Страница:
На это письмо Коля ответил подробным посланием, где спокойно, без ревности и новых обвинений попытался объяснить Нате, что никого она не спасет, только окончательно погубит Феогноста. Сейчас тот еще в состоянии убедить себя, что все идет правильно: старая церковь разрушена и пресмыкается перед большевиками, испоганены храмы, осквернена литургия, и единственный способ сегодня сохранить веру - уйти в юродивые, в нищие духом. В ту веру, которая испокон века была близка народу, и там, в толще народа, шанс уцелеть, выжить у нее есть. Если же это ему не удастся, он умрет мучеником и своей смертью тоже послужит Христу. В общем, пока свести концы с концами, сказать себе, что он не сошел с пути, по которому решил идти в детстве, можно. Если же ты к нему поедешь, и он, который всегда тебя любил, поддастся соблазну - пойми, писал он Нате, ты для него самый настоящий соблазн, искушение дьявола во плоти, - через год-два он опомнится, поймет, что приобрел и что потерял, увидит, что хоть ты и рядом, он полный банкрот, тогда ни тебе, ни - главное, себе он предательства не простит. Ты думаешь, что едешь его спасти, а на самом деле погубишь.
У Коли был еще один, как ему казалось, решающий аргумент. Он написал ей, что Илья потому не настаивает, чтобы она ехала с ним в Ленинград, что именно он курирует в ГПУ отдел, который занимается церковью. Феогност по-прежнему опасен, и они надеются, что она, Ната, его нейтрализует. Никаких данных, подтверждающих Колины обвинения, у меня, Аня, нет, хотя, конечно, могло быть и так.
Когда Катя прочитала в Колином письме, что Ната едет в Сызрань, она вдруг подумала, что вот он, выход. Так все выглядело безнадежно, с юродством ничего не получается, назад путь тоже заказан. Синод уже не даст Феогносту вернуться на кафедру и вновь начать учить паству добру, сколько позволит власть - вести ее ко Христу, а потом, как и Сын Божий, принять мученический конец. Это был прямой и правильный путь, по нему и до Феогноста, и после пошли многие, а он неизвестно зачем погнался за химерой и вот теперь у разбитого корыта. Здесь, в Сызрани, полный тупик, ничем больше она отцу Феогносту помочь не может, ходит за ним, будто самая преданная нянька, и, по-видимому, ему это нужно, но это совсем не то, из чего может составиться жизнь такого человека, как отец Феогност.
Пусть лучше Ната заберет Феогноста из церкви, все равно это рано или поздно случится. Поженятся, заведут детей, Феогност будет кормить семью, станет, например, переводчиком, слог у него отличный и языков, древних и новых, он знает множество. Для всех это наверняка лучший выход.
Катя понимала, почему нервничает Коля: страх потерять Нату любого человека, а тем более такого непрочного, как Коля, мог свести с ума, но она считала, что тут все правильно - ведь изначально Ната была как бы при Федоре, а Коля ее увел, именно он уворовал чужое, сейчас же просто восстанавливается справедливость. В общем, ей тогда это показалось выходом, причем для всех, кроме Коли, хорошим. Но Коля большего и не заслуживал. Кроме того, Катя хорошо знала Нату, помнила, что Ната на полпути не останавливается, если уж она решила Колю бросить - бросит, сохранить ее у него нет ни малейшего шанса, и тут не важно, к кому она уйдет. И еще: Катя, зная Нату, очень боялась вставать у нее на пути. Ната умела все расколоть на такие мелкие кусочки, что потом никто и ничего не склеит. Вообще идеи у Коли были странные - просить ее, Катю, которую он бросил, оставил ради Наты, помочь Нату вернуть. Кроме прочего, здесь было редкое безразличие к ней, а ведь когда она первый раз прочитала в Колином письме, что Ната решила от него уйти, она на минуту подумала, что можно все вернуть, сыграть эту партию, как она и задумывалась, и что она будет Коле отличной женой, не хуже, чем была Феогносту помощницей.
Коля чуть не ежедневно продолжал бомбардировать ее письмами, где ничего не менялось, кроме названий населенных пунктов, и с иллюзиями Катя рассталась быстро. Было ясно, что Коле она не нужна, он не собирается делать ее своей женой и от нее, Кати, рожать детей. Начавшаяся история ее словно и не касается. Они играют втроем и принимать ее отнюдь не спешат. Она годится для одного - подавать мячи. Конечно, и сейчас помогать Нате она не собиралась, но и мешать ей не хотела. А Коля не унимался, пытался ей объяснить, что вот она, Ната - изменщица, сначала увела у Кати его, Колю, а теперь, когда Коля ей больше не нужен, хочет увести Феогноста. Катя с ним не спорила, но видела, что это ничего не меняет. И все же Коле в конце концов удалось превратить ее в свою союзницу, и тут ему очень помогли Натины письма. С их помощью он однажды нашел с Катей верный тон, и она сдалась.
Не помню уже, откуда, рассказывала Катя тетке, Коля написал письмо, где говорил, что все знает и все понимает, что он никогда не сомневался, что Феогносту сделаться юродивым, нищим духом будет неимоверно трудно, он другой, в нем чересчур много решительности, чересчур много гордости и знаний, умалиться до Божьего человека для него столь же тяжело, как верблюду пройти сквозь игольное ушко. Беда в том, что он хочет войти в юродивые благодаря своему напору, прорваться, взять крепость. Он с детства был такой, так жил и так понимал мир, и ему еще надо пройти через полную безнадежность, через немощь и слабость. Надо капитулировать по всем статьям, согласиться на все условия, все отдать и все потерять, будто тот же Иов. Лишь тогда он увидит Бога, как видит его юродивый, полюбит той же любовью, так же будет Его ждать и на Него уповать. Для тебя больше никого не должно остаться - один Бог, без мира, который Он для человека создал и куда его поместил. Феогносту это тяжелее, чем стать, например, красным комиссаром и с весельем и удалью усмирять непокорных басмачей.
