Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   - Ты старше и опытнее меня, Бэзил. Но ты из другого мира. Ты не знаешь богатых, как я, это иная планета... Ты все соразмеряешь со своей странной моралью, похожей на недоверчивость дикаря... Даже меня, даже меня и сейчас. А разве ты вправе усомниться в искренности моего чувства? Это означало бы унизить меня... У богатых своя логика. Там можно все, абсолютно все... Я же, как кукушка, подкладываю информационные яйца в чужие гнезда, в их банки данных... Вот и все. Я наемник. Как и ты... Только ты лицемерно скрываешь это от себя... Адвокат Ли воспользовался сложившимися обстоятельствами. Вломился в частную жизнь, то есть использовал тебя и меня... ты понимаешь это? Не меня только, а тебя и меня вместе! Для него это только обстоятельства...
   Дома у Барбары, на полке с пестрыми французскими книжками, была фотография в фарфоровой рамке: девушка с гладко зачесанными, почти натянутыми на затылок рыжеватыми волосами, забросив руки за колокол широкой юбки, полуобернувшись, отчего скосолапились стройные ноги в туфельках на высоком каблуке, улыбалась китайской даме в пижаме.
   Такой Барбара была в начале пути, сразу после замужества с "привидением".
   Золотой, жемчужный и малахитовый браслеты небрежно путались на холеном запястье, покоившемся на сумке итальянского сафьяна, мягкого, словно шерстяная материя. Крошки эклера и капелька желтого крема пристали к перламутровому маникюру на тонком пальце, выбивавшем дробь о краешек чашки.
   Такой она стала теперь.
   - Лучше сказать правду, Барбара... А у тебя на моем месте не возникли бы подозрения, что даже наша встреча - только часть дьявольской интриги против Севастьянова? Что ты чего-то добиваешься от меня по указке этого Ли?
   - Бэзил, я, как и ты, добиваюсь информации... Есть какой-то закон, который срабатывает всегда сам по себе... Сильной и сенсационной информации добиваешься, когда сам охвачен волнением... Смотри, как все складывается. Я иду дорогой твоей логики...
   - Моей логики?
   - Да, твоей... Несколько дней назад я не выбросила в корзину, как обычно, а попробовала вникнуть в то, что рассылает информационная служба вашего посольства по здешним редакциям. Ты ведь почувствовал, что я ждала встречи с тобой и заранее знала, как все у нас сложится... Я хотела немножко понять, что там, на твоей стороне. Бюллетени русской информационной службы весьма общи, расплывчаты и полны похвальбы, как мне кажется, скрывающей некую слабость, недоверие... Зачем тебе такое же?
   - Ты хотела следовать моей логике. Вот и следуй, не отвлекайся!
   Они рассмеялись одновременно.
   Бэзил положил на её браслеты ладонь, стер каплю крема с ногтя.
   - Уф, - выдохнула она. - Кажется, мир и согласие спасены... Обрати внимание, инициативу проявила я!
   - Ты наш спаситель, - сказал Бэзил.
   - И спаситель великого чувства, - добавила Барбара.
   - Так как насчет логики?
   - Логика... Да, логика... Почему адвокату больших денег Ли понадобилось довести до тебя, Бэзил, сведения, касающиеся другого русского, этого Себастини? Какую реакцию с твоей стороны он рассчитывает получить? Самую естественную. Ты кинешься выручать соотечественника. Этого Ли и хочет. Получается, что вы заодно. Таким образом, твое недоверие ко всему и всем, кто не русские, - одно, а совпадение интересов с Ли - другое. Так ведь? Твои принципы самоизоляции и паранойи не вяжутся с твоей практикой, Бэзил. А потому вот тебе страшный вопрос: какая разница в этом случае между тобой и Гари Шпиндлером?
   - Барбара...
   Она вытянула руку из-под ладони Бэзила. Кивком позвала официанта в красной тенниске с надписью поперек груди "Касабланка".
