Страница:
Одновременно шли поиски на озере тела, по-видимому убитой, Лаймы Зведрис. Однако день добросовестной работы рыбаков ничего не дал. Только к вечеру из больницы, расположенной на дальнем конце озера, пришло известие о том, что там лежит неизвестная девушка. Накануне ночью рыбаки слышали её крик и, поспешив на него, выловили её из воды. Они пытались было найти лодку, с которой она упала, но в потёмках это им не удалось. Они удовольствовались тем, что откачали утопленницу и доставили её в больницу. Там она и оставалась до сих пор. Но так как ею, по-видимому, был получен очень сильный удар по голове ещё прежде, чем она очутилась в воде, то допросить её не представляется возможным. Она не умерла только благодаря её физической крепости, иначе рыбакам не удалось бы её и откачать.
Из всех этих обстоятельств наибольшее внимание Кручинина остановилось на одном: узкие сапоги человека, называвшего себя Стродом. Когда Кручинин, поставив сапог на бумагу, очертил его карандашом, то след показался ему похожим на рисунок, сделанный Грачиком со следа на песке у озера Бабите. Сапоги были немедленно пересланы в Ригу, и эксперты установили, что след, срисованный Грачиком, принадлежит человеку, обутому в эти сапоги. Кроме того, экспертиза утверждала, что владелец этих сапог имел неправильную походку, несколько выворачивая одну стопу в сторону, — был, так сказать, косолап.
— Попробуй-ка теперь сказать, что я даром потерял время в Алуксне! — торжествующе воскликнул Кручинин, когда они вместе с Грачиком получили заключение экспертизы. — И помяни моё слово, мы ещё найдём связь между этим Стродом и Будрайтисом.
Из всех этих обстоятельств наибольшее внимание Кручинина остановилось на одном: узкие сапоги человека, называвшего себя Стродом. Когда Кручинин, поставив сапог на бумагу, очертил его карандашом, то след показался ему похожим на рисунок, сделанный Грачиком со следа на песке у озера Бабите. Сапоги были немедленно пересланы в Ригу, и эксперты установили, что след, срисованный Грачиком, принадлежит человеку, обутому в эти сапоги. Кроме того, экспертиза утверждала, что владелец этих сапог имел неправильную походку, несколько выворачивая одну стопу в сторону, — был, так сказать, косолап.
— Попробуй-ка теперь сказать, что я даром потерял время в Алуксне! — торжествующе воскликнул Кручинин, когда они вместе с Грачиком получили заключение экспертизы. — И помяни моё слово, мы ещё найдём связь между этим Стродом и Будрайтисом.
39. Орёл на груди палача
Рабочий день был на исходе. Закройщик ателье «Максла» Ян Янович Йевиньш сбежал по шаткой лестнице, ведущей в приёмную из его рабочего закутка на втором этаже. Четвёртый звонок за день! И все дамы, без конца дамы! Правда, заказчица среди них была только одна, остальные вызывали его по делам, не имеющим никакого отношения к портняжному искусству (которым Ян Янович славился на всю Ригу). Увы, и для супруги Яна Яновича давно не была секретом его слабость к прекрасному полу. Тоном человека, избалованного вниманием женщин, Ян Янович бросил в трубку своё почти английское «хэлло». Скользя рассеянным взглядом по мелькавшим за витриной фигурам прохожих, он вёл один из тех искусных разговоров, которые позволяли ему лавировать между рифами, встречающимися на пути женатого жуира. Временами его равнодушный взгляд переходил с витрины на лицо сидящей за столом приёмщицы, исподтишка ревниво следившей за разговором. Но вот снова глянув в витрину, Ян Янович оборвал фразу на полуслове. Проследив его испуганный взгляд, приёмщица тоже замерла с полуоткрытым ртом: у подъезда ателье на тротуаре лежал человек большого роста. Руки его были раскинуты, обращённое вверх лицо покрыто мертвенной бледностью; из мясистого носа, пачкая светлые усы и бороду, стекала струйка крови. Вокруг лежащего собралась толпа.
Вошедший в ателье милиционер вызвал скорую помощь, чтобы взять сбитого грузовиком прохожего, и, не отвечая на вопросы приёмщицы, вышел. Стук затворившейся за ним двери вывел Йевиньша из оцепенения. Он устремился следом за милиционером. Между тем пострадавший уже пришёл в себя. Таким движением, словно хотел отстранить что-то душившее его, он провёл рукою поперёк горла. Йевиньш растерянно глядел через головы толпы на то, как пострадавший поднялся на ноги, достал из кармана носовой платок, отёр испачканное кровью лицо и, пошатываясь, сделал два-три шага.
— Сейчас прибудет скорая помощь, — сказал милиционер, намереваясь усадить пострадавшего на ступеньку подъезда «Макслы». Но бородач высвободил свой локоть из пальцев милиционера.
— Не нужно… — сказал он. — Совершенно ничего не нужно.
Из-за спины милиционера высунулась физиономия шофёра грузовика — виновника происшествия. Он вопросительно уставился на пострадавшего. Заметив шофёра, человек с бородой поспешно сказал милиционеру:
— Прошу вас. Никакого протокола. Шофёр не виноват.
— Мы обязаны… — начал было милиционер, но человек с бородой перебил более решительно:
— Я сам виноват.
Пронзительный сигнал кареты скорой помощи покрыл говор толпы. Появились фигуры врача и санитаров.
— Мне ничего не нужно. Я чувствую себя совсем хорошо. Извините… — с этими словами пострадавший показал милиционеру красную книжку какого-то удостоверения и, повернувшись, пошёл сквозь неохотно расступавшуюся толпу разочарованных зрителей.
— Он потерял шапку, — сочувственно сказала какая-то женщина.
— Граждане, где головной убор пострадавшего? — спросил милиционер.
Поднеся носовой платок к лицу, бородач продолжал удаляться с непокрытой головой.
— Не беда, проживёт без шапки, косолапый, — пренебрежительно проговорил какой-то мальчишка.
Ян Янович чувствовал, что снова обретает способность думать, двигаться и говорить. Первое, что он сделал, — схватил за плечо мальчишку.
— Ты сказал «косолапый»? Почему ты сказал «косолапый»? — быстро спросил Йевиньш.
