Страница:
наподобие Тюильрийского, с множеством бордюров из букса и с каштановыми
аллеями, которые подстригают дважды в год. К нему примыкает участок,
усаженный яблонями, - излюбленное место для прогулок. В конце этой фруктовой
рощи возвышаются восемь или десять великолепных ореховых деревьев - их
огромная листва уходит чуть ли не на восемьдесят футов в вышину.
- Каждый из этих проклятых орехов, - ворчал г-н де Реналь, когда его
жена любовалась ими, - отнимает у меня пол-арпана урожая: пшеница не
вызревает в их тени.
Госпожа де Реналь словно впервые почувствовала прелесть природы; она
восхищалась всем, не помня себя от восторга. Чувство, воодушевлявшее ее,
делало ее предприимчивой и решительной. Через два дня после их переезда в
Вержи, как только г-н де Реналь, призываемый своими обязанностями мэра,
уехал обратно в город, г-жа де Реналь наняла за свой счет рабочих. Жюльен
подал ей мысль проложить узенькую дорожку, которая вилась бы вокруг
фруктового сада вплоть до громадных орехов и была бы посыпана песком. Тогда
дети будут с раннего утра гулять здесь, не рискуя промочить ноги в росистой
траве. Не прошло и суток, как эта идея была приведена в исполнение. Г-жа де
Реналь очень весело провела весь этот день с Жюльеном, руководя рабочими.
Когда верьерский мэр вернулся из города, он чрезвычайно удивился,
увидев уже готовую дорожку. Г-жа де Реналь также, со своей стороны,
удивилась его приезду: она совсем забыла о его существовании. Целых два
месяца он с возмущением говорил о ее самочинстве: как это можно было, не
посоветовавшись с ним, решиться на такое крупное новшество? И только то, что
г-жа де Реналь взяла этот расход на себя, несколько утешал его.
Она целые дни проводила с детьми в саду, гонялась вместе с ними за
бабочками. Они смастерили себе большие колпаки из светлого газа, при помощи
которых и ловили бедных чешуекрылых. Этому тарабарскому названию научил г-жу
де Реналь Жюльен, ибо она выписала из Безансона превосходную книгу Годара, и
Жюльен рассказывал ей о необыкновенных нравах этих насекомых.
Их безжалостно накалывали булавками на большую картонную рамку, тоже
приспособленную Жюльеном.
Наконец у г-жи де Реналь и Жюльена нашлась тема для бесед, и ему уже не
приходилось больше терпеть невыразимые муки, которые он испытывал в минуты
молчания.
Они говорили без конца и с величайшим увлечением, хотя всегда о
предметах самых невинных. Эта кипучая жизнь, постоянно чем-то заполненная и
веселая, была по вкусу всем, за исключением горничной Элизы, которой
приходилось трудиться не покладая рук. "Никогда, даже во время карнавала,
когда у нас бывает бал в Верьере, - говорила она, - моя госпожа так не
занималась своими туалетами; она по два, по три раза в день меняет платья".
Так как в наши намерения не входит льстить кому бы то ни было, мы не
станем отрицать, что г-жа де Реналь, у которой была удивительная кожа, стала
теперь шить себе платья с короткими рукавами и с довольно глубоким вырезом.
Она была очень хорошо сложена, и такие наряды шли ей как нельзя лучше.
- Никогда вы еще такой молоденькой не выглядели, - говорили ей друзья,
приезжавшие иногда из Верьера обедать в Вержи. (Так любезно выражаются в
наших краях.)
Странное дело - мало кто этому у нас поверит, - но г-жа де Реналь
поистине без всякого умысла предавалась заботам о своем туалете. Ей это
доставляло удовольствие; и без всякой задней мысли, едва только у нее
выдавался свободный часок, когда она не охотилась за бабочками с Жюльеном и
детьми, она садилась за иглу и вдвоем с Элизой мастерила себе платья. Когда
она один-единственный раз собралась съездить в Верьер, это тоже было вызвано
желанием купить на летние платья новую материю, только что полученную из
Мюлуза.
Она привезла с собой в Вержи свою молодую родственницу. После
замужества г-жа де Реналь незаметно для себя сблизилась с г-жой Дервиль, с
которой она когда-то вместе училась в монастыре Сердца Иисусова.
Госпожа Дервиль всегда очень потешалась над всяческими, как она
говорила, "сумасбродными выдумками" своей кузины. "Вот уж мне самой никогда
бы не пришло в голову", - говорила она. Свои внезапные выдумки, которые в
Париже назвали бы остроумием, г-жа де Реналь считала вздором и стеснялась
высказывать их при муже, но присутствие г-жи Дервиль воодушевляло ее. Она
сначала очень робко произносила вслух то, что ей приходило на ум, но когда
подруги подолгу оставались наедине, г-жа де Реналь оживлялась: долгие
утренние часы, которые они проводили вдвоем, пролетали как миг, и обеим было
очень весело. В этот приезд рассудительной г-же Дервиль кузина показалась не
такой веселой, но гораздо более счастливой.
Жюльен, в свою очередь, с тех пор как приехал в деревню, чувствовал
себя совсем как ребенок и гонялся за бабочками с таким же удовольствием, как
и его питомцы. После того как ему то и дело приходилось сдерживаться и вести
самую замысловатую политику, он теперь, очутившись в этом уединении, не
чувствуя на себе ничьих взглядов и инстинктивно не испытывая никакого страха
перед г-жой де Реналь, отдавался радости жизни, которая так живо ощущается в
этом возрасте, да еще среди самых чудесных гор в мире.
Госпожа Дервиль с первого же дня показалась Жюльену другом, и он сразу
же бросился показывать ей, какой прекрасный вид открывается с последнего
поворота новой дорожки под ореховыми деревьями. Сказать правду, эта панорама
ничуть не хуже, а может быть, даже и лучше, чем самые живописные ландшафты,
которыми могут похвастаться Швейцария и итальянские озера. Если подняться по
крутому склону, который начинается в двух шагах от этого места, перед вами
вскоре откроются глубокие пропасти, по склонам которых чуть ли не до самой
реки тянутся дубовые леса. И вот сюда-то, на вершины отвесных скал, веселый,
свободный - и даже, пожалуй, в некотором смысле повелитель дома - Жюльен
приводил обеих подруг и наслаждался их восторгом перед этим величественным
зрелищем.
- Для меня это как музыка Моцарта, - говорила г-жа Дервиль.
Вся красота горных окрестностей Верьера была совершенно отравлена для
Жюльена завистью братьев и присутствием вечно чем-то недовольного
деспота-отца. В Вержи ничто не воскрешало этих горьких воспоминаний; первый
раз в жизни он не видел вокруг себя врагов. Когда г-н де Реналь уезжал в
город - а это случалось часто, - Жюльен разрешал себе читать, и вскоре,
вместо того чтобы читать по ночам, да еще пряча лампу под опрокинутым
цветочным горшком, он мог преспокойно спать ночью, а днем, в промежутках
между занятиями с детьми, забирался на эти утесы с книгой, которая была для
него единственным учителем жизни и неизменным предметом восторгов. И здесь в
минуты уныния он обретал сразу и радость, и вдохновение, и утешение.
