Страница:
Незадолго до описываемых событий в лагерной больнице сменился врач, нового звали Марк Соломонович Фейгин. Фейгин был добрый, порядочный человек, и Катя, как и с его предшественником, с ним быстро сдружилась. Последний факт важен, потому что Катя еще с тех пор, когда работала в больнице санитаркой, здесь же и ночевала. В палате для выздоравливающих у нее была своя койка. И вот однажды во время обхода Фейгин видит, что с Катей плохо. Лежа на кровати, она буквально корчится от боли. Он подходит, садится рядом на табурет, кладет на ее живот руку. Живот острый, и колики настолько сильные, что Катя то делается совсем белой, то, наоборот, покрывается испариной. Ощущение, что еще чуть-чуть - и она отдаст Богу душу. Постепенно ее немного отпускает. Прощупывание живота Фейгин пока не закончил, но склоняется к тому, что ничего страшного нет, и говорит: "Что с вами, тетя Катя, уж не грибками ли объелись?". Тяжело вздыхая, Катя отвечает: "Это, Марк Соломоныч, не грибки, беременная я". Фейгин удивляется: "Как же вы, тетя Катя, беременная, когда давеча говорили мне, что девушка, что Христова невеста. Хоть и не в монастыре жили, чистая в гроб ляжете". - "То вчера было, Марк Соломоныч, - отвечает Катя, - а сегодня, поди, я уже на сносях, вот-вот рожу. Вишь, как они во мне дерутся, так и норовят друг дружку прикончить, все равно, будто Каин с Авелем". - "Кто ж там дерется", - спрашивает Фейгин. "А то не знаешь, кто: христиане да евреи твои. Не поделили, кто Богу милее, чью жертву Он принял, а чью нет, - отвечает Катя и задумчиво добавляет, - и зачем мне все это?"
У той же истории был другой вариант. На вопрос Фейгина, чего не поделили в ее утробе евреи и христиане, Катя отвечает: "Да были у Господа евреи, а Ему что-то мало показалось, вот Он из камней других Себе сынов Авраамовых и наделал. Но прежние новых не признали, говорят: и не евреи они вовсе. Теперь дерутся, а мне мука".
Следующая история. Фейгина зовут в палату, по которой из угла в угол во весь дух, будто хлыстовка, бегает Катя, и унять ее никак не получается. Фейгин громко спрашивает: "Что здесь происходит?" - и Катя, все так же на бегу, охотно ему объясняет: "Да это не я, это брат мой, Феогност, в юродивые побежал". - "Почему?" - удивляется Фейгин. "Да как же, - отвечает, вконец запыхавшаяся Катя, - чекистов попужался и побежал, а до него брат его Коля тоже чекистов попужался и во Владивосток побежал". Подобных рассказов насчитывалось десятка полтора, и они были приступом, подготовкой к главному.
В километре от лагеря протекала чистая горная речушка, называвшаяся Симонов ручей, в ней с мостков Катя и стирала белье. Там же, на берегу была очень красивая березовая роща, а рядом молоденький ельничек, в августе, после дождя, если успеть сюда первым, за полчаса можно было набрать пару корзинок отличных боровиков. В наследство от матери Кате достались три старые, чуть ли не византийского письма иконы: Девы Марии, Ильи Пророка и Николая Угодника. Катя очень ими дорожила, везде возила с собой и, если получалось, каждый вечер перед ними молилась. После ее ареста в Ленинградской квартире, где она жила вместе с Костиком, был обыск и образа пропали.
Об этой потере Катя долго сокрушалась, и уже здесь, на Алтае, ее приятельница, жена священника, подарила ей три других образка, тоже Девы Марии, Ильи Пророка, и Николая Угодника, правда, совсем простеньких, бумажных. И вот прежде чем идти относить чистое белье, Катя на одну из елочек, словно украшая ее к Рождеству, вешала свои иконки, и, встав на колени, начинала молиться. Очевидно, по примеру Феогноста, Катя с тех пор, как узнала, что свояченица смертельно больна и жить ей осталось месяцы, снова, как и в Ленинграде, молилась вслух, но отдавала ли она себе в этом отчет - неизвестно. К святым покровителям она обращалась довольно громко, и скоро и в деревне, и в поселке вольнонаемных, и даже в лагере о ее молитвах сделалось хорошо известно. На зоне о них немало судачили.
У Кати давно было ощущение, что просить Бога больше ни о чем не надо, Он обо всем знает, если же не помогает ни ей, ни другим, значит, на то есть причина. Обращаться надо не к Нему и не о том. Так что Богу Катя молилась редко. Она говорила Деве Марии: "Матерь Божья, у меня приговор восемь лет лагерей, а в Ленинграде ребеночек, Костик, разве он без меня столько выживет? Восемь лет - это чересчур много, я не согласна. Матерь Божья, Дева Мария, миленькая, сколько я тебя целовала, сколько акафистов прочла и свечек поставила: что тебе стоит, возьми себе два года, и мне меньше будет". То же самое она день за днем говорила святому Угодничку Божьему Николаю и Пророку Илье.
И вот, незадолго перед тем, как со дня Катиного ареста должно было минуть два года, утром к ней в палату вбегает женщина, крича: "Катя, Катя, иди скорее в контору, тебя освобождают!". Катя ничего не понимает, потому что не подавала заявлений ни о пересмотре дела, ни о досрочном освобождении, ни о помиловании. Но в конторе оказывается, что все точно, срок ее вправду сокращен до двух лет. Причем Кате выдают настоящий паспорт даже без минуса, и она прямо сейчас может свободно вернуться к Костику в Ленинград. Через день она уезжает и, как и мечтала, успевает застать свояченицу живой.
Когда наша тетка, Аня, рассказывала мне про Катин лагерь, я ее спросил: история, конечно, во всех смыслах замечательная, но разве она имеет отношение к Феогносту? Чудо-то совершено ради Кати и Костика. А тетка ответила: "Я Кате задала тот же вопрос, и она мне сказала вот что: "И я так думала, что ради меня и Костика. Но ведь Костика я не уберегла. Эвакуироваться из Ленинграда мы не успели, и в 1942 году, в декабре, я его схоронила. А в 1946-м поехала в Семипалатинск, Феогност там отбывал ссылку, и первое, что он мне сказал, когда мы с вокзала пришли домой: спасибо, что ничего не расплескала, в целости довезла. Я сначала не поняла, о чем он, потому что, что со мной было в лагере, ни ему, вообще никому не писала. Он, очевидно, заметил, что я смутилась, и пояснил: я об Алтае". Скоро у него, говорила Катя тетке, и вправду все наладилось - что он просил, Бог ему дал.
