Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   - Госпожа, ваш почтенный мертвый свекор посещал лабораторию, где ему делали внутривенные вливания витамина бэ-двенадцать. Последняя инъекция содержала яд... Быстродействующий.
   Кто?
   Все гости казались на одно лицо, будто каждое покрывала марлевая маска, как у санитаров в морге.
   Сухое горло саднило. Клео пил много пива, чего раньше не делал, но мучила жажда, и он подумал, что, возможно, это из-за отсутствия слез, которые принесли бы облегчение. В туалете, куда его вскоре загнали три или четыре бутылки "Клостера", он попытался заплакать. Не получилось. Его начинал одолевать страх, что он непочтительный сын, и дух отца истолкует его поведение как низменную жажду наследства, стремление использовать свободу от родительской власти ради беспутной жизни.
   Ох, сколько бы он дал, чтобы вернуться в то время, когда отец бил и бил из немецкого автомата по людям капитана Сы у озера Гашун-нур в стране полудиких таджиков! Или когда легионер Бруно, жалкий и раздавленный собственной беспомощностью, кричал бессмысленные фразы с грузовика возле канала У Кэй!
   В раздумье, замешанном на неуместном в такие минуты озлоблении, Клео прохаживался от стены до балкона в спальне отца, делая вид, что следит за воскурениями перед табличкой с именем покойного.
   - Дедушка Клео, - тихонько сказала внучка бухгалтера его фирмы "Лин, Клео и Клео", - там звонит и звонит телефон...
   Звуковой сигнал параллельного аппарата в спальне, конечно, отключили. Только подмигивал огонек вызова.
   Поколебавшись, Клео снял трубку.
   - Клео! - Он узнал голос Бруно Лябасти. - Севастьянов нам нужен как спасение...
   - У меня в семье траур... Отец скончался, Бруно.
   - Всей душой сочувствую, Клео. Твой отец был великий человек. Это не просто слова... Но чтобы наши дети не справляли траур через несколько дней и по нас, выполняй приказание. Немедленно. Парень должен принять от вас с Кротом подарок! Должен! Что он заявил вам на встрече?
   В Золотом салоне круглый закусочный стол обычно ставили на отшибе, рядом с электрическим канделябром и почти под рамой картины с императорскими фазанами. Гостя усаживали на диван черного бархата. По обеим сторонам дивана стояли миньские вазы, переделанные в подставки для ламп с черными абажурами. К дивану приставили глубокие кресла - золотистые в красную полоску.
   Крот рассчитывал, что Севастьянов уловит символику цветов.
   Клео ухмыльнулся на этот расчет, но ничего не сказал. По конфуцианскому этикету цвет кресел обозначал, что это места для обмена прозорливыми советами.
   Ожидая, когда же такой обмен начнется, Клео с ненавистью наблюдал как смеется Севастьянов, обнажая ровные лошадиные зубы, присущие заморским дьяволам. Шевелюра цвета сопревшей рисовой соломы, распадающаяся от макушки до лба на двое. Дорогой галстук фирмы "Ля Рош".
   Вот, наверное, думает - прилетели китайские птицы, уселись рядком и готовы полезть в силки. Смеется предложенному миллиону с четвертью сингапурских долларов!
   Крот раскрыл кожаную папку, в балансе фирмы "Мосберт холдингс" нашел страницу, где регистрировалось все, что было связано с кредитом, полученным от Петракова. Там же лежала копия бумаги о возбуждении фирмой дела о банкротстве Ли Тео Ленга.
   Увещевательным тоном Клео сказал:
   - Речь идет, дорогой господин Севастьянов, не о сдаче нашей позиции, вовсе нет. Предмет беседы - как раз в сближении вашей и нашей позиций. Если вы согласитесь с таким принципиальным подходом, некто встретится с вами и немедленно передаст оговоренный миллион с четвертью сингапурских долларов.
   - Петраков отпустил "Мосберт холдингс" сто восемнадцать миллионов долларов. Американских.