Некоторые изречения Наполеона о женщинах, коекакие рассуждения о
достоинствах того или иного романа, бывшего в моде во время его
царствования, теперь впервые навели Жюльена на мысли, которые у всякого
другого молодого человека явились бы много раньше.
Наступили жаркие дни. У них завелся обычай сидеть вечерами под огромной
липой в нескольких шагах от дома. Там всегда было очень темно. Как-то раз
Жюльен что-то с воодушевлением рассказывал, от души наслаждаясь тем, что он
так хорошо говорит, а его слушают молодые женщины. Оживленно размахивая
руками, он нечаянно задел руку г-жи де Реналь, которой она оперлась на
спинку крашеного деревянного стула, какие обычно ставят в саду.
Она мгновенно отдернула руку; и тут Жюльену пришло в голову, что он
должен добиться, чтобы впредь эта ручка не отдергивалась, когда он ее
коснется. Это сознание долга, который ему предстояло свершить, и боязнь
показаться смешным или, вернее, почувствовать себя униженным мгновенно
отравили всю его радость.
ВЕЧЕР В УСАДЬБЕ
"Дидона" Герена - прелестный набросок!
Штромбек.
Когда на другое утро Жюльен увидал г-жу де Реналь, он несколько раз
окинул ее очень странным взглядом: он наблюдал за ней, словно за врагом, с
которым ему предстояла схватка. Столь разительная перемена в выражении этих
взглядов, происшедшая со вчерашнего дня, привела г-жу де Реналь в сильное
смятение: ведь она так ласкова с ним, а он как будто сердится. Она не в
состоянии, была оторвать от него глаз.
Присутствие г-жи Дервиль позволяло Жюльену говорить меньше и почти
всецело сосредоточиться на том, что было у него на уме. Весь этот день он
только тем и занимался, что старался укрепить себя чтением вдохновлявшей его
книги, которая закаляла его дух.
Он намного раньше обычного закончил свои занятия с детьми, и, когда
после этого присутствие г-жи де Реналь заставило его снова целиком
погрузиться в размышления о долге и о чести, он решил, что ему надо во что
бы то ни стало сегодня же вечером добиться, чтобы ее рука осталась в его
руке.
Солнце садилось, приближалась решительная минута, и сердце Жюльена
неистово колотилось в груди. Наступил вечер. Он заметил, - и у него точно
бремя свалилось с плеч, - что ночь обещает сегодня быть совсем темной. Небо,
затянутое низко бегущими облаками, которые погонял знойный ветер,
по-видимому, предвещало грозу. Приятельницы загулялись допоздна. Во всем,
что бы они ни делали в этот вечер, Жюльену чудилось что-то особенное. Они
наслаждались этой душной погодой, которая для некоторых чувствительных натур
словно усиливает сладость любви.
Наконец все уселись - г-жа де Реналь подле Жюльена, г-жа Дервиль рядом
со своей подругой. Поглощенный тем, что ему предстояло совершить, Жюльен ни
о чем не мог говорить. Разговор не клеился.
"Неужели, когда я в первый раз выйду на поединок, я буду вот так же
дрожать и чувствовать себя таким же жалким?" - говорил себе Жюльен, ибо, по
своей чрезмерной подозрительности к самому себе и к другим, он не мог не
сознавать, в каком он сейчас состоянии.
Он предпочел бы любую опасность этому мучительному томлению. Он уж не
раз молил судьбу, чтобы г-жу де Реналь позвали по какому-нибудь делу в дом и
ей пришлось бы уйти из сада. Усилие, к которому вынуждал себя Жюльен, было
столь велико, что даже голос у него заметно изменился, а вслед за этим
сейчас же задрожал голос и у г-жи де Реналь; но Жюльен этого даже не
заметил. Жестокая борьба между долгом и нерешительностью держала его в таком
напряжении, что он не в состоянии был видеть ничего, что происходило вне его
самого. Башенные часы пробили три четверти десятого, а он все еще ни на что
не решился. Возмущенный собственной трусостью, Жюльен сказал себе: "Как
только часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал себе нынче весь день
сделать вечером, - иначе иду к себе, и пулю в лоб".
И вот миновал последний миг ожидания и томительного страха, когда
Жюльен от волнения уже не помнил самого себя, и башенные часы высоко над его
головой пробили десять. Каждый удар этого рокового колокола отдавался у него
в груди и словно заставлял ее содрогаться.
Наконец, когда последний, десятый удар пробил и еще гудел в воздухе, он
протянул руку и взял г-жу де Реналь за руку - она тотчас же отдернула ее.
Жюльен, плохо сознавая, что делает, снова схватил ее руку. Как ни взволнован
он был, он все же невольно поразился - так холодна была эта застывшая рука;
он судорожно сжал ее в своей; еще одно, последнее усилие вырваться - и,
наконец, ее рука затихла в его руке.
Душа его утопала в блаженстве - не оттого, что он был влюблен в г-жу де
Реналь, а оттого, что, наконец, кончилась эта чудовищная пытка. Для того
чтобы г-жа Дервиль ничего не заметила, он счел нужным заговорить - голос его
звучал громко и уверенно. Голос г-жи де Реналь, напротив, так прерывался от
волнения, что ее подруга решила, что ей нездоровится, и предложила вернуться
домой. Жюльен почувствовал опасность: "Если г-жа де Реналь уйдет сейчас в
гостиную, я опять окажусь в том же невыносимом положении, в каком пробыл
сегодня целый день. Я так мало еще держал ее руку в своей, что это не может
считаться завоеванным мною правом, которое будет признано за мной раз и
навсегда".
Госпожа Дервиль еще раз предложила пойти домой, и в эту самую минуту
Жюльен крепко стиснул в своей руке покорно отдавшуюся ему руку.
Госпожа де Реналь, которая уже совсем было поднялась, снова села и
сказала еле слышным голосом:
- Мне, правда, немножко нездоровится, но только, пожалуй, на свежем
воздухе мне лучше.
Эти слова так обрадовали Жюльена, что он почувствовал себя на седьмом
небе от счастья; он стал болтать, забыл о всяком притворстве, и обеим
подругам, которые его слушали, казалось, что милее и приятнее человека нет
на свете. Однако во всем этом красноречии, которое нашло на него так
внезапно, была некоторая доля малодушия. Он ужасно боялся, как бы г-жа
Дервиль, которую раздражал сильный ветер, видимо, предвещавший грозу, не
вздумала одна вернуться домой. Тогда ему пришлось бы остаться с глазу на
глаз с г-жой де Реналь. У него как-то нечаянно хватило слепого мужества
совершить то, что он сделал, но сказать теперь г-же де Реналь хотя бы одно
слово было свыше его сил. Как бы мягко она ни упрекнула его, он почувствует
себя побежденным, и победа, которую он только что одержал, обратится в
ничто.
