Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   В огромном доме размещалось от десяти до пятнадцати человек, но и они существовали в тесноте. Покойный Петраков называл здание, присмотренное главой представительства московского холдинга, памятником ослиному глубокомыслию. Глава, которому, конечно, донесли об этом, целый месяц не разговаривал со своим заместителем по финансовым вопросам на личные темы... Но, как бы там ни было, спустя два года и после капитального ремонта помещение по-прежнему походило на архитектурное обрамление многоэтажных стойл. И натаскали в них, судя по тому, что шкафов прибавилось, ещё больше...
   Севастьянова никто не ждал, приветов он не привез, нынешний глава представительства и его заместитель находились в отлучке. Дежурный комендант - жена экономиста, который "тоже уехал на протокольное мероприятие," - вручила Севастьянову под расписку ключ и удивилась, что прибывший знает, где находится отведенная ему комната и как к ней пройти. Оторвавшийсь от старого номера "Московского комсомольца" и подняв одутловатое, мучнистое из-за пребывания в кондиционированном воздухе лицо, она сказала, будто спохватившись:
   - Ах, ну да... Вы же Севастьянов!
   Застелив поролоновый казенный матрац привезенной простыней, Севастьянов лег спать.
   Разбудил его аромат жарившейся на оливковом масле картошки. Севастьянов надел брюки, футболку и выглянул на кухню, которую ему предстояло делить с пожилой дамой в сарафане, покрытом рисунками золотистых драконов. Звали её Мария Фоминична. С испугом она сообщила, что ему придется работать у нее, старшего бухгалтера, в подчинении. Картошкой не угостила.
   До вечера Севастьянов гулял по Орчард-роуд и Скоттс, примечая, как переменились и стали изощреннее витрины, одежда и манеры фланирующей публики. Сингапур привычно богател, обзаводился уже и собственным шиком, возможно, перенятым у японцев. Севастьянов вдруг подумал, что приехал в развитую индустриальную страну из развивающейся, а не наоборот, как было бы несколько лет назад...
   Нелегкие мысли одолевали его и утром, после разговора с главой представительства. Он обрекал новоприбывшего сотрудника на счетоводческую рутину, а это значило, что через два-три месяца Севастьянов, вне сомнения, истратит последний запас веры в себя, а заодно и в разумность начальственных решений. Севастьянов вдруг осознал, что не знает, как противостоять надвигавшемуся профессиональному унынию. Металлическая мебель вызывала кислую оскомину. Древние компьютеры, которые "из экономии" никто не решался выбросить, трепали нервы. Долгие поиски нужной подшивки среди груд пыльных папок - надо же "посмотреть, что и как делалось раньше" - даже ту малую толику разумного, что ещё оставалась в работе, превращали в большой конторский идиотизм.
   Потянулись безликие дни. После отправки отчета о встречах с Жоффруа Лябасти в Индо-Австралийском банке и вице-директором "Бэнк оф Америка" серьезных забот не возникало. Москва - иначе говоря, Людвиг Семейных хранила молчание. Севастьянова забывали. Шлайн запретил возникать даже по электронной почте.
   Севастьянов подмечал, что своим появлением в представительстве он насторожил сотрудников. Попадая в оперативный зал, чувствовал: в разговоре пауза, меняют тему. Однажды из-за неплотно закрытой двери кабинета, в котором размещался инженер по транспорту, донеслось:
   - Петраковское воровство не доказано! Чего трепать зря... И Севастьянов никакой не блатной. Поймали бы - сидел бы...
   Работы почти не давали. Платежные ведомости, проверка счетов по мелочам, приведение в порядок архива... Сидя в своем кабинетике, Севатьянов много читал - примущественно не по делу. Даже гулял в рабочие часы, а уж после работы - тем более. Неторопливо бродил по Стэмфорд-роуд, которую в прошлом по причине занятости видел лишь из окна машины. Разглядывал гостиничные комплексы "Марина-мандарин", "Ориентал" и "Пан Пасифик", поражаясь изощренной строительной и инженерной технологией. Его подавляла мысль, что дома, в России, даже немногие избранные судьбой не имели ничего подобного. Заказывая здания для таких же целей, они и вообразить не могли, что можно подняться до столь высокого комфорта и фантазии.
