Скворцов Валериан. Сингапурский квартет

   - Пожалуйста, прошу вас, разрешите ему принять, мадам Шемякин, говорил застенчиво Вексельштейн протестовавшей маме. - По всей вероятности, это будет полезно и твоему папе, Бэзил... Миссис Шемякин, не так ли?
   Отец продавал кровь китайской лечебнице. В трех кварталах от Китайской улицы, на Конной, обычно пустынной ранним утром, Бэзил трижды в неделю ожидал отца с велорикшей у госпитального барака. Побледневший, осунувшийся отец полулежал в коляске, которую велел везти тихо, и рассказывал что-нибудь забавное о богатых китайцах, покупавших его кровь.
   - Ни один мандарин не согласится расстаться с оперированным аппендиксом. Его кладут в баночку со спиртом, где он и хранится столько, сколько понадобится, пока не придет время положить это сокровище вместе с хозяином в гроб. Бедняк умрет от истощения, но ни за какие блага не станет донором крови. Перед небесным Нефритовым императором благочестивый верующий обязан предстать в полном комплекте. Ну, а мы без предрассудков... Как насчет того, чтобы завернуть в амбулаторию на Малой Сквозной? Там покупают скелеты по завещанию. А? Хотя, наверное, много не дадут. Скелетов и без завещаний в наши дни с избытком...
   - А как же евнухи, папа? Которые при императорском дворе? Куда девается отрезанное у них?
   Отец хмыкнул.
   Наверное, туда же, куда и аппендиксы... Что ты читаешь теперь?
   Бэзил научился читать рано, ещё в три года.
   - "Набат поколения", "Сердце и печень Конфуция и Мэнцзы", "Армия и революция", "Оглянись"... На китайском. У соседской стряпухи остались от покойного мужа.
   - И разбираешь без словаря? Не привираешь?
   - Чунь сказала, что у меня каменный живот.
   - Каменный живот?
   - Ну, да. Она считает, что память у человека в животе. А у меня память хорошая...
   Отец опять хмыкнул. Потом, как всегда, моментально помрачнел.
   - Эх, ты, русский человечек... Тебе бы про Илью Муромца, а ты - печень Конфуция...
   Когда мама укутывала отца в овчинный тулуп на продавленном диванчике, он смешил её, рассказывая, как на приеме состоятельные китаянки заливаются краской и опускают глаза, показывая на фигурке из слоновой кости, где ощущают боли. И быстро засыпал. Лицо его становилось бесцветным.
   - О, Господи, - говорила мама. Она подолгу смотрела в окно на пустынную Модягоу.
   После ночи, когда Бэзил увидел первый в жизни сон, отец исчез на полгода. Мама уволилась из "Маньчжурия дейли ньюс". Вексельштейн приехал на Модягоу на мотоцикле, в клетчатых галифе, в жестких крагах на икрах и руках. Уговаривал остаться в редакции, говорил, что и ему противно публиковать ерунду, да что делать... Мама сказала, что пока перебьется.
   Отряд русских наемников, в котором Николай Шемякин считался фельдшером, в ходе бестолкового боя попал в окружение близ Ичена в провинции Хубэй, был рассеян и затем частью уничтожен, частью пленен. Продев проволоку под ключицу командиру отряда поручику Неелову, а остальных нанизав на неё ушными раковинами, солдаты погнали русских наемников, подкалывая штыками, на север, на продажу. В четвертую ночь, сползшись на мокрой глине в кружок, голова к голове, каждый отгрыз соседу ухо. Разоружили конвой, захватили три автомобиля и на них умчались "к своим" в сторону Ухани. За автомобили, захваченные документы и лихой рейд получили от китайского хозяина полуторную плату, которая вместе с содержимым казначейского ящика, взятого вместе с документами и скрытого от хозяина, обеспечила каждому безбедное существование года на три.
   - Меня спасли ты и твоя мама, - сказал отец Бэзилу. - Вы ждали, вот я и вырвался...
