Страница:
Она сидела неподвижно, понимая, что сопротивление бесполезно и силилась сообразить, что всё это означает. Все происходившее дальше меньше всего походило на дружеский приём и скоро она догадалась, что, по-видимому, они с Вилмой все же стали жертвами того самого плана геленовской разведки, о котором ей рассказывал Кручинин. И значит, этот добродушный Хеннеке — тоже не кто иной, как агент организации Гелена?! Это было невероятно!.. Но её столько времени приучали не удивляться человеческой подлости, что она готова была допустить и это. К сожалению, спутники обменивались лишь незначащими фразами. Из них Инга не могла получить представления о том, куда её везут, каковы их намерения. Один только раз кто-то из прежних спутников спросил:
— А господин Макс знает, где нас искать?
— Да, — коротко ответил тот, что был, по-видимому, старшим.
После этого надолго воцарилось молчание. Слышались только гудки встречных машин, да иногда сквозь повязку на глазах Инги проникал свет фар встречной машины. Из этого Инга сделала вывод, что они едут не по главной автостраде: дорога узка, и свет встречных машин ослепляет едущих. Об этом говорили и сердитые реплики шофёра: «Вот свинья, не переключает света!» Ещё одним свидетельством тому, что они едут не дорогой первого класса, служили остановки перед закрытыми железнодорожными переездами. Дважды пришлось ждать, пока пройдёт поезд. Один из этих поездов был электрический. Это Инга ясно определила по гулу электромоторов. И, наконец, третьим доказательством тому, что они ехали не по автомобильной магистрали, служили частые повороты — Ингу попеременно прижимало то к правому, то к левому соседу. Поначалу она принялась было отмечать в уме повороты, но их оказалось невозможно запомнить. Она решила отмечать только главное. Прошло довольно много времени, Инга приблизительно определила его в два часа. Именно в это время она услышала, как шофёр сказал:
— Придётся заправиться у какой-нибудь колонки… До места не хватит.
— О чем вы думали раньше? — недовольно произнёс новый, которого Инга про себя назвала предводителем.
— Вы же сами знаете, какого крюка мы дали, едучи сюда объездными путями.
— Хорошо, но поскорее…
— Только бы попалась колонка. На этих дорогах их не так-то много.
После этого разговора по подсчётам Инги прошло ещё с полчаса.
— Если кому нужно, пользуйтесь остановкой, — сказал шофёр. — Сейчас будем заправляться. — Машина уменьшила ход, остановилась, пошла задним ходом. По-видимому, шофёр подруливал к колонке. — Сорок литров, — послышался за машиной его голос. Заработал насос колонки.
Тут Инга получила первый ориентир для определения пути, по которому они двигались:
— Слышали о пожаре? — спросил колонщик, продолжая качать.
— Что за пожар? — спросил шофёр.
— Да у нас, в Цвикау. Злоумышленники подожгли фабрику.
Предводитель сердито крикнул:
— Будет болтать, кончайте с бензином. Нужно ехать.
Колонщик насмешливо проговорил:
— С чего он у тебя такой свирепый?
Шофёр не ответил. Инге казалось, что она ощущает каждым нервом, как шофёр завинчивает пробку бака. Через минуту машина тронулась. Если бы знать, в каком направлении от Цвикау они едут? Впрочем… нужно подумать: совершенно ясно, что до сих пор они ехали на северо-восток от пограничного пункта. По-видимому основное направление — Берлин. Как бы это проверить?.. Скоро по гудкам встречных машин, которые стали глуше и чаще раздавались, Инга поняла, что они выехали на более широкое шоссе, может быть, даже на автостраду. Недалеко от дороги полыхало что-то вроде зарева. Был ли это отблеск пожара, о котором говорил колонщик? Едва ли. Они уже далеко отъехали от Цвикау, к тому же колонщик сказал, что пожар удалось потушить. Значит, это что-то другое. Инга напрягла память, чтобы представить себе карту, которую столько времени штудировала в школе. Вероятнее всего, это домны Карл-Марксштадта… Ну, что же, прекрасно: ещё один ориентир. Если она угадала — значит, они ещё круче повернули на восток. И тут ей пришла неожиданная мысль: что если замысел Шилде забросить Ингу в СССР под видом «возвращенки» раскрыт восточногерманской полицией, и её схватили вовсе не геленовцы, а власти ГДР?.. Трудненько будет ей тогда доказать, что в её намерениях нет зла, что она друг, а не враг… А может быть, случившееся ошибка службы безопасности ГДР? Тогда все скоро разъяснится и окончится извинением. Впрочем, сомнительно, чтобы даже в условиях борьбы с многочисленными видами иностранных разведок, оперирующих в Восточной Германии, Статс-секретариат Государственной безопасности прибегал к похищению людей: киднапинг — заокеанский способ действия. Да, скорее всего Инга и Вилма имеют дело со службой почтенного господина Гелена. Тогда остаётся гадать не столько о том, куда их везут, сколько о том, когда наступит конец путешествию, может быть, последнему в жизни.
Слабый свет, начинавший проникать сквозь повязку, указывал на то, что ночь подходила к концу. Значит, они были близки к цели — ведь шофёр обещал быть там до рассвета. Следовательно, целью пути не был Берлин — до него оставалось ещё очень далеко. В машине продолжало царить молчание. Быстрое движение автомобиля действовало усыпляюще. Несмотря на возбуждение, Ингу клонило ко сну. Не снижая скорости, автомобиль совершил несколько плавных поворотов: у Инги немного засосало под ложечкой, как на крутом вираже самолёта. В её сознании ясно отложился путь, проделанный машиной в этой замысловатой кривой: съезд с автострады. И действительно, дорога сразу утратила гладкость. Под шинами чувствовались неровности дорожного покрытия. А ещё через несколько времени попался и совсем плохой участок, по-видимому, неликвидированное наследие войны. Едущих сильно тряхнуло, и тотчас раздался явно спросонок испуганный возглас предводителя:
— Что такое?
— Разумеется, Бергхейде, — со смехом ответил шофёр, и Инга поняла, что этот ухаб — привычное место встряски автомобилистов.
