Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   Полюбовавшись струей, бившей из пасти цементного льва у впадения речки Сингапур в пролив, Бруно потащился к причалу Раффлза. Странно, он не спешил туда, где помыслами был с самого утра, едва проснулся. Боялся? Он, давно забывший, что такое страх вообще?
   - Прости, ты уже здесь, - сказал он женщине в просторной голубой рубахе навыпуск, доходившей до колен, и узких, в черную и белую полоску брюках. Ему показалось, что его извинение прозвучало заискивающе.
   - Представляешь, Бруно, прожив в этом городе жизнь, я не удосужилась покататься на джонке! О каком прощении ты говоришь? Я все равно дождалась бы тебя, а нет - покатила бы одна следующим рейсом... Прекрасная идея назначить встречу именно здесь!
   Она отвела прядь, брошенную ветром на глаза. По руке скользнули браслеты из речного жемчуга.
   Барбара Чунг вела родословную из Гонконга, а там дети смешанных браков, если, конечно, это были браки, носили фамилию матери. Напротив, выходцы из Шанхая или сингапурцы получали отцовскую - обычно английскую или португальскую. Капитана джонки, на лакированную палубу которой они шагнули с пирса, звали Чан да Суза.
   - О небо! Какое восхитительное удовольствие! - выкрикнул коренастый Чан, воздевая короткие руки над штурвалом, из-за которого цепко следил за проверкой билетов и рассадкой пассажиров. - Господин Лябасти! Госпожа Чунг! Как поживаете? Рад вас видеть на борту!
   Духи Барбары на палубе улавливались острее.
   Да Суза, сын португальца и китаянки, считал себя добрым католиком, но над рубкой держал алтарь буддийских святых. Море непредсказуемо, а ведь Богородице тоже случается вздремнуть, и тогда в нужный момент ей будет не до тебя. Тут-то и помогут лакированные доски с золотыми иероглифами...
   - Выглядите преуспевающим, господин да Суза, - сказал Бруно.
   - Ох, спасибо, господин Лябасти! Какое преуспевание! А вот вы выглядите молодым и здоровым... Как это хорошо! Но вы-то знаете, что огорчает всех ваших друзей. У вас один сын. Всего один! Не подумывает ли уважаемая старшая жена господина Лябасти подыскать ему ещё и младшую, ради приумножения потомства?
   - Рули внимательней, - сказала Барбара, беря с подноса, принесенного юнгой, стакан с лимонным соком. - Уж не считаешь ли ты, да Суза, старый хрыч, что мадам Лябасти метит в меня?
   Они рассмеялись все вместе. Да Суза чуть круче, чем нужно, переложил штурвал, расходясь с моторным сампаном, увешанным гроздьями матросов в увольнении. Барбару прислонило к плечу Бруно.
   - Присядем где-нибудь? - спросила она.
   Они едва нашли два свободных пластиковых стула, привинченных к палубе. Волосы Барбары забрасывало на щеку Бруно.
   - Нас становится слишком много на этой земле, - сказал он. - Помню времена, когда Чан отваливал с десятком туристов и благодарил богов за хороший бизнес... А теперь не протолкнешься на палубе!
   - Появилось больше стариков с деньгами на развлечения перед смертью, вот и все... Вокруг нас пенсионеры. Род людской стареет, а потому и увеличивается.
   Чуть отвернувшись, она смотрела на море.
   Стариков действительно прибавляется, подумал Бруно о себе. И мягко усмехнулся: в его шестьдесят девять то, что он собирался предпринять, на языке остряков его бывшей родины называется "суетой перед закрытием ворот".
   - Зачем ты хотел видеть меня? - спросила Барбара на французском. На этом языке "ты" звучало подчеркнуто.
   Она торопилась. Наверное, чтобы побыстрее покончить с деловой частью встречи.
   - Можно я потрачу ещё несколько минут на подбор слов? - спросил Бруно.
