Страница:
с
официальной юстицией в 90-е годы оказалась правомерность квалификации
некоторых предпринимательских действий, как хищения и взятки, а не как,
гражданские правонарушения или предпринимательский риск.
Во все времена и во всех странах предпринимательство и торговля
наталкивались на презрение и недоброжелательство властей и интеллектуалов.
Или, как сказал Э. Хоффер: "Враждебность по отношению к торговцам, особенно
со стороны грамотеев, стара как мир."(процитировано по книге Ф.А. Хайека
"Пагубная самонадеянность", изд. "Новости",1992 г.")
"Собственность - это кража" или "Нет такого преступления, которое бы не
совершил Капитал в погоне за прибылью" - это лишь пара печально известных
летучих изречений, использованных Марксом. Цепь таких сентенций можно
тянуть
через тысячелетия рыночной цивилизации, на базе которой и возникли
государства, а в них - относительно просвещенная бюрократия и
социалистически настроенная интеллигенция. Такая поистине "вечная"
оппозиция
рынку, частной собственности и экономической свободе человека на деле
возрождает первобытнообщинные инстинкты. Ее существование публично
признавалось нечасто, потому что каждый из бесстрашных мыслителей был
обречен на отторжение средой коллег. И нет никаких признаков, что оппозиция
экономической свободе когда-либо сдастся и что споры рыночников и
социалистов, осужденных хозяйственников и правоохранителей прекратятся в
обозримом будущем.
Преодоление сомнений, возникших в ходе чтения книги Ф.А. Хайека,
апостола экономической свободы
А могут ли суды присяжных претендовать на роль арбитров именно в спорах
об экономических преступлениях и экономических свободах? Не будут ли
вердикты наших граждан определяться пережитками общинной групповой морали,
а
не нравственностью и правилами развитой рыночной цивилизации?
Может, более точным выражением последних служат как раз формальное
право и письменный закон? Эти сомнения возникли после ознакомления с
изложенной в упомянутой книге Ф.А. Хайека концепцией эволюционного роста
мировой цивилизации.
Он утверждает: в мировой истории выживали и расширялись именно те
человеческие общности, которые в своем поведении руководствовались не
только
инстинктами и привычками семейной или племенной пользы и взаимопомощи, но
эволюционно усвоенными ими традициями общей, всемирной морали, т.е.
правилами честного благожелательного поведения со всеми людьми без изъятий.
Это позволяло налаживать договорные отношения, торговый обмен,
взаимовыгодное сотрудничество со всеми людьми ойкумены, тем самым
многократно увеличивая их силы, "расширяя зону порядка и разделенного в ней
труда", превращая разные народы во взаимосвязанное человечество.
Пользу от традиций торговой чести нельзя сразу увидеть и как-то
рационально обосновать. На поверхностный взгляд, моральные обязательства по
отношению к чужакам только накладывают на их приверженцев дополнительные
ограничения их возможностей (не обмани чужого, не возьми чужого и т.д. и
т.п.). Но на деле, за пределами понимания любого из членов этой общности,
именно эти моральные традиции позволяли налаживать международное
сотрудничество, удесятеряя возможности пропитания и выживания за счет выгод
разделения труда и обмена товарами.
Хайек не устает повторять: именно прочность и однозначность моральных
ограничений, которые прикипели в ходе естественного отбора к цивилизованным
народам, обеспечивают им устойчивость экономических свобод и процветания.
Как говорится, такова их диалектическая связь.
Но из слов Хайека можно сделать и такое заключение: именно у
цивилизованных народов строго преследуются нарушения деловой морали и тем
более уголовные преступления в сфере экономики. И если вдруг присяжные
высказываются за оправдание таких нарушений, то возникает законное
подозрение: "А может, сами присяжные и представляемый ими народ еще не
доросли до соблюдения всеобщего закона? Может, они выносят оправдательные
вердикты в экономике под влиянием своих общинных (племенных)
предрассудков?"
Я признаю законность таких подозрений, допускаю, что они могут
оказаться справедливыми и потому в ходе анализа суждений присяжных такую
возможность надо проверять. Однако принять такое сомнение как причину для
тотального отказа от суда присяжных в качестве высшего арбитра в делах об
экономических и иных преступлениях не могу и вот почему.
Во-первых. Хайек не случайно пишет о следовании незыблемой моральной
традиции, закрепленной веками эволюционного отбора, как несравненно более
прочном основании, чем исполнение письменного закона, легко изменяемого,
зависимого от произвола государственной власти, да просто от авторской воли
конкретного законодателя, как бы ни был он "мудр". Конечно, в большинстве
случаев, когда письменный закон отражает моральные устои народа, его
"формулы для всех" наиболее совершенны и точны в сравнении с любыми
суждениями присяжных. Но что касается решений по конкретным делам, то
совесть присяжных - более точный выразитель той самой стержневой моральной
традиции, о которой говорит Хайек.
Во-вторых. Конечно, если присяжными станут члены доныне сохранившихся
охотничьих племен или иных подобных общностей, они могут оказаться под
влиянием своих групповых инстинктов, принимая их за голос совести, но в
наших городах таких присяжных уже не найти. Россия - не племенной союз, она
имеет давнюю культурную и религиозную историю, является частью
цивилизованного мира. Приравнивать наших соотечественников по степени
развития всеобщих моральных традиций к охотничьим племенам Африки или Южной
Америки нет оснований. Хотя, с другой стороны, по некоторым аспектам наши
традиции еще не имеют той степени прочности и всеобщности, как у
западноевропейских народов, что во многом определяет и наши
социалистические
привязанности и наши трудности.
Впрочем, аналогичные проблемы с присяжными возникают и на Западе.
Вспомним, к примеру, уже упоминавшийся суд над черным актером Симпсоном в
США, которого предвзято оправдало черное большинство жюри присяжных. В этом
случае присяжные, конечно, поддались "голосу крови" (кожи), диктующему
прежде всего оправдание "своего" против "чужого". Но, как уже говорилось,
этот печальный прецедент означает только необходимость совершенствования
процедуры отбора присяжных, а не отказ от их суда. При правильном
формировании жюри присяжных в него включаются совершенно разные люди,
принадлежащие к различным слоям и группам. В суде они следуют не своим
семейным и групповым инстинктам, а именно голосу совести, той самой
спонтанно возникшей моральной традиции, о которой говорит Хайек.