   ...В тот дождливый день Севастьянов брел по набережной Елизаветы. На парапете скакали черные индийские скворцы, ловившие желтыми клювами капли мелкой мороси. Белый цементный лев, символ Сингапура, изрыгал из пасти поток воды в залив Марина-бей. В коричневом сампане согнутый китаец безостановочно, словно заводная игрушка, выплескивал красным черпаком дождевую воду за борт. Бриз доносил с гнездившихся у причальных свай джонок запах сушеной рыбы, соевого соуса, прелых фруктов, разваренного риса и пролитого горючего.
   На мосту Андерсена Севастьянов внезапно понял, что ни дня, ни часа колебаться и трусить больше не в силах.
   Перейдя мост, он миновал корпус Шанхайско-Гонконгского банка, здание Тихоокеанской страховой компании и небоскреб "Банка четырех океанов", разыскал в скверике будку телефона-автомата. Номер, по которому Севастьянов полтора года названивал по поручениям Петракова, ответил сигналом "занято".
   Он повесил трубку.
   Под баньяном, пережидая дождь, рассаживались на траве школьницы-индианки, подтыкая под жилистые толстые ляжки форменные мини-юбки.
   Судьба испытывала. Давала время подумать.
   Колебаний Севастьянов не чувствовал.
   В приемной адвокатской конторы "Ли и Ли" секретарь не сменился. До Севастьянова донесся знакомый голосок тамилки, хрупкий и тихий:
   - Бюро адвоката Ли. Добрый день. Чем могу помочь?
   - Добрый день, мисс Сулачана. Говорит Севастьянов из русского представительства. Как поживаете?
   - О! Господин Севастьянов! О, сколько же времени минуло? О, да вы живы! Ах, да, простите, это господин Петраков скончался... О! Как вы поживаете? Вам назначено?
   - Нет, не назначено... Возможно, мэтр Ли выкроит полчаса в конце рабочего дня? С вашей помощью, конечно, мисс Сулачана...
   - Вы неисправимый подлиза, господин Севастьянов... Сейчас три пополудни. Четыре тридцать... Пять пятнадцать... Секунду!
   Звуки в трубке умерли. Мисс Сулачана переключилась на шефа.
   Но страх в Севастьянове сидел. Не вытравимый страх перед "своими", хотя уже много лет, с того времени, как он ушел из "Внешэкономбанка", кто для него "свои", а кто - "не свои", измерялось особым мерилом. Своими были, возможно, Ефим Шлайн, стряпчий Ли, этот понурый журналист Шемякин и консул Дроздов... А чужие? Это ясно и без всяких "возможно": московский банк, приславший его на работу, то есть генеральный директор и Людвиг Семейных, символизирующие Россию... Впрочем, Шлайн тоже мог бы символизировать Россию, но внутренней уверенности в этом не было. Даже после встречи со Шлайном в самолете, на котором Севастьянова выпроводили из Турции. Севастьянов и теперь сомневался, что Шлайн представляет российские органы...
   После многомесячных ходатайств, в которых активно участвовал Международный христианский комитет по эмиграции, Севастьянова - тогда он ещё оставался Войновым - перевели из лагеря Йогзат в центральную тюрьму в Анкаре. Последний допрос, два дня ожидания, доставка под конвоем в аэропорт, затем рейс компании "Олимпик эйруэйз" на Афины... Когда в "боинге-727" Лев Александрович выходил из туалета, с кресла у иллюминатора привстал лысоватый человек и помахал ему рукой, далеко высовывавшейся из манжеты сорочки.