   - Счет, - сказала ему Барбара. И Бэзилу: - Вот и мне хочется задать свой вопрос. Отчего это Ли рвется подать именно тебе тревожный сигнал о Себасти? Отчего это он узнает, где ты обретаешься по ночам, помимо гостиницы? И, как вопрошал Рутер Батуйгас, ты, Бэзил Шемякин, случаем, не агент ли КГБ или как вы там теперь называетесь? А не использует ли меня этот Бэзил Шемякин исключительно для связи со старикашкой Ли или ещё чего-то в этом духе?
   Она злилась из-за чужого вторжения в их отношения. Вот из-за чего.
   - В этом городе я могу уничтожить тебя, Бэзил, полностью и без остатка... Если ты прикрываешься мной. Понял? Здесь моя территория...
   - Что ж, пожалуй, ты и права...
   Он не сразу понял, что случилось с её чаем. В середине чашки булькнул короткий всплеск.
   - Ты сухая, несмазанная аморальная машина, робот, - сказала сквозь слезы Барбара.
   Официант, несший блюдце со счетом, круто повернул назад к стойке.
   - Нет, - сказала Барбара, - все правильно... Уезжай... Просто сутки очень короткое время. В них жизнь не втиснешь. Больше не буду разводить сырость. Прости...
   Никто из них не спросил, когда теперь следующая встреча. И так ясно: при первой возможности. Что об этом говорить?
   - Старайся беречь себя, - сказал Бэзил. - Ну, среди этих... богатых.
   - Все в порядке... Сам поберегись среди вашей мафии... А я... В этом городе, знаешь ли, государственное устройство, как в средневековой Венеции. Правят практичные жесткие дожи. Для них превыше всего интересы денег и собственности, вернее, преумножение того и другого... Помни об этом, вот и все правила. Я умею играть по ним...
   - До свидания, Барбара.
   Он не знал, может ли поцеловать её при всех.
   - Иди, я посижу, немного попривыкну без тебя... Неглинный, значит, переулок?
   В этот приезд Шемякин поселился в гостинице "Кэйрнхилл", переполненной бабушками и дедушками, прикатившими из Китая навещать родственников, унесенных революцией в эмиграцию, длинными сикхами в чалмах, просиживающими в ресторане за переговорами с бизнесменами средней руки, певцами и оркестрантами тайваньской рок-группы, завалившей оборудованием половину приемного холла.
   Из номера он позвонил в представительство холдинга "Евразия" и, когда дежурный ответил, что Севастьянова нет, все-таки суббота, попросил передать бухгалтеру просьбу заехать в "Кэйрнхилл", комната 518, до одиннадцати часов.
   Следовало прикинуть план действий, если Севастьянов не объявится...
   Итак, он, Шемякин получил предупреждение относительно особо крупной взятки, предлагаемой сотруднику российского коммерческого представительства, а также о том, что этот сотрудник практически готов принять подношение и затем скрыться.
   Стряпчий Ли выбрал безошибочный путь. Его не ухватишь после поданного сигнала... Журналистка, то есть лицо неофициальное, но вместе с тем серьезная финансовая обозревательница, чье имя и репутация пользуются высоким авторитетом, в сугубо частной обстановке сообщила русскому коллеге о грозе. Характер сведений заставит журналиста незамедлительно передать их компетентным должностным лицам в российском посольстве.
   Что дальше?
   Предположим, Бэзил идет к главе представительства. Или прямо к послу. Это можно сделать, не встречаясь с Севастьяновым, а можно - после разговора с ним.
   А если кому-то нужно, чтобы русский журналист Бэзил Шемякин именно так и поступил, руководствуясь естественным побуждением предупредить преступление?
   Придется, видимо, идти и кому-то здесь докладывать. Если этого не сделать, подумают, что он, Бэзил Шемякин, работает прямиком на некую контору в Москве, а на какую - предположение лежит рядом... Между тем Шлайн тогда, в Голицыно, практически не обозначил условия его возможного вмешательства: решай, мол, сам.