Аня, милая моя девочка, я тебе не писал почти месяц, был болен, температурил и из своей сторожки не выходил. Почти не был и на могиле отца. Сейчас я уже здоров, только ослаб, хожу, а ноги заплетаются. Но это не беда, на свежем воздухе приду в себя быстро. Вдобавок не за горами весна, будет на чем погреться. За месяц, что сидел дома, я прилично продвинулся. Очень удобно, когда материалы под рукой и не надо высунув язык бегать за ними по городу. У меня немало новостей, касающихся и Кати, и Наты, и Феогноста с Колей, да и не только их - увидишь сама. В письме, что я послал прямо перед болезнью, было, что Феогност не без помощи Кати стал наконец тем юродивым, каким застал его и я. Не знаю, устроило ли изложение событий мою дочь, я старался, но не забывай: три четверти - не из первых рук, а пересказ Кати тетке, тетки - мне, а мною уже тебе. Каждый, конечно, привнес свое, подгонял к картинке, которая казалась ему правильной. Все мы и всегда пристрастны, что с нас возьмешь?
Для меня Катина история была неожиданной. Я раньше, еще со времен встречи с Колей, не сомневался, что линия раздела прошла между ним и Феогностом, противостояние его и брата - ключ, универсальная отмычка. Они слишком по-разному смотрели на то, что надо делать, чтобы спасти страну, воскресить Лазаря. Коля долго надеялся, что их с Феогностом усилия удастся совместить и согласовать. Год за годом он писал свои письма, хотя Феогност отнюдь его не поощрял. Но Коля продолжал верить, и прошло много лет и много событий, прежде чем он отступил. Теперь же постепенно я начинаю насчет Коли и Феогноста думать по-другому. В частности, благодаря твоему последнему письму. Еще раз хочу сказать: ты у меня большая умница и видишь то, что совсем не на поверхности. Может быть, ты права и насчет Наты с Катей. Дальше подброшу тебе аргументов. Но по порядку.
Повторяю, в твоей версии явно что-то есть. Ната, манящая влюбленных в нее Колю, Феогноста и чекиста (что они при первой возможности готовы перегрызть друг другу горло, ты ведь не споришь), а ей противостоит кроткая Катя, к которой, чтобы уравнять шансы, пришли на помощь Дева Мария, Илья Пророк и Николай Угодник. Похоже, что так и было. Кстати, судя по его письмам, Коле очень рано, а откуда - непонятно, удалось узнать, что Дева Мария и ее спутники - на земле, но его знание всегда на шаг, на два от них отставало, и догнать их он не мог. Факт решающий.
Ровно через два месяца после освобождения Кати он написал Феогносту в томскую тюремную больницу восторженное письмо, где говорил, что скоро, очень скоро на землю явится Христос и спасет человеческий род. Предтечи Его уже на земле. Вообще век человеческих мучений кончается, чаша испита до дна. Ничего больше в первом письме не было, кроме разве что бездны хвастовства, что он, Коля, человек нецерковный и от Бога далекий, посвящен, а Феогност, представитель Господа на земле, - нет. В этом Коля видел свидетельство собственной правоты, правоты пути, который он выбрал. Дальше был полугодовой перерыв, он и раньше, с самого дня, когда Феогност был арестован, ему не писал, теперь снова замолчал, а потом вдруг письма в Томск пошли косяком. За два года больше сотни истеричных посланий, ни на одно из которых Феогност не посчитал нужным ответить. Хотя десятка три и сохранил. Связку Колиных писем я частью прочитал, но в основном, конечно, просмотрел, уж больно сумбурными и маловменяемыми они мне показались. Однако в связи с твоей версией я к Колиным письмам вернулся по второму кругу, причем на сей раз читал внимательно, о чем не жалею.
Что же у меня получилось? Первое, заметь, Анечка, для себя, что Колина мысль сильно скачет, и по отдельности любое письмо кажется написанным или в бреду, или сумасшедшим, только если, словно при мультипликации, свести их вместе, понятна суть. Исходное положение: Коля знает про Деву Марию, Николая Угодника и Илью Пророка, знает, что они на земле, но отнюдь не про лагерь, в котором они отбывают срок (это очень важно), и не сомневается, что в самое ближайшее время следом за ними придет Спаситель. А если так, значит, все, что было в последние семнадцать лет: и революция, и Гражданская война, коллективизация, голод в Поволжье и на Украине, сотни тысяч расстрелянных и вдесятеро больше сидящих по тюрьмам и лагерям, перечислять можно бесконечно, правильно, необходимо, иначе мы бы ждали Христа еще тысячи и тысячи лет.
Здесь Господь смотрится не слишком хорошо, получается, что Ему нужны страдания человека, Он как бы заказчик, и Коля в свой час не забудет выставить Ему счет, но сегодня он пишет о другом, пишет, что несчастных, занятых бесконечным самоистреблением людей во что бы то ни стало надо было вновь начать собирать в народ, а то к кому бы пришел Христос? Следовательно, он, Коля, прав, Господь одобрил его путь, принял его жертву, потому что она и в самом деле - телец без изъяна. Феогност отвернулся от собственного народа, счел, что он обезумел, Коля же любил и сострадал народу, какой он есть, и Господь его поддержал. В награду ему и дано теперь знать о Деве Марии, хвастается он Феогносту.
Одно Колю немного смущает, где Матерь Божья, ему неизвестно, но это так, маленькое облачко, вообще же день совсем ясный, - он тут же заверяет Феогноста, что у нас от "органов" не может спрятаться никто и нигде. Надо будет - найдут. В доказательство Коля подробно рассказывает о красном подпольщике из коммунальной квартиры, об учете и контроле, который он наладил. Позже, Анечка, я к подпольщику еще вернусь.
О том, где и как искать Деву Марию, конечно, не вся сотня писем, данная тема станет центральной лишь в конце, когда Коля заподозрит, что что-то не вытанцовывается. Пока же он спокоен, считает, что Дева Мария, Илья Пророк и Николай Угодник, сойдя с неба в Россию и увидев, что здесь творится, без колебаний скажут Христу, что медлить, откладывать Свое второе пришествие больше нельзя. В их словах Коля не сомневается и объясняет, растолковывает Феогносту, что же сейчас в России происходит. Многое из того, что Коля слал в Томск, взято из его же собственных писем Нате, но если Нате он писал подробно, обстоятельно, не забывая ни о логике, ни о доказательствах, то в письмах Феогносту - сплошная свистопляска. Впрочем, с помощью писем к Нате разобраться можно.
