Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   Не выдержав, сую горлышко фляги в вонючую жижу, бросаю обеззараживающие таблетки. С наслаждением глотаю теплое пойло, густое, как суп, от кишащих в нем бактерий, пока на языке не остается илистый осадок. Утонувший в грязи по грудь коротышка-филиппинец, кажется, его зовут Батуйгас, показывает подбородком на канаву, в которой валяется буйвол, и говорит: "Эй! Вон в той луже вкуснее..."
   Но стрельбы ещё нет, то есть надбавка за боевую операцию может оказаться под вопросом. Ага, вот и огонь в нашу сторону, да ещё слабый, на удачу. Стоило все-таки пять часов уподобляться бегемотам!
   ...С удовольствием ездил в Сайгон. Прибыла специальная техника для Легиона. Моему взводу достался разведывательный бронеавтомобиль "Стелло", приемистый и юркий. Хорошее вооружение. На нем и подъехали к почте, чтобы отправить деньги во Францию. Настроение отличное, если бы не эти ужасные ежевечерние закаты. Начинается сезон дождей... В Сайгоне развлекались, но писать об этом не хочется. Это отвратительнее, чем у горилл в зоопарке у доктора Вальтера Вендта в далекие берлинские дни.
   Я - скотина".
   Бруно отправил листок в огонь. Были ещё два.
   "...июля 1952 года. Пережил припадок бешенства. Вывел своих вьетнамчиков на патрулирование в пять утра, возле одного дома взяли человека без документов. Конвоировали на пост и буквально в ста метрах от него упустили! Бандит бросился в боковую тропинку в камышах. Мой помощник, филиппинец Батуйгас, успел запустить следом гранату, а я разрядил в ту сторону весь магазин. Раз десять сказал своим, что они идиоты. Потом поутих. Все расстроились. Не из-за сбежавшего бандита. Я, их командир, да ещё легионер, впал в истерику, потерял лицо. В Азии такое - свидетельство слабости... Пишу рапорт об откомандировании. Жандарм из меня не получился.
   2 августа 1952 года. Ответа на рапорт нет. Есть новые неприятности.
   Задерживают суммы на оплату осведомителей. А нужны ещё 34 тысячи пиастров, чтобы покрыть взятые вперед и запущенные тайком в оборот. Поговаривают о мире. Что если он действительно наступит? Для меня не вовремя.
   ...получил неплохие деньжата за английский "Томпсон". Списали как поврежденный взрывом гранаты. Все равно часто заедал в болотной жиже. Получил взамен 10-миллиметровый французский "Мат-49". Своим вьетнамчикам обеспечил по американскому М-3. Самое удивительное, что у противника тоже стали встречаться "Маты". Говорят, потому, что к ним подходят русские патроны 7,62, которые поступают к коммунистам с севера... Кто-то делает неплохие деньги на продаже "Матов"!
   Внимательнее присматриваюсь к вьетнамчикам. На соседнем посту сержанта-бельгийца связали и сдали противнику... Оказывается, наши календари разнятся во времени на 3639 лет. Их год насчитывает тринадцать месяцев. Как же мы поймем друг друга? Гляжу на новобранцев из местных: азиатская шкура, натянутая на европейский военный каркас, или наоборот? Азиатская манера ставить ступни не совместима с европейской манерой марша... Мое подразделение - готовая клоунада для цирка".
   Листки выпали из пачки, переданной Барбаре.
   "Странно, - подумал Бруно. - Меня отвергли, когда я серьезен. Серьезнее и искреннее я не поступал в жизни".
   Мягко просигналил телефонный вызов. Звонить могли трое, знавшие про лежбище в "Герцоге": либо сын, либо Клео Сурапато, либо Джеффри Пиватски. Оказалось, Клео. Он спросил по-французски:
   - Бруно, у тебя запой?
   - Огненный. Жгу кое-что...
   - Сжигая прошлое, становимся свободнее, хи-хи... Не так ли, Бруно?
   В словах давнего партнера звучала непривычная сердечность.