   Потом начался долгий путь по Азии, завершившийся для отца в Маниле, на Филиппинах. Он покончил жизнь самоубийством. Мама умерла в чужой для неё России, куда Бэзил привез её в девяносто втором. Она вспоминалась теперь всегда одной и той же - такой, какой была в Харбине: юной, возле виадука и ресторана "Модерн" на Китайской улице, в шелковом платье, белой панаме, с лодыжками, обвитыми тонкими ремешками туфелек. Остальное куда-то ушло, вытеснилось...
   Все это было прошлой, теперь далекой осенью - и Голицыно, и обманувшая ожидания московская случайная дама, и Шлайн с пачкой долларов, и воспоминания... В Бангкок он вернулся в октябре прошлого года вместо ноября по плану...
   Повесив на место трубку телефона-автомата на выходе из зала прилета в сингапурском аэропорту Чанги, Бэзил Шемякин помедлил, выжидая, пока "тойота" представительства московского холдинга с финансистом Севастьяновым на заднем сиденье выберется из пробки перед выездным шлагбаумом аэропортовской стоянки. Ефим Шлайн не очень-то ловко наводил тень на плетень в Голицыно, скрывая имя своего героя...
   Севастьянов. Так прозывался теперь шлайновский самурай из самоучек, беглец-везунчик, борец за прогресс в международных расчетах и авантюрье Войнов.
   Зачем вот только тертый Шлайн затевал эту дешевую игру на рассвете в Голицыно?
   "Тойота" представительства скрылась из вида. Шемякин поднял руку, подзывая такси.
   3
   С плаката авиакомпании "Галф эйр" над конторкой араба-приемщика в гостинице "Стрэнд" улыбалась белозубым ртом и огромными зелеными глазищами стюардесса в голубой чалме и желтом бурнусе. Недорогое место давно обжили постояльцы, прибывающие в Сингапур с Юга или Востока. Пока шло оформление, портье с оторванным и пришпиленным булавкой к плечу аксельбантом не без умысла караулил чемодан Бэзила - рассчитывал на чаевые.
   Из огромного окна номера на четвертом этаже открывался вид на цементный двор, заставленный велосипедами и мопедами. Внизу громоздились пластмассовые ящики из-под бутылок. Мыльный ручеек бежал вдоль тронутой плесенью стены, сквозь цоколь которой пробился хилый кустик какого-то растения. Его орошали брызги из сливного патрубка кондиционера, укрепленного на ржавом кронштейне.
   Пейзаж, конечно, не вдохновлял, но более веселый - в гостинице на берегу залива и с видом на закат и восход - обошелся бы на сотню дороже, а трогать выданную Шлайном пачку ради подобных пустяков не стоило. Бэзил вообще не был уверен, что в это появление в Сингапуре ему придется заниматься Севастьяновым
   Он снял трубку и вызвал оператора.
   - К услугам, сэр...
   - Мне нужна Москва. Телефон в Москве...
   Без ответа его перебросили к телефонисту на центральной станции Сингапура, который скороговоркой выпалил:
   - Оплата здесь, в Сингапуре? Ваш номер?
   - Это Шемякин, - сказал Бэзил дежурной в газете, когда его соединили. Где-то очень далеко, за Гималаями, морями, пустынями и географическими зонами, почти возле больницы, в которой лечили Наташу, голос отрикошетил и вернулся.
   - Кто это? - донеслось следом.
   Наверное, вопрос дежурной тоже отрикошетил, потому что она крикнула снова:
   - Да кто это? Шемякин? Вы? Алло! Сингапур!
   - Я... Вызовите меня сразу после того, как мы сейчас разъединимся... Гостиница "Стрэнд", номер телефона... комната четыреста четыре.
   Он повесил трубку. Телефон опять зазвонил.
   - Две минуты, сэр, - сказал оператор.
   - Меня сейчас вызовут из Москвы. Не прозевайте, пожалуйста. Это из газеты.
   - Разумеется, сэр.