Итак, почему он, Коля, оказался прав перед Богом, а Феогност нет? Во-первых, Коля вслед за Федоровым утверждает, что наше время - то, о котором Христос говорил, что вы будете делать, что Я, и еще больше Меня будете делать. Правда, в отличие от Федорова, воскрешение Коля в виду не имеет, иначе зачем вообще тогда Христос. Он пишет, что революция и Гражданская война - настоящий потоп, но Бог тут ни при чем, в жажде очиститься его наслал на себя сам избранный народ Божий. Почему наслал? По двум причинам: во-первых, пережил страшный нравственный скачок, понял, что вся его прошлая жизнь замешана на зле и лжи. Зло в каждой ее поре, и исправить ничего невозможно, надо ломать до основания, само основание тоже ломать, чтобы от прежнего и следов не осталось.
Повторяя кусок письма к Нате, он объясняет Феогносту значение арамейского слова "потоп": в Бытии, пишет он, недаром сказано, что Господь наслал на землю потоп вод, потому что собственно потоп - нечто вроде селя. Гигантская масса грязи, камней, воды, сойдя с гор, проносится по долине, уничтожая все, что встречает на пути. Погибли люди, разрушены селения и дороги, будто ножом срезаны поля, а деревья с корнем вырваны из земли и переломаны в мелкие щепки. Те обломки, что остались, никак друг с другом не связаны, в них нет ни смысла, ни памяти, вообще ничего нет. Когда через десятилетия в долине снова кто-то начнет селиться, пасти свой скот, строить дома и мосты, разбивать сады, это будет другой народ и другая жизнь, ничем с прежней не связанная. Большевики поют: "Мы наш, мы новый мир построим", - подобное возможно, лишь когда от прошлого ничего не осталось, когда оно не мешает.
Коля не раз пишет Феогносту и об Аврааме. Опять цитаты из писем жене. При сотворении мира Господь заповедал всему живому приносить семя по роду его, а когда заповедь была нарушена и ангелы стали входить к дочерям человеческим, увидев, сколь они прекрасны, наслал на землю потоп вод. Дальше, убедившись, что человека, какой он есть, исправить нельзя, Господь решает создать избранный народ и Свою же заповедь если и не нарушает, то обходит. Много раз Он обещает Аврааму сына от Сарры, но дает его тогда, когда обыкновенное женское у нее прекратилось и по природным законам зачать она уже не может. В одежде путника приходит Он к Аврааму и снова говорит, что жена его Сарра скоро родит сына, Сарра в ответ смеется, и это первый и последний случай в человеческой истории, когда неверие Богу есть благо. Неверие Сарры означает, что сын, которого она родит, не будет продолжением ее и Авраама предков, тех предков, которые испокон века молились чужим богам о благополучии своего рода, о плодовитости жен, стад, полей, а будет сыном чуда Господня.
То же и у большевиков, пишет Коля: дети врагов народа, дети предателей, изменников, заклятых ненавистников советской власти после ареста родителей попадают в детдома и интернаты и там вырастают настоящими советскими патриотами, готовыми к беспощадной борьбе со всеми, кто встает на пути у новой жизни. Из их воспитанников, например из тех, кто учится в знаменитой школе Макаренко, выходят преданнейшие защитники партии - чекисты и красные комиссары.
Похожие мысли разбросаны по десяткам Колиных писем, и, повторяю, Анечка, если бы прежде многое я не читал в посланиях к Нате, я бы не разобрался. Посему не ручаюсь, что и Феогност Колю хорошо понимал. Впрочем, среди его хаотичных взвинченных посланий встречаются исключения. В частности, в одном из писем Коля, имея в виду вышесказанное, пишет, что по еврейской традиции Господь год потопа никогда не включал в общий счет лет от сотворения мира, наверное, потому, что то был год смерти, год перерыва в естественном ходе жизни, как он был установлен в первые семь дней творения. Дальше он пишет, что таким же перерывом была и революция.
Между тем время идет, срок, который Матерь Божья досиживает в лагере вместо Кати, подходит к концу, а Христа нет и нет, и Коля начинает нервничать. Его последние письма к Феогносту полны истерики. 23 апреля 1935 года он снова вспоминает о неведомом "красном" подпольщике и пишет, что подобный учет и контроль ГПУ наладило везде, от Ленинграда до Владивостока, от Норильска до Кушки, и продолжает: все схвачено, все "под колпаком", полстраны стукачи, каждый телефонный разговор прослушивается, каждое письмо перлюстрируется, в любом доме, в любом подъезде и квартире у "органов" есть свой человек. Стоит появиться кому-то чужому, чекисты сразу о нем узнают, мышь не прошмыгнет, не то что трое взрослых людей, - заключает он, имея в виду Деву Марию и ее спутников.
Но Христа по-прежнему нет, и Коле в голову приходит страшная мысль, что, может быть, Его и вообще не будет. Те трое, которым молилась Катя, вернувшись назад, на небо, скажут, что род людской для спасения не готов, еще не готов отстать от зла. Сама возможность такого исхода повергает его в ужас. В послании к Феогносту он теперь совсем уж взвинченно принимается обсуждать, что именно мы, весь народ, должны сделать, чтобы Дева Мария сказала Христу, что ждать нельзя. Недавно он не сомневался, что необходимое сделано, здесь же, чтобы избавиться от новых сомнений, Коля по второму кругу начинает разбирать и анализировать нашу жизнь. Только куда тщательнее. Постепенно, описывая саморезню избранного народа - Гражданскую войну, людоедство во время голода в Поволжье, изобретение последних лет - процессы, где обвиняемые, как один, каются, оговаривая себя и близких, отказы детей от арестованных родителей, он опять со старым восторгом приходит к выводу, что это как раз то, что нужно, чтобы Господь пришел на землю и спас Свой народ. Казни священников и разрушение церквей кажутся ему достойным завершением картины. Все перечисленное, пишет он Феогносту, и по отдельности и вместе, явно свидетельствует, что человеческий род, и в первую очередь русский народ, ждать уже не может. Чаша переполнилась, и он готов на любую провокацию, только бы заставить Господа скорее прийти на землю. Дальше Коля подводит итог. Он прежний. Коля пишет: тактика, в которой в 1918 году я и сам не был уверен, боялся, что в результате Господь лишь вернее от своего народа отвернется, сработала. Большевики оказались правы, то, что они делали, необходимо. Иначе Господу было не объяснить, что Его второе пришествие больше нельзя откладывать ни на минуту, надо идти и спасать.
