала под колеса подмороженная мартовская земля, а позади – километр за километром – оставались бескрайние совхозные поля.
– Что делать думаешь? – прервал тишину священник.
– Я много чего умею. Посмотрим. Да и не в этом ведь дело; какая разница, чем заниматься… главное, что у тебя внутри.
Священник удовлетворенно закивал. Боря все понял правильно.
Так, переговариваясь, смеясь, кидая реплики и замечания, они часа через четыре добрались аж до Октябрьского совхоза, и вот здесь грунтовка оказалась абсолютно непроезжей. Были в этом виноваты капризы климата или особенности здешних черноземов, неизвестно…
– Выезжаем на трассу, – предупредил священник, сразу став серьезным, и вскоре впервые за несколько последних часов колеса его многострадальной машины почуяли асфальт.
Ехать по нормальному шоссе было наслаждением. Отцу Василию стало настолько спокойно и хорошо, что он даже принялся насвистывать какой-то полузабытый армейский марш. Мерно покачивалась машина, бежали мимо перелески, и Борис принялся подсвистывать и подхлопывать священнику, имитируя маленький такой полковой оркестр.
– Ты срочную служил? – не поворачиваясь, спросил священник.
– А то как же! – весело откликнулся Борис. – А что?
Священник насторожился. Впереди, у поста патрульной службы, явно что-то происходило.
– Что это? – громко сказал себе он. – Что там происходит?
– А какое отношение это имеет к срочной службе? – еще не понял, что все переменилось, Борис.
Священник вгляделся, точно! Дорогу перегородили длинным переносным полосатым шлагбаумом.
– Держись, Боря! – крикнул он и заложил крутой разворот.
Отчаянно завизжали затертые тормозные колодки, машину развернуло, повело, потащило, и отец Василий лишь с огромным трудом удержал ее на дороге. Но теперь он ехал в противоположную сторону.
– Это за нами, – серьезно констатировал Борис.
Священник глянул в зеркальце и кивнул. Сзади уже сверкали желто-голубые милицейские мигалки.
– Васильич, гнида! – зло обронил костолицый. – Точно, ментуре сдал!
– Вряд ли… – не согласился с ним священник. – Игорь Васильевич человек серьезный. «Где-то здесь должен быть съезд! – подумал он. Когда-то отец Василий уже ездил по этой дороге. – Где-то совсем рядом! Ну, с километр!» Времени, чтобы съехать с трассы и затеряться среди перелесков и непролазной грязи, не хватало отчаянно… Священник утопил педаль газа до упора, и в этот самый миг мотор чихнул и заглох.
– Черт! – ругнулся костолицый. – Что стряслось?!
– Не чертыхайся. Бензин кончился, – сразу понял, в чем дело, отец Василий. Он не заправлял свою ласточку аж с самого Усть-Кудеяра, так что жаловаться грех, и на том спасибо…
– Приехали, – печально подытожил костолицый.
«Интересно, – подумал священник. – Будут ли на меня вешать труп этого козла? Хотя в чем я виноват?» Он не знал, как отнесется суд к сумасшедшей идее, что Хозяин остановил свое сердце сам. След на лбу от креста будет налицо. Нахождение жертвы в машине в момент ее переворачивания – тоже. Кому нужны все эти психотехники, когда труп можно списать на неосторожное вождение? Два года условно, и прощай православная церковь!
Его это не устраивало. Но и поделать ничего было нельзя: «жигуль» уже вплотную окружили несколько патрульных машин.
К дверце подошел и заглянул в разбитое окошко дорожный офицер.
– Ваши права и документы на машину, – потребовал он.
Священник порылся в бардачке, достал и протянул.
Другой офицер, стоящий рядом, слушал что-то по навороченному сотовому телефону. «А ведь таких вам, ребята, в ментовке не выдают!» – подумал священник.
– Да, взяли, – отчетливо произнес он. – Да, уже у нас. Понял. Хорошо.
Милиционеры переглянулись, быстро обменялись невнятными междометиями, и тот, что стоял с «сотами», наклонился к окошку и протянул трубку священнику.
– Вас…
Отец Василий удивился и принял трубку.
– Батюшка? Это я, Баранов.
Никакого Баранова священник не знал.
– Ну… Игорь Васильевич, начальник охраны. Вы меня извините за вынужденную остановку; я просто отбой не успел дать. Вот только что дозвонился… Вас сейчас отпустят.