   - Мне нравится думать, что ты - француз... Хотя я знаю, что ты вовсе не француз, даже имея французский паспорт, который французский консул считает подлинным. Но кто ты на самом деле...
   Они обходили верфи "Кеппел".
   - "Дальний берег"... "Дальний Восток"... "Марина Раскова"... - Барбара вслух разбирала огромные надписи на бортах сухогрузов в ремонтных доках. Может, и русский, сбежавший на свободу, верно?
   Бруно положил тронутую рыжеватой порослью руку на её локоть. Барбара мягко провела пальцами по щеке Бруно.
   - Хватит, дорогой. У нас ничего не получится...
   - Я испытываю глубокое чувство, Барбара.
   - Видимо, это правда... Я сожалею об этом.
   - Сожалеешь? Почему?
   Да Суза правил мимо острова Сентоза, на холмистой вершине которого лорд Маунтбеттен принял капитуляцию генерала Итагаки в сорок пятом. Как раз когда Бруно начинал карьеру, если можно назвать карьерой оказавшуюся в сущности нелепой и, как теперь выясняется, не совсем счастливой жизнь. А Барбаре только ещё предстояло появиться на свет через пятнадцать лет, и поэтому первая война в её жизни была во Вьетнаме. Какая же по счету для него?
   Он вдруг почувствовал себя по настоящему постаревшим.
   - Бруно, дорогой, ты-то знаешь, что для нас, евроазиатцев, западная ах-любовь просто ничто...
   - Вот об этом и сожалею.
   Сентоза уходил влево. Мористее, над серыми трубами нефтеперегонных заводов вырывалось, зависало на несколько секунд в небе и гасло желтое пламя.
   - Ты такая вдумчивая, Барбара, и торопишься, не взвесив...
   Ветер обрывал слова, которые он почти шептал от отчаяния.
   - Ну, пожалуйста, Бруно... Ты хочешь правды? Так вот... Какую цену за любовь платит мужчина, настоящий мужчина? Если за ночь с леди-для-удовольствия, то кое-какие деньги. В других случаях оплата выражается определенными условностями, вроде букета и ужина... Секс в Азии - развлечение, удовольствие. Как тонкое вино, изощренная пища. А я не на один обед, Бруно. Мне нужно нечто большее, чем восхищение твоей силой и могуществом, твоей элегантностью и щедростью. Возможно, я как раз такая женщина, которая вообще не нуждается ни в условностях, ни в могущественном защитнике. И потом...
   - Мой брак, Барбара, давным-давно формальность. Позже я смогу получить развод.
   - Дорогой, на любовницах в Азии никто и никогда не женился... Ко всему прочему, я стала бы тебе плохой подругой. Ведь ты ищешь любви, а у меня её нет. Мое притворство разрушит нас обоих... Когда я встречу человека, для которого просто захочу быть всем, чем он только пожелает, сделать для него все, что попросит, вот тогда...
   По островку Кусу, где да Суза высаживал туристов смотреть кумирню, построенную прокаженными, она водила Бруно за руку, как ребенка. Не отпустила, когда черный козел, обретавшийся при монахах, перегородил тропинку и Бруно обводил её стороной.
   У Барбары болело за него сердце. И он почувствовал это. Худшего поражения не могло быть.
   Хитрый да Суза прислал ему пива. Когда Бруно оглянулся, чтобы поблагодарить, капитан сочувственно развел руки, закатив глаза к небу. Он словно сетовал на то, что боги Бруно заняты чем-то более важным, им не до господина Лябасти, а потом, конечно, уже будет поздно помогать ему.
   - Ты была первым и главным пунктом в моем большом плане, - сказал Бруно на пирсе.
   - Видишь, значит план у тебя все-таки есть... Вычеркни первый пункт и начни со второго. Пусть он и будет считаться первым.
   - Пообедай со мной, - попросил он.
   Ресторан на набережной назывался "Вечное процветание". Под полом волны плескались о сваи. Место принадлежало лодочникам.