В нескольких письмах подряд Коля снова восторгается большевиками, их смелостью, их решительностью и расчетом. Ведь на все, пишет он, надо было не побояться пойти, и должно было хватить куража, чтобы не остановиться на полдороги. И вот он это Феогносту объясняет и тут же упрекает: потому что Бог - его, Феогноста, Бог, и в Нем, а не в ком другом, оказалось так мало жалости, так мало сострадания к людям, что понадобилась революция. У Коли совершенно определенно выходит, что именно Бог вынудил и вынуждает большевиков творить зло. Иначе убедить Его ни в чем не получается.
Такова вторая Колина попытка обвинить Бога, но и она - подступ к главной, о которой речь впереди. Пока же Коля дает понять Феогносту, что в том зле, которое совершено на земле за последние полтора десятка лет, есть вина Христа, причем вина серьезная. С Его всезнанием и всеведением давно можно было понять, куда идет и как далеко зайдет дело. Тем более что новая власть не просто пришла пограбить, а мечтала о торжестве духа над плотью, значит, была христианству родственной. Может, и неправильно понятому, но она оттуда, из того же корня росла.
Несмотря на все нервы, Коля продолжает верить, что конец будет благополучным. Он думает, что Дева Мария колеблется, не может ни на что решиться, и Коля считает это недоразумением. Достаточно, писал он Феогносту, честно показать нашу жизнь ей и ее спутникам, и сомнений не останется. Но чтобы ее показать, и Деву Марию, и Илью Пророка, и Николая Угодника раньше надо найти, а где троица святых, Коля по-прежнему не знает и теперь начинает намекать Феогносту, что если он как непосредственный представитель Христа на земле в силах помочь, подсказать самому Коле или "органам" (кому конкретно не важно), где Матерь Божья, медлить ему не стоит. Власть подобную услугу оценит. Не то чтобы в ней была нужда, тут же дает он задний ход, горячку никто не порет, ясно, что страданий, мук, бед вполне достаточно, чтобы Христос пришел, но Ему нужно время. Дева Мария ходит по земле со своими спутниками, смотрит и, что видит, докладывает наверх, Богу, как чекисты - Сталину, Христос же не спешит принимать решения: прежде он должен точно знать все и про всех. Христос, конечно, прав, писал Коля Феогносту, вербуя его в союзники, но муки-то длятся, длятся, и народ жалко.
Однако Феогност не отзывался, история стала попахивать обыкновенным саботажем, как раз таким, каким занимались недавно разоблаченные старые спецы на шахтах Донбасса, и тогда Коля решает пугнуть Феогноста посильнее. Кто знает, вдруг польза будет. Коля пишет ему, что с новой властью подобные финты не проходят. У буржуазных спецов не прошли, тем более у Матери Божьей не пройдут. Их всех троих, в каком бы скиту они ни хоронились - почему-то Коля придумал, что они укрываются у старообрядцев, - быстро, очень быстро разыщут. Очевидно, свою наводку он дал и чекистам, но она оказалась ложной - десятки скитов были разорены, сотни староверов арестованы, однако найти никого не удалось. Кстати, во время староверческих арестов к Коле попал один занятный монах-старообрядец, о котором, Анечка, позже я тебе напишу.
После неудачи со старовером "органы" взялись за "дело Девы Марии" - его кодовое название - вплотную, и по приказу сожителя Наты Спирина в стране начался общий шмон. Коля же совсем распсиховался. Затяжка его буквально бесила. Он не понимал ее причины. То ему казалось, что ленятся и халтурят "органы", то поражала безмерная холодность, безразличие Господа к человеческим страданиям.
Лагерный срок у Девы Марии и ее спутников убывал, словно в песочных часах, сидеть им оставалось меньше двух месяцев, когда Коля начал писать Феогносту, что лишь только их троих поймают, у чекистов будут разные способы убедить Господа поспешить, если Он еще ничего не понял. Ему, Феогносту, может быть, пока везло, и он не знает всего, что умеют "органы", так Коля хочет его заверить - они многое умеют. Они из любого выбьют что им надо, тем более из женщины. Римляне по сравнению с ними дети. Если бы тогда на месте римлян были чекисты, Христос вряд ли бы воскрес. В общем, для самой же Матери Божьей будет лучше, если она сразу сделает чего от нее ждут и перестанет тянуть резину. Крови и без нее чересчур много, лишняя никому не нужна.
Но угрозы ничего не дали, и в голове у Коли, который к тому времени, по-моему, мало что соображал от ужаса, что революция окажется напрасной, снова что-то повернулось. Хотя Спирин не раз его заверял, что церковь "под колпаком" и там о скором приходе Христа никто не слышал, он ручается на тысячу процентов, Коля больше не сомневался, что то, что они ищут, Феогносту известно. Теперь он и не думает ему угрожать, наоборот, униженно просит, молит, убеждает, что для всех живущих и живших, от первого до последнего, жизнь на земле - мучение, и люди ждут одного, об одном мечтают, чтобы пытка наконец кончилась и каждому было воздано по его грехам.
Какие бы разные цели ни преследовали Феогност, сам Коля и чекисты, здесь их интересы сходятся. Христа страстно ждут все. День ото дня Колины письма делались более и более жалкими, однако Феогност по-прежнему не отвечал. А потом переписка разом оборвалась.
Не знаю, Анечка, может, и случайно, но последнее письмо ушло точно в день, когда у Девы Марии кончился срок и она вышла на свободу. Вряд ли все же это простое совпадение. Скорее, Коле опять откуда-то стало известно, что Матери Божьей на земле нет и писать Феогносту больше не о чем. Правда, тремя месяцами позднее Феогност получил от Коли еще одно письмо, но оно другого рода. Ниже, Анечка, я тебе его подробно изложу, однако прежде необходима вставка.
Тебе известно, что Коля Кульбарсов особой симпатии никогда у меня не вызывал, однако то, что ты сейчас услышишь, меня поставило в тупик. Я даже не понимаю, как к этому относиться. Но начну по порядку. При разборке архива, который после Коли остался в Москве, а потом попал сюда, в Рузу, я однажды наткнулся на письмо Ольги Сергеевны Вздоховой, адресованное Нине Петровне Лемниковой; ни о той, ни о другой я раньше ничего не слышал. Две страницы в нем были посвящены Коле и Нате, непосредственно их венчанию в церкви Воскресения Христова в Кадашах и началу Колиного похода из Москвы во Владивосток. Все было описано очень красиво и романтично. Сначала само венчание, во время которого невеста была одета в общем и целом как полагается, естественно, с поправкой на тогдашнюю нищету, тем не менее была и фата, и белое платье, белые же "лодочки" и перчатки по локоть. Даже, несмотря на то, что венчались они в первых числах февраля и везде еще лежал снег, свежие цветы.