– Спасибо…
– Так что езжайте себе домой и ни о чем таком и не думайте. Договорились?
– И что?
– Все. Хороший вы мужик, батюшка; приятно было пообщаться…
В трубке пошел сплошной сигнал.
Священник протянул телефон обратно офицеру.
– Слышь, сынок, мне бы заправиться…
Офицер дружелюбно кивнул. А костолицый изумленно смотрел на происходящее и ничего не мог понять.
Их заправили и во избежание повторения подобных накладок проводили до границы области. Священник не понимал, почему так происходит. Было отчетливо видно, что у Игоря Васильевича все схвачено, но почему он все это для них делает, оставалось неясным. И только костолицый немного прояснил ситуацию.
– Им никому лишний шум не нужен, – с усмешкой сказал он. – Прикинь, если и впрямь этим делом ФСБ займется? Кто что делал, да кому сколько Хозяин заплатил… А так: труп в болото, а бабки в карман.
– А документы? Дело-то раскручено.
– А где босс документы хранил, все равно никто из них не знает. Разбегутся, как крысы, и дело с концом.
В этом была своя логика.
А спустя еще с полчаса священник остановил машину на автостанции маленького райцентра соседней области и вышел.
– Ну что, Борис, давай прощаться.
– Давай, поп.
– Зови меня Мишаней, – улыбнулся священник. – Теперь можно.
– Спасибо тебе, Мишаня. И прости меня еще раз.
– Бог простит, Боря.
Костолицый повернулся и пошел к билетным кассам, но священник его окликнул:
– Боря!
– Чего? – обернулся костолицый.
– Причаститься тебе надо бы…
Костолицый покивал, развернулся и пошел прочь. Светало.
Отец Василий вернулся в Усть-Кудеяр к восьми утра и сразу кинулся в храм.
– Батюшка! Где вы были?! – подбежал к нему диакон.
– Потом, Алексий, потом… Давай ключи от нижнего храма!
– Держите… – удивленно полез в карман диакон.
Священник вырвал у него связку и помчался к заветной двери. Дрожащими руками открыл, ворвался, включил свет и кинулся к бывшему тайнику. Здесь, за кованой железной дверью, стоял сундук, в котором столько лет хранилась икона святого Угодника Николая. Он рванул крышку вверх и замер…
Костолицый не обманул. Весь сундук был доверху набит банковскими упаковками сотенных долларовых купюр. Это и были ВСЕ усть-кудеярские деньги. «Как же ты, стервец, их сюда пронес? Мимо меня! Мимо Алексия!» – покачал головой священник и захлопнул крышку.
Он снова выскочил во двор, закрыл дверь в нижний храм на ключ и подозвал недоуменно стоящего в сторонке Алексия.
– Храм, – ткнул он ладонью в дверь. – Охранять! Никому!! Никого!!! Ты понял?!
– Ага, – испуганно ответил Алексий и метнулся к указанной двери, готовый вцепиться в глотку любому, кто посягнет нарушить батюшкино распоряжение.
Священник метнулся к машине и погнал дребезжащую битыми стеклами и деформированными дверцами «ласточку» по усть-кудеярским улицам.
На Ленина у него окончательно вывалилось лобовое стекло.
На Кирова задняя дверца открылась и более закрываться не желала.
А на Социалистической машина просто чихнула и заглохла. Похоже, навсегда.
И тогда отец Василий бросил машину как есть и побежал.
Он успел вовремя.
– Где вы были?! – бросилась к нему взъерошенная редакторша Усть-Кудеярской радиокомпании. – У нас пятнадцать минут осталось! Коля! – повернулась она. – Готовь студию! Батюшка пришел!
Два раза в сутки – утром и вечером – область давала местному радио по часу собственного вещания. Но если в обычные дни оба этих часа были забиты стихотворными поздравлениями с днем рождения или двадцатилетием со дня свадьбы, то в Прощеное воскресенье, как, впрочем, и во все другие светские и православные праздники, у редакторши появлялся повод проявить свою творческую фантазию и хоть как-то напомнить коллегам, что она не просто руководитель, но и Творец! Художник! Ваятель слова!
– Давайте-давайте! – потащила она священника в студию. – Время пошло…
Они готовили и обсуждали эту передачу вместе целых два дня. И теперь наступали минуты триумфа.