   Столик обслуживал школьный знакомый Барбары по прозвищу Триста Фальшивок. Мать продала его пятилетним за триста долларов, оказавшихся поддельными.
   Барбара заказала только чай. Она догадывалась, что перед выносом из кухни подавальщик, как это повелось у них, плюнет в её блюдо или, чтобы не попасть под дурной глаз, попросит сделать это посудомойщика. Потому что она, Барбара Чунг, дочь китаянки и белого, пришла с заморским дьяволом. И не для того, чтобы потом лечь с ним в постель ради денег. Именно поэтому подавальщик и плюнет. Если бы за деньги, Триста Фальшивок понял и зауважал бы её.
   Бруно тронул узел трикотажного галстука. Она наблюдала, как он пьет свое пиво, едва заметным движением губ обсасывая седоватые усы. Крутой подбородок с косым шрамом. Необычайной синевы глаза, какие Барбара видела только ещё у одного северного варвара. Интересно, позвонит этот северный варвар или нет? Если позвонит, наверное, лучше одеть что-нибудь обычное, скажем, приталенное платье. Приталенное, но не слишком...
   Триста Фальшивок нервничал. Клиенты говорили по-французски. Помимо отдельных слов, язык не понять. А о пустяках они болтать не могли. Триста Фальшивок обладал памятью магнитофона. За пересказы платил Мойенулл Алам, бенгалец, державший под наблюдением пирс и причалы у Меняльных аллей по лицензии всемогущего "Бамбукового сада".
   - Улетела далеко, - сказал Бруно.
   - Прости, задумалась, - ответила, улыбнувшись своим мыслям, Барбара. Приходится... Сингапур крохотная страна, из-за этого все любят сплетни, а, в сущности, кроме денег, здесь и сплетничать-то не о чем. Все знают друг друга.
   Она коснулась пальцами своей чашки, искоса наблюдая за Тремястами Фальшивками.
   - Скажи, Барбара, ты могла бы начать серию статей? Громких статей, как раз о денежных сплетнях. Я снабжу материалом.
   - Не любишь терять время... Не удалось свидание, тогда - дела? О чем же писать?
   - Мафия.
   - Ох, это не тема в Сингапуре.
   - Почему?
   - Если профессиональных мафиози разоблачить и их уберут, образуется вакуум. Неизвестно, заполнят ли пустоту люди почище... Всех устраивают те, кто есть.
   Он улыбнулся.
   - А как насчет разоблачения меня самого в качестве их главаря?
   - Слава Богу, к тебе вернулось чувство юмора.
   - И все же... Барбара, материал густой. Такой густоты, какой твоя "Стрейтс таймс" никогда не заваривала. И региональная пресса не заваривала. А ты заваришь. После этого тебе позвонит корреспондент "Нью-Йорк таймс" и попросит встретиться, ты втянешь и его в публикации своих данных...
   - Ее... Это женщина, она базируется в Бангкоке. Сюда только наезжает.
   - Вот и пусть наедет. Она клюнет, увидишь, проглотит наживку, сожрет с крючком и ещё попросит добавки.
   - Бруно, это странный разговор. Но даже если и так, то что взамен?
   Лябасти покрутил пальцем над кружкой, чтобы Триста Фальшивок принес новую. Бруно пил бочковое. Привычка людей, наживших оскомину от консервированных продуктов в молодости. Пожал плечами.
   - Теперь ничего... Ты уже ответила на джонке.
   - Материал, который ты предлагаешь, - это что же, второй пункт большого жизненного плана?
   - Обрати внимание, я выпил пока одну, не считая выданной капитаном в плавании. Значит, ещё скромен... И все же говорю: грандиознейшего плана! Но поскольку пункт первый не состоялся, должен вступить в силу не второй пункт, а как раз самый последний.
   - Последний?
   Триста Фальшивок принес на подносе кружку с пивом.
   - Плевал я в могилу твоих предков, обглоданная кость, - прошипел он по-кантонски со сладкой улыбкой, не глядя на Барбару.
