Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   - Клео! - сказал грубо Бруно. - Отруби ты конец, который тянется от тебя к Себастьяну! К этому русскому!
   - Его фамилия, босс, произносится Севастьянов, - сказал Джеффри.
   - Ну как там его! Собери ты ему эти сто восемнадцать миллионов, которые утянул у этого... этого...
   - Петракова, - сказал Джеффри.
   - У него! Верни, не обнищаешь. Иначе младший Ли из юридической псарни "Ли и Ли" по поручению аудиторов обгрызет тебе вместе со штанинами и гениталии...
   - Бруно, - сказал вкрадчиво Клео. - Возвращая деньги, придется ведь обозначиться. Признать, что они у нас, то есть лично у тебя отныне... И вынырнет меченый атом, если возьмутся за дело серьезно, в Берне. Наш крот в Москве провалится тоже и утянет за собой больших людей в России, которым мы готовим программу по устройству их миллиардов в офшорных банках в Азии... Не следует забывать, именно миллиардов, босс! И русские пойдут на это, потому что свои деньги они назанимали или заработали в Западном полушарии и потому туда с этим же не сунутся, а дома держать их бояться...
   - Можно, босс? - спросил Джеффри. Он подхватил новое обращение.
   - Да?
   - Лучше встретиться с русским и переговорить. Компромисс с ним возможен. В Бангкоке за Севастьяновым по моему указанию вел слежку агент "Деловых советов и защиты". На всякий случай, без вводных... Наверное, что-нибудь да нашлось, сможем использовать... Кроме того, возле Севастьянова в Бангкоке и здесь замечен некто Бэзил Шемякин. Бывший частный детектив, теперь, правда, журналист. То ли русский, то ли француз, во всяком случае он работает на московскую газету...
   - Тот самый, босс, который крутился возле Барбары Чунг, - сказал Рутер Батуйгас.
   Бруно, вдруг зло рассмеявшись, сказал:
   - Клео, с этими русскими миллионами твой "Ассошиэйтед мерчант бэнк" напоминает мне обезьянку в их хвойном лесу. Колко хвататься за ветки...
   Глава шестая
   ГОЛУБАЯ КРОВЬ
   1
   Вырезанные из тяжелого тика раскрашенные фигурки ждали покупателей. Как ждали их сто лет назад рабы в этом же сарае у города Денпасара на индонезийском острове Бали. Теперь сарай был превращен в студию резчика.
   Обработанный морилкой истукан мечтательно покусывал оскаленными зубами цветочный стебелек. Танцовщица воздевала бескостные руки к небесам, забрасывая волосы за спину. Глумливо ухмылявшийся Будда, облепленный мышами и змеями, приплясывал, попирая сандалеткой крокодила. Истощенный старец раскуривал опиумную трубку...
   Скульптор выжидательно смотрел на Бэзила. Крошечная девочка сжимала в грязном кулачке подол папашиной юбки-саронга. На её ключицах проступали чесоточные пятна. Понравившаяся Бэзилу фигурка разносчика с коромыслом выглядела прелестно, и цена подходила, но тиковая статуэтка весила немало почти половину того, что позволялось брать в самолет без доплаты...
   Последние двое суток пришлось посуетится. Как обычно, разрешения на интервью пришли почти к концу командировки. А завершающую беседу губернатор Бали - поэт, меценат и изощреннейший деспот, отец родной для подданных, которые досконально изучили древний этикет подношения взяток, - назначил за три часа до отлета в Джакарту. На аэродром Бэзил мчался в наемном автомобильчике - маломощном "сузуки", водитель которого, наверное, родственник скульптора, все-таки выкроил время заскочить к сараю.
   Под потолком висела доска с резной надписью - "Когда у друга болит рука, у меня болит сердце".
   Бэзил вымотался и нуждался в отдыхе.
   Он заплатил больше, чем полагалось, взял статуэтку и, спустившись на шоссе к "сузуки", тронул за плечо дремавшего водителя.