   - Уважаемый господин мертвый Петраков не может, увы, высказать теперь свое мнение. В Москве же дело закрыто. Мы осведомлены об отношении генерального директора банка "Евразия" к вашей инициативе. Она им не санкционирована. Таким образом, господин Севастьянов, ни нам, ни вам некому возвращать деньги, - сказал Крот. - А если так, поделим ответственность за них в соответствующих долях.
   - Компромиссы мастерски достигались уважаемым господином мертвым Петраковым, - продолжил Клео. - Мы согласны вернуть деньги. Лично вам. Это наша уступка. А вы согласитесь, чтобы возвращался один миллион с четвертью сингапурскими... Это ваша уступка... Это очень большая сумма, господин Севастьянов. Четверть миллиона американских... После этого вы оставите без внимания слушание в суде дела о банкротстве Ли Тео Ленга.
   Ход, сделанный по наитию в адвокатской конторе "Ли и Ли", потянул. Вдруг потянул! Впервые за многие месяцы Севастьянов ощутил уверенность в себе. Возможно, и обманчивую. Как при высадке на турецкий берег. "Валяй, шпионишко, - сказал он себе. - Вперед за миллионами!" Он почувствовал, как непроизвольно растягивает губы в ироничной улыбке.
   - Возможно, желаете больше? - спросил Крот.
   - Вы возвращаете взятое у Петракова полностью, плюс законный интерес. Интерес можем определить из средних процентных ставок минувших лет.
   Молчание затягивалось.
   - Если твердость вашего характера, которая вызывает восхищение, перейдет в ступор, господин Севастьянов, - тихо сказал Крот, - вы ничего не получите.
   - И никогда, - кротко подтвердил Клео. - Но с ответом мы не торопим... Вам предлагается четверть миллиона американских долларов. Взвесьте.
   - Мы знаем, что вы нуждаетесь в средствах, - сказал Крот. - Мы располагаем также информацией о пребывании в Бангкоке русской леди, ваши чувства к которой... как бы сказать... бросились там всем в глаза. Включая её мужа. Четверть миллиона американских долларов - прекрасная основа для строительства счастливой, комфортабельной и активной жизни.
   - Мы располагаем и другими сведениями, - сказал Клео. - Характер вашей работы в представительстве исключает наличие у вас полномочий на решение вопросов о кредитах. Не так ли? Вы ведете личную игру. Согласитесь, если об этом узнают в вашем представительстве или в Москве, утро следующего же дня начнется для вас с вызова к офицеру контрразведки в русском посольстве. Вне сомнения, из посольства вы уже не выйдете. Прямехонько на машине посла вас отвезут в аэропорт Чанги к самому трапу самолета "Аэрофлота", улетающего в Москву. В компании двух сопровождающих. Скандал усугубит подозрения насчет того, что Петраков и вы в прошлом действительно были нечисты на руку...
   - Мой друг Клео, - сказал Крот, - сгоряча засобирался пожаловаться на вас руководителю вашего представительства, едва нам сообщили о ваших интригах из юридического бюро "Ли и Ли"... Знаете, стряпчий Ли - наш юрист... Мне едва удалось охладить горячность моего друга Клео. Он уже хотел переговорить по телефону с вашим генеральным директором в Москве о затеянном вами вымогательстве... Мы понимаем, вам необходимо обеспечить безбедное существование одной русской леди в Бангкоке, поскольку лишь при этом условии она согласна связать с вами судьбу... Эта леди, кажется, жена высокопоставленного дипломата в российском посольстве?
   Когда собеседники переходили на подобный тон, Петраков не злился. В конце концов, частный бизнес есть частный бизнес, и различий между взяткой, шантажом и законными процентами по кредиту, по существу, нет.
   Партнеры по переговорам, если это называлось переговорами, навязывали ему суету.
   - Благодарю за откровенность, джентльмены, - сказал Севастьянов. Обмен мнениями оказался полезен. Мне пора на службу...