Священник прошел, сел у второго микрофона и, терпеливо дослушав действительно грамотно составленную вступительную речь редакторши, начал:
– Дорогие устькудеярцы! Братья и сестры!
По его щеке покатилась слеза.
– Вот и наступил великий православный праздник – Прощеное воскресенье! Иисус Христос сказал…
Он шел строго по тексту, и только в последнюю оставшуюся у него минуту прямого эфира все изменилось.
– Николай Чудотворец услышал ваши молитвы, дорогие мои, и решил, что настало время явить вам свою чудотворную силу! Слушайте меня, люди! Слушайте все, кого обидели и обокрали в богомерзкой, богопротивной, богоотступной и богохульной секте с исполненным сатанинской гордыней названием «Дети Духа Святого».
Редакторша вытаращила глаза на священника. Она ничего не понимала!
– Как и в прежние достойные времена, – окрепшим, набравшим привычную силу голосом продолжил священник, – Николай Угодник явил свою силу и поручил мне, пастырю вашему, отнять у богопреступников хитроумно выкраденные у народа деньги и вернуть их назад: вдовам и сиротам, униженным и оскорбленным!
– Что вы несете?! – с ужасом схватилась за голову редакторша. – Отец Василий!! Что вы не-се-те?!!
– Я обращаюсь ко всем обманутым, – сделал ей успокаивающий жест священник. – Через пять минут приходите в храм, где я приму у вас эти сатанинские акции и верну отданные за них деньги!
Редакторша медленно сползала со стула.
– Славьте святого Николая Угодника! Славьте заступницу человеков перед богом Пресвятую Матерь божию Марию! Славьте Иисуса Христа!
Отец Василий глянул на часы. Он успел: секунда в секунду. Из аппаратуры пошли позывные областного радио.
– Мне нужна машина, – повернулся он к полумертвой от ужаса редакторше.
Когда отец Василий вместе с диаконом, согнувшись в три погибели, вынесли из нижнего храма тяжеленный сундук, народ возбужденно загудел. Но когда люди своими глазами увидели, как стоящий на высоком храмовом крыльце отец Василий принял первые три стодолларовые акции одной из фирм «Детей Духа» и выдал взамен три сотенные бумажки, началось что-то невероятное. Нет, люди не давили друг друга – это было пострашнее…
Первой зарыдала слабонервная бухгалтерша православного храма Тамара Николаевна. Отец Василий и не подозревал, что и она пала жертвой собственной жадности и слабой веры. А за ней заголосили и остальные. И слышалось в этом то ли плаче, то ли вое, то ли причитаниях что-то такое древнее, такое дремучее, такое жуткое! Священник даже оторопел: не язычеством ли потянуло. Но он управился с собой и выдал вторую, третью, четвертую порцию денег…
– А чего мне с этими акциями делать? – растерянно спросил диакон, рассматривая только что полученные из рук попа и ставшие ненужными цветастые «фантики».
– Ментам оставь. Для коллекции… – усмехнулся священник.
Когда приехала милиция, пробиться к храму оказалось просто невозможно. Люди стояли так плотно и были так возбуждены, что просить их разойтись было делом рискованным.
– Отец Василий! – нервно крикнул в мегафон забравшийся на крышу микроавтобуса Скобцов. – Прекратите это безобразие! Немедленно сверните вашу противозаконную деятельность и передайте валютные средства компетентным органам!
Священник приостановился и посмотрел в сторону начальника милиции. Народ стих. Стало так тихо, что было слышно, как прочищает сорванное горло начальник милиции. Священник медленно закатил правый рукав рясы по локоть, приподнял обнаженную руку и показал в сторону милицейского начальства широко известный международный жест.
– Вот тебе! – и продолжил работу.
Он обменивал акции на деньги до позднего вечера. Люди брали свои доллары, плача, уносили их домой и снова возвращались – чтобы вознести благодарственную молитву и помочь оставшимся поддерживать порядок и не допустить к храму стоящих поодаль представителей власти.
Конечно, «представители» сдались не сразу. К священнику еще обращались и обращались: начальник местных фээсбэшников, представитель районной депутатской Думы, прокурор района и даже – не выдержал, приехал – сам Медведев. Но все оказалось напрасным: после третьего мегафонного обращения отец Василий просто перестал обращать на них внимание.