   - Не беспокойтесь, сэр, - сказал парень. - Самолет не улетит без вас. Канцелярия его превосходительства позаботилась...
   На перелете Денпасар - Джакарта - Сингапур удалось поспать полтора часа, и все же на лекции в клубе университетского кампуса на сингапурской окраине Кент-бридж, куда Бэзил велел таксисту ехать прямиком из аэропорта Чанги, он впал в дрему.
   Докладчика, плечистого европейца, звали Бруно Лябасти. Он был представлен собравшимся как руководитель фирмы "Деловые советы и защита". Компания пользовалась известностью на рынке услуг по охране информационных сетей от организованной преступности. Около двухсот предприятий считались её клиентами.
   Посетить эту лекцию предложила Барбара Чунг, когда Бэзил позвонил ей из Джакарты. Там, в университетском кампусе, они и встретились. Ее локоть теперь касался руки Шемякина. Барбара делала заметки в блокноте, магнитофоном не пользовалась...
   - Проснись, эй... - толкнула она Бэзила. - Ведешь себя так, будто это я не давала тебе выспаться. Послушай-ка лучше изречения нашего блестящего лектора!
   Аудитория походила на лимонную дольку, в которой пластиковые кресла располагались длинными закругленными сегментами. Время от времени докладчик обводил взглядом зал, и Бэзилу показалось, что всякий раз, когда он и Барбара оказывались в секторе его обзора, Бруно Лябасти приметно кивал и слегка улыбался.
   - Пропасть между Западом и Востоком, между их культурными наследиями, - говорил Бруно, - есть некий оптический обман души человеческой. Я бы даже назвал это явление духовной иллюзией. Вероятнее всего, её появление связано со стремлением простого человека - как мы говорим, человека с улицы свести сложные явления к чему-то понятному и удобному. В представлении о пропасти, якобы лежащей между Востоком и Западом, нет и частицы правды, не то чтобы правды, дамы и господа!
   Барбара первая из всей аудитории несильно хлопнула ладошками и спровоцировала шелестящие аплодисменты. Наверное, они были нужны ей для ехидного деепричастия в газетном отчете.
   - Глава фирмы - хранительницы секретов на наших глазах беззастенчиво ворует чужую интеллектуальную собственность, - сказала она Бэзилу.
   - То есть?
   - Твое невежество сродни его пошлостям... Лябасти слово в слово воспроизвел первые строчки книги Пьера Буля "Мост через реку Квай"... Про британцев в японском плену.
   - Тогда не мешай дремать!
   - Тогда не мешай слушать!
   Докладчик доказывал отсутствие различий между восточной и западной цивилизациями, напирая на то, что в географически и исторически изолированных районах развитие денежных систем, финансов и банковского дела шло по одному и тому же пути. Такое сходство не могло не навести на мысль о существовании некоей высшей воли, не ограниченной временными и пространственными границами. Разве независимое и самостоятельное формирование одинаковых инструментов и средств финансового обмена на Западе и Востоке не служит свидетельством этого?
   Зал шевельнулся, когда Бруно сослался на курьезы, связанные с деньгами. В четырнадцатом веке в Китае, сообщил он, была выпущена банкнота размером двадцать три на тридцать три сантиметра, называвшаяся "полотенцем". Шесть столбиков золотых монет, изображенных на ней, обозначали стоимость. Спустя пять веков, а именно в 1944 году, американское казначейство отпечатало бумажки достоинством в десять тысяч долларов. Трудно поверить, что несколько сотен и "полотенец", и американских десятитысячных купюр все ещё остаются в обращении в Юго-Восточной Азии и по стоимости примерно равны.
   Бруно пополоскал зеленую купюру в воздухе.
   - Вот одна из этой парочки!
   В зале воцарилась тишина.
