Страница:
Лицо у этого юноши было такое белое, а глаза такие кроткие, что слегка
романтическому воображению г-жи де Реналь представилось сперва, что это,
быть может, молоденькая переодетая девушка, которая пришла просить о
чем-нибудь господина мэра. Ей стало жалко бедняжку, стоявшую у подъезда и,
по-видимому, не решавшуюся протянуть руку к звонку. Г-жа де Реналь
направилась к ней, забыв на минуту о том огорчении, которое причиняла ей
мысль о гувернере. Жюльен стоял лицом к входной двери и не видел, как она
подошла. Он вздрогнул, услыхав над самым ухом ласковый голос:
- Что вы хотите, дитя мое?
Жюльен быстро обернулся и, потрясенный взглядом, полным участия, забыл
на миг о своем смущении; он смотрел на нее, изумленный ее красотой, и вдруг
забыл все на свете, забыл даже, зачем он пришел сюда. Г-жа де Реналь
повторила свой вопрос.
- Я пришел сюда потому, что я должен здесь быть воспитателем, сударыня,
- наконец вымолвил он, весь вспыхнув от стыда за свои слезы и стараясь
незаметно вытереть их.
Госпожа де Реналь от удивления не могла выговорить ни слова; они стояли
совсем рядом и глядели друг на друга Жюльену еще никогда в жизни не
приходилось видеть такого нарядного существа, а еще удивительнее было то,
что эта женщина с белоснежным лицом говорила с ним таким ласковым голосом.
Г-жа де Реналь смотрела на крупные слезы, катившиеся сначала по этим ужасно
бледным, а теперь вдруг ярко зардевшимся щекам крестьянского мальчика. И
вдруг она расхохоталась безудержно и весело. Совсем как девчонка. Она
смеялась над самой собой и просто опомниться не могла от счастья. Как! Так
вот он каков, этот гувернер! А она-то представляла себе грязного
неряху-попа, который будет орать на ее детей и сечь их розгами.
- Как, сударь, - промолвила она, наконец, - вы знаете латынь?
Это обращение "сударь" так удивило Жюльена, что он даже на минуту
опешил.
- Да, сударыня, - робко ответил он.
Госпожа де Реналь была в таком восторге, что решилась сказать Жюльену:
- А вы не будете очень бранить моих мальчиков?
- Я? Бранить? - переспросил удивленный Жюльен - А почему?
- Нет, право же, сударь, - добавила она после маленькой паузы, и в
голосе ее звучало все больше и больше волнения, - вы будете добры к ним, вы
мне это обещаете?
Услышать снова, что его совершенно всерьез называет "сударем" такая
нарядная дама, - это поистине превосходило все ожидания Жюльена; какие бы
воздушные замки он ни строил себе в детстве, он всегда был уверен, что ни
одна знатная дама не удостоит его разговором, пока на нем не будет
красоваться роскошный военный мундир. А г-жа де Реналь, со своей стороны,
была введена в полнейшее заблуждение нежным цветом лица, большими черными
глазами Жюльена и его красивыми кудрями, которые на этот раз вились еще
больше обычного, потому что он по дороге, чтобы освежиться, окунул голову в
бассейн городского фонтана. И вдруг, к ее неописуемой радости, это
воплощение девической застенчивости оказалось тем страшным гувернером,
которого она, содрогаясь за своих детей, рисовала себе грубым чудовищем! Для
такой безмятежной души, какою была г-жа де Реналь, столь внезапный переход
от того, чего она так боялась, к тому, что она теперь увидела, был целым
событием. Наконец она пришла в себя и с удивлением обнаружила, что стоит у
подъезда своего дома с этим молодым человеком в простой рубахе, и совсем
рядом с ним.
- Идемте, сударь, - сказала она несколько смущенным тоном.
Еще ни разу в жизни г-же де Реналь не случалось испытывать такого
сильного волнения, вызванного столь исключительно приятным чувством, никогда
еще не бывало с ней, чтобы мучительное беспокойство и страхи сменялись вдруг
такой чудесной явью. Значит, ее хорошенькие мальчики, которых она так
лелеяла, не попадут в руки грязного, сварливого попа! Когда она вошла в
переднюю, она обернулась к Жюльену, робко шагавшему позади. На лице его при
виде такого роскошного дома изобразилось глубокое изумление, и от этого он
показался еще милее г-же де Реналь. Она никак не могла поверить себе, и
главным образом потому, что всегда представляла себе гувернера не иначе, как
в черном костюме.
- Но неужели это правда, сударь? - промолвила она снова, останавливаясь
и замирая от страха. (А что, если это вдруг окажется ошибкой, - а она-то так
радовалась, поверив этому! - Вы в самом деле знаете латынь?
Эти слова задели гордость Жюльена и вывели его из того сладостного
забытья, в котором он пребывал вот уже целые четверть часа.
- Да, сударыня, - ответил он, стараясь принять как можно более холодный
вид - Я знаю латынь не хуже, чем господин кюре, а иногда он по своей доброте
даже говорит, что я знаю лучше его.
Госпоже де Реналь показалось теперь, что у Жюльена очень злое лицо - он
стоял в двух шагах от нее. Она подошла к нему и сказала вполголоса:
- Правда, ведь вы не станете в первые же дни сечь моих детей, даже если
они и не будут знать уроков?
Ласковый, почти умоляющий тон этой прекрасной дамы так подействовал на
Жюльена, что все его намерения поддержать свою репутацию латиниста мигом
улетучились. Лицо г-жи де Реналь было так близко, у самого его лица, он
вдыхал аромат летнего женского платья, а это было нечто столь необычайное
для бедного крестьянина, что Жюльен покраснел до корней волос и пролепетал
едва слышным голосом:
- Не бойтесь ничего, сударыня, я во всем буду вас слушаться.
И вот только тут, в ту минуту, когда весь ее страх за детей
окончательно рассеялся, г-жа де Реналь с изумлением заметила, что Жюльен
необыкновенно красив. Его тонкие, почти женственные черты, его смущенный вид
не казались смешными этой женщине, которая и сама отличалась крайней
застенчивостью; напротив, мужественный вид, который обычно считают
необходимым качеством мужской красоты, только испугал бы ее.
- Сколько вам лет, сударь? - спросила она Жюльена.
- Скоро будет девятнадцать.
- Моему старшему одиннадцать, - продолжала г-жа де Реналь, теперь уже
совершенно успокоившись. - Он вам почти товарищ будет, вы его всегда сможете
уговорить. Раз как-то отец вздумал побить его - ребенок потом был болен
целую неделю, а отец его только чуть-чуть ударил.
"А я? - подумал Жюльен. - Какая разница! Вчера еще отец отколотил меня.
Какие они счастливые, эти богачи!"