Он еще не знал, что закончит лишь к полуночи. Он и понятия не имел, что последними в очереди к нему встанут помощник Медведева с бумажками на сумму двести тринадцать тысяч у.е. и начальник местной милиции Скобцов – за своими сорока тремя тысячами у.е. Он и близко не ведал, что еще три дня будет ждать, когда наконец явятся владельцы оставшихся акций на сумму тысячу триста долларов, и, так и не дождавшись, все-таки сдаст эти самые тысяча триста долларов в милицию… Он еще многого не знал.
Он просто смотрел, как один за другим падают на колени и истово молятся вчерашние сектанты и безбожники, и ясно осознавал, что прямо сейчас делает, может быть, самое главное дело в своей жизни.
Потому что блудные дети наконец-то возвращаются под отцовский кров.
И нет сейчас для него ничего важнее.
– Выходи, Боря, – позвал он. – Постой под звездами…
Костолицый не отвечал.
– Боря! – встревожился отец Василий. – Как ты?
– Ни-че-го… – слабо откликнулся костолицый. – Да-вай, поп, быстре-е…
Священник ухватился за дверцу и распахнул ее. Он едва видел лицо костолицего, но чувствовал: ему по-настоящему плохо. Он придвинул Бориса поближе к выходу, чтобы мартовский ветерок обвевал его лицо, быстро, глотая слова принялся читать тропари, иерейские молитвы и наконец произнес последнее: «Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…»
– Я убил человека, – задыхаясь от волнения, сразу начал с главного костолицый. – Раньше… я думал, что это произошло… случайно… А теперь не знаю. Страшно все это. Даже не знаю, простится ли…
История, рассказанная костолицым, была столь же ужасной, сколь и простой. Молодой, способный лейтенант, только что вышедший из училища КГБ, был отправлен на свое первое задание вместе с группой более опытных офицеров. Дело было серьезным, можно сказать, делом чести: брали человека, причастного к убийству полковника спецслужб. И поначалу все шло как нельзя лучше…
Борис Ефимов нормально отрабатывал свой – самый безопасный – сектор, когда в окне погас свет, а буквально через пару секунд стекло с грохотом вылетело, и из окна выскочил высокий плечистый мужчина. Он огляделся и внезапно бросился на Бориса.
Борис еще долго не мог себе признаться, что просто испугался. Но так оно и было. Лейтенант отдал приказание остановиться и, когда мужчина не подчинился, просто открыл огонь на поражение.
Это не был опасный преступник. Подозреваемый в причастности к убийству человек не пришел в ту ночь домой… Лейтенант Ефимов застрелил его рослого, не по годам развитого пятнадцатилетнего сына. Что заставило парня сломя голову выскочить в окно и помчаться прочь от дома, так и осталось тайной. Может быть, он услышал подозрительные звуки за дверью и решил, что это пришли грабители? Хотя и телефон в доме имелся, да и парень, как выяснилось позже, был не робкого десятка…
Время было перестроечное, и дело о случайной трагической гибели пятнадцатилетнего подростка замяли с огромным трудом. А молодой лейтенант Боря Ефимов прошел через несколько служебных расследований и в конце концов благодаря «свежему дыханию перемен в нашем обществе» остался «на улице» вместе со своим специфическим образованием и колоссальной обидой на несправедливость жизни.
Не сразу, ох, далеко не сразу повзрослевший Борис Николаевич Ефимов сумел набраться мужества и переоценить то, что с ним произошло. Он еще успел поработать и простым охранником в полубандитской фирме, и в частном сыскном агентстве, и даже получил однажды заказ на убийство – хвала господу, хватило ума отказаться… А потом попал к Хозяину. Здесь и остановился.
– Я ведь только теперь понял, что меня к нему притягивало, – с горечью признал костолицый. – Мы оба изгои… Общая судьба. Но тогда я все воспринимал иначе, – он усмехнулся. – Я ведь одно время думал, что мы почти партнеры, раз уж он со мной так возится, что я ему нужен… Вот дурак!
Хозяин обучил костолицего многому: управлять людьми одним правильно выбранным жестом, выстраивать свою речь в строгом соответствии с тем, для кого она предназначена, быстро перестраивать всю работу организма и выдерживать практически любые перегрузки. На такое Борю Ефимова даже в училище не натаскивали… И только одному Бориса никто не мог научить, даже Хозяин: верить в бога и любить людей.