   - Я вас не знаю, - грубо сказал ему Войнов.
   Его мутило, в туалете он пытался искусственно вызвать рвоту, подозревая, что его отравили в аэропорту - если не турки, то агенты ЦРУ. Один тип со странным именем Бо Казальски настойчиво крутился рядом все последние недели войновского гниения в йогзатском двухэтажном бараке. Притворяясь беженцем из Польши, Казальски настырно лез в душу с разговорами и довел Войнова до бессонницы и депрессии. Чтобы отвертеться от общества липучего агента, приходилось изображать больного, валяться на койке, и кончилось это испорченным желудком... Явно по наводке Бо к нему подселили трех вьетнамцев, державшихся совершенно по-свински. Они испражнялись в те же эмалированные тазы, в которых готовили невыносимо вонявшую сырую рыбу, чесали, сняв носки, сопревшие пальцы, рыгали, не понимали ни слова по-английски и однажды предприняли попытку избить Войнова.
   Теперь, в самолете, возник новый тип, которому Бо Казальски, судя по всему, передал эстафету.
   - Вы писали в правозащитную организацию "Международная амнистия Канады" по адресу Оттава, улица Кланрональд, пятьдесят один семьдесят два? - спросил тип.
   Войнов, подсмотревший этот адрес у вьетнамцев, которые выдавали себя за католиков, преследуемых на родине, действительно обращался в такую структуру, а когда пришел ответ, заполнил и вернул присланную анкету с приложением трех фотографий. Заодно вложил в конверт и подробное описание психологической пытки, которой он подвергался, а также официальную жалобу на действия агента ЦРУ Бо Казальски.
   - Да, писал, - сказал Войнов обреченно. - Кто вы такой?
   - Зовите меня Ефим Павлович, - сказал незнакомец. - Поговорим в сторонке?
   - Как вы докажете, что именно к вам пришло мое обращение?
   Человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, вытянул из кармана пиджака ксерокопии послания, анкеты и жалобы. Когда он пошел впереди Войнова между кресел, кисти его рук, заброшенных за спину, оказались почти под ягодицами.
   В Афинах, не покидая аэропорта, они просидели три часа в ресторане. Ефим Павлович объяснил, что дорожка в будущее у Войнова одна - грязная и низкооплачиваемая работа в какой-нибудь западной стране, пусть даже в США, поскольку турки пришли к выводу, что бегство из Анапы морем ловкое притворство. Без специальной подготовки и поддержки пересечь Черное море на гирлянде пинг-понговских шаров в феврале физически невозможно... Свои выводы турки, естественно, не скроют от спецслужб тех стран, в которых Войнов окажется в будущем. Так что настоящего паспорта где-либо ему никогда не видеть, как собственных ушей, а потому, наверное, лучше отдаться на милость российской разведывательной конторе, которую представляет Ефим Павлович.
   Войнов был уверен, что человек, назвавшийся Ефимом Павловичем, - агент ЦРУ, который "косит" под российского контрразведчика. Он так и сказал. Лысоватый очкарик вскочил и, похохатывая с видимым удовольствием, забегал вокруг столика, как бы разминаясь от долгого сиденья.
   - Тогда вы понимаете, что по прибытии в Америку я смогу упечь вас в тюрьму? - сказал Ефим, отсмеявшись. - За шпионаж. Это двадцать лет. Минимум. Но есть и выбор.
   - Скажите какой?
   - Вернуться через некоторое время в Россию и поработать на меня дома, а потом, возможно, и за рубежом, при этом по специальности...
   Через два месяца, излечившись в Карловых Варах от болячек, нажитых в Турции, Войнов поездом приехал в Брюссель на Алексеевские информационные курсы имени профессора Карташова. Лекции о положении в России читал полковник российской экономической контрразведки Ефим Шлайн. Спустя полгода Войнов был уже в Москве - с "советским", если судить по коркам и символике, паспортом на имя Севастьянова. Он позвонил в отдел кадров финансового холдинга "Евразия" и попросил принять его для обсуждения вопроса о возможном получении должности в банковском подразделении. Этого звонка ждали, и Севастьянова направили к Петракову.