— Ну да, и сказал, что ж такого? — задорно отозвался мальчик. — Он и есть косолапый. Глядите на его правую ногу, глядите!
Но в том направлении, куда показывал мальчуган, уже никого не было. Человек с бородой скрылся за углом улицы Блаумана. Пробежав несколько шагов, Йевиньш остановился. Его больное сердце стучало, вырываясь из груди. Он задыхался. Он закрыл глаза. Перед ним как живой лежал у подъезда ателье человек с белокурой бородой. На его шее, под вздёрнутым к небу подбородком Йевиньш видел шрам… Шрам, шрам!.. Происхождение этого шрама Йевиньш знал и не забудет никогда в жизни. И этот жест, которым бородач провёл себе поперёк шеи, Йевиньш тоже знал, очень хорошо знал и тоже никогда не забудет. Если бы не шрам, Йевиньш ни за что и не узнал бы этого человека: усы и борода изменили его наружность. Йевиньш видывал его другим: чисто выбритым, с плотоядно оттопыренными мясистыми губами под картофелиной носа… А этот жест: ребром ладони поперёк горла! Разве не этим зловещим движением Арвид Квэп, наряжённый в куртку эсэсовца, иллюстрировал страдальцам Саласпилса то, что им предстояло? Разве может Йевиньш забыть этот жест, эти глаза, этот нос!.. Эту страшную руку мясника… А тут, в добавление ко всему, крик мальчишки: «Косолапый»! Да, да, Йевиньш слишком хорошо помнит и подвёрнутую ступню, из-за которой заключённые тоже называли Арвида Квэпа «косолапый».
А если бы Йевиньш увидел этого человека без рубашки! Уж кто-кто, а портной хорошо знает, как выглядит тело человека, которого ему приходилось обшивать. Впрочем, Квэп и не скрывал татуировки, украшавшей его широкую грудь: большой романовский орёл. Татуировка была старая, сделанная ещё в царские времена. Впоследствии, из верноподданнических чувств к Гитлеру, Квэп её модернизировал: переделал царский скипетр в свастику, а державу в земной шар. О, Йевиньш очень хорошо помнит эту синюю примету на груди мучителя. Тут не ошибётся и малое дитя!.. Почему же злодея сейчас не схватили, тут же, сегодня?.. В самом деле, почему Йевиньш не вцепился ему в бороду, почему не закричал на всю улицу: «Держите его, это же Квэп из Саласпилса! Разве вы не знаете палача Квэпа? Почему онемел язык Йевиньша, как мог бывший заключённый № 32867 не броситься на палача? Ян Йевиньш, почему ты молчал?
Йевиньш прислонился горячим лбом к стене дома… Разве можно это забыть: за шрам на горле недорезанного Квэпа было забито палками, затравлено собаками, застрелено и повешено сто заключённых. Да, у мстителя тогда не хватило силы, чтобы перерезать глотку палача крышкой от консервной банки. Горло Квэпа оказалось крепче жести…
Йевиньш в отчаянии схватился за голову. Ян, Ян! Как ты мог выпустить сейчас этого зверя! Как, почему, зачем, по чьему недосмотру Арвид Квэп мог очутиться на улице советской Риги?
Йевиньш, пошатываясь, вошёл в ателье и упал в кресло. Его больное, надорванное Саласпилсом сердце не могло выдержать такой перегрузки. Понадобилось больше получаса времени и помощь врача, чтобы справиться с сердечным припадком портного.
Открыв глаза, Иевиньш увидел, что лежит на диване, где обычно ждали его приёма терпеливые заказчицы. Под головой у себя он нащупал на диванном валике что-то мягкое. Это было большое кепи из пёстрой шерстяной ткани.
— Что это? — спросил Ян Янович у заплаканной приёмщицы, сидевшей у него в изголовье.
— Это?.. Ах, это! Так это же, наверно, кепи того, пострадавшего! Кажется, милиционер принёс его сюда, когда говорил по телефону, да так и забыл.
Приёмщица ещё что-то говорила, но Ян Янович её уже не слушал. Он держал в вытянутой руке пёстрое кепи, и смешанное чувство отвращения и радости не позволяло ему привести в порядок нахлынувшие мысли.
— Вам опять нехорошо?.. — начала было испуганная приёмщица, заглядывая ему в глаза, но Йевиньш, не слушая, выбежал на улицу:
— Эй, такси!.. Бульвар Райниса!.. Да, да, именно так: прокуратура! Быстро!
Вошедший в ателье милиционер вызвал скорую помощь, чтобы взять сбитого грузовиком прохожего, и, не отвечая на вопросы приёмщицы, вышел. Стук затворившейся за ним двери вывел Йевиньша из оцепенения. Он устремился следом за милиционером. Между тем пострадавший уже пришёл в себя. Таким движением, словно хотел отстранить что-то душившее его, он провёл рукою поперёк горла. Йевиньш растерянно глядел через головы толпы на то, как пострадавший поднялся на ноги, достал из кармана носовой платок, отёр испачканное кровью лицо и, пошатываясь, сделал два-три шага.
— Сейчас прибудет скорая помощь, — сказал милиционер, намереваясь усадить пострадавшего на ступеньку подъезда «Макслы». Но бородач высвободил свой локоть из пальцев милиционера.
— Не нужно… — сказал он. — Совершенно ничего не нужно.
Из-за спины милиционера высунулась физиономия шофёра грузовика — виновника происшествия. Он вопросительно уставился на пострадавшего. Заметив шофёра, человек с бородой поспешно сказал милиционеру:
— Прошу вас. Никакого протокола. Шофёр не виноват.
— Мы обязаны… — начал было милиционер, но человек с бородой перебил более решительно:
— Я сам виноват.
Пронзительный сигнал кареты скорой помощи покрыл говор толпы. Появились фигуры врача и санитаров.
— Мне ничего не нужно. Я чувствую себя совсем хорошо. Извините… — с этими словами пострадавший показал милиционеру красную книжку какого-то удостоверения и, повернувшись, пошёл сквозь неохотно расступавшуюся толпу разочарованных зрителей.
— Он потерял шапку, — сочувственно сказала какая-то женщина.
— Граждане, где головной убор пострадавшего? — спросил милиционер.