Но теперь его словно пробило! Он рассказывал эпизод за эпизодом своей жизни, и священник видел: этот человек искренне раскаивается в каждом своем грехе, во всем том безумии, что творил, потакая своей неуемной гордыне…
– Я ведь и вправду его ограбил…
– Хозяина? – наклонил голову священник.
– Ну да. Помнишь, как мы в лесу встретились? Я еще наблюдал за ними в бинокль…
Отец Василий кивнул.
– Ну и выследил. Взял все, что там было, все усть-кудеярские денежки, да и припрятал.
Священник сокрушенно покачал головой. Он помнил, сколько горя принесла устькудеярцам эта грандиозная афера, но тут грех громоздился на грех – вор у вора дубинку украл…
– Ты думаешь, чего они за тобой начали охотиться? Только потому что со мной видели? – спросил костолицый. – Да хрен там! И жену твою украли не поэтому…
Священник похолодел.
– Они знали, что денежки у тебя лежат, вот и суетились как ненормальные…
– Как у меня?! – выдохнул священник, чувствуя, как пошел гулять мороз по его коже.
– Конечно, у тебя, – печально подтвердил костолицый. – Я их тебе подсунул – самое надежное место.
Кровь бросилась отцу Василию в лицо. Кулаки начали судорожно сжиматься, а в голове понеслись яростные, кровопускательные мысли… Эта гэбэшная сука смела рисковать его Олюшкой!
– Они и сейчас у тебя лежат… – продолжил костолицый.
Священник привстал и грозно надвинулся на исповедуемого. Что-то пикнуло, и костолицый вздохнул и посмотрел на свои часы.
– Двенадцатое марта… – механически сказал он. – Ноль-ноль часов, ноль-ноль минут, ноль восемь секунд.
«Прощеное воскресенье…» – механически отметил священник и почувствовал, как трясутся его ноги от только что пережитого потрясения. Только что наступил последний день Масленицы, и теперь по старинной православной традиции следовало прощать друзей и недругов и в подтверждение этого троекратно целоваться.
– П-прости м-меня, Боря, – заплетающимся языком попросил он. – Грешен я против тебя. Чуть не порешил… мерзавца!
– И ты меня прости, батюшка, – серьезно сказал Борис и вышел из машины.
Они крепко обнялись и троекратно поцеловались.
* * *
Отец Василий проспал немного – часа полтора – и проснулся от холода. Он сладко потянулся и повернулся.
– Как ты?
– Если честно, как только на свет народился, – немного удивленно откликнулся с заднего сиденья Борис.
– То-то же, – удовлетворенно хмыкнул в бороду священник. Он уже знал эту великую целительную силу исповеди. – Что, поехали?
– Давай, – согласился «новорожденный». – Все, как договорились?
– Разумеется.
Оба понимали, что в области сейчас Борису находиться не след: найдут и выпотрошат – есть кому. И поэтому отец Василий решил до утра вывезти Борьку за пределы губернаторской власти. А там – бог поможет.
Священник соединил проводки, завел свою грязную, побитую машину, немного погонял на холостых и аккуратно тронулся. Он понимал, что надо привлекать как можно меньше внимания, и поэтому даже и не собирался выезжать на трассу – по крайней мере, в этих краях. Мерно ворковал натруженный двигатель, убегала под колеса подмороженная мартовская земля, а позади – километр за километром – оставались бескрайние совхозные поля.
– Что делать думаешь? – прервал тишину священник.
– Я много чего умею. Посмотрим. Да и не в этом ведь дело; какая разница, чем заниматься… главное, что у тебя внутри.
Священник удовлетворенно закивал. Боря все понял правильно.
Так, переговариваясь, смеясь, кидая реплики и замечания, они часа через четыре добрались аж до Октябрьского совхоза, и вот здесь грунтовка оказалась абсолютно непроезжей. Были в этом виноваты капризы климата или особенности здешних черноземов, неизвестно…
– Выезжаем на трассу, – предупредил священник, сразу став серьезным, и вскоре впервые за несколько последних часов колеса его многострадальной машины почуяли асфальт.