   - Свобода, друг, означает ещё и одиночество, - признался Лябасти.
   - Так и есть, пожалуй...
   - А я бы предпочел несвободу... Даже только возможность несвободы, ощущение этой возможности, которой не воспользуешься. Такое достижимо с великой женщиной...
   Бруно подумал, что в восприятии китайца на другом конце провода он несет чепуху. Клео, однако, подхватил:
   - ...И для великого европейского мужчины... В этих краях подобные томления разрешаются просто. Обзаведись наложницей.
   У Бруно по-настоящему болело сердце. Потому и разболтался.
   Список вещей и людей, которых невозможно купить или захватить силой, давно сократился для него почти до нуля. Дома, автомобили, яхты, любовницы, друзья, верные друзья... А когда пришла острая жажда обыкновенного, её удовлетворение оказалось за пределами доступной цены - будь ею даже его собственная или чья-нибудь жизнь. Существовало, оказывается, нечто, доступное сотням тысяч людей, но только не ему, Бруно. Ответное чувство. Нищий среди груд золота. Вот кем он стал.
   - Мне бы хотелось поговорить серьезно. По важному делу, - сказал Клео.
   - Важное не бывает срочным, - пошутил Бруно.
   - Ты опять прав...
   Бруно давно знал, что китайцы не ведут серьезных бесед по телефону. Как, впрочем, и не пишут деловых писем. Редко дают расписки. Личная встреча, договоренность с глазу на глаз - так решаются дела. Данное слово это все. Предложение принести клятву, даже в суде, воспринимается как оскорбление. Бумага имеет значение в одном случае - если с ней обращаются к богам и предкам. На красивых пергаментных листах, превращаемых жертвенным огнем в пепел и дым, которым прокопчены крыши китайских кумирен, пишутся одни и те же просьбы - просьбы о деньгах...
   - Через сорок минут в баре этой гостиницы. Или хочешь подняться ко мне?
   - Хочу подняться к тебе.
   Клео положил трубку первым. За ним всегда оставалось последнее слово. Так повелось с их первой встречи на этой земле в 1953 году у южновьетнамского города Митхо...
   ...Задача, поставленная 13-й полубригаде 23 апреля 1953 года, считалась особо важной.
   Агентурная разведка выявила транспорт оружия, следовавший по протокам Кыу Лонга - великой реки Девяти Драконов, как называют азиаты дельту Меконга. Рисовую баржу, осевшую до надстройки, тянули буйволы. Распугивая болотных выпей и чаек, она медленно, выжидая высокой воды, приливы которой зависели от дождей, плыла из района "Клюв попугая", почти от камбоджийской границы, в направлении Митхо. На встречу с баржей пробирался отряд коммунистов, ведомый крупной шишкой сайгонского подполья. Достоверность доноса, стоившего сто пятьдесят тысяч пиастров, обеспечивалась головой осведомителя, при котором сержант Бруно Лябасти неотступно держал негра-легионера, известного способностью по трое суток не спать или спать, но с открытыми глазами.
   Двухтонный дизельный вездеход, выделенный для переброски группы захвата, медленно потащился по красным проселкам среди затопленных рисовых чеков. С выхлопной трубой над кабиной он походил на пароход. Пока выбирались к рубежу засады, наглотались чада до головной боли.
   Командовал группой лейтенант маркиз де Биннель, которого за глаза называли "Только-Что-Из-Борделя", выговаривая прозвище как вьетнамское имя. Год назад, явившись по назначению в полубригаду, он представился командиру: "Лейтенант де Биннель, только что из Сен-Сира". На что страдавший от головной боли начальник ответил: "А я полковник Рум, только что из борделя"... Полностью фамилия командира писалась Румянцев. Граф Румянцев. Легион переполняли аристократы...