Другое дело - жених. Коля, отвечая священнику, что готов взять рабу Божью Наталью в жены, всегда любить ее, заботиться о ней и ее защищать, имел на ногах швейцарские горные ботинки, выше - казацкие кавалерийские галифе и ватник, а поверх него красноармейскую шинель нового образца. Однако, писала Ольга, ссылаясь на очевидцев, несмотря на такой шутовской костюм у жениха, венчание прошло торжественно, и друзей, пришедших их поздравить прямо в церковь, по нынешним временам тоже оказалось немало, десятка полтора, если не больше. Когда церемония окончилась, молодые вышли из храма, и здесь началось самое интересное: Коля и Ната прямо на паперти стали прощаться. Они обнялись, поцеловались и дальше оба перед надвратной иконой поклялись хранить себя в чистоте и воздержании четыре года, пока Коля, спасая Россию, не дойдет до Владивостока и не вернется обратно.
У той же истории был другой вариант. На вопрос Фейгина, чего не поделили в ее утробе евреи и христиане, Катя отвечает: "Да были у Господа евреи, а Ему что-то мало показалось, вот Он из камней других Себе сынов Авраамовых и наделал. Но прежние новых не признали, говорят: и не евреи они вовсе. Теперь дерутся, а мне мука".
Следующая история. Фейгина зовут в палату, по которой из угла в угол во весь дух, будто хлыстовка, бегает Катя, и унять ее никак не получается. Фейгин громко спрашивает: "Что здесь происходит?" - и Катя, все так же на бегу, охотно ему объясняет: "Да это не я, это брат мой, Феогност, в юродивые побежал". - "Почему?" - удивляется Фейгин. "Да как же, - отвечает, вконец запыхавшаяся Катя, - чекистов попужался и побежал, а до него брат его Коля тоже чекистов попужался и во Владивосток побежал". Подобных рассказов насчитывалось десятка полтора, и они были приступом, подготовкой к главному.
В километре от лагеря протекала чистая горная речушка, называвшаяся Симонов ручей, в ней с мостков Катя и стирала белье. Там же, на берегу была очень красивая березовая роща, а рядом молоденький ельничек, в августе, после дождя, если успеть сюда первым, за полчаса можно было набрать пару корзинок отличных боровиков. В наследство от матери Кате достались три старые, чуть ли не византийского письма иконы: Девы Марии, Ильи Пророка и Николая Угодника. Катя очень ими дорожила, везде возила с собой и, если получалось, каждый вечер перед ними молилась. После ее ареста в Ленинградской квартире, где она жила вместе с Костиком, был обыск и образа пропали.
Об этой потере Катя долго сокрушалась, и уже здесь, на Алтае, ее приятельница, жена священника, подарила ей три других образка, тоже Девы Марии, Ильи Пророка, и Николая Угодника, правда, совсем простеньких, бумажных. И вот прежде чем идти относить чистое белье, Катя на одну из елочек, словно украшая ее к Рождеству, вешала свои иконки, и, встав на колени, начинала молиться. Очевидно, по примеру Феогноста, Катя с тех пор, как узнала, что свояченица смертельно больна и жить ей осталось месяцы, снова, как и в Ленинграде, молилась вслух, но отдавала ли она себе в этом отчет - неизвестно. К святым покровителям она обращалась довольно громко, и скоро и в деревне, и в поселке вольнонаемных, и даже в лагере о ее молитвах сделалось хорошо известно. На зоне о них немало судачили.
У Кати давно было ощущение, что просить Бога больше ни о чем не надо, Он обо всем знает, если же не помогает ни ей, ни другим, значит, на то есть причина. Обращаться надо не к Нему и не о том. Так что Богу Катя молилась редко. Она говорила Деве Марии: "Матерь Божья, у меня приговор восемь лет лагерей, а в Ленинграде ребеночек, Костик, разве он без меня столько выживет? Восемь лет - это чересчур много, я не согласна. Матерь Божья, Дева Мария, миленькая, сколько я тебя целовала, сколько акафистов прочла и свечек поставила: что тебе стоит, возьми себе два года, и мне меньше будет". То же самое она день за днем говорила святому Угодничку Божьему Николаю и Пророку Илье.
И вот, незадолго перед тем, как со дня Катиного ареста должно было минуть два года, утром к ней в палату вбегает женщина, крича: "Катя, Катя, иди скорее в контору, тебя освобождают!". Катя ничего не понимает, потому что не подавала заявлений ни о пересмотре дела, ни о досрочном освобождении, ни о помиловании. Но в конторе оказывается, что все точно, срок ее вправду сокращен до двух лет. Причем Кате выдают настоящий паспорт даже без минуса, и она прямо сейчас может свободно вернуться к Костику в Ленинград. Через день она уезжает и, как и мечтала, успевает застать свояченицу живой.
Когда наша тетка, Аня, рассказывала мне про Катин лагерь, я ее спросил: история, конечно, во всех смыслах замечательная, но разве она имеет отношение к Феогносту? Чудо-то совершено ради Кати и Костика. А тетка ответила: "Я Кате задала тот же вопрос, и она мне сказала вот что: "И я так думала, что ради меня и Костика. Но ведь Костика я не уберегла. Эвакуироваться из Ленинграда мы не успели, и в 1942 году, в декабре, я его схоронила. А в 1946-м поехала в Семипалатинск, Феогност там отбывал ссылку, и первое, что он мне сказал, когда мы с вокзала пришли домой: спасибо, что ничего не расплескала, в целости довезла. Я сначала не поняла, о чем он, потому что, что со мной было в лагере, ни ему, вообще никому не писала. Он, очевидно, заметил, что я смутилась, и пояснил: я об Алтае". Скоро у него, говорила Катя тетке, и вправду все наладилось - что он просил, Бог ему дал.
Аня, милая моя девочка, я тебе не писал почти месяц, был болен, температурил и из своей сторожки не выходил. Почти не был и на могиле отца. Сейчас я уже здоров, только ослаб, хожу, а ноги заплетаются. Но это не беда, на свежем воздухе приду в себя быстро. Вдобавок не за горами весна, будет на чем погреться. За месяц, что сидел дома, я прилично продвинулся. Очень удобно, когда материалы под рукой и не надо высунув язык бегать за ними по городу. У меня немало новостей, касающихся и Кати, и Наты, и Феогноста с Колей, да и не только их - увидишь сама. В письме, что я послал прямо перед болезнью, было, что Феогност не без помощи Кати стал наконец тем юродивым, каким застал его и я. Не знаю, устроило ли изложение событий мою дочь, я старался, но не забывай: три четверти - не из первых рук, а пересказ Кати тетке, тетки - мне, а мною уже тебе. Каждый, конечно, привнес свое, подгонял к картинке, которая казалась ему правильной. Все мы и всегда пристрастны, что с нас возьмешь?