Ехать по нормальному шоссе было наслаждением. Отцу Василию стало настолько спокойно и хорошо, что он даже принялся насвистывать какой-то полузабытый армейский марш. Мерно покачивалась машина, бежали мимо перелески, и Борис принялся подсвистывать и подхлопывать священнику, имитируя маленький такой полковой оркестр.
– Ты срочную служил? – не поворачиваясь, спросил священник.
– А то как же! – весело откликнулся Борис. – А что?
Священник насторожился. Впереди, у поста патрульной службы, явно что-то происходило.
– Что это? – громко сказал себе он. – Что там происходит?
– А какое отношение это имеет к срочной службе? – еще не понял, что все переменилось, Борис.
Священник вгляделся, точно! Дорогу перегородили длинным переносным полосатым шлагбаумом.
– Держись, Боря! – крикнул он и заложил крутой разворот.
Отчаянно завизжали затертые тормозные колодки, машину развернуло, повело, потащило, и отец Василий лишь с огромным трудом удержал ее на дороге. Но теперь он ехал в противоположную сторону.
– Это за нами, – серьезно констатировал Борис.
Священник глянул в зеркальце и кивнул. Сзади уже сверкали желто-голубые милицейские мигалки.
– Васильич, гнида! – зло обронил костолицый. – Точно, ментуре сдал!
– Вряд ли… – не согласился с ним священник. – Игорь Васильевич человек серьезный. «Где-то здесь должен быть съезд! – подумал он. Когда-то отец Василий уже ездил по этой дороге. – Где-то совсем рядом! Ну, с километр!» Времени, чтобы съехать с трассы и затеряться среди перелесков и непролазной грязи, не хватало отчаянно… Священник утопил педаль газа до упора, и в этот самый миг мотор чихнул и заглох.
– Черт! – ругнулся костолицый. – Что стряслось?!
– Не чертыхайся. Бензин кончился, – сразу понял, в чем дело, отец Василий. Он не заправлял свою ласточку аж с самого Усть-Кудеяра, так что жаловаться грех, и на том спасибо…
– Приехали, – печально подытожил костолицый.
«Интересно, – подумал священник. – Будут ли на меня вешать труп этого козла? Хотя в чем я виноват?» Он не знал, как отнесется суд к сумасшедшей идее, что Хозяин остановил свое сердце сам. След на лбу от креста будет налицо. Нахождение жертвы в машине в момент ее переворачивания – тоже. Кому нужны все эти психотехники, когда труп можно списать на неосторожное вождение? Два года условно, и прощай православная церковь!
Его это не устраивало. Но и поделать ничего было нельзя: «жигуль» уже вплотную окружили несколько патрульных машин.
К дверце подошел и заглянул в разбитое окошко дорожный офицер.
– Ваши права и документы на машину, – потребовал он.
Священник порылся в бардачке, достал и протянул.
Другой офицер, стоящий рядом, слушал что-то по навороченному сотовому телефону. «А ведь таких вам, ребята, в ментовке не выдают!» – подумал священник.
– Да, взяли, – отчетливо произнес он. – Да, уже у нас. Понял. Хорошо.
Милиционеры переглянулись, быстро обменялись невнятными междометиями, и тот, что стоял с «сотами», наклонился к окошку и протянул трубку священнику.
– Вас…
Отец Василий удивился и принял трубку.
– Батюшка? Это я, Баранов.
Никакого Баранова священник не знал.
– Ну… Игорь Васильевич, начальник охраны. Вы меня извините за вынужденную остановку; я просто отбой не успел дать. Вот только что дозвонился… Вас сейчас отпустят.
– Спасибо…
– Так что езжайте себе домой и ни о чем таком и не думайте. Договорились?
– И что?
– Все. Хороший вы мужик, батюшка; приятно было пообщаться…
В трубке пошел сплошной сигнал.
Священник протянул телефон обратно офицеру.
– Слышь, сынок, мне бы заправиться…
Офицер дружелюбно кивнул. А костолицый изумленно смотрел на происходящее и ничего не мог понять.
* * *
Их заправили и во избежание повторения подобных накладок проводили до границы области. Священник не понимал, почему так происходит. Было отчетливо видно, что у Игоря Васильевича все схвачено, но почему он все это для них делает, оставалось неясным. И только костолицый немного прояснил ситуацию.
– Им никому лишний шум не нужен, – с усмешкой сказал он. – Прикинь, если и впрямь этим делом ФСБ займется? Кто что делал, да кому сколько Хозяин заплатил… А так: труп в болото, а бабки в карман.