   Бруно сделал несколько мягких шагов от кафедры к первому ряду и протянул десять тысяч долларов какому-то слушателю, жестом показав, что просит передать купюру по кругу. Гул шел за банкнотой, как шлейф за кометой.
   - Абсолютно настоящая, - сказал Бруно в микрофон. И добавил под одобрительный смех, почти заглушивший его голос: - Хотя моя фирма могла бы представить две точно такие же из своего музея подделок...
   - А каков крупнейший по сумме чек в истории банковского бизнеса?! выкрикнул сикх в чалме, сидевший через три кресла от Шемякина.
   - Самую крупную сумму, которая когда-либо в истории человечества значилась на платежном обязательстве, правительство Соединенных Штатов обозначило на чеке, выданном правительству Индии в 1974 году, уважаемый коллега, - ответил Лябасти. - Восемьсот пятьдесят три миллиона!
   - Долларов?
   - Британских фунтов стерлингов! Больше миллиарда долларов по курсу того времени!
   Бэзил не предполагал, что так долго можно аплодировать финансовому документу. Он достал блокнот и записал цифру. Ему вспомнился Севастьянов. Наверное, Льву Александровичу будет интересно услышать от него об этом...
   Шемякин непроизвольно коснулся ладони Барбары, остановив этим ручку, которая скорописью выводила иероглифы. Один остался недорисованным.
   Барбара спросила:
   - Когда завтра самолет?
   - В Чанги надо быть к двенадцати...
   Бруно выбрал для себя Барбару Чунг и сидевшего рядом с ней европейца в качестве условного центра аудитории, к которой он обращался. Ему показалось, что рука этого человека легла на колено Барбары. Не останавливая гладкого течения речи, которую приготовил для него Джеффри Пиватски, Бруно взглянул на часы. Золотая "Омега" показывала, что лекция идет сорок шесть минут.
   Собрав волю, он заставил себя говорить ещё пять и почти оборвал фразу. Кажется, никто не понял, что лекция кончилась. Пришлось добавить:
   - Авторство изложенных вам мыслей вы вправе приписать новичку на Дальнем Востоке. Ибо неизменно правило - чем больше опыта, тем меньше уверенности. Но моя безаппеляционность основана именно на опыте, дамы и господа! Во времена, когда ваши родители, наверное, ещё только ходили в школу, мне довелось участвовать в боевых действиях в этой части Азии, в частности, в воздушных десантах. Если солдат прыгал первый раз, шансы сломать конечности были пятьдесят на пятьдесят. Второй раз - восемьдесят на двадцать. И не оставалось сомнений, что в третий он расшибется... Это относится здесь и к судьбе деловых людей с Запада. Но мой первый деловой прыжок сюда был единственным: я остался и никогда не покидал Азии. Думаю, это общий путь с Запада на Восток для людей с нераспыленным запасом надежд, людей первого и единственного прыжка, людей, которые прибывают не для пробы, а навсегда. Они формулируют новую тенденцию: "Производить на Востоке и возвращаться с товарами на Запад"... Вот таким оборотнем стал киплинговский постулат, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и вместе им не сойтись!
   Бруно принял от поднявшейся к кафедре девушки десятитысячную купюру и, вложив её в бумажник, сверкнувший золоченым вензелем, закончил:
   - Сходимся, я надеюсь... В поисках общего процветания...
   Аплодисменты смешались с грохотом трехсот стульев. Президент студенческого клуба поблагодарил в микрофон за интересное, как он сказал, устное эссе представителя нового технологического направления в финансовом бизнесе.
   Русский, если это был русский, потащился за Барбарой к выходу в фойе. Бруно попытался вспомнить лицо танкиста, которого на его глазах прикончили возле баррикады в сорок пятом. Проскочила дикая мысль, что русский - сын злосчастного танкиста или ещё какой родственник...
   Бруно спрыгнул с подиума и догнал парочку.
   - Вся лекция читалась для тебя, дорогая... Я видел, что ты делала заметки, - сказал он по-французски Барбаре.