   Возвращенный ему с чаем плевок мог стать наихудшей приметой, сулил невзгоды, а чашка с этим чаем оказалась отодвинутой на край стола. Притрагиваться к нему Барбара не собиралась.
   - В последнем пункте плана речь о том, что мне хотелось бы заполучить в последнюю очередь. А придется, при складывающихся обстоятельствах, заполучать в первую. Только и всего, - ответил Бруно. И переспросил подавальщика: - Что ты там бормочешь под нос, приятель?
   - Леди угодно что-нибудь еще?
   - Дай мне отхлебнуть у тебя, - сказала Барбара по-французски.
   Бруно отмахнулся от Триста Фальшивок.
   - Если это уличная мафия, большая мафия, то есть с сотнями солдат, то может быть... - сказала Барбара.
   - Такую и предлагаю.
   - Тогда попробуем... И знаешь, можно запустить материал даже за бывший железный занавес. У них теперь все население мафия... Им будет любопытно почитать про передовой опыт. Бродит тут один парень из Москвы. Поделиться с ним?
   - Гремите тамтамы! Да откуда он свалился? Разве у русских выходят газеты? Ха... Но будь осторожна. Держись подальше. В Москве из убитых журналистов набивают чучела и выставляют в прихожих воротил, которым они досадили...
   К вырезке с грибами Бруно не притронулся.
   По эскалатору они поднялись на переход через улицу и спустились к пассажу "Гэллери". У магазина "Таймс" Барбара протянула Бруно руку.
   - Мне хочется сделать тебе подарок, - сказал он.
   - Что-нибудь из фамильных драгоценностей, конечно?
   - Стопка исписанной бумаги. Я её марал то карандашом, то ручкой с чернилами в Африке, потом в Индокитае. Дневник... Захотелось отдать в достойные руки. Старею, видно...
   - Спасибо, Бруно. Может, я не стою такого дара?
   - Тогда никому.
   - Ну, хорошо. И - спасибо! Хочешь совет умудренной женщины? Мужчины... как бы это сказать... не носят своего возраста так заметно, как мы, женщины. Понял? Так что помалкивай о своем столетии...
   Она пыталась ободрить его!
   В подвальной стоянке отделения "Банк де Пари", ставшего клиентом его фирмы три недели назад, Лябасти имел право на бесплатную парковку. Сторож-бенгалец с выведенным на нагрудной бляхе именем - "Мойенулл Алам, старшина безопасности" - выгнал его голубой "ситроен". Выруливая на набережную, Бруно увидел за огромным оконным стеклом магазина "Таймс" Барбару, разговаривавшую с продавщицей. Подумал: "Вот и распрощался".
   4
   В холл гостиницы "Амбассадор" врывались удары грома, шум проливного дождя и клокотание в сточных трубах, а через раздвижные двери с Сукхумвит-роуд, главной бангкокской магистрали, весело смотрело ясное утро. Шелест ливня усилился, когда Севастьянов вышел на залитый солнцем двор, обставленный вольерами с попугаями... Конечно, дождя не было - сотни пестрых птиц на свой лад вспоминали тревожную ночь, хором воспроизводя дробь тяжелых капель по жестяной кровле клеток и по-тропически длинные громовые раскаты.
   Ливень, под которым Севастьянов добирался из аэродрома до гостиницы накануне вечером, шел до утра. Всполохи молний будто прожигали оконные шторы. Дребезжало стекло в стальной раме. Сон прерывался несколько раз.
   Однако разбитым Севастьянов себя не чувствовал. Возможно чуть возбужденным. Встречей со старым приятелем, с Бангкоком. Так случалось, что здесь, в этом городе, у него всегда появлялся какой-то шанс при любых, самых безвыходных обстоятельствах. И теперь этот шанс, на который он почти не надеялся в Москве, мог стать реальностью. Главное, он в Бангкоке, а там посмотрим.