— Дурак! — огрызнулся предводитель. Инга с удовольствием отметила его раздражение: ещё один ориентир был теперь известен пленникам. Шофёр, раздосадованный своей оплошностью или грубым окриком предводителя, поддал газ. Однако скоро ему пришлось снизить скорость, так как, сделав поворот вправо, они запетляли по совсем плохонькой провинциальной дороге. В приспущенное окно пахнуло ароматом влажного леса. Ещё несколько поворотов, и машина остановилась. Возле Инги остался только один провожатый. Было похоже на то, что другие чем-то недовольны: они негромко бранились. Скоро Инга догадалась, что они пришли в раздражение от неподатливости замка. Стукнули створки ворот, машина прокатилась ещё несколько метров, ворота захлопнулись. Второй провожатый покинул автомобиль.
Инге велели сходить. Она с трудом расправила затёкшие ноги и едва не упала, сходя на землю. Сделав два шага, она споткнулась.
— Да развяжи ты ей глаза, — раздражённо сказал предводитель. — Она перемнёт все цветы.
С Инги сняли повязку, и она увидела, что стоит в небольшом садике, огороженном высоким забором. Прямо напротив Инги была круглая клумба, словно колпаком укрытая плотной шапкой ярко-красных цветов. Усыпанная песком дорожка огибала клумбу с двух сторон и вела к подъезду небольшого дома, облицованного светло-розовыми плитами. На крыше дома поскрипывал флюгер в виде человечка с флажком.
Все это совершенно автоматически отложилось в сознании Инги, хотя она вовсе не думала, что это ей когда-нибудь ещё понадобится. Ей не дали осмотреться и быстро ввели в дом. На пороге она успела оглянуться: следом в сопровождении шофёра шла Вилма. Но тут провожатый втолкнул Ингу в дом и захлопнул дверь. Прошли одну комнату, вторую.
— Осторожно, — сказал провожатый и приостановился в нерешительности. В комнате было темно из-за закрытых ставень. Свет проникал откуда-то издалека. Инга наткнулась на лестницу, круто ведущую наверх. Она стала медленно подниматься. Нельзя сказать, чтобы мысли её были очень весёлыми, но она не испытывала и состояния безнадёжности. Мезонин, куда ввели Ингу, был так же погружён в полутьму — и тут ставни были закрыты. Обстановка состояла из железной кровати, небольшого стола и двух стульев. Не долго думая, Инга бросилась на кровать и, не обращая внимания на присутствие одного из похитителей, закрыла глаза.
…Вилма больше не верила тому, что донесёт ребёнка до Латвии. Она просто старалась об этом не думать, как люди стараются не думать о ране, причиняющей страдания, надеясь, что от этого их страдания будут меньше. Впрочем, ведь часто так и бывает, когда находится что-то постороннее, на чём страдалец может сосредоточить мысли. Но что делать, если ему не о чём думать, кроме своих страданий? Что делать Вилме, если мысль её неизбежно возвращается к ребёнку, которого она носит в себе и которого должна донести до Латвии. А ведь её могут ударить… Ударить в живот… О, она знает: такие люди любят бить по животу. Мать Маргарита не раз с удовольствием вспоминала, как била беременных по животу… Что она сделала с Магдой, пожертвовавшей собою для спасения Вилмы и её ребёнка?.. Мать Маргарита придумает Магде казнь! А за Магдой наступит и её, Вилмы, очередь расплачиваться за попытку к бегству… Что угодно… Все что угодно… Только пусть не бьют её в живот!..
— А господин Макс знает, где нас искать?
— Да, — коротко ответил тот, что был, по-видимому, старшим.
После этого надолго воцарилось молчание. Слышались только гудки встречных машин, да иногда сквозь повязку на глазах Инги проникал свет фар встречной машины. Из этого Инга сделала вывод, что они едут не по главной автостраде: дорога узка, и свет встречных машин ослепляет едущих. Об этом говорили и сердитые реплики шофёра: «Вот свинья, не переключает света!» Ещё одним свидетельством тому, что они едут не дорогой первого класса, служили остановки перед закрытыми железнодорожными переездами. Дважды пришлось ждать, пока пройдёт поезд. Один из этих поездов был электрический. Это Инга ясно определила по гулу электромоторов. И, наконец, третьим доказательством тому, что они ехали не по автомобильной магистрали, служили частые повороты — Ингу попеременно прижимало то к правому, то к левому соседу. Поначалу она принялась было отмечать в уме повороты, но их оказалось невозможно запомнить. Она решила отмечать только главное. Прошло довольно много времени, Инга приблизительно определила его в два часа. Именно в это время она услышала, как шофёр сказал:
— Придётся заправиться у какой-нибудь колонки… До места не хватит.
— О чем вы думали раньше? — недовольно произнёс новый, которого Инга про себя назвала предводителем.
— Вы же сами знаете, какого крюка мы дали, едучи сюда объездными путями.
— Хорошо, но поскорее…
— Только бы попалась колонка. На этих дорогах их не так-то много.
После этого разговора по подсчётам Инги прошло ещё с полчаса.
— Если кому нужно, пользуйтесь остановкой, — сказал шофёр. — Сейчас будем заправляться. — Машина уменьшила ход, остановилась, пошла задним ходом. По-видимому, шофёр подруливал к колонке. — Сорок литров, — послышался за машиной его голос. Заработал насос колонки.
Тут Инга получила первый ориентир для определения пути, по которому они двигались:
— Слышали о пожаре? — спросил колонщик, продолжая качать.
— Что за пожар? — спросил шофёр.
— Да у нас, в Цвикау. Злоумышленники подожгли фабрику.
Предводитель сердито крикнул:
— Будет болтать, кончайте с бензином. Нужно ехать.
Колонщик насмешливо проговорил:
— С чего он у тебя такой свирепый?