   Складки серого костюма не стесняли её движений и делали походку свободней и шире, хотя Барбара была в туфлях на прямом японском каблуке.
   Русский казался загнанным существом, привычно ждущим, когда на него обратят внимание.
   - Здравствуй, Бруно, - сказала Барбара, протягивая ладонь.
   Лябасти подержался за кончики её пальцев.
   - Европейское рукопожатие, прибыв на Восток, выродилось здесь окончательно, - молвил Бруно, - превратилось в нечто вроде касания носами на Соломоновых островах.
   - Это Бэзил Шемякин, корреспондент русской газеты, - сказала Барбара.
   - Вы явились из интереса или за кампанию с госпожой Чунг? - спросил Бруно, не переходя с французского на общепринятый английский.
   - Много философии и общих мест, - ответил с хорошим произношением русский. - Отдавать в зал десятитысячную бумажку мне показалось все-таки рискованным приемом.. И... как бы это сказать... слегка вычурным. Именно так.
   - Экземпляр застрахован, - ответил Бруно. Церемонно повернувшись всем корпусом к Барбаре, он добавил: - Мой новый знакомый и твой друг так образован, Барбара! В этих краях почти не владеют французским...
   - Он работал во Вьетнаме, Бруно, потом в Лаосе и Камбодже. Как и ты в прошлом, - сказала Барбара. - Из немцев и русских получается хорошее французское тесто, наверное.
   - Вы в самом деле были в Индокитае? Когда же?
   - Шестидесятые и семидесятые, - объяснил Шемякин. Ему не хотелось говорить на эту тему. Дороги могли и пересекаться. Скажем, в Легионе.
   - Первый русский в Сайгоне в семьдесят пятом, первый русский в Пномпене в семьдесят девятом, - сказала Барбара.
   - И первый русский в студенческом кампусе сингапурского университета на моей лекции... И первый русский в компании с известной финансовой пифией этого города-банкира... И первый русский... где и с кем вы ещё собираетесь появиться, месье... месье...
   - Шемякин, - сказал Бэзил.
   В таких случаях он говорил себе: "Не злись". Во-первых, Бэзил ощущал личную неприязнь к себе со стороны Лябасти, а это к делу не относилось. Во-вторых, банкир с симпатией относился к Барбаре и мог оказаться её источником информации.
   - Прошу извинить меня, - перешел Бэзил на английский. - Я выйду в парк, полюбуюсь на сальто-мортале экстремалов-велосипедистов, а потом побуду в фойе, посмотрю выставку... Хорошо, Барбара? А вам ещё раз большое спасибо за лекцию, сэр. Мне приходится только сожалеть, что очередь подержаться за купюру до меня не дошла...
   - В чем же дело! - сказал Бруно. - Пожалуйста...
   Он сделал движение, будто собирается достать бумажник.
   Русский развел руками и ушел.
   - Галльский петушок, - сказала Барбара по-французски.
   - Ты про него?
   - Из двоих француз только ты... Не нужно, дорогой... Он ещё не стал моим дружком в твоем понимании дружбы... Как бы там ни было, я действительно сожалею, что не могу ответить на твое чувство. Я заговорила об этом в последний раз и понимаю, что нарушила соглашение...
   - Достигнутое высокими сторонами в ходе переговоров на борту джонки да Сузы, - докончил фразу Бруно. - Но остается вопрос, пока неразрешимый для меня. Зачем ты на самом деле появилась на лекции?
   - Твой телефон два дня молчит, Бруно. Ты скрываешься. Даже Рутер Батуйгас не говорит, где ты. О лекции было объявлено ещё две недели назад. Вот я и попытала счастье...
   - Нечто важное?
   - Помнишь мою колонку в "Стрейтс таймс" о крахе "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин" и ещё о том, как все началось с приобретения Клео Сурапато позолоченного кулака?
   - Да.
