Страница:
разговаривали. Вы начнете злиться, поссорите меня с ним, а вы знаете, какой
он недотрога, этот господинчик.
- У этого молодого человека нет ни малейшего такта, - подхватила г-жа
де Реналь. - Он, может быть, и образованный - вам лучше об этом судить, -
но, в сущности, это простой крестьянин. Я по крайней мере совершенно
разочаровалась в нем после того, как он отказался жениться на Элизе, - ведь
он бы тогда стал вполне обеспеченным человеком, - и из-за чего, в сущности?
Только из-за того, что она иногда потихоньку бегает к господину Вально.
- А-а, - протянул г-н де Реналь, высоко поднимая брови, - что такое? И
Жюльен вам это сказал?
- Нет, он прямо этого не говорил. Он ведь всегда распространяется
насчет своего призвания к священному сану, но, поверьте мне, главное
призвание у этих людишек - это обеспечить себе кусок хлеба Но он мне не раз
давал понять, что ему известны ее таинственные прогулки.
- А мне об этом ничего не известно! - снова рассвирепев, воскликнул г-н
де Реналь, внушительно отчеканивая слова. - У меня тут под носом что-то
происходит, а я об этом и понятия не имею. Как! Значит, между ними что-то
есть, у Элизы с Вально?
- Да это давнишняя история, дорогой мой, - смеясь, ответила г-жа де
Реналь, - а возможно даже, между ними ничего серьезного и не было. Ведь это
все началось еще в то время, когда ваш добрый друг Вально был не прочь,
чтобы в Верьере ходили слухи, будто между ним и мной нечто вроде
платонического романа.
- Я и сам это когда-то подозревал! - воскликнул г-н де Реналь, в ярости
хлопая себя по лбу; поистине на него неожиданно сваливалось одно открытие за
другим - И вы мне ни слова не сказали!
- Стоило ли ссорить друзей из-за маленькой прихоти тщеславия нашего
милого директора? Да назови - те мне хоть одну женщину нашего круга, которая
время от времени не получала бы от него необыкновенно прочувствованных и
даже чуточку влюбленных писем.
- Он и вам писал?
- Он любит писать.
- Сейчас же покажите мне эти письма, я вам приказываю. - И г-н де
Реналь вдруг точно вырос футов на шесть.
- Нет, во всяком случае, не сейчас, - отвечала она необыкновенно
спокойно" чуть ли даже не беззаботно - Я их вам покажу как-нибудь в другой
раз, когда вы будете настроены более рассудительно.
- Сию же минуту, черт подери! - рявкнул г-н де Реналь, уже совсем не
владея собой, а вместе с тем с таким чувством облегчения, какого он не
испытывал ни разу за эти двенадцать часов.
- Обещайте мне, - проникновенным голосом сказала г-жа де Реналь, - что
вы не станете затевать ссору с директором из-за этих писем.
- Ссора там или не ссора, а я могу отнять у него подкидышей, -
продолжал он с той же яростью. - Но я требую, чтобы вы немедленно подали мне
эти письма, сейчас же. Где они?
- В ящике моего письменного стола, но все равно я ни за что не дам вам
ключа.
- Я и без ключа до них доберусь! - закричал он, бросившись чуть ли не
бегом в комнату жены.
И он действительно взломал железным прутом дорогой письменный столик
узорчатого красного дерева, привезенный из Парижа, который он сам не раз
протирал полой собственного сюртука, едва только замечал на нем пятнышко.
Госпожа де Реналь бросилась на голубятню и, бегом взбежав по всем ста
двадцати ступенькам лестницы, привязала за уголок свой белый носовой
платочек к железной решетке маленького оконца. Она чувствовала себя
счастливейшей из женщин. Со слезами на глазах всматривалась она в густую
чащу леса на горе. "Наверно, под каким-нибудь из этих развесистых буков
стоит Жюльен, - говорила она себе, - и стережет этот счастливый знак". Долго
она стояла, прислушиваясь, и кляла про себя немолчное верещание кузнечиков и
щебет птиц. Если бы не этот несносный шум, до нее, может быть, донесся бы
оттуда, с высоких утесов, его радостный крик. Жадным взором окидывала она
эту громадную, ровную, как луг, темно-зеленую стену, которую образуют собой
вершины деревьев. "И как это он только не догадается! - растроганно шептала
она. - Придумал бы уж какой-нибудь знак, дал бы мне понять, что он так же
счастлив, как и я". Она ушла с голубятни только тогда, когда уже стала
побаиваться, как бы муж не заглянул сюда, разыскивая ее.
Она нашла его все в том же разъяренном состоянии: он торопливо пробегал
слащавые фразочки г-на Вально, вряд ли когда-либо удостаивавшиеся того,
чтобы их читали с таким волнением.
Улучив минуту, когда восклицания мужа позволили ей вставить несколько
слов, г-жа де Реналь промолвила:
- Я все-таки возвращаюсь к моему предложению. Надо, чтобы Жюльен на
время уехал. Как бы он ни был сведущ в латыни, в конце концов это простой
крестьянин, сплошь и рядом грубый, бестактный. Каждый день, считая,
по-видимому, что этого требует вежливость, он преподносит мае самые
невероятные комплименты дурного вкуса, которые он выуживает из какихнибудь
романов...
- Он никогда не читает романов! - воскликнул г-н де Реналь. - Это я
наверно знаю. Вы думаете, я слепой и не вижу, что у меня делается в доме?
- Ну, если он не вычитал где-нибудь эти дурацкие комплименты, значит,
он сам их придумывает. Еще того лучше! Возможно, он в таком же тоне говорит
обо мне и в Верьере... А впрочем, к чему далеко ходить? - прибавила г-жа де
Реналь, точно ей только что пришло в голову - Достаточно, если он говорил со
мной так при Элизе, - это почти все равно, как если бы он говорил при
господине Вально.
- А-а! - вдруг завопил г-н де Реналь, обрушивая на стол такой мощный
удар кулака, что все в комнате задрожало. - Да ведь это напечатанное
анонимное письмо и письма Вально написаны на одной и той же бумаге!
"Наконец-то... - подумала г-жа де Реналь. Сделав вид, что совершенно
ошеломлена этим открытием, и чувствуя, что она уже больше не в состоянии
выдавить из себя ни слова, она прошла в глубину комнаты и села на диван.
С этой минуты битву можно было считать выигранной, ей стоило немало
труда удержать г-на де Реналя, порывавшегося немедленно отправиться к
предполагаемому автору анонимного письма и потребовать у него объяснений.