Шофёр не ответил. Инге казалось, что она ощущает каждым нервом, как шофёр завинчивает пробку бака. Через минуту машина тронулась. Если бы знать, в каком направлении от Цвикау они едут? Впрочем… нужно подумать: совершенно ясно, что до сих пор они ехали на северо-восток от пограничного пункта. По-видимому основное направление — Берлин. Как бы это проверить?.. Скоро по гудкам встречных машин, которые стали глуше и чаще раздавались, Инга поняла, что они выехали на более широкое шоссе, может быть, даже на автостраду. Недалеко от дороги полыхало что-то вроде зарева. Был ли это отблеск пожара, о котором говорил колонщик? Едва ли. Они уже далеко отъехали от Цвикау, к тому же колонщик сказал, что пожар удалось потушить. Значит, это что-то другое. Инга напрягла память, чтобы представить себе карту, которую столько времени штудировала в школе. Вероятнее всего, это домны Карл-Марксштадта… Ну, что же, прекрасно: ещё один ориентир. Если она угадала — значит, они ещё круче повернули на восток. И тут ей пришла неожиданная мысль: что если замысел Шилде забросить Ингу в СССР под видом «возвращенки» раскрыт восточногерманской полицией, и её схватили вовсе не геленовцы, а власти ГДР?.. Трудненько будет ей тогда доказать, что в её намерениях нет зла, что она друг, а не враг… А может быть, случившееся ошибка службы безопасности ГДР? Тогда все скоро разъяснится и окончится извинением. Впрочем, сомнительно, чтобы даже в условиях борьбы с многочисленными видами иностранных разведок, оперирующих в Восточной Германии, Статс-секретариат Государственной безопасности прибегал к похищению людей: киднапинг — заокеанский способ действия. Да, скорее всего Инга и Вилма имеют дело со службой почтенного господина Гелена. Тогда остаётся гадать не столько о том, куда их везут, сколько о том, когда наступит конец путешествию, может быть, последнему в жизни.
Слабый свет, начинавший проникать сквозь повязку, указывал на то, что ночь подходила к концу. Значит, они были близки к цели — ведь шофёр обещал быть там до рассвета. Следовательно, целью пути не был Берлин — до него оставалось ещё очень далеко. В машине продолжало царить молчание. Быстрое движение автомобиля действовало усыпляюще. Несмотря на возбуждение, Ингу клонило ко сну. Не снижая скорости, автомобиль совершил несколько плавных поворотов: у Инги немного засосало под ложечкой, как на крутом вираже самолёта. В её сознании ясно отложился путь, проделанный машиной в этой замысловатой кривой: съезд с автострады. И действительно, дорога сразу утратила гладкость. Под шинами чувствовались неровности дорожного покрытия. А ещё через несколько времени попался и совсем плохой участок, по-видимому, неликвидированное наследие войны. Едущих сильно тряхнуло, и тотчас раздался явно спросонок испуганный возглас предводителя:
— Что такое?
— Разумеется, Бергхейде, — со смехом ответил шофёр, и Инга поняла, что этот ухаб — привычное место встряски автомобилистов.
— Дурак! — огрызнулся предводитель. Инга с удовольствием отметила его раздражение: ещё один ориентир был теперь известен пленникам. Шофёр, раздосадованный своей оплошностью или грубым окриком предводителя, поддал газ. Однако скоро ему пришлось снизить скорость, так как, сделав поворот вправо, они запетляли по совсем плохонькой провинциальной дороге. В приспущенное окно пахнуло ароматом влажного леса. Ещё несколько поворотов, и машина остановилась. Возле Инги остался только один провожатый. Было похоже на то, что другие чем-то недовольны: они негромко бранились. Скоро Инга догадалась, что они пришли в раздражение от неподатливости замка. Стукнули створки ворот, машина прокатилась ещё несколько метров, ворота захлопнулись. Второй провожатый покинул автомобиль.
Инге велели сходить. Она с трудом расправила затёкшие ноги и едва не упала, сходя на землю. Сделав два шага, она споткнулась.
— Да развяжи ты ей глаза, — раздражённо сказал предводитель. — Она перемнёт все цветы.
С Инги сняли повязку, и она увидела, что стоит в небольшом садике, огороженном высоким забором. Прямо напротив Инги была круглая клумба, словно колпаком укрытая плотной шапкой ярко-красных цветов. Усыпанная песком дорожка огибала клумбу с двух сторон и вела к подъезду небольшого дома, облицованного светло-розовыми плитами. На крыше дома поскрипывал флюгер в виде человечка с флажком.
Все это совершенно автоматически отложилось в сознании Инги, хотя она вовсе не думала, что это ей когда-нибудь ещё понадобится. Ей не дали осмотреться и быстро ввели в дом. На пороге она успела оглянуться: следом в сопровождении шофёра шла Вилма. Но тут провожатый втолкнул Ингу в дом и захлопнул дверь. Прошли одну комнату, вторую.
— Осторожно, — сказал провожатый и приостановился в нерешительности. В комнате было темно из-за закрытых ставень. Свет проникал откуда-то издалека. Инга наткнулась на лестницу, круто ведущую наверх. Она стала медленно подниматься. Нельзя сказать, чтобы мысли её были очень весёлыми, но она не испытывала и состояния безнадёжности. Мезонин, куда ввели Ингу, был так же погружён в полутьму — и тут ставни были закрыты. Обстановка состояла из железной кровати, небольшого стола и двух стульев. Не долго думая, Инга бросилась на кровать и, не обращая внимания на присутствие одного из похитителей, закрыла глаза.
…Вилма больше не верила тому, что донесёт ребёнка до Латвии. Она просто старалась об этом не думать, как люди стараются не думать о ране, причиняющей страдания, надеясь, что от этого их страдания будут меньше. Впрочем, ведь часто так и бывает, когда находится что-то постороннее, на чём страдалец может сосредоточить мысли. Но что делать, если ему не о чём думать, кроме своих страданий? Что делать Вилме, если мысль её неизбежно возвращается к ребёнку, которого она носит в себе и которого должна донести до Латвии. А ведь её могут ударить… Ударить в живот… О, она знает: такие люди любят бить по животу. Мать Маргарита не раз с удовольствием вспоминала, как била беременных по животу… Что она сделала с Магдой, пожертвовавшей собою для спасения Вилмы и её ребёнка?.. Мать Маргарита придумает Магде казнь! А за Магдой наступит и её, Вилмы, очередь расплачиваться за попытку к бегству… Что угодно… Все что угодно… Только пусть не бьют её в живот!..