Слова Коли о Феогносте, наверное, были правдой, во всяком случае, и Катя часто думала нечто похожее, но Коля ее убедил другим. Тут он, наоборот, работал против cебя, ведь если шансов опроститься у Феогноста нет, чего его держать - пусть лучше уходит в мир. Однажды, из Сызрани отвечая Коле, Катя, хоть и уклончиво, написала, что, судя по всему, у него с Натой ничего хорошего не получилось, вряд ли получится и дальше; оба они неплохо знают Нату: подобные решения, не обдумав, она не принимает, а если решилась, ее не остановишь. Коля ей ответил, что суть не в нем: станет Ната его ждать или не станет, в любом случае он вернется в Москву не раньше, чем через три-четыре года, как ни посмотри, - через вечность. Да и его бывший друг Илья Спирин Нате все равно что муж, они давно живут вместе в их старой квартире на Полянке. Главное же, стоит Спирину пальчиком шевельнуть, и он, Коля, труп. Вряд ли Ната любит Илью, скорее, просто ей было не на что жить, я, каялся Коля, ей ничего не оставил: "В нынешние времена, с грудной дочкой на руках, а ей ни есть, ни одеться не во что. В общем, - продолжал он, - я Нату ни в чем не виню, и дело не в моей ревности, не в моем, как ты пишешь, собственническом инстинкте, а в Феогносте". Он, Коля, не сомневается, что сейчас, в 1930 году, увидев Нату, а она, если судить по фотографиям, что он с собой носит, родив, только похорошела, стала мягче, женственней, прежней угловатости в ней теперь днем с огнем не сыщешь, так вот, он уверен, что Феогност не устоит. Снимет клобук и пойдет туда, куда она позовет. Но они с Катей знают, Ната слабаков не любит.
Сейчас, когда ей некуда податься, когда она мечется между ним и чекистом, Ната вдруг вспомнила про Феогноста, какой он сильный, красивый, уверенный в себе, недаром все говорили, что они замечательная пара, а потом он объявил, что уходит в монастырь. Она вспомнила Феогноста, и ей почудилось, что с его помощью она сразу развяжется и с чекистом, которого она никогда не любила и живет с которым лишь ради нужды, и с ним, с Колей, который оставил ее одну с ребенком, в сущности, бросил и погнался за немыслимым фантомом. Но потом она разберется, она быстро во всем разберется и увидит Феогноста другими глазами. Пока по-прежнему он для нее герой, рыцарь без страха и упрека, а тут она поймет, что Феогност обыкновенный неудачник. Судьба играла с ним в поддавки, была настоящей золотой рыбкой - шутка ли, в двадцать девять лет иерарх русской православной церкви, и вот ничего нет, ушло сквозь пальцы. И не потому он упустил кафедру, что был глуп, а потому, что струсил, испугался. Дальше экзотика - юродство, но и здесь результат не лучше. Теперь он возвращается к Нате. А что он умеет? Что может? Как будет зарабатывать деньги? Кормить семью? На что ее, Нату, с девочкой содержать? Оба очень скоро поймут, что жестоко обмануты, и винить будут друг друга.
С юродством он еще может себе объяснить, что истинное христианство уцелело лишь здесь, лишь сюда власть не успела добраться. И добравшись, выгадает немного, ничего юродивым не надо, за жизнь они не держатся, их и поймать, подцепить не за что. А тут Феогност спасение меняет на Натину постель. Но вожделенная Ната разве та, что была? Прошло столько лет. Прожили они их по-разному и разошлись далеко-далеко. Он молился, думал о вечном, она рожала, меняла любовников, пыталась выжить, и вот он, Коля, руку дает на отсечение: года не пройдет, а они в кровь разругаются.
В общем, он Кате объяснил то, что она и сама понимала, прямо на пальцах показал, что для Феогноста Ната - не выход. По сравнению с Натой нынешняя их жизнь - цветочки. Да и с юродством - не конец; что Феогност не может попасть в колею, стать в их мире своим, - это испытание, его проверяют на прочность. Юродство - тяжкий крест, и тот, кто его благословил, должен убедиться, что он не соскочит с подножки. Так что он, Коля, не исключает, что однажды Феогност то, о чем мечтает, получит. Если же отдать его Нате, она прямо за руку приведет его туда, где ничего другого, как покончить с собой, ему не останется.
Следующее Колино письмо датировано 11 июля, и оно, очевидно, продолжение предыдущего. Он почувствовал в Катином настроении перелом и пытается развить успех. Явно имея в виду самоубийство Феогноста, он пишет: "Именно к этому ты, Катя, его и толкаешь, именно по этому пути ему, христианину, позволяешь идти. Помни, отпустишь Феогноста, во всем, что дальше, виновата будешь ты. И не объясняй потом, что ничего не знала, ни о чем не догадывалась. Больше тебе так не оправдаться". Что Коля прав, Катя теперь понимала ясно, ясно ей было и то, что новый грех она брать на себя не согласна.
Ната последние два месяца только и писала, что приедет в Сызрань и они впервые за многие годы увидятся, вволю наговорятся. Она писала, что с отцом Феогностом ей надо посоветоваться насчет своей жизни, с Колей у них неладно, да и разве могло быть по-другому, когда он, едва обвенчавшись, ее, беременную, фактически бросил. Она соломенная вдова, и ей нужен совет или даже разрешение, которое один отец Феогност и может дать. Обычно Ната звала Феогноста, как и раньше, Федей; подготовленная Колей Катя поняла, что перемена не случайна, надо быть настороже.
15 июля Катя получила очередное письмо, из него следовало, что Ната хочет приехать в Сызрань меньше чем через две недели, в конце месяца. В письме Ната впервые спрашивала их с Феогностом почтовый адрес, раньше они переписывались только через знакомых. У Феогноста в Сызрани жили две старые, еще с Нижнего, прихожанки, простые женщины, которые ничьего внимания привлечь не могли, на их имена и писала Ната. На письмо сестры Катя дипломатично ответила, что они сидят на чемоданах, со дня на день должны переехать, но куда, точно неизвестно, есть несколько вариантов, и какой лучше, они не решили, так что в их нынешнем адресе толку мало. И тут же, чтобы Ната ничего не заподозрила, приписала, что если сестра телеграммой сообщит день приезда и номер поезда, она, Катя, встретит ее на вокзале.
В тот же день она отправила открытку Коле, где было, что, во-первых, он полностью ее убедил, а во-вторых, что Ната скоро приезжает в Сызрань. Она, Катя, обещала ее встретить и очень надеется, что встретит не одна, а вместе с Колей. Еще она написала, что хочет отвезти Нату в одну из городских гостиниц и там постарается объяснить то, что ей, Кате, успел объяснить Коля. Точной даты Натиного приезда она, к сожалению, не знает, выяснит - сразу пошлет Коле телеграмму. В связи с этим ей хотя бы примерно надо знать его маршрут, в частности, где он в ближайшее время собирается останавливаться. На Катину открытку Коля ответил, что почта работает плохо, он боится опоздать и без всякой телеграммы через десять дней выезжает в Сызрань. В итоге в город он попал за три дня до Наты и поселился в дешевой и грязной гостинице, которая называлась "Ахтуба". Туда же Катя прямо с вокзала потом привезла и Нату.