Госпожа де Реналь уже старалась угадать малейшие оттенки того, что
происходило в душе юного гувернера, и это мелькнувшее на его лице выражение
грусти она сочла за робость. Ей захотелось подбодрить его.
- Как вас зовут, сударь? - спросила она таким подкупающим тоном и с
такой приветливостью, что Жюльен весь невольно проникся ее очарованием, даже
не отдавая себе в этом отчета.
- Меня зовут Жюльен Сорель, сударыня; мне страшно потому, что я первый
раз в жизни вступаю в чужой дом; я нуждаюсь в вашем покровительстве и прошу,
чтобы вы простили мне очень многое на первых порах Я никогда не ходил в
школу, я был слишком беден для этого; и я ни с кем никогда не говорил,
исключая моего родственника, полкового лекаря, кавалера ордена Почетного
Легиона, и нашего кюре, господина Шелана. Он скажет вам всю правду обо мне.
Мои братья вечно колотили меня; не верьте им, если они будут вам на меня
наговаривать; простите меня, если я в чем ошибусь; никакого дурного умысла у
меня быть не может.
Жюльен мало-помалу преодолевал свое смущение, произнося эту длинную
речь; он, не отрываясь, смотрел на г-жу де Реналь. Таково действие истинного
обаяния, когда оно является природным даром, а в особенности когда существо,
обладающее этим даром, не подозревает о нем. Жюльен, считавший себя знатоком
по части женской красоты, готов был поклясться сейчас, что ей никак не
больше двадцати лет. И вдруг ему пришла в голову дерзкая мысль - поцеловать
у нее руку. Он тут же испугался этой мысли, но в следующее же мгновение
сказал себе: "Это будет трусость с моей стороны, если я не совершу того, что
может принести мне пользу и сбить немножко презрительное высокомерие, с
каким, должно быть, относится эта прекрасная дама к бедному мастеровому,
только что оставившему пилу". Быть может, Жюльен расхрабрился еще и потому,
что ему пришло на память выражение "хорошенький мальчик", которое он вот уже
полгода слышал по воскресеньям от молодых девиц. Между тем, пока он боролся
сам с собой, г-жа де Реналь старалась объяснить ему в нескольких словах,
каким образом следует держать себя на первых порах с детьми. Усилие, к
которому принуждал себя Жюльен, заставило его опять сильно побледнеть; он
сказал каким-то неестественным тоном:
- Сударыня, я никогда не буду бить ваших детей, клянусь вам перед
богом.
И, произнося эти слова, он осмелился взять руку г-жи де Реналь и поднес
ее к губам. Ее очень удивил этот жест, и только потом уж, подумав, она
возмутилась. Было очень жарко, и ее обнаженная рука, прикрытая только шалью,
открылась чуть ли не до плеча, когда Жюльен поднес ее к своим губам. Через
несколько секунд г-жа де Реналь уже стала упрекать себя за то, что не
возмутилась сразу.
Господин де Реналь, услышав голоса в передней, вышел из своего кабинета
и обратился к Жюльену с тем величественным и отеческим видом, с каким он
совершал бракосочетания в мэрии.
- Мне необходимо поговорить с вами, прежде чем вас увидят дети, -
сказал он.
Он провел Жюльена в комнату и удержал жену, которая хотела оставить их
вдвоем. Затворив дверь, г-н де Реналь важно уселся.
- Господин кюре говорил мне, что вы добропорядочный юноша Вас здесь все
будут уважать, и если я буду вами доволен, я помогу вам в будущем прилично
устроиться. Желательно, чтобы вы отныне не виделись больше ни с вашими
родными, ни с друзьями, ибо их манеры не подходят для моих детей. Вот вам
тридцать шесть франков за первый месяц, но вы мне дадите слово, что из этих
денег ваш отец не получит ни одного су.
Господин де Реналь не мог простить старику, что тог сумел перехитрить
его в этом деле.
- Теперь, сударь, - я уже всем приказал называть вас "сударь", и вы
сами увидите, какое это преимущество - попасть в дом к порядочным людям, -
так вот, теперь, сударь, неудобно, чтобы дети увидели вас в куртке.
Кто-нибудь из прислуги видел его? - спросил г-н де Реналь, обращаясь к жене.
- Нет, мой друг, - отвечала она с видом глубокой задумчивости.
- Тем лучше. Наденьте-ка вот это, - сказал он удивленному юноше,
протягивая ему собственный сюртук. - Мы сейчас пойдем с вами к суконщику,
господину Дюрану.
Часа через полтора г-н де Реналь вернулся с гувернером, одетым в черное
с ног до головы, и увидал, что жена его все еще сидит на прежнем месте. У
нее стало спокойнее на душе при виде Жюльена; глядя на него, она переставала
его бояться. А Жюльен уже и не думал о ней; несмотря на все его недоверие к
жизни и к людям, душа его в эту минуту была, в сущности, совсем как у
ребенка: ему казалось, что прошли уже годы с той минуты, когда он, всего три
часа тому назад, сидел, дрожа от страха, в церкви. Вдруг он заметил холодное
выражение лица г-жи де Реналь и понял, что она сердится за то, что он
осмелился поцеловать ее руку. Но гордость, которая поднималась в нем оттого,
что он чувствовал на себе новый и совершенно непривычный для него костюм, до
такой степени лишала его всякого самообладания, а вместе с тем ему так
хотелось скрыть свою радость, что все его движения отличались какойто почти
исступленной, судорожной порывистостью. Г-жа де Реналь следила за ним
изумленным взором.
- Побольше солидности, сударь, - сказал ему г-н де Реналь, - если вы
желаете пользоваться уважением моих детей и прислуги.
- Сударь, - отвечал Жюльен, - меня стесняет эта новая одежда: я бедный
крестьянин и никогда ничего не носил, кроме куртки. Я хотел бы, с вашего
разрешения, удалиться в свою комнату, чтобы побыть одному.
- Ну, как ты находишь это новое приобретение? - спросил г-н де Реналь
свою супругу.
Повинуясь какому-то почти невольному побуждению, в котором она,
конечно, и сама не отдавала себе отчета, г-жа де Реналь скрыла правду от
мужа.
- Я не в таком уж восторге от этого деревенского мальчика и боюсь, как
бы все эти ваши любезности не сделали из него нахала: тогда не пройдет и
месяца, как вам придется прогнать его.
- Ну, что ж, и прогоним. Это обойдется мне в какую-нибудь сотню
франков, а в Верьере меж тем привыкнут, что у детей господина де Реналя есть
гувернер. А этого нельзя добиться, если оставить его в куртке мастерового.
Ну, а если прогоним, ясное дело, та черная пара, отрез на которую я взял
сейчас у суконщика, останется у меня. Отдам ему только вот эту, что в
мастерской нашлась: я его сразу в нее и обрядил.