59. Инга и Хеннеке
Благодаря тому, что Инге был слышен бой часов на отдалённой кирхе, она могла отмечать время происходящего в доме и вне его. Бой был характерный: словно ударяли молотком по треснувшему колоколу. Фиксируя эти удары, Инга узнала, что в шесть утра невысоко над домом проходит самолёт. По работе мотора можно было судить, что самолёт идёт на снижение, вероятно, на посадку. Вскоре после шести вечера проходил второй самолёт, но у него моторы работали на полную мощность — он набирал высоту. Отсюда простой вывод: неподалёку расположен аэродром гражданской авиации, где совершают посадку два самолёта в день, идущие в противоположных направлениях. Итак, следует запомнить: прилёт около шести утра, отлёт в шесть вечера. Вскоре после прилёта вечернего самолёта была слышна музыка, — вчера и сегодня. Это было не радио, а симфонический оркестр. Инга заслушалась: играли увертюру к Тангейзеру, за нею Летучего Голландца. Значит, ориентир номер два: во вторник исполнялся Вагнер.
Днём вокруг дома царила тишина. Изредка слышался гудок пробегающего где-то по соседству автомобиля, но Инга не могла определить ни расстояния до дороги, где проходили машины, ни направления, в каком дорога была расположена. Ещё одним звуком, непрестанно доносившимся до слуха Инги, был скрип флюгера над головой — характерный скрежет жести, который ни с чем нельзя спутать. Вечерами, когда воздух становился неподвижен, флюгер умолкал. С заходом солнца начинался где-то неподалёку оглушительный лягушачий концерт. Судя по его силе, в недалёком болоте гнездились миллионы горластых музыкантов. Слушая их, Инга забывала о том, где находится, что с нею, — ей смутно виделось далёкое детство на родине: широкая река и камыши, а в камышах лягушки, миллионы лягушек, делавших вечернюю зарю самым шумным временем суток…
Шаги на лестнице. Инга их уже знает — господа похитители несут ей ужин.
Инга съела суп из бобов и долго обсасывала крохотную косточку, долженствующую, по-видимому, изображать мясо в супе. За этим занятием она машинально разглядывала вензель на ободке тарелки — такой толстой, что ею, при умелом пользовании, можно раскроить человеку череп… Что важнее: этот вензель, которого Инга не может распутать, или то, что эта тарелка может служить орудием обороны?.. Все зависит от случая… Она где-то читала, что в известных «событиях 30 июня 1934 года», когда Гитлер разделался с главарями штурмовых отрядов, нацисты начали расправу с того, что пивными кружками раскроили черепа нескольким десяткам приверженцев Рема. Значит, и эта вот тяжёлая кружка — тоже оружие? Правда, данному экземпляру не хватает ручки, но может быть в следующий раз почтенные хозяева дадут Инге другую кружку — с ручкой? Ну-ка, прикинем её вес на руку… Ничего себе! В соединении с ловко пущенной тарелкой это уже кое-что! Во всяком случае, до момента, пока удастся овладеть пистолетом одного из тюремщиков (не будут же они всегда являться вдвоём, если Инга будет себя хорошо вести).
Итак — тарелка и кружка, — не эта, у которой отбита ручка и край… Впрочем, отбитый край — обстоятельство положительное, а не отрицательное, когда речь идёт о кружке, которая должна служить оружием… А разве не может служить оружием и сковородка, на которой уже несколько раз приносили картофель? Правда, Инга отметила, что ручка у этой сковородки едва держится, но может быть двух оставшихся заклёпок (из четырех) хватит, чтобы сковородка не оторвалась при первом же ударе, какой можно ею нанести. Ведь заклёпки расположены по диагонали и должны держать ручку. Сражались же когда-то булавами! А чем большая железная сковородка хуже булавы. Нужно только хорошенько приловчиться к действию таким холодным оружием… От подобных бодрых мыслей Инге показалось, что даже ячменный кофе сегодня лучше — он не воняет затхлым кофейником, который эти господа, вероятно, не давали себе труда прополаскивать.
Инга с издевательской вежливостью поблагодарила своих тюремщиков за ужин.
В узкую щёлочку между ставнем и косяком окна Инга смотрела на то, как ветер гонит зелёные волны по расстилающемуся неподалёку полю. Ей была видна ещё и половина дерева. Его ветви, качаемые ветром, то появлялись в поле зрения Инги, то снова исчезали. И тут неожиданная мысль пришла ей на ум: если хорошенько изучить направление ветра, то можно доверить ему записку — сигнал бедствия, адресованный первому порядочному человеку.
Искать бумагу долго не пришлось — стены мансарды были оклеены обоями. Во многих местах старые обои висели клочьями, и легко можно было оторвать кусочек так, что никто этого и не заметит. Карандаш?.. Инга зубами расщепила косточку, взятую в миске, — карандаш был готов. Она знала, что наблюдать за нею могут и в замочную скважину и могут проделать для этого отверстие в любой перегородке. Поэтому, прежде чем приступить к писанию, внимательно изучила стены: наружных можно было не опасаться, внутренней была только та, с дверью. Значит, писать нужно стоя спиною к двери. Занимаясь этими важными делами, приходилось двигаться по комнате в чулках, чтобы не слышно было шагов. От этого у Инги совершенно застыли ноги, и самой ей стало холодно. Когда в мансарду заглянул Хеннеке, она пожаловалась на холод, и, к её удивлению, он принёс электрическую плитку, чайник с водой и большую чашку. На чашке был тот же замысловатый, синий вензель.
— Согревайтесь, — тихонько сказал Хеннеке. — Только не шумите, а то попадёт нам обоим. — И он тут же поспешно вышел, очевидно, опасаясь начальника.
Инга с удовольствием согрелась чашкой кипятку и принялась за письмо. Это было нелегко: она решила писать в темноте и лёжа. Притом клочок бумаги был очень мал, и приходилось рассчитывать каждое движение крошечного пёрышка с точностью до миллиметра. Работая таким образом, Инга пришла к выводу, что удобнее действовать с закрытыми глазами. Перед её мысленным взором с ясностью вставала записка и все то, что должно было быть на ней изображено.
