Степанов Анатолий Яковлевич. Парад теней

   - Посошок на дорожку! - бойко возвестил Махов.
   - Посошок на дорожку, - эхом откликнулся Смирнов и, удрученно глянув на Ксению, беспомощно развел руками. Что уж тут поделаешь? Общество требует. Приходится посошок этот принять... И Ксения поняла, что борьба бесполезна.
   Она строго проследила за тем, как мужики "оформляли" посошок. Сделали они это по-русски и по-солдатски, игнорируя факт, что пьют качественный заграничный напиток. Залпом, не разбавляя, с клекотом и кряком.
   - Ты, Жора, не очень уж старайся, - предупредила тонким голосом Ксения. - Тебе, как я поняла, сегодня еще гостей принимать.
   - Змея ты, Ксюшка, - вздохнул Сырцов.
   - А что я такого сказала? - удивилась Ксения и распахнула глаза, а Дед чистосердечно заступился за девушку:
   - Ты, Жора, зря на нее окрысился. Сказала, что пришло в голову, и все.
   - Простодушное дитя пролепетало! - саркастически согласился с ним Сырцов. - Костика мне никак простить не можешь?
   Махов встал и твердо заявил:
   - Поднялись, бойцы! Мне в контору пора.
   В дверях Ксения сказала:
   - Извини, Жора, что я посуду не помыла.
   Прощаясь с Маховым и Смирновым, Сырцов рассеянно откликнулся:
   - В этой квартире есть кому посуду помыть.
   - Тогда привет Дарье! - отозвалась совсем расшалившаяся Ксения уже от лифта.
   * * *
   Осторожно оттягивая перчатки, Дарья, стоя в дверях комнаты, серьезно осматривала вылизанное к ее приходу холостяцкое обиталище Сырцова. В коротенькой мальчиковой кожаной курточке, обтягивающих дорогих черных джинсах, с вольно разбросанными искусным парикмахером волосами, она была девочкой из парижского предместья. Весьма состоятельной девочкой.
   Сырцов стоял за спиной, за компанию оглядывая свою любимую берлогу. Она резко обернулась и казенно сказала то, что обычно говорят в таких случаях:
   - А у тебя уютно и очень мило.
   - Ты курточку сними, - предложил он, увидев, что она справилась с перчатками.
   - Сейчас, сейчас, - заторопилась она и, не давая ему возможности помочь ей, быстро скинула куртку, быстро вернулась в прихожую, быстро, встав на носки, повесила куртку на высокую (Сырцов под себя ее продумал) вешалку и, проверив руками прическу, спросила: - Они догадались, что я к тебе приду?
   - И еще как! - заверил он.
   - Ну и шут с ними! - отчаянно воскликнула Дарья.
   - Ксюшка велела тебе привет передать.
   - Змея, - вторя ему, констатировала Даша.
   - Дурочка еще. Играется.
   - Это я дурочка! - Она бесстрашно заглянула ему в глаза. - В гости к тебе набилась и пришла вот. Зачем?
   - Просто так, - попытался ей помочь Сырцов. - Пришла, и слава богу. И слава богу, что без причины. Как добрые люди в гости друг к другу ходят.
   Они разговаривали стоя. От неловкости.
   - Друг к другу. - Дарья осторожно дотронулась указательным пальцем до его груди. - Ты мне друг, Георгий?
   - Я тебе друг, - напористо, будто сомневаясь, подтвердил он. Ему неудобно было стоять, но пока правила поведения диктовала она.
   - А я тебе подруга, да? - непонятно спросила Дарья.
   - А ты мне подруга, - отчетливо выговаривая (начинал раздражаться), откликнулся он.
   - Подруга, и все, - в сомнамбулической растяжке проговорила она.
   Сырцов с солдатской прямотой разрубил гордиев узел:
   - Давай выпьем, Даша. Со свиданьицем. - И, не дождавшись ответа, направился на кухню. Когда вернулся с подносом, она по-прежнему стояла. Садись, Даша. Неловко как-то стоя выпивать.
   - Выпьем потом, если вообще выпьем. Я сейчас говорить буду, - с отчаянной решимостью заявила она. - Слушай меня внимательно, а когда надо будет, отвечай.