   С тех пор Лев Александрович никогда не видел Шлайна. Полковник не поздравил его и с законным браком, когда Севастьянов женился на Оле. Ефим, если верить Семейных, появился в банке у генерального в канун отъезда Севастьянова в Сингапур. Но с Севастьяновым в контакт не вступил...
   ...Тамилка приветливо сообщила Севастьянову, что Ли-старший назначает ему встречу через пятнадцать минут в своей нынешней конторе на шестнадцатом этаже нового здания у пересечения Телок-роуд и Шентон-уэй. Совсем рядом...
   Севастьянов поднялся по эскалатору на переход, нависший над улицей. В стеклянном стене небоскреба, расчерченной стальными перекладинами на квадраты, отражались автомобили, серое небо и облака. Охранник с латунной кокардой, на которой сверкала надпись "ДСиЗ" - "Деловые советы и защита", сверился со списком. Переспросил:
   - Господин Себастьяни?
   В петраковские времена контора "Ли и Ли", располагавшаяся тогда ещё в старом здании, не охранялась.
   - Соболезнования, соболезнования, - скороговоркой бормотал Ли, усаживая Севастьянова на диван в углу обширного кабинета. Диван перевезли из прежнего помещения, и казалось, что Петраков здесь по-прежнему, только вышел на минутку.
   Стен в полном смысле слова здесь не было, стальные рамы держали только стекло, и Севастьянов словно бы парил над улицей. Внизу на уровне третьего этажа ветер силился раскачать набухший от дождя плакат профсоюзников с надписью "Лучшая жизнь - это качественный труд!"
   - Поджидал вашего звонка, поджидал, - гнусавя на "оксфордском" английском, приветливо сказал Ли, у которого на облысевшем темени прибавилось старческих веснушек. Однако узкое лицо с пергаментной кожей и спокойным взглядом выцветших глаз не изменилось.
   Севастьянов развел руками. Тронул узелок галстука.
   - Понимаю, теперь вы один, надо осмотреться. Мне сообщали, что вы вернулись, господин Севастьянов. Рад встрече... Итак?
   В складке, идущей от уголка губ к подбородку, у Ли-старшего посверкивала слюна. "Сколько же ему теперь? - подумал Севастьянов. - За восемьдесят определенно..."
   Ли выпростал из кармана рубашки коробочку радиотелефона и сказал:
   - Мисс Сулачана, русскую папку, пожалуйста... Итак? - повторил он.
   Следовало сразу развеять возможное впечатление, что он, Севастьянов, явился с чьей-то санкции.
   - Мэтр, это - визит вежливости...
   Ли внимательно посмотрел на него.
   - Я не имею полномочий квалифицировать свой приход к вам как-то иначе. Пока... в настоящее время... то, что я собираюсь сказать... это даже не консультация. Я хочу, чтобы вы выслушали меня. Просто выслушали. Не более.
   Пластиковые шторки на квадратном полированном ящике у дивана раздвинулись. В прозрачной коробке выехала пухлая папка.
   - Никак не привыкну к компьютерам, - пробрюзжал адвокат. - Листаю бумаги, понимаю только печатный текст... Десять минут вам достаточно?
   - Пять, - сказал Севастьянов.
   Все думано-передумано... Он старался говорить медленно.
   "Ассошиэйтед мерчант бэнк" представил в суд иск о банкротстве некоего Ли Тео Ленга. Дело будет слушаться 8 августа. Судя по всему, банкротство Ли Тео Ленга - это завершающий шаг по утайке денег, когда-то полученных "Ассошиэйтед мерчант бэнк" от Петракова. Всего сто восемнадцать миллионов долларов.