Для меня Катина история была неожиданной. Я раньше, еще со времен встречи с Колей, не сомневался, что линия раздела прошла между ним и Феогностом, противостояние его и брата - ключ, универсальная отмычка. Они слишком по-разному смотрели на то, что надо делать, чтобы спасти страну, воскресить Лазаря. Коля долго надеялся, что их с Феогностом усилия удастся совместить и согласовать. Год за годом он писал свои письма, хотя Феогност отнюдь его не поощрял. Но Коля продолжал верить, и прошло много лет и много событий, прежде чем он отступил. Теперь же постепенно я начинаю насчет Коли и Феогноста думать по-другому. В частности, благодаря твоему последнему письму. Еще раз хочу сказать: ты у меня большая умница и видишь то, что совсем не на поверхности. Может быть, ты права и насчет Наты с Катей. Дальше подброшу тебе аргументов. Но по порядку.
Повторяю, в твоей версии явно что-то есть. Ната, манящая влюбленных в нее Колю, Феогноста и чекиста (что они при первой возможности готовы перегрызть друг другу горло, ты ведь не споришь), а ей противостоит кроткая Катя, к которой, чтобы уравнять шансы, пришли на помощь Дева Мария, Илья Пророк и Николай Угодник. Похоже, что так и было. Кстати, судя по его письмам, Коле очень рано, а откуда - непонятно, удалось узнать, что Дева Мария и ее спутники - на земле, но его знание всегда на шаг, на два от них отставало, и догнать их он не мог. Факт решающий.
Ровно через два месяца после освобождения Кати он написал Феогносту в томскую тюремную больницу восторженное письмо, где говорил, что скоро, очень скоро на землю явится Христос и спасет человеческий род. Предтечи Его уже на земле. Вообще век человеческих мучений кончается, чаша испита до дна. Ничего больше в первом письме не было, кроме разве что бездны хвастовства, что он, Коля, человек нецерковный и от Бога далекий, посвящен, а Феогност, представитель Господа на земле, - нет. В этом Коля видел свидетельство собственной правоты, правоты пути, который он выбрал. Дальше был полугодовой перерыв, он и раньше, с самого дня, когда Феогност был арестован, ему не писал, теперь снова замолчал, а потом вдруг письма в Томск пошли косяком. За два года больше сотни истеричных посланий, ни на одно из которых Феогност не посчитал нужным ответить. Хотя десятка три и сохранил. Связку Колиных писем я частью прочитал, но в основном, конечно, просмотрел, уж больно сумбурными и маловменяемыми они мне показались. Однако в связи с твоей версией я к Колиным письмам вернулся по второму кругу, причем на сей раз читал внимательно, о чем не жалею.
Что же у меня получилось? Первое, заметь, Анечка, для себя, что Колина мысль сильно скачет, и по отдельности любое письмо кажется написанным или в бреду, или сумасшедшим, только если, словно при мультипликации, свести их вместе, понятна суть. Исходное положение: Коля знает про Деву Марию, Николая Угодника и Илью Пророка, знает, что они на земле, но отнюдь не про лагерь, в котором они отбывают срок (это очень важно), и не сомневается, что в самое ближайшее время следом за ними придет Спаситель. А если так, значит, все, что было в последние семнадцать лет: и революция, и Гражданская война, коллективизация, голод в Поволжье и на Украине, сотни тысяч расстрелянных и вдесятеро больше сидящих по тюрьмам и лагерям, перечислять можно бесконечно, правильно, необходимо, иначе мы бы ждали Христа еще тысячи и тысячи лет.
Здесь Господь смотрится не слишком хорошо, получается, что Ему нужны страдания человека, Он как бы заказчик, и Коля в свой час не забудет выставить Ему счет, но сегодня он пишет о другом, пишет, что несчастных, занятых бесконечным самоистреблением людей во что бы то ни стало надо было вновь начать собирать в народ, а то к кому бы пришел Христос? Следовательно, он, Коля, прав, Господь одобрил его путь, принял его жертву, потому что она и в самом деле - телец без изъяна. Феогност отвернулся от собственного народа, счел, что он обезумел, Коля же любил и сострадал народу, какой он есть, и Господь его поддержал. В награду ему и дано теперь знать о Деве Марии, хвастается он Феогносту.
Одно Колю немного смущает, где Матерь Божья, ему неизвестно, но это так, маленькое облачко, вообще же день совсем ясный, - он тут же заверяет Феогноста, что у нас от "органов" не может спрятаться никто и нигде. Надо будет - найдут. В доказательство Коля подробно рассказывает о красном подпольщике из коммунальной квартиры, об учете и контроле, который он наладил. Позже, Анечка, я к подпольщику еще вернусь.
О том, где и как искать Деву Марию, конечно, не вся сотня писем, данная тема станет центральной лишь в конце, когда Коля заподозрит, что что-то не вытанцовывается. Пока же он спокоен, считает, что Дева Мария, Илья Пророк и Николай Угодник, сойдя с неба в Россию и увидев, что здесь творится, без колебаний скажут Христу, что медлить, откладывать Свое второе пришествие больше нельзя. В их словах Коля не сомневается и объясняет, растолковывает Феогносту, что же сейчас в России происходит. Многое из того, что Коля слал в Томск, взято из его же собственных писем Нате, но если Нате он писал подробно, обстоятельно, не забывая ни о логике, ни о доказательствах, то в письмах Феогносту - сплошная свистопляска. Впрочем, с помощью писем к Нате разобраться можно.
Итак, почему он, Коля, оказался прав перед Богом, а Феогност нет? Во-первых, Коля вслед за Федоровым утверждает, что наше время - то, о котором Христос говорил, что вы будете делать, что Я, и еще больше Меня будете делать. Правда, в отличие от Федорова, воскрешение Коля в виду не имеет, иначе зачем вообще тогда Христос. Он пишет, что революция и Гражданская война - настоящий потоп, но Бог тут ни при чем, в жажде очиститься его наслал на себя сам избранный народ Божий. Почему наслал? По двум причинам: во-первых, пережил страшный нравственный скачок, понял, что вся его прошлая жизнь замешана на зле и лжи. Зло в каждой ее поре, и исправить ничего невозможно, надо ломать до основания, само основание тоже ломать, чтобы от прежнего и следов не осталось.