   Резко зазвонил телефон. Бэзил раздраженно сказал в поднятую трубку по-английски:
   - Слушаю!
   - Алло? Шемякин? - неуверенно спросил Севастьянов. - Ты?
   - Ну да, я... Где ты сейчас?
   - В саду-кафе, внизу...
   - Иду!
   Над грудами мороженого и консервированных фруктовых яств возвышался Будда - его взгляд был точь-в-точь как у писателя Гаршина с рисунка в учебнике литературы, по которому Бэзила обучали родной словесности в Шанхае. Сидя за маленьким столиком на двоих и глубокомысленно рассматривая Будду, из фирменной кружки ресторана гостиницы "Кэйрнхилл" потягивал бочковое пиво Севастьянов - потенциальный взяточник и мастер ударяться в бега с турецким опытом.
   - Как морями теплыми омытая Индонезия? Острова и островитяне? спросил бухгалтер. На его свежем, загоревшем лице что-то не наблюдалось следов мучительных раздумий, бессонных ночей, угрызений и раздирающих совесть противоречий. Перед Бэзилом сидел, бесспорно, матерый, хладнокровный и расчетливый преступник.
   - Как Сингапур? Как миллионы? - вопросом на вопрос ответил Бэзил.
   - Угодно тоже пива? - спросила китаяночка-официантка в золотистой кофте с буфами и зеленой юбке с разрезом такой высоты, что проглядывались трусики.
   Бэзил кивнул.
   - Тебе передавал дежурный, что я тебя ищу?
   - Вот как! Нет... Я в представительстве с утра не объявлялся. Сам сюда заехал. Испытываю потребность обсудить одно дельце, даже маневр...
   - А кто я такой? - спросил Бэзил.
   - Дроздов в Бангкоке пел тебе дифирамбы. Специалист по восточной этике и все такое...
   И Севастьянов сжатыми, продуманными заранее фразами изложил Бэзилу казус. О котором Шемякина через Барбару оповестил стряпчий Ли из конторы "Ли и Ли". Как говорится, дебет и кредит сошлись.
   Бэзил посмотрел на часы. До отъезда в аэропорт следовало бы выкроить минут пять для передачи сообщения Шлайну. Ай да Ефим, ай да сукин сын! Как верно рассчитал повадку бухгалтера!
   Севастьянов между тем рассуждал о том, что его старый знакомый, адвокат Ли, оказался союзником - пусть и из-за собственных интересов, но таких, которые объективно совпадают отчасти и с севастьяновскими намерениями. Бухгалтер неспроста изложил Бэзилу случившееся - как сказал Севастьянов, он затеял это с целью перепроверить свои выкладки и план действий на въедливом оппоненте. Который, как думает Севастьянов, не побежит со всех ног продавать его в посольство.
   "Я-то знаю, кто ты, - подумал Бэзил. - Но тебе не положено знать, что я соглядатай, приставленный к тебе нашим общим оператором Ефимом Шлайном. И не узнаешь, хотя мне этого очень и хотелось бы".
   Ощущая, как в нем поднимается раздражение на самого себя за эти нюни, Шемякин сказал:
   - Что тебе возразить? Ты мелкий счетовод, работа по кредитам с Петраковым для тебя в давно прошедшем времени. И думаю, что тебе не сносить головы даже при благоприятном исходе этой рискованной затеи, если к её оценке твое банковское начальство подойдет строго по правилам... Так ведь?
   - Скорее всего, так, - согласился Севастьянов.
   "Сейчас ты вспомнишь о Ефиме Шлайне, который мог бы помочь, - подумал Бэзил. - Но ты не доверяешь никому, боишься, что Шлайн из ЦРУ, и, поразмыслив, даже обрадуешься, что он далеко и не помешает тебе..."
   - Мне твое дело на данном этапе представляется так, - сказал Бэзил. Для продолжения игры потребуется более высокая профессиональная и психологическая подготовка. Чего, как я понимаю, тебе недостает...
