Степанов Анатолий Яковлевич. Парад теней

   - А ты здесь оставайся. Только ни на что не надейся. Сегодня тебе ничего не покажут.
   - Гуляй, козел! - оставил за собой последнее слово болельщик.
   ... - Куда? - на асфальтовой площадке под сенью, так сказать, редких сосен хлопотливо осведомился Варицкий.
   - В Сокольники, - безапелляционно предложил Кузьминский.
   Пустой (до окончания матча оставалось еще минут пятнадцать) сорок первый троллейбус доставил их до конструктивистской двойной избушки станции метро за десять минут. В предвкушении, не торопясь, широкой аллей дошли до новенького в стиле модерн начала века входа в знаменитый парк. Перед тем как выбрать дальнейший маршрут, Кузьминский посоветовался с общественностью:
   - В "Фиалку"?
   - Я заведений с холуями не люблю, - признался Антон.- Мне бы туда, где стойка с самообслугой.
   - Тогда в шашлычную, - принял окончательное решение Кузьминский.
   Швыряться дензнаками Варицкому не позволили. Сошлись на том, что второй круг, если понадобится, будет оплачен им, Антоном. Покочевряжившись, Антон успокоился. Сырцов с метровой полосой чеков от кассы направился к окну выдачи горячей пищи, а Кузьминский у стойки набирал на поднос бутылки, стаканы и тарелки с закусками.
   Демократичность российских заведений подобного рода определяется ассортиментом емкостей, из которых употребляют горячительные напитки. Шашлычная была из самых демократичных, так как здесь манипулировали стаканами. Но еще не гранеными, а гладкими. Можно считать, пред последняя ступень. Как литератор и кинематографист, Кузьминский вмиг понял, что в данном случае не содержание диктует форму, а форма определяет содержание, разлил всем по полстакана и предложил, как водится:
   - Со свиданьицем.
   Синхронно выпили водочки "Довгань", запили фантой, закусили сразу горячим - пока шашлык не остыл. Истомленного недельным воздержанием Варицкого взяло почти сразу. Подобрел до того, что, наконец, обратил внимание на молчаливого спутника Кузьминского.
   - А вы, как я догадываюсь, поклонник литературного таланта нашего Виктора?
   - Поклонник, - односложно согласился Сырцов.
   - Давайте знакомиться. Я - Антон Варицкий, журналист. - Антон милостиво протянул руку любителю Витенькиной литературы.
   - Давайте знакомиться, - повторил вслед за ним Сырцов. - Георгий Сырцов. Сыщик.
   Радостная отпущенность обернулась вдруг опустошающей слабостью. Антону стало тяжело держать руку протянутой, и он убрал ее, на всякий случай спрятав за спину. Он машинально произнес:
   - Очень приятно.
   - Чего уж тут приятного, - возразил Сырцов и неожиданно предложил: Давайте по второй.
   Кузьминский послушно разливал, а Варицкий осуждающе смотрел на него. Он сообразил, что подставил его писатель, виновник всех его бед. Кузьминский верно понял состояние Варицкого и присоветовал лекарство от нервного колотуна:
   - Выпей вторую, Антон, и сразу легче станет.
   А невозмутимый сыщик добавил:
   - Нервишки успокоятся, в голове прояснится, и вам будет явно легче отвечать на мои вопросы.
   Не спорить же с подлыми провокаторами. Варицкий пил, кося глазом: пьют ли эти негодяи? Они выпили, и с удовольствием. Закусывал один Кузьминский. Сырцов и Варицкий смотрели в глаза друг другу. Боролся Антон недолго, сдался, найдя своему органу зрения удачное применение - стал следить за оливковой ягодкой, которую сам же гонял вилкой по тарелке.
   Сырцов начал не с вопроса, а с информации:
   - Два часа тому назад я сдал в МУР Андрея Альбертовича Рябухина.
   - Ну и что? - с пугливым вызовом спросил Варицкий.
   - Ничего лучше дурацкого "ну и что" не мог придумать,- презрительно констатировал закусывавший инженер человеческих душ. - Слабо, Тоша, очень слабо!
   - А что, я должен был подпрыгнуть от восторга и радостно вскричать: "Как замечательно, что сыщик Сырцов сдал какого-то Рябухина в МУР!"? Витьку Кузьминского пресс-атташе не боялся, и поэтому, желая ответить ему как можно язвительнее, забыл о страхе вообще.
   - Уже лучше, - похвалил его писатель.