На его счастье в этот вечер его прочувствованные и приподнятые речи
заслужили признание даже г-жи Дервиль, которая частенько говорила, что он
держит себя нелепо, как ребенок, и не находила в нем ничего интересного. Что
же касается г-жи де Реналь, чья рука покоилась в руке Жюльена, она сейчас не
думала ни о чем, она жила словно в забытьи. Эти часы, которые они провели
здесь, под этой огромной липой, посаженной, как утверждала молва, Карлом
Смелым, остались для нее навсегда счастливейшей порой ее жизни. Она с
наслаждением слышала, как вздыхает ветер в густой липовой листве, как
стучат, падая на нижние листья, редкие капли начинающегося дождя. Жюльен
пропустил без внимания одно обстоятельство, которое могло бы чрезвычайно
порадовать его: г-жа де Реналь на минуту встала, чтобы помочь кузине поднять
цветочную вазу, которую ветер опрокинул им под ноги, и поневоле отняла у
него руку, но как только она опять села, она тотчас же чуть ли не
добровольно отдала ему руку, как если бы это уже с давних пор вошло у них в
обычай.
Давно уже пробило двенадцать, пора было уходить из сада; они разошлись.
Г-жа де Реналь, совершенно упоенная своей любовью, пребывала в таком
блаженном неведении, что даже не упрекала себя ни в чем. Всю ночь она не
сомкнула глаз: счастье не давало ей уснуть; Жюльен сразу заснул мертвым
сном, совершенно изнеможенный той борьбой, которую в течение целого дня вели
в его сердце застенчивость и гордость.
Утром его разбудили в пять; проснувшись, он даже не вспомнил о г-же де
Реналь, - если бы она знала это, каким бы это было для нее жестоким ударом!
Он выполнил свой долг, героический долг. Упоенный этим сознанием, он заперся
на ключ у себя в комнате и с каким-то новым удовольствием погрузился в
описания подвигов своего героя.
Когда позвонили к завтраку, он, начитавшись подробных донесений об
операциях Великой Армии, уже забыл о всех своих победах, одержанных
накануне. Сходя в столовую, он полушутливо подумал: "Надо будет сказать этой
женщине, что я влюблен в нее".
Но вместо томных взоров, которые он рассчитывал встретить, он увидел
сердитую физиономию г-на де Реналя, который уже два часа назад приехал из
Верьера и сейчас отнюдь не скрывал своего крайнего неудовольствия тем, что
Жюльен провел целое утро, не занимаясь с детьми. Нельзя было представить
себе ничего отвратительнее этого спесивого человека, когда он бывал чемлибо
недоволен и считал себя вправе выказывать свое неудовольствие.
Каждое едкое слово мужа разрывало сердце г-жи де Реналь. Но Жюльен все
еще пребывал в экстазе; весь он был до того поглощен великими делами,
которые в течение нескольких часов совершались перед его мысленным взором,
что ему трудно было сразу спуститься на землю; грубые замечания г-на де
Реналя почти не доходили до него. Наконец он ему ответил довольно резко:
- Я себя плохо чувствовал.
Тон, каким это было сказано, задел бы, пожалуй, и гораздо менее
обидчивого человека, чем верьерский мэр: он чуть было не поддался желанию
тотчас же выгнать Жюльена. Его удержало только вошедшее у него в привычку
правило никогда не торопиться в делах.
"Этот негодный мальчишка, - подумал он, - создал себе некоторую
репутацию у меня в доме; Вально, пожалуй, возьмет его к себе, а не то он же-
нится на Элизе - ив том и в другом случае он втайне будет смеяться надо
мной".
Однако, несмотря на эти весьма резонные рассуждения, недовольство г-на
де Реналя разразилось грубой бранью, которая мало-помалу разозлила Жюльена.
Г-жа де Реналь едва удерживалась от слез. Как только поднялись из-за стола,
она подошла к Жюльену и, взяв его под руку, предложила пойти погулять; она
дружески оперлась на него. Но на все, что бы ни говорила ему г-жа де Реналь,
Жюльен только отвечал вполголоса:
- Вот каковы они, богатые люди!
Господин де Реналь шел рядом с ними, и его присутствие еще усиливало
ярость Жюльена. Он вдруг заметил, что г-жа де Реналь как-то слишком явно
опирается на него; ему стало противно, он грубо оттолкнул ее и отдернул свою
руку.
К счастью, г-н де Реналь не заметил этой новой дерзости, ее заметила
только г-жа Дервиль; приятельница ее расплакалась. Как раз в эту минуту г-н
де Реналь принялся швырять камнями в какую-то крестьянскую девочку, которая
осмелилась пойти запретной дорожкой, пересекавшей дальний конец фруктового
сада.
- Господин Жюльен, умоляю вас, возьмите себя в руки; подумайте, у
всякого ведь бывает дурное настроение, - поспешила заметить ему г-жа
Дервиль.
Жюльен холодно смерил ее взглядом, исполненным самого безграничного
презрения.
Этот взгляд удивил г-жу Дервиль, но он удивил бы ее еще больше, если бы
она догадалась, что, собственно, он хотел им выразить: она прочла бы в нем
что-то вроде смутной надежды на самую яростную месть. Несомненно, такие
минуты унижения я создают робеспьеров.
- Ваш Жюльен прямо какой-то неистовый, я его боюсь, - сказала тихо г-жа
Дервиль своей подруге.
- Как же ему не возмущаться? - отвечала та. - После того как он
добился, что дети делают такие поразительные успехи, что тут такого, если он
одно утро не позанимался с ними? Нет, правду надо сказать, мужчины ужасно
грубый народ.
Первый раз в жизни г-жа де Реналь испытывала чтото похожее на желание
отомстить своему мужу. Лютая ненависть к богачам, которою сейчас пылал
Жюльен, готова была вот-вот прорваться наружу. К счастью, г-н де Реналь
позвал садовника и принялся вместе с ним загораживать колючими прутьями
запретную тропинку через фруктовый сад. Жюльен не отвечал ни слова на все те
любезности, которые расточались ему во время прогулки. Едва только г-н де
Реналь удалился, как обе приятельницы, ссылаясь на усталость, взяли Жюльена
с обеих сторон под руки.
Он шел между двумя женщинами, раскрасневшимися от волнения и
замешательства. Какой удивительный контраст представляла рядом с ними его
высокомерная бледность, его мрачный, решительный вид! Он презирал этих
женщин и все нежные чувства на свете.