   Кто вызывал, тот и платил. Бэзил соединил свой ноутбук с телефонным аппаратом и отправился под душ. Через минуту пришлось бежать, заворачиваясь в полотенце, к надрывавшемуся телефону.
   - Стартуйте, - сказал Бэзил Москве. - Я посылаю факс с моего компьютера...
   Он вызвал на экран файл, текст которого уходил в редакцию:
   "Сингапурская биржа "Симэкс", где ежедневный объем сделок колеблется от 9 до 14,5 миллиардов долларов, с сегодняшнего дня оснащена системой автоматической синхронизации с Чикагской и Токийской биржами. Другими словами, сфера деятельности межнациональных корпораций в Юго-Восточной Азии теперь подкреплена "интернетовским каркасом". Таким образом, создана чуткая информационная система, подобная нервной системе человека, которая в непрерывном режиме реагирует на рыночную конъюнктуру. Символично, что первый сигнал, ушедший по новой информационной линии, был довольно тревожным. Звучал он так: "Свирепое нападение доллара на азиатские валюты". По старой биржевой традиции о вводе новой системы оповестили ударом в допотопный колокол. Возможно, что одновременно это было звоном и по надеждам тех, кто полагал, что ведущие центры финансового разбоя ещё не скоро доберутся до здешних мест...
   Но все же "свирепое нападение" доллара, по крайней мере на сегодня, оказалось отбитым. Более того, судя по электронным табло в операционном зале "Симэкса", японская иена по-прежнему торжествует..."
   Шеф информационного отдела, просмотрев заметку о бирже, сморщится: какие ещё электронные координации между биржами да торжество иены над долларом, когда собственная банковская система вроде рахитика?
   Информацию о синхронной работе бирж подтвердила Барбара Чунг, когда Шемякин позвонил ей из аэропорта Чанги и сказал, что прилетел. "А у нас новость", - сообщила она. И рассказала, какая. Часом раньше, в самолете, Севастьянов выписав столбец цифр из финансового приложения к газете "Стрейтс таймс", принесенной стюардессой, вывел цифру ежегодного объема сделок и показал её Шемякину.
   Кажется, Шлайн рассчитал правильно. Севастьянова подгонять не нужно.
   - Я, знаете ли, почти не читаю финансовые приложения и соответствующие разделы в газетах, - признался Шемякин.
   - Вот и напрасно, - сказал Севастьянов. - Главные новости как раз там.
   Пока такси мчалось из аэропорта в город, Шемякин и набросал свою заметку.
   С Барбарой Чунг Шемякин попал за один столик в переполненном зале клуба иностранных корреспондентов в бангкокской гостинице "Дусит Тхани". Это было вскоре после его возвращения из отпуска. Гигантский застекленный гриб над гостиницей - полыхающий огнями двадцать второй клубный этаж зависал над тремя транспортными уровнями проспекта короля Рамы Четвертого подобно неопознанному летающему объекту.
   Пять старичков, четыре азиата и фаранг, то есть европеец, развалились в креслах за столом президиума. Между микрофонами стояли стаканы с пивом, отливавшие янтарем. Азиатские "божьи одуванчики" с пергаментными, слоновой кости лицами и англичанин с красной бородатой физиономией вспоминали бои с японцами, которые они вели в джунглях в сороковые годы. Названия холмов, на которых эти старички, тогда молодые парни, сидели в обороне, названия речушек, в которых они тонули, имена парашютистов, которые выбрасывались с самолетов, прилетавших из Дели, экзотические марки оружия более чем полувековой давности назывались легко и привычно.
   - Если спросить имена их собственных внуков и правнуков, наверное, не вспомнят, а стародавняя ерунда засела в головах, будто вколоченная, сказала соседка Бэзила. Она с явной досадой сунула в сумочку крохотный магнитофон.