На приезд Коли Катя очень ставила. Увидеть его Ната могла ожидать меньше всего, встреча с Колей должна была сбить ее, лишить уверенности. 28 июля так и получилось. Едва Ната с девочкой вышла из поезда, к ней бросилась Катя, а следом, чуть поотстав, вывихнувший ногу в поезде Коля. Фигурой Коля походил на Феогноста и близорукая Ната, естественно, обозналась, оставив корзинку, она, радостная, что-то крича, к ним побежала и только уже обнявшись с Катей, узнала мужа. К этому готова она не была. В Москве она не сомневалась в своем праве на Феогноста, в том, что как бы ни сопротивлялась Катя, его увезет, но встреча с Колей разбила ее в пух и прах.
На вокзале Катя ей сказала, что они живут в крохотной комнатушке у хозяев, которые относятся к ним с большим подозрением, и появление молодой и красивой женщины окончательно разрушит репутацию Феогноста; дальше Ната, не сопротивляясь, дала увезти себя в гостиницу. Правда, пока они ехали на извозчике в "Ахтубу", где для нее был снят номер, у Наты достало выдержки улыбаться, шутить, делать вид, что она всему поверила.
Ната знала свою силу; еще когда Феогност в первый раз всерьез заговорил о монашестве, она, которая давно колебалась, но на людях поддакивала, видела: если она не захочет, ни в какой монастырь Феогност не пойдет. Однако влечение Феогноста к церкви ее пугало, она никого ни с кем не хотела делить, а еще больше не желала упреков, что вот она, помешав, погубила ему жизнь. Ната была сильнее церкви, но понимала ее плохо и оттого соперничать с ней не хотела. Убедившись, что Феогност и вправду привязан к Богу, она легко его отпустила. Она вообще была плоть от плоти жизни, и идеи, учреждения, от жизни далекие, ее раздражали. Выйдя из детства, она сторонилась их чисто интуитивно, будто боялась заразиться. Поэтому и с Колей, едва увидев, что братья больны чем-то схожим, она рассталась без колебаний.
Бог, коммунизм, другие идеи казались Нате странным смешением детских болезней и детских же игр. Феогност и Коля заигрались и отстали; теперь, узнав из Катиных писем, что Феогност к церкви поостыл и, значит, выздоравливает, она решила, что время его забрать пришло.
В "Ахтубе" то Катя и Коля вдвоем, когда Натина дочка спала, то Коля в одиночку - девочка, ни разу в жизни его не видя, опасалась чужого, незнакомого мужчину, и стоило ему подойти, кидалась в рев, - пять дней подряд непрерывно Нату обрабатывали. Они и на минуту не оставляли ее одну. Катя боялась, что, как разыскал ее и Феогноста Коля, сумеет это сделать и Ната. Или, того проще, их почтовым адресом ее легко мог снабдить Илья. Пару раз Ната и вправду пыталась выйти, но они заперли изнутри дверь и демонстративно выкинули ключ в окно.
В начале, когда еще не было страшно, Ната что-то сказала им про игру, и они оба за ее слова ухватились, принялись убеждать, что нет, детство не кончилось, игра продолжается и им не наскучила. Да, Феогносту сейчас трудно, никто ничего скрывать от нее не собирается, но без того, что она называет игрой, ни он, Коля, ни Феогност своей жизни не мыслят. Если Ната скажет: или я, или игра, - они, конечно, выберут Нату, потому что оба с детства безнадежно в нее влюблены, они успокоят себя, что условие не настоящее, оно как бы понарошку: согласишься - у тебя и Ната и игра, а когда окажется, что пути назад нет, они ей не простят.
Повторяя это раз за разом почти без вариаций и на один голос, они выкручивали ей руки все пять сызранских дней, а на шестой, так и не дав увидеться с Феогностом, снова отвезли на вокзал и отправили обратно в Москву. В "Ахтубе" был какой-то сумасшедший дом, позже, сколько она ни пыталась те дни разделить, хоть что-нибудь восстановить, сумела вспомнить лишь три случая, когда поток прерывался. Два были связаны с Колей. Однажды он - Нате показалось, что явно согласовав с Катей, - на правах мужа вознамерился провести с ней ночь. Возможно, Колина попытка остаться с Натой наедине объяснялась ее собственным письмом, которое он получил полугодом раньше. Среди прочего Ната в нем писала: "Колюша, рыженький мой (в общем и целом), бородатый и очень любимый! Только что получила твое письмо и отвечаю по "горячим следам". Я тебя очень люблю. Прими как данность и запомни - за это не надо бороться. Но и губить тоже не надо. Разводиться с тобой я не хочу. Это тоже данность. И не потому, что ты спасаешь Россию. Конечно, если спасешь, я буду рада, но и тогда твой успех будет для меня приятным дополнением, не больше". Через страницу: "Повторяю, я очень-очень тебя люблю и страшно скучаю. Пишу, а у меня прямо ноги сводит. Я так хочу к тебе прижаться, так всего тебя хочу. Сколько мне еще ждать? Я не могу так долго".
То ее давнее письмо в нем, очевидно, засело, и он думал, что, останься они вдвоем, она о Феогносте забудет. Он часто вставлял в разговор, что вот он впервые видит вместе ее и свою дочь и что, хотя когда-то он дал обет, пока не дойдет до Владивостока, не иметь дело с женщиной, в сущности, его обет никому не нужен, и как было бы хорошо им втроем отпустить друг другу обиды и недельку здесь пожить. Но Ната отвергла его с редкой брезгливостью, и он легко подчинился, сделал вид, что пошутил. Второй раз - они уже собирались ехать на вокзал, и вдруг Коля устроил безобразную сцену, кричал, что он первый раз в жизни увидел собственную дочь и даже ни разу с ней не поиграл, "Ахтубу" он Нате не простит. Но истории с Колей были, конечно, ерундой, милыми чудачествами по сравнению с тем, что сотворила тогда тихая Катя.