   Из чего следует такое предположение?
   Бросается в глаза, что иск о банкротстве направлен против того, от кого были получены деньги. Если суд признает Ли Тео Ленга банкротом, то для "Ассошиэйтед мерчант бэнк" откроется возможность объявить банкротом и себя - дескать, клиент разорил его до нитки... Таким образом, банковская компания, которой Петраков предоставил кредит, перестанет существовать!
   Ну, хорошо, обманут Петраков. В деловом мире случай повседневный. Но ведь обманут и закон! Закон обманут в Сингапуре! Это, говоря правовыми и нравственными категориями, потерпевшие стороны.
   Кто же выигрывает от обмана?
   Некто Клео Сурапато, яванский китаец, контролирующий "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Это он намерен заявить, что кредиты, которые он получил от Петракова и разместил у Ли Тео Ленга, пропали без следа. И разве он, Клео Сурапато, в ответе за то, что его "Ассошиэйтед мерчант бэнк" надорвался на этих кредитах? Клео заявит, что он теперь мертв как делец. Что же взять с мертвого?
   - Только его смерть, - сказал Ли.
   - Смерть?
   Адвокат кивнул.
   - Не понимаю, - сказал Севастьянов.
   - Продолжайте, - попросил Ли.
   Теперь Севастьянов вступал в опасную зону собственных подозрений.
   Ли едва приметно опустил веки, когда услышал предположение, что Ли Тео Ленг - фигура вымышленная, несуществующая.
   - На самом деле, в жизни, - сказал Севастьянов, чувствуя как у него сохнут губы от напряжения, - это некто Амос Доуви, отбывающий теперь наказание за мошенничество в Гонконге. После того как он отсидит положенный ему срок, никому в голову не придет снова привлекать его к ответственности по вскрывшимся обстоятельствам давно закрытого дела. Разве не похоже все это на грязную игру, затеянную Клео Сурапато и Ли Тео Ленгом, то есть Амосом Доуви, с целью утаить от подлинного собственника, то есть Петракова или его представителя, сто восемнадцать миллионов долларов?
   - С кем вы говорили на этот счет в Бангкоке, господин Севастьянов?
   - Я не вел таких бесед. Это деловая тайна. Однако я попытался получить некоторые дополнительные сведения. В частности, у меня были встречи с Жоффруа Лябасти-младшим в бангкокском отделении Индо-Австралийского банка и в отделении "Бэнк оф Америка". Дело в том, что оба банка выступают гарантами или посредниками по всем сделкам Клео Сурапато на таиландской территории... Самоубийство "Ассошиэйтед мерчант бэнк" отнюдь не превратит этого яванца или китайца в нищего. Совсем наоборот! Он держит значительные средства и в Индо-Австралийском банке, и в других финансовых предприятиях... Мои догадки... то есть предположения... окончательно сформировались в Бангкоке...
   - Не в Москве? - спросил Ли, разглядывая побелевшие, стиснутые пальцы Севастьянова.
   - Нет, - твердо сказал Севастьянов, - не в Москве... Я хотел бы снова повторить, мэтр, что просил выслушать меня... неформально. Я понимаю... Ваше время...
   - Вы не вправе обижаться, господин Севастьянов. Поверьте, мне дорога память господина Петракова. Вопрос был продиктован желанием почувствовать, как... как далеко зашли... э-э-э... подозрения вашей стороны относительно "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Наша репутация, я имею в виду репутацию сингапурского финансового рынка, важна не только в ваших, российских глазах... В наших собственных глазах эта репутация - признак здоровья. А по нынешним временам, если верна информация о том, какие обстоятельства складываются в Москве, русские скорее повторяют опыт таких структур, как "Ассошиэйтед мерчант бэнк", чем иных... Не возвращают кредиты. Или отмывают краденое. Под прикрытием правительства. Это звучит жестко. Но ведь это так?