"Будь у меня хоть пятьсот франков в год, - говорил он себе, - чтобы
только хватило на учение! Эх, послал бы я его к черту!"
Погруженный в эти недобрые размышления, он едва удостаивал внимания
любезности обеих подруг, а то немногое, что достигало его слуха, раздражало
его, казалось лишенным смысла, вздорным, беспомощным - одним словом, бабьей
болтовней.
Чтобы только говорить о чем-нибудь и как-то поддержать разговор, г-жа
де Реналь между прочим упомянула о том, что муж ее приехал сегодня из
Верьера только потому, что купил у одного фермера кукурузную солому
(кукурузной соломой в этих краях набивают матрацы).
- Муж сейчас уже не вернется сюда, - добавила г-жа де Реналь. - Он
позвал лакея и садовника, и теперь они втроем будут перетряхивать все
матрацы в доме. Сегодня утром они набили все матрацы во втором этаже, а
сейчас отправились в третий.
Жюльен переменился в лице; он как-то странно поглядел на г-жу де Реналь
и, ускорив шаг, быстро увлек ее вперед. Г-жа Дервиль не стала их догонять.
- Спасите меня, - сказал Жюльен г-же де Реналь. - Вы одна только можете
это сделать. Вы ведь знаете, этот лакей до смерти ненавидит меня. Я должен
вам признаться: у меня хранится портрет, он спрятан в матраце.
Услышав это, г-жа де Реналь внезапно побледнела.
- Только вы одна можете сейчас войти в мою комнату. Пошарьте как-нибудь
незаметно в самом углу матраца, с той стороны, где окно, - вы нащупаете там
маленькую коробочку: гладкая черная картонная коробочка.
- Ив ней портрет? - вымолвила г-жа де Реналь, чувствуя, что у нее
подкашиваются ноги.
Жюльен, заметив ее убитый вид, тотчас воспользовался этим.
- У меня к вам еще одна просьба: сделайте милость, сударыня, умоляю
вас, не глядите на этот портрет - это моя тайна.
- Тайна? - шепотом повторила г-жа де Реналь.
Но хотя она выросла среди спесивых людей, чванившихся своим богатством
и не помышлявших ни о чем, кроме наживы, любовь, пробудившаяся в этой душе,
уже научила ее великодушию. Как ни жестоко она была уязвлена, она с
самоотверженной готовностью стала расспрашивать Жюльена о кое-каких
подробностях, которые ей было необходимо знать, чтобы выполнить его
поручение.
- Хорошо, - сказала она, уходя, - значит, маленькая круглая коробочка,
совсем гладкая, черная?
- Да, да, сударыня, - ответил Жюльен тем жестким тоном, который
появляется у людей в минуты опасности.
Бледная, точно приговоренная к смерти, она поднялась на третий этаж. В
довершение ко всем этим нестерпимым мукам она вдруг почувствовала, что ей
вот-вот сделается дурно; но сознание, что она должна помочь Жюльену, вернуло
ей силы.
"Я во что бы то ни стало должна достать эту коробку", - сказала она
себе.
Она услышала голос мужа, который разговаривал с лакеем как раз в
комнате Жюльена. Но, на ее счастье, они прошли в детскую. Она приподняла
матрац и так стремительно засунула руку в солому, что исцарапала себе все
пальцы. Но, хоть она и была очень чувствительна к боли, сейчас она ее даже
не заметила, так как в тот же момент нащупала гладкую поверхность коробочки.
Она схватила ее и выбежала из комнаты.
Едва только она избавилась от страха, что ее застанет муж, как мысль об
этой коробке привела ее в такое смятение, что она на самом деле чуть было не
лишилась чувств.
"Значит, Жюльен влюблен, и вот здесь, у меня в руках, портрет женщины,
которую он любит".
Терзаясь всеми муками ревности, г-жа де Реналь в изнеможении опустилась
на стул в передней, возле его двери. Ее исключительное неведение помогло ей
и на этот раз. Удивление, которое она сейчас испытывала, смягчало ее муки.
Вошел Жюльен; он выхватил у нее из рук коробку и, не сказав ни слова, не
поблагодарив, бросился к себе в комнату, быстро развел огонь в камине и
швырнул в него коробку. Он стоял бледный, уничтоженный; он сильно
преувеличивал грозившую ему опасность.
"Портрет Наполеона, - говорил он себе, качая головой. - И его хранит у
себя человек, выказывающий такую ненависть к узурпатору! И портрет этот
находит господин де Реналь, лютый роялист, который к тому же так обозлен на
меня! И надо же проявить такую неосторожность, сзади на портрете, прямо на
белом картоне, строки, написанные моей рукой. И уж тут никаких сомнений быть
не может: сразу ясно, что я перед ним преклоняюсь. Каждое мое излияние в
любви помечено числом И последнюю запись я сделал только позавчера.
Так бы сразу и кончилась, погибла бы в один миг вся моя репутация, -
говорил себе Жюльен, глядя, как пылает его коробочка - А ведь моя репутация
- это все, что я имею - только этим я и живу... А какая это жизнь, боже
мой!"
Час спустя, усталый и преисполненный жалости к самому себе, Жюльен
совсем расчувствовался. Встретившись с г-жой де Реналь, он взял ее руку,
поднес к своим губам и поцеловал с такой сердечностью, какой ему никогда не
удавалось изобразить. Она вся вспыхнула от счастья и вдруг, чуть ли не в тот
же миг, оттолкнула его в порыве ревности. Гордость Жюльена, еще не
оправившаяся от нанесенного ей недавно удара, лишила его теперь рассудка. Он
увидел в г-же де Реналь только богатую даму и ничего более; он с презрением
выпустил ее руку и удалился В глубоком раздумье пошел он бродить по саду, и
вскоре горькая усмешка искривила его губы.
"Разгуливаю спокойно, точно я сам себе хозяин. Не обращаю на детей
никакого внимания и дождусь того, что мне опять придется выслушивать
унизительные попреки господина де Реналя, - и он будет прав!"
И Жюльен побежал в детскую.
Младший мальчик, которого он очень любил, стал ласкаться к нему, и это
немножко смягчило его горькие чувства.
"Этот меня еще не презирает, - подумал он. Но тут же упрекнул себя за
мягкосердие, решив, что это опять не что иное, как проявление слабости. -
Эти дети ласкают меня так, как приласкали бы охотничью собаку, которую им
купили вчера".
МНОГО БЛАГОРОДСТВА И МАЛО ДЕНЕГ
But passion most dissembles, yet betrays,
Even by its darkness, as the blacket sky
Foretells the heaviest tempest..