   Старички бодро тарахтели на английском, материал шел густой, очерк о ветеранах мог получиться ошарашивающий. На полях блокнота Бэзил набросал три вопроса самому древнему, к которому он намеревался особо присохнуть в перерыве. Поэтому он слегка поморщился на реплику соседки, давая понять, что ему не до нее. Играющих в журналистику бездельниц хватало даже в клубе корреспондентов. Однако Бэзил нечаянно смахнул локтем со скатерти зажигалку соседки - за крохотным столиком ютились-то впятером - поэтому пришлось нашаривать вещицу на ковре под ногами, улыбаться, бормотать извинения...
   - Я Бэзил Шемякин, - назвал он себя.
   - А я Барбара Чунг...
   Теперь жалеть о неловкости не приходилось. Это имя появлялось в сингапурской "Стрейтс таймс" под финансовыми колонками и экономическими обозрениями, всегда информативными и свежими. Женщина, которая их писала, одела в тот вечер красный жакет с позолоченными литыми пуговицами и буфами на плечах. Длинные волосы, отдающие рыжиной, она зачесала на затылок, обнажив уши с крупными серьгами - сероватые камни в золотых треугольных рамках. Такой же камень был в перстне на пальце. Выпуклый лоб, коротковатый нос и несколько увеличенный разрез глаз - видимо, после косметической операции - выдавали китаянку. Манера смотреть - вперед и вниз, изредка бросаемый, как бы ненароком, скользящий взгляд, в котором не было ни хитрости, ни враждебности, а только врожденная вежливость, подтверждали догадку.
   Она протянула руку.
   - Господин... господин...
   Ладони так привычно легли одна в другую, что удивились оба.
   - Шемякин. Бэзил Шемякин, - сказал он и принялся искать в кармашке кожаного переплета записной книжки визитную карточку.
   - Вы, что же, ирландец? Независимый? Или ваша газета столь далеко, что я даже не слышала такого имени?
   - Нет, мисс... Я правильно говорю?
   - Вы правильно говорите.
   - Да, мисс Чунг... То есть, нет, в том смысле, что я не ирландец. Я пишу на языке, на котором вы просто не умеете читать. А потому и газеты, для которой я работаю, определенно не знаете.
   Барбара всмотрелась в визитную карточку.
   - Вау! Да вы, наверное, мафиози!
   - Должно быть, - сказал он. - А вы, стало быть, знаток содержимого чужих кошельков и закадычный друг многих крутых людей в этом районе Азии, верно?
   - Зовите меня просто Барбарой, Бэзил.
   Предложение означало переход на "ты", хотя английский язык не располагает средствами для такого перехода.
   - Спасибо, конечно...
   Перед ней ничего не стояло, но Бэзил не рискнул предложить что-нибудь, хотя официант вертелся рядом. "Профи" в клубе не угощали друг друга, каждый пил и ел на свои, а если кому случалось поставить коллеге бочкового или баночного, в ответ непременно следовало то же самое. Неписаное правило соблюдалось строго.
   - Давно в этом городе, Бэзил?
   Он попытался прикинуть, сколько ей лет, и решил, что около тридцати пяти. Но с китаянками или полукровками в этом отношении легко ошибиться.
   - Да как считать... Первый раз в пятидесятых, потом еще... и так до сих пор.
   - И на последующие годы, пока краденные у Запада и собственного населения миллионы не окажутся благополучно отмытыми на офшорных счетах где-нибудь в этой благословенной стране или поблизости, - сказал сидевший с ними рядом Гари Шпиндлер из "Бизнес уик" и по совместительству "Файнэншл таймс" - казначей клуба и ходячий компьютер. Гари походил на Мефистофеля в период полового возмужания. Он тщательно выбривал скулы, а бороденку корнал так, что она походила на жало копья. Тяжелый нос нависал над ярко-красными мокрыми губами, кривившимися от чувства умственного и всяких прочих превосходств, постоянно владевшего Шпиндлером. Это чувство в особенности овладевало Гари, когда ему доводилось встречаться с Шемякиным. Он, как правило, вообще не разговаривал с русскими по причине их врожденной тяги к погромам и казнокрадству.