Колина мировая была отвергнута на четвертые сутки вечером. Так и так к утру пятого дня стало ясно, что ни Катю, ни Колю Ната не услышит, будет сидеть в Сызрани столько, сколько понадобится. По той уверенности, с какой Ната держалась, и Коля и Катя поняли: где живет Феогност, она знает, если же Катя его перевезет, с помощью ГПУ Ната разыщет его и там.
Рассудив, что ситуация тупиковая, Катя тем же утром надолго ушла из гостиницы. Ната, хоть и была измучена четырьмя сутками непрерывного выяснения отношений, еще когда Катя надевала кофту, почему-то насторожилась и потом все время, пока ее не было, буквально не находила себе места. Возможно, дело было в том, что раньше сдуру Катя проговорилась, что и в Сызрани ее с Феогностом таскают на допросы. Конечно, не столь активно, как в Нижнем, но ходить приходится. ГПУ и сейчас не прочь Феогноста посадить, однако весь последний год они почти ни с кем не общаются, Феогност живет анахоретом, по месяцу и больше не выходит из дома, и добыть на него показания не удается.
Кати не было до позднего вечера. Вернулась она совсем бледной и сказала, что Феогност арестован. Кто-то из их старых знакомых на него донес. У отца Феогноста нынешний арест - второй, следователь считает его закоренелым рецидивистом и уверен, что добьется расстрельного приговора.
Услышав, что сказала Катя, Ната растерялась, села на стул, который стоял рядом, и принялась громко, будто ребенок, рыдать. Они все, все трое, были этим известием ошарашены, но Катя не плакала, просто стояла бледная у окна и смотрела на улицу. А потом слезы у Наты кончились, она вдруг вскочила и бросилась к Кате, крича: а ведь это ты, ты, сука, дала на него показания. Это ты решила, пусть лучше его расстреляют, только бы мне не отдать. Катя принялась клясться, что нет, что Ната несет бред, но даже на взгляд Коли, который очень хотел ей верить, защищалась суетливо и неубедительно. Еще хуже, что скоро она решила, что на ругань надо отвечать руганью, и стала кричать Нате: так будет мучеником, святым, а то год в твоей койке побарахтается, чекистская проблядушка, и руки на себя наложит!
Новый довод лишь подтвердил Натины подозрения, и Коля понял, что сестры вот-вот друг в друга вцепятся. Надо было их как-то остановить, и тут его осенило: бросьте, крикнул он обеим, тебе здесь, Катя, делать больше нечего, ну и иди себе с Богом, дала ты на Феогноста показания или не дала, разницы уже нет, а ты, повернулся он к Нате, первым же поездом езжай в Москву, кидайся к своему Илье в ноги, вдруг он и поможет?
Его слова их угомонили, Ната сразу уверилась, что не тем, так другим способом призвана спасти Феогноста, в свою очередь и Катя тоже теперь смотрела на нее молитвенными глазами. Вообще, если вспомнить, что и он, Коля, спасая брату жизнь, собственную жену подкладывал под ненавистного любовника, сцена была, конечно, карикатурная. Все они были перед Феогностом виноваты, все считали, что его предали, раньше, как Коля и Ната, сейчас, как Катя, а тут нашлось, чем покрыть грех. Будто играющие дети, они решили начать заново.
Следующим утром Ната уехала в Москву, и если исходить из обвинения, приговор, спустя месяц вынесенный в Сызрани, оказался мягким. (Годом позже была еще одна попытка добиться для Феогноста расстрела, но и она не удалась.) Прокурор был происшедшим откровенно недоволен, и ясно, что без вмешательства Ильи здесь не обошлось. Коля через пять дней возвратился в Гутарово, где был прерван его агитпоход по России, и пошел дальше к Владивостоку. Даже Натина переписка с Катей возобновилась немного погодя.
Пока Феогност находился в местном следственном изоляторе и потом еще два месяца, когда он, получив пять лет строгого режима, дожидался этапа, Катя, если не дежурила в больнице, с утра до позднего вечера собирала передачи, стояла в бесконечных тюремных очередях, пыталась добыть деньги на хорошего, понимающего в церковных делах адвоката - он приехал из Москвы, и она перед каждым судебным заседанием часами обговаривала с ним, как лучше выстроить защиту. Однако больше она надеялась не на адвоката, ей до последнего казалось, что есть шанс, что сызранские врачи, вслед за нижегородскими, признают Феогноста невменяемым. Но с сумасшествием ничего не вышло, и она стала просить Бога, чтобы Феогност получил не тюремный срок (о расстреле она даже не желала думать), а был отправлен в инвалидный лагерь. Она бы устроилась в нем работать вольнонаемной, и он и в лагере был бы с ней рядом.
5 октября Феогноста увезли и бесконечная беготня в одночасье оборвалась. Впервые за четыре года оставшись без Феогноста, Катя вдруг поняла, что он, в сущности, был ее жизнью. Ничего своего в ней давно не осталось, все было занято им. Теперь она чувствовала, что ее будто выпотрошили, во всяком случае, именно этим словом пользовалась московская приятельница, когда рассказывала про аборт. У Кати вдруг открылся десяток самых разных болячек. При первой возможности она уволилась из больницы и чуть не до середины дня лежала в постели: болела голова, ломило спину, не было сил встать. Раньше она любила говорить, что хоть внешне и неказиста, она из тех, на ком воду возят, спасибо родителям, загнать ее трудно; как ни устала, уж, кажется, руки поднять не может - ляжет, вздремнет полчаса, и снова будто огурчик, а тут, без Феогноста, превратилась в инвалида.
Так, то неизвестно от чего лечась, то просто мучаясь, она провалялась в постели до Рождественского поста, когда в Сызрань приехала одна их знакомая по Нижнему и сказала, что у нее к Кате дело. Один крупный военный в Ленинграде, у которого только что родился ребенок, мальчик, ищет няньку. Она свояченица его жены, ее он и попросил найти женщину, которой они могли бы полностью доверять. Сложность в том, что он с женой уезжает в командировку, причем долгую, на несколько месяцев или даже на год. Туда, куда их посылают, ребенка с собой не возьмешь, и родителям нужна, в сущности, не нянька, а настоящая мать. Сама она заниматься младенцем не в состоянии, у нее тяжелый порок сердца и подобные нагрузки не выдержать.