   - Я видела кулак в конторе адвокатской фирмы "Ли и Ли". Клео переправил реликвию старой лисе Ли. За какие услуги?
   - О том, что реликвия перешла в другие руки, я знаю... В этом посодействовал некий бакалавр Ван Та, дружок сына Клео. А вот за какие услуги - не ясно... Но я все равно признателен за информацию, Барбара. Как я могу отблагодарить тебя за заботу?
   - Пообещай не трогать русского, - сказала Барбара. - Вот все, что мне нужно...
   Было что-то зловещее в том, что золоченый кулак, украденный с грузовика на берлинской Рейхштрассе, проскочил обыск французской жандармерии, осмотры в казармах Легиона, уцелел в болотах, джунглях и пожарах только для того, чтобы превратиться в фетиш, из-за которого два китайца готовы перегрызть друг другу глотки и растоптать его, Бруно. Из-за трехсотграммового куска старого дерева...
   - Ты просишь невозможное, Барбара.
   - Как это понимать?
   - Его невозможно тронуть. В том смысле, что мне это бы и в голову не пришло... Как бы я его не ненавидел! От русских теперь приходиться держаться подальше. Все, что связано с ними, попадает под лупу. Протяни ему руку, и фото навсегда останется в файлах Интерпола...
   В зале, где, кроме Бруно и Барбары, уже никого не было, выключили подачу кондиционированного воздуха. Парило, а лицо Бруно оставалось сухим. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь затемненные стекла, серебрили седину в его усах, хотя ежик над выпуклым лбом стоял безупречным соломенным нимбом. Косой шрам на крутом подбородке порозовел, тени под глазами стали коричневыми, вечными от вечной усталости.
   Барбара быстро провела ладонью по ежику. Он оказался необычно мягким.
   - А я думала, твои волосы жесткие.
   Бруно коснулся губами её руки.
   - Я вот что... вот что...
   Не следовало, конечно, ему сообщать.
   - Мы дадим колонку, Бруно... Общие идеи получены от аудиторского совета, а детали предоставил адвокат Ли... Они собираются разгромить Клео Сурапато. За то, что в деле о банкротстве Ли Тео Ленга он как бы олицетворяет бывшего партнера "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Клео разденут догола, вываляют в перьях и проведут в таком виде по Сити...
   - Там, где кровь голубая, и богатства старинные... Это, кажется, твой стереотип, Барбара?
   - Подумай о себе, Бруно, - сказала Барбара и пожалела о допущенной слабости.
   Лябасти взял её за локоть и мягко повернул лицом к выходу. Она почувствовала, как напряглась от сдерживаемой ярости, сделалась деревянной его рука.
   Русский, оказывается, действительно торчал в фойе - рассматривал сероватые акварели "постбиологической живописи", выставленные японским аспирантом. Как сообщалось на специальном плакате, любовь, дружба и общественно-полезная деятельность кольчатых червей в океане на глубине пяти тысяч метров будили, оказывается, нужные ассоциации и заставляли оглянуться на последствия электронной цивилизации на земле.
   - Вон твой коллега, - сказал Бруно. Улыбка на его лице восстановилась.
   - Желаю удачи, - сказала Барбара.
   Обычно Бруно испытывал чувство гадливости, наблюдая парализующее воздействие людей, оперирующих большими деньгами, на представителей низших классов. Севастьянов, несомненно, являлся таким представителем. Как все российские бизнесмены, в первом поколении соприкоснувшиеся с крупными суммами, в душе он оставался нищим. Отступные, которые Бруно Лябасти решил ему предложить через Клео или Джеффри, москвичу не переварить в сознании так же быстро, как это сделал бы его коллега, выросший в условиях рынка. Необходимо время, чтобы Севастьянов обвыкся со сделанным предложением. Принюхался, скажем так, к наживке.