Жюльен пробыл с час у себя в комнате, но для г-жи де Реналь этот час
пролетел, как мгновение; как только детям сообщили, что у них теперь будет
гувернер, они засыпали мать вопросами. Наконец появился Жюльен. Это уже был
другой человек: мало сказать, что он держался солидно, - нет, это была сама
воплощенная солидность. Его представили детям, и он обратился к ним таким
тоном, что даже сам г-н де Реналь, и тот удивился.
- Я здесь для того, господа, - сказал он им, заканчивая свою речь, -
чтобы обучать вас латыни. Вы знаете, что значит отвечать урок. Вот перед
вами священное писание. - И он показал им маленький томик, в 32-ю долю
листа, в черном переплете. - Здесь рассказывается жизнь господа нашего
Иисуса Христа, эта святая книга называется Новым заветом. Я буду постоянно
спрашивать вас по этой книге ваши уроки, а теперь спросите меня вы, чтобы я
вам ответил свой урок.
Старший из детей, Адольф, взял книгу.
- Откройте ее наугад, - продолжал Жюльен, - и скажите мне первое слово
любого стиха. Я буду вам отвечать наизусть эту святую книгу, которая всем
нам должна служить примером в жизни, и не остановлюсь, пока вы сами не
остановите меня.
Адольф открыл книгу и прочел одно слово, и Жюльен стал без запинки
читать на память всю страницу и с такой легкостью, как если бы он говорил на
родном языке. Г-н де Реналь с торжеством поглядывал на жену. Дети, видя
удивление родителей, смотрели на Жюльена широко раскрытыми глазами. К дверям
гостиной подошел лакей; Жюльен продолжал говорить полатыни. Лакей сначала
остановился как вкопанный, постоял минутку и исчез. Затем в дверях появились
горничная и кухарка; Адольф уже успел открыть книгу в восьми местах, и
Жюльен читал наизусть все с такой же легкостью.
- Ах, боже ты мой! Что за красавчик-попик! Да какой молоденький! -
невольно воскликнула кухарка, добрая и чрезвычайно набожная девушка.
Самолюбие г-на де Реналя было несколько встревожено: собираясь
проэкзаменовать своего нового гувернера, он силился отыскать в памяти хотя
бы несколько латинских слов; наконец ему удалось припомнить один стих из
Горация. Но Жюльен ничего не знал по-латыни, кроме своей Библии. И он
ответил, нахмурив брови:
- Священное звание, к которому я себя готовлю, воспрещает мне читать
такого нечестивого поэта.
Господин де Реналь процитировал еще немало стихов, якобы принадлежащих
Горацию, и начал объяснять детям, кто такой был этот Гораций, но мальчики,
разинув рты от восхищения, не обращали ни малейшего внимания на то, что им
говорил отец. Они смотрели на Жюльена.
Видя, что слуги продолжают стоять в дверях, Жюльен решил, что следует
еще продолжить испытание.
- Ну, а теперь, - обратился он к самому младшему, - надо, чтобы
Станислав-Ксавье тоже предложил мне какой-нибудь стих из священного писания.
Маленький Станислав, просияв от гордости, прочел с грехом пополам
первое слово какого-то стиха, и Жюльен прочитал на память всю страницу.
Словно нарочно для того, чтобы дать г-ну де Реналю насладиться своим
торжеством, в то время как Жюльен читал эту страницу, вошли г-н Вально,
владелец превосходных нормандских лошадей, и за ним г-н Шарко де Можирон,
помощник префекта округа. Эта сцена утвердила за Жюльеном титул "сударь", -
отныне даже слуги не дерзали оспаривать его право на это.
Вечером весь Верьер сбежался к мэру, чтобы посмотреть на это чудо.
Жюльен отвечал всем с мрачным видом, который удерживал собеседников на
известном расстоянии. Слава о нем так быстро распространилась по всему
городу, что не прошло и нескольких дней, как г-н де Реналь, опасаясь, как бы
его кто-нибудь не переманил, предложил ему подписать с ним обязательство на
два года.
- Нет, сударь, - холодно отвечал Жюльен. - Если вам вздумается прогнать
меня, я вынужден буду уйти. Обязательство, которое связывает только меня, а
вас ни к чему не обязывает, - это неравная сделка. Я отказываюсь.
Жюльен сумел так хорошо себя поставить, что не прошло и месяца с тех
пор, как он появился в доме, как уже сам г-н де Реналь стал относиться к
нему с уважением. Кюре не поддерживал никаких отношений с господами де
Реналем и Вально, и никто уж не мог выдать им давнюю страсть Жюльена к
Наполеону; сам же он говорил о нем не иначе, как с омерзением.
ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ СРОДСТВО
Они не способны тронуть сердце, не причинив ему боль.
Современный автор.
Дети обожали его; он не питал к ним никакой любви; мысли его были
далеко от них. Что бы ни проделывали малыши, он никогда не терял терпения.
Холодный, справедливый, бесстрастный, но тем не менее любимый, - ибо его
появление все же как-то рассеяло скуку в доме, - он был хорошим
воспитателем. Сам же он испытывал лишь ненависть и отвращение к этому
высшему свету, куда он был допущен, - правда, допущен только к самому
краешку стола, чем, быть может, и объяснялись его ненависть и отвращение.
Иногда, сидя за столом во время какого-нибудь званого обеда, он едва сдержи-
вал свою ненависть ко всему, что его окружало. Как-то раз в праздник св.
Людовика, слушая за столом разглагольствования г-на Вально, Жюльен чуть было
не выдал себя: он убежал в сад под предлогом, что ему надо взглянуть на
детей!
"Какое восхваление честности! - мысленно восклицал он. - Можно
подумать, что это единственная добродетель в мире, а в то же время какое
низкопоклонство, какое пресмыкательство перед человеком, который уж
наверняка удвоил и утроил свое состояние с тех пор, как распоряжается
имуществом бедняков. Готов биться об заклад, что он наживается даже на тех
средствах, которые отпускает казна на этих несчастных подкидышей, чья
бедность поистине должна быть священной и неприкосновенной. Ах, чудовища!
Чудовища! Ведь и сам-то я, да, я тоже вроде подкидыша: все меня ненавидят -
отец, братья, вся семья".
Незадолго до этого праздника св. Людовика Жюльен, повторяя на память
молитвы, прогуливался в небольшой роще, расположенной над Аллеей Верности и
называвшейся Бельведер, как вдруг на одной глухой тропинке увидел издали
своих братьев; ему не удалось избежать встречи с ними. Его прекрасный черный
костюм, весь его чрезвычайно благопристойный вид и то совершенно искреннее
презрение, с каким он относился к ним, вызвали такую злобную ненависть у
этих грубых мастеровых, что они набросились на него с кулаками и избили так,
что он остался лежать без памяти, весь в крови. Г-жа де Реналь, прогуливаясь
в обществе г-на Вально и помощника префекта, случайно зашла в эту рощу и,
увидев Жюльена распростертым на земле, решила, что он убит. Она пришла в
такое смятение, что у г-на Вально шевельнулось чувство ревности.