   - Отвечу. За все отвечу, - попытался сострить он. Поднос поставил на журнальный столик и замер перед ней. Руки по швам.
   - Я все понимаю, - начала она и замолкла. Он хотел шутливо восхититься этим, но, увидев, как нервно подрагивают ее пальцы, понял, что сейчас шутковать не следовало. Дарья вздохнула в последний раз и продолжила: - Ты тогда нес меня на руках. Но чтобы уложить пьяную идиотку, у тебя другого способа не было. Ничего другого не оставалось, как нести ее на руках. И слюнявые ее пьяные поцелуи пришлось вытерпеть...
   - Даша! - крикнул Сырцов.
   - Пока молчи, - потребовала она. - Ну а в последний раз, когда мы с тобой радиоспектакль для злодеев устроили, тем более все понятно. Ты, как профессионал, хотел, чтобы все было правдоподобно... И объятья, и поцелуи...
   - Даша! - еще раз позвал он.
   Но она не слышала. Глядя на нечто, находившееся за плечом Сырцова, она заговорила о главном. Для себя.
   - Я действительно все понимаю, но поделать с собой ничего не могу. Понимаю, что все по делу, но поверить в это никак не могу и не хочу. Впервые за много лет у тебя на руках мне стало покойно и я почувствовала, что защищена от неожиданностей и бед. Ты меня целовал для записи, а я, когда ты меня целовал, забывала о записи. Да и обо всем другом забывала. Она высказалась, жалко улыбнулась, впервые за монолог посмотрев на него, и повинилась: - Прости меня за нахальный такой напор. Я навязываюсь, потому что по-другому не могу. Но если скажешь, чтобы я ушла, я уйду немедленно, Жора.
   - Не уходи. Я тебя очень прошу, не уходи, - попросил он.
   * * *
   К девяти в больнице затихло. Константин уже два часа сидел в конце коридора восьмого этажа и через стеклянную перегородку опустевшего лекарственного закутка держал этот коридор в поле зрения. На прострел, во всю длину. Дежурная сестра сидела в нише, и ее не было видно, а богатырь Сема, особенно его толстые ляжки, просматривались отчетливо. Константин не думал, что просто сидеть на стуле- столь утомительное занятие. Сам виноват, ибо самолично устроил себе эту работенку. Но после смерти Севки Субботина им овладело неведомое беспокойство. Беспокойство и ответственность за безрукого пока и беспомощного поэтому прохиндея Борьку Гуткина. Сырцов, когда он рассказал ему о своих подозрениях, долго и искренне смеялся. По его прикидкам, Борька Гуткин в настоящее время ни на что и никому не нужен, и поэтому вся его затея с охраной загипсованного продюсера казалась Сырцову бессмысленной тратой времени. Может, и прав Сырцов. Только он никогда себе не простит, если с никчемным Гуткиным что-нибудь случится.
   Следовало пройтись, посмотреть, что и как. Константин бесшумно открыл дверцу закутка и двинулся по коридору. Ворсистая толстая бордовая дорожка делала его шаги абсолютно неслышными. Сестра, читавшая любовный роман, не заметила его. Не заметил и богатырь Сема. Но по другой причине: он дремал, свесив голову набок и пустив слюну по подбородку.
   - Спишь, мерзавец? - негромко, но резко задал вопрос Константин прямо в богатырское кумачовое ухо. Сема раскрыл до предела кроличьи глаза и, ничего со сна не видя, лихорадочно поискал правой лапищей пистолетную кобуру. Нашел, но и одновременно прозрел и узнал:
   - Это вы.
   - Это я, - согласился Константин. - А если бы не я?
   - Виноват. И не заметил, как сморило.
   - Надо замечать, Сема, - назидательно посоветовал Константин. - Как он там?
   - А вы посмотрите.
   - Не хочу, чтобы он видел меня, а то разволнуется, подумает невесть что...
   - Да он спит! Я ему две таблетки родедорма дал.