   - Умные слова, и только. Если же выражаться попроще, башки мне не сносить, Бэзил, в любом случае, - сказал Севастьянов почти с отчаянием. Понимаешь, я должен сделать то, что собираюсь сделать... Должен! Должен довести дело до конца... Сто восемнадцать миллионов долларов!
   - Никакие деньги не стоят человеческой репутации, дружище... Пока этих ста восемнадцати миллионов нет? Нет. Есть твоя репутация, твое будущее? Есть... Провалишься, миллионов по-прежнему не будет, но уже и репутация твоя тю-тю... Может случиться, что не только твое личное достоинство пострадает, но и достоинство отечества, выражаясь высоким штилем. Тогда как?
   - Вот именно достоинство! - обрадованно и встрепенувшись сказал Севастьянов. - Теперь верное слово нашел, Бэзил... Без этих ста восемнадцати миллионов отечество, у которого долг в триста с лишним миллиардов долларов, не слишком-то оскудеет. А вот что до его достоинства, то ты рассуждаешь как чистоплюй, уж прости за слово... Сто восемнадцать миллиончиков как корова языком слизнула? Попробуй объяснить пропажу таких деньжищ какому-нибудь работяге, который спину ломает во глубине сибирских руд! Тут деньги и достоинство накрепко повязаны вместе... Я в собственной конторе ещё в Москве от некоего соколика, который уж ни одной ошибочки не совершит, однажды такое про Петракова услышал, что и повторять стыдно... Я - живой, за себя постою, а за него и его дела кто постоит? И ведь на него валят свои грехи именно такие вот соколики... При этом неизвестно еще, с каким расчетом. Уж очень страстно обличают... Или я не прав?
   - Взял бы да изложил в специальной записке все эти мысленные загогулины. Скажем, на имя своего генерального директора в Москве, что ли...
   - Крепок ты задним умом, Бэзил... Теперь все выглядит пригнанно, то есть ясно, кто есть кто и у кого чьи деньги и каким образом они там оказались. В Москве-то что - не знали или не догадывались об этом?... Как тебе сказать... Будто кто подтолкнул... Мертвая ситуация вдруг ожила, зашевелились какие-то люди, вот я и схватился за нитку...
   "Будто кто подтолкнул, - повторил про себя Бэзил. - Кто? Да все толкают. И незаметнее всех Шлайн... Нас обоих сейчас он и толкает. Будто третьим сидит за столом..."
   - Ты свой риск до конца предвидишь? - спросил Шемякин.
   - Риск, риск... Ты сам во Вьетнаме боялся? То есть, страшно было?
   - Да как сказать...
   - Так и скажи.
   - Чужая война... В основном, чужие и гибли... Я был наблюдателем... А страшно... Что ж, иной раз было и страшно, сам не знал отчего. Может, редактора в Москве боялся, а может, увечья там или смерти... Не за себя боялся. За своих иждивенцев. На мне тогда две женщины беспомощные, знаешь ли, висели... Но за свои действия не боялся. Сообщал, что видел, и видел то, что другим редко удавалось...
   Бэзил не закончил фразы, потому что вдруг остро понял, о каком страхе и какой боязни спрашивает бухгалтер. Севастьянову предстояло действовать в полном одиночестве и с полнейшей ответственностью, а в успехе уверенности не было, да и за успех, если только он будет, вполне возможно, накажут в той же полной мере. Это был страх бухгалтера, у которого в любом случае не сойдутся дебет и кредит. Обреченно не сойдутся. Пароксизм совести профессионала. И на другой берег Черного моря от этого не скроешься. Замучишь себя сам.
   - Вот что, - сказал Бэзил. - Я так понимаю обстановку. Клео и второй с ним из Индо-Австралийского банка действовали в "Шангри-Ла" как люди подкомандные. За ними следует ждать человечка из второго, так сказать, эшелона значимости. Скорее всего, адвоката-крючкотвора, посредника, который из разговоров с тобой поймет... Ну, в общем, поймет, какая техническую модель сговора с тобой может сработать. После этого и появится сам босс, то есть тебя поднимут на верхний, главный эшелон обработки. Вникаешь?