   Выпускник привилегированной военной школы Франции, перекрикивая завывание дизеля, объяснил Бруно, что нет ничего более подходящего для успеха на войне в любых положениях, чем повторение классических образцов. Поэтому он и спланировал засаду старинным "галльским клином". Восемь легионеров перережут тропу, по которой противник пойдет на встречу с транспортом. Десять с автоматами и "Бренном" замаскируются вдоль тропы, набросав в рисовую топь по другую её сторону противопехотных мин. Маркиз выдвинется с радистом навстречу противнику как отдельный разведывательный дозор. Сигнал боевой готовности - щелчки в рации. Число щелчков обозначит число десятков бандитов, которые прошли мимо лейтенанта.
   Ясно, что командир красных, или, как его называл маркиз, "наша шишка", попытается скрыться, едва засада откроет огонь. Остальные будут его прикрывать. Противник спасал комиссаров любой ценой. Обучавшиеся в Москве и Пекине, они стоили дорого.
   Когда противник начнет отход, маркиз, оставшийся в его тылу, "воздаст возглавляющей бегство шишке личные почести".
   Бруно было приказано встретить плывущую по протокам баржу. Ее сопровождение, конечно, насторожится при первых же выстрелах, но, возможно, не сразу решится бросать груз и бежать. Осведомитель не мог внятно сообщить, выплачены ли деньги за оружие вперед. Если платеж получен, оружие бросят, если нет - возможны колебания. Лейтенант выразил уверенность, что "сержант Лябасти проявит традиционную для старослужащих заинтересованность в захвате материальных ценностей в максимально большем объеме".
   Отдел разведки полубригады, однако, подправил "галльскую простоту" лейтенантского плана. Никто в штабе 13-й не сомневался, что грузовик с солдатами и минами уже замечен партизанской агентурой.
   Группу демонстративно возвратили на том же вездеходе, но не в лагерь, а на военно-воздушную базу Таншоннят. К вечеру людей маркиза приготовили к парашютной переброске в район засады. Ожидая самолет, легионеры отдыхали на краю летного поля под навесами для десантников. Про замену транспорта лейтенант сказал, что, хотя и стали жить с шиком, все-таки им недостает стиля. Пятнистые распашонки американской морской пехоты, поступившие неделю назад, не вязались с оливковыми французскими штанами.
   В кабине "дакоты" невыносимо пахло потом - верный признак волнения или страха. Большинству предстояло делать второй прыжок после давным-давно забытого учебного первого и единственного в жизни.
   Когда замигала красная лампа, де Биннель кивком передал власть Бруно, который, волнуясь не меньше остальных, тупо выкрикивал команды: приготовиться, закрепить карабины, проверить снаряжение. Каждый орал в ответ: тридцатый готов, двадцать девятый готов, двадцать восьмой и так далее. Кое-какие трудности возникли с заложником, но негр ткнул вьетнамца кулаком и пообещал просто выпихнуть впереди себя. А откроется у "гарантии" парашют или нет, уже не имело значения.
   Второй пилот втянул внутрь дверь "дакоты". Завыла сирена. Бруно прыгал первым. Под носками ботинок залитые рисовые чеки, словно гигантские зеркала, отражали багровые в этот час облака. Луна уже появилась. Крестообразная тень самолета, перескакивая через плешивые бамбуковые рощицы, скользила по бесконечным извивам рек и речушек - словно разгневанный Господь вел перекрестьем гигантского прицела по кишащим внизу дракончикам, всосавшимся в илистую долину.
   Сильный рывок. Над Бруно раскрылся старый парашют.
   Ровным, едва приметным на тускнеющем небе пунктиром куполов, вытягиваясь клином за Бруно, солдаты группы захвата спускались точно в заданном районе. Стояло, слава богу, безветрие. Маркиз сказал, что совершит прыжок последним, но на земле будет первым, потому что пойдет вниз затяжным.
   Он и встречал всех.
   - Красиво получилось, сержант. Шли клином, как нож гильотины!
   А Бруно подумал: стоит ли в такой вечер ложиться в землю за Францию и её остряков? Наверное, он слишком долго испытывал удачу и устал от войны...
   Он сложил парашют, сверился с картой и зашагал в направлении, откуда, по его расчетам, приближалась баржа с оружием. С собой взял Суана, вьетнамца-переводчика.