В-третьих. Что касается большого количества оправдательных вердиктов,
которые вынесли наши общественные и исследовательские суды присяжных по
делам официально осужденных хозяйственников, то этот факт подтверждает лишь
одно: существовавший в то время письменный уголовный закон противоречил
моральной традиции народа, квалифицируя частное предпринимательство как
хищения и взятки, и был на деле прямым и корыстным исказителем народной
морали - в пользу соцсобственности и тоталитарной власти. Карательный
уголовный закон на деле отражал групповые интересы властных кланов. И
потому
совесть присяжных, следуя давней моральной традиции, закономерно отвергала
его нормы при разборе конкретных уголовных обвинений.
Корыстный обман доверия как ядро предпринимательских
Без сомнения, понятия хищений и взяток связаны с нарушением общемировых
морально-религиозных заповедей. Первое проистекает от библейского "Не
укради!", второе - от столь же древнего запрета подкупать судей и
чиновников, тем самым склонять слуг государства к предательству своих
обязанностей. Столь же давно оба понятия включаются в уголовные
законодательства разных стран.
Сегодня хищение в его разных формах является коренным понятием целого
раздела Уголовного кодекса РФ о преступлениях в экономике, а взятка -
основным понятием другого его раздела о должностных преступлениях. Как в
обычной жизни предпринимательская деятельность тесно связана с жизнью
государственного аппарата, который должен справедливо ее судить и
регулировать, так и экономические преступления во многом переплетены с
преступлениями должностными и способны друг друга усиливать.
Взаимосвязь роста хищений-взяток и гипертрофии властных органов
К сожалению, распространенным заблуждением является мнение о том, что
чем "сильнее и страшнее" будут правовые органы и их репрессии, тем
преступлений будет меньше. Совсем напротив. Снижение роли общественного
мнения приводит к ослаблению общества и раковому перерождению его органов в
сторону смычки с преступностью. Исторический опыт показывает, что болезнь
гипертрофии формального права и государства почти неизбежна в тех странах,
где у граждан и общества нет своих независимых от государства систем
сопротивления всевластию госорганов, а именно - частной собственности,
свободной прессы, авторитетных неправительственных организаций.
К обязанностям последних как раз и относится внимательное отслеживание
всех общественно неоправданных и опасных поползновений госорганов к
разрастанию сферы уголовных репрессий, что ведет к перерождению в
тоталитаризм и прямую уголовщину.
Опыт последних лет показал: государственные юристы проявляют неизбывную
склонность к расширенному толкованию человеческих проступков именно в
качестве уголовно наказуемых хищений и взяток. Сознательно или
бессознательно, но в этой тенденции проявляется воля государства и его
деятелей к увеличению своей власти над людьми.
А теперь обратимся к пониманию хищения в действующем Уголовном кодексе
РФ: "Совершенное с корыстной целью противоправное безвозмездное изъятие и
(или) обращение чужого имущества в пользу виновного или других лиц,
причинившее ущерб собственнику или иному владельцу этого
имущества."(примечание 1 к ст.158 УК РФ).
Таким образом существующий закон считает уголовным преступлением, т.е.
хищением, не просто "изъятие или обращение чужого имущества в пользу
виновного или других лиц", но только если оно: а) совершено с корыстной
целью, б) противоправно, в) безвозмездно, г) причинило ущерб собственнику
или иному владельцу этого имущества.
Простое библейское "Не возьми чужого" юристы по необходимости сужают с
помощью четырех дополнительных условий-определений до однозначно преступ-
ного деяния. Если же этого не делать, то легко обмануться и за тяжелое
преступле-ние принять совсем не преступное, а иной раз и общеполезное
присвоение чужого имущества, например:
а) совершенное не для корысти, а с целью спасения
чьей-то жизни,
б) совершенное по решению суда или по иному праву,
в) совершенное в обмен на иное имущество или услуги,
т.е. в процессе обычных торговых отношений,
г) совершенное без причинения реального ущерба
собственнику, т.е. выброшенного или безнадежно утерян
ного им имущества.
И тем не менее, несмотря на столь детальное вычленение законом хищений
из всей массы возможных присвоений чужого имущества, мы знаем, как часто
правоприменительные органы подводили и подводят под хищения то шабашные
заработки, то доход от реализации левой работы, то посреднический процент
или частную прибыль. Глубокий инстинкт толкает следователей к
расширительному толкованию преступлений и может потому в спорах с ними
следует опираться на вердикты независимых присяжных, в т.ч. и в
исследовательских процессах.
Уголовный кодекс РФ различает 5 видов хищений по способам совершения:
ст.158 - кража, т.е. тайное хищение,
ст.159 - мошенничество, хищение путем обмана или зло
употребления доверием,
ст.160 - присвоение или растрата вверенного имущества,
ст.161 - грабеж, т.е. открытое хищение,
ст.162 - разбой, т.е. хищение с применением опасного для
жизни насилия.
К хищениям примыкает ст.163 УК- вымогательство
(близкое к разбою).
В книге мы будем разбирать обвинения лишь в двух видах хищений: в
мошенничестве и в присвоении, потому что именно в таких преступлениях чаще
всего обвиняли наших подзащитных. Общей родовой чертой этих обвинений
является завладение чужим имуществом (получение преступного дохода) путем
обмана доверия, т.е. путем преступления против истины как таковой,
нарушение
еще одной заповеди "Не солги". Что же касается взятки, то в основе этого
преступления лежит также получение незаконного дохода путем обмана доверия
государства.
Тем самым мы приходим к обобщению: преступления, в совершении которых
чаще всего обвиняют предпринимателей и должностных лиц, есть бизнес,
основанный на обмане доверия.
Кажется очевидным, что такой бизнес должен считаться преступным и быть
исключен из сферы экономической свободы. Но нельзя допускать, чтобы такие
обвинения были чрезмерными или несправедливыми, чтобы они угнетали
экономическую свободу добросовестных предпринимателей. Правильно совместить
эти требования, обеспечить честность и свободу в бизнесе может только суд
присяжных.
Глава 1. Дела организаторов финансовых пирамид (время и
"Общепринятое ныне понятие мошенничества сводится к следующему:
получение за счет другого имущественной выгоды посредством обмана.
Римское и позднейшее западноевропейское право лишь постепенно выделило
из общей группы имущественных преступлений особую категорию деяний с
признаком лживости, сокрытия или извращения истины. Противозаконное
обогащение в этих деяниях уходило на второй план, объектом преступления
служило особое право на истину, которая должна лежать в основе гражданских,
имущественных и публичных отношений.
Мошенническая выгода может заключаться в прямом получении имущественных
объектов, передаваемых обманутым, или же в создании такого правоотношения,
по которому виновный получает право на вещь или на имеющие экономическую
ценность действия или услуги. Самый обман при мошенничестве заключается в
ложных уверениях касательно фактов или обстоятельств, относящихся к
настоящему или прошлому времени. Нет наказуемого обмана, если уверения
касаются обстоятельств или фактов в будущем; неисполнение или ненаступление
таких уверений дает основание лишь для уничтожения сделки. Нет обмана и
там,
где приводимые обстоятельства относятся к области невероятного, выходят за
пределы среднего, обыкновенного уровня доверчивости...
Весьма близки к мошенничеству деяния, характеризуемые понятием
злоупотребления доверием. Характерным признаком является здесь нарушение
доверия не в момент заключения той или иной сделки, а впоследствии, когда
доверие уже оказано. В этом случае, хотя нет обмана, но имеется
неисполнение
того, что в силу доверия со стороны потерпевшего виновный должен был
исполнить."
"Энциклопедический словарь" Брокгауза и Ефрона,
С.-Пб., 1897 г., т. ХХ, с.90
Мошенничество или корыстный обман доверия - одно из наиболее частых
обвинений конкретных предпринимателей и типичный довод против свободы
предпринимательства.
Например, кооператоров начала перестройки очень часто обвиняли в
нецелевом использовании госкредитов, когда они, взяв деньги под
строительство фабрики, начинали "наваривать" на них прибыль, например,
перепродажей компьютеров. Их сажали за хищение кредитов путем обмана
доверия. Мы неизменно оправдывали их, утверждая, что хищения тут не может
быть, раз кредиты возвращались. И хотя при этом было ясно, что обман
доверия
все же был, но на это обстоятельство не обращалось внимания (несправедливо,
как потом оказалось). Изменяться же такое безусловно оправдательное
отношение к предпринимателям, не исполняющим своих договорных обязательств,
стало только после нашего знакомства с "обманутыми вкладчиками".
Осенью 1993 года к нам обратились за содействием жители подмосковного
Калининграда (ныне г. Королев), которые вкладывали свои ваучеры в местный
ваучерный фонд "РОСТ" на три месяца под немалый (в 30%) доход. Фонд сначала
аккуратно выполнял свои обязательства, но после 10 месяцев работы объявил
себя банкротом и отказался возвращать последние 8870 ваучеров.
В прессе шли сообщения о банкротствах аналогичных фондов. Общее мнение
людей и печати было единодушным: речь идет не о добросовестных
банкротствах,
а о мошеннических аферах. С тех пор и известен термин: "обманутые
вкладчики"
взамен "обманувшиеся" или "пострадавшие".
Обманутые люди требовали от властей решительных действий: арестовать
руководителей фонда и принудить их вернуть взятые "на хранение" ваучеры.
Местная прокуратура вначале пошла навстречу "голосу масс" и возбудила
уголовное дело по факту мошенничества. Но реальное расследование зашло в
дурную круговерть допросов всех обманутых (их было свыше 6 тысяч) о том,
как
они получали расписки за свои ваучеры, но не получили их самих. А через
некоторое время "ваучерное дело" было закрыто прокуратурой из-за
отсутствия,
мол, в действиях организаторов фонда умысла на совершение мошеннических
действий.
Редкий случай в работе нашего Общества, но вместо защиты от уголовных
обвинений молодых организаторов фонда, в данном деле именно наша
организация
упорно настаивала на возобновлении обвинения их в мошенничестве, потому что
пострадавшими оказались не государство, а частные вкладчики, которых можно
считать мельчайшими предпринимателями. Областная прокуратура долго
увиливала
от прямого ответа, но все же подтвердила местное решение о прекращении
дела.
Генпрокуратура РФ по нашей жалобе дело вновь возбудила, долго тянула, а
потом замолчала навсегда... Шла весна 1994 года, подмосковный губернатор
принял решение всем обманутым вручить новые ваучеры, чем удовлетворил их
основное требование (пусть и за счет государства) и погасил стимулы
продолжения жалоб.
Однако широкий интерес к организаторам аналогичных афер уже не в
ваучерной, а в финансовой сфере (вклады в лопающиеся банки, иные финансовые
кампании типа знаменитой "МММ") не исчез. Масштабы обмана и прочность
иллюзий здесь оказались на порядок выше. Поразительно, но даже годы спустя
после уже объявленного краха (открывшегося обмана) эти аферисты умудрялись
изображать из себя не разорителей, а благодетелей, а обманутые вкладчики не
только оправдывали их и защищали, но даже избирали в российские
законодатели
(как главу "МММ" Мавроди С.П.).
Объяснить феномен столь массовых заблуждений можно не столько ловкостью
организаторов, сколько привычной глухостью к интересам людей наших властей
и
столь же привычным недоверием и даже ненавистью к властям их подданных.
Снова вспомним того же Мавроди. В пору народной паники, от объявленного им
снижения курса ценности своих "мавродиков" в тысячу раз (что фактически
обозначило объявление о присвоении 99,9% отданных людьми ему сбережений)
власти начинают уголовное преследование и сажают Мавроди в тюрьму, но не за
обман вкладчиков, а за неуплату им в казну налогов со своих доходов. Таким
образом, государство официально не замечало обман тысяч, если не миллионов,
людей, но готово было сажать аферистов, если они не делились с ним частью
своей грабительской прибыли, как бы не брали его "в долю".
Понятно, что такая позиция правоприменительных органов вызывала у всех
граждан активное неприятие, а у части их даже сочувствие к организаторам
"пирамид" как к жертвам злых властей.
Даже в нашей правозащитной организации мнения по отношению к
организаторам "финансовых пирамид" резко разошлись. Разногласия привели к
относительной сдержанности общей позиции Общества ЗОХиЭС по проблеме
"пирамид" и стали предметом оживленных споров на двух судах присяжных,
проведенных по упомянутому "ваучерному" делу и еще по одному делу о
"кредитной пирамиде".
Сокращенные (и упорядоченные) стенограммы этих процессов приведены в
трех приложениях к данной главе. Их сравнение позволяет не только уловить
динамику изменений в общественном сознании (между их датами прошло около
двух лет), но и оценить качественные различия между общественным и
исследовательским судом присяжных.
А сейчас мы попытаемся проанализировать итоги этих процессов.На них я
исполнял функции обвинителя. Иную точку зрения имел А.Ф. Владышевский,
ставший защитником организаторов фонда. Так что спор на первом процессе шел
весьма серьезный. Главная его тема: был ли у организаторов фонда заведомый
умысел на обман вкладчиков или они сами обманулись и являются потерпевшими.
(ОСП 28.10.1994 г.)
Доводы обвинителя
Доказательством заведомого умысла руководителей фонда "Рост" М. и С. на
обман доверия вкладчиков является факт использования ими ложного названия
"ваучерный фонд", хотя юридически никакого такого фонда с обязательной
лицензией и иными вызывающими доверие вкладчиков атрибутами не было,
поэтому
последних с самого начала обманывали.
За три месяца до краха, когда курсовая стоимость ваучеров быстро росла,
М. и С. уже не могли не знать, что ни при каких обстоятельствах не смогут
вернуть ваучеры всем владельцам, тем не менее, они принимали новые ваучеры,
продавали их, расплачиваясь с предыдущими вкладчиками, заведомо понимая,
что
последние вкладчики будут обмануты.
Доводы защиты
Договора с вкладчиками фонд заключал на взаимовыгодных условиях и
постоянно их выполнял, всегда возвращал владельцам ваучеры с процентами.
Значит, никакого умысла на присвоение чужих ваучеров у М. и С. не было. Шла
обычная коммерция за счет ваучерных перепродаж.
То, что фонд не был зарегистрирован должным образом, говорит только об
административном правонарушении (так многие поступают), но никак не
доказывает обманные намерения.
Нельзя видеть заведомый обман в факте продолжения сбора ваучеров, когда
операции с ними стали убыточными. Конъюнктура рынка сильно меняется и
вполне
понятно, что М. и С. цеплялись за надежду, что ситуация поменяется в их
пользу, и они смогут не только выполнить все обязательства, но и остаться с
прибылью. Этого не произошло, но и уголовную вину за такие надежды на них
возлагать нельзя.
Вердикт присяжных: "Не виновны" -- 7 голосами против 4.
Какими же доводами при этом руководствовались присяжные?
Пятеро из семи оправдавших согласились с основным доводом защиты:
"Умысел на обман не усматривается, подсудимые хотели сделать, как лучше, но
это не получилось".
Дополнительно этими присяжными высказаны и новые аргументы, звучащие
довольно парадоксально: 1) виновны не подсудимые, а сами вкладчики,
погнавшиеся за большим процентом; 2) виновны не подсудимые, а государство,
затеявшее выдачу бесполезных ваучеров. Подсудимые хоть что-то платили за
ваучеры, а государство всех обмануло.
Конечно, определенная доля истины есть и в этих доводах. Так невольную
вину за потери последних вкладчиков вместе с организаторами несут и те
первые вкладчики, которые успели не только вернуть свой ваучер, но и
получить солидные проценты на них (на самом деле за счет продажи последних
сданных в фонд ваучеров). Без сомнения, весомую долю вины за эти беды несло
и государство в лице чиновников, которые не защищали граждан, а явно
подыгрывали махинаторам. Но делать на этом основании вывод о невиновности
самих М. и С., на мой взгляд, странно.
Только треть присяжных (4 человека) поддержали обвинение.Трое их этой
четверки были местными жителями, так что о деятельности подсудимых имели
гораздо больше информации, чем остальные.
Двое из них обосновали свою позицию прежде всего согласием с
центральным пунктом обвинения: даже если М. и С. начинали свою деятельность
без умысла на обман, то в конце ее они не могли не понимать, что обманут
последних своих клиентов. Это свидетельствует о том, что они более вдумчиво
вникли в ситуацию. Но, тем не менее, они оказались в меньшинстве, что, как
мне кажется, можно объяснить эффектом времени: народ, разочарованный в
советском государстве, еще не успел разочароваться в "новых
предпринимателях
" комсомольского типа. Именно поэтому всем нам пришлось еще долго проходить
через все испытания веры в Мавроди с его Леней Голубковым и им подобных
иллюзионистов. Еще слава Богу, что дело не дошло до гражданской войны
вкладчиков, как в Албании.
Даже не соглашаясь с вердиктом присяжных по данному делу, я должен был
признать его, потому что он выражал понятие о справедливости большинства
граждан в то время.
Из первого процесса по делу о ваучерном фонде мною был сделан
практический вывод. Я стал воздерживаться от обвинений в адрес конкретных
"пирамидостроителей", тем более, что статус нашего Общества действительно
предполагает упор в работе не на обвинения, а на защиту предпринимателей.
Кроме того, стало ясно, что старая трактовка понятия мошенничества в
ст.147 УК РСФСР (редакция до 1994 года), включавшая в себя не только
хищение
имущества путем обмана или злоупотребления доверием, но и любой иной вид
приобретения права на имущество путем обмана ни правоприменителями, ни
присяжными не принималась.
Я и сейчас остаюсь при своем мнении, тем более что оно основывается на
еще дореволюционном толковании мошенничества, как преступления не столько
против собственности, сколько против истины.
Современный же законодатель идет по пути постоянного умножения числа
норм, карающих разные виды конкретных мошеннических преступлений, но тем
самым он неизбежно оставляет возможность для мошенников изобрести новые
обманные способы "отъема денег", криминальность которых еще не
предусмотрена
законом. Поэтому новаторы-мошенники всегда будут оставаться безнаказанными
за счет своего умения находить новые "дыры в законе". В то время как
дореволюционная трактовка мошенничества позволяла судьям и присяжным
официальной юстицией в 90-е годы оказалась правомерность квалификации
некоторых предпринимательских действий, как хищения и взятки, а не как,
гражданские правонарушения или предпринимательский риск.