   Предписание остановиться в Таиланде генеральный сделал неожиданно, будто по чьей-то подсказке, и перед самым отлетом, когда прямой билет до Сингапура оставалось только получить в агентстве "Аэрофлота". Пришлось перезаказывать билет и ещё запрашивать тайскую визу. Людвиг Семейных растолковал, что задание, которое предлагалось выполнить в Бангкоке, безнадежное, а потому надрываться не рекомендуется. Согласно памятке по командировке, Севастьянову разрешалось провести осторожные переговоры с тамошним отделением Индо-Австралийского банка и представителем "Бэнк оф Америка" по старым делам. Оба банка гарантировали займы, выданные Петраковым, земельной собственностью. Часть займов осталась не взысканной.
   Семейных, шлепнув по затылку пухловатой ладошкой, сказал:
   - Наш генеральный остряк... Что он собирается взыскивать? Бангкокская земля, которая залоговая, нам не нужна, в какой бы цене она не оказалась. Ну, отсудим её, а вместе с ней и мороку. Налоги на недвижимость, содержание адвоката, издержки... Все такое. Да и вообще выскакивать на переговоры о возвращении долгов по нынешним временам, когда вся Россия и все русские в долгах как в шелках... э-э-э... вне сезона, что ли.
   - Ясно, - сказал Севастьянов. - Будем дураками, но сделаем вид, что большие умники. Больше недели я там не останусь.
   - Недели? Ха-ха! Разогнался! Только три дня.
   Семейных нравилось, когда другие, как говорится, слишком о себе понимали и представлялась возможность их осадить.
   Он открыл сейф-недомерок, стоявший возле тумбы письменного стола, и, порывшись в верхнем отделении, достал замызганный конверт с фирменной маркой банка "Чейз Манхэттен".
   - Здесь три с половиной тысячи американских. Присмотри на Силом-роуд бриллиантовый сет, а? Мне к одному юбилейчику нужно. Отдашь Павлу Немчине, он уже в Бангкоке, перешлет с оказией. Ему большой привет...
   И - бросил короткий взгляд, словно испытывал.
   ...Теперь, в Бангкоке, после деловых звонков, беспокоиться практически не о чем. Из Индо-Австралийского банка обещали сообщить о встрече, когда определятся со временем. В представительстве "Бэнк оф Америка" поинтересовались, сколько дней отведено у него на Бангкок, и пригласили на завтра. В посольстве Павел Немчина готов увидеться в любой день.
   Севастьянов отошел от гостиницы, чтобы не брать такси. Перехватил на загазованной Сукхумвит-роуд дешевую трехколеску "тук-тук". Улыбающийся водитель в темных очках, покрытых слоем пыли, понесся в сторону Саторн-роуд, вихляя между машинами, которых заметно прибавилось в городе. На меблирашках "Королевский отель", в которых в петраковские времена по неизвестной причине обязывали останавливаться российских командированных, провисало посеревшее полотнище с надписью - "Можно на короткое время". В воротах, показавшихся низкими и закопченными, торчал мусоросборочный грузовик. Когда-то казавшееся невероятно роскошным место пронеслось мимо, оставив в душе чувство неясной грусти.
   Вход в посольство для частных посетителей был устроен теперь через приемную консульства. Развалившийся на диване лохматый парень в трусах и майке рассматривал рекламную брошюру на английском "Ночная Москва". Он нехотя поджал ноги, пропуская Севастьянова через узкий проход к двери с полукруглым окошком. На обшарпанной котомке лежал паспорт с тисненым кенгуру на обложке.
   - Вы и есть Севастьянов? - спросила полная женщина, когда он заглянул в окошко.
   - Да. Я и есть. Мне к Немчине.
   - Вас ещё консул желает видеть. Дроздов.
   Николай Дроздов, сидевший в фанерной выгородке за крохотным столом, был настолько долговязым, что пряжка его брючного ремня располагалась над столешницей. Глаза щурились от табачного дыма. Курил консул, что называется, без рук. Сигарета перегонялась время от времени из одного угла губ в другой.