   Гуткин спал, вытянув перед собой гипсовые руки. Константин смотрел на него с умилением: вот ведь какой беспомощный, но он, Константин, беспомощного этого безусловно защитит. Поиронизировал над собой - а что остается делать? - и вышел к Семе. Зевнул. Сема подумал, что он это от нервности, и успокоил:
   - Да не волнуйтесь вы. Сюда и муха не залетит.
   - Муха, муха-цокотуха, позолоченное брюхо... - возвращаясь в аптечный закуток, бубнил на ходу Константин,- муха по полю пошла, муха денежку нашла...
   * * *
   Отплакавшись, Дарья осторожно выпила самый чуток, оживилась, разрумянилась и, тихо смеясь, посчитала себя счастливой. О чем и сказала:
   - Я счастливая! - Сказала и, поняв, что после этого ничего уже больше не скажешь, ощутила беспокоящее неудобство. Ведь тот, кому сказаны эти обязывающие слова, никак не подряжался нести легкое бремя ее счастья. Она ужаснулась, что связала его своей слабостью и ненужной доверчивостью, и постаралась освободить Сырцова от моральных пут: - Сейчас счастливая, на минуту счастливая. Пройдет эта минута, и все возвратится на свои места. Не бойся, Георгий, меня, я от тебя ничего не требую, я не имею права требовать от тебя чего-то.
   Сырцов осторожно улыбнулся. Мистическим образом он был в курсе всех ее душевных движений. Вместе с ней испытал он прилив мгновенного счастья, тяжелое неудобство от неуместной открытости, вместе с ней попытался взять всю тяжесть окончательных решений на себя.
   Он слегка потянулся через журнальный столик и положил свою здоровенную ладонь на ее маленькое плечо. Она, порывисто склонив голову, прижалась щекой к уверенной этой ладони. Щека была нежной и упруго мягкой. Для него. Ладонь была теплой и уверенно твердой. Для нее. Прикрыла глаза, потерлась щекой о его ладонь.
   - Я хочу, чтобы ты была счастливой всегда, - сказал он.
   Она раскрыла глаза и ударила его голубым светом.
   - Свет в окошке, - сказал он про неописуемые глаза. А потом и про нее, про Дарью. - Ты для меня - свет в окошке.
   Она старалась - слишком было бы хорошо - не поверить ему:
   - Если ты просто хочешь меня успокоить или просто сделать мне приятное, то не говори таких слов, пожалуйста.- Она вроде бы давала ему возможность пойти на попятный, но на самом деле втайне от самой себя тихонько приручала.
   Он сейчас обо всем догадывался. И сказал то, что она хотела услышать:
   - Другого я не могу сказать. - И повторил: - Ты для меня - свет в окошке.
   Она обеими руками сняла его ладонь со своего плеча, осторожно перевернула ее и, рассматривая на ней плетенье линий, спросила:
   - Где тут у тебя линия любви?
   Он высвободил руку (Дарья обиженно вскинула на него глаза), положил ладонь себе на сердце и признался:
   - Здесь.
   - Там нет линий.
   - Там нет линий, - согласился он. - Там - любовь.
   - Я заставила тебя это сказать! - торжествующе не согласилась она, а он покорно согласился:
   - Ты заставила меня это сказать. Потому что ты для меня- свет в окошке.
   Она счастливо рассмеялась и спросила:
   - Который час, Георгий? - Ее изящные часики были на открытом запястье, но она хотела, чтобы он определил время.
   - Без десяти одиннадцать, - ответил он, не взглянув на свои наручные.
   - Откуда знаешь? - удивилась она.
   - Будильник за твоей головой на комоде.
   На нее напал смех. Она смеялась и смеялась. До слез. Утерев слезы, она высморкалась в платочек и сказала:
   - Я остаюсь у тебя. Ты хочешь этого, Георгий?
   - Да, - односложно ответил он. Ей показалось этого недостаточно, и она сурово глянула на него. Он быстро произнес полный ответ: - Да, я хочу этого.
   - Пусть все будет покойно и привычно, - решила она.- Как у мужа с женой. Не будем торопиться. Для начала надо убрать со стола, вымыть посуду, постелить постель...
   Говоря это, она поднялась и, не откладывая дела в долгий ящик, приступила к осуществлению первого пункта только что намеченного плана: ставила на поднос чашки, тарелки, рюмки, бутылки...