   - За исключением фигуры речи насчет какого-то Рябухина, - дополнил литератора Сырцов. - Теперь к вопросам, Антон Николаевич.
   - На которые я вряд ли захочу отвечать, - взбодрился от своей первой удачной реплики Варицкий и от второго стакана.
   - Недопонимает? - спросил Кузьминский у Сырцова.
   - Недопонимает, - подтвердил Сырцов. - Знаешь, Витя, какой-то, как изволил выразиться господин Варицкий, гражданин Рябухин ведь вскоре заговорит, если уже не говорит, на дознании. И, естественно, в душевном разговоре одной из первых всплывает фамилия нашего сегодняшнего собутыльника, которого в ближайшее время обеспокоят визитом культурные, но весьма настырные пареньки из МУРа. В моих силах задержать этот визит, а в дальнейшем устроить так, что господин Варицкий сможет выйти из весьма щекотливой ситуации с наименьшими потерями. Если, конечно, он ответит на мои вопросы исчерпывающе правдиво.
   - Я вам не верю, - сказал опять погрустневший Антон.
   - Ну прямо Станиславский на репетиции, - сострил Кузьминский.
   - Он - говно из-под желтой курицы, а не Станиславский, - буднично заметил Сырцов.
   Такое терпеть нельзя. Нельзя! Варицкий ударил жирным кулачком по столу.
   - Да как вы смеете?! - вскричал он и попытался встать из-за стола.
   - Сидеть! - гаркнул Сырцов страшным голосом (у Варицкого от этого рыка подкосились ноги, и он возвратился на стул) и продолжил уже в нормальных громкости, тональности и регистре: - Ты хоть понимаешь, курицын сын, что пистолет "ТТ", прошедший через тебя, замазан в убийстве? Это по меньшей мере пятерик, твердый пятерик!
   - Какой пистолет? Не знаю никакого пистолета. - Варицкий хотел сказать это твердо, уверенно, но получилось совсем не так - прошелестел.
   - Ну не дурак ли? - устало пожаловался Кузьминскому Сырцов.
   - Он малость не в себе, Жора. Сейчас еще немного выпьет и заговорит, успокоил сыщика писатель. - Выпьешь?
   - Выпью, - решился (может, и вправду полегчает) пресс-атташе и вяло махнул ладошкой.
   - И заговоришь? - горлышко бутылки замерло над стаканом Варицкого.
   - И заговорю. - Варицкому так хотелось спасительной дозы, что он в момент сдался.
   Кузьминский и Сырцов наблюдали, как жадно и некрасиво пил Варицкий. Они дали ему возможность слегка закусить. Да ему ничего и не хотелось, кроме солененькой ягодки. Он обсосал косточку и положил ее на край тарелки. Косточка скатилась по пологому отко су. Все трое смотрели на нее. Первым отвлекся от завораживающего зрелища прагматичный Сырцов. Его поджимало время.
   - С кем ты контактировал напрямую по эстрадным и футбольным делам? деловито задал он первый вопрос.
   - Я не контактировал... - Варицкий испугался этого конспиративно-криминального слова. - Я был посредником при финансировании ряда проектов в шоу-бизнесе, и все.
   - Ты - посредник. А кто финансировал?
   - "Департ-Домус банк".
   - Это учреждение и здание. А кто конкретно, персонально?
   - Моя жена, Галина Васильевна Прахова. Она - одна из основных владелиц акций этого банка.
   - Так все-таки кто же: Прахова или банк?
   - Скорее всего, банк через Прахову. - До того поплыл от страха и водки Варицкий, что свою жену назвал строго по фамилии.
   - Один конец, - понял Сырцов. - А другой?
   - Не понял? - поспешно попросил разъяснений Варицкий.
   - Банк финансировал. Кого он финансировал?
   - Как кого? - удивился Варицкий. - Я же сказал: шоу-проекты.
   - Совсем одурел наш пресс-атташе, - вступил, наконец, в беседу Кузьминский. - Тебя спрашивают, какому человечку понадобились бабки для осуществления шоу-проектов. Фамилия, имя, отчество. Партийность, семейное положение, бывал ли за границей.
   - Это зачем? - испугался Варицкий.
   - Для красоты слога, - признался Кузьминский. - Кто он, Тоша?
   - Радаев Олег Русланович, - поспешно сообщил Варицкий.
   - Почему Радаев сам - напрямую - не связался с президентом банка? спросил Сырцов.
   - Не знаю, честно не знаю. Вышел на меня, а через меня- на Прахову.
   - Сложновато, - сказал Сырцов. - Но с тобой-то контакты поддерживал постоянно?