Но так ей только казалось: если бы она увидела при свете то, что получилось! Текст существовал только в воображении автора: буквы налезали друг на друга, строчки расползались. К тому же кофе, заменявшее чернила, оставило едва заметный след. Одним словом, все было совершенно неудобочитаемо. Но Инга продолжала терпеливо, как ювелир-филигранщик, выводить то, что считала буквами, и мужественно складывала их в слова и строки. Была ли она так увлечена этим занятием или один из её стражей действительно подкрался столь тихо, что его нельзя было услышать, но в момент наибольшего напряжения, когда Инга старалась наименьшим числом слов дать ясное представление о своём положении, в комнате вспыхнул яркий свет и в дверях появилась фигура предводителя. Тюремщик молча смотрел на неё, сделал было шаг к постели, но, передумав, вернулся в коридор и крикнул в гулкое пространство дома:
— Эй, Хеннеке, поднимись сюда!
Первым движением Инги было попытаться сунуть записку в рот, но бумага была слишком жёсткой, заскорузлой от старого клея. Такую не проглотишь.
Взгляд Инги лихорадочно ощупывал всё, что было вокруг пригодного для сокрытия записки. В поле зрения, словно в насмешку, то и дело попадал только чайник, над которым вилась уютная струйка пара. А в коридоре уже слышался топот Хеннеке. Тогда Инга протянула руку и, неслышно приподняв крышку чайника, сунула под неё записку — прямо в бурлящий кипяток. Её пальцы едва отделились от крышки, как в комнату вбежали оба немца. Инга с нескрываемым удовольствием следила за стараниями старшего из тюремщиков найти записку. Он свирепо крикнул Хеннеке:
— Ищи же, черт побери! Мы не уйдём, пока не найдём того, что она писала.
А Инга спокойно сказала, обращаясь к Хеннеке:
— Пожалуйста, выдерните штепсель, а то может распаяться чайник.
Час обыска не дал ничего. Тюремщик, ругаясь, пошёл прочь.
— До приезда Макса не велено их трогать, а то бы я вытряс из неё записку вместе с душой, — сказал он следовавшему за ним Хеннеке.
— Где запропастился этот Макс? — недовольно проворчал Хеннеке.
— Наверно, не ладится что-нибудь с документами для переезда демаркации, — ответил старший. — Эти «восточные» смотрят теперь в оба. С липой не суйся.
— Кончится тем, что нас тут накроют, как крыс в мышеловке, — продолжал ворчать Хеннеке.
— Но, но! Без нервов, пожалуйста!.. Это убежище законспирировано так, что можно жить хоть год — полиции в голову не придёт сюда заглядывать…
Дверь за ними, наконец, затворилась, и Инга слышала, как оба спустились в нижний этаж. В первый раз за время этого вынужденного путешествия и плена Инга пала духом. Она опустила голову на подушку и крепко сжала зубы, чтобы удержать слезы.
Было раннее утро, когда Инга проснулась от шороха у двери. Первые лучи солнца золотили узкую полоску на потолке комнаты. В полумраке комнаты она узнала Хеннеке. Он шёл на носках. Под его шагами едва слышно поскрипывал пол. Инга с удивлением увидела, что указательный палец Хеннеке прижат к губам в знак необходимости соблюдать молчание. Он жестом предложил ей встать и отвернулся, пока она одевалась. Инга сама не знала, почему она безропотно выполняет эти молчаливые приказы. Но, следуя им, она так же неслышно, держа в руках туфли, спустилась следом за Хеннеке и вышла в садик. Утренний холод заставил её съёжиться. Хеннеке был уже у калитки, когда она ступила на холодный гравий дорожки. Скрип её собственных шагов показался ей невероятно громким, и она невольно почти бегом преодолела расстояние от крыльца до ограды, словно от этого гравий меньше скрипел.
— Явитесь в первый попутный полицейский пост, — поспешно проговорил Хеннеке, отпирая калитку. — Скажите пароль «Спасение в возвращении на родину», укажите ориентиры этого дома…
Прежде чем он успел досказать, Инга увидела сбегающего с крыльца старшего немца. В его руке был пистолет. Выбегая на улицу, Инга услышала один за другим два слабых хлопка, словно стреляли из духового ружья. Мимо головы у неё зыкнула пуля. Инга видела, что Хеннеке упал. Падая, он загородил дорогу бежавшему от дома тюремщику. Больше Инга ничего не видела и не слышала, потому что, едва успев сделать два шага за ограду, была сбита проезжавшим автомобилем.
Днём вокруг дома царила тишина. Изредка слышался гудок пробегающего где-то по соседству автомобиля, но Инга не могла определить ни расстояния до дороги, где проходили машины, ни направления, в каком дорога была расположена. Ещё одним звуком, непрестанно доносившимся до слуха Инги, был скрип флюгера над головой — характерный скрежет жести, который ни с чем нельзя спутать. Вечерами, когда воздух становился неподвижен, флюгер умолкал. С заходом солнца начинался где-то неподалёку оглушительный лягушачий концерт. Судя по его силе, в недалёком болоте гнездились миллионы горластых музыкантов. Слушая их, Инга забывала о том, где находится, что с нею, — ей смутно виделось далёкое детство на родине: широкая река и камыши, а в камышах лягушки, миллионы лягушек, делавших вечернюю зарю самым шумным временем суток…
Шаги на лестнице. Инга их уже знает — господа похитители несут ей ужин.
Инга съела суп из бобов и долго обсасывала крохотную косточку, долженствующую, по-видимому, изображать мясо в супе. За этим занятием она машинально разглядывала вензель на ободке тарелки — такой толстой, что ею, при умелом пользовании, можно раскроить человеку череп… Что важнее: этот вензель, которого Инга не может распутать, или то, что эта тарелка может служить орудием обороны?.. Все зависит от случая… Она где-то читала, что в известных «событиях 30 июня 1934 года», когда Гитлер разделался с главарями штурмовых отрядов, нацисты начали расправу с того, что пивными кружками раскроили черепа нескольким десяткам приверженцев Рема. Значит, и эта вот тяжёлая кружка — тоже оружие? Правда, данному экземпляру не хватает ручки, но может быть в следующий раз почтенные хозяева дадут Инге другую кружку — с ручкой? Ну-ка, прикинем её вес на руку… Ничего себе! В соединении с ловко пущенной тарелкой это уже кое-что! Во всяком случае, до момента, пока удастся овладеть пистолетом одного из тюремщиков (не будут же они всегда являться вдвоём, если Инга будет себя хорошо вести).