   - Вот номер телефона, - сказал Клео, а Крот протянул безымянную визитную карточку с семью цифрами. - Когда соберетесь дать ответ, позвоните. Наше предложение отвечает вашим действительным и долгосрочным интересам. Мы в этом уверены.
   Официант в желтом блейзере и красной бабочке проводил Севастьянова к лифту. Пока двери кабины раздвигались и сдвигались, он беспрерывно кланялся.
   Из золотого салона вышли и оба клиента, заказывавшие помещение на два часа. Планировался обед, но он не состоялся.
   Откланявшись Клео и Кроту, исчезнувшим за створками лифта, официант вернулся в Золотой салон и вытащил кассету из магнитофона, вделанного в столешницу под скатертью. Запись заказала юридическая контора "Ли и Ли".
   Из спальни покойного бывшего депутата Лин Цзяо его сын и наследник Клео Сурапато ответил Бруно Лябасти, звонившему из своего "ситроена":
   - Бруно, парень наживку не взял. Но и не отвернулся. Принюхивается.
   - Твое предложение?
   - Он соблазнится. Он позвонит. Практически, он дал это понять. Он позвонит.
   Бруно теперь выезжал на авеню Клемансо против холма с резиденцией премьер-министра. Кучка празднично одетых китайцев толпилась у входа в гостиницу "Кокпит". Он почти завидовал им.
   - Клео, ты получишь одно странное предложение... Возможно, по телефону, едва мы разъединимся. Не говори "нет". Понял меня? Повторяю: не говори "нет". Это тоже приказ. Мы дадим свой ответ после ответа этого русского...
   Клео рассеянно положил трубку.
   Как странно... Отец скончался именно в те минуты, когда он сидел в Золотом салоне "Шангри-Ла" с Севастьяновым. Плохой фэн шуй, этот русский. Именно после встречи с ним, на выходе из холла гостиницы, администратор пригласил его к телефону. Кивком попрощавшись с Кротом, Клео принял из рук рассыльного трубку.
   - Клео, дорогой, - сказала Сун Юй. Она никогда не обращалась к нему так.
   И Клео понял. Остальные слова про то, как убивали отца неизвестным ядом, не имели значения.
   Страх пересиливал горе: его сделали наследником, чтобы отнять ещё больше...
   2
   Очень много лет назад в двустворчатые двери двухэтажки на улице Изумрудного холма позвонила пожилая женщина в праздничной кофте. В руке она напряженно сжимала узелок из красной ткани.
   Открыла пожилая китаянка, опиравшаяся на алюминиевую клюку.
   Женщина кротко сказала:
   - Сватьюшка, здравствуй!
   - Но моя дочь не замужем! Кто вы, госпожа?
   - Позвольте мне милостиво войти, уважаемая... Прошу вас...
   Некто Освальд Ли Фу Чен, сын состоятельного скорняка, державшего салон меховых изделий на Пикеринг-стрит, скончался двадцати двух лет от роду и постоянно являлся во сне родителям. Однажды он сообщил отцу о своем намерении сочетаться законным браком. Очнувшийся от горячечного бреда скорняк не спал до рассвета, а утром поведал ужасную новость супруге. В беседе с сыном он был вынужден дать согласие на его женитьбу. При этом сын назвал невесту - девушку из дома сорок восемь на Изумрудном холме. Она частенько играла в крошечном дворике, обнесенном чугунной решеткой, когда Освальд шел в школу, расположенную в конце той же улицы, неподалеку от "Лавки одной цены".
   Скорняк нанял сваху. Ее рассказ вызвал ужас у матери девочки, которой едва исполнилось пятнадцать. Но как отказать? Противиться желанию покойника - значит накликать в дом привидение.
   В день брачной церемонии мать привела невесту в дом жениха. Девушку поставили возле черной лакированной доски с золотыми иероглифами - это и был её жених...
   - Такова история моего замужества, - сказал Барбара, втискивая свой двухдверный "фордик" между машинами у кромки тротуара.