   Ли открыл подшивку каких-то бумаг и провел морщинистым, как куриная лапка, пальцем по колонке цифр на листе, заложенном пластиковой линейкой.
   - Подозрения, изложенные мной... сформулированы мною лично, мэтр... Они родились здесь, а не в Москве, - сказал Севастьянов.
   - Поэтому, мой молодой друг, вы считаете себя вправе думать, будто я поведу себя, как зубной врач, отказывающийся помочь без оплаты вперед? Я догадался... У вас нет полномочий на эту беседу, а стало быть, и средств для оплаты моих услуг, так?
   Севастьянов кивнул.
   - Мисс Сулачана, - сказал Ли в радиотелефон, - принесите-ка нам что-нибудь попить.
   Севастьянов машинально взял со столика статуэтку изможденного буддистского отшельника. По ребрам святого, дожирая его плоть, ползли искусно вырезанные мыши.
   - Пожалуйста, отдайте фигурку, - попросил Ли. - У божка ревматизм.
   - У статуэтки? - спросил Севастьянов и в первый раз улыбнулся не из вежливости. - Может, и гланды?
   - Не святотатствуйте, молодой человек! Болезненный бог понятливее...
   Безотчетное ощущение, что Ли на его стороне, пришло. Господи, оно пришло.
   Мисс Сулачана поставила на столик поднос с зеленым чаем. Разлила по чашечкам.
   - Не правда ли, - сказал стряпчий, бережно поглаживая принятую из рук Севастьянова статуэтку, - целая история человеческой судьбы, вырезанная из кости?
   Севастьянов не знал, что сказать.
   Ли осторожно отхлебнул из своей чашки. Слюна в складке, тянувшейся от губ к подбородку, снова блеснула.
   - Обычай китайцев, - сказал адвокат, - да и старые законы предполагали, что свидетель на суде обязан лгать и лгать, чтобы покрывать своих. Цивилизованный китаец, знаете ли, не понимает процедуры в западных судах, когда свидетелей заставляют клясться на Библии. Надо быть действительно сумасшедшим, чтобы додуматься до такой нелепицы. И я разделяю эту точку зрения...
   - Более чем странную для юриста, мэтр!
   - Академического юриста... Но это с какой стороны посмотреть... Ведь лгут, и поклявшись. Большинство - определенно.
   - Другими словами, мэтр, вы советуете попытаться уладить беспокоящую проблему непосредственно с теми, кто причастен к... к исчезновению ста восемнадцати миллионов. Скажем, с Клео Сурапато?
   - Если появятся доказательства его причастности... Существование документальных доказательств сомнительно... Но вот из его уст... И ни в коем случае не от свидетелей - они ещё и вас оболгут! Будьте осторожны... Продумывайте каждый новый шаг... Ваш визит, я думаю, был полезен нам обоим. Думаю, он вообще был полезен.
   Да, Ли теперь на его стороне.
   Домой Севастьянов шел долго.
   Притушенные неоновые надписи в Сити скромно высвечивали в сумерках названия компаний и банков с мировой известностью. Стояла тишина, машины попадались редко, лишь из распахнутых окон Дома конгрессов неслось мощное хоровое пение. Наверное, шла спевка профсоюзной капеллы...
   Севастьянов отрицательно помотал головой на приглашающий кивок старичка-рикши, развалившегося на сиденье трехколески. С руля свисало махровое полотенце, прихваченное бельевыми прищепками. Прикрученный к раме приемник передавал известия на китайском. Севастьянов разобрал фразу о готовящейся забастовке таксистов.
   В забегаловке на Форт-Кэннинг-роуд он съел обжигающую куриную лапшу. Пока ужинал, мысленно сочинял письмо Оле.