Закончив предисловие, она принялась объяснять Кате, что давно ее знает, что Катино медицинское образование - огромный плюс, вдобавок она видела, как та ходила за отцом Феогностом, в общем, она не сомневается, что хоть целую Россию обойди, никого лучше Кати не найдешь. Выслушав ее, Катя ответила, что, кажется, она догадывается, где служит военный, и не приходит ли свояченице в голову, что для их семьи она - человек до крайности неблагонадежный - подходит мало. Когда на свет Божий выйдет, кто она, военному не поздоровится. Но женщина ее успокоила, что на сей счет уже с зятем говорила, и он сказал, что на всякий случай через день перезвонит, хотя убежден, что проблем не будет. Для нее же то, что Катя связана с Феогностом, дополнительная рекомендация. На следующий день зять и вправду подтвердил, что все в порядке, возражений ни у кого нет.
У Коли был еще один, как ему казалось, решающий аргумент. Он написал ей, что Илья потому не настаивает, чтобы она ехала с ним в Ленинград, что именно он курирует в ГПУ отдел, который занимается церковью. Феогност по-прежнему опасен, и они надеются, что она, Ната, его нейтрализует. Никаких данных, подтверждающих Колины обвинения, у меня, Аня, нет, хотя, конечно, могло быть и так.
Когда Катя прочитала в Колином письме, что Ната едет в Сызрань, она вдруг подумала, что вот он, выход. Так все выглядело безнадежно, с юродством ничего не получается, назад путь тоже заказан. Синод уже не даст Феогносту вернуться на кафедру и вновь начать учить паству добру, сколько позволит власть - вести ее ко Христу, а потом, как и Сын Божий, принять мученический конец. Это был прямой и правильный путь, по нему и до Феогноста, и после пошли многие, а он неизвестно зачем погнался за химерой и вот теперь у разбитого корыта. Здесь, в Сызрани, полный тупик, ничем больше она отцу Феогносту помочь не может, ходит за ним, будто самая преданная нянька, и, по-видимому, ему это нужно, но это совсем не то, из чего может составиться жизнь такого человека, как отец Феогност.
Пусть лучше Ната заберет Феогноста из церкви, все равно это рано или поздно случится. Поженятся, заведут детей, Феогност будет кормить семью, станет, например, переводчиком, слог у него отличный и языков, древних и новых, он знает множество. Для всех это наверняка лучший выход.
Катя понимала, почему нервничает Коля: страх потерять Нату любого человека, а тем более такого непрочного, как Коля, мог свести с ума, но она считала, что тут все правильно - ведь изначально Ната была как бы при Федоре, а Коля ее увел, именно он уворовал чужое, сейчас же просто восстанавливается справедливость. В общем, ей тогда это показалось выходом, причем для всех, кроме Коли, хорошим. Но Коля большего и не заслуживал. Кроме того, Катя хорошо знала Нату, помнила, что Ната на полпути не останавливается, если уж она решила Колю бросить - бросит, сохранить ее у него нет ни малейшего шанса, и тут не важно, к кому она уйдет. И еще: Катя, зная Нату, очень боялась вставать у нее на пути. Ната умела все расколоть на такие мелкие кусочки, что потом никто и ничего не склеит. Вообще идеи у Коли были странные - просить ее, Катю, которую он бросил, оставил ради Наты, помочь Нату вернуть. Кроме прочего, здесь было редкое безразличие к ней, а ведь когда она первый раз прочитала в Колином письме, что Ната решила от него уйти, она на минуту подумала, что можно все вернуть, сыграть эту партию, как она и задумывалась, и что она будет Коле отличной женой, не хуже, чем была Феогносту помощницей.
Коля чуть не ежедневно продолжал бомбардировать ее письмами, где ничего не менялось, кроме названий населенных пунктов, и с иллюзиями Катя рассталась быстро. Было ясно, что Коле она не нужна, он не собирается делать ее своей женой и от нее, Кати, рожать детей. Начавшаяся история ее словно и не касается. Они играют втроем и принимать ее отнюдь не спешат. Она годится для одного - подавать мячи. Конечно, и сейчас помогать Нате она не собиралась, но и мешать ей не хотела. А Коля не унимался, пытался ей объяснить, что вот она, Ната - изменщица, сначала увела у Кати его, Колю, а теперь, когда Коля ей больше не нужен, хочет увести Феогноста. Катя с ним не спорила, но видела, что это ничего не меняет. И все же Коле в конце концов удалось превратить ее в свою союзницу, и тут ему очень помогли Натины письма. С их помощью он однажды нашел с Катей верный тон, и она сдалась.
Не помню уже, откуда, рассказывала Катя тетке, Коля написал письмо, где говорил, что все знает и все понимает, что он никогда не сомневался, что Феогносту сделаться юродивым, нищим духом будет неимоверно трудно, он другой, в нем чересчур много решительности, чересчур много гордости и знаний, умалиться до Божьего человека для него столь же тяжело, как верблюду пройти сквозь игольное ушко. Беда в том, что он хочет войти в юродивые благодаря своему напору, прорваться, взять крепость. Он с детства был такой, так жил и так понимал мир, и ему еще надо пройти через полную безнадежность, через немощь и слабость. Надо капитулировать по всем статьям, согласиться на все условия, все отдать и все потерять, будто тот же Иов. Лишь тогда он увидит Бога, как видит его юродивый, полюбит той же любовью, так же будет Его ждать и на Него уповать. Для тебя больше никого не должно остаться - один Бог, без мира, который Он для человека создал и куда его поместил. Феогносту это тяжелее, чем стать, например, красным комиссаром и с весельем и удалью усмирять непокорных басмачей.
Слова Коли о Феогносте, наверное, были правдой, во всяком случае, и Катя часто думала нечто похожее, но Коля ее убедил другим. Тут он, наоборот, работал против cебя, ведь если шансов опроститься у Феогноста нет, чего его держать - пусть лучше уходит в мир. Однажды, из Сызрани отвечая Коле, Катя, хоть и уклончиво, написала, что, судя по всему, у него с Натой ничего хорошего не получилось, вряд ли получится и дальше; оба они неплохо знают Нату: подобные решения, не обдумав, она не принимает, а если решилась, ее не остановишь. Коля ей ответил, что суть не в нем: станет Ната его ждать или не станет, в любом случае он вернется в Москву не раньше, чем через три-четыре года, как ни посмотри, - через вечность. Да и его бывший друг Илья Спирин Нате все равно что муж, они давно живут вместе в их старой квартире на Полянке. Главное же, стоит Спирину пальчиком шевельнуть, и он, Коля, труп. Вряд ли Ната любит Илью, скорее, просто ей было не на что жить, я, каялся Коля, ей ничего не оставил: "В нынешние времена, с грудной дочкой на руках, а ей ни есть, ни одеться не во что. В общем, - продолжал он, - я Нату ни в чем не виню, и дело не в моей ревности, не в моем, как ты пишешь, собственническом инстинкте, а в Феогносте". Он, Коля, не сомневается, что сейчас, в 1930 году, увидев Нату, а она, если судить по фотографиям, что он с собой носит, родив, только похорошела, стала мягче, женственней, прежней угловатости в ней теперь днем с огнем не сыщешь, так вот, он уверен, что Феогност не устоит. Снимет клобук и пойдет туда, куда она позовет. Но они с Катей знают, Ната слабаков не любит.