   - Вот тебе ключ, выйди из машины и открой калитку в решетке...
   - Это та самая решетка, за которой играла девочка из твоей сказки? спросил Шемякин.
   - Та самая и не из сказки... Пошевеливайся! За труды я тебя покормлю...
   Он приоткрыл дверцу и сказал:
   - Барбара, может... может, я открою, конечно, калитку, да и пойду?
   - Пойдешь? Тебе действительно хочется это сделать?
   - Я в том смысле, что...
   - Что бросишь на меня тень? Или ты веришь в привидения и боишься их ревности? - спросила она. - Не страдай. И после того, как ты посетишь меня, я буду относиться к тебе с прежним уважением... Ведешь себя, как жеманная леди!
   В ладонь Бэзила вмялся черный цилиндрик величиной с тюбик губной помады.
   - Что с этим делать?
   - Штуковина называется активатор, электронный активатор... Вставишь в замок и наберешь кнопками двадцать пять, потом десять, потом один девять шесть ноль... Это дата моего рождения. Надеюсь, ты не забыл, что у китайцев возраст исчисляют со дня появления на свет плюс девять месяцев? Я представитель предыдущего поколения и не опасаюсь за твою и свою репутации...
   - Сколько же ты даешь на разницу между поколениями?
   - Двадцать пять лет хватит?
   - С запасом, - ответил он, входя за ней в крохотный дворик, где под навесом, как и в прошлый раз, две недели назад, курилась жертвенная палочка в алтаре на привинченной к стене металлической полке. За наружными створчатыми дверями оказались вторые, решетчатые и тяжелые, а за решетчатыми ходили на шарнирах и третьи - в половину человеческого роста.
   Бэзил сбросил ботинки перед высоким красным порогом и вздрогнул: под ярким светом мощной лампы, предостерегающе простирая длинный палец, скалил квадратный рот Будда с отвисающими до плеч мочками ушей.
   Квартира оказалась на втором этаже, куда нужно было подниматься мимо Будды по лакированной лестнице. Бэзил цепко хватался за перила. Ноги в носках скользили на навощенных ступеньках.
   Длинный диван, полка с книгами, торшеры из китайских ваз и плоский ребристый телевизор, похожий на батарею центрального отопления, разделяли просторное помещение на отсеки - гостиную, кухню, спальню и кабинетик. Кухня походила на медицинскую операционную.
   - Падай на диван, - сказала Барбара, - а я приготовлю нечто... В качестве помощника шеф-повара тебе поручается развлекать меня содержательными разговорами. Если хочешь, как говорят американцы, "воспользоваться ванной", это вон там...
   "Вон там" оказалось углом, занавешенным пластиковой ширмой, на которой были нарисованы дамы и кавалеры, прогуливавшиеся возле Вестминстерского аббатства в Лондоне.
   - Ты в Москве живешь в квартире или гостинице?
   - В квартире. Но это не родовая квартира. Я раньше жил не в Москве. Мой город назывался Кимры, на Волге. Река такая.
   - Кимры? И куда делся дом?
   - Сгорел. Пожар...
   - Ох, не дай Бог... Зато страховку отхватил! Ничего, построишь другой. Скажи по-русски Москва!
   Бэзил сказал.
   - Теперь название улицы, только произноси его так, будто сообщаешь своей русской подружке, хорошо?
   Бэзил произнес:
   - Неглинный переулок...
   - Знаешь, я приготовлю "южный банкет" и "тарелку лодочника", потом что-нибудь северное, вроде равиолей.
   - Ты с ума сошла! Сколько же времени уйдет?
   - Десять минут, не успеешь скончаться от истощения... У меня полуфабрикаты и микроволновая печь... Если лень разговаривать, включи телевизор.
   Он отнес блюда от микроволновки к широкому прилавку бара, над которым из специальных гнезд свисали рюмки. Достал из холодильника ледяной зеленый чай в фарфоровой фляге. Распаковал льняные пакетики с костяными палочками. Включил торшеры.