   - Ты опоздал, Гари, - сказала Барбара. - Еще до того, как ты к нам подсел, я попросила Бэзила, принимая во внимание реноме страны, откуда его прислали, коррумпировать меня каким-нибудь особо извращенным образом. Например, купить мне чашку кофе. Я чувствую, что он хочет предложить эту взятку, и не в силах противиться... Русский уже втерся в ко мне доверие. Его происки чудовищны по напору! Ты должен меня спасти, благородный Гари!
   - Ты пала, Барбара?
   - Ну, не настолько низко, как ты, Гари, в последней статье, где пересказываешь мои финансовые анекдоты...
   Лена Кампф и Пит Вонг из "Бангкок пост", сидевшие за тем же столом, развернулись к ним спинами. Пустые разговоры мешали слушать.
   Гари подмигнул и скривил толстые губы.
   - Думаешь, Бэзил, поступит ловчее, вытянув из тебя потрясающие сведения о безуспешной борьбе с азиатской коррупцией?
   - Пожалуйста, два кофе, - сказал Бэзил официанту, который с интересом наблюдал, как Шпиндлер цепляется к русскому. Кажется, официанта звали Супичай.
   - Передвинься, пожалуйста, на другой край стола, - сказала Барбара.
   Бэзил не понял.
   - Чтобы сидеть напротив, а не сбоку. У меня шея затекла всякий раз поворачиваться в твою сторону...
   Гари фыркнул и сдвинулся со стулом к Кампф и Вонгу.
   Насчет её глаз Бэзил, конечно, ошибся. Не делала она операции. Просто кто-то из родителей был европейцем, а кто-то из Китая. Барбара пила кофе без молока и сахара, то есть родилась, скорее всего, не в Бангкоке. Да и работала на сингапурскую газету. Как она оказалась в Бангкоке? Проездом?
   - Я бы задала сто вопросов, - сказала Барбара, допив кофе.
   Странное чувство, возникшее после рукопожатия, не оставляло её.
   - Я бы тоже... Я представляю собой полного профана в области финансовой журналистики. Это действительно интересно?
   - Людям всегда интересно знать все о чужих деньгах... Я вот что подумала, Бэзил... Не слышал ли ты китайскую мудрость о том, почему люди не верят друг другу?
   Он ответил по-китайски:
   - По двум причинам. Потому что не знают друг друга и потому что знают...
   - Гляди-ка, да ты говоришь на мандарине! Неужели в Москве учат?
   Мандарином назывался пекинский, официальный диалект.
   - Говорить начал в Китае... в материковом Китае. Еще во время войны...
   - Вьетнамской? - спросила она.
   Бэзил рассмеялся, осознав разницу в возрасте.
   - Да нет, во время второй мировой, о которой старички нам сейчас рассказывают. Родители жили в эмиграции. В России я оказался недавно...
   Гари Шпиндлер наблюдал за ними от стойки, куда он переместился с Леной Кампф. Лучше было бы свернуть разговор. И не только из-за Шпиндлера. Бэзил чувствовал, как Барбара Чунг, что называется, стремительно идет на сближение, от которого в будущем проку не будет, а вот неприятности появятся определенно. Чтобы перехватить инициативу в расспросах, он сказал:
   - Финансовая журналистика - должно быть, невероятно сложная материя...
   - Для посвященных финансовые новости на двадцатой полосе представляют собой куда большую сенсацию, чем вопли на первой полосе о смене кабинета... Сун Цзю, китайский стратег, говорил, что государя, генерала или политика отличает от простолюдина только одно - предвидение. Но предвидение возможно лишь при исчерпывающей информации. Экономнее оплачивать сто дорогих лазутчиков, чем содержать большую армию и вести даже самую короткую войну... Мне хорошо платят голубые деньги.
   - Голубые деньги?
   - Добротные, старинные, самые большие, какие бывают... Которые не мечутся, хватая проценты здесь, проценты там, опять здесь и потом снова там... Деньги, как и люди, бывают аристократами или выскочками. Ты должен бы это знать!