   Бой развивался по схеме. Ухо Бруно определило это после двух-трех минут взрывов и стрельбы, разразившейся за спиной. Шедшие цепочкой шестьдесят партизан, напоровшись на засаду, оказались практически выстроенными перед пулеметом и автоматами легионеров. Мины рвались под теми, кто спасался в болоте. "Шишка", видимо, уже устремлялась навстречу почестям маркиза...
   Подумать только, они курили! Бруно издалека различил огоньки. Явственно ощущался аромат табака - не французского черного, а контрабандного, виргинского светло-коричневого.
   Лябасти и Суан дали над лодочниками и буйволами, тянувшими баржу, две очереди трассирующими. Паники, однако, не случилось. В ответ им грубо и хрипло крикнули:
   - Эй, французы! Французы! Подходите!
   Бруно скользнул с тропы в трясину чека. Присел. Шепотом приказал Суану:
   - Подойди. Спроси - почему они здесь? Иди...
   - Сержант, таких, как я, в плен не берут. Они убьют меня...
   - Тогда я убью их. Так и скажи им. Иди!
   Бруно пробежался пальцами по нагрудной брезентовой лямке с гранатами.
   В темноте, где-то в глубине рисового чека, несмотря на дальнюю пальбу и взрывы, ему послышалось чавканье ила.
   Коренастый азиат мягко, на полусогнутых ногах с закатанными штанинами, боком, как краб, пружинисто двигался вдоль тропы, по которой только что прошли Бруно и Суан. Он пытался зайти со спины... Замер, уловив щелчок, с которым Бруно вогнал в паз складной металлический приклад своего "Мата". Потом двинулся дальше. Бруно пропустил его.
   Времени терять не приходилось. Поддевающим ударом приклада сзади под крестец Бруно бросил разведчика лицом в жижу, наступил на спину, вдавил поглубже и, ощущая, как слабеет от боли и удушья противник, обшарил облепленное илистой грязью, скользкое мускулистое тело. Сумка с едой, за поясом солдатский кольт.
   - Сержант! - заорал от баржи Суан. - Они говорят, что сдаются!
   Бруно за шиворот вытянул из илистой грязи оглушенного разведчика и заставил принять сидячее положение. Вода в чеке была ему по грудь.
   - Пусть бросят оружие! Посади всех на землю, руки на затылок. Пусть не двигаются! Держи их под прицелом! - крикнул Бруно Суану.
   Он осветил фонарем залепленное илом скуластое лицо, хватающий воздух какой-то рыбий рот, ослепленные бессмысленные глаза, короткие мигающие веки. Видимо, китаец. Или монгол. Не местный. Рубашка не походила на партизанскую гимнастерку или крестьянскую домотканую пижаму. И под слоем грязи было видно, что человек носит покупную сорочку. Разодрав её воротник, Бруно нащупал на груди пленника и вытянул цепочку с медальоном, перевел на него луч фонарика. Барельеф пагоды Тыа Онг на серебре.
   В пагоде Бруно бывал. Вонь с замусоренной речушки, жестяной шелест сухих пальмовых листьев, старухи в черных тюрбанах с багровыми от бетеля, словно окровавленными ртами, дремлющие у стен с изображениями драконов, глотающих солнце. Пагода Тыа Онг в Файфо, прибежище банды китайцев при опиумном притоне.
   Бруно погасил фонарь.
   - Сколько вас? Где командир?
   Вряд ли, конечно, этот тип понимал по-французски.
   - В моей сумке восемьдесят тысяч, - ответил "тип" с неплохим акцентом. - Забери... В барже деревяшки. Никакого оружия. Вам подбросили информацию о транспорте только затем, чтобы вы перехватили получателей, красных... Вот и все. Я пробирался... чтобы переговорить...
   - За ложь умрешь здесь же, - сказал Бруно, начиная соображать, что в липучей жиже на коленях перед ним стоит человек, в засаду которого как раз и угодили все, кто убивали сейчас друг друга на скользких перемычках между рисовыми чеками.