   За окном разразился ливень.
   Барбара прикоснулась щекой к его плечу.
   Будто и не космы воздушных корней баньяна раскачивало ветром на улице. Будто капли дождя и не испарялись, коснувшись раскаленной мостовой, а жгли холодом, принесенным со стылых высот над Волгой...
   Людей смешанной расы в китайских общинах называют "ни гусь, ни курица". Такое же отношение к смешанным бракам. Гусь женится на курице. Или петух берет в жены утку.
   После капитуляции британских войск в Сингапуре в 1942 году стало ясно, что уход непобедимых белых из Азии - вопрос времени, хотя японцы и оказались разгромленными в 1945-м.
   Отец Барбары не мог никуда уйти. Кто ждал его в Шотландии? Самой близкой осталась служанка, купленная в нищей китайской семье, главу которой убили террористы на каучуковой плантации в Джуронге. Несправедливо было бы считать отца Барбары наихудшим из надсмотрщиков. Так пал жребий - жертвы избирались наудачу. И было бы так же несправедливо сказать, что женщина, на которую пал жребий быть купленной мужчиной, не способна полюбить своего владельца. За белым инвалидом, разрушавшимся на глазах от болей и запоев, юная китаянка ухаживала так, как не смог бы никто другой...
   Всякий брак неповторим. Всякая любовь - единственная. Мать Барбары любила шотландского мужа, как любила бы своего отца, останься он жив.
   Благодаря маленькой китаянке оторванный от родины человек, подавленный нуждой и скручиваемый болезнью, оставался сильный духом. Жены и дети прощают любые неудачи и поражения, но не прощают слабости, если понимать их как противоположность мужеству или предательство. И однажды, когда пришли некие люди и потребовали выделять из пенсии, присылавшейся из Лондона, "масляные деньги", отец Барбары ушел из жизни, оформив у нотариуса свидетельство о браке с купленной подругой. На пенсию, за вычетом "масляных денег", втроем было не выжить. Потом пришлось бы продавать Барбару.
   Люди, собиравшие "масляные деньги", говорили на странном языке. Человек назывался "лошадью", полицейский - "суховеем", деньги - "арбузными семечками", фонарь - "глазом", а курение опиума - "ублажением дракона". Но ещё в школе Барбара знала, что не они убили отца. Учась в университете, она подрабатывала после занятий официанткой в ночном баре, владелец которого считал престижным иметь в качестве прислуги "ни гуся, ни цыпленка". Это потрафляло свежему чувству независимости от колонизаторов. Однако, обслуживая воротил, Барбара понимала, что и эти ещё не главные хозяева.
   На третьем курсе, уже будучи замужем за "привидением", она встретила аспиранта-правоведа Джафара Моха. Его отец, алжирец, работал в прошлом инженером у французов на каучуковых плантациях в Камбодже, женился на кхмерке. Учебу давно осиротевшего Джафара оплачивала мафия. Когда потребовался связной с европейскими клиентами в Гааге, Джафара перевели в тамошний университет. Барбару устроили стюардессой в компанию "Сингапур эйрлайнс". Мафия назначила её "соломенными сандалиями", то есть перевозчиком пакетов, которые она передавала Джафару. Барбара увидела, какая крутая и высокая лестница поднимается от них с Джафаром до "великого дракона", всемогущего босса. А за смерть отца иной цены, чем наивысшей, Барбара не хотела.
   Однако воля к мщению испарялась. Барбара узнала, что отец, финансовый журналист до войны и армии, черпал информацию у "триад", китайской мафии, и получал от неё деньги за заказанные статьи.
   Вскоре Джафар сел в голландскую тюрьму на шесть лет. По приказу "великого дракона", оплачивавшего его научную карьеру, он признал себя виновным в убийстве, которого не совершал. В Голландии больше шести лет не давали, да и тамошние тюрьмы не сравнить с азиатскими. Но путь домой, в Сингапур, Джафару был заказан. Дома за наркотики могли судить второй раз и приговорить к повешению.