Поднеся носовой платок к лицу, бородач продолжал удаляться с непокрытой головой.
— Не беда, проживёт без шапки, косолапый, — пренебрежительно проговорил какой-то мальчишка.
Ян Янович чувствовал, что снова обретает способность думать, двигаться и говорить. Первое, что он сделал, — схватил за плечо мальчишку.
— Ты сказал «косолапый»? Почему ты сказал «косолапый»? — быстро спросил Йевиньш.
— Ну да, и сказал, что ж такого? — задорно отозвался мальчик. — Он и есть косолапый. Глядите на его правую ногу, глядите!
Но в том направлении, куда показывал мальчуган, уже никого не было. Человек с бородой скрылся за углом улицы Блаумана. Пробежав несколько шагов, Йевиньш остановился. Его больное сердце стучало, вырываясь из груди. Он задыхался. Он закрыл глаза. Перед ним как живой лежал у подъезда ателье человек с белокурой бородой. На его шее, под вздёрнутым к небу подбородком Йевиньш видел шрам… Шрам, шрам!.. Происхождение этого шрама Йевиньш знал и не забудет никогда в жизни. И этот жест, которым бородач провёл себе поперёк шеи, Йевиньш тоже знал, очень хорошо знал и тоже никогда не забудет. Если бы не шрам, Йевиньш ни за что и не узнал бы этого человека: усы и борода изменили его наружность. Йевиньш видывал его другим: чисто выбритым, с плотоядно оттопыренными мясистыми губами под картофелиной носа… А этот жест: ребром ладони поперёк горла! Разве не этим зловещим движением Арвид Квэп, наряжённый в куртку эсэсовца, иллюстрировал страдальцам Саласпилса то, что им предстояло? Разве может Йевиньш забыть этот жест, эти глаза, этот нос!.. Эту страшную руку мясника… А тут, в добавление ко всему, крик мальчишки: «Косолапый»! Да, да, Йевиньш слишком хорошо помнит и подвёрнутую ступню, из-за которой заключённые тоже называли Арвида Квэпа «косолапый».
А если бы Йевиньш увидел этого человека без рубашки! Уж кто-кто, а портной хорошо знает, как выглядит тело человека, которого ему приходилось обшивать. Впрочем, Квэп и не скрывал татуировки, украшавшей его широкую грудь: большой романовский орёл. Татуировка была старая, сделанная ещё в царские времена. Впоследствии, из верноподданнических чувств к Гитлеру, Квэп её модернизировал: переделал царский скипетр в свастику, а державу в земной шар. О, Йевиньш очень хорошо помнит эту синюю примету на груди мучителя. Тут не ошибётся и малое дитя!.. Почему же злодея сейчас не схватили, тут же, сегодня?.. В самом деле, почему Йевиньш не вцепился ему в бороду, почему не закричал на всю улицу: «Держите его, это же Квэп из Саласпилса! Разве вы не знаете палача Квэпа? Почему онемел язык Йевиньша, как мог бывший заключённый № 32867 не броситься на палача? Ян Йевиньш, почему ты молчал?
Йевиньш прислонился горячим лбом к стене дома… Разве можно это забыть: за шрам на горле недорезанного Квэпа было забито палками, затравлено собаками, застрелено и повешено сто заключённых. Да, у мстителя тогда не хватило силы, чтобы перерезать глотку палача крышкой от консервной банки. Горло Квэпа оказалось крепче жести…
Йевиньш в отчаянии схватился за голову. Ян, Ян! Как ты мог выпустить сейчас этого зверя! Как, почему, зачем, по чьему недосмотру Арвид Квэп мог очутиться на улице советской Риги?
Йевиньш, пошатываясь, вошёл в ателье и упал в кресло. Его больное, надорванное Саласпилсом сердце не могло выдержать такой перегрузки. Понадобилось больше получаса времени и помощь врача, чтобы справиться с сердечным припадком портного.
Открыв глаза, Иевиньш увидел, что лежит на диване, где обычно ждали его приёма терпеливые заказчицы. Под головой у себя он нащупал на диванном валике что-то мягкое. Это было большое кепи из пёстрой шерстяной ткани.
— Что это? — спросил Ян Янович у заплаканной приёмщицы, сидевшей у него в изголовье.
— Это?.. Ах, это! Так это же, наверно, кепи того, пострадавшего! Кажется, милиционер принёс его сюда, когда говорил по телефону, да так и забыл.
Приёмщица ещё что-то говорила, но Ян Янович её уже не слушал. Он держал в вытянутой руке пёстрое кепи, и смешанное чувство отвращения и радости не позволяло ему привести в порядок нахлынувшие мысли.
— Вам опять нехорошо?.. — начала было испуганная приёмщица, заглядывая ему в глаза, но Йевиньш, не слушая, выбежал на улицу:
— Эй, такси!.. Бульвар Райниса!.. Да, да, именно так: прокуратура! Быстро!
40. Мутный человек
Грачику казалось, что сегодня все против него. Неудачи начались в Совете культов. Уполномоченный этого Совета по Латвии Ян Петрович Мутный оказался человеком не только упрямым, но и ограниченным, чтобы не сказать больше. К тому же он решительно всего боялся. Он боялся дать Грачику характеристику Шумана на том основании, что не знал священника достаточно хорошо; боялся справиться о нем у викария или у епископа; боялся осложнения, если Грачик сам обратится к католическим церковным властям. Он боялся… Грачик даже не брался припомнить, чего ещё боялся этот странный уполномоченный. В добавление ко всему из разговора выяснилось, что Мутный — невежда в области, доверенной ему той самой Советской властью, защитником которой он себя именовал. Само собой у Грачика напрашивалась характеристика: «опасный дурак». Едва Грачик приступил к перечислению оснований, какими располагает для подозрения Шумана в преступлении, Мутный замахал руками. Не стесняясь присутствия Грачика, он тут же снял трубку и стал звонить в Совет Министров республики, жалуясь на следователей, «ломающих всю политику Советской власти». Если бы Грачик поверил этому человеку, то ушёл бы с убеждением, что подозревать Шумана — значит, посягать на основы Советской власти. Грачик поделился с Кручининым огорчением, какое ему доставило это свидание:
— Мне всегда сдавалось, что я люблю жизнь. И людей люблю, ей-ей! А сегодня, когда я столкнулся с этим «мутным» человеком, мне стали отвратительны и мир, и люди.