   - Мы и не выпили по-настоящему! - горес тно удивился он.
   - А по-настоящему и не надо, - весело заявила она и, прихватив поднос, отправилась на кухню мыть посуду.
   Ему оставалось выполнить последний пункт ее простого, как все гениальное, плана. Он стелил постель и ждал ее.
   Где она раздобыла эту давно забытую им футболку с надписью во всю грудь: "Лав ми" (в английской транскрипции, конечно)? Футболка-ночная рубашка чуть не доходила ей до колен. Она подошла к нему, и он, склоняясь, неслышно поцеловал эти трогательно-прекрасные колени.
   - Не спеши, - попросила она, нежным толчком отодвинулась от него, прошла к дверям и выключила свет.
   За окном светилось здание мэрии, и он - во сне ли, наяву - спокойно наблюдал, как ее силуэт на фоне окна, освобождаясь от бесформенной футболки, обретал идеальную стройность. Силуэт двинулся, и Дарья попросила девчоночьим голосом:
   - Подвинься, пожалуйста.
   Он подвинулся. Находившееся на малом расстояние ее тело излучало ощутимое тепло. Даша глубоко и почти неслышно дышала. От ее дыхания его ключице стало горячо. Он положил ладонь на ее прохладную талию. Она подвинулась к нему, твердыми сосками щекотно касаясь его вдруг судорожно подобравшегося живота, и еще раз попросила:
   - Не спеши.
   Он не слышал. Он осязал угол плеча, мягкую упругость груди, ощутимую неровность податливых ребер, округлый холм бедра, твердую косточку у колена...
   Она не спешила. Она, чтобы ему было возможно изучить ее всю, легла на спину и закрыла глаза. Она ничего не хотела видеть, только чувствовать его осторожную ласковую ладонь у себя на груди, на животе, на лобке. Томно стало внутри, в низу живота, сладостно заныла поясница... Она снова повернулась на бок и ощутила его готовность. Шепча непонятное, губами добралась до его рта, языком нашла его язык... Задохнулась и вернулась к прежнему положению - на спину.
   Он склонился над ней, стараясь увидеть ее всю.
   - Только не спеши, - попросила она и раздвинула ноги. Она ждала, а он по ее просьбе не спешил... Дождалась...
   * * *
   В два семнадцать (только что глянул на часы) Константин страстно и судорожно зевнул. Еле смог не лязгнуть челюстями. Тыльной стороной ладони потер глаза и вдруг увидел увеличивающуюся тень, с последней ступеньки служебной лестницы переходившую на пол коридора. Метрах в двадцати от его аптечного закутка. Рухнула в живот диафрагма, и Константин понял, что ему очень страшно. Пистолет, у него был пистолет, который он выпросил у Сырцова. Где он? Ларцев забыл, куда его сунул. Он в растерянности тихо встал и почувствовал, что пистолет оттягивает брючный карман.
   Тень удлинилась и похудела, наверное, некто прижался к краю лестничной стены. Плохо прижался, потому что Константин увидел кожаный рукав.
   - Стой, - сдавленно прохрипел он. Ларцеву стало стыдно своего страха, и он прокричал: - Стой!
   Рука исчезла. Тогда Константин, поборов себя, вырвал из кармана пистолет. Исчезла и тень. Остался лишь еле слышимый глухой топот по ковровой лестнице.
   - Стой! - уже почти восторженно завопил Константин и бросился вслед убегавшим шагам. "Кожа" обгоняла его на полтора этажа. Уйдет, сейчас уйдет. Сам не ожидая такого от себя, Константин оста новился на мгновение и выстрелил.
   Гром небесный в лечебном раю.
   И второй раз гром. Это "кожа" ответила своим выстрелом.
   Все затихло. Ни топота, ни выстрелов. Вдруг раздались безумные звонки на всех этажах. Звенело так, что у Константина задергалось правое веко.
   - Что тут такое? - через пролет спросил у Константина реактивный Сема.
   * * *
   Нежно запел поставленный на минимум "Панасоник". Сырцов снял трубку и посмотрел на Дашу. Она спала, положив обе ладони под щеку. Трубка истерично вещала:
   - Почему не отвечаете, почему не отвечаете?