   - Я пишу в ином ключе, да и о другом... В России вообще пишут иначе... Можно было бы, конечно, перевести для тебя кое-что, ради твоего интереса...
   - Ох, любопытно... Но я завтра улетаю домой...
   - Домой?
   - В Сингапур... Твоя газета может послать тебя к нам?
   - Может... Через несколько недель мне предстоит полет в Джакарту, по пути туда остановлюсь на день в Сингапуре, да и на обратном пути тоже. Ничего, если я позвоню?
   Все-таки его дернуло за язык. А Барбара сразу откликнулась:
   - Даже очень неплохо, коллега.
   Она опять протянула руку.
   Странное ощущение от рукопожатия снова удивило обоих.
   Спускаясь по крутой лестнице из клуба к лифту, Бэзил ощущал неясную тревогу из-за завязавшегося знакомства.
   В переполненном лифте Гари подмигнул ему.
   Бэзил сделал вид, что не заметил.
   Во внутреннем дворе гостиницы "Стрэнд" протяжно и сильно громыхнуло железо. Бэзил прислонился лбом к стеклу, нагретому снаружи жарой.
   Двое электриков в оранжевых комбинезонах, чинившие кондиционер, уронили его крышку и теперь виновато улыбались, заглядывая вниз. Выбежавшие из кухни официанты в салатовых кителях с черными погонами что-то кричали и весело смеялись, задрав головы кверху.
   До встречи с Барбарой оставалось сорок минут, и Шемякин вполне успевал закусить.
   4
   Джеффри Пиватски доставляло садистское удовольствие заказывать в самолетах шампанское. Садизм, правда, был обращен в прошлое, и внутреннее злобствование Джеффри вовсе не относилось к милым индускам в золотистых сари компании "Эйр Индиа".
   Полет оставался его любимой стихией, небеса в иллюминаторе, что бы не приходилось видеть - звезды или сине-голубую пустыню стратосферы, возвращали Джеффри в молодые годы. Во время тренировочных полетов у него появлялось необъяснимое желание выпить шампанского в кабине бомбардировщика. И теперь, потягивая искрящееся пойло, он закрывал глаза, представлял приборную панель, свою уродливую перчатку на рычаге управления боевым самолетом и злорадствовал, что провел командира, пронеся бутылку в кабину. Неясным оставалось, как пить вино в шлемофоне...
   Странный комплекс. Странная жизнь, которую он ведет далеко от дома, разучившись скучать по родным местам. Неужели он умрет на Востоке и смерть сделает эту странную жизнь его судьбой? Азия... Земля крайностей. Здесь царит взаимная всепоглощающая ненависть. Здесь животные уничтожают животных, люди - людей, но и животных тоже. Здесь насилие - повседневность, а твоя собственная жизнь не иссякает и ты пьянеешь от этой необыкновенной живучести на земле Азии. На земле, которая разжигает чувственность и которую наивно, только по неведению, считают колыбелью мудрости. Какой мудрости? Растеряв собственные нравственные ориентиры, проникаешься местной этикой, если это этика, и делаешься ловким и терпеливым, пропитываешься буддистским всепрощением-равнодушием к злу. Не сознаваясь себе, веришь, будто душа уходит бродить сама по себе, пока тело растлевают хрупкие куклы, чья покорная ловкость разжигает кровь так, как никакие красавицы в мире. Верно, Джеффри, старина?
   Он прикончил бутылку "Дон Периньон" и, как называл такие состояния, совсем спустил мозги с поводка. В наушниках звучал Мендельсон. Музыку прервал пилот, сообщивший, что до Сингапура осталось три часа с минутами.
   "Все-таки плохо, что я излишне скрытен, - подумал Джеффри, засыпая, и почти не разговариваю на личные темы с друзьями... Да, но у меня, слава Богу, нет друзей!"
