Стендаль. Красное и черное

происки попов снова приведут страну к республике и к преследованиям знати.
А что бы случилось тогда, когда он ночью явился в Верьер, если бы в ту
минуту, когда он прислонил лестницу к окну спальни г-жи де Реналь, там бы
оказался кто-нибудь чужой или сам г-н де Реналь?
А какое блаженство - вспоминать эти первые два часа, когда его
возлюбленная так хотела прогнать его, а он уговаривал ее, сидя около нее в
темноте! В такой душе, как душа Жюльена, такие воспоминания остаются на всю
жизнь. А конец свидания уже переплетался у него с первыми днями их любви,
больше года тому назад.
Но вот карета остановилась, и Жюльен очнулся от своих упоительных грез.
Они въехали во двор почтовой станции на улице Жан-Жака Руссо.
- Я хочу поехать в Мальмезон, - сказал он, увидя подъезжавший
кабриолет.
- В такой час, сударь! Зачем?
- А вам что до этого? Поезжайте.
Истинная страсть думает только о себе - И вот потому-то" как мне
кажется, страсти так и нелепы в Париже, где каждый ваш сосед воображает, что
им очень интересуются Не стану описывать вам восторги Жюльена в Мальмезоне.
Он плакал. Как? Плакал? Несмотря на эти гнусные белые стены, что понастроили
там в нынешнем году, искромсав весь парк на кусочки? Представьте себе,
сударь, да; для Жюльена, как и для потомства, не существовало никакой
разницы между Аркольским мостом, Святой Еленой и Мальмезоном.
Вечером Жюльен долго колебался, прежде чем решился пойти в театр: у
него были престранные идеи по поводу этого богопротивного места.
Глубочайшее недоверие не позволяло ему любоваться живым Парижем; его
трогали только памятники, оставленные его героем.
"Итак, значит, я теперь в самом центре всяких интриг и лицемерия! Вот
тут-то и царят покровители аббата де Фрилера".
На третий день к вечеру любопытство одержало верх над его намерением
посмотреть все и только потом уж отправиться к аббату Пирару. Холодным,
сухим тоном аббат разъяснил ему, какая жизнь ждет его у г-на де Ла-Моля.
- Если к концу нескольких месяцев вы не окажетесь полезным, вы
вернетесь в семинарию, но у вас будет добрая зарука. Вы будете жить в доме
маркиза; это один из первых вельмож во Франции. Вы будете носить черный
костюм, но такой, какой носят люди в трауре, а не такой, какой носит
духовенство. Я требую, чтобы вы три раза в неделю продолжали занятия по
богословию в семинарии, куда я вас рекомендую. Ежедневно к полудню вы будете
являться в библиотеку маркиза, который предполагает поручить вам вести
переписку по его тяжбам и другим делам. Маркиз пишет на полях каждого
письма, которое приходит на его имя, кратко, в двух словах, что надлежит
ответить. Я полагаю - и так я сказал ему, - что по истечении трех месяцев вы
приобретете умение составлять ответы эти так, что, если вы принесете на
подпись маркизу двенадцать писем, он сможет подписать восемь или девять.
Вечером, в восемь часов, вы все складываете, приводите в порядок его
письменный стол, и в десять вы свободны.
- Может случиться, - продолжал аббат Пирар, - что какая-нибудь
престарелая дама или какой-нибудь господин с вкрадчивым языком посулят вам
некие необозримые блага или просто-напросто предложат вам деньги, чтобы вы
показали им письма, которые пишут маркизу...
- О сударь! - весь вспыхнув, воскликнул Жюльен.
- Странно, - сказал аббат с горькой усмешкой, - что у вас, при вашей
бедности, да еще после целого года семинарии, все еще сохранились эти порывы
благородного негодования. Должно быть, вы были совсем уж слепцом!