Сейчас, когда ей некуда податься, когда она мечется между ним и чекистом, Ната вдруг вспомнила про Феогноста, какой он сильный, красивый, уверенный в себе, недаром все говорили, что они замечательная пара, а потом он объявил, что уходит в монастырь. Она вспомнила Феогноста, и ей почудилось, что с его помощью она сразу развяжется и с чекистом, которого она никогда не любила и живет с которым лишь ради нужды, и с ним, с Колей, который оставил ее одну с ребенком, в сущности, бросил и погнался за немыслимым фантомом. Но потом она разберется, она быстро во всем разберется и увидит Феогноста другими глазами. Пока по-прежнему он для нее герой, рыцарь без страха и упрека, а тут она поймет, что Феогност обыкновенный неудачник. Судьба играла с ним в поддавки, была настоящей золотой рыбкой - шутка ли, в двадцать девять лет иерарх русской православной церкви, и вот ничего нет, ушло сквозь пальцы. И не потому он упустил кафедру, что был глуп, а потому, что струсил, испугался. Дальше экзотика - юродство, но и здесь результат не лучше. Теперь он возвращается к Нате. А что он умеет? Что может? Как будет зарабатывать деньги? Кормить семью? На что ее, Нату, с девочкой содержать? Оба очень скоро поймут, что жестоко обмануты, и винить будут друг друга.
С юродством он еще может себе объяснить, что истинное христианство уцелело лишь здесь, лишь сюда власть не успела добраться. И добравшись, выгадает немного, ничего юродивым не надо, за жизнь они не держатся, их и поймать, подцепить не за что. А тут Феогност спасение меняет на Натину постель. Но вожделенная Ната разве та, что была? Прошло столько лет. Прожили они их по-разному и разошлись далеко-далеко. Он молился, думал о вечном, она рожала, меняла любовников, пыталась выжить, и вот он, Коля, руку дает на отсечение: года не пройдет, а они в кровь разругаются.
В общем, он Кате объяснил то, что она и сама понимала, прямо на пальцах показал, что для Феогноста Ната - не выход. По сравнению с Натой нынешняя их жизнь - цветочки. Да и с юродством - не конец; что Феогност не может попасть в колею, стать в их мире своим, - это испытание, его проверяют на прочность. Юродство - тяжкий крест, и тот, кто его благословил, должен убедиться, что он не соскочит с подножки. Так что он, Коля, не исключает, что однажды Феогност то, о чем мечтает, получит. Если же отдать его Нате, она прямо за руку приведет его туда, где ничего другого, как покончить с собой, ему не останется.
Следующее Колино письмо датировано 11 июля, и оно, очевидно, продолжение предыдущего. Он почувствовал в Катином настроении перелом и пытается развить успех. Явно имея в виду самоубийство Феогноста, он пишет: "Именно к этому ты, Катя, его и толкаешь, именно по этому пути ему, христианину, позволяешь идти. Помни, отпустишь Феогноста, во всем, что дальше, виновата будешь ты. И не объясняй потом, что ничего не знала, ни о чем не догадывалась. Больше тебе так не оправдаться". Что Коля прав, Катя теперь понимала ясно, ясно ей было и то, что новый грех она брать на себя не согласна.
Ната последние два месяца только и писала, что приедет в Сызрань и они впервые за многие годы увидятся, вволю наговорятся. Она писала, что с отцом Феогностом ей надо посоветоваться насчет своей жизни, с Колей у них неладно, да и разве могло быть по-другому, когда он, едва обвенчавшись, ее, беременную, фактически бросил. Она соломенная вдова, и ей нужен совет или даже разрешение, которое один отец Феогност и может дать. Обычно Ната звала Феогноста, как и раньше, Федей; подготовленная Колей Катя поняла, что перемена не случайна, надо быть настороже.
15 июля Катя получила очередное письмо, из него следовало, что Ната хочет приехать в Сызрань меньше чем через две недели, в конце месяца. В письме Ната впервые спрашивала их с Феогностом почтовый адрес, раньше они переписывались только через знакомых. У Феогноста в Сызрани жили две старые, еще с Нижнего, прихожанки, простые женщины, которые ничьего внимания привлечь не могли, на их имена и писала Ната. На письмо сестры Катя дипломатично ответила, что они сидят на чемоданах, со дня на день должны переехать, но куда, точно неизвестно, есть несколько вариантов, и какой лучше, они не решили, так что в их нынешнем адресе толку мало. И тут же, чтобы Ната ничего не заподозрила, приписала, что если сестра телеграммой сообщит день приезда и номер поезда, она, Катя, встретит ее на вокзале.
В тот же день она отправила открытку Коле, где было, что, во-первых, он полностью ее убедил, а во-вторых, что Ната скоро приезжает в Сызрань. Она, Катя, обещала ее встретить и очень надеется, что встретит не одна, а вместе с Колей. Еще она написала, что хочет отвезти Нату в одну из городских гостиниц и там постарается объяснить то, что ей, Кате, успел объяснить Коля. Точной даты Натиного приезда она, к сожалению, не знает, выяснит - сразу пошлет Коле телеграмму. В связи с этим ей хотя бы примерно надо знать его маршрут, в частности, где он в ближайшее время собирается останавливаться. На Катину открытку Коля ответил, что почта работает плохо, он боится опоздать и без всякой телеграммы через десять дней выезжает в Сызрань. В итоге в город он попал за три дня до Наты и поселился в дешевой и грязной гостинице, которая называлась "Ахтуба". Туда же Катя прямо с вокзала потом привезла и Нату.