Don Juan, c. I. st. LXXIII [7]
Господин де Реналь делал обход по всем комнатам замка и теперь опять
пришел в детскую в сопровождении слуг, которые тащили набитые заново
матрацы. Неожиданное появление этого человека было для Жюльена последней
аллеями, которые подстригают дважды в год. К нему примыкает участок,
усаженный яблонями, - излюбленное место для прогулок. В конце этой фруктовой
рощи возвышаются восемь или десять великолепных ореховых деревьев - их
огромная листва уходит чуть ли не на восемьдесят футов в вышину.
- Каждый из этих проклятых орехов, - ворчал г-н де Реналь, когда его
жена любовалась ими, - отнимает у меня пол-арпана урожая: пшеница не
вызревает в их тени.
Госпожа де Реналь словно впервые почувствовала прелесть природы; она
восхищалась всем, не помня себя от восторга. Чувство, воодушевлявшее ее,
делало ее предприимчивой и решительной. Через два дня после их переезда в
Вержи, как только г-н де Реналь, призываемый своими обязанностями мэра,
уехал обратно в город, г-жа де Реналь наняла за свой счет рабочих. Жюльен
подал ей мысль проложить узенькую дорожку, которая вилась бы вокруг
фруктового сада вплоть до громадных орехов и была бы посыпана песком. Тогда
дети будут с раннего утра гулять здесь, не рискуя промочить ноги в росистой
траве. Не прошло и суток, как эта идея была приведена в исполнение. Г-жа де
Реналь очень весело провела весь этот день с Жюльеном, руководя рабочими.
Когда верьерский мэр вернулся из города, он чрезвычайно удивился,
увидев уже готовую дорожку. Г-жа де Реналь также, со своей стороны,
удивилась его приезду: она совсем забыла о его существовании. Целых два
месяца он с возмущением говорил о ее самочинстве: как это можно было, не
посоветовавшись с ним, решиться на такое крупное новшество? И только то, что
г-жа де Реналь взяла этот расход на себя, несколько утешал его.
Она целые дни проводила с детьми в саду, гонялась вместе с ними за
бабочками. Они смастерили себе большие колпаки из светлого газа, при помощи
которых и ловили бедных чешуекрылых. Этому тарабарскому названию научил г-жу
де Реналь Жюльен, ибо она выписала из Безансона превосходную книгу Годара, и
Жюльен рассказывал ей о необыкновенных нравах этих насекомых.
Их безжалостно накалывали булавками на большую картонную рамку, тоже
приспособленную Жюльеном.
Наконец у г-жи де Реналь и Жюльена нашлась тема для бесед, и ему уже не
приходилось больше терпеть невыразимые муки, которые он испытывал в минуты
молчания.
Они говорили без конца и с величайшим увлечением, хотя всегда о
предметах самых невинных. Эта кипучая жизнь, постоянно чем-то заполненная и
веселая, была по вкусу всем, за исключением горничной Элизы, которой
приходилось трудиться не покладая рук. "Никогда, даже во время карнавала,
когда у нас бывает бал в Верьере, - говорила она, - моя госпожа так не
занималась своими туалетами; она по два, по три раза в день меняет платья".
Так как в наши намерения не входит льстить кому бы то ни было, мы не
станем отрицать, что г-жа де Реналь, у которой была удивительная кожа, стала
теперь шить себе платья с короткими рукавами и с довольно глубоким вырезом.
Она была очень хорошо сложена, и такие наряды шли ей как нельзя лучше.
- Никогда вы еще такой молоденькой не выглядели, - говорили ей друзья,
приезжавшие иногда из Верьера обедать в Вержи. (Так любезно выражаются в
наших краях.)
Странное дело - мало кто этому у нас поверит, - но г-жа де Реналь
поистине без всякого умысла предавалась заботам о своем туалете. Ей это
доставляло удовольствие; и без всякой задней мысли, едва только у нее
выдавался свободный часок, когда она не охотилась за бабочками с Жюльеном и
детьми, она садилась за иглу и вдвоем с Элизой мастерила себе платья. Когда
она один-единственный раз собралась съездить в Верьер, это тоже было вызвано
желанием купить на летние платья новую материю, только что полученную из
Мюлуза.
Она привезла с собой в Вержи свою молодую родственницу. После
замужества г-жа де Реналь незаметно для себя сблизилась с г-жой Дервиль, с
которой она когда-то вместе училась в монастыре Сердца Иисусова.
Госпожа Дервиль всегда очень потешалась над всяческими, как она
говорила, "сумасбродными выдумками" своей кузины. "Вот уж мне самой никогда
бы не пришло в голову", - говорила она. Свои внезапные выдумки, которые в
Париже назвали бы остроумием, г-жа де Реналь считала вздором и стеснялась
высказывать их при муже, но присутствие г-жи Дервиль воодушевляло ее. Она
сначала очень робко произносила вслух то, что ей приходило на ум, но когда
подруги подолгу оставались наедине, г-жа де Реналь оживлялась: долгие
утренние часы, которые они проводили вдвоем, пролетали как миг, и обеим было
очень весело. В этот приезд рассудительной г-же Дервиль кузина показалась не
такой веселой, но гораздо более счастливой.
Жюльен, в свою очередь, с тех пор как приехал в деревню, чувствовал
себя совсем как ребенок и гонялся за бабочками с таким же удовольствием, как
и его питомцы. После того как ему то и дело приходилось сдерживаться и вести
самую замысловатую политику, он теперь, очутившись в этом уединении, не
чувствуя на себе ничьих взглядов и инстинктивно не испытывая никакого страха
перед г-жой де Реналь, отдавался радости жизни, которая так живо ощущается в
этом возрасте, да еще среди самых чудесных гор в мире.
Госпожа Дервиль с первого же дня показалась Жюльену другом, и он сразу
же бросился показывать ей, какой прекрасный вид открывается с последнего
поворота новой дорожки под ореховыми деревьями. Сказать правду, эта панорама
ничуть не хуже, а может быть, даже и лучше, чем самые живописные ландшафты,
которыми могут похвастаться Швейцария и итальянские озера. Если подняться по
крутому склону, который начинается в двух шагах от этого места, перед вами
вскоре откроются глубокие пропасти, по склонам которых чуть ли не до самой
реки тянутся дубовые леса. И вот сюда-то, на вершины отвесных скал, веселый,
свободный - и даже, пожалуй, в некотором смысле повелитель дома - Жюльен
приводил обеих подруг и наслаждался их восторгом перед этим величественным
зрелищем.
- Для меня это как музыка Моцарта, - говорила г-жа Дервиль.
Вся красота горных окрестностей Верьера была совершенно отравлена для
Жюльена завистью братьев и присутствием вечно чем-то недовольного
деспота-отца. В Вержи ничто не воскрешало этих горьких воспоминаний; первый
раз в жизни он не видел вокруг себя врагов. Когда г-н де Реналь уезжал в
город - а это случалось часто, - Жюльен разрешал себе читать, и вскоре,
вместо того чтобы читать по ночам, да еще пряча лампу под опрокинутым
цветочным горшком, он мог преспокойно спать ночью, а днем, в промежутках
между занятиями с детьми, забирался на эти утесы с книгой, которая была для
него единственным учителем жизни и неизменным предметом восторгов. И здесь в
минуты уныния он обретал сразу и радость, и вдохновение, и утешение.