— Можно подумать, что ты только-только вступаешь на стезю сознательной жизни и не знаешь всего разнообразия человеческих типов, — усмехнулся Кручинин.
— Но людей такого типа, как Мутный, я просто боюсь!
— Не знал тебя как труса.
— И вот поди же, — Грачик беспомощно развёл руками, — боюсь! Они могут испортить всю жизнь на земле.
— Брось! Такое им не под силу. Хорошего на земле слишком много, чтобы одному Мутному удалось все замутить. Настроение он действительно способен испортить. Но не больше. Помешать любить людей?.. Я за любовь!.. К жизни, к людям и… к человеку.
— Только прошу вас, без перехлестывания во всеобщую любовь ко всему человечеству. Я знаю: вы великий человеколюбец, — воскликнул Грачик. — Но разве можно не ненавидеть человеконенавистников?
— Их надо исправлять. А ежели ненависть к себе подобным сидит в них сильнее всего человеческого, — уничтожать. Уничтожать!
— Посмотрите-ка сейчас на свои глаза, посмотрите, как сжались ваши губы! — воскликнул Грачик, подталкивая Кручинина к зеркалу. — Глядите! А ведь многие считают вас божьей коровкой.
— Потому что им не доводилось видеть меня один на один с врагом.
— С врагом человечества?
— Разве у меня может быть другой враг, как только тот, кто враждебен нашему делу — делу трудового человечества. Нашим целям, лучшим целям рабочего класса — творца жизни!.. А ты со своим «Мутным»!.. Мутный, братец, это всего только муть. История процедит её сквозь свой фильтр. В настоящую жизнь, которой будет жить человек в будущем, эта муть не проникнет.
— Если фильтром не будет служить анкета. А то эдакий «стопроцентный», только на том основании, что его папа пролетарий и сам он из грузчиков, глядишь, и пролезет в будущее. Да ещё вне очереди!
— Всему своё время, Грач! На данном этапе и анкета нужна. Без анкеты невозможно. И пролетарское происхождение, ой как хорошо! И зря ты, право, огорчаешься. Отбрось сей мутный камень со своего пути. Плюнь, разотри и забудь.
— Как же я забуду, когда мне с ним по делу не разминуться. Раз в деле у меня запутаны священники и церковь. А там в Совете этот… камень преткновения.
— Не такие скалы сворачивали. Не преодолеешь — объедешь. Не объедешь — взорвём.
— Вы его взрывать, а он за телефонную трубку да в Совет Министров! Честное слово, Советская власть сильно выиграла бы, если бы на месте эдакого Мутного сидела хотя бы матушка Альбина.
— Не понимаю этого «хотя бы». Ленин так и хотел, чтобы кухарка могла управлять государством; а тут дела в масштабе «Мутного» и на них целая белошвейка!
— Напрасно вы иронизируете. Моя Альбина — милая старушка.
— А куда же тогда девать Мутного? — усмехнулся Кручинин.
— Пускай стирает отцу Шуману бельё! — сердито воскликнул Грачик.
На этом закончилось обсуждение неприятности номер один. Но Грачик уже не мог успокоиться. Столкновение с Мутным его взбудоражило. Поразмыслив, он сказал:
— Бывают минуты, когда я крепко задумываюсь над совершенством нашей системы работы. — Кручинин насторожённо поднял голову. — Тут нужны какие-то коренные улучшения. Ведь что до сих пор получалось. Выловим одну дрянь, другую. Их накажут, потом выпустят, и опять ищи их, лови, уличай. Из десяти проходящих так называемое «исправление» полезным членом общества оказывается один, много двое. А сколько у нас «исправляли» ошибочно!
— Как же можно исправлять ошибочно? — удивился Кручинин.
— Вы нарочно не хотите понять меня? — рассердился Грачик, — я имею в виду ошибку следствия и суда. Сколько дров наломали за эти годы!
— Вот именно: за эти годы! Это, братец, уже издержки производства. Дело показывает, что вне контроля партии не может и не должен работать ни один раздел нашего аппарата. Будь он сто раз важен и тысячу раз секретен!.. Либерализм тут опасен как ротозейство… А в таком деле, как безопасность государственного правопорядка, многое очень трудно поправить.
— Потому и говорю только вам.
— Очень жаль, что не выступал с этим громко, во весь голос.
— Может быть, скажете ещё: в печати? — иронизировал Грачик.
— Что ж, таков верный путь: сначала в нашей среде, а если не поможет, и в печати! Партия не боится света гласности.
— Кто же станет печатать?
— А ты добейся.
— У Мутного?
— Да что тебе, в самом деле, дался этот Мутный? Не мутные же составляют наше общество. Они исключения, а не правило, — в гневе почти крикнул Кручинин. — Они — не люди! Муть, а не люди!
— Ложка дёгтя в бочке мёда.
— А ты вычерпывай дёготь!
— Ложку вычерпаю, а десять остались и продолжают портить жизнь. Нужно не вылавливать правонарушителей, а бороться за то, чтобы их не было. — Лицо Грачика, вся его фигура выражали уныние. — Литература, театры, школа, все звенья воспитательной системы в семье и вне семьи обязаны вести профилактическую работу. Понимаете, профилактическую! Иначе хлопот у нашего брата будет по горло.
— Почему сегодня такой пессимизм? — Кручинин подошёл к Грачику, без стеснения взял его за подбородок и повернул лицом к свету. — Не так давно ты был неудержимым оптимистом. Разве не ты говорил, что недалеко время, когда наша профессия отомрёт. Помнишь: «Наши потомки будут глядеть в словарь, чтобы понять значение термина розыск, когда встретят его в литературе».
— Так это же Потомки! А я хочу сам — живой Сурен Грачьян — сунуть под стекло музея своё удостоверение.
— Мечты!
Грачик помотал головой, словно освобождаясь от назойливых мыслей.
— Действительно, чего это я расфилософствовался?.. А все этот Мутный!