На приезд Коли Катя очень ставила. Увидеть его Ната могла ожидать меньше всего, встреча с Колей должна была сбить ее, лишить уверенности. 28 июля так и получилось. Едва Ната с девочкой вышла из поезда, к ней бросилась Катя, а следом, чуть поотстав, вывихнувший ногу в поезде Коля. Фигурой Коля походил на Феогноста и близорукая Ната, естественно, обозналась, оставив корзинку, она, радостная, что-то крича, к ним побежала и только уже обнявшись с Катей, узнала мужа. К этому готова она не была. В Москве она не сомневалась в своем праве на Феогноста, в том, что как бы ни сопротивлялась Катя, его увезет, но встреча с Колей разбила ее в пух и прах.
На вокзале Катя ей сказала, что они живут в крохотной комнатушке у хозяев, которые относятся к ним с большим подозрением, и появление молодой и красивой женщины окончательно разрушит репутацию Феогноста; дальше Ната, не сопротивляясь, дала увезти себя в гостиницу. Правда, пока они ехали на извозчике в "Ахтубу", где для нее был снят номер, у Наты достало выдержки улыбаться, шутить, делать вид, что она всему поверила.
Ната знала свою силу; еще когда Феогност в первый раз всерьез заговорил о монашестве, она, которая давно колебалась, но на людях поддакивала, видела: если она не захочет, ни в какой монастырь Феогност не пойдет. Однако влечение Феогноста к церкви ее пугало, она никого ни с кем не хотела делить, а еще больше не желала упреков, что вот она, помешав, погубила ему жизнь. Ната была сильнее церкви, но понимала ее плохо и оттого соперничать с ней не хотела. Убедившись, что Феогност и вправду привязан к Богу, она легко его отпустила. Она вообще была плоть от плоти жизни, и идеи, учреждения, от жизни далекие, ее раздражали. Выйдя из детства, она сторонилась их чисто интуитивно, будто боялась заразиться. Поэтому и с Колей, едва увидев, что братья больны чем-то схожим, она рассталась без колебаний.
Бог, коммунизм, другие идеи казались Нате странным смешением детских болезней и детских же игр. Феогност и Коля заигрались и отстали; теперь, узнав из Катиных писем, что Феогност к церкви поостыл и, значит, выздоравливает, она решила, что время его забрать пришло.
В "Ахтубе" то Катя и Коля вдвоем, когда Натина дочка спала, то Коля в одиночку - девочка, ни разу в жизни его не видя, опасалась чужого, незнакомого мужчину, и стоило ему подойти, кидалась в рев, - пять дней подряд непрерывно Нату обрабатывали. Они и на минуту не оставляли ее одну. Катя боялась, что, как разыскал ее и Феогноста Коля, сумеет это сделать и Ната. Или, того проще, их почтовым адресом ее легко мог снабдить Илья. Пару раз Ната и вправду пыталась выйти, но они заперли изнутри дверь и демонстративно выкинули ключ в окно.
В начале, когда еще не было страшно, Ната что-то сказала им про игру, и они оба за ее слова ухватились, принялись убеждать, что нет, детство не кончилось, игра продолжается и им не наскучила. Да, Феогносту сейчас трудно, никто ничего скрывать от нее не собирается, но без того, что она называет игрой, ни он, Коля, ни Феогност своей жизни не мыслят. Если Ната скажет: или я, или игра, - они, конечно, выберут Нату, потому что оба с детства безнадежно в нее влюблены, они успокоят себя, что условие не настоящее, оно как бы понарошку: согласишься - у тебя и Ната и игра, а когда окажется, что пути назад нет, они ей не простят.
Повторяя это раз за разом почти без вариаций и на один голос, они выкручивали ей руки все пять сызранских дней, а на шестой, так и не дав увидеться с Феогностом, снова отвезли на вокзал и отправили обратно в Москву. В "Ахтубе" был какой-то сумасшедший дом, позже, сколько она ни пыталась те дни разделить, хоть что-нибудь восстановить, сумела вспомнить лишь три случая, когда поток прерывался. Два были связаны с Колей. Однажды он - Нате показалось, что явно согласовав с Катей, - на правах мужа вознамерился провести с ней ночь. Возможно, Колина попытка остаться с Натой наедине объяснялась ее собственным письмом, которое он получил полугодом раньше. Среди прочего Ната в нем писала: "Колюша, рыженький мой (в общем и целом), бородатый и очень любимый! Только что получила твое письмо и отвечаю по "горячим следам". Я тебя очень люблю. Прими как данность и запомни - за это не надо бороться. Но и губить тоже не надо. Разводиться с тобой я не хочу. Это тоже данность. И не потому, что ты спасаешь Россию. Конечно, если спасешь, я буду рада, но и тогда твой успех будет для меня приятным дополнением, не больше". Через страницу: "Повторяю, я очень-очень тебя люблю и страшно скучаю. Пишу, а у меня прямо ноги сводит. Я так хочу к тебе прижаться, так всего тебя хочу. Сколько мне еще ждать? Я не могу так долго".
То ее давнее письмо в нем, очевидно, засело, и он думал, что, останься они вдвоем, она о Феогносте забудет. Он часто вставлял в разговор, что вот он впервые видит вместе ее и свою дочь и что, хотя когда-то он дал обет, пока не дойдет до Владивостока, не иметь дело с женщиной, в сущности, его обет никому не нужен, и как было бы хорошо им втроем отпустить друг другу обиды и недельку здесь пожить. Но Ната отвергла его с редкой брезгливостью, и он легко подчинился, сделал вид, что пошутил. Второй раз - они уже собирались ехать на вокзал, и вдруг Коля устроил безобразную сцену, кричал, что он первый раз в жизни увидел собственную дочь и даже ни разу с ней не поиграл, "Ахтубу" он Нате не простит. Но истории с Колей были, конечно, ерундой, милыми чудачествами по сравнению с тем, что сотворила тогда тихая Катя.
Колина мировая была отвергнута на четвертые сутки вечером. Так и так к утру пятого дня стало ясно, что ни Катю, ни Колю Ната не услышит, будет сидеть в Сызрани столько, сколько понадобится. По той уверенности, с какой Ната держалась, и Коля и Катя поняли: где живет Феогност, она знает, если же Катя его перевезет, с помощью ГПУ Ната разыщет его и там.