Некоторые изречения Наполеона о женщинах, коекакие рассуждения о
достоинствах того или иного романа, бывшего в моде во время его
царствования, теперь впервые навели Жюльена на мысли, которые у всякого
другого молодого человека явились бы много раньше.
Наступили жаркие дни. У них завелся обычай сидеть вечерами под огромной
липой в нескольких шагах от дома. Там всегда было очень темно. Как-то раз
Жюльен что-то с воодушевлением рассказывал, от души наслаждаясь тем, что он
так хорошо говорит, а его слушают молодые женщины. Оживленно размахивая
руками, он нечаянно задел руку г-жи де Реналь, которой она оперлась на
спинку крашеного деревянного стула, какие обычно ставят в саду.
Она мгновенно отдернула руку; и тут Жюльену пришло в голову, что он
должен добиться, чтобы впредь эта ручка не отдергивалась, когда он ее
коснется. Это сознание долга, который ему предстояло свершить, и боязнь
показаться смешным или, вернее, почувствовать себя униженным мгновенно
отравили всю его радость.
ВЕЧЕР В УСАДЬБЕ
"Дидона" Герена - прелестный набросок!
Штромбек.
Когда на другое утро Жюльен увидал г-жу де Реналь, он несколько раз
окинул ее очень странным взглядом: он наблюдал за ней, словно за врагом, с
которым ему предстояла схватка. Столь разительная перемена в выражении этих
взглядов, происшедшая со вчерашнего дня, привела г-жу де Реналь в сильное
смятение: ведь она так ласкова с ним, а он как будто сердится. Она не в
состоянии, была оторвать от него глаз.
Присутствие г-жи Дервиль позволяло Жюльену говорить меньше и почти
всецело сосредоточиться на том, что было у него на уме. Весь этот день он
только тем и занимался, что старался укрепить себя чтением вдохновлявшей его
книги, которая закаляла его дух.
Он намного раньше обычного закончил свои занятия с детьми, и, когда
после этого присутствие г-жи де Реналь заставило его снова целиком
погрузиться в размышления о долге и о чести, он решил, что ему надо во что
бы то ни стало сегодня же вечером добиться, чтобы ее рука осталась в его
руке.
Солнце садилось, приближалась решительная минута, и сердце Жюльена
неистово колотилось в груди. Наступил вечер. Он заметил, - и у него точно
бремя свалилось с плеч, - что ночь обещает сегодня быть совсем темной. Небо,
затянутое низко бегущими облаками, которые погонял знойный ветер,
по-видимому, предвещало грозу. Приятельницы загулялись допоздна. Во всем,
что бы они ни делали в этот вечер, Жюльену чудилось что-то особенное. Они
наслаждались этой душной погодой, которая для некоторых чувствительных натур
словно усиливает сладость любви.
Наконец все уселись - г-жа де Реналь подле Жюльена, г-жа Дервиль рядом
со своей подругой. Поглощенный тем, что ему предстояло совершить, Жюльен ни
о чем не мог говорить. Разговор не клеился.
"Неужели, когда я в первый раз выйду на поединок, я буду вот так же
дрожать и чувствовать себя таким же жалким?" - говорил себе Жюльен, ибо, по
своей чрезмерной подозрительности к самому себе и к другим, он не мог не
сознавать, в каком он сейчас состоянии.
Он предпочел бы любую опасность этому мучительному томлению. Он уж не
раз молил судьбу, чтобы г-жу де Реналь позвали по какому-нибудь делу в дом и
ей пришлось бы уйти из сада. Усилие, к которому вынуждал себя Жюльен, было
столь велико, что даже голос у него заметно изменился, а вслед за этим
сейчас же задрожал голос и у г-жи де Реналь; но Жюльен этого даже не
заметил. Жестокая борьба между долгом и нерешительностью держала его в таком
напряжении, что он не в состоянии был видеть ничего, что происходило вне его
самого. Башенные часы пробили три четверти десятого, а он все еще ни на что
не решился. Возмущенный собственной трусостью, Жюльен сказал себе: "Как
только часы пробьют десять, я сделаю то, что обещал себе нынче весь день
сделать вечером, - иначе иду к себе, и пулю в лоб".
И вот миновал последний миг ожидания и томительного страха, когда
Жюльен от волнения уже не помнил самого себя, и башенные часы высоко над его
головой пробили десять. Каждый удар этого рокового колокола отдавался у него
в груди и словно заставлял ее содрогаться.
Наконец, когда последний, десятый удар пробил и еще гудел в воздухе, он
протянул руку и взял г-жу де Реналь за руку - она тотчас же отдернула ее.
Жюльен, плохо сознавая, что делает, снова схватил ее руку. Как ни взволнован
он был, он все же невольно поразился - так холодна была эта застывшая рука;
он судорожно сжал ее в своей; еще одно, последнее усилие вырваться - и,
наконец, ее рука затихла в его руке.
Душа его утопала в блаженстве - не оттого, что он был влюблен в г-жу де
Реналь, а оттого, что, наконец, кончилась эта чудовищная пытка. Для того
чтобы г-жа Дервиль ничего не заметила, он счел нужным заговорить - голос его
звучал громко и уверенно. Голос г-жи де Реналь, напротив, так прерывался от
волнения, что ее подруга решила, что ей нездоровится, и предложила вернуться
домой. Жюльен почувствовал опасность: "Если г-жа де Реналь уйдет сейчас в
гостиную, я опять окажусь в том же невыносимом положении, в каком пробыл
сегодня целый день. Я так мало еще держал ее руку в своей, что это не может
считаться завоеванным мною правом, которое будет признано за мной раз и
навсегда".
Госпожа Дервиль еще раз предложила пойти домой, и в эту самую минуту
Жюльен крепко стиснул в своей руке покорно отдавшуюся ему руку.
Госпожа де Реналь, которая уже совсем было поднялась, снова села и
сказала еле слышным голосом:
- Мне, правда, немножко нездоровится, но только, пожалуй, на свежем
воздухе мне лучше.
Эти слова так обрадовали Жюльена, что он почувствовал себя на седьмом
небе от счастья; он стал болтать, забыл о всяком притворстве, и обеим
подругам, которые его слушали, казалось, что милее и приятнее человека нет
на свете. Однако во всем этом красноречии, которое нашло на него так
внезапно, была некоторая доля малодушия. Он ужасно боялся, как бы г-жа
Дервиль, которую раздражал сильный ветер, видимо, предвещавший грозу, не
вздумала одна вернуться домой. Тогда ему пришлось бы остаться с глазу на
глаз с г-жой де Реналь. У него как-то нечаянно хватило слепого мужества
совершить то, что он сделал, но сказать теперь г-же де Реналь хотя бы одно
слово было свыше его сил. Как бы мягко она ни упрекнула его, он почувствует
себя побежденным, и победа, которую он только что одержал, обратится в
ничто.
На его счастье в этот вечер его прочувствованные и приподнятые речи
заслужили признание даже г-жи Дервиль, которая частенько говорила, что он
держит себя нелепо, как ребенок, и не находила в нем ничего интересного. Что
же касается г-жи де Реналь, чья рука покоилась в руке Жюльена, она сейчас не
думала ни о чем, она жила словно в забытьи. Эти часы, которые они провели
здесь, под этой огромной липой, посаженной, как утверждала молва, Карлом
Смелым, остались для нее навсегда счастливейшей порой ее жизни. Она с
наслаждением слышала, как вздыхает ветер в густой липовой листве, как
стучат, падая на нижние листья, редкие капли начинающегося дождя. Жюльен
пропустил без внимания одно обстоятельство, которое могло бы чрезвычайно
порадовать его: г-жа де Реналь на минуту встала, чтобы помочь кузине поднять
цветочную вазу, которую ветер опрокинул им под ноги, и поневоле отняла у
него руку, но как только она опять села, она тотчас же чуть ли не
добровольно отдала ему руку, как если бы это уже с давних пор вошло у них в
обычай.
Давно уже пробило двенадцать, пора было уходить из сада; они разошлись.
Г-жа де Реналь, совершенно упоенная своей любовью, пребывала в таком
блаженном неведении, что даже не упрекала себя ни в чем. Всю ночь она не
сомкнула глаз: счастье не давало ей уснуть; Жюльен сразу заснул мертвым
сном, совершенно изнеможенный той борьбой, которую в течение целого дня вели
в его сердце застенчивость и гордость.
Утром его разбудили в пять; проснувшись, он даже не вспомнил о г-же де
Реналь, - если бы она знала это, каким бы это было для нее жестоким ударом!
Он выполнил свой долг, героический долг. Упоенный этим сознанием, он заперся
на ключ у себя в комнате и с каким-то новым удовольствием погрузился в
описания подвигов своего героя.
Когда позвонили к завтраку, он, начитавшись подробных донесений об
операциях Великой Армии, уже забыл о всех своих победах, одержанных
накануне. Сходя в столовую, он полушутливо подумал: "Надо будет сказать этой
женщине, что я влюблен в нее".
Но вместо томных взоров, которые он рассчитывал встретить, он увидел
сердитую физиономию г-на де Реналя, который уже два часа назад приехал из
Верьера и сейчас отнюдь не скрывал своего крайнего неудовольствия тем, что
Жюльен провел целое утро, не занимаясь с детьми. Нельзя было представить
себе ничего отвратительнее этого спесивого человека, когда он бывал чемлибо
недоволен и считал себя вправе выказывать свое неудовольствие.
Каждое едкое слово мужа разрывало сердце г-жи де Реналь. Но Жюльен все
еще пребывал в экстазе; весь он был до того поглощен великими делами,
которые в течение нескольких часов совершались перед его мысленным взором,
что ему трудно было сразу спуститься на землю; грубые замечания г-на де
Реналя почти не доходили до него. Наконец он ему ответил довольно резко:
- Я себя плохо чувствовал.
Тон, каким это было сказано, задел бы, пожалуй, и гораздо менее
обидчивого человека, чем верьерский мэр: он чуть было не поддался желанию
тотчас же выгнать Жюльена. Его удержало только вошедшее у него в привычку
правило никогда не торопиться в делах.
"Этот негодный мальчишка, - подумал он, - создал себе некоторую
репутацию у меня в доме; Вально, пожалуй, возьмет его к себе, а не то он же-
нится на Элизе - ив том и в другом случае он втайне будет смеяться надо
мной".
Однако, несмотря на эти весьма резонные рассуждения, недовольство г-на
де Реналя разразилось грубой бранью, которая мало-помалу разозлила Жюльена.
Г-жа де Реналь едва удерживалась от слез. Как только поднялись из-за стола,
она подошла к Жюльену и, взяв его под руку, предложила пойти погулять; она
дружески оперлась на него. Но на все, что бы ни говорила ему г-жа де Реналь,
Жюльен только отвечал вполголоса:
- Вот каковы они, богатые люди!
Господин де Реналь шел рядом с ними, и его присутствие еще усиливало
ярость Жюльена. Он вдруг заметил, что г-жа де Реналь как-то слишком явно
опирается на него; ему стало противно, он грубо оттолкнул ее и отдернул свою
руку.
К счастью, г-н де Реналь не заметил этой новой дерзости, ее заметила
только г-жа Дервиль; приятельница ее расплакалась. Как раз в эту минуту г-н
де Реналь принялся швырять камнями в какую-то крестьянскую девочку, которая
осмелилась пойти запретной дорожкой, пересекавшей дальний конец фруктового
сада.
- Господин Жюльен, умоляю вас, возьмите себя в руки; подумайте, у
всякого ведь бывает дурное настроение, - поспешила заметить ему г-жа
Дервиль.
Жюльен холодно смерил ее взглядом, исполненным самого безграничного
презрения.
Этот взгляд удивил г-жу Дервиль, но он удивил бы ее еще больше, если бы
она догадалась, что, собственно, он хотел им выразить: она прочла бы в нем
что-то вроде смутной надежды на самую яростную месть. Несомненно, такие
минуты унижения я создают робеспьеров.
- Ваш Жюльен прямо какой-то неистовый, я его боюсь, - сказала тихо г-жа
Дервиль своей подруге.
- Как же ему не возмущаться? - отвечала та. - После того как он
добился, что дети делают такие поразительные успехи, что тут такого, если он
одно утро не позанимался с ними? Нет, правду надо сказать, мужчины ужасно
грубый народ.
Первый раз в жизни г-жа де Реналь испытывала чтото похожее на желание
отомстить своему мужу. Лютая ненависть к богачам, которою сейчас пылал
Жюльен, готова была вот-вот прорваться наружу. К счастью, г-н де Реналь
позвал садовника и принялся вместе с ним загораживать колючими прутьями
запретную тропинку через фруктовый сад. Жюльен не отвечал ни слова на все те
любезности, которые расточались ему во время прогулки. Едва только г-н де
Реналь удалился, как обе приятельницы, ссылаясь на усталость, взяли Жюльена
с обеих сторон под руки.
Он шел между двумя женщинами, раскрасневшимися от волнения и
замешательства. Какой удивительный контраст представляла рядом с ними его
высокомерная бледность, его мрачный, решительный вид! Он презирал этих
женщин и все нежные чувства на свете.