Вторая неприятность этого дня ждала Грачика вечером, когда он пришёл в прокуратуру, чтобы посмотреть кое-что в деле Круминьша и проверить появившиеся новые мысли. Занятия были закончены, сотрудники разошлись, сейф опечатан. Грачик в раздумье уселся в приёмной, машинально прислушиваясь к голосу какого-то посетителя, взволнованно убеждавшего дежурного выслушать его показание и принять меры к розыску появившегося в Риге военного преступника — эсэсовца из лагеря смерти «Саласпилс». Когда посетитель — это был Ян Йевиньш, — указывая приметы эсэсовца, упомянул об его лёгкой хромоте, вызываемой искривлённостью правой ступни, Грачик насторожился. А дальше дело пошло так, что Грачик, казалось, мог забыть все неприятности дня. День неудач обещал превратиться в день большого успеха: если верно то, что говорит Йеминьш, организатор покушения на Круминьша (Грачик ни на миг не сомневался в том, что Квэп и есть тот, кто ему нужен) был ещё в Латвии и даже, может быть, в Риге! Оставалось найти его и схватить.
На столе лежало кепи, принесённое Йевиньшем. Грачик долго рассматривал его, ощупывал, прищурившись приглядывался, отставив на вытянутую руку. Даже поднёс его было к носу и, если бы не отталкивающий вид засаленной подкладки, наверно, с интересом обнюхал бы.
— Может ли это быть совпадением — такое сходство?.. Или… это и есть кепи женщины с островной мызы?
— Вы уверены в том, что эта шапка принадлежит пострадавшему, которого вы называете Квэпом? — спросил Грачик.
Йевиньш смерил его таким взглядом, словно сомневайся в его умственных способностях.
— Что значит «я называю его Квэпом»? Так он же и есть настоящий Квэп!
— И милиционер сказал вам, что шапка принадлежит Квэпу?
— Милиционер? Нет! Разве я сказал милиционер? Это сказала наша приёмщица. И не все ли вам равно, кто это сказал? — Йевиньш пожал плечами, словно Грачик попусту тратил время на расспросы, но тот настойчиво повторил:
— А кто сказал это приёмщице?
— Откуда я знаю, кто ей сказал? — Йевиньш не мог скрыть смущения. — Может быть, никто ей не говорил.
Грачик с трудом скрывал разочарование, вызванное неопределённостью этих показаний.
— Значит, — сказал он, — вы не можете утверждать, что этот головной убор оставлен на месте происшествия именно Квэпом. — Грачик уставился на Йевиньша, по-видимому не подозревавшего, как важны для Грачика его ответы и сколько огорчения несёт следователю его неуверенность. Если не удастся подтвердить принадлежность этой шапки Квэпу — рушится цепь, блестящая и простая цепь, построенная Грачиком: шапка женщины с мызы на Квэпе! Сегодня же можно выписать ордер на арест этой особы. И — первое звено в руках Грачика! За него он вытянет всю цепочку — всех одного за другим посадит на скамью подсудимых! Важно, ох как важно ему услышать сейчас твёрдое и ясное «да, это шапка Квэпа». А вместо того — эта размазня портной… Внезапно новая мысль мелькнула у Грачика. Он перехватил растерянный взгляд Йевиньша и, не отпуская его, спросил:
— А можете ли вы утверждать, что эта шапка не оставлена одной из женщин, приходивших к вам самому в ателье?
Портной сделал попытку отвести взгляд, но Грачик не отпускал его. Он вцепился в него своими жгучими, чёрными глазами и держал, держал его. И вот фигура Йевиньша секунда за секундой стала утрачивать свою франтоватость и подтянутость. Словно ставший непомерно большим, пиджак собрался в складки, плечи обвисли, рукава вытянулись по сторонам стула почти до полу. Можно было подумать, что Йевиньш в одну минуту похудел втрое и стал меньше ростом. Его выбритый до глянца подбородок постепенно опускался к столу и, казалось, портной вот-вот сползёт со стула. Едва ворочая языком, он проговорил:
— Вы имеете в виду заказчиц?
— Я имею в виду женщин, посещающих вас в ателье под видом заказчиц или просто в качестве… знакомых, — жёстко пояснил Грачик.
Быть может, в молчании протекло всего несколько секунд, но они показались томительно долгими обоим. Йевиньш ухватился за край стола, будто боясь упасть и сделал несколько судорожных глотательных движений.
— Чего вы от меня хотите?! — наконец жалобно выдавил он из себя и закрыл лицо руками. Он молчал и медленно покачивался взад-вперёд. Глядя на его белые руки с холёными ногтями, Грачик думал о том, что похоже будто его внезапная догадка не лишена оснований. Если, выйдя отсюда, портной попытается установить связь с хозяйкой мызы, предупредить её о догадливости следователя, Грачик захватит их обоих — в его руках будут сразу два звена! Остаётся, конечно, загадкой, ради чего портной притащился сюда со своим заявлением? Не хотел ли он навести власти на ложный след? Если так, то грош цена его заявлению, будто пострадавший — Квэп.
— Если вы хотите убить меня, — проговорил между тем едва слышно Йевиньш, — так вам осталось совсем, совсем немножко. Ещё несколько таких же ужасных слов, и моё сердце совсем остановится. — Только тут Грачик заметил, что подглазья портного стали совсем чёрными, губы посинели. Грачик поспешил налить ему воды, но Йевиньш отстранил стакан, достал из жилетного кармана крошечный пузырёк и два раза лизнул его пробку. С минуту после этого он сидел опустив веки, наконец, провёл рукой по лицу: — Стыдно вам, гражданин прокурор, думать такое! — он с укоризной покачал головой. — Разве Квэп не наш общий враг? Я потому и прибежал к вам, хотя у меня, вот, сердце… Но чего я не могу, так не могу: подписать, что это его шапка… Очень сожалею, но не могу.
Грачик молча наблюдал, как он усталыми движениями дрожащих пальцев застёгивает воротничок, завязывает галстук. Несмотря на очевидное страдание, он делал это со всем старанием. Наконец, он поднялся со стула и, держа шляпу в вытянутой руке, сказал:
— Если я вам понадоблюсь, то с девяти до шести я в ателье. Перерыв на обед с трех до четырех.
Он раскланялся и, переступив порог, бережно надел шляпу.
Грачик долго ещё вертел в руках злополучное кепи.