Итак — тарелка и кружка, — не эта, у которой отбита ручка и край… Впрочем, отбитый край — обстоятельство положительное, а не отрицательное, когда речь идёт о кружке, которая должна служить оружием… А разве не может служить оружием и сковородка, на которой уже несколько раз приносили картофель? Правда, Инга отметила, что ручка у этой сковородки едва держится, но может быть двух оставшихся заклёпок (из четырех) хватит, чтобы сковородка не оторвалась при первом же ударе, какой можно ею нанести. Ведь заклёпки расположены по диагонали и должны держать ручку. Сражались же когда-то булавами! А чем большая железная сковородка хуже булавы. Нужно только хорошенько приловчиться к действию таким холодным оружием… От подобных бодрых мыслей Инге показалось, что даже ячменный кофе сегодня лучше — он не воняет затхлым кофейником, который эти господа, вероятно, не давали себе труда прополаскивать.
Инга с издевательской вежливостью поблагодарила своих тюремщиков за ужин.
В узкую щёлочку между ставнем и косяком окна Инга смотрела на то, как ветер гонит зелёные волны по расстилающемуся неподалёку полю. Ей была видна ещё и половина дерева. Его ветви, качаемые ветром, то появлялись в поле зрения Инги, то снова исчезали. И тут неожиданная мысль пришла ей на ум: если хорошенько изучить направление ветра, то можно доверить ему записку — сигнал бедствия, адресованный первому порядочному человеку.
Искать бумагу долго не пришлось — стены мансарды были оклеены обоями. Во многих местах старые обои висели клочьями, и легко можно было оторвать кусочек так, что никто этого и не заметит. Карандаш?.. Инга зубами расщепила косточку, взятую в миске, — карандаш был готов. Она знала, что наблюдать за нею могут и в замочную скважину и могут проделать для этого отверстие в любой перегородке. Поэтому, прежде чем приступить к писанию, внимательно изучила стены: наружных можно было не опасаться, внутренней была только та, с дверью. Значит, писать нужно стоя спиною к двери. Занимаясь этими важными делами, приходилось двигаться по комнате в чулках, чтобы не слышно было шагов. От этого у Инги совершенно застыли ноги, и самой ей стало холодно. Когда в мансарду заглянул Хеннеке, она пожаловалась на холод, и, к её удивлению, он принёс электрическую плитку, чайник с водой и большую чашку. На чашке был тот же замысловатый, синий вензель.
— Согревайтесь, — тихонько сказал Хеннеке. — Только не шумите, а то попадёт нам обоим. — И он тут же поспешно вышел, очевидно, опасаясь начальника.
Инга с удовольствием согрелась чашкой кипятку и принялась за письмо. Это было нелегко: она решила писать в темноте и лёжа. Притом клочок бумаги был очень мал, и приходилось рассчитывать каждое движение крошечного пёрышка с точностью до миллиметра. Работая таким образом, Инга пришла к выводу, что удобнее действовать с закрытыми глазами. Перед её мысленным взором с ясностью вставала записка и все то, что должно было быть на ней изображено.
Но так ей только казалось: если бы она увидела при свете то, что получилось! Текст существовал только в воображении автора: буквы налезали друг на друга, строчки расползались. К тому же кофе, заменявшее чернила, оставило едва заметный след. Одним словом, все было совершенно неудобочитаемо. Но Инга продолжала терпеливо, как ювелир-филигранщик, выводить то, что считала буквами, и мужественно складывала их в слова и строки. Была ли она так увлечена этим занятием или один из её стражей действительно подкрался столь тихо, что его нельзя было услышать, но в момент наибольшего напряжения, когда Инга старалась наименьшим числом слов дать ясное представление о своём положении, в комнате вспыхнул яркий свет и в дверях появилась фигура предводителя. Тюремщик молча смотрел на неё, сделал было шаг к постели, но, передумав, вернулся в коридор и крикнул в гулкое пространство дома:
— Эй, Хеннеке, поднимись сюда!
Первым движением Инги было попытаться сунуть записку в рот, но бумага была слишком жёсткой, заскорузлой от старого клея. Такую не проглотишь.
Взгляд Инги лихорадочно ощупывал всё, что было вокруг пригодного для сокрытия записки. В поле зрения, словно в насмешку, то и дело попадал только чайник, над которым вилась уютная струйка пара. А в коридоре уже слышался топот Хеннеке. Тогда Инга протянула руку и, неслышно приподняв крышку чайника, сунула под неё записку — прямо в бурлящий кипяток. Её пальцы едва отделились от крышки, как в комнату вбежали оба немца. Инга с нескрываемым удовольствием следила за стараниями старшего из тюремщиков найти записку. Он свирепо крикнул Хеннеке:
— Ищи же, черт побери! Мы не уйдём, пока не найдём того, что она писала.
А Инга спокойно сказала, обращаясь к Хеннеке:
— Пожалуйста, выдерните штепсель, а то может распаяться чайник.
Час обыска не дал ничего. Тюремщик, ругаясь, пошёл прочь.
— До приезда Макса не велено их трогать, а то бы я вытряс из неё записку вместе с душой, — сказал он следовавшему за ним Хеннеке.
— Где запропастился этот Макс? — недовольно проворчал Хеннеке.
— Наверно, не ладится что-нибудь с документами для переезда демаркации, — ответил старший. — Эти «восточные» смотрят теперь в оба. С липой не суйся.
— Кончится тем, что нас тут накроют, как крыс в мышеловке, — продолжал ворчать Хеннеке.
— Но, но! Без нервов, пожалуйста!.. Это убежище законспирировано так, что можно жить хоть год — полиции в голову не придёт сюда заглядывать…
Дверь за ними, наконец, затворилась, и Инга слышала, как оба спустились в нижний этаж. В первый раз за время этого вынужденного путешествия и плена Инга пала духом. Она опустила голову на подушку и крепко сжала зубы, чтобы удержать слезы.