"Будь у меня хоть пятьсот франков в год, - говорил он себе, - чтобы
только хватило на учение! Эх, послал бы я его к черту!"
Погруженный в эти недобрые размышления, он едва удостаивал внимания
любезности обеих подруг, а то немногое, что достигало его слуха, раздражало
его, казалось лишенным смысла, вздорным, беспомощным - одним словом, бабьей
болтовней.
Чтобы только говорить о чем-нибудь и как-то поддержать разговор, г-жа
де Реналь между прочим упомянула о том, что муж ее приехал сегодня из
Верьера только потому, что купил у одного фермера кукурузную солому
(кукурузной соломой в этих краях набивают матрацы).
- Муж сейчас уже не вернется сюда, - добавила г-жа де Реналь. - Он
позвал лакея и садовника, и теперь они втроем будут перетряхивать все
матрацы в доме. Сегодня утром они набили все матрацы во втором этаже, а
сейчас отправились в третий.
Жюльен переменился в лице; он как-то странно поглядел на г-жу де Реналь
и, ускорив шаг, быстро увлек ее вперед. Г-жа Дервиль не стала их догонять.
- Спасите меня, - сказал Жюльен г-же де Реналь. - Вы одна только можете
это сделать. Вы ведь знаете, этот лакей до смерти ненавидит меня. Я должен
вам признаться: у меня хранится портрет, он спрятан в матраце.
Услышав это, г-жа де Реналь внезапно побледнела.
- Только вы одна можете сейчас войти в мою комнату. Пошарьте как-нибудь
незаметно в самом углу матраца, с той стороны, где окно, - вы нащупаете там
маленькую коробочку: гладкая черная картонная коробочка.
- Ив ней портрет? - вымолвила г-жа де Реналь, чувствуя, что у нее
подкашиваются ноги.
Жюльен, заметив ее убитый вид, тотчас воспользовался этим.
- У меня к вам еще одна просьба: сделайте милость, сударыня, умоляю
вас, не глядите на этот портрет - это моя тайна.
- Тайна? - шепотом повторила г-жа де Реналь.
Но хотя она выросла среди спесивых людей, чванившихся своим богатством
и не помышлявших ни о чем, кроме наживы, любовь, пробудившаяся в этой душе,
уже научила ее великодушию. Как ни жестоко она была уязвлена, она с
самоотверженной готовностью стала расспрашивать Жюльена о кое-каких
подробностях, которые ей было необходимо знать, чтобы выполнить его
поручение.
- Хорошо, - сказала она, уходя, - значит, маленькая круглая коробочка,
совсем гладкая, черная?
- Да, да, сударыня, - ответил Жюльен тем жестким тоном, который
появляется у людей в минуты опасности.
Бледная, точно приговоренная к смерти, она поднялась на третий этаж. В
довершение ко всем этим нестерпимым мукам она вдруг почувствовала, что ей
вот-вот сделается дурно; но сознание, что она должна помочь Жюльену, вернуло
ей силы.
"Я во что бы то ни стало должна достать эту коробку", - сказала она
себе.
Она услышала голос мужа, который разговаривал с лакеем как раз в
комнате Жюльена. Но, на ее счастье, они прошли в детскую. Она приподняла
матрац и так стремительно засунула руку в солому, что исцарапала себе все
пальцы. Но, хоть она и была очень чувствительна к боли, сейчас она ее даже
не заметила, так как в тот же момент нащупала гладкую поверхность коробочки.
Она схватила ее и выбежала из комнаты.
Едва только она избавилась от страха, что ее застанет муж, как мысль об
этой коробке привела ее в такое смятение, что она на самом деле чуть было не
лишилась чувств.
"Значит, Жюльен влюблен, и вот здесь, у меня в руках, портрет женщины,
которую он любит".
Терзаясь всеми муками ревности, г-жа де Реналь в изнеможении опустилась
на стул в передней, возле его двери. Ее исключительное неведение помогло ей
и на этот раз. Удивление, которое она сейчас испытывала, смягчало ее муки.
Вошел Жюльен; он выхватил у нее из рук коробку и, не сказав ни слова, не
поблагодарив, бросился к себе в комнату, быстро развел огонь в камине и
швырнул в него коробку. Он стоял бледный, уничтоженный; он сильно
преувеличивал грозившую ему опасность.
"Портрет Наполеона, - говорил он себе, качая головой. - И его хранит у
себя человек, выказывающий такую ненависть к узурпатору! И портрет этот
находит господин де Реналь, лютый роялист, который к тому же так обозлен на
меня! И надо же проявить такую неосторожность, сзади на портрете, прямо на
белом картоне, строки, написанные моей рукой. И уж тут никаких сомнений быть
не может: сразу ясно, что я перед ним преклоняюсь. Каждое мое излияние в
любви помечено числом И последнюю запись я сделал только позавчера.
Так бы сразу и кончилась, погибла бы в один миг вся моя репутация, -
говорил себе Жюльен, глядя, как пылает его коробочка - А ведь моя репутация
- это все, что я имею - только этим я и живу... А какая это жизнь, боже
мой!"
Час спустя, усталый и преисполненный жалости к самому себе, Жюльен
совсем расчувствовался. Встретившись с г-жой де Реналь, он взял ее руку,
поднес к своим губам и поцеловал с такой сердечностью, какой ему никогда не
удавалось изобразить. Она вся вспыхнула от счастья и вдруг, чуть ли не в тот
же миг, оттолкнула его в порыве ревности. Гордость Жюльена, еще не
оправившаяся от нанесенного ей недавно удара, лишила его теперь рассудка. Он
увидел в г-же де Реналь только богатую даму и ничего более; он с презрением
выпустил ее руку и удалился В глубоком раздумье пошел он бродить по саду, и
вскоре горькая усмешка искривила его губы.
"Разгуливаю спокойно, точно я сам себе хозяин. Не обращаю на детей
никакого внимания и дождусь того, что мне опять придется выслушивать
унизительные попреки господина де Реналя, - и он будет прав!"
И Жюльен побежал в детскую.
Младший мальчик, которого он очень любил, стал ласкаться к нему, и это
немножко смягчило его горькие чувства.
"Этот меня еще не презирает, - подумал он. Но тут же упрекнул себя за
мягкосердие, решив, что это опять не что иное, как проявление слабости. -
Эти дети ласкают меня так, как приласкали бы охотничью собаку, которую им
купили вчера".
МНОГО БЛАГОРОДСТВА И МАЛО ДЕНЕГ
But passion most dissembles, yet betrays,
Even by its darkness, as the blacket sky
Foretells the heaviest tempest..
Don Juan, c. I. st. LXXIII [7]
Господин де Реналь делал обход по всем комнатам замка и теперь опять
пришел в детскую в сопровождении слуг, которые тащили набитые заново
матрацы. Неожиданное появление этого человека было для Жюльена последней