   - Минутку, - шепотом остановил нервного абонента Сырцов. Он вырвал штекер, спустился с тахты и пошлепал босыми ногами на кухню с "Панасоником" в обнимку. Подключился:
   - Говорите.
   - Жора, да? Жора, да? - беспокоилась трубка.
   - Жора, Жора, - подтвердил Сырцов. - Костя? Это ты?
   - А ты не верил! - ликующе обличил Константин. - Они здесь были, я их спугнул!
   - Буду через пятнадцать минут, - пообещал Сырцов и повесил трубку, не дав Константину высказаться.
   Уже одетый, он захотел посмотреть на Дашу. Она спала в той же позе на боку, ладони под щеку. Он поцеловал ее в другую - верхнюю - щеку и бессмысленно спросил:
   - Ты спишь?
   Она улыбнулась во сне и, не просыпаясь, в полусне успокоила его:
   - Сплю, сплю, родной.
   Вздохнула и опять ушла в радостное небытие.
   Без десяти три джип "гранд чероки" тихо и мощно взрычал, выскочил на Садовое, свернул к Новоарбатскому мосту, а с моста на набережную и помчался, не замечая светофоров.
   Без двух минут три Сырцов был у ворот элитной больницы. Джип пристроился рядом с черной "Волгой", на крыше которой пульсировала лиловая мигалка. Водитель "Волги" доброжелательно поздоровался:
   - Здравствуйте, Георгий Петрович!
   - Здорово! - Сырцов выпрыгнул из высокого джипа и с энтузиазмом поинтересовался: - Шеф-то твой орал со сна?
   - Ворчал, - сообщил о маховской реакции шофер. - Я его в час ночи только привез, а в половине третьего его разбудили... - И проговорился: Тут заорешь!
   Махов, развалясь в кресле, сидел в вестибюле и под укоризненными взглядами охранников и дежурного администратора раздраженно смолил любимый свой махорочно вонючий "Житан". Константин сидел чуть наискосок от него и пальцем старался что-то отскрести от зеркальной поверхности столика, стоявшего меж двумя креслами. Увидев Сырцова, Махов призывно поднял руку, а Константин продолжал свое общественно полезное занятие.
   - Ты кому оружие доверяешь? - укорил полковник штатского сыскаря, когда тот подошел поближе. - На лестничной площадке вот этот гражданин, указал Махов в сторону виноватого Константина, - высокохудожественную картину прострелил. Пейзаж "Закат на Оке" называется.
   Сырцов, никак не отреагировав на ехидное замечание, спросил:
   - Что это могло быть, Леня?
   - Глупость, по-моему, - легкомысленно решил Махов.
   - С чьей стороны?
   - В первую очередь со стороны Константина Ларцева,- ответил Махов и нарочито приветливо улыбнулся своему визави за зеркальным столиком.
   Ларцев наконец-то оторвал взор от стеклянной поверхности:
   - Я со страху выстрелил, понимаете, со страху!
   - Я не вас, Константин, достаю, - полковник поднялся, - я своего приятелю Жору корю. Пошли к Гуткину.
   - Он снотворное принял, - вспомнил Константин. - Жалко будить.
   - Нас разбудили, не пожалели, - пробурчал Махов и направился к лифту.
   Дежурный врач, Махов, Сырцов и Константин Ларцев стояли над распростерто растянутым королем шоу-бизнеса Борисом Гуткиным. Все трое - в белых халатах. Гуткин открыл глаза и увидел белые халаты. Попытался в сонной еще мути догадаться:
   - Что, консилиум будет? А почему так рано?
   Врач присел на табуретку у его изголовья, заглянул в припухшие со сна глаза, на шее (руки-то в гипсе) прощупал пульс, следя за секундной стрелкой и, удовлетворившись, небрежно разрешил:
   - Можете спрашивать. Но недолго. Даю вам десять минут, - и, создав легкий ветерок крахмальными полами расстегнутого халата, удалился.
   Оклемавшийся Гуткин с тоской посмотрел ему вслед и спросил Константина - как у родного по сравнению с остальными оставшимися:
   - О чем будете спрашивать, Лара?