   - Ты ослепил меня! - крикнул пленник, будто и не услышав угрозы.
   Бруно замахнулся, но жесткая ладонь, упредив, перехватила удар.
   - Хватит, сержант... В твоих действиях нет здравого смысла. Восемьдесят тысяч - хорошая награда, - сказал бандит.
   - Где оружие, я спрашиваю!
   - Давно перепродано людям более достойным, чем зараженные краснухой... В следующий раз опять можно повторить, ха-ха... И опять уведомлю, и опять перехватите... Ты дурак? Возьми пакет с деньгами, это твоя доля, а сумку выброси...
   - Возьму, а потом убью.
   - Не убьешь, когда пощупаешь эти деньжонки... Потому что захочешь еще... Захочешь повторить операцию. Ты не дурак все-таки... Я верно понимаю теперь? Ха-ха...
   Бруно раздумывал.
   - С тобой, что ли, повторю?
   - Почему нет?.. Мои глаза! Следует вычесть из твоих на лечение...
   Китаец привстал на коленях, прижимая ладони к лицу. С локтей стекала вода.
   - Ладно, хватит ныть, отойдет... На настоящих допросах я использую фосфорные вспышки. Вот от этого слепнут, - сказал Бруно примирительно. Как твое имя?
   - Меня зовут Лин.
   - Дальше?
   - Лин Цэсу. А твое?
   Бруно крикнул:
   - Суан! Суан! Оружие на ремень! Ко мне!
   Держа за дуло, он вернул Лин Цэсу отобранный кольт. Будто клешнями схватив оружие, китаец кивнул. Оказался смекалистым.
   - Сержант? - спросил Суан. Он тяжело дышал.
   - Сколько там?
   - Трое. С кольтами. Велел выбросить обоймы в воду. Опасно ведь собирать, обходя... Я так подумал, сержант.
   - Правильно подумал, - сказал Бруно и повернулся к китайцу: - Отошел?
   - Теперь различаю обоих...
   - Идти можешь?
   - Кажется... Ты сломал мне кости!
   Бандит медленно встал и теперь, когда засученные штанины раскатались, было видно, что для прогулки по трясинам он одел куцые крестьянские клеши.
   - Срастется твой крестец, - сказал Бруно, усмехаясь. По молчанию китайца он понял, что тот не знает этих французских слов.
   Медленно, поскольку пленный едва мог переставлять ноги от боли в паху, все трое шли к барже. Суан впереди.
   - Ночь вампиров, - сказал Бруно, вслушиваясь в дальнее грохотание боя, который шел теперь под полной луной.
   - Что? - спросил китаец. Он опять не понял.
   Бруно мягко ткнул его в спину, а когда бандит оглянулся, подбородком дернул в направлении Суана. Пора.
   От близкого выстрела буйволы, впряженные в джонку, прижали рога к спинам. С ноздреватых морд тянулась слюна, посверкивавшая в лунном свете. Суан упал поперек тропы.
   Вслед за Лин Цэсу Бруно перешагнул через тело своего переводчика.
   Люди китайца сидели на корточках, привычно, на манер кули, уперев в колени локти раскинутых рук. Когда Бруно обвел их лучом фонаря, люди показались ему измученными дорогой. Возможно, ещё и страхом.
   - Работе конец, - сказал Лин Цэсу по-вьетнамски. - Выпрягайте буйволов, джонку готовьте к затоплению... Уходим. Этот французский господин отпускает нас всех.
   Бруно положил ладонь на плечо Лин Цэсу. Китаец был догадлив. Сказал:
   - Всех. Из твоего автомата. Как только закончат работу.
   Вместе вслушались в затихавший треск пулеметов. Взрывов не доносилось. Бой шел на убыль.
   Кули сноровисто выбивали пробки в носовых и кормовых отсеках кренившейся на борт джонки. Луна высвечивала чурбаки, смываемые с неё течением. Кажется, железнодорожные шпалы. Ворованные, конечно. Скольких пущенных на распыл жизней стоили эти просмоленные чушки, которые походили сейчас на фантастических обитателей болот, высунувших на поверхность лоснящиеся плоские спины?