   У подъезда дома на Патерсон-роуд Севастьянов натолкнулся на бухгалтершу, несшую две коробки с японскими магнитофонами. Он взял одну, чтобы помочь. Мария Фоминична со вздохом оповестила:
   - Во второй половине дня глава представительства спрашивал о вас несколько раз... Я послезавтра уезжаю, так что следующую зарплату выдавать будете вы. Утром покажу, как заполнять ведомости...
   Севастьянов кивнул.
   В конторе на шестнадцатом этаже зеркального небоскреба у пересечения Телок-роуд и Шентон-уэй адвокат Ли неторопливо досматривал "российское досье". Последним листом Сулачана подшила ксерокопию финансовой колонки из "Стрейтс таймс":
   "Компания "Лин, Клео и Клео" готовится заработать в ближайшее время честные пять миллионов. Нет, лучше скажем так: честные пять миллионов на бесчестном черном рынке. Она покупает у частного коллекционера величайшую реликвию. Деревянный позолоченный кулак, венчавший некогда древко знамени китайских повстанцев, называвшихся "боксерами". Бесценную вещь увезли как трофей в Германию. Возвращение в Азию через российские Советы, захватившие деревяшку в Берлине в конце второй мировой войны, сопровождалось многократным увеличением цены этого старого куска дерева с каждой милей. Чтобы в конце пути выразиться в миллионах, которые сейчас, попав в качестве выручки за это произведение искусства из нечестных в честные руки, становятся, таким образом, честными. Другими словами, отмытыми.
   Стоит ли писать об этом случае? Видимо, стоит. Хотя бы потому, что денег, нажитых вокруг нас на черном рынке, становится все больше и больше. Денег, которые боятся дневного света. Денег, так сказать, в надвинутой на глаза шляпе. Это пугливые, нелегальные деньги, которые ищут обходные пути, чтобы стать настоящими и полными достоинства. Хотя бы через приобретение исторических ценностей...
   ..."Лин, Клео и Клео"... заплатила за позолоченный кулак... акциями "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин". При этом, щадя витающего в мире чистого искусства бывшего владельца раритета, "Лин, Клео и Клео" помогла ему через одного парня сбросить эти акции. То, что акции сбрасывал неведомый рынку искусствовед, ввело в заблуждение обычно настороженных маклеров. Они прозевали начало атаки. И кусок исторического дерева, и деньги, вырученные по существу за клочки бумаги, то есть акции "Голь и Ко" или "Ли Хэ Пин", оказались теперь в руках управляющих "Лин, Клео и Клео". На самых законных основаниях. И мы их поздравляем!"
   - И мы их поздравляем... я-ем... я-е-ем, - дребезжаще пропел Ли на мотив маоистской "Алеет Восток". - И себя-я-я... то-о-о-же!
   Ли выдвинул ящик письменного стола. Полистал папку с документами, от работы с которыми он испытывал наибольшее наслаждение, и не только потому, что его опыт и способности давали максимальную отдачу. Ногтем мизинца провел по списку, озаглавленному "Объекты политической символики. В розыске".
   Под номером сорок четыре значилось: "Позолоченный деревянный кулак. Крепился на древке знамени. Захвачен германским отрядом, вывезен в Берлин. До 1945 года в имперском музее. Отправлен с другими ценностями в неизвестном направлении. Оккупационными властями США, Британии и Франции не заявлялся".
   - Разыскался... разыскался. Совсем рядом. На Кэйрнхилл. В квартирке... квартирке, - бормотал удовлетворенно старик.
   Посидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла.
   Встрепенувшись, набрал пятизначный номер. Правительственный, в официальных справочниках не публикуемый.
   - Дружище Генри, - сказал он в трубку, - тут старый Ли, ну да... Нет, это личный звонок... У меня создается впечатление, что санитарные старания волчищи Клео Сурапато по уничтожению слабых и больных распространились за пределы его собственного леса. Выявлено, что они привлекают международный интерес. Думаю, кристаллизация этого интереса позитивна... Да, начинает страдать закон.... Спасибо... Верно, Доуви скоро выходит на свободу.