   - Я не знаю. Я спрашивать не буду, - Константин изображал смирение. Пока искренне. - Они будут спрашивать. Они - менты, им и карты в руки.
   - Спрашивайте, граждане милиционеры, - вспомнив старое, как положено при дознании, обратился к белоснежным ментам грустный Гуткин. Тоненьким каким-то голосом.
   - Вы уж прямо как на допросе, Борис Матвеевич, - ободряюще упрекнул его Махов и заменил на табуретке покинувшего их врача.
   - А что, допроса не будет? - оживился слегка продюсер.
   - Вопросы будут, а допроса не будет, - снова успокоил его Махов.
   - Где вопрос, там и допрос, - на ходу сочиненным афоризмом откликнулся Гуткин.
   - Остроумно, - оценил Махов. - Но не будем отвлекаться. Три минуты из десяти, нам отведенных, уже прошли. Борис Матвеевич, то, что вы рассказали о Всеволоде Субботине присутствующему здесь Константину Ларцеву, это действительно все, что вам известно?
   - Как на духу, ребята, - заверил Гуткин.
   Махов зачем-то пощупал гипс на ближайшей гуткинской руке, неопределенно хмыкнул и поведал:
   - Всеволод Субботин умер, Борис Матвеевич. И умер, скорее всего, оттого, что знал нечто уличающее опасных преступников. Если вы знаете это нечто и если вы не расскажете нам об этом, вас убьют, как убили Субботина. И ни ваш доблестный Сема, ни вся краснознаменная милиция вас не спасут. Большим добряком был полковник Махов. Сделал паузу, изучая белое, один в один с гипсом на руках личико Гуткина, и столь же прозаично продолжил:Если же вы сообщите нам эту конфиденциальную информацию, то с ее помощью мы успеем обезвредить этих негодяев.
   - Нету у меня никакой информации, нету! - рыдал Гуткин. - Что знал, все сказал Константину. Как на духу! Вот те крест! - В запарке и полной забывчивости Гуткин сделал попытку перекреститься, дернул правой рукой и визгливо застонал от боли.
   - Какой крест, Боб? - изумился Константин. - Ты же иудей!
   - Мой папашка - выкрест, - облегченно (боль утихла) сообщил Гуткин. И я - крещеный.
   - Дела! - еще раз удивился Константин, но Махов не отвлекся:
   - Допустим, вы перекрестились. Я должен вам верить, Борис Матвеевич? Вы правду говорите? До дна?
   - Как я могу заставить вас поверить мне? Как? - в отчаянии воскликнул Гуткин и всхлипнул.
   - Что ж, тогда вам бояться нечего. - Махов решительно поднялся с табуретки и, подтянув рукав, поглядел на часы.- Уложились в девять минут. Пошли, Жора.
   - А что же мне делать? - требовательно спросил продюсер.
   - Выздоравливать, - посоветовал Махов. - Вам ничего не грозит.
   И двинулся к двери, приобняв Сырцова за плечи.
   - Костя, не уходи! - взмолился Гуткин.
   - Не уйду, не уйду, - успокоил его Константин и уже третьим по счету пристроился на табурете.
   - Спустимся пешком, - предложил Махову Сырцов. - Ты мне раненую картину покажешь...
   Пуля попала в трубу бело-черного буксирчика, Сырцов попытался просунуть в дырку мизинец, но мизинец в дырку не пролезал. Сырцов почему-то огорчился.
   - Расскажи про Субботина.
   Они стояли на площадке между седьмым и шестым этажом. Их голоса гулко отдавались в лестничной шахте. Махов негромко сказал:
   - Липа.
   - Что - липа?
   - Случайное самоубийство - липа. Он не падал с балкона.
   - Доказательства есть?
   - Сугубо медицинские. Перебиты кости, расколот череп - все как при падении с высоты. Но на кожном покрове нет следов встречи тела с асфальтом, на который он будто бы упал. И на штанах нет, и на рубахе. Так-то, Жора.
   - Та-ак, - как попугай, повторил за ним Сырцов, соображая. - Так-то... Надо полагать, его предварительно откуда-то скинули упакованного в мешок, а потом подбросили под балкон. По-другому не выходит, Леня.