Повторяя кусок письма к Нате, он объясняет Феогносту значение арамейского слова "потоп": в Бытии, пишет он, недаром сказано, что Господь наслал на землю потоп вод, потому что собственно потоп - нечто вроде селя. Гигантская масса грязи, камней, воды, сойдя с гор, проносится по долине, уничтожая все, что встречает на пути. Погибли люди, разрушены селения и дороги, будто ножом срезаны поля, а деревья с корнем вырваны из земли и переломаны в мелкие щепки. Те обломки, что остались, никак друг с другом не связаны, в них нет ни смысла, ни памяти, вообще ничего нет. Когда через десятилетия в долине снова кто-то начнет селиться, пасти свой скот, строить дома и мосты, разбивать сады, это будет другой народ и другая жизнь, ничем с прежней не связанная. Большевики поют: "Мы наш, мы новый мир построим", - подобное возможно, лишь когда от прошлого ничего не осталось, когда оно не мешает.
Коля не раз пишет Феогносту и об Аврааме. Опять цитаты из писем жене. При сотворении мира Господь заповедал всему живому приносить семя по роду его, а когда заповедь была нарушена и ангелы стали входить к дочерям человеческим, увидев, сколь они прекрасны, наслал на землю потоп вод. Дальше, убедившись, что человека, какой он есть, исправить нельзя, Господь решает создать избранный народ и Свою же заповедь если и не нарушает, то обходит. Много раз Он обещает Аврааму сына от Сарры, но дает его тогда, когда обыкновенное женское у нее прекратилось и по природным законам зачать она уже не может. В одежде путника приходит Он к Аврааму и снова говорит, что жена его Сарра скоро родит сына, Сарра в ответ смеется, и это первый и последний случай в человеческой истории, когда неверие Богу есть благо. Неверие Сарры означает, что сын, которого она родит, не будет продолжением ее и Авраама предков, тех предков, которые испокон века молились чужим богам о благополучии своего рода, о плодовитости жен, стад, полей, а будет сыном чуда Господня.
То же и у большевиков, пишет Коля: дети врагов народа, дети предателей, изменников, заклятых ненавистников советской власти после ареста родителей попадают в детдома и интернаты и там вырастают настоящими советскими патриотами, готовыми к беспощадной борьбе со всеми, кто встает на пути у новой жизни. Из их воспитанников, например из тех, кто учится в знаменитой школе Макаренко, выходят преданнейшие защитники партии - чекисты и красные комиссары.
Похожие мысли разбросаны по десяткам Колиных писем, и, повторяю, Анечка, если бы прежде многое я не читал в посланиях к Нате, я бы не разобрался. Посему не ручаюсь, что и Феогност Колю хорошо понимал. Впрочем, среди его хаотичных взвинченных посланий встречаются исключения. В частности, в одном из писем Коля, имея в виду вышесказанное, пишет, что по еврейской традиции Господь год потопа никогда не включал в общий счет лет от сотворения мира, наверное, потому, что то был год смерти, год перерыва в естественном ходе жизни, как он был установлен в первые семь дней творения. Дальше он пишет, что таким же перерывом была и революция.
Между тем время идет, срок, который Матерь Божья досиживает в лагере вместо Кати, подходит к концу, а Христа нет и нет, и Коля начинает нервничать. Его последние письма к Феогносту полны истерики. 23 апреля 1935 года он снова вспоминает о неведомом "красном" подпольщике и пишет, что подобный учет и контроль ГПУ наладило везде, от Ленинграда до Владивостока, от Норильска до Кушки, и продолжает: все схвачено, все "под колпаком", полстраны стукачи, каждый телефонный разговор прослушивается, каждое письмо перлюстрируется, в любом доме, в любом подъезде и квартире у "органов" есть свой человек. Стоит появиться кому-то чужому, чекисты сразу о нем узнают, мышь не прошмыгнет, не то что трое взрослых людей, - заключает он, имея в виду Деву Марию и ее спутников.
Но Христа по-прежнему нет, и Коле в голову приходит страшная мысль, что, может быть, Его и вообще не будет. Те трое, которым молилась Катя, вернувшись назад, на небо, скажут, что род людской для спасения не готов, еще не готов отстать от зла. Сама возможность такого исхода повергает его в ужас. В послании к Феогносту он теперь совсем уж взвинченно принимается обсуждать, что именно мы, весь народ, должны сделать, чтобы Дева Мария сказала Христу, что ждать нельзя. Недавно он не сомневался, что необходимое сделано, здесь же, чтобы избавиться от новых сомнений, Коля по второму кругу начинает разбирать и анализировать нашу жизнь. Только куда тщательнее. Постепенно, описывая саморезню избранного народа - Гражданскую войну, людоедство во время голода в Поволжье, изобретение последних лет - процессы, где обвиняемые, как один, каются, оговаривая себя и близких, отказы детей от арестованных родителей, он опять со старым восторгом приходит к выводу, что это как раз то, что нужно, чтобы Господь пришел на землю и спас Свой народ. Казни священников и разрушение церквей кажутся ему достойным завершением картины. Все перечисленное, пишет он Феогносту, и по отдельности и вместе, явно свидетельствует, что человеческий род, и в первую очередь русский народ, ждать уже не может. Чаша переполнилась, и он готов на любую провокацию, только бы заставить Господа скорее прийти на землю. Дальше Коля подводит итог. Он прежний. Коля пишет: тактика, в которой в 1918 году я и сам не был уверен, боялся, что в результате Господь лишь вернее от своего народа отвернется, сработала. Большевики оказались правы, то, что они делали, необходимо. Иначе Господу было не объяснить, что Его второе пришествие больше нельзя откладывать ни на минуту, надо идти и спасать.
В нескольких письмах подряд Коля снова восторгается большевиками, их смелостью, их решительностью и расчетом. Ведь на все, пишет он, надо было не побояться пойти, и должно было хватить куража, чтобы не остановиться на полдороги. И вот он это Феогносту объясняет и тут же упрекает: потому что Бог - его, Феогноста, Бог, и в Нем, а не в ком другом, оказалось так мало жалости, так мало сострадания к людям, что понадобилась революция. У Коли совершенно определенно выходит, что именно Бог вынудил и вынуждает большевиков творить зло. Иначе убедить Его ни в чем не получается.
Такова вторая Колина попытка обвинить Бога, но и она - подступ к главной, о которой речь впереди. Пока же Коля дает понять Феогносту, что в том зле, которое совершено на земле за последние полтора десятка лет, есть вина Христа, причем вина серьезная. С Его всезнанием и всеведением давно можно было понять, куда идет и как далеко зайдет дело. Тем более что новая власть не просто пришла пограбить, а мечтала о торжестве духа над плотью, значит, была христианству родственной. Может, и неправильно понятому, но она оттуда, из того же корня росла.