Было раннее утро, когда Инга проснулась от шороха у двери. Первые лучи солнца золотили узкую полоску на потолке комнаты. В полумраке комнаты она узнала Хеннеке. Он шёл на носках. Под его шагами едва слышно поскрипывал пол. Инга с удивлением увидела, что указательный палец Хеннеке прижат к губам в знак необходимости соблюдать молчание. Он жестом предложил ей встать и отвернулся, пока она одевалась. Инга сама не знала, почему она безропотно выполняет эти молчаливые приказы. Но, следуя им, она так же неслышно, держа в руках туфли, спустилась следом за Хеннеке и вышла в садик. Утренний холод заставил её съёжиться. Хеннеке был уже у калитки, когда она ступила на холодный гравий дорожки. Скрип её собственных шагов показался ей невероятно громким, и она невольно почти бегом преодолела расстояние от крыльца до ограды, словно от этого гравий меньше скрипел.
— Явитесь в первый попутный полицейский пост, — поспешно проговорил Хеннеке, отпирая калитку. — Скажите пароль «Спасение в возвращении на родину», укажите ориентиры этого дома…
Прежде чем он успел досказать, Инга увидела сбегающего с крыльца старшего немца. В его руке был пистолет. Выбегая на улицу, Инга услышала один за другим два слабых хлопка, словно стреляли из духового ружья. Мимо головы у неё зыкнула пуля. Инга видела, что Хеннеке упал. Падая, он загородил дорогу бежавшему от дома тюремщику. Больше Инга ничего не видела и не слышала, потому что, едва успев сделать два шага за ограду, была сбита проезжавшим автомобилем.
60. Игра идёт без поддавков
Первое, что Инга увидела, очнувшись, были большие часы на стене. Она глядела на них, силясь объять случившееся. Если бы взгляд её, медленно передвигаясь, не дошёл до застывших у другой стены вахмистров Народной полиции, она, может быть, долго ещё не вспомнила последних слов Хеннеке: «Спасение в возвращении на родину». Инга машинально повторила пароль и запнулась. В глазах её отразился испуг: Хеннеке не успел назвать ориентиры дома.
Шофёр, доставивший сбитую Ингу в больницу, тотчас скрылся, по-видимому, опасаясь ответственности. Никто не мог указать места, где она была сбита. Аппарату Государственной безопасности, который уже несколько дней разыскивал притон геленовцев, предстояла нелёгкая задача: найти дом, где остался Хеннеке с одним из людей Гелена и с пленённой Вилмой. Оставались только ориентиры, какие могла восстановить сама Инга. Эти предметы распадались на три категории: определяющие путь, каким везли похищенных, указывающие местность, где расположен дом-тюрьма, и, наконец, указывающие сам этот дом.
Признаки дороги: заправка бензином неподалёку от города Цвикау; зарево домен у Карл-Марксштадта; выезд на автостраду вскоре после Карл-Марксштадта; ухаб в Бергхейде; после того несколько поворотов влево на небольшом расстоянии один от другого.
Признаки места, где держали похищенных: аэродром, куда самолёт приходит в шесть утра и откуда улетает в шесть вечера; кирха с часами на таком расстоянии, что только-только слышен их бой; регулярные концерты, очевидно в саду, где во вторник исполняли увертюры к Тангейзеру и Летучему Голландцу Вагнера; болото или пруд с лягушками.
Признаки дома: высокий забор вокруг сада; посреди сада клумба, засаженная красными цветами; флюгер на крыше, изображающий человечка с флагом в руке; в обстановке мезонина: железная кровать, маленький стол и стул со сломанной ножкой; посуда: сковорода с ручкой, держащейся на двух диагонально расположенных заклёпках; тарелки с путаным синим вензелем и кружки с таким же вензелем; одна из них — с отбитой ручкой.
Итак, вопрос с дорогой был ясен до «Бергхейде». Раз больше выездов на асфальт не было, значит, машина не вышла за пределы Фюнстервальде. Первым признаком местности должен был послужить аэродром гражданской авиации, куда самолёты приходят в пределах 6 утра — 6 вечера. Однако такого аэродрома во всем районе не оказалось. Имелась одна запасная посадочная площадка, но она была заброшена, и самолёты гражданской авиации на ней не садились. Между тем Инга продолжала утверждать, что именно в шесть утра самолёт шёл на снижение, а в шесть вечера набирал высоту. На этом Инга настаивала. Пока пытались установить истину в этом пункте, статс-секретариат безопасности устанавливал, в каком общественном саду, расположенном в трапеции Бергхейде — Фюнстервальде — Доберлуг — Оппельхайн духовой оркестр исполнял во вторник прошлой недели увертюры Вагнера. Это должно было послужить первым ориентиром для поисков в более узких пределах. На поверку оказалось, что таких садов имеется три и во всех трех именно во вторник на прошлой неделе исполнялся Вагнер, в том числе его увертюры к Тангейзеру и к Летучему Голландцу. Это объяснялось тем, что вторник был знаменательной музыкальной датой — годовщиной Вагнеровских концертов в Байрейте. Таким образом, и этот признак оказался непригодным для определения места.
Но если невозможно было установить, какой из концертов Вагнера был слышен Инге, то решили выяснить, откуда она слышала лягушечьи концерты большой силы. Два десятка мотоциклистов и велосипедистов рассыпались по району и вскоре отыскали болотце, расположенное к югу от Нехесдорфа. Если это было верно, то район поисков суживался уже до сравнительно небольшого треугольника Бергхейде — Нехесдорф — Дойч-Сорно. Инга вместе с чинами секретариата и в сопровождении Кручинина, получившего разрешение участвовать в поисках, несколько раз объехала вокруг болота, стараясь как можно точнее определить характер кваканья, как он ей слышался из заточения. Исследователи постепенно увеличивали диаметр кругов у озера и пришли к выводу, что дом с флюгером находится к северу от болота. Действительно, когда Инга углубилась в этот ещё более сузившийся треугольник, приближаясь к Нехесдорфу, до неё донёсся тот самый бой часов на кирхе, какой она слышала с мансарды. Правда, теперь удары часов были более чётки, — их не заглушали стены дома, но это был тот же самый звон дребезжащего, словно треснувшего колокола.
Итак, нужно было вернуться на дорогу Бергхейде — Фюнстервальде и посмотреть, куда попадёшь, если следовать четырьмя поворотами дороги влево. Проделывая это, работники Государственной безопасности переходили с дорог более высокого класса на более низкий. Они очутились на сельской немощёной дороге, идущей вдоль болота и поднимающейся дальше на соединение с дорогой Фюнстервальде — Эльстер-Верда. В нескольких десятках метров в сторону от этого просёлка виднелось несколько домов, разбросанных на значительном удалении друг от друга. Три дома из пяти были окружены высокими заборами, но только на трубе одного из них виднелся флюгер, изображающий апостола Петра с огромным ключом в руке. Этого-то привратника рая Инга в спешке и приняла за человечка с флагом.