Рассудив, что ситуация тупиковая, Катя тем же утром надолго ушла из гостиницы. Ната, хоть и была измучена четырьмя сутками непрерывного выяснения отношений, еще когда Катя надевала кофту, почему-то насторожилась и потом все время, пока ее не было, буквально не находила себе места. Возможно, дело было в том, что раньше сдуру Катя проговорилась, что и в Сызрани ее с Феогностом таскают на допросы. Конечно, не столь активно, как в Нижнем, но ходить приходится. ГПУ и сейчас не прочь Феогноста посадить, однако весь последний год они почти ни с кем не общаются, Феогност живет анахоретом, по месяцу и больше не выходит из дома, и добыть на него показания не удается.
Кати не было до позднего вечера. Вернулась она совсем бледной и сказала, что Феогност арестован. Кто-то из их старых знакомых на него донес. У отца Феогноста нынешний арест - второй, следователь считает его закоренелым рецидивистом и уверен, что добьется расстрельного приговора.
Услышав, что сказала Катя, Ната растерялась, села на стул, который стоял рядом, и принялась громко, будто ребенок, рыдать. Они все, все трое, были этим известием ошарашены, но Катя не плакала, просто стояла бледная у окна и смотрела на улицу. А потом слезы у Наты кончились, она вдруг вскочила и бросилась к Кате, крича: а ведь это ты, ты, сука, дала на него показания. Это ты решила, пусть лучше его расстреляют, только бы мне не отдать. Катя принялась клясться, что нет, что Ната несет бред, но даже на взгляд Коли, который очень хотел ей верить, защищалась суетливо и неубедительно. Еще хуже, что скоро она решила, что на ругань надо отвечать руганью, и стала кричать Нате: так будет мучеником, святым, а то год в твоей койке побарахтается, чекистская проблядушка, и руки на себя наложит!
Новый довод лишь подтвердил Натины подозрения, и Коля понял, что сестры вот-вот друг в друга вцепятся. Надо было их как-то остановить, и тут его осенило: бросьте, крикнул он обеим, тебе здесь, Катя, делать больше нечего, ну и иди себе с Богом, дала ты на Феогноста показания или не дала, разницы уже нет, а ты, повернулся он к Нате, первым же поездом езжай в Москву, кидайся к своему Илье в ноги, вдруг он и поможет?
Его слова их угомонили, Ната сразу уверилась, что не тем, так другим способом призвана спасти Феогноста, в свою очередь и Катя тоже теперь смотрела на нее молитвенными глазами. Вообще, если вспомнить, что и он, Коля, спасая брату жизнь, собственную жену подкладывал под ненавистного любовника, сцена была, конечно, карикатурная. Все они были перед Феогностом виноваты, все считали, что его предали, раньше, как Коля и Ната, сейчас, как Катя, а тут нашлось, чем покрыть грех. Будто играющие дети, они решили начать заново.
Следующим утром Ната уехала в Москву, и если исходить из обвинения, приговор, спустя месяц вынесенный в Сызрани, оказался мягким. (Годом позже была еще одна попытка добиться для Феогноста расстрела, но и она не удалась.) Прокурор был происшедшим откровенно недоволен, и ясно, что без вмешательства Ильи здесь не обошлось. Коля через пять дней возвратился в Гутарово, где был прерван его агитпоход по России, и пошел дальше к Владивостоку. Даже Натина переписка с Катей возобновилась немного погодя.
Пока Феогност находился в местном следственном изоляторе и потом еще два месяца, когда он, получив пять лет строгого режима, дожидался этапа, Катя, если не дежурила в больнице, с утра до позднего вечера собирала передачи, стояла в бесконечных тюремных очередях, пыталась добыть деньги на хорошего, понимающего в церковных делах адвоката - он приехал из Москвы, и она перед каждым судебным заседанием часами обговаривала с ним, как лучше выстроить защиту. Однако больше она надеялась не на адвоката, ей до последнего казалось, что есть шанс, что сызранские врачи, вслед за нижегородскими, признают Феогноста невменяемым. Но с сумасшествием ничего не вышло, и она стала просить Бога, чтобы Феогност получил не тюремный срок (о расстреле она даже не желала думать), а был отправлен в инвалидный лагерь. Она бы устроилась в нем работать вольнонаемной, и он и в лагере был бы с ней рядом.
5 октября Феогноста увезли и бесконечная беготня в одночасье оборвалась. Впервые за четыре года оставшись без Феогноста, Катя вдруг поняла, что он, в сущности, был ее жизнью. Ничего своего в ней давно не осталось, все было занято им. Теперь она чувствовала, что ее будто выпотрошили, во всяком случае, именно этим словом пользовалась московская приятельница, когда рассказывала про аборт. У Кати вдруг открылся десяток самых разных болячек. При первой возможности она уволилась из больницы и чуть не до середины дня лежала в постели: болела голова, ломило спину, не было сил встать. Раньше она любила говорить, что хоть внешне и неказиста, она из тех, на ком воду возят, спасибо родителям, загнать ее трудно; как ни устала, уж, кажется, руки поднять не может - ляжет, вздремнет полчаса, и снова будто огурчик, а тут, без Феогноста, превратилась в инвалида.
Так, то неизвестно от чего лечась, то просто мучаясь, она провалялась в постели до Рождественского поста, когда в Сызрань приехала одна их знакомая по Нижнему и сказала, что у нее к Кате дело. Один крупный военный в Ленинграде, у которого только что родился ребенок, мальчик, ищет няньку. Она свояченица его жены, ее он и попросил найти женщину, которой они могли бы полностью доверять. Сложность в том, что он с женой уезжает в командировку, причем долгую, на несколько месяцев или даже на год. Туда, куда их посылают, ребенка с собой не возьмешь, и родителям нужна, в сущности, не нянька, а настоящая мать. Сама она заниматься младенцем не в состоянии, у нее тяжелый порок сердца и подобные нагрузки не выдержать.
Закончив предисловие, она принялась объяснять Кате, что давно ее знает, что Катино медицинское образование - огромный плюс, вдобавок она видела, как та ходила за отцом Феогностом, в общем, она не сомневается, что хоть целую Россию обойди, никого лучше Кати не найдешь. Выслушав ее, Катя ответила, что, кажется, она догадывается, где служит военный, и не приходит ли свояченице в голову, что для их семьи она - человек до крайности неблагонадежный - подходит мало. Когда на свет Божий выйдет, кто она, военному не поздоровится. Но женщина ее успокоила, что на сей счет уже с зятем говорила, и он сказал, что на всякий случай через день перезвонит, хотя убежден, что проблем не будет. Для нее же то, что Катя связана с Феогностом, дополнительная рекомендация. На следующий день зять и вправду подтвердил, что все в порядке, возражений ни у кого нет.