Но это была преждевременная тревога с его стороны. Жюльен считал г-жу
де Реналь красавицей, но ненавидел ее за ее красоту: ведь это было первое
препятствие на его пути к преуспеянию, и он чуть было не споткнулся о него.
Он всячески избегал разговаривать с нею, чтобы у нее скорее изгладился из
памяти тот восторженный порыв, который толкнул его поцеловать у нее руку в
первый день.
Элиза, горничная г-жи де Реналь, не замедлила влюбиться в юного
гувернера: она постоянно говорила о нем со своей госпожой. Любовь Элизы
навлекла на Жюльена ненависть одного из лакеев. Как-то однажды он услышал,
как этот человек упрекал Элизу: "Вы и говорить-то со мной больше не желаете
с тех пор, как этот поганый гувернер появился у нас в доме". Жюльен отнюдь
не заслуживал подобного эпитета; но, будучи красивым юношей, он инстинктивно
удвоил заботы о своей наружности. Ненависть г-на Вально тоже удвоилась. Он
громогласно заявил, что юному аббату не подобает такое кокетство. Жюльен в
своем черном долгополом сюртуке был похож на монаха, разве что сутаны не
хватало.
Госпожа де Реналь заметила, что Жюльен частенько разговаривает с
Элизой, и дозналась, что причиной тому является крайняя скудость его
гардероба. У него было так мало белья, что ему приходилось то и дело
отдавать его в стирку, - за этими-то маленькими одолжениями он и обращался к
Элизе. Эта крайняя бедность, о которой она и не подозревала, растрогала г-жу
де Реналь; ей захотелось сделать ему подарок, но она не решалась, и этот
внутренний разлад был первым тяжелым чувством, которое причинил ей Жюльен.
До сих пор имя Жюльена и ощущение чистой духовной радости сливались для нее
воедино. Мучаясь мыслью о бедности Жюльена, г-жа де Реналь однажды сказала
мужу, что следовало бы сделать Жюльену подарок, купить ему белье.
- Что за глупости! - отвечал он. - С какой стати делать подарки
человеку, которым мы довольны и который нам отлично служит? Вот если бы мы
заметили, что он отлынивает от своих обязанностей, тогда бы следовало
поощрить его к усердию.
Госпоже де Реналь показался унизительным такой взгляд на вещи; однако
до появления Жюльена она бы даже не заметила этого. Теперь, всякий раз, едва
только взгляд ее падал на безукоризненно опрятный, хоть и весьма
непритязательный костюм юного аббата, у нее невольно мелькала мысль: "Бедный
мальчик, да как же это он ухитряется?"
И постепенно все то, чего недоставало Жюльену, стало вызывать в ней
одну только жалость и отнюдь не коробило ее.
Госпожа де Реналь принадлежала к числу тех провинциалок, которые на
первых порах знакомства легко могут показаться глупенькими. У нее не было
никакого житейского опыта, и она совсем не старалась блеснуть в разговоре.
Одаренная тонкой и гордой душой, она в своем безотчетном стремлении к
счастью, свойственном всякому живому существу, в большинстве случаев просто
не замечала того, что делали эти грубые люди, которыми ее окружила судьба.
Будь у нее хоть какое-нибудь образование, она, несомненно, выделялась
бы и своими природными способностями и живостью ума, но в качестве богатой
наследницы она воспитывалась у монахинь, пламенно приверженных "Святому
сердцу Иисусову" и воодушевленных кипучей ненавистью ко всем тем французам,
которые считались врагами иезуитов. У г-жи де Реналь оказалось достаточно
здравого смысла, чтобы очень скоро забыть весь тот вздор, которому ее учили
в монастыре, но она ничего не обрела взамен и так и жила в полном
невежестве. Лесть, которую ей с юных лет расточали как богатой наследнице, и
несомненная склонность к пламенному благочестию способствовали тому, что она
стала замыкаться в себе. На вид она была необыкновенно уступчива и,
казалось, совершенно отреклась от своей воли, и верьерские мужья не упускали
случая ставить это в пример своим женам, что составляло предмет гордости
г-на де Реналя; на самом же деле ее обычное душевное состояние было
следствием глубочайшего высокомерия. Какая-нибудь принцесса, которую
вспоминают как пример гордыни, и та проявляла несравненно больше внимания к
тому, что делали окружающие ее придворные, чем проявляла эта, такая кроткая
и скромная с виду женщина, ко всему, что бы ни сделал или не сказал ее
супруг. До появления Жюльена единственное на что она, в сущности, обращала
внимание, были ее дети. Их маленькие недомогания, их огорчения, их крохотные
радости поглощали всю способность чувствовать у этой души. За всю свою жизнь
г-жа де Реналь пылала любовью только к господу богу, когда воспитывалась в
монастыре Сердца Иисусова в Безансоне.
Хоть она и не снисходила до того, чтобы кому-нибудь говорить об этом,
но достаточно было хотя бы легкого озноба или жара у одного из ее сыновей,
чтобы она сразу же пришла в такое состояние, как если бы ребенок уже погиб.
Грубый смех, пожимание плечами да какая-нибудь избитая фраза по поводу
женской блажи - вот все, что она получала в ответ, когда в первые годы
замужества в порыве откровенности пыталась поделиться своими чувствами с
мужем. От такого рода шуточек, в особенности когда речь шла о болезни детей,
у г-жи де Реналь сердце переворачивалось в груди. Вот что она обрела взамен
угодливой и медоточивой лести иезуитского монастыря, где протекала ее
юность. Горе воспитало ее. Гордость не позволяла ей признаться в этих
огорчениях даже своей лучшей подруге, г-же Дервиль, и она пребывала в
уверенности, что все мужчины таковы, как ее муж, как г-н Вально и помощник
префекта Шарко де Можирон. Грубость и самое тупое равнодушие ко всему, что
не имеет отношения к наживе, к чинам или крестам, слепая ненависть ко
всякому неугодному им суждению - все это казалось ей столь же естественным у
представителей сильного пола, как то, что они ходят в сапогах и фетровой
шляпе.
Но даже после стольких лет г-жа де Реналь все-таки не могла привыкнуть
к этим толстосумам, в среде которых ей приходилось жить.
Это-то и было причиной успеха юного крестьянина Жюльена В симпатии к
этой благородной и гордой душе она познала какую-то живую радость, сиявшую
прелестью новизны.
Госпожа де Реналь очень скоро простила ему и его незнание самых простых
романтическому воображению г-жи де Реналь представилось сперва, что это,
быть может, молоденькая переодетая девушка, которая пришла просить о
чем-нибудь господина мэра. Ей стало жалко бедняжку, стоявшую у подъезда и,
по-видимому, не решавшуюся протянуть руку к звонку. Г-жа де Реналь
направилась к ней, забыв на минуту о том огорчении, которое причиняла ей
мысль о гувернере. Жюльен стоял лицом к входной двери и не видел, как она
подошла. Он вздрогнул, услыхав над самым ухом ласковый голос:
- Что вы хотите, дитя мое?
Жюльен быстро обернулся и, потрясенный взглядом, полным участия, забыл
на миг о своем смущении; он смотрел на нее, изумленный ее красотой, и вдруг
забыл все на свете, забыл даже, зачем он пришел сюда. Г-жа де Реналь
повторила свой вопрос.
- Я пришел сюда потому, что я должен здесь быть воспитателем, сударыня,
- наконец вымолвил он, весь вспыхнув от стыда за свои слезы и стараясь
незаметно вытереть их.
Госпожа де Реналь от удивления не могла выговорить ни слова; они стояли
совсем рядом и глядели друг на друга Жюльену еще никогда в жизни не
приходилось видеть такого нарядного существа, а еще удивительнее было то,
что эта женщина с белоснежным лицом говорила с ним таким ласковым голосом.
Г-жа де Реналь смотрела на крупные слезы, катившиеся сначала по этим ужасно
бледным, а теперь вдруг ярко зардевшимся щекам крестьянского мальчика. И
вдруг она расхохоталась безудержно и весело. Совсем как девчонка. Она
смеялась над самой собой и просто опомниться не могла от счастья. Как! Так
вот он каков, этот гувернер! А она-то представляла себе грязного
неряху-попа, который будет орать на ее детей и сечь их розгами.
- Как, сударь, - промолвила она, наконец, - вы знаете латынь?
Это обращение "сударь" так удивило Жюльена, что он даже на минуту
опешил.
- Да, сударыня, - робко ответил он.
Госпожа де Реналь была в таком восторге, что решилась сказать Жюльену:
- А вы не будете очень бранить моих мальчиков?
- Я? Бранить? - переспросил удивленный Жюльен - А почему?
- Нет, право же, сударь, - добавила она после маленькой паузы, и в
голосе ее звучало все больше и больше волнения, - вы будете добры к ним, вы
мне это обещаете?
Услышать снова, что его совершенно всерьез называет "сударем" такая
нарядная дама, - это поистине превосходило все ожидания Жюльена; какие бы
воздушные замки он ни строил себе в детстве, он всегда был уверен, что ни
одна знатная дама не удостоит его разговором, пока на нем не будет
красоваться роскошный военный мундир. А г-жа де Реналь, со своей стороны,
была введена в полнейшее заблуждение нежным цветом лица, большими черными
глазами Жюльена и его красивыми кудрями, которые на этот раз вились еще
больше обычного, потому что он по дороге, чтобы освежиться, окунул голову в
бассейн городского фонтана. И вдруг, к ее неописуемой радости, это
воплощение девической застенчивости оказалось тем страшным гувернером,
которого она, содрогаясь за своих детей, рисовала себе грубым чудовищем! Для
такой безмятежной души, какою была г-жа де Реналь, столь внезапный переход
от того, чего она так боялась, к тому, что она теперь увидела, был целым
событием. Наконец она пришла в себя и с удивлением обнаружила, что стоит у
подъезда своего дома с этим молодым человеком в простой рубахе, и совсем
рядом с ним.
- Идемте, сударь, - сказала она несколько смущенным тоном.
Еще ни разу в жизни г-же де Реналь не случалось испытывать такого
сильного волнения, вызванного столь исключительно приятным чувством, никогда
еще не бывало с ней, чтобы мучительное беспокойство и страхи сменялись вдруг
такой чудесной явью. Значит, ее хорошенькие мальчики, которых она так
лелеяла, не попадут в руки грязного, сварливого попа! Когда она вошла в
переднюю, она обернулась к Жюльену, робко шагавшему позади. На лице его при
виде такого роскошного дома изобразилось глубокое изумление, и от этого он
показался еще милее г-же де Реналь. Она никак не могла поверить себе, и
главным образом потому, что всегда представляла себе гувернера не иначе, как
в черном костюме.
- Но неужели это правда, сударь? - промолвила она снова, останавливаясь
и замирая от страха. (А что, если это вдруг окажется ошибкой, - а она-то так
радовалась, поверив этому! - Вы в самом деле знаете латынь?
Эти слова задели гордость Жюльена и вывели его из того сладостного
забытья, в котором он пребывал вот уже целые четверть часа.
- Да, сударыня, - ответил он, стараясь принять как можно более холодный
вид - Я знаю латынь не хуже, чем господин кюре, а иногда он по своей доброте
даже говорит, что я знаю лучше его.
Госпоже де Реналь показалось теперь, что у Жюльена очень злое лицо - он
стоял в двух шагах от нее. Она подошла к нему и сказала вполголоса:
- Правда, ведь вы не станете в первые же дни сечь моих детей, даже если
они и не будут знать уроков?
Ласковый, почти умоляющий тон этой прекрасной дамы так подействовал на
Жюльена, что все его намерения поддержать свою репутацию латиниста мигом
улетучились. Лицо г-жи де Реналь было так близко, у самого его лица, он
вдыхал аромат летнего женского платья, а это было нечто столь необычайное
для бедного крестьянина, что Жюльен покраснел до корней волос и пролепетал
едва слышным голосом:
- Не бойтесь ничего, сударыня, я во всем буду вас слушаться.
И вот только тут, в ту минуту, когда весь ее страх за детей
окончательно рассеялся, г-жа де Реналь с изумлением заметила, что Жюльен
необыкновенно красив. Его тонкие, почти женственные черты, его смущенный вид
не казались смешными этой женщине, которая и сама отличалась крайней
застенчивостью; напротив, мужественный вид, который обычно считают
необходимым качеством мужской красоты, только испугал бы ее.
- Сколько вам лет, сударь? - спросила она Жюльена.
- Скоро будет девятнадцать.
- Моему старшему одиннадцать, - продолжала г-жа де Реналь, теперь уже
совершенно успокоившись. - Он вам почти товарищ будет, вы его всегда сможете
уговорить. Раз как-то отец вздумал побить его - ребенок потом был болен
целую неделю, а отец его только чуть-чуть ударил.
"А я? - подумал Жюльен. - Какая разница! Вчера еще отец отколотил меня.
Какие они счастливые, эти богачи!"
Госпожа де Реналь уже старалась угадать малейшие оттенки того, что
происходило в душе юного гувернера, и это мелькнувшее на его лице выражение
грусти она сочла за робость. Ей захотелось подбодрить его.
- Как вас зовут, сударь? - спросила она таким подкупающим тоном и с
такой приветливостью, что Жюльен весь невольно проникся ее очарованием, даже
не отдавая себе в этом отчета.
- Меня зовут Жюльен Сорель, сударыня; мне страшно потому, что я первый
раз в жизни вступаю в чужой дом; я нуждаюсь в вашем покровительстве и прошу,
чтобы вы простили мне очень многое на первых порах Я никогда не ходил в
школу, я был слишком беден для этого; и я ни с кем никогда не говорил,
исключая моего родственника, полкового лекаря, кавалера ордена Почетного
Легиона, и нашего кюре, господина Шелана. Он скажет вам всю правду обо мне.
Мои братья вечно колотили меня; не верьте им, если они будут вам на меня
наговаривать; простите меня, если я в чем ошибусь; никакого дурного умысла у
меня быть не может.
Жюльен мало-помалу преодолевал свое смущение, произнося эту длинную
речь; он, не отрываясь, смотрел на г-жу де Реналь. Таково действие истинного
обаяния, когда оно является природным даром, а в особенности когда существо,
обладающее этим даром, не подозревает о нем. Жюльен, считавший себя знатоком
по части женской красоты, готов был поклясться сейчас, что ей никак не
больше двадцати лет. И вдруг ему пришла в голову дерзкая мысль - поцеловать
у нее руку. Он тут же испугался этой мысли, но в следующее же мгновение
сказал себе: "Это будет трусость с моей стороны, если я не совершу того, что
может принести мне пользу и сбить немножко презрительное высокомерие, с
каким, должно быть, относится эта прекрасная дама к бедному мастеровому,
только что оставившему пилу". Быть может, Жюльен расхрабрился еще и потому,
что ему пришло на память выражение "хорошенький мальчик", которое он вот уже
полгода слышал по воскресеньям от молодых девиц. Между тем, пока он боролся
сам с собой, г-жа де Реналь старалась объяснить ему в нескольких словах,
каким образом следует держать себя на первых порах с детьми. Усилие, к
которому принуждал себя Жюльен, заставило его опять сильно побледнеть; он
сказал каким-то неестественным тоном:
- Сударыня, я никогда не буду бить ваших детей, клянусь вам перед
богом.
И, произнося эти слова, он осмелился взять руку г-жи де Реналь и поднес
ее к губам. Ее очень удивил этот жест, и только потом уж, подумав, она
возмутилась. Было очень жарко, и ее обнаженная рука, прикрытая только шалью,
открылась чуть ли не до плеча, когда Жюльен поднес ее к своим губам. Через
несколько секунд г-жа де Реналь уже стала упрекать себя за то, что не
возмутилась сразу.
Господин де Реналь, услышав голоса в передней, вышел из своего кабинета
и обратился к Жюльену с тем величественным и отеческим видом, с каким он
совершал бракосочетания в мэрии.
- Мне необходимо поговорить с вами, прежде чем вас увидят дети, -
сказал он.
Он провел Жюльена в комнату и удержал жену, которая хотела оставить их
вдвоем. Затворив дверь, г-н де Реналь важно уселся.
- Господин кюре говорил мне, что вы добропорядочный юноша Вас здесь все
будут уважать, и если я буду вами доволен, я помогу вам в будущем прилично
устроиться. Желательно, чтобы вы отныне не виделись больше ни с вашими
родными, ни с друзьями, ибо их манеры не подходят для моих детей. Вот вам
тридцать шесть франков за первый месяц, но вы мне дадите слово, что из этих
денег ваш отец не получит ни одного су.
Господин де Реналь не мог простить старику, что тог сумел перехитрить
его в этом деле.
- Теперь, сударь, - я уже всем приказал называть вас "сударь", и вы
сами увидите, какое это преимущество - попасть в дом к порядочным людям, -
так вот, теперь, сударь, неудобно, чтобы дети увидели вас в куртке.
Кто-нибудь из прислуги видел его? - спросил г-н де Реналь, обращаясь к жене.
- Нет, мой друг, - отвечала она с видом глубокой задумчивости.
- Тем лучше. Наденьте-ка вот это, - сказал он удивленному юноше,
протягивая ему собственный сюртук. - Мы сейчас пойдем с вами к суконщику,
господину Дюрану.
Часа через полтора г-н де Реналь вернулся с гувернером, одетым в черное
с ног до головы, и увидал, что жена его все еще сидит на прежнем месте. У
нее стало спокойнее на душе при виде Жюльена; глядя на него, она переставала
его бояться. А Жюльен уже и не думал о ней; несмотря на все его недоверие к
жизни и к людям, душа его в эту минуту была, в сущности, совсем как у
ребенка: ему казалось, что прошли уже годы с той минуты, когда он, всего три
часа тому назад, сидел, дрожа от страха, в церкви. Вдруг он заметил холодное
выражение лица г-жи де Реналь и понял, что она сердится за то, что он
осмелился поцеловать ее руку. Но гордость, которая поднималась в нем оттого,
что он чувствовал на себе новый и совершенно непривычный для него костюм, до
такой степени лишала его всякого самообладания, а вместе с тем ему так
хотелось скрыть свою радость, что все его движения отличались какойто почти
исступленной, судорожной порывистостью. Г-жа де Реналь следила за ним
изумленным взором.
- Побольше солидности, сударь, - сказал ему г-н де Реналь, - если вы
желаете пользоваться уважением моих детей и прислуги.
- Сударь, - отвечал Жюльен, - меня стесняет эта новая одежда: я бедный
крестьянин и никогда ничего не носил, кроме куртки. Я хотел бы, с вашего
разрешения, удалиться в свою комнату, чтобы побыть одному.
- Ну, как ты находишь это новое приобретение? - спросил г-н де Реналь
свою супругу.
Повинуясь какому-то почти невольному побуждению, в котором она,
конечно, и сама не отдавала себе отчета, г-жа де Реналь скрыла правду от
мужа.
- Я не в таком уж восторге от этого деревенского мальчика и боюсь, как
бы все эти ваши любезности не сделали из него нахала: тогда не пройдет и
месяца, как вам придется прогнать его.
- Ну, что ж, и прогоним. Это обойдется мне в какую-нибудь сотню
франков, а в Верьере меж тем привыкнут, что у детей господина де Реналя есть
гувернер. А этого нельзя добиться, если оставить его в куртке мастерового.
Ну, а если прогоним, ясное дело, та черная пара, отрез на которую я взял
сейчас у суконщика, останется у меня. Отдам ему только вот эту, что в
мастерской нашлась: я его сразу в нее и обрядил.
Жюльен пробыл с час у себя в комнате, но для г-жи де Реналь этот час
пролетел, как мгновение; как только детям сообщили, что у них теперь будет
гувернер, они засыпали мать вопросами. Наконец появился Жюльен. Это уже был
другой человек: мало сказать, что он держался солидно, - нет, это была сама
воплощенная солидность. Его представили детям, и он обратился к ним таким
тоном, что даже сам г-н де Реналь, и тот удивился.
- Я здесь для того, господа, - сказал он им, заканчивая свою речь, -
чтобы обучать вас латыни. Вы знаете, что значит отвечать урок. Вот перед
вами священное писание. - И он показал им маленький томик, в 32-ю долю
листа, в черном переплете. - Здесь рассказывается жизнь господа нашего
Иисуса Христа, эта святая книга называется Новым заветом. Я буду постоянно
спрашивать вас по этой книге ваши уроки, а теперь спросите меня вы, чтобы я
вам ответил свой урок.
Старший из детей, Адольф, взял книгу.
- Откройте ее наугад, - продолжал Жюльен, - и скажите мне первое слово
любого стиха. Я буду вам отвечать наизусть эту святую книгу, которая всем
нам должна служить примером в жизни, и не остановлюсь, пока вы сами не
остановите меня.
Адольф открыл книгу и прочел одно слово, и Жюльен стал без запинки
читать на память всю страницу и с такой легкостью, как если бы он говорил на
родном языке. Г-н де Реналь с торжеством поглядывал на жену. Дети, видя
удивление родителей, смотрели на Жюльена широко раскрытыми глазами. К дверям
гостиной подошел лакей; Жюльен продолжал говорить полатыни. Лакей сначала
остановился как вкопанный, постоял минутку и исчез. Затем в дверях появились
горничная и кухарка; Адольф уже успел открыть книгу в восьми местах, и
Жюльен читал наизусть все с такой же легкостью.
- Ах, боже ты мой! Что за красавчик-попик! Да какой молоденький! -
невольно воскликнула кухарка, добрая и чрезвычайно набожная девушка.
Самолюбие г-на де Реналя было несколько встревожено: собираясь
проэкзаменовать своего нового гувернера, он силился отыскать в памяти хотя
бы несколько латинских слов; наконец ему удалось припомнить один стих из
Горация. Но Жюльен ничего не знал по-латыни, кроме своей Библии. И он
ответил, нахмурив брови:
- Священное звание, к которому я себя готовлю, воспрещает мне читать
такого нечестивого поэта.
Господин де Реналь процитировал еще немало стихов, якобы принадлежащих
Горацию, и начал объяснять детям, кто такой был этот Гораций, но мальчики,
разинув рты от восхищения, не обращали ни малейшего внимания на то, что им
говорил отец. Они смотрели на Жюльена.
Видя, что слуги продолжают стоять в дверях, Жюльен решил, что следует
еще продолжить испытание.
- Ну, а теперь, - обратился он к самому младшему, - надо, чтобы
Станислав-Ксавье тоже предложил мне какой-нибудь стих из священного писания.
Маленький Станислав, просияв от гордости, прочел с грехом пополам
первое слово какого-то стиха, и Жюльен прочитал на память всю страницу.
Словно нарочно для того, чтобы дать г-ну де Реналю насладиться своим
торжеством, в то время как Жюльен читал эту страницу, вошли г-н Вально,
владелец превосходных нормандских лошадей, и за ним г-н Шарко де Можирон,
помощник префекта округа. Эта сцена утвердила за Жюльеном титул "сударь", -
отныне даже слуги не дерзали оспаривать его право на это.
Вечером весь Верьер сбежался к мэру, чтобы посмотреть на это чудо.
Жюльен отвечал всем с мрачным видом, который удерживал собеседников на
известном расстоянии. Слава о нем так быстро распространилась по всему
городу, что не прошло и нескольких дней, как г-н де Реналь, опасаясь, как бы
его кто-нибудь не переманил, предложил ему подписать с ним обязательство на
два года.
- Нет, сударь, - холодно отвечал Жюльен. - Если вам вздумается прогнать
меня, я вынужден буду уйти. Обязательство, которое связывает только меня, а
вас ни к чему не обязывает, - это неравная сделка. Я отказываюсь.
Жюльен сумел так хорошо себя поставить, что не прошло и месяца с тех
пор, как он появился в доме, как уже сам г-н де Реналь стал относиться к
нему с уважением. Кюре не поддерживал никаких отношений с господами де
Реналем и Вально, и никто уж не мог выдать им давнюю страсть Жюльена к
Наполеону; сам же он говорил о нем не иначе, как с омерзением.
ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ СРОДСТВО
Они не способны тронуть сердце, не причинив ему боль.
Современный автор.
Дети обожали его; он не питал к ним никакой любви; мысли его были
далеко от них. Что бы ни проделывали малыши, он никогда не терял терпения.
Холодный, справедливый, бесстрастный, но тем не менее любимый, - ибо его
появление все же как-то рассеяло скуку в доме, - он был хорошим
воспитателем. Сам же он испытывал лишь ненависть и отвращение к этому
высшему свету, куда он был допущен, - правда, допущен только к самому
краешку стола, чем, быть может, и объяснялись его ненависть и отвращение.
Иногда, сидя за столом во время какого-нибудь званого обеда, он едва сдержи-
вал свою ненависть ко всему, что его окружало. Как-то раз в праздник св.
Людовика, слушая за столом разглагольствования г-на Вально, Жюльен чуть было
не выдал себя: он убежал в сад под предлогом, что ему надо взглянуть на
детей!
"Какое восхваление честности! - мысленно восклицал он. - Можно
подумать, что это единственная добродетель в мире, а в то же время какое
низкопоклонство, какое пресмыкательство перед человеком, который уж
наверняка удвоил и утроил свое состояние с тех пор, как распоряжается
имуществом бедняков. Готов биться об заклад, что он наживается даже на тех
средствах, которые отпускает казна на этих несчастных подкидышей, чья
бедность поистине должна быть священной и неприкосновенной. Ах, чудовища!
Чудовища! Ведь и сам-то я, да, я тоже вроде подкидыша: все меня ненавидят -
отец, братья, вся семья".
Незадолго до этого праздника св. Людовика Жюльен, повторяя на память
молитвы, прогуливался в небольшой роще, расположенной над Аллеей Верности и
называвшейся Бельведер, как вдруг на одной глухой тропинке увидел издали
своих братьев; ему не удалось избежать встречи с ними. Его прекрасный черный
костюм, весь его чрезвычайно благопристойный вид и то совершенно искреннее
презрение, с каким он относился к ним, вызвали такую злобную ненависть у
этих грубых мастеровых, что они набросились на него с кулаками и избили так,
что он остался лежать без памяти, весь в крови. Г-жа де Реналь, прогуливаясь
в обществе г-на Вально и помощника префекта, случайно зашла в эту рощу и,
увидев Жюльена распростертым на земле, решила, что он убит. Она пришла в
такое смятение, что у г-на Вально шевельнулось чувство ревности.
Но это была преждевременная тревога с его стороны. Жюльен считал г-жу
де Реналь красавицей, но ненавидел ее за ее красоту: ведь это было первое
препятствие на его пути к преуспеянию, и он чуть было не споткнулся о него.
Он всячески избегал разговаривать с нею, чтобы у нее скорее изгладился из
памяти тот восторженный порыв, который толкнул его поцеловать у нее руку в
первый день.
Элиза, горничная г-жи де Реналь, не замедлила влюбиться в юного
гувернера: она постоянно говорила о нем со своей госпожой. Любовь Элизы
навлекла на Жюльена ненависть одного из лакеев. Как-то однажды он услышал,
как этот человек упрекал Элизу: "Вы и говорить-то со мной больше не желаете
с тех пор, как этот поганый гувернер появился у нас в доме". Жюльен отнюдь
не заслуживал подобного эпитета; но, будучи красивым юношей, он инстинктивно
удвоил заботы о своей наружности. Ненависть г-на Вально тоже удвоилась. Он
громогласно заявил, что юному аббату не подобает такое кокетство. Жюльен в
своем черном долгополом сюртуке был похож на монаха, разве что сутаны не
хватало.
Госпожа де Реналь заметила, что Жюльен частенько разговаривает с
Элизой, и дозналась, что причиной тому является крайняя скудость его
гардероба. У него было так мало белья, что ему приходилось то и дело
отдавать его в стирку, - за этими-то маленькими одолжениями он и обращался к
Элизе. Эта крайняя бедность, о которой она и не подозревала, растрогала г-жу
де Реналь; ей захотелось сделать ему подарок, но она не решалась, и этот
внутренний разлад был первым тяжелым чувством, которое причинил ей Жюльен.
До сих пор имя Жюльена и ощущение чистой духовной радости сливались для нее
воедино. Мучаясь мыслью о бедности Жюльена, г-жа де Реналь однажды сказала
мужу, что следовало бы сделать Жюльену подарок, купить ему белье.
- Что за глупости! - отвечал он. - С какой стати делать подарки
человеку, которым мы довольны и который нам отлично служит? Вот если бы мы
заметили, что он отлынивает от своих обязанностей, тогда бы следовало
поощрить его к усердию.
Госпоже де Реналь показался унизительным такой взгляд на вещи; однако
до появления Жюльена она бы даже не заметила этого. Теперь, всякий раз, едва
только взгляд ее падал на безукоризненно опрятный, хоть и весьма
непритязательный костюм юного аббата, у нее невольно мелькала мысль: "Бедный
мальчик, да как же это он ухитряется?"
И постепенно все то, чего недоставало Жюльену, стало вызывать в ней
одну только жалость и отнюдь не коробило ее.
Госпожа де Реналь принадлежала к числу тех провинциалок, которые на
первых порах знакомства легко могут показаться глупенькими. У нее не было
никакого житейского опыта, и она совсем не старалась блеснуть в разговоре.
Одаренная тонкой и гордой душой, она в своем безотчетном стремлении к
счастью, свойственном всякому живому существу, в большинстве случаев просто
не замечала того, что делали эти грубые люди, которыми ее окружила судьба.
Будь у нее хоть какое-нибудь образование, она, несомненно, выделялась
бы и своими природными способностями и живостью ума, но в качестве богатой
наследницы она воспитывалась у монахинь, пламенно приверженных "Святому
сердцу Иисусову" и воодушевленных кипучей ненавистью ко всем тем французам,
которые считались врагами иезуитов. У г-жи де Реналь оказалось достаточно
здравого смысла, чтобы очень скоро забыть весь тот вздор, которому ее учили
в монастыре, но она ничего не обрела взамен и так и жила в полном
невежестве. Лесть, которую ей с юных лет расточали как богатой наследнице, и
несомненная склонность к пламенному благочестию способствовали тому, что она
стала замыкаться в себе. На вид она была необыкновенно уступчива и,
казалось, совершенно отреклась от своей воли, и верьерские мужья не упускали
случая ставить это в пример своим женам, что составляло предмет гордости
г-на де Реналя; на самом же деле ее обычное душевное состояние было
следствием глубочайшего высокомерия. Какая-нибудь принцесса, которую
вспоминают как пример гордыни, и та проявляла несравненно больше внимания к
тому, что делали окружающие ее придворные, чем проявляла эта, такая кроткая
и скромная с виду женщина, ко всему, что бы ни сделал или не сказал ее
супруг. До появления Жюльена единственное на что она, в сущности, обращала
внимание, были ее дети. Их маленькие недомогания, их огорчения, их крохотные
радости поглощали всю способность чувствовать у этой души. За всю свою жизнь
г-жа де Реналь пылала любовью только к господу богу, когда воспитывалась в
монастыре Сердца Иисусова в Безансоне.
Хоть она и не снисходила до того, чтобы кому-нибудь говорить об этом,
но достаточно было хотя бы легкого озноба или жара у одного из ее сыновей,
чтобы она сразу же пришла в такое состояние, как если бы ребенок уже погиб.
Грубый смех, пожимание плечами да какая-нибудь избитая фраза по поводу
женской блажи - вот все, что она получала в ответ, когда в первые годы
замужества в порыве откровенности пыталась поделиться своими чувствами с
мужем. От такого рода шуточек, в особенности когда речь шла о болезни детей,
у г-жи де Реналь сердце переворачивалось в груди. Вот что она обрела взамен
угодливой и медоточивой лести иезуитского монастыря, где протекала ее
юность. Горе воспитало ее. Гордость не позволяла ей признаться в этих
огорчениях даже своей лучшей подруге, г-же Дервиль, и она пребывала в
уверенности, что все мужчины таковы, как ее муж, как г-н Вально и помощник
префекта Шарко де Можирон. Грубость и самое тупое равнодушие ко всему, что
не имеет отношения к наживе, к чинам или крестам, слепая ненависть ко
всякому неугодному им суждению - все это казалось ей столь же естественным у
представителей сильного пола, как то, что они ходят в сапогах и фетровой
шляпе.
Но даже после стольких лет г-жа де Реналь все-таки не могла привыкнуть
к этим толстосумам, в среде которых ей приходилось жить.
Это-то и было причиной успеха юного крестьянина Жюльена В симпатии к
этой благородной и гордой душе она познала какую-то живую радость, сиявшую
прелестью новизны.
Госпожа де Реналь очень скоро простила ему и его незнание самых простых