Посидев на опушке близлежащего леса, агенты убедились в том, что все звуковые ориентиры Инги совпадают с тем, что они слышат. Вызывал недоумение только самолёт: никакого аэродрома поблизости не было. Однако проверка и этого обстоятельства в Берлине все разъяснила: почтовый самолёт не производит тут посадки, но именно в шесть часов утра он снижается, приближаясь к Фюнстервальде. Там он сбрасывает мешок с почтой и на лету подбирает почту, идущую на юг. То же самое он проделывает вечером, забирая почту, предназначенную для севера.
Шофёр, доставивший сбитую Ингу в больницу, тотчас скрылся, по-видимому, опасаясь ответственности. Никто не мог указать места, где она была сбита. Аппарату Государственной безопасности, который уже несколько дней разыскивал притон геленовцев, предстояла нелёгкая задача: найти дом, где остался Хеннеке с одним из людей Гелена и с пленённой Вилмой. Оставались только ориентиры, какие могла восстановить сама Инга. Эти предметы распадались на три категории: определяющие путь, каким везли похищенных, указывающие местность, где расположен дом-тюрьма, и, наконец, указывающие сам этот дом.
Признаки дороги: заправка бензином неподалёку от города Цвикау; зарево домен у Карл-Марксштадта; выезд на автостраду вскоре после Карл-Марксштадта; ухаб в Бергхейде; после того несколько поворотов влево на небольшом расстоянии один от другого.
Признаки места, где держали похищенных: аэродром, куда самолёт приходит в шесть утра и откуда улетает в шесть вечера; кирха с часами на таком расстоянии, что только-только слышен их бой; регулярные концерты, очевидно в саду, где во вторник исполняли увертюры к Тангейзеру и Летучему Голландцу Вагнера; болото или пруд с лягушками.
Признаки дома: высокий забор вокруг сада; посреди сада клумба, засаженная красными цветами; флюгер на крыше, изображающий человечка с флагом в руке; в обстановке мезонина: железная кровать, маленький стол и стул со сломанной ножкой; посуда: сковорода с ручкой, держащейся на двух диагонально расположенных заклёпках; тарелки с путаным синим вензелем и кружки с таким же вензелем; одна из них — с отбитой ручкой.
Итак, вопрос с дорогой был ясен до «Бергхейде». Раз больше выездов на асфальт не было, значит, машина не вышла за пределы Фюнстервальде. Первым признаком местности должен был послужить аэродром гражданской авиации, куда самолёты приходят в пределах 6 утра — 6 вечера. Однако такого аэродрома во всем районе не оказалось. Имелась одна запасная посадочная площадка, но она была заброшена, и самолёты гражданской авиации на ней не садились. Между тем Инга продолжала утверждать, что именно в шесть утра самолёт шёл на снижение, а в шесть вечера набирал высоту. На этом Инга настаивала. Пока пытались установить истину в этом пункте, статс-секретариат безопасности устанавливал, в каком общественном саду, расположенном в трапеции Бергхейде — Фюнстервальде — Доберлуг — Оппельхайн духовой оркестр исполнял во вторник прошлой недели увертюры Вагнера. Это должно было послужить первым ориентиром для поисков в более узких пределах. На поверку оказалось, что таких садов имеется три и во всех трех именно во вторник на прошлой неделе исполнялся Вагнер, в том числе его увертюры к Тангейзеру и к Летучему Голландцу. Это объяснялось тем, что вторник был знаменательной музыкальной датой — годовщиной Вагнеровских концертов в Байрейте. Таким образом, и этот признак оказался непригодным для определения места.
Но если невозможно было установить, какой из концертов Вагнера был слышен Инге, то решили выяснить, откуда она слышала лягушечьи концерты большой силы. Два десятка мотоциклистов и велосипедистов рассыпались по району и вскоре отыскали болотце, расположенное к югу от Нехесдорфа. Если это было верно, то район поисков суживался уже до сравнительно небольшого треугольника Бергхейде — Нехесдорф — Дойч-Сорно. Инга вместе с чинами секретариата и в сопровождении Кручинина, получившего разрешение участвовать в поисках, несколько раз объехала вокруг болота, стараясь как можно точнее определить характер кваканья, как он ей слышался из заточения. Исследователи постепенно увеличивали диаметр кругов у озера и пришли к выводу, что дом с флюгером находится к северу от болота. Действительно, когда Инга углубилась в этот ещё более сузившийся треугольник, приближаясь к Нехесдорфу, до неё донёсся тот самый бой часов на кирхе, какой она слышала с мансарды. Правда, теперь удары часов были более чётки, — их не заглушали стены дома, но это был тот же самый звон дребезжащего, словно треснувшего колокола.
Итак, нужно было вернуться на дорогу Бергхейде — Фюнстервальде и посмотреть, куда попадёшь, если следовать четырьмя поворотами дороги влево. Проделывая это, работники Государственной безопасности переходили с дорог более высокого класса на более низкий. Они очутились на сельской немощёной дороге, идущей вдоль болота и поднимающейся дальше на соединение с дорогой Фюнстервальде — Эльстер-Верда. В нескольких десятках метров в сторону от этого просёлка виднелось несколько домов, разбросанных на значительном удалении друг от друга. Три дома из пяти были окружены высокими заборами, но только на трубе одного из них виднелся флюгер, изображающий апостола Петра с огромным ключом в руке. Этого-то привратника рая Инга в спешке и приняла за человечка с флагом.
Посидев на опушке близлежащего леса, агенты убедились в том, что все звуковые ориентиры Инги совпадают с тем, что они слышат. Вызывал недоумение только самолёт: никакого аэродрома поблизости не было. Однако проверка и этого обстоятельства в Берлине все разъяснила: почтовый самолёт не производит тут посадки, но именно в шесть часов утра он снижается, приближаясь к Фюнстервальде. Там он сбрасывает мешок с почтой и на лету подбирает почту, идущую на юг. То же самое он проделывает вечером, забирая почту, предназначенную для севера.