   Сопровождать Клео на встречу с Севастьяновым поручили Кроту, поскольку он лично знал русского банкира, пониженного в должности и, кажется, презираемого всеми своими. Свидание полагалось провести в Золотом салоне гостиницы "Шангри-Ла" на Орчард-роуд. Разговор предстояло начинать с обсуждения висящей там картины бессмертного Чжана Фуцзо "Императорские фазаны" стоимостью в двести пятьдесят тысяч американских долларов... Интересно, как этот заскорузлый хорек с Севера отреагирует на такую сумму, когда её назовут в виде намека?
   Клео, позвонив Севастьянову, сказал, что приглашает его на беседу по рекомендации адвокатской конторы "Ли и Ли". По служебному телефону в помещении представительства своего холдинга - телефону, вне всякого сомнения, прослушиваемому русской контрразведкой, - хорек не решился задать уточняющие вопросы. Он немедленно согласился на встречу...
   Определенно, русский ведет личную игру. Интрижка с женой сотрудника посольства в Бангкоке - немаловажный штрих в пользу такого предположения. Отношения с дамой серьезные. На двести пятьдесят тысяч они проживут и без России. Была бы любовь...
   Бруно вел "ситроен" по эстакаде над лагуной. Далеко внизу, напротив причала Клиффорда, красные джонки, подняв плавники парусов, уваливались под ветер. Если бы Барбара приняла предложение, которое он сделал ей на палубе посудины да Сузы... Если бы приняла! Какой бы сейчас виделась жизнь! Он сбросил бы с рук "Деловые советы и защиту", Индо-Австралийский банк, остановил бы захват "Нуган Ханг бэнкинг груп" и наплевал бы на "Мосберт холдингс" вместе с китайскими скорпионами Клео и Кротом, а в придачу на "Бамбуковый сад" и Круг! Да, он вынашивал большой жизненный план... Возможно, этот Севастьянов тоже вынашивает собственный большой жизненный план, связанный с женщиной, которая приходила к нему в номер в бангкокском "Амбассадоре"?
   Если русский ловкач - кто мог бы ожидать такое от тихони? - схватил эту рептилию Клео за хвост, именуемый Ли Тео Ленгом, он же Амос Доуви, то хвост придется отбросить, причем за выкуп. Сто восемнадцать миллионов стоят четверти миллиона. Назовем это налогом на дураков...
   Заверещал мобильный телефон.
   - Слушаю, - сказал Бруно.
   - Рад вас слышать, дорогой господин Лябасти... Здесь стряпчий Ли из юридического бюро "Ли и Ли".
   - Взаимно, почтенный господин Ли. Взаимно... Внимательно слушаю вас.
   - Только пожелание... Да, именно только оно. От членов аудиторского совета. У них там складывается впечатление, что ваши дела необходимо передать...
   - Передать мои дела?
   - Ну да. У меня, знаете ли, сложилось вполне определенное впечатление на этот счет из бесед с председателем совета. Этот город, знаете ли, господин Лябасти, называется Сингапур. Вы живете в нем довольно много лет, не так ли? У меня сложилось определенное впечатление, что возникли вполне благоприятные предпосылки для того, чтобы вы передали свои дела вашему сыну, Жоффруа, в результате... в результате форс-мажорных обстоятельств... скажем так... Кажется, Жоффруа теперь в Бангкоке? Вот что подошло бы сейчас и вам, и ему. Возможна передача по наследству... Скажем так...
   - По наследству?
   - Почему бы нет, господин Лябасти? В этой страны, как писала одна журналистка, кровь у людей голубая только тогда, когда богатство старинное... Я думаю, она хотела сказать - легальное... Ваш сын, как наследник, сможет именно этими словами охарактеризовать свои движимые и недвижимые активы. В отличие от вас. Вы-то не наследовали... Точно такое же предложение получит и господин Сурапато. У него тоже прекрасный сын... Правда, в отличие от Жоффруа балбес, хотя и китаец...