   Чтобы Барбара простилась с мужем навсегда, её вызвали запиской на Бенкулен-стрит в Сингапуре. После звонка кто-то несколько минут рассматривал её сквозь стеклянную дверь. Голос в динамике сказал: "Подсуньте ваше письмо Джафару под дверь". Конверт уполз в щель. И тот же голос отпустил: "Все, свободны и прощены".
   Первый очерк о стюардессах на азиатских авиалиниях Барбара написала под мужским псевдонимом Саймон Маклин. Саймон было вторым именем её отца, Гари Саймона Маклина. Ну, а дальше - диплом и, после смерти матушки, "Стрейтс таймс".
   Свет лампы у полки с книгами сделался ярче. Приближались сумерки.
   Кимоно, которое Барбара дала Шемякину, оказалось просторным и длинным, только запахивалось на женскую сторону.
   Бэзил жадно пил томатный сок из картонной коробки, забыв закрыть дверцу холодильника.
   За пластиковой ширмой, на которой дамы и господа прогуливались возле Вестминстерского аббатства, шипел душ, двигались изломанные тени согнутых рук Барбары, её поднявшегося колена...
   - Дай и мне! - крикнула она, услышав, как хлопнула дверца холодильника.
   Бэзил отодвинул занавеску.
   - Ты никогда не загораешь, что ли? - спросил он.
   Никаких следов купальника после загара.
   - Разглядел только сейчас? Какой же ты целомудренный! Знай, китаянки не загорают. Мы все жаждем быть белыми... Кто же была твоя первая женщина?!
   - Первая женщина в моей жизни, - сказал Бэзил, отдавая Барбаре кимоно и становясь под душ, - была еврейка...
   - Почему национальность тут так важна?
   - Потому что потом она стала китаянкой...
   В Шанхае, в пансионе, когда детей разделили не на мальчиков и девочек, как делалось прежде, а в зависимости от направления отправки - в Харбин или в Сингапур и потом кто куда, Бэзил остался в дортуаре вдвоем с Руфой Сакович. Родителей её убили "орлы" из Русского фашистского союза в Чунцине. Руфа считалась барышней, ей исполнилось семнадцать. Она велела Бэзилу подойти к её кровати, раздеться и лечь к ней...
   Спустя много лет Бэзил встретил Руфу Сакович в Лаосе. Она вышла замуж за китайца, окончившего какой-то институт в Краснодаре и работавшего экспертом ООН, и новое имя Руфы было Мэй Лифань. С её очкастым мужем, изумительно готовившим пельмени, Бэзил говорил по-русски. Руфа удивлялась. Даже с русскими коллегами по ООН муж предпочитал говорить по-английски. Бэзил не сказал Руфе, что он - единственный, кому её муж, возможно, доверяет полностью. Муж Руфы брал у него номера "Посева", "самого антисоветского белогвардейского журнала", приходившие во Вьентьян из Франкфурта с трехмесячным опозданием.
   - Странная у тебя судьба, - сказала Барбара.
   - Странная и у тебя судьба, - сказал он.
   Но последнее слово осталось за ней:
   - Странная судьба у нас обоих.
   Зазвонил телефон.
   - Слушаю, - сказала Барбара в трубку.
   - Добрый день, уважаемая госпожа Чунг... Здесь стряпчий Ли из конторы "Ли и Ли". Надеюсь, вы поживаете хорошо?
   - Да, господин Ли, да... Добрый день и наилучшие пожелания.
   Ли на другом конце провода помолчал, словно собираясь с мыслями. Или подбирая слова, чтобы сделать их скользкими - ни за одно не ухватишься. Донести смысл с помощью корявейших выражений - высокое мастерство.
   - Итак, мэтр? - напомнила о себе Барбара.
   - Госпожа Чунг, разбирая почту, я случайно...