   - Добро пожаловать, - сказал он. - Москва предупреждала о вашем появлении.
   Севастьянов невольно вскинул брови. С чего бы это предупреждать контрразведку о его явлении здешним народам?
   Что-то застывшее, неподвижное, словно вода в бочаге, стояло в дроздовских серых глазах. Еще явственнее и напористее ощущалась их пристальность.
   Севастьянов улыбнулся.
   - Почему вы улыбаетесь?
   - Радуюсь, что заделался персоной, о которой уведомляют спецслужбы. Приятно. Окружаете заботой по старинке? Не сбегу... Я без казенных денег.
   Дроздовские губы изобразили усмешку, которой не было в его глазах.
   - Не утешайтесь преждевременно, - сказал Дроздов. - Вы лично никого здесь не интересуете, а вот ваше дело - возможно. Вы ведь по банковской линии работаете? Бухгалтером в сингапурское представительство вашего холдинга едете?
   Он отлепил створку массивного сейфа, в котором на полке лежали печать и одна единственная тетрадка. Аккуратным почерком Дроздов вписал в неё Севастьянова. Дата прибытия в консульский округ, предполагаемая дата отбытия, номер паспорта.
   - Зачем это?
   - Вы ведь с Петраковым работали?
   Это походило на прокачку. В таких случаях вопросы отбивают вопросами.
   - Вы знали его? - спросил Севастьянов.
   - Петракова? Встречался. Берегли как могли. От чужих...
   - Что значит - от чужих?
   - От своих не имели права. Вот свои и съели... Ведь он на пенсии?
   - Умер он, - сказал Севастьянов.
   Тетрадка аккуратно легла назад в сейф. Дроздов сложил ручищи перед собой. Повертел одноразовую зажигалку.
   - Болел?
   Севастьянов пожал плечами. Консул лез не в свое дело. Все же ответил:
   - В ночь после кончины я ездил на дачу, где он помер. Думаю, случилось в одночасье. Может, во сне.
   - Вот чем утешаемся... В этих краях вы бывали. Так что, наверное, вопросов ко мне нет. Так?
   - Так, - сказал Севастьянов, отгоняя симпатию к опасному, судя по всему, человеку, которого интересовало, болел ли Петраков перед смертью.
   - Какие планы у вас здесь и вообще, если не секрет?
   - Хочу повидаться с Немчиной, первым секретарем. Я, собственно, к нему и заявился сюда. Несколько деловых встреч завтра-послезавтра. И - в Сингапур, на место.
   - Сейчас найду вам Немчину... В кабинете его определенно нет. Погуляйте несколько минут по психодрому...
   - Погулять где?
   - По психодрому. Дорожка вокруг клумбы перед зданием посольства. Ошалеет дипломат от бумажек, выскочит, походит, подышит на воле - и снова за стальную дверь бумагу строчить... Да-а-а...
   Севастьянов кивнул.
   У двери, открывающейся на территорию посольства, стоял аромат кофе, густой и давнишний. На тронутом ржавыми пятнами холодильнике попыхивала кофеварка.
   - Может, кофе? - сказал вдогонку Дроздов.
   - Нет, спасибо, - ответил Севастьянов и вышел на российскую территорию в Таиланде. Солнце ослепило, а когда глаза привыкли к яркому свету, он различил давно знакомое старинное здание с верандой, похожее на колониальную виллу, и асфальтовую дорожку между магнолиями и бугенвиллеями, по которой шла Клава.
   Дроздов ладонью попробовал стеклянный отстойник кофеварки. Плеснул кофе в чашку. Ложки не разыскал, куда-то пропала. Зацепил сахар щепотью. Размешал концом шариковой ручки. Ссутулившись, чтобы глядеть не в стену, а в окно, отхлебнул, обжигаясь.
   Бухгалтер на посольском дворе шел прямиком к Клаве Немчине, работавшей библиотекарем. Дроздов наблюдал, как двое сошлись на крыльце.