Несмотря на все нервы, Коля продолжает верить, что конец будет благополучным. Он думает, что Дева Мария колеблется, не может ни на что решиться, и Коля считает это недоразумением. Достаточно, писал он Феогносту, честно показать нашу жизнь ей и ее спутникам, и сомнений не останется. Но чтобы ее показать, и Деву Марию, и Илью Пророка, и Николая Угодника раньше надо найти, а где троица святых, Коля по-прежнему не знает и теперь начинает намекать Феогносту, что если он как непосредственный представитель Христа на земле в силах помочь, подсказать самому Коле или "органам" (кому конкретно не важно), где Матерь Божья, медлить ему не стоит. Власть подобную услугу оценит. Не то чтобы в ней была нужда, тут же дает он задний ход, горячку никто не порет, ясно, что страданий, мук, бед вполне достаточно, чтобы Христос пришел, но Ему нужно время. Дева Мария ходит по земле со своими спутниками, смотрит и, что видит, докладывает наверх, Богу, как чекисты - Сталину, Христос же не спешит принимать решения: прежде он должен точно знать все и про всех. Христос, конечно, прав, писал Коля Феогносту, вербуя его в союзники, но муки-то длятся, длятся, и народ жалко.
Однако Феогност не отзывался, история стала попахивать обыкновенным саботажем, как раз таким, каким занимались недавно разоблаченные старые спецы на шахтах Донбасса, и тогда Коля решает пугнуть Феогноста посильнее. Кто знает, вдруг польза будет. Коля пишет ему, что с новой властью подобные финты не проходят. У буржуазных спецов не прошли, тем более у Матери Божьей не пройдут. Их всех троих, в каком бы скиту они ни хоронились - почему-то Коля придумал, что они укрываются у старообрядцев, - быстро, очень быстро разыщут. Очевидно, свою наводку он дал и чекистам, но она оказалась ложной - десятки скитов были разорены, сотни староверов арестованы, однако найти никого не удалось. Кстати, во время староверческих арестов к Коле попал один занятный монах-старообрядец, о котором, Анечка, позже я тебе напишу.
После неудачи со старовером "органы" взялись за "дело Девы Марии" - его кодовое название - вплотную, и по приказу сожителя Наты Спирина в стране начался общий шмон. Коля же совсем распсиховался. Затяжка его буквально бесила. Он не понимал ее причины. То ему казалось, что ленятся и халтурят "органы", то поражала безмерная холодность, безразличие Господа к человеческим страданиям.
Лагерный срок у Девы Марии и ее спутников убывал, словно в песочных часах, сидеть им оставалось меньше двух месяцев, когда Коля начал писать Феогносту, что лишь только их троих поймают, у чекистов будут разные способы убедить Господа поспешить, если Он еще ничего не понял. Ему, Феогносту, может быть, пока везло, и он не знает всего, что умеют "органы", так Коля хочет его заверить - они многое умеют. Они из любого выбьют что им надо, тем более из женщины. Римляне по сравнению с ними дети. Если бы тогда на месте римлян были чекисты, Христос вряд ли бы воскрес. В общем, для самой же Матери Божьей будет лучше, если она сразу сделает чего от нее ждут и перестанет тянуть резину. Крови и без нее чересчур много, лишняя никому не нужна.
Но угрозы ничего не дали, и в голове у Коли, который к тому времени, по-моему, мало что соображал от ужаса, что революция окажется напрасной, снова что-то повернулось. Хотя Спирин не раз его заверял, что церковь "под колпаком" и там о скором приходе Христа никто не слышал, он ручается на тысячу процентов, Коля больше не сомневался, что то, что они ищут, Феогносту известно. Теперь он и не думает ему угрожать, наоборот, униженно просит, молит, убеждает, что для всех живущих и живших, от первого до последнего, жизнь на земле - мучение, и люди ждут одного, об одном мечтают, чтобы пытка наконец кончилась и каждому было воздано по его грехам.
Какие бы разные цели ни преследовали Феогност, сам Коля и чекисты, здесь их интересы сходятся. Христа страстно ждут все. День ото дня Колины письма делались более и более жалкими, однако Феогност по-прежнему не отвечал. А потом переписка разом оборвалась.
Не знаю, Анечка, может, и случайно, но последнее письмо ушло точно в день, когда у Девы Марии кончился срок и она вышла на свободу. Вряд ли все же это простое совпадение. Скорее, Коле опять откуда-то стало известно, что Матери Божьей на земле нет и писать Феогносту больше не о чем. Правда, тремя месяцами позднее Феогност получил от Коли еще одно письмо, но оно другого рода. Ниже, Анечка, я тебе его подробно изложу, однако прежде необходима вставка.
Тебе известно, что Коля Кульбарсов особой симпатии никогда у меня не вызывал, однако то, что ты сейчас услышишь, меня поставило в тупик. Я даже не понимаю, как к этому относиться. Но начну по порядку. При разборке архива, который после Коли остался в Москве, а потом попал сюда, в Рузу, я однажды наткнулся на письмо Ольги Сергеевны Вздоховой, адресованное Нине Петровне Лемниковой; ни о той, ни о другой я раньше ничего не слышал. Две страницы в нем были посвящены Коле и Нате, непосредственно их венчанию в церкви Воскресения Христова в Кадашах и началу Колиного похода из Москвы во Владивосток. Все было описано очень красиво и романтично. Сначала само венчание, во время которого невеста была одета в общем и целом как полагается, естественно, с поправкой на тогдашнюю нищету, тем не менее была и фата, и белое платье, белые же "лодочки" и перчатки по локоть. Даже, несмотря на то, что венчались они в первых числах февраля и везде еще лежал снег, свежие цветы.
Другое дело - жених. Коля, отвечая священнику, что готов взять рабу Божью Наталью в жены, всегда любить ее, заботиться о ней и ее защищать, имел на ногах швейцарские горные ботинки, выше - казацкие кавалерийские галифе и ватник, а поверх него красноармейскую шинель нового образца. Однако, писала Ольга, ссылаясь на очевидцев, несмотря на такой шутовской костюм у жениха, венчание прошло торжественно, и друзей, пришедших их поздравить прямо в церковь, по нынешним временам тоже оказалось немало, десятка полтора, если не больше. Когда церемония окончилась, молодые вышли из храма, и здесь началось самое интересное: Коля и Ната прямо на паперти стали прощаться. Они обнялись, поцеловались и дальше оба перед надвратной иконой поклялись хранить себя в чистоте и воздержании четыре года, пока Коля, спасая Россию, не дойдет до Владивостока и не вернется обратно.