   - Регулярно, - уточнил Варицкий.
   - Потом Радаев почил в бозе, - напомнил Сырцов. - И дальше что?
   - А дальше ничего, - заверил Варицкий.
   - Уточняю вопрос: кто после смерти Радаева вел от имени менеджеров и продюсеров дела с банком через тебя?
   - Да времени-то прошло всего ничего, - быстро нашел выход из щекотливого положения Варицкий.
   - Вполне достаточно, чтобы восстановить связи. Кто тебя взял за пищак, глиста увертливая?
   - Вы, - убежденно ответил пресс-атташе.
   - А кроме меня?
   Не назвать страшно, а назвать еще страшнее. Но не отвечать уж совсем нельзя.
   - Вас-то одного вполне достаточно.
   Они сидели в левом завороте зала, в котором окно выдачи не функционировало. Тащиться с подносом сюда посетителям было лень, и здесь было пустынно. Только в углу дружно "отдыхала" за напитками компания ко всему привыкших палаточников.
   Сырцов, не поднимаясь, просто потянулся и хлобыстнул тыльной стороной ладони по мордасам сына министра и мужа миллионерши, которого от нешуточного удара кинуло на пластмассовую спинку хлипкого полукреслица. Не ожидавший такого негодяйства Варицкий перестал дышать и будто погрузился в морскую пучину. Сырцов с Кузьминским терпеливо ждали, когда он вынырнет. Вынырнул наконец-то. Выдохнул из широкой груди использованный воздух, без паузы набрал свежую порцию, выдохнул ее и только после этого тонким петушиным голоском возмутился:
   - Да как вы смеете?!
   И снова схлопотал по роже. Без объяснений, за что и почему, без комментариев. В первый раз было ошеломительно, ну а во второй - больно. Из потревоженного носа, из левой ноздри осторожно потекло теплое. Варицкий пальцем провел у себя под носом. На пальце была кровь. От жалости к себе он готов был заплакать, но плакать ему не дали. Сырцов вытер носовым платком натруженную руку и, засунув ее в карман брюк, вольно вытянул под столом ноги и пообещал:
   - Добью до инвалидности третьей группы.
   - Этот - добьет, - подтвердил Кузьминский.
   - Что вам от меня надо? - жалобно просил Варицкий.
   - Опять двадцать пять! - огорчился Кузьминский, и Сырцов заговорил быстро и монотонно, в ритме и тональности рэпа:
   - Имечко, имечко, можно и фамилию. Быстренько, Тоша, быстренько, голубок, быстренько, тварь ползучая, быстренько, гнида паскудная. Хозяин кто, нынешний твой хозяин?
   Слова эти были страшнее побоев. Пропадать так пропадать. Только не сейчас.
   - Роберт. Роберт Феоктистов.
   - Летчик, - не удивился, а, скорее, удовлетворился Сырцов.
   - А ты, дурочка, боялась, - ободрил сына министра Кузьминский. - Ну а теперь надевай штанишки.
   * * *
   Поломал-таки свое неукоснительно исполняемое дневное расписание Марин. Даша с Анной были так очаровательны! Они попели ему своими драгоценными голосами, и столь великодушный, бескорыстный с их стороны жест не мог остаться без столь же великодушного и бескорыстного ответа. Растроганный Борис Евсеевич рассыпался в словах и комплиментах, заверяя прелестницу, что век бы так сидел.
   - Но это же не входит в ваше расписание, - тихо пошутила Дарья.
   - Не входит! - восторженно согласился Борис Евсеевич. - И к черту расписание!
   - Какой лихой! - засмеялась Анна и, будучи деловой женщиной, озабоченно осведомилась: - И во сколько обойдется тебе твоя лихость?
   В ответ Марин, начитавшийся Карнеги (или, может, Паркинсона), назидательно ответствовал:
   - Плох тот руководитель, в отсутствие которого начинает сбоить отлаженная машина. - От себя же добавил: - А я - хороший руководитель.
   - Тогда руководи, - подначила Анна.
   Руководящее указание Марина было просто, как все гениальное:
   - По кабакам и прочим злачным местам!
   - Но я же не одета... - жеманно посопротивлялась Дарья.
   - Если бы... - подчеркнуто огорчился находчивый Борис Евсеевич. - К сожалению, вы одеты, и утешает лишь одно: одеты вы чудесно.
   - Не шибко богатая выдумка, Боб, но что с тобой поделаешь, - сказала Анна и пошла переодеваться.