Поутру он допросил приёмщицу ателье «Максла». Да, ей показалось, что это кепи оставил в ателье милиционер, когда пришёл вызвать скорую помощь; да, она так и сказала Йевиньшу. Но отказывается подписать показание о том, что это кепи принадлежит потерпевшему — возможно, что она ошиблась и кепи действительно забыто какой-нибудь дамой, хотя на её личный взгляд это маловероятно: их заказчицы не надели бы такого грязного кепи. Помнит ли она, какие дамы, кроме заказчиц, приходили к Йевиньшу? Нет, она не наблюдает за частной жизнью Яна Яновича! (При этих словах девушка обиженно поджала губы и опустила глаза.) Не может она ничего сказать и о цвете волос его посетительниц: их бывает слишком много…
Приёмщицу сменил милиционер. Его показания были более определённы: он не помнит, чтобы принёс в ателье какую-нибудь шапку. Пострадавший действительно отбыл с места происшествия без головного убора, но он — сержант милиции Вилис Дробинский здесь не при чем. Нет, положительно он не помнит, чтобы отнёс шапку неизвестного в ателье «Максла». Это не отмечено в его рапорте, Грачик может убедиться.
Итак?.. Если бы приёмщица опознала в кепи вещь блондинки, приходившей к Йевиньшу, — Грачик был бы даже доволен тем, что шапка не оставлена Квэпом. (В том, что пострадавший — это Квэп, он опять почти не сомневался: уж очень совпадал словесный портрет, сделанный портным, со всем, что было известно следствию.) Но так как приёмщица не могла сказать ничего путного, как и Йевиньш, то Грачик мог только огорчаться тем, что никто не опознал в шапке вещь пострадавшего.
Есть ли у него новые данные для того, чтобы отправиться на остров с ордером на обыск или даже на арест? Сам он как прокурор санкционировал бы такой ордер в полном согласии с законом и с собственной совестью?
Неизвестно, нашёл бы он выход из этого затруднения или нет, если бы Кручинин, повертев в руках пресловутое кепи, не сказал:
— Что может быть проще: ежели шапку носила твоя мызница, а потом надевал Квэп, то почти наверняка там осталось хоть по волоску из шевелюры каждого. Дай шапку экспертам.
— Нил Платонович! — только и нашёлся воскликнуть Грачик, поражённый не простотой решения, а тем, что он не нашёл его сам, хотя отлично знал возможности экспертизы и не раз прибегал к ней в подобных случаях. Он трагическим жестом схватил себя за голову и покачал ею из стороны в сторону. — Нет, не совсем пустая, — заявил он с самым серьёзным видом, — значит, это временное затмение.
— Будем надеяться, — в тон ему серьёзно согласился Кручинин.
Спешное задание было уже выполнено экспертами. Заключение гласило, что несколько женских волосков светлой окраски (естественная пигментация, без применения химии) были найдены прилипшими к жировому слою (бриолин изготовления рижской фабрики «Дзинтарс») на подкладке шапки. Кроме того, обнаружены 2 (два) волоса из мужской бороды тоже светлой окраски (естественный пигмент) со слабым признаком поседения.
— Мне всегда сдавалось, что я люблю жизнь. И людей люблю, ей-ей! А сегодня, когда я столкнулся с этим «мутным» человеком, мне стали отвратительны и мир, и люди.
— Можно подумать, что ты только-только вступаешь на стезю сознательной жизни и не знаешь всего разнообразия человеческих типов, — усмехнулся Кручинин.
— Но людей такого типа, как Мутный, я просто боюсь!
— Не знал тебя как труса.
— И вот поди же, — Грачик беспомощно развёл руками, — боюсь! Они могут испортить всю жизнь на земле.
— Брось! Такое им не под силу. Хорошего на земле слишком много, чтобы одному Мутному удалось все замутить. Настроение он действительно способен испортить. Но не больше. Помешать любить людей?.. Я за любовь!.. К жизни, к людям и… к человеку.
— Только прошу вас, без перехлестывания во всеобщую любовь ко всему человечеству. Я знаю: вы великий человеколюбец, — воскликнул Грачик. — Но разве можно не ненавидеть человеконенавистников?
— Их надо исправлять. А ежели ненависть к себе подобным сидит в них сильнее всего человеческого, — уничтожать. Уничтожать!
— Посмотрите-ка сейчас на свои глаза, посмотрите, как сжались ваши губы! — воскликнул Грачик, подталкивая Кручинина к зеркалу. — Глядите! А ведь многие считают вас божьей коровкой.
— Потому что им не доводилось видеть меня один на один с врагом.
— С врагом человечества?
— Разве у меня может быть другой враг, как только тот, кто враждебен нашему делу — делу трудового человечества. Нашим целям, лучшим целям рабочего класса — творца жизни!.. А ты со своим «Мутным»!.. Мутный, братец, это всего только муть. История процедит её сквозь свой фильтр. В настоящую жизнь, которой будет жить человек в будущем, эта муть не проникнет.
— Если фильтром не будет служить анкета. А то эдакий «стопроцентный», только на том основании, что его папа пролетарий и сам он из грузчиков, глядишь, и пролезет в будущее. Да ещё вне очереди!
— Всему своё время, Грач! На данном этапе и анкета нужна. Без анкеты невозможно. И пролетарское происхождение, ой как хорошо! И зря ты, право, огорчаешься. Отбрось сей мутный камень со своего пути. Плюнь, разотри и забудь.
— Как же я забуду, когда мне с ним по делу не разминуться. Раз в деле у меня запутаны священники и церковь. А там в Совете этот… камень преткновения.
— Не такие скалы сворачивали. Не преодолеешь — объедешь. Не объедешь — взорвём.
— Вы его взрывать, а он за телефонную трубку да в Совет Министров! Честное слово, Советская власть сильно выиграла бы, если бы на месте эдакого Мутного сидела хотя бы матушка Альбина.
— Не понимаю этого «хотя бы». Ленин так и хотел, чтобы кухарка могла управлять государством; а тут дела в масштабе «Мутного» и на них целая белошвейка!
— Напрасно вы иронизируете. Моя Альбина — милая старушка.
— А куда же тогда девать Мутного? — усмехнулся Кручинин.