   Он поставил чашку на холодильник. Вернулся в кабинетик. Набрал две цифры по внутреннему телефону, сказал в трубку:
   - Павел? Тут только что гость к тебе миновал меня... Кто? Севастьянов. Есть такой бухгалтер международного уровня... Что? Валютчик? Ха-ха... А-а-а, ты с ним знаком... Где сейчас? Да во дворе, с женой твоей разговаривает... Алло, алло!
   Дроздов помотал головой.
   Когда консул вернулся к чашке с кофе, в окне никого не было видно.
   Из-за проезжего бухгалтера что-то тянуло душу, как для себя определял такие состояния Дроздов. Напоминание о Петракова? Горечь от поражения, которое потерпел этот несомненно сильный человек? Севастьянов, конечно, мелочь. Не шевельнулся, чтобы побороться за справедливость, хотя работал вместе с Петраковым. Да и один он совсем, наверное. А если быть справедливым до конца? Он, Дроздов, на севастьяновском месте - что, шевельнулся бы? Нет, не шевельнулся. Как ничего не предпринял, когда его привлекли к участию в оперативном расследовании "дела Петракова", хотя обозначить дело следовало бы другим именем...
   Затеянные Петраковым операции развертывались формально под руководством человека, о котором говорили как о динамичном и авторитетном, как о носителе новых идей, выношенных ещё в комсомоле. Дела велись широко и смело. Петраков, его заместитель, мог радоваться. Известно было, что позже Петракова стала настораживать лишняя, ненужная в денежных делах личная близость "авторитетного" начальника к Амосу Доуви, советнику, ведавшему техническими вопросами оформления сделок. Петракову-то невдомек было, что начальник не смельчак, а развращенный вседозволенностью и вознесенный московской женитьбой провинциальный властолюбец. Складывалось исподволь так, что Доуви отчасти определял, кому и сколько выдавать московских кредитов в Сингапуре, а смельчак добивался утверждений этих проектов на совете директоров холдинга и одновременно значительных финансовых выделений из бюджетных потоков в Москве.
   На самом же деле Доуви брал деньги через подставные фирмы для себя, а перед наступлением срока платежей скрылся с аргентинским паспортом. В Сингапуре открыли уголовное дело. По стечению обстоятельств Интерпол арестовал проходимца в лондонском аэропорту Хитроу. Сработала система предупреждений: электронная память компьютера отреагировала на фотографию, когда таможенник выборочно подставил паспорт под сканер проверочного устройства.
   На суде Доуви показал, что, сбегая из Сингапура, действовал по заданию российской службы внешней разведки. А так называемое "мошенничество" с подставными фирмами служило прикрытием для передачи ему крупных сумм. Оператор Доуви из службы внешней разведки России, а именно Петраков, имеющий генеральский ранг, приказал ему скупить акции трех американских банков, через которые осуществляется финансирование оборонных исследований для НАТО.
   Поскольку Доуви считался гонконгцем, подданным британской колонии, тогда ещё не возвращенной Китаю, суд определил ему десятилетнюю отсидку в Гонконге.
   Раковая опухоль, поразившая финансовую машину Петракова, не стала смертельной только потому, что даже операции, совершавшиеся по протекции Доуви, подпадали под действие жестких правил, разработанных профессионалами высокой пробы, в том числе и Петраковым. Но сам Петраков должен был сгореть. Чтобы спасти бывшего комсомольского лидера, отозванного в Москву и передвинутого в нефтяную компанию, Петракова из заместителей перевели в руководители проекта. Он должен был зачищать и выправлять допущенные огрехи, но не переделывать. Переделка означала бы бесповоротный приговор бывшему петраковскому шефу, которого готовили в министры.
   В сущности, оба - и "комсомолец", и Петраков - оказались жертвами. Одного назначили туда, куда не следовало. Второго сделали поначалу заместителем там, где ему следовало руководить.