   - Вникаю, - сказал Севастьянов. - На втором эшелоне буду отмалчиваться. Я помню, как поступал Петраков... Но на верхние разговоры он меня не брал...
   - Там, думаю, тоже не раскрывайся сразу с настоящим намерением. Дай им посуетится, поработать со своей моделью. С моделью взятки. Дай обстановке развиваться вольно. Сбивай с панталыку расспросами о деталях. Будь дотошен, зануден... Мелочись, не давай подойти к основному, выматывай им душу... Разогревай иллюзию своего намерения хапнуть эти деньги. Но хапнуть их тебе придется полностью. Все сто восемнадцать миллионов. Любая часть этой суммы - твоя погибель. И здесь, и в Москве. Но и хапнув все сто восемнадцать миллионов, ты окажешься в ещё худшем положении. Получится, что ты принял от жуликов и положил эти деньги в личный загашник. То есть и сам жулик...
   Севастьянов слушал вполуха, все это он знал во много раз лучше журналиста и теперь только прикидывал: доверить ли Шемякину, улетающему через час бангкокским рейсом, письмо Клаве? Клео и второй шантажировали Севастьянова тем, что он с ней встречался. Возможен провокационный подход мошенников и в Бангкоке. Он представил, как встревожится Клава. Будет вынуждена говорить с мужем. Немчина ударит в колокола, которые незамедлительно отзовутся в Сингапуре и сорвут игру... А с другой стороны, пока он сумеет подогревать иллюзию, что намерен проглотить наживку, действия в Бангкок не перенесут... Кроме того, письмо может оказаться в руках у Немчины и, значит, оно немедленно перелетит к Семейных в Москву...
   Через стеклянные двери с обозначением "музыкальный бар" взрывной волной выдавился рок. Тайваньцы начали репетицию.
   Теперь следовало снять с журналиста ответственность на случай, если его, Севастьянова, постигнет неудача и Шемякину поставят в вину, что он знал о намерениях бухгалтера да не предупредил кого следует.
   Севастьянов встал и мрачно сказал:
   - Знаешь, Бэзил... Помечтали, и довольно. Никуда я звонить не буду и ни с кем встречаться тоже не буду. Я не герой, я обыкновенный бухгалтер... Вот представил себе, что расстанусь сейчас с тобой и примусь за дело, о котором мы говорили... Не могу, не могу... Духу не хватает... Честно тебе говорю. Попрошусь-ка домой в Москву!
   - Боишься?
   - Боюсь... Знаешь, кого? Своих. Начальства. И так далеконько зашел без дозволения. Я рассчитывал-то слегка припугнуть гадов. А сложилось так, что требуется идти в бой... Без разрешения начальства. Без санкции Москвы. Нет, не буду я воевать... Чего так смотришь, Бэзил?
   - Послушать тебя, так твое начальство в Москве заодно с этим Клео и другим, как его...
   - Может, и заодно... Не моего это ума дело! Все! Решено!
   Севастьянов встал из-за стола, круто повернулся и поплелся к выходу мимо кланявшейся официантки.
   "Врешь ты все", - с одобрением подумал Бэзил.
   Рискуя опоздать на самолет в Бангкок, он вернулся в номер, присоединил ноутбук к телефону и передал электронной почтой для Ефима Шлайна три фразы: "Самурай поднимает меч. Ветер попутный. В Москве крот высунет носик".
   3
   Субботнее утро выдалось пасмурным. Туман, словно мокрая вата, залепил окно, за которым явно сильно парило. Кондиционер мотал седые хвосты охлажденного воздуха.
   Севастьянов поежился под одеялом. Спать в выстуженной комнате, потеплее укрывшись, научил Петраков. Только так удавалось высыпаться в тропиках.