- Уж не сила ли крови это? - промолвил аббат вполголоса, как бы
рассуждая сам с собой. - А всего страннее, - добавил он, поглядывая на
Жюльена, - то, что маркиз вас знает... Не представляю себе, откуда. Он
положил вам для начала сто луидоров жалованья. Этот человек повинуется
только своим прихотям - вот в чем его недостаток. Взбалмошностью он,
пожалуй, не уступит вам. Если он останется вами доволен, ваше жалованье
может со временем подняться до восьми тысяч франков.
- Но вы, конечно, понимаете, - язвительным тоном продолжал аббат, - что
он дает вам эти деньги не за ваши прекрасные глаза. Надо суметь стать
полезным. Я бы на вашем месте старался говорить поменьше и тем более
воздерживался бы говорить о том, чего я не знаю. Да, - промолвил аббат, - я
еще собрал кое-какие сведения для вас я совсем было забыл про семью
господина де Ла-Моля. У него двое детей: дочь и сын - юноша девятнадцати
лет, красавец, щеголь, ветрогон, который никогда в полдень не знает, что ему
в два часа дня в голову взбредет. Он неглуп, храбрец, воевал в Испании.
Маркиз надеется, уж не знаю почему, что вы станете другом юного графа
Норбера. Я сказал, что вы преуспеваете в латыни. Быть может, он
рассчитывает, что вы обучите его сына нескольким расхожим фразам о Цицероне
и Вергилии.
На вашем месте я бы никогда не позволил этому молодому красавцу
подшучивать над собой, и, прежде чем отвечать на всякие его любезности,
которые, несомненно, будут как нельзя более учтивы, но уж, наверно, не без
иронии, я бы заставил повторить их себе не один раз.
Не скрою от вас, что молодой граф де Ла-Моль будет, разумеется,
презирать вас хотя бы просто потому, что вы буржуа, а его предок был
придворным и ему выпала честь сложить голову на плахе на Гревской площади
двадцать шестого апреля тысяча пятьсот семьдесят четвертого года за некую
политическую интригу.
Вы же - вы всего лишь сын плотника из Верьера да еще состоите на
жалованье у отца графа. Взвесьте хорошенько эту разницу да почитайте историю
этой семьи у Морери. Все льстецы, которые у них обедают, никогда не упускают
случая упомянуть об этом историческом труде каким-нибудь, как у них
говорится, лестным намеком.
Думайте хорошенько, когда будете отвечать на шуточки господина графа
Норбера де Ла-Моля, командира гусарского эскадрона и будущего пэра Франции,
чтобы потом не прибегать ко мне с жалобами.
- Мне кажется, - сказал Жюльен, густо краснея, - что я просто не должен
отвечать человеку, который меня презирает.
- Вы понятия не имеете о презрении такого рода: оно будет проявляться
только в преувеличенной любезности. И будь вы глупцом, вы бы, конечно, легко
могли дать себя провести на этом, а если бы вы стремились во что бы то ни
стало сделать себе карьеру, вы должны были бы дать себя провести.
- А если в один прекрасный день я решу, что все это мне не подходит, -
сказал Жюльен, - что же, я буду считаться неблагодарным, если вернусь в мою
келейку номер сто три?
- Разумеется, - отвечал аббат. - Все клевреты этого дома постараются
оклеветать вас, но тогда появлюсь я. Adsum qui feci [24]. Я скажу, что это
решение исходит от меня.
Жюльена ужасно удручал желчный и чуть ли не злобный тон г-на Пирара,
этот тон совсем обесценил для него даже последние слова аббата.
Дело в том, что аббат укорял себя за свою привязанность к Жюльену, и
его охватывал какой-то чуть ли не благоговейный страх, словно он свершал
кощунство, позволяя себе вот так вмешиваться в чужую судьбу.