- Ну, как вы не понимаете, что устроить сейчас сцену господину Вально,
не имея достаточных доказательств, было бы в высшей степени неразумно? Вам
завидуют, сударь, а кто виноват в этом? Ваши таланты, ваше мудрое
управление, ваш тонкий вкус, о котором свидетельствуют построенные вами
здания, приданое, которое я вам принесла, а в особенности то довольно
крупное наследство, которое нам достанется от моей милой тетушки, - о нем,
как вы знаете, ходят весьма преувеличенные слухи... Так вот все это,
разумеется, и делает вас первым лицом в Верьере.
- Вы забываете о моем происхождении, - слегка усмехнувшись, сказал г-н
де Реналь.
- Вы один из самых знатных дворян в округе, - с готовностью подхватила
г-жа де Реналь. - Если бы у короля были развязаны руки и он мог бы воздавать
должное происхождению, вы, разумеется, были бы уже в палате пэров и все
прочее. И вот, занимая такое блестящее положение, вы хотите дать завистникам
повод для пересудов?
Затеять разговор с господином Вально об его анонимном письме - это
значит распространить по всему Верьеру, да что я говорю, - по всему
Безансону и даже по всему департаменту, что этот ничтожный буржуа, которого
неосмотрительно приблизил к себе один из Реналей, сумел оскорбить его. Да
если бы даже эти письма, которые сейчас попали вам в руки, дали вам
основания думать, что я отвечала на любовь господина Вально, вам бы
следовало убить меня, - я бы это стократ заслуживала, - но ни в коем случае
не обнаруживать перед ним своего гнева. Не забудьте, что все ваши соседи
только того и ждут, чтобы отомстить вам за ваше превосходство: вспомните,
что в тысяча восемьсот шестнадцатом году вы содействовали некоторым арестам.
Тот беглец, которого поймали на крыше...
- Я вижу, у вас нет ни уважения, ни привязанности ко мне! - воскликнул
г-н де Реналь с горечью, которую вызывали в нем такие воспоминания. - И меня
так и не сделали пэром!
- Я думаю, друг мой! - с улыбкой отвечала г-жа де Реналь, - что я
когда-нибудь буду богаче вас, что я ваша супруга вот уже двенадцать лет и
что в силу всего этого я должна иметь голос в доме, а особенно в этой
сегодняшней истории. Если вы предпочитаете мне какого-то господина Жюльена,
- прибавила она явно обиженным тоном, - я готова уехать и провести зиму у
моей тетушки.
Эта фраза была сказана как нельзя более удачно. В ней чувствовалась
непреклонность, едва прикрытая вежливостью, она заставила г-на де Реналя
решиться. Однако, по провинциальному обычаю, он долго еще продолжал
говорить, снова и снова приводя все свои доводы. Жена не мешала ему
выговориться - в голосе его все еще прорывалась злоба. Наконец эта
пустопорожняя болтовня, продолжавшаяся целых два часа, довела до полного
изнеможения супруга, который всю ночь провел, беснуясь от ярости. Он решил
твердо и бесповоротно, каким образом ему следует вести себя по отношению к
г-ну Вально, Жюльену и даже к Элизе.
Раз или два во время этой тягостной сцены г-жа де Реналь чуть было не
прониклась сочувствием к несомненно искреннему горю этого человека, который
на протяжении двенадцати лет был ее другом. Но истинная страсть эгоистична.
К тому же она с минуты на минуту ждала, что он расскажет ей об анонимном
письме, которое получил накануне, но он так и не признался в этом А г-жа де
Реналь не могла чувствовать себя в полной безопасности, не зная, какие мысли
могло внушить это письмо человеку, от которого зависела ее судьба. Ибо в
провинции общественное мнение создают мужья Муж, который жалуется на жену,
делается посмешищем, но это с каждым днем становится все менее опасным во
Франции, тогда как жена, если муж не дает ей денег, опускается до положения
поденщицы, зарабатывающей пятнадцать су в день, да еще иные добрые души
задумываются, можно ли пользоваться ее услугами.
Как бы сильно одалиска в серале ни любила своего султана, он всемогущ,
у нее нет никакой надежды вырваться из-под его ига, к каким бы уловкам она
ни прибегала Месть ее господина свирепа, кровава, но воинственна и
великодушна - удар кинжала - и конец всему. Но в XIX веке муж убивает свою
жену, обрушивая на нее общественное презрение, закрывая перед ней двери всех
гостиных.
Вернувшись к себе, г-жа де Реналь сразу почувствовала всю опасность
своего положения; ее совершенно ошеломил разгром, учиненный в ее комнате.
Замки на всех ее изящных шкатулках и ларчиках были взломаны, несколько плит
паркета были выворочены вовсе. "Нет, он бы меня не пощадил, - подумала она.
- Испортить так этот паркет цветного дерева! А ведь он так дрожал над ним!
Стоило кому-нибудь из детей войти сюда с улицы с мокрыми ногами, он весь
багровел от ярости. А теперь паркет испорчен вконец!" Зрелище этого
свирепого буйства мигом уничтожило все угрызения совести, которые пробудила
в ней слишком скорая победа.
За несколько минут до обеда явился Жюльен с детьми. За десертом, когда
слуги удалились из комнаты, г-жа де Реналь сказала ему весьма сухим тоном:
- Вы не раз говорили мне о вашем желании отправиться недели на две в
Верьер, Господин де Реналь согласен дать вам отпуск. Можете ехать, когда вам
будет угодно. Но чтобы время у детей не пропадало даром, вам каждый день
будут посылать их письменные работы, и вы будете их проверять.
- И, разумеется, - резко добавил г-н де Реналь, - я отпускаю вас не
более чем на неделю.
Жюльен заметил беспокойство на его лице: видно было, что он глубоко
озабочен.
- Он, по-видимому, еще не принял окончательного решения, - шепнул он
своей возлюбленной, когда они на минутку остались одни в гостиной.
Г-жа де Реналь торопливо пересказала ему все, что произошло до обеда.
- А подробности сегодня ночью, - смеясь добавила она.
"Вот оно, женское коварство, - подумал Жюльен. - С какой радостью они
нас обманывают, с какой легкостью!"
- Мне кажется, - довольно едко сказал он, - что хоть вы и ослеплены
вашей любовью, она вместе с тем изрядно просветила вас: вашим сегодняшним
поведением можно прямо восхищаться. Но вряд ли было бы благоразумно видеться
сегодня ночью. Мы здесь окружены врагами. Подумайте, как ненавидит меня
Элиза.
- Эта ненависть очень похожа на то жгучее равнодушие, которое вы,
по-видимому, питаете ко мне.
- Будь я даже равнодушен, я все же обязан уберечь вас от опасности,
которая грозит вам из-за меня. Легко может случиться, что господину де
Реналю взбредет на ум поговорить с Элизой, - он с первых же слов узнает от
нее все. После этого почему бы ему не спрятаться около моей двери с оружием
в руках и...
- Вот как! Значит, даже смелости не хватает! - сказала г-жа де Реналь с
высокомерием благородной дамы.
- Я никогда не унижусь до того, чтобы говорить о своей смелости, -
невозмутимо ответил Жюльен. - Помоему, это просто низость. И судить об этом
должно по делам. А вы, - добавил он, беря ее за руку, - даже не
представляете себе, до чего я к вам привязан, до какой степени дорожу
возможностью проститься с вами перед этой жестокой разлукой.
ТАК ПОСТУПАЮТ В 1830 ГОДУ
Слово дано человеку, чтобы скрывать свои мысли.
Преподобный отец Малагрида.
Едва Жюльен очутился в Верьере, как он уже начал упрекать себя за свою
несправедливость по отношению к г-же де Реналь. "Я презирал бы ее как
никчемную бабенку, если бы она не выдержала и не довела до конца эту сцену с
господином де Реналем. Она выпуталась из этого, как истый дипломат, а я
проникаюсь сочувствием к побежденному, к моему врагу. В этом есть чтото
подленькое, мещанское; мое самолюбие задето, ибо господин де Реналь -
мужчина. Великое и обширное сословие, к коему имею честь принадлежать и я!
Ах я болван!"
Господин Шелан отказался от всех квартир, которые наперебой предлагали
ему самые почтенные местные либералы, когда он, будучи смещен, вынужден был
покинуть свой приходский дом. Две комнатки, которые он теперь нанимал, были
завалены его книгами. Жюльен, желая показать Верьеру пример, достойный
священника, пошел к отцу, взял у него дюжину еловых досок и тащил их на
собственных плечах через всю Большую улицу. Он достал инструменты у одного
из своих прежних приятелей и смастерил что-то вроде библиотечного шкафа,
куда и убрал книги г-на Шелана.
- А я уж думал, что тебя совсем совратила мирская суета, -
прослезившись от радости, говорил ему старик кюре. - Ну вот, теперь ты
вполне искупил свое мальчишество - этот парад в мундире почетной стражи,
которым ты нажил себе столько врагов.
Господин де Реналь приказал Жюльену жить у него и доме. Никто не
подозревал о том, что произошло. На третий день после своего приезда Жюльен,
сидя у себя в комнате, удостоился визита не кого иного, как самого г-на
помощника префекта де Можирона. Целых два часа выслушивал Жюльен
бессмысленную болтовню и высокопарные жалобы на людскую злобу, на отсутствие
честности у людей, которым вверено управление казенными средствами, на то,
каким опасностям подвергается через это бедная Франция, и т.д., и т.д.,
пока, наконец, не начал смутно догадываться об истинной цели этого визита.
Они уже вышли на площадку лестницы, и бедный, наполовину разжалованный
гувернер с должным почтением распрощался с будущим префектом некоего
счастливого департамента, когда сей последний соизволил проявить неожиданный
интерес к делам Жюльена и стал превозносить его необычайную скромность в
отношении денег, и т.д., и т.д. Наконец, заключив его в свои объятия с
истинно отеческой нежностью, г-н де Можирон предложил ему оставить дом г-на
де Реналя и перейти на службу к одному чиновнику, детей которого надобно
воспитать и который, подобно королю Филиппу, благодарил небо не столько за
то, что оно ему их даровало, сколько за то, что оно дозволило им родиться в
ближайшем соседстве с г-ном Жюльеном. "Наставнику их положили бы там
восемьсот франков, и платили бы не помесячно, - что за срам такой, - говорит
г-н де Можирон, - а за четверть года, и всякий раз вперед".
Тут, наконец, наступила очередь Жюльена, который уже целых полтора часа
дожидался с тоской, когда ему можно будет вставить хоть слово. Ответ его был
поистине великолепен, а главное, многословен, совсем как епископское
послание. Он позволял предположить все, а вместе с тем не говорил ничего
положительного. В нем было и глубокое уважение к г-ну де Реналю, и
благоговейное почитание верьерского общества, и признательность
достославному господину помощнику префекта. Помощник префекта, искренне
удивленный тем, что столкнулся с человеком, который еще более иезуит, чем он
сам, тщетно пытался добиться от него чего-нибудь более определенного. Жюльен
в восторге от того, что ему выпал случай поупражняться, продолжал отвечать в
том же роде, но в несколько иных выражениях. Никогда еще ни одному
краснобаю-министру, которому хочется мирно довести до конца заседание, когда
в палате того и гляди разгорятся страсти, не удавалось наговорить так много
и при этом так мало сказать. Едва за г-ном де Можироном закрылась дверь, как
Жюльен принялся хохотать, как сумасшедший. Чтобы не потерять даром обуявший
его иезуитский пыл, он написал г-ну де Реналю письмо на девяти страницах,
где подробно сообщал все, что ему предложили, и смиренно просил совета:
"Однако этот мошенник так и не назвал мне лицо, которое делает мне это
предложение. Должно быть, это господин Вально, который рассматривает мою
ссылку в Верьер как результат своего анонимного послания".
Отправив свое письмо, довольный, словно охотник, который часов в шесть
утра в ясный осенний день попадает на полянку, полную дичи, Жюльен вышел из
дому с намерением попросить совета у г-на Шелана. Но не успел он дойти до
добряка кюре, как провидение, приберегавшее для него к этому дню свои
милости, послало ему навстречу самого г-на Вально, которому Жюльен тут же
признался, что у него прямо душа разрывается: вот он такой бедняк, так
жаждет посвятить себя тому призванию, к которому чувствует себя
предназначенным свыше, а выходит, призвание - еще далеко не все в этом
жалком мире. Для того, чтобы честно трудиться в вертограде господнем и не
оказаться уж совсем недостойным своих ученых собратий, необходимо
образование: надо два года учиться в безансонской семинарии, что не дешево
стоит; а из этого следует, что необходимо и даже, можно сказать, в некотором
роде вменяется в долг прикопить деньжонок, что, разумеется, много легче
сделать, если получать, скажем, восемьсот франков, которые выплачиваются по
четвертям, нежели шестьсот, которые расходятся у тебя из месяца в месяц. А с
другой стороны, если провидение позаботилось устроить его к юным Реналям и
вложило ему в сердце такую привязанность к ним, разве оно не указывает ему
тем самым, что он не должен покидать их, не должен переходить на другое
место.
Жюльен достиг столь высокой степени совершенства в подобного рода
красноречии, пришедшем на смену решительным действиям времен Империи, что
ему, наконец, самому стало тошно от своих разглагольствований.
Когда он вернулся домой, его уже дожидался лакей г-на Валено в парадной
ливрее; он разыскивал его по всему городу, чтобы вручить ему приглашение на
сегодняшний обед.
Жюльен еще никогда не бывал в доме этого господина; всего лишь
несколько дней тому назад он только и мечтал, как бы угостить его палкой, да
покрепче, и при этом не попасться в лапы исправительной полиции. Хотя обед
был назначен на час дня, Жюльен счел более почтительным явиться в кабинет
господина директора дома призрения в половине первого. Он застал его важно
восседающим перед грудой разложенных на столе папок с делами. Его громадные
черные баки, невероятная шевелюра, феска, напяленная "а макушку, огромная
трубка, вышитые туфли, толстенные золотые цепочки, перекрещивавшиеся в
разных направлениях на его груди, - весь этот арсенал провинциального
денежного туза, мнящего себя неотразимым победителем женских сердец, отнюдь
не внушил почтения Жюльену, - наоборот, еще больше подстрекнул в нем охоту
съездить его как следует палкой.
Он попросил, чтобы ему оказали честь и представили г-же Вально, но она
занималась своим туалетом и не могла его принять. Зато ему было доставлено
удовольствие присутствовать при туалете самого г-на директора. После этого
они проследовали к г-же Вально, которая со слезами на глазах представила
Жюльену своих деток Эта дама, одна из самых влиятельных особ в Верьере,
обладала грубой мужеподобной физиономией, которую она ради торжественного
случая густо нарумянила Она позаботилась пустить в ход весь свой материнский
пафос.
Жюльен вспоминал г-жу де Реналь Его недоверчивость мешала ему
предаваться воспоминаниям, за исключением тех случаев, когда они возникали
невольно, по противопоставлению, но тут он растрогался до умиления Это
состояние еще усилилось тем, что он увидел в доме директора: его заставили
обойти весь дом Все здесь было великолепно, все только что из магазина,
новехонькое, и ему тут же сообщали стоимость каждого предмета. Но Жюльен во
всем этом видел что-то гнусное, от всего пахло крадеными деньгами, и все в
доме, вплоть до слуг, точно старались оградить себя от презрения.
Сборщик налогов, податной инспектор, жандармский офицер и еще двое или
трое чиновников пожаловали со своими женами. За ними следом явилось
несколько богатеньких либералов. Позвали к столу Жюльен уже был в самом
отвратительном настроении, а тут еще ему пришло в голову, что бок о бок с
этой столовой, за стеной, сидят несчастные призреваемые и на их-то скудном
пайке, должно быть, и загребали денежки для приобретения всей это безвкусной
роскоши, которой его сейчас хотели ошеломить.
"Должно быть, они голодные сейчас", - подумал он, и у него сдавило
горло; он был не в силах заставить себя проглотить ни куска и даже почти не
мог говорить. Но спустя примерно четверть часа он почувствовал себя еще
хуже. Издали время от времени стали доноситься обрывки уличной песенки, и,
надо сознаться, песенки малопристойной; ее распевал кто-то из этих
несчастных затворников. Г-н Вально посмотрел на одного из своих ливрейных
лакеев; тот мигом исчез, и через минуту пение прекратилось. Как раз в это
время другой лакей подносил Жюльену рейнвейн в зеленой рюмке, и г-жа Вально
не преминула сообщить Жюльену, что вино это стоит на месте девять франков
бутылка. Жюльен поднял зеленую рюмку и сказал г-ну Вально:
- Там перестали петь эту гнусную песню.
- Еще бы, черт возьми, - с победоносным видом ответил директор. - Я
приказал замолчать этой голытьбе.
Это было уже слишком для Жюльена он вполне усвоил подобающие этому
кругу манеры, но чувствами его он еще далеко не проникся. Несмотря на все
свое лицемерие, к которому он так часто прибегал, он почувствовал, как по
щеке у него покатилась крупная слеза.
Он постарался укрыться за зеленой рюмкой, но был совершенно не в
состоянии оказать честь рейнскому вину "Не давать петь, - повторял он про
себя. - Боже мой! И ты это терпишь!"
К счастью, никто не заметил, что он так неприлично расчувствовался
Сборщик налогов затянул роялистскую песню Когда все хором подхватили припев,
совесть Жюльена стала нашептывать ему: "Вот оно - это грязное богатство,
которого и ты можешь достигнуть и наслаждаться им, но только на таких вот
условиях, не иначе как в этакой компании Возможно, ты заполучишь местечко в
двадцать тысяч франков, но в то время как сам ты будешь обжираться
говядиной, ты будешь запрещать петь бедному узнику; ты будешь закатывать
обеды на деньги, которые уворуешь из его жалкого пайка, и когда ты будешь
пировать, он будет еще несчастней! О Наполеон! Как прекрасно было твое
время, когда люди завоевывали себе положение на поле битвы! Но пробиваться
подлостью, увеличивая страдания бедняков?"
Должен сознаться, что слабость, обнаруженная Жюльеном в этом монологе,
внушает мне весьма неважное мнение о нем Он был бы достойным собратом тех
заговорщиков в желтых перчатках, которые желают перевернуть весь жизненный
уклад большой страны, но не хотят иметь на совести ни малейшей царапинки.
Внезапно Жюльен был вынужден снова вернуться к своей роли. Ведь не для
того, чтобы мечтать да сидеть, не говоря ни слова, позвали его обедать в
таком изысканном обществе.
Бывший фабрикант набоек, ныне член-корреспондент Безансонской и
Юзесской академий, обратился к нему с другого конца стола с вопросом, правда
ли то, что говорят кругом о его удивительных успехах по части изучения
Нового завета?
Сразу воцарилась глубокая тишина. Новый завет на латинском языке словно
по волшебству оказался в руках ученого члена двух академий. Едва Жюльен
успел ему ответить, как тот, открыв наугад книгу, прочел начало первой
попавшейся латинской фразы. Жюльен продолжал ее наизусть Память не изменила
ему, и это чудо вызвало всеобщее восхищение, проявившееся с весьма шумной
горячностью, подобающей концу обеда. Жюльен смотрел на раскрасневшиеся лица
дам, - некоторые из них были весьма недурны. Он остановился взглядом на жене
сборщика, голосистого запевалы.
- Мне, право, стыдно говорить так долго по-латыни перед дамами, -
сказал он, глядя на нее. - Если бы господин Рюбиньо (это был член двух
академий) был так любезен, что прочел бы наудачу какую-нибудь латинскую
фразу, я попробовал бы, вместо того чтоб продолжать ее дальше, перевести ее,
он недотрога, этот господинчик.
- У этого молодого человека нет ни малейшего такта, - подхватила г-жа
де Реналь. - Он, может быть, и образованный - вам лучше об этом судить, -
но, в сущности, это простой крестьянин. Я по крайней мере совершенно
разочаровалась в нем после того, как он отказался жениться на Элизе, - ведь
он бы тогда стал вполне обеспеченным человеком, - и из-за чего, в сущности?
Только из-за того, что она иногда потихоньку бегает к господину Вально.
- А-а, - протянул г-н де Реналь, высоко поднимая брови, - что такое? И
Жюльен вам это сказал?
- Нет, он прямо этого не говорил. Он ведь всегда распространяется
насчет своего призвания к священному сану, но, поверьте мне, главное
призвание у этих людишек - это обеспечить себе кусок хлеба Но он мне не раз
давал понять, что ему известны ее таинственные прогулки.
- А мне об этом ничего не известно! - снова рассвирепев, воскликнул г-н
де Реналь, внушительно отчеканивая слова. - У меня тут под носом что-то
происходит, а я об этом и понятия не имею. Как! Значит, между ними что-то
есть, у Элизы с Вально?
- Да это давнишняя история, дорогой мой, - смеясь, ответила г-жа де
Реналь, - а возможно даже, между ними ничего серьезного и не было. Ведь это
все началось еще в то время, когда ваш добрый друг Вально был не прочь,
чтобы в Верьере ходили слухи, будто между ним и мной нечто вроде
платонического романа.
- Я и сам это когда-то подозревал! - воскликнул г-н де Реналь, в ярости
хлопая себя по лбу; поистине на него неожиданно сваливалось одно открытие за
другим - И вы мне ни слова не сказали!
- Стоило ли ссорить друзей из-за маленькой прихоти тщеславия нашего
милого директора? Да назови - те мне хоть одну женщину нашего круга, которая
время от времени не получала бы от него необыкновенно прочувствованных и
даже чуточку влюбленных писем.
- Он и вам писал?
- Он любит писать.
- Сейчас же покажите мне эти письма, я вам приказываю. - И г-н де
Реналь вдруг точно вырос футов на шесть.
- Нет, во всяком случае, не сейчас, - отвечала она необыкновенно
спокойно" чуть ли даже не беззаботно - Я их вам покажу как-нибудь в другой
раз, когда вы будете настроены более рассудительно.
- Сию же минуту, черт подери! - рявкнул г-н де Реналь, уже совсем не
владея собой, а вместе с тем с таким чувством облегчения, какого он не
испытывал ни разу за эти двенадцать часов.
- Обещайте мне, - проникновенным голосом сказала г-жа де Реналь, - что
вы не станете затевать ссору с директором из-за этих писем.
- Ссора там или не ссора, а я могу отнять у него подкидышей, -
продолжал он с той же яростью. - Но я требую, чтобы вы немедленно подали мне
эти письма, сейчас же. Где они?
- В ящике моего письменного стола, но все равно я ни за что не дам вам
ключа.
- Я и без ключа до них доберусь! - закричал он, бросившись чуть ли не
бегом в комнату жены.
И он действительно взломал железным прутом дорогой письменный столик
узорчатого красного дерева, привезенный из Парижа, который он сам не раз
протирал полой собственного сюртука, едва только замечал на нем пятнышко.
Госпожа де Реналь бросилась на голубятню и, бегом взбежав по всем ста
двадцати ступенькам лестницы, привязала за уголок свой белый носовой
платочек к железной решетке маленького оконца. Она чувствовала себя
счастливейшей из женщин. Со слезами на глазах всматривалась она в густую
чащу леса на горе. "Наверно, под каким-нибудь из этих развесистых буков
стоит Жюльен, - говорила она себе, - и стережет этот счастливый знак". Долго
она стояла, прислушиваясь, и кляла про себя немолчное верещание кузнечиков и
щебет птиц. Если бы не этот несносный шум, до нее, может быть, донесся бы
оттуда, с высоких утесов, его радостный крик. Жадным взором окидывала она
эту громадную, ровную, как луг, темно-зеленую стену, которую образуют собой
вершины деревьев. "И как это он только не догадается! - растроганно шептала
она. - Придумал бы уж какой-нибудь знак, дал бы мне понять, что он так же
счастлив, как и я". Она ушла с голубятни только тогда, когда уже стала
побаиваться, как бы муж не заглянул сюда, разыскивая ее.
Она нашла его все в том же разъяренном состоянии: он торопливо пробегал
слащавые фразочки г-на Вально, вряд ли когда-либо удостаивавшиеся того,
чтобы их читали с таким волнением.
Улучив минуту, когда восклицания мужа позволили ей вставить несколько
слов, г-жа де Реналь промолвила:
- Я все-таки возвращаюсь к моему предложению. Надо, чтобы Жюльен на
время уехал. Как бы он ни был сведущ в латыни, в конце концов это простой
крестьянин, сплошь и рядом грубый, бестактный. Каждый день, считая,
по-видимому, что этого требует вежливость, он преподносит мае самые
невероятные комплименты дурного вкуса, которые он выуживает из какихнибудь
романов...
- Он никогда не читает романов! - воскликнул г-н де Реналь. - Это я
наверно знаю. Вы думаете, я слепой и не вижу, что у меня делается в доме?
- Ну, если он не вычитал где-нибудь эти дурацкие комплименты, значит,
он сам их придумывает. Еще того лучше! Возможно, он в таком же тоне говорит
обо мне и в Верьере... А впрочем, к чему далеко ходить? - прибавила г-жа де
Реналь, точно ей только что пришло в голову - Достаточно, если он говорил со
мной так при Элизе, - это почти все равно, как если бы он говорил при
господине Вально.
- А-а! - вдруг завопил г-н де Реналь, обрушивая на стол такой мощный
удар кулака, что все в комнате задрожало. - Да ведь это напечатанное
анонимное письмо и письма Вально написаны на одной и той же бумаге!
"Наконец-то... - подумала г-жа де Реналь. Сделав вид, что совершенно
ошеломлена этим открытием, и чувствуя, что она уже больше не в состоянии
выдавить из себя ни слова, она прошла в глубину комнаты и села на диван.
С этой минуты битву можно было считать выигранной, ей стоило немало
труда удержать г-на де Реналя, порывавшегося немедленно отправиться к
предполагаемому автору анонимного письма и потребовать у него объяснений.
- Ну, как вы не понимаете, что устроить сейчас сцену господину Вально,
не имея достаточных доказательств, было бы в высшей степени неразумно? Вам
завидуют, сударь, а кто виноват в этом? Ваши таланты, ваше мудрое
управление, ваш тонкий вкус, о котором свидетельствуют построенные вами
здания, приданое, которое я вам принесла, а в особенности то довольно
крупное наследство, которое нам достанется от моей милой тетушки, - о нем,
как вы знаете, ходят весьма преувеличенные слухи... Так вот все это,
разумеется, и делает вас первым лицом в Верьере.
- Вы забываете о моем происхождении, - слегка усмехнувшись, сказал г-н
де Реналь.
- Вы один из самых знатных дворян в округе, - с готовностью подхватила
г-жа де Реналь. - Если бы у короля были развязаны руки и он мог бы воздавать
должное происхождению, вы, разумеется, были бы уже в палате пэров и все
прочее. И вот, занимая такое блестящее положение, вы хотите дать завистникам
повод для пересудов?
Затеять разговор с господином Вально об его анонимном письме - это
значит распространить по всему Верьеру, да что я говорю, - по всему
Безансону и даже по всему департаменту, что этот ничтожный буржуа, которого
неосмотрительно приблизил к себе один из Реналей, сумел оскорбить его. Да
если бы даже эти письма, которые сейчас попали вам в руки, дали вам
основания думать, что я отвечала на любовь господина Вально, вам бы
следовало убить меня, - я бы это стократ заслуживала, - но ни в коем случае
не обнаруживать перед ним своего гнева. Не забудьте, что все ваши соседи
только того и ждут, чтобы отомстить вам за ваше превосходство: вспомните,
что в тысяча восемьсот шестнадцатом году вы содействовали некоторым арестам.
Тот беглец, которого поймали на крыше...
- Я вижу, у вас нет ни уважения, ни привязанности ко мне! - воскликнул
г-н де Реналь с горечью, которую вызывали в нем такие воспоминания. - И меня
так и не сделали пэром!
- Я думаю, друг мой! - с улыбкой отвечала г-жа де Реналь, - что я
когда-нибудь буду богаче вас, что я ваша супруга вот уже двенадцать лет и
что в силу всего этого я должна иметь голос в доме, а особенно в этой
сегодняшней истории. Если вы предпочитаете мне какого-то господина Жюльена,
- прибавила она явно обиженным тоном, - я готова уехать и провести зиму у
моей тетушки.
Эта фраза была сказана как нельзя более удачно. В ней чувствовалась
непреклонность, едва прикрытая вежливостью, она заставила г-на де Реналя
решиться. Однако, по провинциальному обычаю, он долго еще продолжал
говорить, снова и снова приводя все свои доводы. Жена не мешала ему
выговориться - в голосе его все еще прорывалась злоба. Наконец эта
пустопорожняя болтовня, продолжавшаяся целых два часа, довела до полного
изнеможения супруга, который всю ночь провел, беснуясь от ярости. Он решил
твердо и бесповоротно, каким образом ему следует вести себя по отношению к
г-ну Вально, Жюльену и даже к Элизе.
Раз или два во время этой тягостной сцены г-жа де Реналь чуть было не
прониклась сочувствием к несомненно искреннему горю этого человека, который
на протяжении двенадцати лет был ее другом. Но истинная страсть эгоистична.
К тому же она с минуты на минуту ждала, что он расскажет ей об анонимном
письме, которое получил накануне, но он так и не признался в этом А г-жа де
Реналь не могла чувствовать себя в полной безопасности, не зная, какие мысли
могло внушить это письмо человеку, от которого зависела ее судьба. Ибо в
провинции общественное мнение создают мужья Муж, который жалуется на жену,
делается посмешищем, но это с каждым днем становится все менее опасным во
Франции, тогда как жена, если муж не дает ей денег, опускается до положения
поденщицы, зарабатывающей пятнадцать су в день, да еще иные добрые души
задумываются, можно ли пользоваться ее услугами.
Как бы сильно одалиска в серале ни любила своего султана, он всемогущ,
у нее нет никакой надежды вырваться из-под его ига, к каким бы уловкам она
ни прибегала Месть ее господина свирепа, кровава, но воинственна и
великодушна - удар кинжала - и конец всему. Но в XIX веке муж убивает свою
жену, обрушивая на нее общественное презрение, закрывая перед ней двери всех
гостиных.
Вернувшись к себе, г-жа де Реналь сразу почувствовала всю опасность
своего положения; ее совершенно ошеломил разгром, учиненный в ее комнате.
Замки на всех ее изящных шкатулках и ларчиках были взломаны, несколько плит
паркета были выворочены вовсе. "Нет, он бы меня не пощадил, - подумала она.
- Испортить так этот паркет цветного дерева! А ведь он так дрожал над ним!
Стоило кому-нибудь из детей войти сюда с улицы с мокрыми ногами, он весь
багровел от ярости. А теперь паркет испорчен вконец!" Зрелище этого
свирепого буйства мигом уничтожило все угрызения совести, которые пробудила
в ней слишком скорая победа.
За несколько минут до обеда явился Жюльен с детьми. За десертом, когда
слуги удалились из комнаты, г-жа де Реналь сказала ему весьма сухим тоном:
- Вы не раз говорили мне о вашем желании отправиться недели на две в
Верьер, Господин де Реналь согласен дать вам отпуск. Можете ехать, когда вам
будет угодно. Но чтобы время у детей не пропадало даром, вам каждый день
будут посылать их письменные работы, и вы будете их проверять.
- И, разумеется, - резко добавил г-н де Реналь, - я отпускаю вас не
более чем на неделю.
Жюльен заметил беспокойство на его лице: видно было, что он глубоко
озабочен.
- Он, по-видимому, еще не принял окончательного решения, - шепнул он
своей возлюбленной, когда они на минутку остались одни в гостиной.
Г-жа де Реналь торопливо пересказала ему все, что произошло до обеда.
- А подробности сегодня ночью, - смеясь добавила она.
"Вот оно, женское коварство, - подумал Жюльен. - С какой радостью они
нас обманывают, с какой легкостью!"
- Мне кажется, - довольно едко сказал он, - что хоть вы и ослеплены
вашей любовью, она вместе с тем изрядно просветила вас: вашим сегодняшним
поведением можно прямо восхищаться. Но вряд ли было бы благоразумно видеться
сегодня ночью. Мы здесь окружены врагами. Подумайте, как ненавидит меня
Элиза.
- Эта ненависть очень похожа на то жгучее равнодушие, которое вы,
по-видимому, питаете ко мне.
- Будь я даже равнодушен, я все же обязан уберечь вас от опасности,
которая грозит вам из-за меня. Легко может случиться, что господину де
Реналю взбредет на ум поговорить с Элизой, - он с первых же слов узнает от
нее все. После этого почему бы ему не спрятаться около моей двери с оружием
в руках и...
- Вот как! Значит, даже смелости не хватает! - сказала г-жа де Реналь с
высокомерием благородной дамы.
- Я никогда не унижусь до того, чтобы говорить о своей смелости, -
невозмутимо ответил Жюльен. - Помоему, это просто низость. И судить об этом
должно по делам. А вы, - добавил он, беря ее за руку, - даже не
представляете себе, до чего я к вам привязан, до какой степени дорожу
возможностью проститься с вами перед этой жестокой разлукой.
ТАК ПОСТУПАЮТ В 1830 ГОДУ
Слово дано человеку, чтобы скрывать свои мысли.
Преподобный отец Малагрида.
Едва Жюльен очутился в Верьере, как он уже начал упрекать себя за свою
несправедливость по отношению к г-же де Реналь. "Я презирал бы ее как
никчемную бабенку, если бы она не выдержала и не довела до конца эту сцену с
господином де Реналем. Она выпуталась из этого, как истый дипломат, а я
проникаюсь сочувствием к побежденному, к моему врагу. В этом есть чтото
подленькое, мещанское; мое самолюбие задето, ибо господин де Реналь -
мужчина. Великое и обширное сословие, к коему имею честь принадлежать и я!
Ах я болван!"
Господин Шелан отказался от всех квартир, которые наперебой предлагали
ему самые почтенные местные либералы, когда он, будучи смещен, вынужден был
покинуть свой приходский дом. Две комнатки, которые он теперь нанимал, были
завалены его книгами. Жюльен, желая показать Верьеру пример, достойный
священника, пошел к отцу, взял у него дюжину еловых досок и тащил их на
собственных плечах через всю Большую улицу. Он достал инструменты у одного
из своих прежних приятелей и смастерил что-то вроде библиотечного шкафа,
куда и убрал книги г-на Шелана.
- А я уж думал, что тебя совсем совратила мирская суета, -
прослезившись от радости, говорил ему старик кюре. - Ну вот, теперь ты
вполне искупил свое мальчишество - этот парад в мундире почетной стражи,
которым ты нажил себе столько врагов.
Господин де Реналь приказал Жюльену жить у него и доме. Никто не
подозревал о том, что произошло. На третий день после своего приезда Жюльен,
сидя у себя в комнате, удостоился визита не кого иного, как самого г-на
помощника префекта де Можирона. Целых два часа выслушивал Жюльен
бессмысленную болтовню и высокопарные жалобы на людскую злобу, на отсутствие
честности у людей, которым вверено управление казенными средствами, на то,
каким опасностям подвергается через это бедная Франция, и т.д., и т.д.,
пока, наконец, не начал смутно догадываться об истинной цели этого визита.
Они уже вышли на площадку лестницы, и бедный, наполовину разжалованный
гувернер с должным почтением распрощался с будущим префектом некоего
счастливого департамента, когда сей последний соизволил проявить неожиданный
интерес к делам Жюльена и стал превозносить его необычайную скромность в
отношении денег, и т.д., и т.д. Наконец, заключив его в свои объятия с
истинно отеческой нежностью, г-н де Можирон предложил ему оставить дом г-на
де Реналя и перейти на службу к одному чиновнику, детей которого надобно
воспитать и который, подобно королю Филиппу, благодарил небо не столько за
то, что оно ему их даровало, сколько за то, что оно дозволило им родиться в
ближайшем соседстве с г-ном Жюльеном. "Наставнику их положили бы там
восемьсот франков, и платили бы не помесячно, - что за срам такой, - говорит
г-н де Можирон, - а за четверть года, и всякий раз вперед".
Тут, наконец, наступила очередь Жюльена, который уже целых полтора часа
дожидался с тоской, когда ему можно будет вставить хоть слово. Ответ его был
поистине великолепен, а главное, многословен, совсем как епископское
послание. Он позволял предположить все, а вместе с тем не говорил ничего
положительного. В нем было и глубокое уважение к г-ну де Реналю, и
благоговейное почитание верьерского общества, и признательность
достославному господину помощнику префекта. Помощник префекта, искренне
удивленный тем, что столкнулся с человеком, который еще более иезуит, чем он
сам, тщетно пытался добиться от него чего-нибудь более определенного. Жюльен
в восторге от того, что ему выпал случай поупражняться, продолжал отвечать в
том же роде, но в несколько иных выражениях. Никогда еще ни одному
краснобаю-министру, которому хочется мирно довести до конца заседание, когда
в палате того и гляди разгорятся страсти, не удавалось наговорить так много
и при этом так мало сказать. Едва за г-ном де Можироном закрылась дверь, как
Жюльен принялся хохотать, как сумасшедший. Чтобы не потерять даром обуявший
его иезуитский пыл, он написал г-ну де Реналю письмо на девяти страницах,
где подробно сообщал все, что ему предложили, и смиренно просил совета:
"Однако этот мошенник так и не назвал мне лицо, которое делает мне это
предложение. Должно быть, это господин Вально, который рассматривает мою
ссылку в Верьер как результат своего анонимного послания".
Отправив свое письмо, довольный, словно охотник, который часов в шесть
утра в ясный осенний день попадает на полянку, полную дичи, Жюльен вышел из
дому с намерением попросить совета у г-на Шелана. Но не успел он дойти до
добряка кюре, как провидение, приберегавшее для него к этому дню свои
милости, послало ему навстречу самого г-на Вально, которому Жюльен тут же
признался, что у него прямо душа разрывается: вот он такой бедняк, так
жаждет посвятить себя тому призванию, к которому чувствует себя
предназначенным свыше, а выходит, призвание - еще далеко не все в этом
жалком мире. Для того, чтобы честно трудиться в вертограде господнем и не
оказаться уж совсем недостойным своих ученых собратий, необходимо
образование: надо два года учиться в безансонской семинарии, что не дешево
стоит; а из этого следует, что необходимо и даже, можно сказать, в некотором
роде вменяется в долг прикопить деньжонок, что, разумеется, много легче
сделать, если получать, скажем, восемьсот франков, которые выплачиваются по
четвертям, нежели шестьсот, которые расходятся у тебя из месяца в месяц. А с
другой стороны, если провидение позаботилось устроить его к юным Реналям и
вложило ему в сердце такую привязанность к ним, разве оно не указывает ему
тем самым, что он не должен покидать их, не должен переходить на другое
место.
Жюльен достиг столь высокой степени совершенства в подобного рода
красноречии, пришедшем на смену решительным действиям времен Империи, что
ему, наконец, самому стало тошно от своих разглагольствований.
Когда он вернулся домой, его уже дожидался лакей г-на Валено в парадной
ливрее; он разыскивал его по всему городу, чтобы вручить ему приглашение на
сегодняшний обед.
Жюльен еще никогда не бывал в доме этого господина; всего лишь
несколько дней тому назад он только и мечтал, как бы угостить его палкой, да
покрепче, и при этом не попасться в лапы исправительной полиции. Хотя обед
был назначен на час дня, Жюльен счел более почтительным явиться в кабинет
господина директора дома призрения в половине первого. Он застал его важно
восседающим перед грудой разложенных на столе папок с делами. Его громадные
черные баки, невероятная шевелюра, феска, напяленная "а макушку, огромная
трубка, вышитые туфли, толстенные золотые цепочки, перекрещивавшиеся в
разных направлениях на его груди, - весь этот арсенал провинциального
денежного туза, мнящего себя неотразимым победителем женских сердец, отнюдь
не внушил почтения Жюльену, - наоборот, еще больше подстрекнул в нем охоту
съездить его как следует палкой.
Он попросил, чтобы ему оказали честь и представили г-же Вально, но она
занималась своим туалетом и не могла его принять. Зато ему было доставлено
удовольствие присутствовать при туалете самого г-на директора. После этого
они проследовали к г-же Вально, которая со слезами на глазах представила
Жюльену своих деток Эта дама, одна из самых влиятельных особ в Верьере,
обладала грубой мужеподобной физиономией, которую она ради торжественного
случая густо нарумянила Она позаботилась пустить в ход весь свой материнский
пафос.
Жюльен вспоминал г-жу де Реналь Его недоверчивость мешала ему
предаваться воспоминаниям, за исключением тех случаев, когда они возникали
невольно, по противопоставлению, но тут он растрогался до умиления Это
состояние еще усилилось тем, что он увидел в доме директора: его заставили
обойти весь дом Все здесь было великолепно, все только что из магазина,
новехонькое, и ему тут же сообщали стоимость каждого предмета. Но Жюльен во
всем этом видел что-то гнусное, от всего пахло крадеными деньгами, и все в
доме, вплоть до слуг, точно старались оградить себя от презрения.
Сборщик налогов, податной инспектор, жандармский офицер и еще двое или
трое чиновников пожаловали со своими женами. За ними следом явилось
несколько богатеньких либералов. Позвали к столу Жюльен уже был в самом
отвратительном настроении, а тут еще ему пришло в голову, что бок о бок с
этой столовой, за стеной, сидят несчастные призреваемые и на их-то скудном
пайке, должно быть, и загребали денежки для приобретения всей это безвкусной
роскоши, которой его сейчас хотели ошеломить.
"Должно быть, они голодные сейчас", - подумал он, и у него сдавило
горло; он был не в силах заставить себя проглотить ни куска и даже почти не
мог говорить. Но спустя примерно четверть часа он почувствовал себя еще
хуже. Издали время от времени стали доноситься обрывки уличной песенки, и,
надо сознаться, песенки малопристойной; ее распевал кто-то из этих
несчастных затворников. Г-н Вально посмотрел на одного из своих ливрейных
лакеев; тот мигом исчез, и через минуту пение прекратилось. Как раз в это
время другой лакей подносил Жюльену рейнвейн в зеленой рюмке, и г-жа Вально
не преминула сообщить Жюльену, что вино это стоит на месте девять франков
бутылка. Жюльен поднял зеленую рюмку и сказал г-ну Вально:
- Там перестали петь эту гнусную песню.
- Еще бы, черт возьми, - с победоносным видом ответил директор. - Я
приказал замолчать этой голытьбе.
Это было уже слишком для Жюльена он вполне усвоил подобающие этому
кругу манеры, но чувствами его он еще далеко не проникся. Несмотря на все
свое лицемерие, к которому он так часто прибегал, он почувствовал, как по
щеке у него покатилась крупная слеза.
Он постарался укрыться за зеленой рюмкой, но был совершенно не в
состоянии оказать честь рейнскому вину "Не давать петь, - повторял он про
себя. - Боже мой! И ты это терпишь!"
К счастью, никто не заметил, что он так неприлично расчувствовался
Сборщик налогов затянул роялистскую песню Когда все хором подхватили припев,
совесть Жюльена стала нашептывать ему: "Вот оно - это грязное богатство,
которого и ты можешь достигнуть и наслаждаться им, но только на таких вот
условиях, не иначе как в этакой компании Возможно, ты заполучишь местечко в
двадцать тысяч франков, но в то время как сам ты будешь обжираться
говядиной, ты будешь запрещать петь бедному узнику; ты будешь закатывать
обеды на деньги, которые уворуешь из его жалкого пайка, и когда ты будешь
пировать, он будет еще несчастней! О Наполеон! Как прекрасно было твое
время, когда люди завоевывали себе положение на поле битвы! Но пробиваться
подлостью, увеличивая страдания бедняков?"
Должен сознаться, что слабость, обнаруженная Жюльеном в этом монологе,
внушает мне весьма неважное мнение о нем Он был бы достойным собратом тех
заговорщиков в желтых перчатках, которые желают перевернуть весь жизненный
уклад большой страны, но не хотят иметь на совести ни малейшей царапинки.
Внезапно Жюльен был вынужден снова вернуться к своей роли. Ведь не для
того, чтобы мечтать да сидеть, не говоря ни слова, позвали его обедать в
таком изысканном обществе.
Бывший фабрикант набоек, ныне член-корреспондент Безансонской и
Юзесской академий, обратился к нему с другого конца стола с вопросом, правда
ли то, что говорят кругом о его удивительных успехах по части изучения
Нового завета?
Сразу воцарилась глубокая тишина. Новый завет на латинском языке словно
по волшебству оказался в руках ученого члена двух академий. Едва Жюльен
успел ему ответить, как тот, открыв наугад книгу, прочел начало первой
попавшейся латинской фразы. Жюльен продолжал ее наизусть Память не изменила
ему, и это чудо вызвало всеобщее восхищение, проявившееся с весьма шумной
горячностью, подобающей концу обеда. Жюльен смотрел на раскрасневшиеся лица
дам, - некоторые из них были весьма недурны. Он остановился взглядом на жене
сборщика, голосистого запевалы.
- Мне, право, стыдно говорить так долго по-латыни перед дамами, -
сказал он, глядя на нее. - Если бы господин Рюбиньо (это был член двух
академий) был так любезен, что прочел бы наудачу какую-нибудь латинскую
фразу, я попробовал бы, вместо того чтоб продолжать ее дальше, перевести ее,