   Он подумал, что следовало бы обзавестись, наконец, шторами, и это напомнило, что Оля не собиралась приезжать из Москвы. Теперь, возможно, и к лучшему...
   За стеной, где жила бухгалтерша, не слышалось утреннего концерта. Поклонница магнитофонной музыки уехала в отпуск. Оставленная для Севастьянова памятка с резолюцией главы представительства - "утверждаю" начиналась фразой: "Вы выполняете в мое отсутствие следующие функции и на временной основе..." Бухгалтерша до командировки в Сингапур занимала должность старшей буфетчицы столовой в министерстве экономики, обед и ужин называла временем приема пищи, и лишь завтрак у неё оставался завтраком.
   Севастьянов перевернулся на живот и смежил веки, намереваясь поваляться в выходной ещё полчасика, но тут постучали в дверь. Резко и требовательно.
   - Кто там? - спросил он. - Я ещё в постели...
   - Товарищ Севастьянов, потрудитесь, когда будете готовы, зайти ко мне в служебное помещение, - прозвучал баритон главы представительства.
   В кабинете начальника на столике для приема гостей стояли две чашки ленинградского фарфора, дымился чайник с заваркой, потел никелированный электросамоварчик.
   Седой, высокий, выбритый глава представительства облачился в полосатую тенниску с красным крокодильчиком над кармашком.
   - Вы вынужденный временный холостяк, и я в таком же незавидном положении, - сказал он, выходя из-за подобия трибуны, специально сколоченной для того, чтобы разбирать бумаги и писать стоя. Начальник не мог долго находиться в смдячем положении из-за травмы позвоночника, полученной в молодые годы, когда он находился на комсомольской работе и профессионально играл в футбол за завод "Клейтук", о чем любил рассказывать при всяком случае. В его биографии это было главным периодом жизни.
   - Доброе утро, - сказал Севастьянов.
   - Какое уж доброе... Зарядило на воле - видно, что на целый день.
   Он приглашающе ткнул ладонью в сторону самовара.
   - Чайку... А может, и к лучшему этот дождь. Иначе - опять ехать на гольф, играть там со всякими... Кому игра, кому работа. Так и жди подвоха, когда начинается светская болтовня... Прошлый раз один спрашивает, что я думаю относительно куала-лумпурского университета, стоит ли посылать дочку... Ха-ха! Что я скажу? Но полезно, конечно, полезно... Человеческие контакты!
   - Да, - согласился Севастьянов.
   - Вчера на гольфе любопытнейшие партнеры оказались... Полицейский комиссар по хозяйственным преступлениям и этот... Ли-младший из юридической конторы "Ли и Ли", отец которого, пока не отошел от активных дел, работал с нами в прошлом... Да вы знаете, наверное!
   Севастьянов подобрался.
   - Интереснейшие вещи услышал. Финансовый гангстеризм достиг такого размаха, что вымогательства тайных "триад" и прочей мафии выглядят детскими забавами. Кто бы мог подумать! Действительно, воровства нет, хулиганства не замечал, а тут - нате-ка вам, извольте кушать... Полиция теперь засылает в высшие слои общества агентов и даже скрытные оперативные группы для выявления банковских аферистов. Полицейская ищейка в смокинге! Весьма впечатляющие сведения, весьма... Я записал кое-что из услышанного, надо бы справку на этот предмет в Москву накатать. Все говорим, что учиться ведению дел нужно... А чему учиться-то? Этому?
   Выходило, что Ли-младший прощупывал главу представительства, насколько тому известно о его, Севастьянова, подходах к делу о банкротстве "Ассошиэйтед мерчант бэнк"? Юрист, достойный наследник лисьих повадок папаши, мог истолковать ответы главы представительства на свои хитроватые вопросики как изощренную скрытность. Ни Ли-старший, ни тем более Ли-младший никогда и ничему не верили без достаточных гарантий, которые бы покрыли им издержки от возможного обмана. Но глупость главы представительства, о которой знали даже кошки в здании на Патерсон-роуд, и сама по себе могла оказаться достаточной гарантией.