Во все времена и во всех странах предпринимательство и торговля
наталкивались на презрение и недоброжелательство властей и интеллектуалов.
Или, как сказал Э. Хоффер: "Враждебность по отношению к торговцам, особенно
со стороны грамотеев, стара как мир."(процитировано по книге Ф.А. Хайека
"Пагубная самонадеянность", изд. "Новости",1992 г.")
"Собственность - это кража" или "Нет такого преступления, которое бы не
совершил Капитал в погоне за прибылью" - это лишь пара печально известных
летучих изречений, использованных Марксом. Цепь таких сентенций можно
тянуть
через тысячелетия рыночной цивилизации, на базе которой и возникли
государства, а в них - относительно просвещенная бюрократия и
социалистически настроенная интеллигенция. Такая поистине "вечная"
оппозиция
рынку, частной собственности и экономической свободе человека на деле
возрождает первобытнообщинные инстинкты. Ее существование публично
признавалось нечасто, потому что каждый из бесстрашных мыслителей был
обречен на отторжение средой коллег. И нет никаких признаков, что оппозиция
экономической свободе когда-либо сдастся и что споры рыночников и
социалистов, осужденных хозяйственников и правоохранителей прекратятся в
обозримом будущем.
Преодоление сомнений, возникших в ходе чтения книги Ф.А. Хайека,
апостола экономической свободы
А могут ли суды присяжных претендовать на роль арбитров именно в спорах
об экономических преступлениях и экономических свободах? Не будут ли
вердикты наших граждан определяться пережитками общинной групповой морали,
а
не нравственностью и правилами развитой рыночной цивилизации?
Может, более точным выражением последних служат как раз формальное
право и письменный закон? Эти сомнения возникли после ознакомления с
изложенной в упомянутой книге Ф.А. Хайека концепцией эволюционного роста
мировой цивилизации.
Он утверждает: в мировой истории выживали и расширялись именно те
человеческие общности, которые в своем поведении руководствовались не
только
инстинктами и привычками семейной или племенной пользы и взаимопомощи, но
эволюционно усвоенными ими традициями общей, всемирной морали, т.е.
правилами честного благожелательного поведения со всеми людьми без изъятий.
Это позволяло налаживать договорные отношения, торговый обмен,
взаимовыгодное сотрудничество со всеми людьми ойкумены, тем самым
многократно увеличивая их силы, "расширяя зону порядка и разделенного в ней
труда", превращая разные народы во взаимосвязанное человечество.
Пользу от традиций торговой чести нельзя сразу увидеть и как-то
рационально обосновать. На поверхностный взгляд, моральные обязательства по
отношению к чужакам только накладывают на их приверженцев дополнительные
ограничения их возможностей (не обмани чужого, не возьми чужого и т.д. и
т.п.). Но на деле, за пределами понимания любого из членов этой общности,
именно эти моральные традиции позволяли налаживать международное
сотрудничество, удесятеряя возможности пропитания и выживания за счет выгод
разделения труда и обмена товарами.
Хайек не устает повторять: именно прочность и однозначность моральных
ограничений, которые прикипели в ходе естественного отбора к цивилизованным
народам, обеспечивают им устойчивость экономических свобод и процветания.
Как говорится, такова их диалектическая связь.
Но из слов Хайека можно сделать и такое заключение: именно у
цивилизованных народов строго преследуются нарушения деловой морали и тем
более уголовные преступления в сфере экономики. И если вдруг присяжные
высказываются за оправдание таких нарушений, то возникает законное
подозрение: "А может, сами присяжные и представляемый ими народ еще не
доросли до соблюдения всеобщего закона? Может, они выносят оправдательные
вердикты в экономике под влиянием своих общинных (племенных)
предрассудков?"
Я признаю законность таких подозрений, допускаю, что они могут
оказаться справедливыми и потому в ходе анализа суждений присяжных такую
возможность надо проверять. Однако принять такое сомнение как причину для
тотального отказа от суда присяжных в качестве высшего арбитра в делах об
экономических и иных преступлениях не могу и вот почему.
Во-первых. Хайек не случайно пишет о следовании незыблемой моральной
традиции, закрепленной веками эволюционного отбора, как несравненно более
прочном основании, чем исполнение письменного закона, легко изменяемого,
зависимого от произвола государственной власти, да просто от авторской воли
конкретного законодателя, как бы ни был он "мудр". Конечно, в большинстве
случаев, когда письменный закон отражает моральные устои народа, его
"формулы для всех" наиболее совершенны и точны в сравнении с любыми
суждениями присяжных. Но что касается решений по конкретным делам, то
совесть присяжных - более точный выразитель той самой стержневой моральной
традиции, о которой говорит Хайек.
Во-вторых. Конечно, если присяжными станут члены доныне сохранившихся
охотничьих племен или иных подобных общностей, они могут оказаться под
влиянием своих групповых инстинктов, принимая их за голос совести, но в
наших городах таких присяжных уже не найти. Россия - не племенной союз, она
имеет давнюю культурную и религиозную историю, является частью
цивилизованного мира. Приравнивать наших соотечественников по степени
развития всеобщих моральных традиций к охотничьим племенам Африки или Южной
Америки нет оснований. Хотя, с другой стороны, по некоторым аспектам наши
традиции еще не имеют той степени прочности и всеобщности, как у
западноевропейских народов, что во многом определяет и наши
социалистические
привязанности и наши трудности.
Впрочем, аналогичные проблемы с присяжными возникают и на Западе.
Вспомним, к примеру, уже упоминавшийся суд над черным актером Симпсоном в
США, которого предвзято оправдало черное большинство жюри присяжных. В этом
случае присяжные, конечно, поддались "голосу крови" (кожи), диктующему
прежде всего оправдание "своего" против "чужого". Но, как уже говорилось,
этот печальный прецедент означает только необходимость совершенствования
процедуры отбора присяжных, а не отказ от их суда. При правильном
формировании жюри присяжных в него включаются совершенно разные люди,
принадлежащие к различным слоям и группам. В суде они следуют не своим
семейным и групповым инстинктам, а именно голосу совести, той самой
спонтанно возникшей моральной традиции, о которой говорит Хайек.
В-третьих. Что касается большого количества оправдательных вердиктов,
которые вынесли наши общественные и исследовательские суды присяжных по
делам официально осужденных хозяйственников, то этот факт подтверждает лишь
одно: существовавший в то время письменный уголовный закон противоречил
моральной традиции народа, квалифицируя частное предпринимательство как
хищения и взятки, и был на деле прямым и корыстным исказителем народной
морали - в пользу соцсобственности и тоталитарной власти. Карательный
уголовный закон на деле отражал групповые интересы властных кланов. И
потому
совесть присяжных, следуя давней моральной традиции, закономерно отвергала
его нормы при разборе конкретных уголовных обвинений.
Корыстный обман доверия как ядро предпринимательских
хищений и чиновничьих взяток - главных извращений экономической
свободы
Без сомнения, понятия хищений и взяток связаны с нарушением общемировых
морально-религиозных заповедей. Первое проистекает от библейского "Не
укради!", второе - от столь же древнего запрета подкупать судей и
чиновников, тем самым склонять слуг государства к предательству своих
обязанностей. Столь же давно оба понятия включаются в уголовные
законодательства разных стран.
Сегодня хищение в его разных формах является коренным понятием целого
раздела Уголовного кодекса РФ о преступлениях в экономике, а взятка -
основным понятием другого его раздела о должностных преступлениях. Как в
обычной жизни предпринимательская деятельность тесно связана с жизнью
государственного аппарата, который должен справедливо ее судить и
регулировать, так и экономические преступления во многом переплетены с
преступлениями должностными и способны друг друга усиливать.
Взаимосвязь роста хищений-взяток и гипертрофии властных органов
К сожалению, распространенным заблуждением является мнение о том, что
чем "сильнее и страшнее" будут правовые органы и их репрессии, тем
преступлений будет меньше. Совсем напротив. Снижение роли общественного
мнения приводит к ослаблению общества и раковому перерождению его органов в
сторону смычки с преступностью. Исторический опыт показывает, что болезнь
гипертрофии формального права и государства почти неизбежна в тех странах,
где у граждан и общества нет своих независимых от государства систем
сопротивления всевластию госорганов, а именно - частной собственности,
свободной прессы, авторитетных неправительственных организаций.
К обязанностям последних как раз и относится внимательное отслеживание
всех общественно неоправданных и опасных поползновений госорганов к
разрастанию сферы уголовных репрессий, что ведет к перерождению в
тоталитаризм и прямую уголовщину.
Опыт последних лет показал: государственные юристы проявляют неизбывную
склонность к расширенному толкованию человеческих проступков именно в
качестве уголовно наказуемых хищений и взяток. Сознательно или
бессознательно, но в этой тенденции проявляется воля государства и его
деятелей к увеличению своей власти над людьми.
А теперь обратимся к пониманию хищения в действующем Уголовном кодексе
РФ: "Совершенное с корыстной целью противоправное безвозмездное изъятие и
(или) обращение чужого имущества в пользу виновного или других лиц,
причинившее ущерб собственнику или иному владельцу этого
имущества."(примечание 1 к ст.158 УК РФ).
Таким образом существующий закон считает уголовным преступлением, т.е.
хищением, не просто "изъятие или обращение чужого имущества в пользу
виновного или других лиц", но только если оно: а) совершено с корыстной
целью, б) противоправно, в) безвозмездно, г) причинило ущерб собственнику
или иному владельцу этого имущества.
Простое библейское "Не возьми чужого" юристы по необходимости сужают с
помощью четырех дополнительных условий-определений до однозначно преступ-
ного деяния. Если же этого не делать, то легко обмануться и за тяжелое
преступле-ние принять совсем не преступное, а иной раз и общеполезное
присвоение чужого имущества, например:
а) совершенное не для корысти, а с целью спасения
чьей-то жизни,
б) совершенное по решению суда или по иному праву,
в) совершенное в обмен на иное имущество или услуги,
т.е. в процессе обычных торговых отношений,
г) совершенное без причинения реального ущерба
собственнику, т.е. выброшенного или безнадежно утерян
ного им имущества.
И тем не менее, несмотря на столь детальное вычленение законом хищений
из всей массы возможных присвоений чужого имущества, мы знаем, как часто
правоприменительные органы подводили и подводят под хищения то шабашные
заработки, то доход от реализации левой работы, то посреднический процент
или частную прибыль. Глубокий инстинкт толкает следователей к
расширительному толкованию преступлений и может потому в спорах с ними
следует опираться на вердикты независимых присяжных, в т.ч. и в
исследовательских процессах.
Уголовный кодекс РФ различает 5 видов хищений по способам совершения:
ст.158 - кража, т.е. тайное хищение,
ст.159 - мошенничество, хищение путем обмана или зло
употребления доверием,
ст.160 - присвоение или растрата вверенного имущества,
ст.161 - грабеж, т.е. открытое хищение,
ст.162 - разбой, т.е. хищение с применением опасного для
жизни насилия.
К хищениям примыкает ст.163 УК- вымогательство
(близкое к разбою).
В книге мы будем разбирать обвинения лишь в двух видах хищений: в
мошенничестве и в присвоении, потому что именно в таких преступлениях чаще
всего обвиняли наших подзащитных. Общей родовой чертой этих обвинений
является завладение чужим имуществом (получение преступного дохода) путем
обмана доверия, т.е. путем преступления против истины как таковой,
нарушение
еще одной заповеди "Не солги". Что же касается взятки, то в основе этого
преступления лежит также получение незаконного дохода путем обмана доверия
государства.
Тем самым мы приходим к обобщению: преступления, в совершении которых
чаще всего обвиняют предпринимателей и должностных лиц, есть бизнес,
основанный на обмане доверия.
Кажется очевидным, что такой бизнес должен считаться преступным и быть
исключен из сферы экономической свободы. Но нельзя допускать, чтобы такие
обвинения были чрезмерными или несправедливыми, чтобы они угнетали
экономическую свободу добросовестных предпринимателей. Правильно совместить
эти требования, обеспечить честность и свободу в бизнесе может только суд
присяжных.
Глава 1. Дела организаторов финансовых пирамид (время и
опыт исправляют оценки присяжных)
"Общепринятое ныне понятие мошенничества сводится к следующему:
получение за счет другого имущественной выгоды посредством обмана.
Римское и позднейшее западноевропейское право лишь постепенно выделило
из общей группы имущественных преступлений особую категорию деяний с
признаком лживости, сокрытия или извращения истины. Противозаконное
обогащение в этих деяниях уходило на второй план, объектом преступления
служило особое право на истину, которая должна лежать в основе гражданских,
имущественных и публичных отношений.
Мошенническая выгода может заключаться в прямом получении имущественных
объектов, передаваемых обманутым, или же в создании такого правоотношения,
по которому виновный получает право на вещь или на имеющие экономическую
ценность действия или услуги. Самый обман при мошенничестве заключается в
ложных уверениях касательно фактов или обстоятельств, относящихся к
настоящему или прошлому времени. Нет наказуемого обмана, если уверения
касаются обстоятельств или фактов в будущем; неисполнение или ненаступление
таких уверений дает основание лишь для уничтожения сделки. Нет обмана и
там,
где приводимые обстоятельства относятся к области невероятного, выходят за
пределы среднего, обыкновенного уровня доверчивости...
Весьма близки к мошенничеству деяния, характеризуемые понятием
злоупотребления доверием. Характерным признаком является здесь нарушение
доверия не в момент заключения той или иной сделки, а впоследствии, когда
доверие уже оказано. В этом случае, хотя нет обмана, но имеется
неисполнение
того, что в силу доверия со стороны потерпевшего виновный должен был
исполнить."
"Энциклопедический словарь" Брокгауза и Ефрона,
С.-Пб., 1897 г., т. ХХ, с.90
Мошенничество или корыстный обман доверия - одно из наиболее частых
обвинений конкретных предпринимателей и типичный довод против свободы
предпринимательства.
Например, кооператоров начала перестройки очень часто обвиняли в
нецелевом использовании госкредитов, когда они, взяв деньги под
строительство фабрики, начинали "наваривать" на них прибыль, например,
перепродажей компьютеров. Их сажали за хищение кредитов путем обмана
доверия. Мы неизменно оправдывали их, утверждая, что хищения тут не может
быть, раз кредиты возвращались. И хотя при этом было ясно, что обман
доверия
все же был, но на это обстоятельство не обращалось внимания (несправедливо,
как потом оказалось). Изменяться же такое безусловно оправдательное
отношение к предпринимателям, не исполняющим своих договорных обязательств,
стало только после нашего знакомства с "обманутыми вкладчиками".
Осенью 1993 года к нам обратились за содействием жители подмосковного
Калининграда (ныне г. Королев), которые вкладывали свои ваучеры в местный
ваучерный фонд "РОСТ" на три месяца под немалый (в 30%) доход. Фонд сначала
аккуратно выполнял свои обязательства, но после 10 месяцев работы объявил
себя банкротом и отказался возвращать последние 8870 ваучеров.
В прессе шли сообщения о банкротствах аналогичных фондов. Общее мнение
людей и печати было единодушным: речь идет не о добросовестных
банкротствах,
а о мошеннических аферах. С тех пор и известен термин: "обманутые
вкладчики"
взамен "обманувшиеся" или "пострадавшие".
Обманутые люди требовали от властей решительных действий: арестовать
руководителей фонда и принудить их вернуть взятые "на хранение" ваучеры.
Местная прокуратура вначале пошла навстречу "голосу масс" и возбудила
уголовное дело по факту мошенничества. Но реальное расследование зашло в
дурную круговерть допросов всех обманутых (их было свыше 6 тысяч) о том,
как
они получали расписки за свои ваучеры, но не получили их самих. А через
некоторое время "ваучерное дело" было закрыто прокуратурой из-за
отсутствия,
мол, в действиях организаторов фонда умысла на совершение мошеннических
действий.
Редкий случай в работе нашего Общества, но вместо защиты от уголовных
обвинений молодых организаторов фонда, в данном деле именно наша
организация
упорно настаивала на возобновлении обвинения их в мошенничестве, потому что
пострадавшими оказались не государство, а частные вкладчики, которых можно
считать мельчайшими предпринимателями. Областная прокуратура долго
увиливала
от прямого ответа, но все же подтвердила местное решение о прекращении
дела.
Генпрокуратура РФ по нашей жалобе дело вновь возбудила, долго тянула, а
потом замолчала навсегда... Шла весна 1994 года, подмосковный губернатор
принял решение всем обманутым вручить новые ваучеры, чем удовлетворил их
основное требование (пусть и за счет государства) и погасил стимулы
продолжения жалоб.
Однако широкий интерес к организаторам аналогичных афер уже не в
ваучерной, а в финансовой сфере (вклады в лопающиеся банки, иные финансовые
кампании типа знаменитой "МММ") не исчез. Масштабы обмана и прочность
иллюзий здесь оказались на порядок выше. Поразительно, но даже годы спустя
после уже объявленного краха (открывшегося обмана) эти аферисты умудрялись
изображать из себя не разорителей, а благодетелей, а обманутые вкладчики не
только оправдывали их и защищали, но даже избирали в российские
законодатели
(как главу "МММ" Мавроди С.П.).
Объяснить феномен столь массовых заблуждений можно не столько ловкостью
организаторов, сколько привычной глухостью к интересам людей наших властей
и
столь же привычным недоверием и даже ненавистью к властям их подданных.
Снова вспомним того же Мавроди. В пору народной паники, от объявленного им
снижения курса ценности своих "мавродиков" в тысячу раз (что фактически
обозначило объявление о присвоении 99,9% отданных людьми ему сбережений)
власти начинают уголовное преследование и сажают Мавроди в тюрьму, но не за
обман вкладчиков, а за неуплату им в казну налогов со своих доходов. Таким
образом, государство официально не замечало обман тысяч, если не миллионов,
людей, но готово было сажать аферистов, если они не делились с ним частью
своей грабительской прибыли, как бы не брали его "в долю".
Понятно, что такая позиция правоприменительных органов вызывала у всех
граждан активное неприятие, а у части их даже сочувствие к организаторам
"пирамид" как к жертвам злых властей.
Даже в нашей правозащитной организации мнения по отношению к
организаторам "финансовых пирамид" резко разошлись. Разногласия привели к
относительной сдержанности общей позиции Общества ЗОХиЭС по проблеме
"пирамид" и стали предметом оживленных споров на двух судах присяжных,
проведенных по упомянутому "ваучерному" делу и еще по одному делу о
"кредитной пирамиде".
Сокращенные (и упорядоченные) стенограммы этих процессов приведены в
трех приложениях к данной главе. Их сравнение позволяет не только уловить
динамику изменений в общественном сознании (между их датами прошло около
двух лет), но и оценить качественные различия между общественным и
исследовательским судом присяжных.
А сейчас мы попытаемся проанализировать итоги этих процессов.На них я
исполнял функции обвинителя. Иную точку зрения имел А.Ф. Владышевский,
ставший защитником организаторов фонда. Так что спор на первом процессе шел
весьма серьезный. Главная его тема: был ли у организаторов фонда заведомый
умысел на обман вкладчиков или они сами обманулись и являются потерпевшими.
Дело обманутых вкладчиков
(ОСП 28.10.1994 г.)
Доводы обвинителя
Доказательством заведомого умысла руководителей фонда "Рост" М. и С. на
обман доверия вкладчиков является факт использования ими ложного названия
"ваучерный фонд", хотя юридически никакого такого фонда с обязательной
лицензией и иными вызывающими доверие вкладчиков атрибутами не было,
поэтому
последних с самого начала обманывали.
За три месяца до краха, когда курсовая стоимость ваучеров быстро росла,
М. и С. уже не могли не знать, что ни при каких обстоятельствах не смогут
вернуть ваучеры всем владельцам, тем не менее, они принимали новые ваучеры,
продавали их, расплачиваясь с предыдущими вкладчиками, заведомо понимая,
что
последние вкладчики будут обмануты.
Доводы защиты
Договора с вкладчиками фонд заключал на взаимовыгодных условиях и
постоянно их выполнял, всегда возвращал владельцам ваучеры с процентами.
Значит, никакого умысла на присвоение чужих ваучеров у М. и С. не было. Шла
обычная коммерция за счет ваучерных перепродаж.
То, что фонд не был зарегистрирован должным образом, говорит только об
административном правонарушении (так многие поступают), но никак не
доказывает обманные намерения.
Нельзя видеть заведомый обман в факте продолжения сбора ваучеров, когда
операции с ними стали убыточными. Конъюнктура рынка сильно меняется и
вполне
понятно, что М. и С. цеплялись за надежду, что ситуация поменяется в их
пользу, и они смогут не только выполнить все обязательства, но и остаться с
прибылью. Этого не произошло, но и уголовную вину за такие надежды на них
возлагать нельзя.
Вердикт присяжных: "Не виновны" -- 7 голосами против 4.
Какими же доводами при этом руководствовались присяжные?
Пятеро из семи оправдавших согласились с основным доводом защиты:
"Умысел на обман не усматривается, подсудимые хотели сделать, как лучше, но
это не получилось".
Дополнительно этими присяжными высказаны и новые аргументы, звучащие
довольно парадоксально: 1) виновны не подсудимые, а сами вкладчики,
погнавшиеся за большим процентом; 2) виновны не подсудимые, а государство,
затеявшее выдачу бесполезных ваучеров. Подсудимые хоть что-то платили за
ваучеры, а государство всех обмануло.
Конечно, определенная доля истины есть и в этих доводах. Так невольную
вину за потери последних вкладчиков вместе с организаторами несут и те
первые вкладчики, которые успели не только вернуть свой ваучер, но и
получить солидные проценты на них (на самом деле за счет продажи последних
сданных в фонд ваучеров). Без сомнения, весомую долю вины за эти беды несло
и государство в лице чиновников, которые не защищали граждан, а явно
подыгрывали махинаторам. Но делать на этом основании вывод о невиновности
самих М. и С., на мой взгляд, странно.
Только треть присяжных (4 человека) поддержали обвинение.Трое их этой
четверки были местными жителями, так что о деятельности подсудимых имели
гораздо больше информации, чем остальные.
Двое из них обосновали свою позицию прежде всего согласием с
центральным пунктом обвинения: даже если М. и С. начинали свою деятельность
без умысла на обман, то в конце ее они не могли не понимать, что обманут
последних своих клиентов. Это свидетельствует о том, что они более вдумчиво
вникли в ситуацию. Но, тем не менее, они оказались в меньшинстве, что, как
мне кажется, можно объяснить эффектом времени: народ, разочарованный в
советском государстве, еще не успел разочароваться в "новых
предпринимателях
" комсомольского типа. Именно поэтому всем нам пришлось еще долго проходить
через все испытания веры в Мавроди с его Леней Голубковым и им подобных
иллюзионистов. Еще слава Богу, что дело не дошло до гражданской войны
вкладчиков, как в Албании.
Даже не соглашаясь с вердиктом присяжных по данному делу, я должен был
признать его, потому что он выражал понятие о справедливости большинства
граждан в то время.
Из первого процесса по делу о ваучерном фонде мною был сделан
практический вывод. Я стал воздерживаться от обвинений в адрес конкретных
"пирамидостроителей", тем более, что статус нашего Общества действительно
предполагает упор в работе не на обвинения, а на защиту предпринимателей.
Кроме того, стало ясно, что старая трактовка понятия мошенничества в
ст.147 УК РСФСР (редакция до 1994 года), включавшая в себя не только
хищение
имущества путем обмана или злоупотребления доверием, но и любой иной вид
приобретения права на имущество путем обмана ни правоприменителями, ни
присяжными не принималась.
Я и сейчас остаюсь при своем мнении, тем более что оно основывается на
еще дореволюционном толковании мошенничества, как преступления не столько
против собственности, сколько против истины.
Современный же законодатель идет по пути постоянного умножения числа
норм, карающих разные виды конкретных мошеннических преступлений, но тем
самым он неизбежно оставляет возможность для мошенников изобрести новые
обманные способы "отъема денег", криминальность которых еще не
предусмотрена
законом. Поэтому новаторы-мошенники всегда будут оставаться безнаказанными
за счет своего умения находить новые "дыры в законе". В то время как
дореволюционная трактовка мошенничества позволяла судьям и присяжным