— Пускай стирает отцу Шуману бельё! — сердито воскликнул Грачик.
На этом закончилось обсуждение неприятности номер один. Но Грачик уже не мог успокоиться. Столкновение с Мутным его взбудоражило. Поразмыслив, он сказал:
— Бывают минуты, когда я крепко задумываюсь над совершенством нашей системы работы. — Кручинин насторожённо поднял голову. — Тут нужны какие-то коренные улучшения. Ведь что до сих пор получалось. Выловим одну дрянь, другую. Их накажут, потом выпустят, и опять ищи их, лови, уличай. Из десяти проходящих так называемое «исправление» полезным членом общества оказывается один, много двое. А сколько у нас «исправляли» ошибочно!
— Как же можно исправлять ошибочно? — удивился Кручинин.
— Вы нарочно не хотите понять меня? — рассердился Грачик, — я имею в виду ошибку следствия и суда. Сколько дров наломали за эти годы!
— Вот именно: за эти годы! Это, братец, уже издержки производства. Дело показывает, что вне контроля партии не может и не должен работать ни один раздел нашего аппарата. Будь он сто раз важен и тысячу раз секретен!.. Либерализм тут опасен как ротозейство… А в таком деле, как безопасность государственного правопорядка, многое очень трудно поправить.
— Потому и говорю только вам.
— Очень жаль, что не выступал с этим громко, во весь голос.
— Может быть, скажете ещё: в печати? — иронизировал Грачик.
— Что ж, таков верный путь: сначала в нашей среде, а если не поможет, и в печати! Партия не боится света гласности.
— Кто же станет печатать?
— А ты добейся.
— У Мутного?
— Да что тебе, в самом деле, дался этот Мутный? Не мутные же составляют наше общество. Они исключения, а не правило, — в гневе почти крикнул Кручинин. — Они — не люди! Муть, а не люди!
— Ложка дёгтя в бочке мёда.
— А ты вычерпывай дёготь!
— Ложку вычерпаю, а десять остались и продолжают портить жизнь. Нужно не вылавливать правонарушителей, а бороться за то, чтобы их не было. — Лицо Грачика, вся его фигура выражали уныние. — Литература, театры, школа, все звенья воспитательной системы в семье и вне семьи обязаны вести профилактическую работу. Понимаете, профилактическую! Иначе хлопот у нашего брата будет по горло.
— Почему сегодня такой пессимизм? — Кручинин подошёл к Грачику, без стеснения взял его за подбородок и повернул лицом к свету. — Не так давно ты был неудержимым оптимистом. Разве не ты говорил, что недалеко время, когда наша профессия отомрёт. Помнишь: «Наши потомки будут глядеть в словарь, чтобы понять значение термина розыск, когда встретят его в литературе».
— Так это же Потомки! А я хочу сам — живой Сурен Грачьян — сунуть под стекло музея своё удостоверение.
— Мечты!
Грачик помотал головой, словно освобождаясь от назойливых мыслей.
— Действительно, чего это я расфилософствовался?.. А все этот Мутный!
Вторая неприятность этого дня ждала Грачика вечером, когда он пришёл в прокуратуру, чтобы посмотреть кое-что в деле Круминьша и проверить появившиеся новые мысли. Занятия были закончены, сотрудники разошлись, сейф опечатан. Грачик в раздумье уселся в приёмной, машинально прислушиваясь к голосу какого-то посетителя, взволнованно убеждавшего дежурного выслушать его показание и принять меры к розыску появившегося в Риге военного преступника — эсэсовца из лагеря смерти «Саласпилс». Когда посетитель — это был Ян Йевиньш, — указывая приметы эсэсовца, упомянул об его лёгкой хромоте, вызываемой искривлённостью правой ступни, Грачик насторожился. А дальше дело пошло так, что Грачик, казалось, мог забыть все неприятности дня. День неудач обещал превратиться в день большого успеха: если верно то, что говорит Йеминьш, организатор покушения на Круминьша (Грачик ни на миг не сомневался в том, что Квэп и есть тот, кто ему нужен) был ещё в Латвии и даже, может быть, в Риге! Оставалось найти его и схватить.
На столе лежало кепи, принесённое Йевиньшем. Грачик долго рассматривал его, ощупывал, прищурившись приглядывался, отставив на вытянутую руку. Даже поднёс его было к носу и, если бы не отталкивающий вид засаленной подкладки, наверно, с интересом обнюхал бы.
— Может ли это быть совпадением — такое сходство?.. Или… это и есть кепи женщины с островной мызы?
— Вы уверены в том, что эта шапка принадлежит пострадавшему, которого вы называете Квэпом? — спросил Грачик.
Йевиньш смерил его таким взглядом, словно сомневайся в его умственных способностях.
— Что значит «я называю его Квэпом»? Так он же и есть настоящий Квэп!
— И милиционер сказал вам, что шапка принадлежит Квэпу?
— Милиционер? Нет! Разве я сказал милиционер? Это сказала наша приёмщица. И не все ли вам равно, кто это сказал? — Йевиньш пожал плечами, словно Грачик попусту тратил время на расспросы, но тот настойчиво повторил:
— А кто сказал это приёмщице?
— Откуда я знаю, кто ей сказал? — Йевиньш не мог скрыть смущения. — Может быть, никто ей не говорил.
Грачик с трудом скрывал разочарование, вызванное неопределённостью этих показаний.
— Значит, — сказал он, — вы не можете утверждать, что этот головной убор оставлен на месте происшествия именно Квэпом. — Грачик уставился на Йевиньша, по-видимому не подозревавшего, как важны для Грачика его ответы и сколько огорчения несёт следователю его неуверенность. Если не удастся подтвердить принадлежность этой шапки Квэпу — рушится цепь, блестящая и простая цепь, построенная Грачиком: шапка женщины с мызы на Квэпе! Сегодня же можно выписать ордер на арест этой особы. И — первое звено в руках Грачика! За него он вытянет всю цепочку — всех одного за другим посадит на скамью подсудимых! Важно, ох как важно ему услышать сейчас твёрдое и ясное «да, это шапка Квэпа». А вместо того — эта размазня портной… Внезапно новая мысль мелькнула у Грачика. Он перехватил растерянный взгляд Йевиньша и, не отпуская его, спросил:
— А можете ли вы утверждать, что эта шапка не оставлена одной из женщин, приходивших к вам самому в ателье?