   Бруно обогнал красный "фольксваген" со срезанными для фасона крыльями. Из окна высовывалась болонка с красными подтеками под глазами. С языка собачонки ветром тянуло слюну.
   - Но ведь имущество и капиталы Клео формально принадлежат его отцу, идиотски сказал Бруно.
   - Господин Сурапато в эти минуты торопится к уважаемому бывшему депутату Лин Цзяо, который почувствовал роковое жжение в области грудной клетки...
   - От имени кого вы говорите, господин Ли?!
   - Никто не хочет скандала, господин Лябасти, из-за этих ста восемнадцати миллионов, присвоенных вами и Клео. Вы не там взяли. В этом все дело... Кто его знает, как вы их взяли? Может, по поручению тех же русских? Которые, я допускаю, и отправили Петракова в могилу, чтобы деньги не вернулись. При вашей поддержке. Согласитесь, это сговор.
   - Севастьянов посещал вас! И ему это не...
   - Севастьянов бессмертен, запомните, потому что он служащий, за которым стоит кто-то. Исчезнет Севастьянов - появится другой... Необходимо ваше завещание. Вы патриот этого города, господин Лябасти, а у этого города, знаете ли, нет ничего своего, кроме репутации порядочного банкира и посредника. Таким образом, вы обещаете все взвесить и последовать, будем говорить, благоразумному совету? Я полагаю, вы уже дали позитивный ответ.
   "Возьми себя в руки", - сказал себе Бруно.
   - Да, вы считаете правильно, - ответил он в телефон.
   - Вот и отлично. Я всегда вас считал, да и не только я, совершенно нашим. Ваши дети будут счастливы. У Сингапура прекрасное подрастающее поколение!
   Ли отключился.
   Бруно набрал номер телефона квартиры на Кэйрнхилл-серкл. Слушал безответные гудки... Отец Клео уже уходит в мир иной, и Клео бросился к нему в госпиталь?
   Он представил поросшее ковылем поле, холмы и рытвины, безобразные оползни по краям оврагов и обвалившуюся местами каменную ограду китайского кладбища на островке Пулау-Убин. Каждый раз, возвращаясь с рыбалки, Бруно приходилось пробираться меж надгробий и мавзолеев, представлявших собой миниатюрные копии банковских зданий и торговых контор, в которых покойники провели десятилетия земной жизни. Какое же архитектурное сооружение закажет Клео отцу? И будет ли собственное надгробие Клео иметь дорические колонны с фаянсовыми львами, вроде тех, что обрамляют дубовые двери компании "Лин, Клео и Клео"?
   Телефон на Кэйрнхилл-серкл ответил после десятого или пятнадцатого гудка. Бог, которому все эти долгие секунды молился Бруно, существовал.
   В просторной квартире Клео Сурапато сквозняки гуляли по комнатам, задирая над распахнутыми дверями прозрачные белые занавеси. Выписанные на них поминальные черные иероглифы, казалось, метались сами по себе, словно летучие мыши, вспугнутые среди бела дня. Дети с выпачканными сластями мордашками носились, визжали и кричали, вырывая друг у друга игрушки. Они едва не опрокинули в спальне покойного поставец литой бронзы с жертвенными воскурениями перед лакированной табличкой с именами предков. Ни хозяева, ни гости ничего непочтительного в этом не усматривали. Депутат Лин Цзяо, бесспорно, скончался, и тело его находилось в морге, но дух все ещё обретался в семье, в этом доме, наслаждаясь разноголосьем детской толпы, радуясь приумножению здорового и сытого, хорошо одетого потомства.
   Клео улыбался дальним родственникам, правда, скорее землякам, чем единокровникам, подгонял, как положено, нанятых официантов из ресторана гостиницы "Мандарин", изрекал банальности. А на душе камнем лежало сообщение Сун Юй, ездившей в госпиталь Елизаветы для юридического оформления факта кончины. Санитар, являвшийся агентом фирмы "Деловые советы и защита", шепнул ей: