Страница:
каплей, переполнившей чашу.
Побледнев, он бросился к г-ну де Реналю с таким мрачно-решительным
видом, какого тот у него еще никогда не видел. Г-н де Реналь остановился и
оглянулся на своих слуг.
- Сударь, - сказал Жюльен, - неужели вы думаете, что со всяким другим
наставником ваши дети сделали бы такие успехи, как со мной? А если вы
скажете "нет", - продолжал он, не дожидаясь ответа, - так как же вы
осмеливаетесь упрекать меня, будто я их забросил?
Господин де Реналь, уже оправившись от своего испуга, решил, что этот
дрянной мальчишка неспроста позволяет себе такой тон, что у него, должно
быть, навернулось какое-нибудь выгодное предложение и он собирается от них
уйти. А Жюльен, теперь уже не в силах совладать со своей злобой, добавил:
- Я, сударь, проживу и без вас.
- Право, я очень огорчен, что вы так разволновались, - слегка
запинаясь, отвечал г-н де Реналь.
Слуги были тут же, шагах в десяти: они оправляли постели.
- Не этого я жду от вас, сударь, - вскричал уже совсем рассвирепевший
Жюльен. - Вы вспомните только, какими оскорбительными попреками вы меня
осыпали, да еще при женщинах!
Господин де Реналь отлично понимал, чего добивается Жюльен; в душе его
происходила мучительная борьба. И тут Жюльен, не помня себя от ярости,
крикнул ему:
- Я знаю, сударь, куда идти, когда я выйду из вашего дома!
Услышав эти слова, г-н де Реналь мигом представил себе Жюльена в доме
г-на Вально.
- Ну, хорошо, сударь, - промолвил он наконец, тяжко вздохнув и с таким
видом, словно обращался к хирургу, решившись на самую мучительную операцию.
- Я согласен на вашу просьбу. Начиная с послезавтра - это как раз будет
первое число - я плачу вам пятьдесят франков в месяц.
Жюльен чуть было не расхохотался: он был до такой степени поражен, что
всю его злобу как рукой сняло.
"Выходит, я мало еще презирал это животное! - подумал он. - Вот уж
поистине самое щедрое извинение, на какое только и способна эта низкая
душонка".
Дети, которые смотрели на эту сцену, разинув рты, бросились в сад к
матери рассказать ей, что господин Жюльен ужас как рассердился, но что
теперь он будет получать пятьдесят франков в месяц.
Жюльен по привычке отправился вслед за ними, даже не взглянув на г-на
де Реналя, которого он оставил в величайшем раздражении.
"Он уже вскочил мне в сто шестьдесят восемь франков, этот Вально, -
говорил себе мэр. - Надо будет порешительней намекнуть ему насчет его
поставок подкидышам".
Не прошло и минуты, как Жюльен снова очутился перед ним:
- Мне надо пойти исповедаться к моему духовнику господину Шелану; честь
имею поставить вас в известность, что я отлучусь на несколько часов.
- Ну, что вы, дорогой Жюльен, - промолвил г-н де Реналь с каким-то
чрезвычайно фальшивым смешком. - Пожалуйста, хоть на целый день и завтра на
весь день, мой друг, если вам угодно. Да вы возьмите у садовника лошадь, не
пешком же вам идти в Верьер.
"Ну вот, ясно. Он пошел дать ответ Вально, - подумал г-н де Реналь. -
Он ведь мне ничего не обещал; ну что ж, надо дать время остыть этому
сорвиголове".
Жюльен поспешно удалился и направился в горы, в большой лес, через
который можно было пройти напрямик из Вержи в Верьер. Он вовсе не собирался
сразу идти к г-ну Шелану. У него не было ни малейшего желания снова
притворяться и разыгрывать лицемерную сцену. Ему нужно было хорошенько
разобраться в собственной душе и дать волю обуревавшим его чувствам.
"Я выиграл битву, - сказал он себе, как только очутился в лесу, где
никто не мог его видеть, - да, я выиграл битву".
Мысль эта представила ему все случившееся с ним в самом выгодном свете
и вернула ему душевное равновесие.
"Так, значит, я теперь буду получать пятьдесят франков в месяц. Похоже,
господин де Реналь здорово струхнул. Но чего он испугался?"
И, задумавшись над тем, что, собственно, могло напугать этого
преуспевающего, влиятельного человека, который час тому назад внушал ему та-
кую бешеную злобу, Жюльен мало-помалу отдался чувству сладостного покоя. На
мгновение его как бы покорила чудесная красота лесной чащи, по которой он
шел. Огромные глыбы скал, некогда оторвавшиеся от горы, громоздились в
глубине. Могучие буки простирались далеко ввысь, доходя чуть ли не до вершин
этих скал, а под ними царила такая дивная прохлада, тогда как тут же рядом,
в каких-нибудь трех шагах, солнце палило так, что нельзя было стоять.
Жюльен передохнул немного в тени этих огромных утесов и пошел дальше,
забираясь все выше в горы. Вскоре он свернул на еле заметную тропку, куда
только пастухи поднимались с козами, и, вскарабкавшись по ней на самый
высокий утес, почувствовал себя, наконец, совершенно отрезанным от всего
мира. Это физическое ощущение высоты вызвало улыбку на его губах: оно как бы
показывало ему то состояние, которого жаждал достигнуть его дух. Чистый
горный воздух приносил с собой ясность и даже какую-то отраду его душе. Мэр
города Верьера по-прежнему олицетворял для него всех богачей и всех наглецов
в мире, но он чувствовал, что ненависть, которая только что его душила,
несмотря на все ее бурные проявления, не заключала в себе ничего личного.
Стоит ему только перестать видеться с г-ном де Реналем, через неделю он
забудет и его, и его замок, и собак, и детей, и всю его семью. "Не понимаю,
каким образом я заставил его принести такую огромную жертву. Подумать только
- больше пятидесяти экю в год! А за минуту до этого я едва выпутался из
такой ужасной опасности! Вот две победы в один день; правда, во второй с
моей стороны нет никаких заслуг; надо бы догадаться все-таки, как это вышло.
Но отложим до завтра всякие неприятные размышления".
Жюльен стоял на своем высоком утесе и глядел в небо, накаленное жарким
августовским солнцем. Кузнечики заливались на лугу, под самым утесом, а
когда они вдруг смолкали, всюду вокруг него наступало безмолвие. Он мог
охватить взглядом местность, простиравшуюся у его ног, на двадцать лье в
окружности. Ястреб, сорвавшись со скалы над его головой, бесшумно описывал
громадные круги, время от времени появляясь в поле его зрения Жюльен
машинально следил взором за пернатым хищником. Его спокойные могучие
движения поражали его; он завидовал этой силе, он завидовал этому
одиночеству.
Вот такая была судьба у Наполеона, может быть, и его ожидает такая же?
ВЕЧЕРОМ
Yet julid'b very coldness still Wes kind,
And tremulously gentle her small hand
Withdrew itself from his, but left behind
A little pressure, thrilling, and so bland
A slight so very slight that to the mind
Tibas but a doubt
Don Juan, с I, st LXXI [8]
Однако, как-никак, надо было показаться и в Верьере. Ему повезло: едва
только он вышел от кюре, как навстречу ему попался г-н Вально, которому он
не преминул рассказать, что ему прибавили жалованье.
Вернувшись в Вержи, Жюльен подождал, пока стемнеет, и только тогда
отправился в сад. Он чувствовал душевную усталость от всех этих потрясений,
которые он пережил сегодня "А что я им скажу?" - с беспокойством думал он,
вспоминая о своих дамах. Ему не приходило в голову, что вот сейчас его
душевное состояние было как раз на уровне тех мелких случайностей, которыми
обычно ограничивается весь круг интересов у женщин.
Госпожа Дервиль и даже ее подруга частенько не понимали Жюльена, но и
он, со своей стороны, тоже только наполовину понимал, что они ему говорят.
Таково было действие силы и - уж позволю себе сказать - величия неугомонных
страстей, обуревавших этого юного честолюбца. У этого необыкновенного
существа в душе что ни день клокотала буря.
Направляясь этим вечером в сад, Жюльен склонен был приобщиться к
интересам хорошеньких кузин Они ждали его с нетерпением. Он уселся на свое
обычное место возле г-жи де Реналь. Вскоре стало совсем темно Он попробовал
было завладеть беленькой ручкой, которую он давно уже видел перед собой на
спинке стула. Ему сначала как-то неуверенно уступили, а затем все-таки ручка
вырвалась, да так решительно, что ясно было: на него сердятся. Жюльен не
склонен был настаивать и продолжал весело болтать, как вдруг послышались
шаги г-на де Реналя.
В ушах у Жюльена еще стояли все те грубости, которых он от него
наслушался утром. "А что, если насмеяться над этой тварью, которая все может
себе позволить за свои деньги? - подумал он. - Вот сейчас взять да и
завладеть ручкой его супруги, и именно при нем? Да, да, и я это сделаю, я,
тот самый, кого он оплевал с таким презрением".
После этого спокойствие, столь необычное для характера Жюльена, тотчас
покинуло его. Им овладело страстное желание - так что он больше ни о чем
другом и думать не мог - добиться во что бы то ни стало, чтобы г-жа де
Реналь позволила ему завладеть ее рукой.
Господин да Реналь с возмущением заговорил о политике: два-три
фабриканта в Верьере вылезли в богачи; пожалуй, они вот-вот станут богаче
его; конечно, им не терпится стать ему поперек дороги на выборах, Г-жа
Дервиль слушала. Жюльен, обозленный этими разглагольствованиями, пододвинул
свой стул поближе к г-же де Реналь. Тьма была такая, что ничего не было
видно. Он осмелился положить свою руку совсем рядом с ее прелестной,
обнаженной выше локтя рукой. Его охватил трепет, мысли его спутались, он
прильнул щекой к этой прелестной руке и вдруг, осмелев, прижался к ней
губами.
Госпожу де Реналь бросило в дрожь. Муж ее был в каких-нибудь четырех
шагах; она быстро протянула Жюльену руку и вместе с тем тихонько оттолкнула
его. В то время как г-н де Реналь ругал и проклинал этих мошенников и
якобинцев, набивающих себе мошну, Жюльен осыпал страстными поцелуями
протянутую ему руку, но, впрочем, может быть, они казались страстными только
г-же де Реналь. А между тем бедняжка только сегодня, в этот роковой для нее
день, держала в своих руках доказательство того, что человек, которого она,
сама себе в том не признаваясь, обожала, любит другую. Весь день, пока
Жюльена не было, она чувствовала себя бесконечно несчастной, и это заставило
ее призадуматься.
"Как, неужели я люблю? - говорила она себе. - Я полюбила? Я, замужняя
женщина, и вдруг влюбилась? Но ведь никогда в жизни я не испытывала к мужу
ничего похожего на это страшное наваждение, которое не дает мне ни на
секунду забыть о Жюльене. А ведь это, в сущности, дитя, и он относится ко
мне с таким уважением. Конечно, это наваждение пройдет. Да не все ли равно
моему мужу, какие чувства я могу питать к этому юноше? Господин де Реналь
умер бы со скуки от наших разговоров с Жюльеном, от всех этих фантазий; что
ему до этого? Он занят своими делами, и ведь я у него ничего не отнимаю для
Жюльена".
Никакое притворство еще не запятнало чистоты этой невинной души,
введенной в заблуждение никогда не изведанной страстью. Она поддалась
обману, но она и не подозревала об этом, а между тем добродетель ее уже инс-
тинктивно била тревогу. Вот какая мучительная борьба происходила в ее душе,
когда Жюльен появился в саду. Она услышала его голос и чуть ли не в тот же
миг увидела, что он садится рядом с ней. Душа ее встрепенулась, словно
окрыленная упоительным счастьем, которое каждый день в течение двух недель
не столько прельщало ее, сколько всякий раз снова и снова повергало в
бесконечное изумление. Но прошло несколько секунд. "Что же это такое? -
сказала она себе. - Значит, достаточно мне только его увидеть, и я уже
готова простить ему все?" Ей стало страшно, и вот тут-то она и отняла у него
свою руку.
Его страстные поцелуи - никто ведь никогда так не целовал ее рук -
заставили ее сразу забыть о том, что он, может быть, любит другую. Он уже ни
в чем не был виноват перед ней. Мучительная горечь, рожденная подозрением,
мигом исчезла, а чувство блаженства, которое ей даже никогда не снилось,
наполнило ее восторгом любви и неудержимой радостью. Этот вечер показался
чудесным всем, за исключением верьерского мэра, который никак не мог забыть
о своих разбогатевших фабрикантах. Жюльен уже не помнил ни о своем черном
замысле, ни о своих честолюбивых мечтах, для осуществления которых надо было
преодолеть столько препятствий. Первый раз в жизни испытывал он на себе
могущественную силу красоты. В какой-то смутной сладостной истоме, столь
необычной для него, нежно пожимая эту милую ручку, пленившую его своей
неизъяснимой прелестью, он в полузабытьи слушал шорох липовой листвы, по
которой пробегал мягкий ночной ветер, да далекий лай собак с мельницы на
берегу Ду.
Однако это его состояние было просто приятным отдыхом, но отнюдь не
страстью. Возвращаясь к себе в комнату, он думал только об одном: какое это
будет блаженство снова взяться сейчас за свою любимую книгу, ибо для юноши в
двадцать лет мысли о "свете" и о том, какое он впечатление в нем произведет,
заслоняют все.
Вскоре, впрочем, он отложил книгу. Раздумывая о победах Наполеона, он
как-то по-новому взглянул и на свою победу. "Да, я выиграл битву, - сказал
он себе. - Так надо же воспользоваться этим; надо раздавить гордость этого
спесивого дворянина, пока еще он отступает. Так именно действовал Наполеон.
Надо мне будет потребовать отпуск на три дня: тогда я смогу навестить моего
друга Фуке. А если г-н де Реналь мне откажет, я ему пригрожу, что совсем
уйду... Да он, конечно, уступит".
Госпожа де Реналь ни на минуту не сомкнула глаз. Ей казалось, что она
совсем не жила до сих пор. Она снова и снова мысленно переживала то
сладостное ощущение и блаженство, охватившее ее, когда она почувствовала на
своей руке пламенные поцелуи Жюльена.
И вдруг перед ней мелькнуло страшное слово - прелюбодеяние. Все самое
отвратительное, что только низкое, гнусное распутство может вложить в
представление о чувственной любви, вдруг встало перед ней. И эти видения
старались загрязнить нежный, прекрасный образ - ее мечты о Жюльене и о
счастье его любить. Будущее рисовалось ей в самых зловещих красках. Она уже
видела, как все презирают ее.
Это были ужасные мгновения: душе ее открылись неведомые области. Едва
только ей дано было вкусить никогда не изведанного блаженства, и вот уже она
ввергнута в бездну чудовищных мук. Она никогда не представляла себе, что
можно так страдать; у нее помутился рассудок. На секунду у нее мелькнула
мысль сознаться мужу, что она боится полюбить Жюльена. Ей пришлось бы тогда
рассказать о нем все. К счастью, ей припомнилось наставление, которое ей
когда-то давно, накануне свадьбы, прочла ее тетка, - наставление о том, как
опасно откровенничать с мужем, который в конце концов, как-никак, господин
своей жены. В полном отчаянии она ломала руки.
В голове ее бессвязно возникали мучительные, противоречивые мысли. То
она дрожала, что Жюльен ее не любит, то вдруг ее охватывал ужас: она
чувствовала себя преступницей и содрогалась, как будто ей завтра же
предстояла публичная казнь на городской площади Верьера - стоять у позорного
столба с дощечкой на груди, чтобы весь народ видел и знал, что она
прелюбодейка.
У г-жи де Реналь не было ни малейшего жизненного опыта, и ей даже среди
бела дня, в здравом уме и твердой памяти, не могло прийти в голову, что
согрешить перед богом - не совсем то же, что стать жертвой всеобщего
презрения и подвергнуться публичному позору.
Когда страшная мысль о прелюбодеянии и о всем том бесчестии, которое,
по ее мнению, оно неизбежно влечет за собой, на минуту покидала ее и она
начинала думать о том, как сладостно было бы жить с Жюльеном в невинности, и
погружалась в воспоминания, ее тотчас же снова охватывало ужасное
подозрение, что Жюльен любит другую женщину. Она вспоминала, как он
побледнел, испугавшись, что у него отнимут этот портрет или что он
скомпрометирует ее, если этот портрет кто-нибудь увидит. Впервые она видела
страх на этом спокойном, благородном лице. Не было случая, чтобы он
когда-нибудь так волновался из-за нее или из-за детей. И этот новый повод
для мучений, когда она и так уже не знала, куда деваться от горя, переполнил
меру страданий, отпущенную человеческой душе. Г-жа де Реналь невольно
застонала, и ее стоны разбудили служанку. Вдруг она увидела перед собой
пламя свечи и Элизу, стоявшую возле ее постели.
- Так это вас он любит - вскричала она, не помня себя.
Служанка, с изумлением видя, что с ее госпожой творится что-то
неладное, к счастью, не обратила никакого внимания на эти странные слова.
Г-жа де Реналь поняла, что допустила какую-то неосторожность.
- У меня жар, - сказала она ей, - и я, кажется, бредила. Побудьте здесь
со мной.
Вынужденная сдерживаться, она мало-помалу пришла в себя, и ей стало
несколько легче; рассудок, покинувший ее, пока она находилась в полузабытье,
теперь снова вернулся к ней. Чтобы избавиться от пристального взгляда
служанки, она приказала ей почитать вслух газету, и, постепенно успокоенная
монотонным голосом девушки, читавшей какую-то длинную статью из
"Quotidienne", г-жа де Реналь пришла к добродетельному решению обращаться с
Жюльеном, когда она с ним увидится, как нельзя холоднее.
ПУТЕШЕСТВИЕ
В Париже можно встретить хорошо одетых людей, в провинции попадаются
люди с характером.
Синее.
На следующий день, с пяти часов утра, - г-жа де Реналь еще не выходила
из спальни, - Жюльен уже отпросился у ее мужа на три дня. Неожиданно для
него самого Жюльену вдруг захотелось повидаться с нею; ему вспомнилась ее
прелестная ручка. Он вышел в сад; г-жа де Реналь долго заставила себя ждать.
Конечно, если бы Жюльен любил, он бы не преминул заметить ее за
полуприкрытыми ставнями в окне второго этажа. Она стояла, прижавшись лбом к
стеклу, она смотрела на него. Наконец, вопреки всем своим решениям, она
все-таки рискнула выйти в сад. Вместо обычной бледности на лице ее сейчас
проступал яркий румянец Эта бесхитростная женщина явно была взволнована:
какая-то натянутость и даже, пожалуй, недовольство нарушали обычное
выражение невозмутимой ясности, как бы презревшей все пошлые, мирские
заботы, - той ясности, которая придавала особенное очарование ее небесным
чертам.
Жюльен поспешно приблизился к ней; он с восхищением смотрел на ее
прекрасные обнаженные руки, полуприкрытые накинутой наспех шалью. Свежий
утренний воздух, казалось, заставил еще ярче пылать ее щеки, на которых
после пережитых за ночь волнений играл лихорадочный румянец. Ее скромная,
трогательная красота и вместе с тем одухотворенная мыслью, - чего не
встретишь у простолюдинки, - словно пробудила в Жюльене какое-то свойство
души, которого он в себе не подозревал. Восхищенный этой красотой, которой
жадно упивался его взор, Жюльен нимало не сомневался, что его встретят
дружески; он даже и не думал об этом. Каково же было его удивление, когда он
вдруг увидел явно подчеркнутую ледяную холодность, в которой он тотчас же
заподозрил желание поставить его на место!
Радостная улыбка на его губах сразу исчезла; он вспомнил, какое
положение он занимает, особенно в глазах знатной и богатой наследницы. Лицо
его мгновенно изменилось: в нем теперь нельзя было прочесть ничего, кроме
высокомерия и злости на самого себя. Его охватило чувство нестерпимой досады
за то, что он дожидался здесь час с лишним, - и только дождался того, что
его так унизили.
"Только дурак может сердиться на других, - рассуждал он про себя. -
Камень падает вследствие собственной тяжести. Неужели я навсегда останусь
таким младенцем? Неужели же я никогда не научусь отмерять этим людям ровно
столько моей души, сколько полагается за их деньги? Если я хочу, чтобы они
меня уважали и чтобы я уважал самого себя, надо дать им понять, что это
только моя нужда вступает в сделку с их богатством, а сердце мое за тысячу
лье от их наглости и на такой высоте, где его не могут задеть жалкие,
ничтожные знаки их пренебрежения или милости".
В то время как эти чувства теснились в душе юного гувернера, на его
подвижном лице появилось выражение уязвленной гордости и жестокого
озлобления. Г-жа де Реналь совершенно растерялась. Добродетельная
холодность, которой она решила его встретить, сменилась на ее лице участием
- участием, полным тревоги и недоумения перед этой внезапной переменой,
совершившейся с ним на ее глазах. Ничего не значащие фразы, которыми принято
обмениваться утром насчет здоровья или погоды, застыли на губах у обоих.
Жюльен, который сохранил все свое здравомыслие, ибо он не испытывал никакого
смятения страсти, нашел способ показать г-же де Реналь, что он ни в какой
мере не считает их отношения дружескими: он не сказал ей ни слова о своем
отъезде, откланялся и исчез.
В то время как она стояла и смотрела ему вслед, пораженная этим
злобным, презрительным взглядом, который еще только вчера был таким
дружеским, к ней подбежал ее старший сын и, бросившись ей на шею, крикнул:
- А у нас каникулы: господин Жюльен сегодня уезжает!
Услыхав это, г-жа де Реналь вся похолодела; она чувствовала себя такой
несчастной из-за своей добродетели, но она была еще во сто крат несчастнее
из-за своей слабости.
Это новое событие заслонило собой все в ее воображении. Все ее
благоразумные намерения мигом улетучились. Ей уж теперь приходилось думать
не о том, чтобы устоять перед этим обворожительным возлюбленным, а о том,
что она вот-вот потеряет его навеки.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы высидеть за завтраком. В
довершение всех зол г-н де Реналь и г-жа Дервиль только и говорили, что об
отъезде Жюльена. Верьерскому мэру показался несколько странным решительный
тон Жюльена, каким тот заявил, что ему необходимо отлучиться.
- Ясно, что мальчишке кто-то сделал выгодное предложение, - в этом
можно не сомневаться. Но кто бы это ни был, будь то сам г-н Вально, шестьсот
франков в год на жалованье гувернеру - такая сумма заставит хоть кого
призадуматься. Вчера в Верьере ему, должно быть, сказали, чтобы он подождал
денька три, пока там подумают, так вот нынче утром, чтобы не давать мне
ответа, этот негодный мальчишка улизнул в горы. Подумать только, что мы
вынуждены считаться с какимто ничтожным мастеровым, который еще и хамит нам,
- вот до чего мы дошли!
"Если даже мой муж, который не представляет себе, как он жестоко
оскорбил Жюльена, и тот опасается, как бы он от нас не ушел, так что же я-то
должна думать? - говорила себе г-жа де Реналь. - Все кончено!"
Чтобы выплакаться вволю и не отвечать на расспросы г-жи Дервиль, она
сказала, что у нее ужасно болит голова, ушла к себе в спальню и легла в
постель.
- Вот они, эти женщины, - повторял г-н де Реналь. - Вечно у них там
что-то не ладится. Уж больно они хитро устроены.
И он удалился, посмеиваясь.
В то время как г-жа де Реналь, жертва своей несчастной и столь внезапно
поработившей ее страсти, переживала жесточайшие муки, Жюльен весело шагал по
дороге, и перед его глазами расстилались живописнейшие пейзажи, какими
только может порадовать глаз горная природа. Ему надо было перевалить через
высокий хребет к северу от Вержи. Тропинка, по которой он шел среди густой
чащи громадных буков, постепенно поднималась, делая беспрестанные петли, по
склону высокой горы, что замыкает на севере долину Ду. Взорам путника, уже
миновавшего невысокие холмы, между которыми Ду поворачивает на юг, открылись
теперь широкие плодородные равнины Бургундии и Божоле. Хотя душа этого юного
честолюбца была весьма мало чувствительна к такого рода красотам, он время
от времени все же невольно останавливался и окидывал взором эту широкую,
величественную картину.
Наконец он поднялся на вершину большой горы, через которую ему надо
было перевалить, чтобы попасть в уединенную долину, где жил его друг,
молодой лесоторговец Фуке. Жюльен вовсе не торопился увидеть Фуке - ни его,
ни вообще кого-либо на свете. Укрывшись, словно хищная птица, среди голых
утесов, торчащих на самой вершине большой горы, он заметил бы издалека
всякого, кто бы ни направлялся сюда. Почти на отвесном уступе одного из
утесов он увидел небольшую пещеру, забрался в нее и расположился в этом
тайном убежище. "Вот уж здесь-то, - сказал он себе с заблестевшими от
радости глазами, - здесь никто не может до меня добраться". Здесь, казалось
ему, он отлично может записать некоторые свои мысли, что в любом ином месте
было бы крайне опасно. Каменная четырехугольная глыба заменила ему стол. Он
так увлекся, что еле успевал записывать; он ничего не видел кругом. Наконец
он очнулся и заметил, что солнце уже садится за отдаленной грядой гор
Божоле.
"А почему бы мне не остаться здесь на ночь? - подумал он. - Хлеб у меня
есть, и я свободен". Произнеся это великое слово, он почувствовал, как душа
его встрепенулась от восторга Вечное притворство довело его до того, что он
не мог чувствовать себя свободным даже с Фуке. Подперев голову руками,
Жюльен сидел в этой маленькой пещере, упиваясь своими мечтами и ощущением
свободы, и чувствовал себя таким счастливым, как никогда в жизни. Он не
заметил, как один за Другим догорели последние отблески заката. Среди
обступившей его необъятной тьмы душа его, замирая, созерцала картины,
возникавшие в его воображении, картины его будущей жизни в Париже. Прежде
всего ему рисовалась прекрасная женщина, такая прекрасная и возвышенная,
какой он никогда не встречал в провинции. Он влюблен в нее страстно, и он
любим... Если он разлучался с ней на несколько мгновений, то лишь затем,
чтобы покрыть себя славой и стать еще более достойным ее любви.
Юноша, выросший среди унылой действительности парижского света, будь у
Побледнев, он бросился к г-ну де Реналю с таким мрачно-решительным
видом, какого тот у него еще никогда не видел. Г-н де Реналь остановился и
оглянулся на своих слуг.
- Сударь, - сказал Жюльен, - неужели вы думаете, что со всяким другим
наставником ваши дети сделали бы такие успехи, как со мной? А если вы
скажете "нет", - продолжал он, не дожидаясь ответа, - так как же вы
осмеливаетесь упрекать меня, будто я их забросил?
Господин де Реналь, уже оправившись от своего испуга, решил, что этот
дрянной мальчишка неспроста позволяет себе такой тон, что у него, должно
быть, навернулось какое-нибудь выгодное предложение и он собирается от них
уйти. А Жюльен, теперь уже не в силах совладать со своей злобой, добавил:
- Я, сударь, проживу и без вас.
- Право, я очень огорчен, что вы так разволновались, - слегка
запинаясь, отвечал г-н де Реналь.
Слуги были тут же, шагах в десяти: они оправляли постели.
- Не этого я жду от вас, сударь, - вскричал уже совсем рассвирепевший
Жюльен. - Вы вспомните только, какими оскорбительными попреками вы меня
осыпали, да еще при женщинах!
Господин де Реналь отлично понимал, чего добивается Жюльен; в душе его
происходила мучительная борьба. И тут Жюльен, не помня себя от ярости,
крикнул ему:
- Я знаю, сударь, куда идти, когда я выйду из вашего дома!
Услышав эти слова, г-н де Реналь мигом представил себе Жюльена в доме
г-на Вально.
- Ну, хорошо, сударь, - промолвил он наконец, тяжко вздохнув и с таким
видом, словно обращался к хирургу, решившись на самую мучительную операцию.
- Я согласен на вашу просьбу. Начиная с послезавтра - это как раз будет
первое число - я плачу вам пятьдесят франков в месяц.
Жюльен чуть было не расхохотался: он был до такой степени поражен, что
всю его злобу как рукой сняло.
"Выходит, я мало еще презирал это животное! - подумал он. - Вот уж
поистине самое щедрое извинение, на какое только и способна эта низкая
душонка".
Дети, которые смотрели на эту сцену, разинув рты, бросились в сад к
матери рассказать ей, что господин Жюльен ужас как рассердился, но что
теперь он будет получать пятьдесят франков в месяц.
Жюльен по привычке отправился вслед за ними, даже не взглянув на г-на
де Реналя, которого он оставил в величайшем раздражении.
"Он уже вскочил мне в сто шестьдесят восемь франков, этот Вально, -
говорил себе мэр. - Надо будет порешительней намекнуть ему насчет его
поставок подкидышам".
Не прошло и минуты, как Жюльен снова очутился перед ним:
- Мне надо пойти исповедаться к моему духовнику господину Шелану; честь
имею поставить вас в известность, что я отлучусь на несколько часов.
- Ну, что вы, дорогой Жюльен, - промолвил г-н де Реналь с каким-то
чрезвычайно фальшивым смешком. - Пожалуйста, хоть на целый день и завтра на
весь день, мой друг, если вам угодно. Да вы возьмите у садовника лошадь, не
пешком же вам идти в Верьер.
"Ну вот, ясно. Он пошел дать ответ Вально, - подумал г-н де Реналь. -
Он ведь мне ничего не обещал; ну что ж, надо дать время остыть этому
сорвиголове".
Жюльен поспешно удалился и направился в горы, в большой лес, через
который можно было пройти напрямик из Вержи в Верьер. Он вовсе не собирался
сразу идти к г-ну Шелану. У него не было ни малейшего желания снова
притворяться и разыгрывать лицемерную сцену. Ему нужно было хорошенько
разобраться в собственной душе и дать волю обуревавшим его чувствам.
"Я выиграл битву, - сказал он себе, как только очутился в лесу, где
никто не мог его видеть, - да, я выиграл битву".
Мысль эта представила ему все случившееся с ним в самом выгодном свете
и вернула ему душевное равновесие.
"Так, значит, я теперь буду получать пятьдесят франков в месяц. Похоже,
господин де Реналь здорово струхнул. Но чего он испугался?"
И, задумавшись над тем, что, собственно, могло напугать этого
преуспевающего, влиятельного человека, который час тому назад внушал ему та-
кую бешеную злобу, Жюльен мало-помалу отдался чувству сладостного покоя. На
мгновение его как бы покорила чудесная красота лесной чащи, по которой он
шел. Огромные глыбы скал, некогда оторвавшиеся от горы, громоздились в
глубине. Могучие буки простирались далеко ввысь, доходя чуть ли не до вершин
этих скал, а под ними царила такая дивная прохлада, тогда как тут же рядом,
в каких-нибудь трех шагах, солнце палило так, что нельзя было стоять.
Жюльен передохнул немного в тени этих огромных утесов и пошел дальше,
забираясь все выше в горы. Вскоре он свернул на еле заметную тропку, куда
только пастухи поднимались с козами, и, вскарабкавшись по ней на самый
высокий утес, почувствовал себя, наконец, совершенно отрезанным от всего
мира. Это физическое ощущение высоты вызвало улыбку на его губах: оно как бы
показывало ему то состояние, которого жаждал достигнуть его дух. Чистый
горный воздух приносил с собой ясность и даже какую-то отраду его душе. Мэр
города Верьера по-прежнему олицетворял для него всех богачей и всех наглецов
в мире, но он чувствовал, что ненависть, которая только что его душила,
несмотря на все ее бурные проявления, не заключала в себе ничего личного.
Стоит ему только перестать видеться с г-ном де Реналем, через неделю он
забудет и его, и его замок, и собак, и детей, и всю его семью. "Не понимаю,
каким образом я заставил его принести такую огромную жертву. Подумать только
- больше пятидесяти экю в год! А за минуту до этого я едва выпутался из
такой ужасной опасности! Вот две победы в один день; правда, во второй с
моей стороны нет никаких заслуг; надо бы догадаться все-таки, как это вышло.
Но отложим до завтра всякие неприятные размышления".
Жюльен стоял на своем высоком утесе и глядел в небо, накаленное жарким
августовским солнцем. Кузнечики заливались на лугу, под самым утесом, а
когда они вдруг смолкали, всюду вокруг него наступало безмолвие. Он мог
охватить взглядом местность, простиравшуюся у его ног, на двадцать лье в
окружности. Ястреб, сорвавшись со скалы над его головой, бесшумно описывал
громадные круги, время от времени появляясь в поле его зрения Жюльен
машинально следил взором за пернатым хищником. Его спокойные могучие
движения поражали его; он завидовал этой силе, он завидовал этому
одиночеству.
Вот такая была судьба у Наполеона, может быть, и его ожидает такая же?
ВЕЧЕРОМ
Yet julid'b very coldness still Wes kind,
And tremulously gentle her small hand
Withdrew itself from his, but left behind
A little pressure, thrilling, and so bland
A slight so very slight that to the mind
Tibas but a doubt
Don Juan, с I, st LXXI [8]
Однако, как-никак, надо было показаться и в Верьере. Ему повезло: едва
только он вышел от кюре, как навстречу ему попался г-н Вально, которому он
не преминул рассказать, что ему прибавили жалованье.
Вернувшись в Вержи, Жюльен подождал, пока стемнеет, и только тогда
отправился в сад. Он чувствовал душевную усталость от всех этих потрясений,
которые он пережил сегодня "А что я им скажу?" - с беспокойством думал он,
вспоминая о своих дамах. Ему не приходило в голову, что вот сейчас его
душевное состояние было как раз на уровне тех мелких случайностей, которыми
обычно ограничивается весь круг интересов у женщин.
Госпожа Дервиль и даже ее подруга частенько не понимали Жюльена, но и
он, со своей стороны, тоже только наполовину понимал, что они ему говорят.
Таково было действие силы и - уж позволю себе сказать - величия неугомонных
страстей, обуревавших этого юного честолюбца. У этого необыкновенного
существа в душе что ни день клокотала буря.
Направляясь этим вечером в сад, Жюльен склонен был приобщиться к
интересам хорошеньких кузин Они ждали его с нетерпением. Он уселся на свое
обычное место возле г-жи де Реналь. Вскоре стало совсем темно Он попробовал
было завладеть беленькой ручкой, которую он давно уже видел перед собой на
спинке стула. Ему сначала как-то неуверенно уступили, а затем все-таки ручка
вырвалась, да так решительно, что ясно было: на него сердятся. Жюльен не
склонен был настаивать и продолжал весело болтать, как вдруг послышались
шаги г-на де Реналя.
В ушах у Жюльена еще стояли все те грубости, которых он от него
наслушался утром. "А что, если насмеяться над этой тварью, которая все может
себе позволить за свои деньги? - подумал он. - Вот сейчас взять да и
завладеть ручкой его супруги, и именно при нем? Да, да, и я это сделаю, я,
тот самый, кого он оплевал с таким презрением".
После этого спокойствие, столь необычное для характера Жюльена, тотчас
покинуло его. Им овладело страстное желание - так что он больше ни о чем
другом и думать не мог - добиться во что бы то ни стало, чтобы г-жа де
Реналь позволила ему завладеть ее рукой.
Господин да Реналь с возмущением заговорил о политике: два-три
фабриканта в Верьере вылезли в богачи; пожалуй, они вот-вот станут богаче
его; конечно, им не терпится стать ему поперек дороги на выборах, Г-жа
Дервиль слушала. Жюльен, обозленный этими разглагольствованиями, пододвинул
свой стул поближе к г-же де Реналь. Тьма была такая, что ничего не было
видно. Он осмелился положить свою руку совсем рядом с ее прелестной,
обнаженной выше локтя рукой. Его охватил трепет, мысли его спутались, он
прильнул щекой к этой прелестной руке и вдруг, осмелев, прижался к ней
губами.
Госпожу де Реналь бросило в дрожь. Муж ее был в каких-нибудь четырех
шагах; она быстро протянула Жюльену руку и вместе с тем тихонько оттолкнула
его. В то время как г-н де Реналь ругал и проклинал этих мошенников и
якобинцев, набивающих себе мошну, Жюльен осыпал страстными поцелуями
протянутую ему руку, но, впрочем, может быть, они казались страстными только
г-же де Реналь. А между тем бедняжка только сегодня, в этот роковой для нее
день, держала в своих руках доказательство того, что человек, которого она,
сама себе в том не признаваясь, обожала, любит другую. Весь день, пока
Жюльена не было, она чувствовала себя бесконечно несчастной, и это заставило
ее призадуматься.
"Как, неужели я люблю? - говорила она себе. - Я полюбила? Я, замужняя
женщина, и вдруг влюбилась? Но ведь никогда в жизни я не испытывала к мужу
ничего похожего на это страшное наваждение, которое не дает мне ни на
секунду забыть о Жюльене. А ведь это, в сущности, дитя, и он относится ко
мне с таким уважением. Конечно, это наваждение пройдет. Да не все ли равно
моему мужу, какие чувства я могу питать к этому юноше? Господин де Реналь
умер бы со скуки от наших разговоров с Жюльеном, от всех этих фантазий; что
ему до этого? Он занят своими делами, и ведь я у него ничего не отнимаю для
Жюльена".
Никакое притворство еще не запятнало чистоты этой невинной души,
введенной в заблуждение никогда не изведанной страстью. Она поддалась
обману, но она и не подозревала об этом, а между тем добродетель ее уже инс-
тинктивно била тревогу. Вот какая мучительная борьба происходила в ее душе,
когда Жюльен появился в саду. Она услышала его голос и чуть ли не в тот же
миг увидела, что он садится рядом с ней. Душа ее встрепенулась, словно
окрыленная упоительным счастьем, которое каждый день в течение двух недель
не столько прельщало ее, сколько всякий раз снова и снова повергало в
бесконечное изумление. Но прошло несколько секунд. "Что же это такое? -
сказала она себе. - Значит, достаточно мне только его увидеть, и я уже
готова простить ему все?" Ей стало страшно, и вот тут-то она и отняла у него
свою руку.
Его страстные поцелуи - никто ведь никогда так не целовал ее рук -
заставили ее сразу забыть о том, что он, может быть, любит другую. Он уже ни
в чем не был виноват перед ней. Мучительная горечь, рожденная подозрением,
мигом исчезла, а чувство блаженства, которое ей даже никогда не снилось,
наполнило ее восторгом любви и неудержимой радостью. Этот вечер показался
чудесным всем, за исключением верьерского мэра, который никак не мог забыть
о своих разбогатевших фабрикантах. Жюльен уже не помнил ни о своем черном
замысле, ни о своих честолюбивых мечтах, для осуществления которых надо было
преодолеть столько препятствий. Первый раз в жизни испытывал он на себе
могущественную силу красоты. В какой-то смутной сладостной истоме, столь
необычной для него, нежно пожимая эту милую ручку, пленившую его своей
неизъяснимой прелестью, он в полузабытьи слушал шорох липовой листвы, по
которой пробегал мягкий ночной ветер, да далекий лай собак с мельницы на
берегу Ду.
Однако это его состояние было просто приятным отдыхом, но отнюдь не
страстью. Возвращаясь к себе в комнату, он думал только об одном: какое это
будет блаженство снова взяться сейчас за свою любимую книгу, ибо для юноши в
двадцать лет мысли о "свете" и о том, какое он впечатление в нем произведет,
заслоняют все.
Вскоре, впрочем, он отложил книгу. Раздумывая о победах Наполеона, он
как-то по-новому взглянул и на свою победу. "Да, я выиграл битву, - сказал
он себе. - Так надо же воспользоваться этим; надо раздавить гордость этого
спесивого дворянина, пока еще он отступает. Так именно действовал Наполеон.
Надо мне будет потребовать отпуск на три дня: тогда я смогу навестить моего
друга Фуке. А если г-н де Реналь мне откажет, я ему пригрожу, что совсем
уйду... Да он, конечно, уступит".
Госпожа де Реналь ни на минуту не сомкнула глаз. Ей казалось, что она
совсем не жила до сих пор. Она снова и снова мысленно переживала то
сладостное ощущение и блаженство, охватившее ее, когда она почувствовала на
своей руке пламенные поцелуи Жюльена.
И вдруг перед ней мелькнуло страшное слово - прелюбодеяние. Все самое
отвратительное, что только низкое, гнусное распутство может вложить в
представление о чувственной любви, вдруг встало перед ней. И эти видения
старались загрязнить нежный, прекрасный образ - ее мечты о Жюльене и о
счастье его любить. Будущее рисовалось ей в самых зловещих красках. Она уже
видела, как все презирают ее.
Это были ужасные мгновения: душе ее открылись неведомые области. Едва
только ей дано было вкусить никогда не изведанного блаженства, и вот уже она
ввергнута в бездну чудовищных мук. Она никогда не представляла себе, что
можно так страдать; у нее помутился рассудок. На секунду у нее мелькнула
мысль сознаться мужу, что она боится полюбить Жюльена. Ей пришлось бы тогда
рассказать о нем все. К счастью, ей припомнилось наставление, которое ей
когда-то давно, накануне свадьбы, прочла ее тетка, - наставление о том, как
опасно откровенничать с мужем, который в конце концов, как-никак, господин
своей жены. В полном отчаянии она ломала руки.
В голове ее бессвязно возникали мучительные, противоречивые мысли. То
она дрожала, что Жюльен ее не любит, то вдруг ее охватывал ужас: она
чувствовала себя преступницей и содрогалась, как будто ей завтра же
предстояла публичная казнь на городской площади Верьера - стоять у позорного
столба с дощечкой на груди, чтобы весь народ видел и знал, что она
прелюбодейка.
У г-жи де Реналь не было ни малейшего жизненного опыта, и ей даже среди
бела дня, в здравом уме и твердой памяти, не могло прийти в голову, что
согрешить перед богом - не совсем то же, что стать жертвой всеобщего
презрения и подвергнуться публичному позору.
Когда страшная мысль о прелюбодеянии и о всем том бесчестии, которое,
по ее мнению, оно неизбежно влечет за собой, на минуту покидала ее и она
начинала думать о том, как сладостно было бы жить с Жюльеном в невинности, и
погружалась в воспоминания, ее тотчас же снова охватывало ужасное
подозрение, что Жюльен любит другую женщину. Она вспоминала, как он
побледнел, испугавшись, что у него отнимут этот портрет или что он
скомпрометирует ее, если этот портрет кто-нибудь увидит. Впервые она видела
страх на этом спокойном, благородном лице. Не было случая, чтобы он
когда-нибудь так волновался из-за нее или из-за детей. И этот новый повод
для мучений, когда она и так уже не знала, куда деваться от горя, переполнил
меру страданий, отпущенную человеческой душе. Г-жа де Реналь невольно
застонала, и ее стоны разбудили служанку. Вдруг она увидела перед собой
пламя свечи и Элизу, стоявшую возле ее постели.
- Так это вас он любит - вскричала она, не помня себя.
Служанка, с изумлением видя, что с ее госпожой творится что-то
неладное, к счастью, не обратила никакого внимания на эти странные слова.
Г-жа де Реналь поняла, что допустила какую-то неосторожность.
- У меня жар, - сказала она ей, - и я, кажется, бредила. Побудьте здесь
со мной.
Вынужденная сдерживаться, она мало-помалу пришла в себя, и ей стало
несколько легче; рассудок, покинувший ее, пока она находилась в полузабытье,
теперь снова вернулся к ней. Чтобы избавиться от пристального взгляда
служанки, она приказала ей почитать вслух газету, и, постепенно успокоенная
монотонным голосом девушки, читавшей какую-то длинную статью из
"Quotidienne", г-жа де Реналь пришла к добродетельному решению обращаться с
Жюльеном, когда она с ним увидится, как нельзя холоднее.
ПУТЕШЕСТВИЕ
В Париже можно встретить хорошо одетых людей, в провинции попадаются
люди с характером.
Синее.
На следующий день, с пяти часов утра, - г-жа де Реналь еще не выходила
из спальни, - Жюльен уже отпросился у ее мужа на три дня. Неожиданно для
него самого Жюльену вдруг захотелось повидаться с нею; ему вспомнилась ее
прелестная ручка. Он вышел в сад; г-жа де Реналь долго заставила себя ждать.
Конечно, если бы Жюльен любил, он бы не преминул заметить ее за
полуприкрытыми ставнями в окне второго этажа. Она стояла, прижавшись лбом к
стеклу, она смотрела на него. Наконец, вопреки всем своим решениям, она
все-таки рискнула выйти в сад. Вместо обычной бледности на лице ее сейчас
проступал яркий румянец Эта бесхитростная женщина явно была взволнована:
какая-то натянутость и даже, пожалуй, недовольство нарушали обычное
выражение невозмутимой ясности, как бы презревшей все пошлые, мирские
заботы, - той ясности, которая придавала особенное очарование ее небесным
чертам.
Жюльен поспешно приблизился к ней; он с восхищением смотрел на ее
прекрасные обнаженные руки, полуприкрытые накинутой наспех шалью. Свежий
утренний воздух, казалось, заставил еще ярче пылать ее щеки, на которых
после пережитых за ночь волнений играл лихорадочный румянец. Ее скромная,
трогательная красота и вместе с тем одухотворенная мыслью, - чего не
встретишь у простолюдинки, - словно пробудила в Жюльене какое-то свойство
души, которого он в себе не подозревал. Восхищенный этой красотой, которой
жадно упивался его взор, Жюльен нимало не сомневался, что его встретят
дружески; он даже и не думал об этом. Каково же было его удивление, когда он
вдруг увидел явно подчеркнутую ледяную холодность, в которой он тотчас же
заподозрил желание поставить его на место!
Радостная улыбка на его губах сразу исчезла; он вспомнил, какое
положение он занимает, особенно в глазах знатной и богатой наследницы. Лицо
его мгновенно изменилось: в нем теперь нельзя было прочесть ничего, кроме
высокомерия и злости на самого себя. Его охватило чувство нестерпимой досады
за то, что он дожидался здесь час с лишним, - и только дождался того, что
его так унизили.
"Только дурак может сердиться на других, - рассуждал он про себя. -
Камень падает вследствие собственной тяжести. Неужели я навсегда останусь
таким младенцем? Неужели же я никогда не научусь отмерять этим людям ровно
столько моей души, сколько полагается за их деньги? Если я хочу, чтобы они
меня уважали и чтобы я уважал самого себя, надо дать им понять, что это
только моя нужда вступает в сделку с их богатством, а сердце мое за тысячу
лье от их наглости и на такой высоте, где его не могут задеть жалкие,
ничтожные знаки их пренебрежения или милости".
В то время как эти чувства теснились в душе юного гувернера, на его
подвижном лице появилось выражение уязвленной гордости и жестокого
озлобления. Г-жа де Реналь совершенно растерялась. Добродетельная
холодность, которой она решила его встретить, сменилась на ее лице участием
- участием, полным тревоги и недоумения перед этой внезапной переменой,
совершившейся с ним на ее глазах. Ничего не значащие фразы, которыми принято
обмениваться утром насчет здоровья или погоды, застыли на губах у обоих.
Жюльен, который сохранил все свое здравомыслие, ибо он не испытывал никакого
смятения страсти, нашел способ показать г-же де Реналь, что он ни в какой
мере не считает их отношения дружескими: он не сказал ей ни слова о своем
отъезде, откланялся и исчез.
В то время как она стояла и смотрела ему вслед, пораженная этим
злобным, презрительным взглядом, который еще только вчера был таким
дружеским, к ней подбежал ее старший сын и, бросившись ей на шею, крикнул:
- А у нас каникулы: господин Жюльен сегодня уезжает!
Услыхав это, г-жа де Реналь вся похолодела; она чувствовала себя такой
несчастной из-за своей добродетели, но она была еще во сто крат несчастнее
из-за своей слабости.
Это новое событие заслонило собой все в ее воображении. Все ее
благоразумные намерения мигом улетучились. Ей уж теперь приходилось думать
не о том, чтобы устоять перед этим обворожительным возлюбленным, а о том,
что она вот-вот потеряет его навеки.
Ей пришлось взять себя в руки, чтобы высидеть за завтраком. В
довершение всех зол г-н де Реналь и г-жа Дервиль только и говорили, что об
отъезде Жюльена. Верьерскому мэру показался несколько странным решительный
тон Жюльена, каким тот заявил, что ему необходимо отлучиться.
- Ясно, что мальчишке кто-то сделал выгодное предложение, - в этом
можно не сомневаться. Но кто бы это ни был, будь то сам г-н Вально, шестьсот
франков в год на жалованье гувернеру - такая сумма заставит хоть кого
призадуматься. Вчера в Верьере ему, должно быть, сказали, чтобы он подождал
денька три, пока там подумают, так вот нынче утром, чтобы не давать мне
ответа, этот негодный мальчишка улизнул в горы. Подумать только, что мы
вынуждены считаться с какимто ничтожным мастеровым, который еще и хамит нам,
- вот до чего мы дошли!
"Если даже мой муж, который не представляет себе, как он жестоко
оскорбил Жюльена, и тот опасается, как бы он от нас не ушел, так что же я-то
должна думать? - говорила себе г-жа де Реналь. - Все кончено!"
Чтобы выплакаться вволю и не отвечать на расспросы г-жи Дервиль, она
сказала, что у нее ужасно болит голова, ушла к себе в спальню и легла в
постель.
- Вот они, эти женщины, - повторял г-н де Реналь. - Вечно у них там
что-то не ладится. Уж больно они хитро устроены.
И он удалился, посмеиваясь.
В то время как г-жа де Реналь, жертва своей несчастной и столь внезапно
поработившей ее страсти, переживала жесточайшие муки, Жюльен весело шагал по
дороге, и перед его глазами расстилались живописнейшие пейзажи, какими
только может порадовать глаз горная природа. Ему надо было перевалить через
высокий хребет к северу от Вержи. Тропинка, по которой он шел среди густой
чащи громадных буков, постепенно поднималась, делая беспрестанные петли, по
склону высокой горы, что замыкает на севере долину Ду. Взорам путника, уже
миновавшего невысокие холмы, между которыми Ду поворачивает на юг, открылись
теперь широкие плодородные равнины Бургундии и Божоле. Хотя душа этого юного
честолюбца была весьма мало чувствительна к такого рода красотам, он время
от времени все же невольно останавливался и окидывал взором эту широкую,
величественную картину.
Наконец он поднялся на вершину большой горы, через которую ему надо
было перевалить, чтобы попасть в уединенную долину, где жил его друг,
молодой лесоторговец Фуке. Жюльен вовсе не торопился увидеть Фуке - ни его,
ни вообще кого-либо на свете. Укрывшись, словно хищная птица, среди голых
утесов, торчащих на самой вершине большой горы, он заметил бы издалека
всякого, кто бы ни направлялся сюда. Почти на отвесном уступе одного из
утесов он увидел небольшую пещеру, забрался в нее и расположился в этом
тайном убежище. "Вот уж здесь-то, - сказал он себе с заблестевшими от
радости глазами, - здесь никто не может до меня добраться". Здесь, казалось
ему, он отлично может записать некоторые свои мысли, что в любом ином месте
было бы крайне опасно. Каменная четырехугольная глыба заменила ему стол. Он
так увлекся, что еле успевал записывать; он ничего не видел кругом. Наконец
он очнулся и заметил, что солнце уже садится за отдаленной грядой гор
Божоле.
"А почему бы мне не остаться здесь на ночь? - подумал он. - Хлеб у меня
есть, и я свободен". Произнеся это великое слово, он почувствовал, как душа
его встрепенулась от восторга Вечное притворство довело его до того, что он
не мог чувствовать себя свободным даже с Фуке. Подперев голову руками,
Жюльен сидел в этой маленькой пещере, упиваясь своими мечтами и ощущением
свободы, и чувствовал себя таким счастливым, как никогда в жизни. Он не
заметил, как один за Другим догорели последние отблески заката. Среди
обступившей его необъятной тьмы душа его, замирая, созерцала картины,
возникавшие в его воображении, картины его будущей жизни в Париже. Прежде
всего ему рисовалась прекрасная женщина, такая прекрасная и возвышенная,
какой он никогда не встречал в провинции. Он влюблен в нее страстно, и он
любим... Если он разлучался с ней на несколько мгновений, то лишь затем,
чтобы покрыть себя славой и стать еще более достойным ее любви.
Юноша, выросший среди унылой действительности парижского света, будь у