   Бруно, кряхтя, сел на сырую траву, закинул "Мат" за спину.
   - Ты ведь сержант, - сказал улыбающийся Лин Цэсу. - Значит, можешь достать пенициллин?
   Спустя много недель Бруно, конечно, разобрался, что лживая улыбка бандита - только гримаса лицевых мускулов. Кончики рта новый партнер держал приподнятыми, наверное, даже во сне. На деле же, растягивая губы в улыбке или выдавливая привычное "ха-ха", суетливо подтягивая штаны или подкладывая сотрапезнику куски на тарелку, откупоривая бутылку, закрывая и открывая, чтобы занять руки, лезвие ножа, Лин Цэсу не улыбался, не смеялся и не суетился вообще. Подобная расхлябанность была бессмысленной роскошью в его жизни. За всем этим он прятал звериную наблюдательность. Но Бруно только ещё предстояло это узнать.
   - Сколько ты платишь за пенициллин? - спросил Бруно.
   - Двадцатикратную цену... А если упаковок больше полутора тысяч, двадцатипятикратную.
   - Тридцатикратную, - сказал Бруно.
   Он сбывал на черный рынок консервы, напитки, сигареты из довольствия ещё не учтенных убитых и убывших по ранению, а также сливал гражданским бензин и технические масла. Но на пенициллин цен не знал. Поэтому решил придерживаться главного правила спекулянтов: запрашивать, пока чутьем не уловишь - ниточка, на которой висит интерес покупателя, истончилась, дальше обрыв.
   - Согласен. Но доставка твоя, сержант.
   Над затонувшей джонкой закручивалась воронка, в которой судорожно выгребала лапками крыса. Всплывали и тонули обрывки рогож, сопревшие корзины, щепки. Бруно достал из брезентовой кобуры свой кольт.
   - Подойдите! - крикнул китаец кули. - Рассчитаемся и разойдемся...
   Над полями, в той стороне, где шел бой, поднялись три зеленые ракеты, которые означали, что маркиз заполучил "шишку". Потом пошли две красных и снова зеленая: общий сбор, пленных не брать, собирать убитых и раненых.
   Бруно стрелял левой рукой, с той стороны, где на корточках восседал Лин Цэсу. Китаец ухом не повел, когда у его щеки три раза ритмично грохнуло.
   Выглядело, будто кули прикончили Суана, а Бруно - кули. Их оружие он побросал в гранатную сумку, где уже лежал пакет с восемьюдесятью тысячами пиастров.
   - Приедешь? - спросил бандит.
   - Могу.
   - Привезешь сколько сказал?
   - Куда и когда?
   - Канал У Кэй в Шолоне, мостки возле паровой мельницы. Спросишь индонезийского господина Клео Сурапато. Это я... Любой четверг с пяти до шести вечера.
   - Бандитское время. Закат...
   - Я сказал.
   Бруно обхватил пальцами левой руки шею нового делового партнера. От китайца несло тиной. Правой вытянул из-за его спины солдатский кольт, который на бандитский манер был под рубахой за поясом. Отшвырнул далеко в воду. Сказал:
   - Все. Иди.
   - Зачем вернул, а теперь выбросил? Он денег стоит!
   Бруно постарался натянуть улыбку в манере нового партнера и воспроизвел по-французски китайскую поговорку:
   - Жизнь прекрасна, а боги отлучаются порою, и приходится надеяться на себя и никому не верить. А?
   Их смех, пока они расходились по скользкой тропе, звучал некоторое время согласно, а потом каждый слышал только свой собственный.
   ...За Меконгом, на востоке, занималась заря. На околице деревни, где вповалку спали легионеры, в камфорных и тамарисковых деревьях путалась синеватая дымка парного рассвета. Ветер разносил трупную вонь, запахи тины, рыбного соуса и свежего пожарища.