   Прихлебнув чая, Севастьянов подумал, что прощупывание сингапурцем главы представительства только усиливает его, Севастьянова, позицию.
   - Да, действительно, - сказал он.
   Накануне, ворочаясь от бессонницы, он вынашивал мысль пойти утром к главе представительства и посвятить начальника в свой план. Вот до чего дошел! Теперь сама эта мысль казалась невероятно дикой... Правильно он поступил и тогда, когда под занавес вчерашней встречи с журналистом разыграл комедию - мол, отказывается от намерений схватиться с жульем. С чего бы журналисту ему верить? Побежал бы доносить...
   - Ли-младший, - сказал глава представительства, - говорил, в частности, о вас...
   - Обо мне?
   - Хорошо говорил, не волнуйтесь. Говорил, как нравились ему и вообще всем местным ваши деловые качества, квалификация, вспоминал вашу работу с Петраковым. У меня сложилось впечатление, что недавно вы с ним встречались...
   "Вот за этим и позвал", - подумал Севастьянов.
   Впрочем, лгать ему не пришлось. Ли-младшего он действительно не встречал не только в эту командировку, но и во время предыдущей, когда работал в группе Петракова, потому что Ли-младший тогда проходил стажировку в Лондоне.
   - Нет, не встречался... Откуда?
   - А вы не знаете, с кем из представителей деловых кругов встречался здесь Шемякин?
   - Шемякин? - удивленно переспросил Севастьянов.
   - Да, региональный гастролер из газеты. Смотрите-ка, что он настрочил...
   Глава представительства торжественно прочитал вслух газетную заметку о беспомощности московской торговой делегации, приезжавшей на серию встреч, подготовленных представительством. Финансовая некомпетентность, незнание английского языка, неквалифицированная переводчица на девять человек, общие рассуждения и отсутствие серьезных деловых намерений...
   - Он ведь, кажется, ваш близкий знакомый? Мне передали, что вы провели с ним вчера все утро, попивая пиво в гостинице "Кэйрнхилл"... Я, конечно, узнал об этом случайно, мне сообщили два эксперта, которые живут там же... Потом он звонил вам сюда, в представительство. Об этом доложил дежурный.
   - Мы познакомились в Бангкоке, летели сюда одним самолетом. Теперь он на обратном пути из Джакарты, попросил встретиться. Просто так... Мы говорили вообще...
   - Вообще! А потом он тиснет что-нибудь в своей газетке в частности! Он ведь уже разгласил служебную тайну! Что из того, что члены делегации не знали английский? А тут русский знают? Нет чтобы Шемякину вот так поставить вопрос... Пусть в Москве об этом думают. Я ведь писал... Конечно, приезжали впустую. Только при чем здесь мы?
   - Наверное, Шемякин с таким расчетом и писал, чтобы Москва поняла.
   Глава представительства помотал головой.
   - Непривычно это... Газета должна, знаете ли, не клеветать, а поднимать вопросы, информировать... Патриотом этого Шемякина, конечно, в любом случае не назовешь.
   - Не знаю, - сказал Севастьянов.
   - Не нужно, извините, придуриваться, Севастьянов! Не нужно! Нехорошо это, не по-нашему, не по-российски... Не принципиально, извините за громкое слово... Я действительно хотел бы знать все, о чем он вас расспрашивал! В этом случае, сообщив в Москву, мы сможем предотвратить публикации его очередных шедевров сомнительного свойства.
   - Мы просто говорили об этой стране... История, обычаи... О чем вообще люди говорят... за пивом...
   Глава представительства помолчал. Наконец заявил:
   - Есть к вам и прямое замечание. Хочу высказаться открыто...
   - Спасибо, - сказал Севастьянов. Оставалось только придуриваться.
   - Мне кажется, что вы преувеличиваете собственную значимость в этом учреждении.
   - Не понимаю.