- Вы увидите там еще, - продолжал он все тем же недовольным тоном и
словно выполняя некий неприятный долг, - госпожу маркизу де Ла-Моль. Это
высокая белокурая дама, весьма набожная, высокомерная, отменно вежливая, но
еще более того суетно никчемная. Это дочь старого герцога де Шона, столь
известного своими аристократическими предрассудками. И сия важная дама
являет собой нечто вроде весьма выразительного образца женщины ее ранга,
самой сущности ее. Она не считает нужным скрывать, что единственное
преимущество, достойное уважения в ее глазах, - это иметь в своем роду
предков, которые участвовали в крестовых походах Деньги - это уже нечто
второстепенное и далеко не столь существенное. Вас это удивляет? Друг мой,
мы с вами уже не в провинции.
Вы увидите в ее гостиной больших сановников, которые позволяют себе
говорить о наших государях весьма пренебрежительным тоном Что же касается
госпожи де Ла-Моль, то она всякий раз, как произносит имя какого-нибудь
принца, а тем более принцессы королевской крови, считает своим долгом
почтительно понизить голос. Я не советую вам говорить при ней, что Филипп
III или Генрих VIII были чудовищами Они были королями, и это дает им
незыблемое право пользоваться благоговейным уважением всех людей, а тем
более таких захудалых людишек, как мы с вами Однако, - добавил г-н Пирар, -
мы люди духовного звания - таким по крайней мере она вас будет считать, - и
в качестве таковых мы являемся для нее чем-то вроде лакеев, необходимых для
спасения ее души.
- Сударь, - сказал Жюльен, - мне сдается, что я недолго пробуду в
Париже.
- В добрый час. Но заметьте, что человек нашего звания не может
достигнуть положения без покровительства вельмож. А те, я бы сказал,
неизъяснимые черты, которые, по крайней мере на мой взгляд, отличают натуру
вашу, обрекают вас на гонение, если вы не сумеете прочно устроить свою
судьбу, - середины для вас нет. Не обольщайтесь. Люди видят, что вам не
доставляет удовольствия, когда они заговаривают с вами, а в такой
общительной стране, как наша, вы осуждены быть горемыкой, если не заставите
себя уважать.
Что сталось бы с вами в Безансоне, если бы не прихоть маркиза де
Ла-Моля? Придет день, и вы поймете, как необыкновенно то, что он для вас
сделал, и если вы не бесчувственное чудовище, вы будете питать к нему и к
его семье вечную признательность. Сколько бедных аббатов, гораздо более
образованных, чем вы, годами жили в Париже, получая по пятнадцати су за
требу и десять су за ученый диспут в Сорбонне!.. Вспомните-ка, что я вам
рассказывал прошлой зимой, какую жизнь приходилось вести в первые годы этому
мошеннику кардиналу Дюбуа. Или вы в гордыне своей воображаете, что вы, может
быть, даровитее его?
Я, например, человек спокойный, заурядный, я был уверен, что так и
окончу свои дни в семинарии, и с истинно детским неразумием привязался к
ней. И что же? Меня уже совсем собирались сместить, когда я подал прошение
об отставке А знаете ли вы, каковы были тогда мои средства к существованию?
Мой капитал равнялся пятистам двадцати франкам, ни более ни менее и друзей -
никого, разве что двое или трое знакомых. Господин де Ла-Моль, которого я
никогда в глаза не видал, вытащил меня из этой скверной истории - стоило ему
замолвить словечко - и мне дали приход. Прихожане мои - люди с достатком и
не из тех, что погрязли во всяких грубых пороках, а доход мой - стыдно даже
сказать, насколько он превышает мои труды Я потому с вами так долго беседую,
что хочу вложить немножко здравого смысла в эту ветреную голову.
И еще одно: я, на свое несчастье, человек вспыльчивый, - может
случиться, что мы с вами когда-нибудь перестанем говорить друг с другом.
Если высокомерие маркизы или скверные шуточки ее сынка сделают для вас
этот дом совершенно невыносимым, я вам советую закончить ваше образование
где-нибудь в семинарии в тридцати лье от Парижа, и лучше на севере, чем на
юге. На севере народ более цивилизован и несправедливости меньше, и надо
признаться, - добавил он, понизив голос, - что соседство парижских газет
как-никак немного обуздывает этих маленьких тиранов.
Если же мы с вами будем по-прежнему находить удовольствие в общении
друг с другом и окажется, что дом маркиза вам не подходит, я предлагаю вам
занять место моего викария, и вы будете получать половину того, что дает мой
приход. Я вам должен это и еще более того, - прибавил он, прерывая
благодарности Жюльена, - за то необычайное предложение, которое вы мне
сделали в Безансоне. Если бы у меня тогда вместо пятисот двадцати франков не
оказалось ничего, вы бы меня спасли.
Голос аббата утратил свою язвительность. Жюльен, к великому своему
стыду, почувствовал, что глаза его наполняются слезами: ему так хотелось
броситься на грудь к своему другу. Он не удержался и сказал, стараясь
придать своему голосу как можно больше мужественности:
- Мой отец ненавидел меня с того дня, как я появился на свет; это было
для меня одним из величайших несчастий. Но я всегда буду благодарить судьбу
- в вас я нашел отца, сударь.
- Хорошо, хорошо, - смутившись, пробормотал аббат и, обрадовавшись
случаю произнести назидание, достойное ректора семинарии, добавил: - Никогда
не следует говорить "судьба", дитя мое; говорите всегда "провидение".
Фиакр остановился, кучер приподнял бронзовый молоток у огромных ворот.
Это был особняк де. Ла-Моль; и чтобы прохожие не могли в этом усомниться,
слова эти были вырезаны на черной мраморной доске над воротами.
Эта напыщенность не понравилась Жюльену. Они так боятся якобинцев! Им
за каждым забором мерещится Робеспьер и его тележка. У них это доходит до
того, что иной раз просто со смеху умереть можно - и вдруг так выставлять
напоказ свое жилище, точно нарочно, чтобы толпа сразу могла узнать его, если
разразится мятеж, и бросилась громить. Он поделился этой мыслью с аббатом
Пираром.
- Ах, бедное дитя мое! Да, вам скоро придется быть моим викарием. Что
за чудовищные мысли вам приходят на ум.
- Да ведь это так просто, само собой напрашивается, - отвечал Жюльен.
Важный вид привратника, а еще того более - сверкающий чистотой двор
привели его в восхищение. Стоял ясный солнечный день.
- Какая замечательная архитектура! - сказал он своему спутнику.
Это был один из тех безвкусных особняков СенЖерменского предместья,
которые строились незадолго до смерти Вольтера. Никогда еще мода и красота
не были так далеки друг от друга.

II

ВСТУПЛЕНИЕ В СВЕТ

Забавное, трогательное воспоминание: первая гостиная, в которую
восемнадцатилетний юноша вступает один, без поддержки! Достаточно было
одного беглого женского взгляда, и я уже робел. Чем больше я старался
понравиться, тем больше я обнаруживал свою неловкость. Мои представления обо
всем - как они были далеки от истины: то я ни с того ни с сего привязывался
к кому-нибудь всей душой, то видел в человеке врага, потому что он взглянул
на меня сурово.
Но среди всех этих ужасных мучений, проистекавших из моей робости,
сколь поистине прекрасен был ясный, безоблачный день.
Кант.

Жюльен, озираясь, остановился посреди двора.
- Ведите же себя благоразумно, - сказал ему аббат Пирар, - вам приходят
в голову ужаснейшие мысли, а потом, оказывается, вы сущее дитя! Где же
Горациево nil mirari (ничему не удивляться)? Подумайте, весь этот сонм
лакеев, глядя, как вы стоите здесь, тотчас же подымет вас на смех, они будут
видеть в вас ровню, только по несправедливости поставленного выше их. Под
видом добродушия, добрых советов, желания помочь вам они постараются
подстроить так, чтобы вы оказались посмешищем.
- Пусть-ка попробуют, - отвечал Жюльен, закусив губу, и к нему тотчас
же вернулась вся его обычная недоверчивость.
Гостиные бельэтажа, по которым они проходили, направляясь в кабинет
маркиза, показались бы вам, мой читатель, столь же унылыми, сколь и
великолепными. Предложи вам их со всем тем, что в них есть, - вы бы не
захотели в них жить Это обитель зевоты и скучнейшего резонерства Но
восхищение Жюльена при виде их еще более возросло. "Как можно быть
несчастным, - думал он, - живя среди такого великолепия!"
Наконец они вступили в самую безобразную из всех комнат этого
роскошного особняка: свет едва проникал в нее. Там сидел маленький худощавый
человечек с острым взглядом, в белокуром парике. Аббат обернулся к Жюльену и
представил его. Это был маркиз. Жюльен с большим трудом узнал его: таким он
сейчас казался любезным. Это был совсем не тот надменный сановник, которого
он видел в Бре-ле-о. Жюльену показалось, что в парике маркиза чересчур много
волос. Он был так поглощен своими наблюдениями, что нисколько не робел.
Потомок друга Генриха IV на первый взгляд показался ему весьма невзрачным.
Он был ужасно тощий и необыкновенно суетился. Но вскоре Жюльен заметил, что
учтивость маркиза, пожалуй, даже приятнее, для собеседника, нежели учтивость
самого епископа безансонского. Аудиенция длилась каких-нибудь три минуты.
Когда они вышли, аббат заметил Жюльену:
- Вы смотрели на маркиза, как смотрят на картину; я не большой знаток
по части того, что у этих людей называют вежливостью, - скоро вы Будете
знать все это лучше меня, - но все-таки должен сказать, что вольность вашего
взгляда показалась мне не очень учтивой.
Они снова сели в фиакр; кучер остановился около бульвара, и Жюльен
вслед за аббатом вошел в большое помещение, где перед ними открылась
анфилада просторных зал. Жюльен заметил, что здесь не было никакой мебели.
Он принялся рассматривать великолепные золоченые часы на стене,
изображавшие, как ему показалось, нечто весьма непристойное, но тут к нему
подошел какой-то очень элегантный и очень приветливый господин. Жюльен
кивнул ему.
Господин заулыбался и положил ему руку на плечо. Жюльен вздрогнул и
отскочил в сторону. Он весь побагровел от гнева. Аббат Пирар, несмотря на
всю свою суровость, громко рассмеялся. Господин этот был портной.
- Даю вам полную свободу на два дня, - сказал аббат Жюльену, когда они
вышли, - и тогда только я смогу представить вас госпоже де Ла-Моль. Другой
стал бы вас оберегать на первых порах, как молоденькую девушку в этом новом
Вавилоне. Но если уж вам должно погибнуть, погибайте сразу, я, по крайней
мере, буду избавлен от моей глупой слабости непрестанно печься о вас.
Послезавтра утром этот портной пришлет вам два костюма, и вы дадите пять
франков подмастерью, который вам будет их примерять. Да, кстати, старайтесь,
чтобы эти парижане поменьше слышали ваш голос. Достаточно вам сказать слово,
как они уж сумеют найти над чем посмеяться. У них к этому природный дар.
Послезавтра к полудню вы должны быть у меня... Ну ступайте, погибайте... Да,
я и забыл: закажите себе обувь, сорочки, шляпу - вот по этим адресам.
Жюльен разглядывал почерк, которым были написаны адреса.
- Это рука маркиза, - сказал аббат - Это человек деятельный, который
все всегда предусмотрит и предпочитает все делать сам, нежели отдавать
приказания. Он вас затем и берет к себе, чтобы вы его избавили от такого
рода забот. Хватит ли у вас ума, чтобы должным образом исполнять все то, что
этот нетерпеливый человек даст вам понять полусловом? Это уж покажет
будущее, смотрите, берегитесь!
Жюльен, не вымолвив ни слова, побывал у всех мастеров, адреса которых
были указаны маркизом; он заметил, что все они относились к нему
почтительно, а сапожник, записывая его имя в свою книгу, вывел: "Господин
Жюльен де Сорель"
На кладбище Пер-Лашез какой-то в высшей степени обязательный и весьма
либерально выражавшийся господин вызвался показать ему могилу маршала Нея,
которого мудрая политика отказала почтить эпитафией. Но, расставшись с этим
либералом, который со слезами на глазах чуть не задушил его в своих
объятиях, Жюльен обнаружил, что остался без часов Обогащенный этим опытом,
он через два дня в полдень предстал перед аббатом Пираром; тот долго
осматривал его.
- Вы, чего доброго, еще сделаетесь фатом, - сурово вымолвил аббат.
Жюльен выглядел очень молодо и производил впечатление юноши, который
носит глубокий траур; он и впрямь был очень мил, но добрый аббат был сам
слишком большой провинциал, и не мог заметить, что у Жюльена еще осталась
привычка вертеть на ходу плечами, что в провинции считается весьма
элегантным и внушительным.
На маркиза, когда он увидел Жюльена, его элегантность произвела совсем
иное впечатление, нежели на доброго аббата.
- Вы бы не стали возражать против того, чтобы господин Сорель брал
уроки танцев? - спросил он аббата.
Аббат остолбенел.
- Нет, - вымолвил он наконец, - Жюльен не священник.
Маркиз, шагая через ступеньку по узенькой потайной лестнице, сам повел
нашего героя в хорошенькую мансарду, окно которой выходило в громадный сад
при особняке Он спросил Жюльена, сколько сорочек он взял у белошвейки.
- Две, - робко отвечал Жюльен, смущенный тем, что столь важный сановник
изволит входить в такие подробности.
- Превосходно, - с серьезным видом сказал маркиз отрывистым,
повелительным тоном, который заставил призадуматься нашего героя -
Превосходно Так возьмите еще двадцать две Вот ваше жалованье за первую
четверть года.
Спускаясь из мансарды, маркиз окликнул какого-то пожилого человека.
- Арсен, - сказал он ему, - вы будете прислуживать господину Сорелю.
Через несколько минут Жюльен очутился один в великолепной библиотеке
Какое блаженство! Чтобы кто-нибудь не застал его в таком волнении, он
забрался в самый темный угол и оттуда с восхищением оглядывал блестящие
корешки книг. "Все это я смогу прочесть! - говорил он себе - Ну как же мне
может здесь не понравиться? Господин де Реналь уж, наверно, считал бы себя
навеки обесчещенным, если бы сделал для меня сотую долю того, что сделал
маркиз де Ла-Моль А теперь посмотрим, что я тут должен переписать"
Покончив с работой, Жюльен осмелился приблизиться к книгам; он совсем
одурел от радости, увидев полное собрание сочинений Вольтера Он побежал к
дверям библиотеки и распахнул их, чтобы его не могли застать врасплох После
этого он позволил себе насладиться вволю, раскрывая один за другим все
восемьдесят томов. Они были в великолепных переплетах - это был истинный
шедевр лучшего лондонского мастера Да вовсе и не требовалось всего этого
великолепия, чтобы привести Жюльена в неописуемый восторг.
Час спустя вошел маркиз, взглянул на бумаги, переписанные Жюльеном, и с
удивлением заметил у него орфографическую ошибку "Неужели все, что аббат
наговорил мне о его учености, просто басня?" Сильно разочарованный, маркиз
мягко заметил ему.
- Вы не совсем тверды в правописании?
- Да, это правда, - отвечал Жюльен, нимало не подозревая, как он вредит
себе этим признанием.
Он был очень растроган добротой маркиза: она невольно приводила ему на
память грубое высокомерие г-на де Реналя.
"Пустая трата времени вся эта затея с франшконтейским аббатиком, -
подумал маркиз - Но мне так нужен был верный человек!"
- Всякий раз, - сказал он Жюльену, - когда будете заканчивать вашу
переписку, проверяйте в словаре те слова, в правописании которых вы не
уверены.
К шести часам маркиз прислал за Жюльеном, он с явным огорчением
посмотрел на его сапоги.
- Это моя оплошность: я забыл вам сказать, что каждый день в половине
шестого вам надлежит одеваться.
Жюльен смотрел на него не понимая.
- Я имею в виду: надевать чулки Арсен будет вам напоминать об этом А
сегодня я извинюсь за вас.
С этими словами маркиз распахнул дверь в гостиную, всю сиявшую
позолотой, пропуская Жюльена вперед В подобных случаях г-н де Реналь всегда
прибавлял шаг перед дверью, чтобы непременно войти первым. Эта мелкая
суетность его прежнего патрона повела сейчас к тому, что Жюльен наступил
маркизу на ногу, причинив ему этим немалую боль, ибо тот страдал подагрой
"Ах, он еще ко всему прочему и увалень", - подумал маркиз Он представил его
высокой и весьма величественной женщине То была маркиза Жюльен нашел, что
своим заносчивым видом она немного напоминает г-жу де Можирон, супругу
помощника префекта Верьерского округа, когда та восседает на торжественных
обедах в Сен-Шарле. Немного оробевший от пышного великолепия гостиной,
Жюльен не расслышал того, что сказал г-н де Ла-Моль. Маркиза едва
соблаговолила взглянуть на него. В гостиной было несколько мужчин, среди
которых Жюльен, к своей несказанной радости, узнал молодого епископа
Агдского, так милостиво беседовавшего с ним несколько месяцев назад во время
торжественной церемонии в Бре-ле-о. Молодой прелат, должно быть, испугался
умильных взоров, которые устремлял на него с робкой надеждой Жюльен, и не
подумал узнать этого провинциала...
Жюльену казалось, что люди, собравшиеся в этой гостиной, держат себя
как-то уныло и натянуто; в Париже говорят тихо и не позволяют себе
волноваться изза пустяков.
Было уже около половины седьмого, когда в гостиную вошел красивый
молодой человек с усиками, очень бледный и очень статный; у него была
удивительно маленькая голова.
- Вы всегда заставляете себя ждать, - сказала ему маркиза, когда он
целовал ей руку.
Жюльен понял, что это граф де Ла-Моль. Он с первого же взгляда
показался ему очаровательным.
"Может ли быть, - подумал Жюльен, - чтобы этот юноша своими
оскорбительными шутками заставил меня бежать из этого дома?"
Разглядывая графа Норбера, Жюльен заметил, что он был в сапогах со
шпорами... "А я должен быть в туфлях, очевидно, как низший?" Все сели за
стол; Жюльен услышал, как маркиза, повысив голос, сделала кому-то строгое
замечание. И почти в ту же минуту он заметил молодую особу, очень светлую
блондинку, необыкновенно стройную. Она подошла к столу и села напротив него.
Она ему совсем не понравилась; однако, поглядев более внимательно, он
подумал, что никогда еще не видел таких красивых глаз; но только они
изобличали необыкновенно холодную душу. Потом Жюльен уловил в них выражение
скуки, которая пытливо приглядывается, но непрестанно помнит о том, что ей
надлежит быть величественной. "Вот у госпожи де Реналь были очень красивые
глаза, - думал он, - ей все говорили об этом, но в них нет ничего общего с
этими глазами". У Жюльена было еще слишком мало опытности, чтобы понять, что
огоньки, загоравшиеся иногда в глазах мадмуазель Матильды, - он слышал, что