   Ему приснился дом, который он снимал во Вьентьяне, находясь по службе в Лаосе. С дощатого балкона он наблюдает, как над городом собирается гроза. Пальмы вдоль улицы Самсентаи сделались выше. Острее пахнет красноземом. Гуще становится гул гонга в соседней пагоде... Крупные капли стучат по крыше. Ливень обрушивается такой силы, что кажется бутафорским. Мостки через кювет сорваны потоком, и они плывут среди лотосов и водяной повилики. Рикша, бросив коляску, влез по горло в канаву и ловит бог знает что в дождевой воде...
   Джеффри пробудился от аплодисментов пассажиров, довольных пушистой посадкой. Самолет катил в сторону серой громадины аэропорта Чанги.
   Полусонный, разбитый тремя сутками пути, простуженный белградскими сквозняками, Джеффри вяло потащился из "боинга". Перешагнув через порог трапа-гармошки, он почувствовал, что его мягко придержали за рукав.
   - Господин Пиватски? - хрипловато спросил человек с косящими глазами, перехватить взгляд которых казалось невозможным. Чуть набекрень на нем сидела фуражка таможенника.
   - В чем дело?
   - Просили передать.
   Подпираемый пассажирами, Джеффри на ходу прочитал записку:
   "Джефф, привет от старины Нугана. Жду в ресторане на третьем этаже. Справься у старшего официанта".
   Вздохнув, Пиватски направился к телефону-автомату. Набрал на кнопочном аппарате номер Клео Сурапато.
   - Где тебя черти носят, Джефф?! - заорал хозяин, распознав голос.
   - Что за спешка, Клео? Не вопи, я вполне слышу...
   - Они напали, Джефф! В твое отсутствие!
   - Кто - они?
   - "Бамбуковый сад"... Они нащупали слабое место. Травник, про которого я мог бы подумать что угодно, только не такое... Его помощник или как он там у них называется... Этот помощник разговаривает от имени банды. И не называет, сколько они хотят. То есть, это война на уничтожение!
   - Бруно знает?
   - Бруно знает. Минувшей ночью мы виделись по этому поводу... Он уверен в своих ребятах из "Деловых советов и защиты". Советует ждать. Ждать, когда дорога каждая минута! Джефф! Ты слышишь меня, Джефф?!
   - Я слышу, Клео.
   - Джефф! Я плачу тебе немалые деньги. Я не привык попадать под удар неизвестно от кого!
   - Сун Юй знает?
   - Сун всегда знает все, что касается моих дел... Но, видишь ли, возраст есть возраст. Она немедленно умчалась с сыном сам знаешь в какое место.
   - Твой отец почтенный Лин Цзяо остается дома?
   - Отец дома. Не тебе объяснять, что в заложники берут детей или жен...
   - Жен очень редко, Клео... Никуда не выходи. Пусть ребята из "Деловых советов" сидят в прихожей... Думаю, я быстро справлюсь с твоей проблемой. Жди от меня звонка. Хорошо?
   Записку Нугана и самого "старину Нугана", который ждал Джеффри в ресторане, видимо, послал Господь.
   В 1976 году Джеффри как ветеран ВВС получил приглашение работать экспертом при расследовании дела сержанта Лесли Аткинса, обвинявшегося в организации перевозок героина из Бангкока в США самолетами военно-транспортной авиации. Лесли был негром, и его "сеть" состояла из таких же. Всего шестеро. Каждый получил двадцать пять лет военной тюрьмы, хотя триста миллионов долларов, которые они положили перед этим в свои карманы, так и не были найдены. В обязанности Джеффри входило консультировать Нугана, полностью - Нугана Ханга, в те времена старшего сотрудника ЦРУ в Бангкоке, работавшего непосредственно под командой Роберта Иенсена, резидента управления, чьей зоной была граница между Лаосом и Камбоджей. Джеффри профессионально разобрал технологию воздушной транспортировки, используемой мафией; высокое качество его доклада произвело на Ханга должное впечатление, и он свел Пиватски с Иенсеном.
   Роберт Иенсен, если чем и выделялся, то полнейшей безликостью.