Портной сделал попытку отвести взгляд, но Грачик не отпускал его. Он вцепился в него своими жгучими, чёрными глазами и держал, держал его. И вот фигура Йевиньша секунда за секундой стала утрачивать свою франтоватость и подтянутость. Словно ставший непомерно большим, пиджак собрался в складки, плечи обвисли, рукава вытянулись по сторонам стула почти до полу. Можно было подумать, что Йевиньш в одну минуту похудел втрое и стал меньше ростом. Его выбритый до глянца подбородок постепенно опускался к столу и, казалось, портной вот-вот сползёт со стула. Едва ворочая языком, он проговорил:
— Вы имеете в виду заказчиц?
— Я имею в виду женщин, посещающих вас в ателье под видом заказчиц или просто в качестве… знакомых, — жёстко пояснил Грачик.
Быть может, в молчании протекло всего несколько секунд, но они показались томительно долгими обоим. Йевиньш ухватился за край стола, будто боясь упасть и сделал несколько судорожных глотательных движений.
— Чего вы от меня хотите?! — наконец жалобно выдавил он из себя и закрыл лицо руками. Он молчал и медленно покачивался взад-вперёд. Глядя на его белые руки с холёными ногтями, Грачик думал о том, что похоже будто его внезапная догадка не лишена оснований. Если, выйдя отсюда, портной попытается установить связь с хозяйкой мызы, предупредить её о догадливости следователя, Грачик захватит их обоих — в его руках будут сразу два звена! Остаётся, конечно, загадкой, ради чего портной притащился сюда со своим заявлением? Не хотел ли он навести власти на ложный след? Если так, то грош цена его заявлению, будто пострадавший — Квэп.
— Если вы хотите убить меня, — проговорил между тем едва слышно Йевиньш, — так вам осталось совсем, совсем немножко. Ещё несколько таких же ужасных слов, и моё сердце совсем остановится. — Только тут Грачик заметил, что подглазья портного стали совсем чёрными, губы посинели. Грачик поспешил налить ему воды, но Йевиньш отстранил стакан, достал из жилетного кармана крошечный пузырёк и два раза лизнул его пробку. С минуту после этого он сидел опустив веки, наконец, провёл рукой по лицу: — Стыдно вам, гражданин прокурор, думать такое! — он с укоризной покачал головой. — Разве Квэп не наш общий враг? Я потому и прибежал к вам, хотя у меня, вот, сердце… Но чего я не могу, так не могу: подписать, что это его шапка… Очень сожалею, но не могу.
Грачик молча наблюдал, как он усталыми движениями дрожащих пальцев застёгивает воротничок, завязывает галстук. Несмотря на очевидное страдание, он делал это со всем старанием. Наконец, он поднялся со стула и, держа шляпу в вытянутой руке, сказал:
— Если я вам понадоблюсь, то с девяти до шести я в ателье. Перерыв на обед с трех до четырех.
Он раскланялся и, переступив порог, бережно надел шляпу.
Грачик долго ещё вертел в руках злополучное кепи.
Поутру он допросил приёмщицу ателье «Максла». Да, ей показалось, что это кепи оставил в ателье милиционер, когда пришёл вызвать скорую помощь; да, она так и сказала Йевиньшу. Но отказывается подписать показание о том, что это кепи принадлежит потерпевшему — возможно, что она ошиблась и кепи действительно забыто какой-нибудь дамой, хотя на её личный взгляд это маловероятно: их заказчицы не надели бы такого грязного кепи. Помнит ли она, какие дамы, кроме заказчиц, приходили к Йевиньшу? Нет, она не наблюдает за частной жизнью Яна Яновича! (При этих словах девушка обиженно поджала губы и опустила глаза.) Не может она ничего сказать и о цвете волос его посетительниц: их бывает слишком много…
Приёмщицу сменил милиционер. Его показания были более определённы: он не помнит, чтобы принёс в ателье какую-нибудь шапку. Пострадавший действительно отбыл с места происшествия без головного убора, но он — сержант милиции Вилис Дробинский здесь не при чем. Нет, положительно он не помнит, чтобы отнёс шапку неизвестного в ателье «Максла». Это не отмечено в его рапорте, Грачик может убедиться.
Итак?.. Если бы приёмщица опознала в кепи вещь блондинки, приходившей к Йевиньшу, — Грачик был бы даже доволен тем, что шапка не оставлена Квэпом. (В том, что пострадавший — это Квэп, он опять почти не сомневался: уж очень совпадал словесный портрет, сделанный портным, со всем, что было известно следствию.) Но так как приёмщица не могла сказать ничего путного, как и Йевиньш, то Грачик мог только огорчаться тем, что никто не опознал в шапке вещь пострадавшего.
Есть ли у него новые данные для того, чтобы отправиться на остров с ордером на обыск или даже на арест? Сам он как прокурор санкционировал бы такой ордер в полном согласии с законом и с собственной совестью?
Неизвестно, нашёл бы он выход из этого затруднения или нет, если бы Кручинин, повертев в руках пресловутое кепи, не сказал:
— Что может быть проще: ежели шапку носила твоя мызница, а потом надевал Квэп, то почти наверняка там осталось хоть по волоску из шевелюры каждого. Дай шапку экспертам.
— Нил Платонович! — только и нашёлся воскликнуть Грачик, поражённый не простотой решения, а тем, что он не нашёл его сам, хотя отлично знал возможности экспертизы и не раз прибегал к ней в подобных случаях. Он трагическим жестом схватил себя за голову и покачал ею из стороны в сторону. — Нет, не совсем пустая, — заявил он с самым серьёзным видом, — значит, это временное затмение.
— Будем надеяться, — в тон ему серьёзно согласился Кручинин.
Спешное задание было уже выполнено экспертами. Заключение гласило, что несколько женских волосков светлой окраски (естественная пигментация, без применения химии) были найдены прилипшими к жировому слою (бриолин изготовления рижской фабрики «Дзинтарс») на подкладке шапки. Кроме того, обнаружены 2 (два) волоса из мужской бороды тоже светлой окраски (естественный пигмент) со слабым признаком поседения.