   Почту в конторе "Ли и Ли" разбирал Ли-младший, сын Ли-старшего. Это знали все. Ссылка на собственное участие в этом процессе означала, что речь пойдет о необычном.
   - ...Обнаружил посылку с магнитофонной пленкой. Видимо, перепутали адрес... Словом, ошибка. Посылка не предназначалась мне. Естественно, вскрывая пакет, я не мог знать об этом заранее. Да, вот именно, не мог.
   - И что следует из пленки, которую вы непроизвольно прослушали?
   Барбара постаралась придать голосу естественность, чтобы показать старику: на неё можно положиться, она не столь брезгливо относится к подслушиванию, если уж так случилось.
   - Из неё следует, что сотрудник представительства российского холдинга здесь, в Сингапуре, его имя Севастьянов, встретился в Золотом салоне гостиницы "Шангри-Ла" с Клео Сурапато и его компаньоном по прозвищу Крот. Севастьянову предложили миллион с четвертью сингапурских долларов в обмен на то, чтобы он не напоминал тем, кого это касается, о неких ста восемнадцати миллионах американских долларов. Это те деньги, которые... насколько я знаю... Сурапато и Крот не горят желанием возвратить их законному владельцу...
   Барбара посмотрела на Бэзила, который, перевернувшись на живот, смотрел по телевизору старинный клип с Бой Джорджем. Колонна скелетов во главе с певцом распевала агитку против войны.
   Она ждала.
   - Вы меня слушаете, госпожа Чунг? - спросил Ли.
   - Да, слушаю, конечно... Это связано с предстоящим судом по делу о банкротстве Ли Тео Ленга, не так ли?
   - Либо судебное заседание не состоится, либо оно станет последним вообще для волчищи Сурапато и его компаньона со странным именем. Чем кончатся их препирательства с Севастьяновым, всем совершенно безразлично. Но членам аудиторского совета совершенно не безразлично, если разразится скандал... Неважно какой. Из-за кражи у русских ста восемнадцати миллионов или из-за русского беглеца, получившего взятку...
   - Это интересная информация. История выскочит на первую полосу. Благодарю вас. Я высоко ценю, господин Ли...
   - Вот с первой полосой хотелось бы повременить.
   - Не понимаю, - сказала она. - Зачем тогда звонок?
   Бэзил, перевернувшись на спину, смотрел теперь на нее. Он явно уловил имя Ли Тео Ленга. Что же, Шемякин его знает?
   - Ах, уважаемая госпожа Чунг! Сотни извинений за вторжение в вашу частную жизнь... Но у кого она осталась действительно частной? У меня? О, нет! Одни иски да заботы о благоденствии и спокойствии соотечественников... Ведь у вас теперь в гостях русский журналист... этот... Шем... Шем... Шемкинг? Расскажите ему то, что вам стало известно от меня. Русским неплохо бы поберечься. Мы заинтересованы... Деловые связи в их стране требуют повышенной осторожности. Не так ли?
   Ли прервал затянувшееся молчание, сказав доверительным тоном:
   - Ты меня поняла, умница?
   Кафе "Касабланка" в нижней части улицы Изумрудного холма славилось эклерами "Длинный Джон" с неимоверным количеством желтоватого крема, казавшегося прогорклым. Барбара терзала свой эклер ножом и вилкой.
   Молодая пальма раскачивалась над их столиком, выставленным на тротуар. Утреннее, ещё нежаркое солнце подмигивало сквозь листья-лопасти.
   Бэзил тянул кофе, вкуса которого, после услышанного, он не чувствовал.
   Странно совпадающими выглядели случайные обстоятельства, составившие вдруг неразрываемую цепь. Встреча с Барбарой в Бангкоке, продолжение отношений в Сингапуре, появление Рутера Батуйгаса и теперь этот звонок старого адвоката с предупреждением относительно Севастьянова.
   - Как все это понять, Барбара? - спросил он. - У нас отняли веру друг в друга...