   - Именно, - согласился Махов. - Его перед тем, как сбросить, пытали. Медики уже установили, что почки смещены, печень многократно повреждена. Такие травмы при падении исключены. Сверху ничего, а внутри все отбито. Длинненьким таким мешочком с песком, скорее всего, прохаживались.
   - Пошли, - поморщившись, сказал Сырцов, и они в ногу зашагали по мягким бордовым ступеням. На ходу Сырцов спросил:
   - Как ты думаешь, на кой хрен устроена здесь эта липа?
   - Продолжение из серии акции устрашения. После взрыва на кладбище ликвидация Генриха-Федора, убийство Субботина, покушение на Гуткина. Мно гочисленно и разнопланово. Поди, мол, разберись, что в этой цепи главное.
   - Но здешняя липа уж больно липовая. - Сырцов провел рукой по перилам, посмотрел на ладонь, проверяя, вытирают ли перила в этом богатом заведении, убедился, что вытирают, но все же отряхнул ладонь от невидимой пыли двумя шлепками о брюки. - Кто же такое ночью делает? Днем народу снует много, под видом врача и машинку с глушителем. Тихо, незаметно, культурно, никого не беспокоя. А тут без разведки, один в полном безлюдье. Он что, Леня, нас за дураков держит?
   - Он засуетился, Жора.
   - Скорее, задергался, - поправил полковника Сырцов. - Чует - подходим.
   * * *
   В половине одиннадцатого Сырцов еще спал. Он лежал на животе, широко раскинув руки по тахте, обнаженный, сбросив легкое одеяло. Ему было жарко. Бугры широких плеч, рельефная мускулатура конусообразной спины, могучая круглая шея и неудобно повернутая голова на подушке со скорбным мальчишеским профилем. Поза крайне неудобная, но спал беззвучно, ровно и неуловимо дыша. Даша присела и поцеловала его в нос. Он недовольно охнул. Она поцеловала его в щеку. Он шумно вздохнул и перевернулся на спину, лицом вверх. Глаз не открывал. Она поднялась и приказала:
   - Вставай, соня!
   Он так стремительно открыл глаза, что она на мгновение испугалась. Только на мгновение, потому что он улыбнулся, сморщив нос, и она улыбнулась в ответ.
   - Привет, - сказал он. - Который час?
   - Половина одиннадцатого. Ты спишь девятый час.
   - Откуда знаешь?
   - Мы же с тобой в два угомонились, - с простодушной неосторожностью напомнила она и вдруг внезапно и жарко покраснела. Как девочка. Она была все в той же футболке-рубашке с призывной надписью "Лав ми".
   Он, прикрыв свой срам одеялом, рывком кинул ноги на пол, уселся на край тахты и поймал ее загребущими руками. Пристроил между ног и шепотом спросил:
   - Под майкой ничего нет?
   - Только я, - призналась она и опять покраснела.
   Его лапищи проникли под майку, задержались на талии, легкими касаниями погладили гладкие бедра и нежные ягодицы, поднялись, задирая рубашку... Она лихорадочно помогала ему. Футболка путалась в рукавах, на шее.... Она со злостью отшвырнула ее и опустила руки. Она показывалась ему, и он рассматривал ее.
   Рассмотрев, он губами дотянулся до ее левого соска. Сосок отчетливо округлился и жаждуще отвердел... Очередь правого...
   Даша тихонько застонала и толкнула его на спину. Он упал, а она легла на него.
   Потом, уже отдыхая, она с азартом вспомнила:
   - Я же стол на кухне для завтрака накрыла!
   ...Сырцов - бритый, умытый - и Даша семейно завтракали на кухне. Правда, какой завтрак в двенадцать часов? В общем, ели. Допив вторую чашку кофе, Даша гордо сказала:
   - У меня сегодня дела. Я опаздываю.
   - И у меня сегодня дела. Я тоже опаздываю, - обрадовался такому совпадению Сырцов. Ему показалось замечательным, что они разбегутся сейчас, а вечером сбегутся. И опять семейная пара. И никто не сидел дома в одиночестве и ждал.