– А документы? Дело-то раскручено.
– А где босс документы хранил, все равно никто из них не знает. Разбегутся, как крысы, и дело с концом.
В этом была своя логика.
А спустя еще с полчаса священник остановил машину на автостанции маленького райцентра соседней области и вышел.
– Ну что, Борис, давай прощаться.
– Давай, поп.
– Зови меня Мишаней, – улыбнулся священник. – Теперь можно.
– Спасибо тебе, Мишаня. И прости меня еще раз.
– Бог простит, Боря.
Костолицый повернулся и пошел к билетным кассам, но священник его окликнул:
– Боря!
– Чего? – обернулся костолицый.
– Причаститься тебе надо бы…
Костолицый покивал, развернулся и пошел прочь. Светало.
* * *
Отец Василий вернулся в Усть-Кудеяр к восьми утра и сразу кинулся в храм.
– Батюшка! Где вы были?! – подбежал к нему диакон.
– Потом, Алексий, потом… Давай ключи от нижнего храма!
– Держите… – удивленно полез в карман диакон.
Священник вырвал у него связку и помчался к заветной двери. Дрожащими руками открыл, ворвался, включил свет и кинулся к бывшему тайнику. Здесь, за кованой железной дверью, стоял сундук, в котором столько лет хранилась икона святого Угодника Николая. Он рванул крышку вверх и замер…
Костолицый не обманул. Весь сундук был доверху набит банковскими упаковками сотенных долларовых купюр. Это и были ВСЕ усть-кудеярские деньги. «Как же ты, стервец, их сюда пронес? Мимо меня! Мимо Алексия!» – покачал головой священник и захлопнул крышку.
Он снова выскочил во двор, закрыл дверь в нижний храм на ключ и подозвал недоуменно стоящего в сторонке Алексия.
– Храм, – ткнул он ладонью в дверь. – Охранять! Никому!! Никого!!! Ты понял?!
– Ага, – испуганно ответил Алексий и метнулся к указанной двери, готовый вцепиться в глотку любому, кто посягнет нарушить батюшкино распоряжение.
Священник метнулся к машине и погнал дребезжащую битыми стеклами и деформированными дверцами «ласточку» по усть-кудеярским улицам.
На Ленина у него окончательно вывалилось лобовое стекло.
На Кирова задняя дверца открылась и более закрываться не желала.
А на Социалистической машина просто чихнула и заглохла. Похоже, навсегда.
И тогда отец Василий бросил машину как есть и побежал.
* * *
Он успел вовремя.
– Где вы были?! – бросилась к нему взъерошенная редакторша Усть-Кудеярской радиокомпании. – У нас пятнадцать минут осталось! Коля! – повернулась она. – Готовь студию! Батюшка пришел!
Два раза в сутки – утром и вечером – область давала местному радио по часу собственного вещания. Но если в обычные дни оба этих часа были забиты стихотворными поздравлениями с днем рождения или двадцатилетием со дня свадьбы, то в Прощеное воскресенье, как, впрочем, и во все другие светские и православные праздники, у редакторши появлялся повод проявить свою творческую фантазию и хоть как-то напомнить коллегам, что она не просто руководитель, но и Творец! Художник! Ваятель слова!
– Давайте-давайте! – потащила она священника в студию. – Время пошло…
Они готовили и обсуждали эту передачу вместе целых два дня. И теперь наступали минуты триумфа.
Священник прошел, сел у второго микрофона и, терпеливо дослушав действительно грамотно составленную вступительную речь редакторши, начал:
– Дорогие устькудеярцы! Братья и сестры!
По его щеке покатилась слеза.
– Вот и наступил великий православный праздник – Прощеное воскресенье! Иисус Христос сказал…
Он шел строго по тексту, и только в последнюю оставшуюся у него минуту прямого эфира все изменилось.
– Николай Чудотворец услышал ваши молитвы, дорогие мои, и решил, что настало время явить вам свою чудотворную силу! Слушайте меня, люди! Слушайте все, кого обидели и обокрали в богомерзкой, богопротивной, богоотступной и богохульной секте с исполненным сатанинской гордыней названием «Дети Духа Святого».
Редакторша вытаращила глаза на священника. Она ничего не понимала!