   Лейтенант де Биннель докладывал по радио о "шишке", которая со стянутыми проволокой за спиной руками сидела на корточках с помертвевшим лицом. Две женщины из деревни крутили педали движка, питавшего рацию. Вьетнамки заплевали землю бетельной жвачкой. Связист клевал носом и машинально повторял: "Крутите, ведьмы, крутите же..."
   Маркиз, не переставая говорить по телефону, сделал жест Бруно: докладывай. Бруно скороговоркой сообщил: некоторые лодочники при джонке, возможно, разбежались, а трое убиты, переводчика потерял, захвачено три кольта.
   Де Биннель прикрыл микрофон ладонью. Под глазами над белесоватой щетиной темнели коричневые полудужья. Симптом курильщика опиума.
   - Груз?
   - Затоплен в протоке бандитами перед бегством.
   Маркиз принялся выкрикивать данные кому-то в Сайгоне.
   Бруно лег на траву. И будто не было перехода между явью и сном... Он опять стоит в проеме отодвинутой двери самолета, внизу - чудище с оленьими рогами и вылезающими из орбит глазами. Рыбья чешуя лоснится на змеином теле, тигриные лапы скребут орлиными когтями. Из пасти исторгаются огонь и вода. Бруно пятится, пытаясь вдавиться назад в "дакоту", но стоящие за спиной старухи, изготовившиеся к прыжку, давят на него, кивают черными тюрбанами и жуют кровоточащими губами. Подолы их "ао-зай" - платьев с разрезами до бедер - задраны ветром над оливковыми галифе пехотинцев, которые азиатские ведьмы одели вместо традиционных штанов... Пытаясь протолкаться меж старух к открытой двери "дакоты", маркиз кричит: "Боишься? Прыгай! Драконы из пагоды Тыа Онг чешуи не имеют". И добавляет, заходясь в истерике: "Да что такое! Сержант! Двигайтесь! Поднимайте людей..."
   Лейтенант стоял над ним, расставив кривоватые ноги, вокруг которых ветер винтом завивал широченные штаны десантника с комками засохшей серой грязи на коленях.
   Желтоватая с прозеленью жижа канала У Кэй лениво тащила в реку Сайгон отбросы, размокшие картонки, коричневую пену со щепой и соломой, пятна мазута. С перил деревянного моста, меся воздух ногами, с визгом кидались в канал голые дети. По доске, перекинутой с набережной на джонку, семенили, горбясь под мешками с зерном, кули с синими венами на коричневых икрах. Над водой нависал радиатор грузовика "Дженерал моторс", на котором приехал Бруно. За двадцать минут, что Лябасти простоял у моста, джонка уже показала подернутою слизью обшивку под ватерлинией.
   Над паровой рисорушкой, в приемный люк которой сбрасывались мешки, стлался едкий дым, сползавший к воде. Вокруг теснились лавки, чайные, супные и забегаловки, где ничем не торговали, кроме похлебки из свиных потрохов, лапши да лимонадов невероятных химических оттенков от ярко-рубинового до сине-зеленого. Стоял треск мопедов, сплошной незатихающий крик снующих во все стороны азиатов и телефонный трезвон, который на самом деле был перекличкой звонков на велосипедных рулях трехколесных рикш.
   Теснота и скученность усиливали тревогу. Отсутствие оружия порождало чуть ли не чувство стыда, будто его, Бруно, выставили среди этого сброда голым.
   Двое лоточников поставили у грузовика тачку с дымящимся чаном и принялись вылавливать сетчатыми половниками из кипящего масла пампушки с собачатиной, за которыми тут же выросла очередь. Попытайся теперь Бруно уехать, развернуть машину не удалось бы. Если потревожить раздачу, дорвавшиеся до еды кули сбросят машину в канал вместе с грузом. В груз же были вложены все его деньги, по крохам собранные на франко-пиастровых обменах, плюс сумма, которую Рене де Шамон-Гитри позаимствовала из сейфа отца. Удача с перепродажей пенициллина сулила тридцатикратную прибыль. Риск её стоил...