– Как и в прежние достойные времена, – окрепшим, набравшим привычную силу голосом продолжил священник, – Николай Угодник явил свою силу и поручил мне, пастырю вашему, отнять у богопреступников хитроумно выкраденные у народа деньги и вернуть их назад: вдовам и сиротам, униженным и оскорбленным!
– Что вы несете?! – с ужасом схватилась за голову редакторша. – Отец Василий!! Что вы не-се-те?!!
– Я обращаюсь ко всем обманутым, – сделал ей успокаивающий жест священник. – Через пять минут приходите в храм, где я приму у вас эти сатанинские акции и верну отданные за них деньги!
Редакторша медленно сползала со стула.
– Славьте святого Николая Угодника! Славьте заступницу человеков перед богом Пресвятую Матерь божию Марию! Славьте Иисуса Христа!
Отец Василий глянул на часы. Он успел: секунда в секунду. Из аппаратуры пошли позывные областного радио.
– Мне нужна машина, – повернулся он к полумертвой от ужаса редакторше.
* * *
Когда отец Василий вместе с диаконом, согнувшись в три погибели, вынесли из нижнего храма тяжеленный сундук, народ возбужденно загудел. Но когда люди своими глазами увидели, как стоящий на высоком храмовом крыльце отец Василий принял первые три стодолларовые акции одной из фирм «Детей Духа» и выдал взамен три сотенные бумажки, началось что-то невероятное. Нет, люди не давили друг друга – это было пострашнее…
Первой зарыдала слабонервная бухгалтерша православного храма Тамара Николаевна. Отец Василий и не подозревал, что и она пала жертвой собственной жадности и слабой веры. А за ней заголосили и остальные. И слышалось в этом то ли плаче, то ли вое, то ли причитаниях что-то такое древнее, такое дремучее, такое жуткое! Священник даже оторопел: не язычеством ли потянуло. Но он управился с собой и выдал вторую, третью, четвертую порцию денег…
– А чего мне с этими акциями делать? – растерянно спросил диакон, рассматривая только что полученные из рук попа и ставшие ненужными цветастые «фантики».
– Ментам оставь. Для коллекции… – усмехнулся священник.
* * *
Когда приехала милиция, пробиться к храму оказалось просто невозможно. Люди стояли так плотно и были так возбуждены, что просить их разойтись было делом рискованным.
– Отец Василий! – нервно крикнул в мегафон забравшийся на крышу микроавтобуса Скобцов. – Прекратите это безобразие! Немедленно сверните вашу противозаконную деятельность и передайте валютные средства компетентным органам!
Священник приостановился и посмотрел в сторону начальника милиции. Народ стих. Стало так тихо, что было слышно, как прочищает сорванное горло начальник милиции. Священник медленно закатил правый рукав рясы по локоть, приподнял обнаженную руку и показал в сторону милицейского начальства широко известный международный жест.
– Вот тебе! – и продолжил работу.
* * *
Он обменивал акции на деньги до позднего вечера. Люди брали свои доллары, плача, уносили их домой и снова возвращались – чтобы вознести благодарственную молитву и помочь оставшимся поддерживать порядок и не допустить к храму стоящих поодаль представителей власти.
Конечно, «представители» сдались не сразу. К священнику еще обращались и обращались: начальник местных фээсбэшников, представитель районной депутатской Думы, прокурор района и даже – не выдержал, приехал – сам Медведев. Но все оказалось напрасным: после третьего мегафонного обращения отец Василий просто перестал обращать на них внимание.
Он еще не знал, что закончит лишь к полуночи. Он и понятия не имел, что последними в очереди к нему встанут помощник Медведева с бумажками на сумму двести тринадцать тысяч у.е. и начальник местной милиции Скобцов – за своими сорока тремя тысячами у.е. Он и близко не ведал, что еще три дня будет ждать, когда наконец явятся владельцы оставшихся акций на сумму тысячу триста долларов, и, так и не дождавшись, все-таки сдаст эти самые тысяча триста долларов в милицию… Он еще многого не знал.
Он просто смотрел, как один за другим падают на колени и истово молятся вчерашние сектанты и безбожники, и ясно осознавал, что прямо сейчас делает, может быть, самое главное дело в своей жизни.
Потому что блудные дети наконец-то возвращаются под отцовский кров.
И нет сейчас для него ничего важнее.