   Анна установила личный рекорд, ибо через пятнадцать минут, в темной юбке, в легком свитере под сереньким, очень дорогим пиджачком, удачно подкрашен ная и тщательно (грива дыбом) причесанная, она вошла в комнату:
   - Поехали.
   Охранник в изысканной униформе и шофер в ливрее послушно стояли у неохватного взглядом маринского лимузина. При виде привычно свободной барственной троицы они, распахнув автомобильные дверцы, старательно и одновременно поклонились.
   Марин никак (виделись уже) на поклон не отреагировал, а дамы рассеянно и приветливо поздоровались:
   - Здравствуйте! Здравствуйте!
   Все трое устроились в заднем салоне. Шофер повернулся к ним (стекло пока еще было опущено) и бойко спросил:
   - В офис, Борис Евсеевич?
   - В Шереметьево. У нас там рейс через пятнадцать минут.
   - Мы же по кабакам собрались, - сказала к радости Бориса Евсеевича наконец-то по-настоящему удивленная Анна.
   - По кабакам, - лукаво подтвердил Марин. - А что, в Питере кабаков нет?
   ...Их встретил на входе в аэропорт некто в небесно-голубом с золотом местный начальничек, не самый главный, конечно, но все-таки. Он поздоровался, ошарашенно и в ликовании узнав звезд, помог дамам выйти из машины, интимно поторопил дорогих гостей:
   - Поспешим, друзья мои. Посадка уже заканчивается,- и твердо зашагал впереди.
   Анна спросила вполголоса:
   - Когда ж ты успел позвонить, Боб?
   - Из твоего сортира. По мобильному, - торжествующе поведал Марин, чтобы сюрприз получился.
   - Ай да сюрприз из сортира! - захохотала Анна.
   Через час их встречали в Пулково. Еще один в небесно-голубом.
   * * *
   Кузьминский с Сырцовым отвезли на леваке слабо сопротивлявшееся тело Варицкого, который от страха и неопределенности накушался водки до перманентного изумления, домой. Куда везти, Сырцов знал, так как сын министра жил у своей жены, дочери банкира, которого в свое время начинающий частный сыщик тщательно и ненавязчиво пас. Они сдали тело хлопотливо причитавшей домоправительнице и с облегчением удалились из высотки на Кудринской площади.
   В баню бы лучше всего пойти. Отмыться. Но многочисленные сегодняшние заботы в рай не пускали. Они устроились в маленьком заведении на Садовом, где подавали хороший кофе по-турецки. Они прихлебывали, но ушли эмоции и возвратилась необходимая рассудительность.
   - И? - наконец произнес Кузьминский.
   - Две линии пересеклись в одной точке, - математически сформулировал Сырцов.
   - Как гневно писал в тридцатых годах о шпионе Сергей Михалков: "На перекрестке двух дорог им повстречался враг". Враг будет разбит, Жора?
   - Победа будет за нами, - автоматически закончил фразу Сырцов. Мерзавец Варицкий и дурак Артем назвали одно и то же место.
   - А великолепный Тоша указал и время каждодневного сбора, - дополнил Виктор. - Но ведь такая скотина, что безоглядно верить ему никак нельзя.
   - Но и не верить нельзя, - сказал Сырцов. - Скорее, недопустимо.
   - Когда решил идти?
   - Сегодня.
   - Не торопишься?
   - Тороплюсь. Но все равно опаздываю.
   - Я с тобой, Жора, а?
   - Сегодня разведка. Только разведка, Витя. А в разведке двое вместо одного - двойная опасность. Так что побереги меня.
   - То есть не идти с тобой, да? - понял Кузьминский.
   - Как догадался? - в шутливом недоумении восхитился Сырцов и вдруг совсем спокойно и добро предложил: - Пойдем, Витя. Я тебя домой отвезу. Ребятки мой драндулет здесь поблизости оставили.
   - А что мне дома-то делать?
   - Отдохнешь, поспишь.
   - В половине-то девятого! - возмутился Кузьминский.
   "Гранд чероки" нахально устроился во внешнем дворе барской усадьбы, где ныне заседали когда-то единые, а нынче расползшиеся по многочисленным, враждующим друг с другом организациям, еще недавно советские, а теперь русские писатели.
   Они полюбовались чуток темно-синим красавцем, а потом бесцеремонно влезли в него и помчались по Садовому к Мещанским.
   Контраст меж празднично сияющей и глубокой синевой "гранд чероки" и облезло белым двенадцатиэтажным бараком-домом Кузьминского был настолько разителен, что Сырцов недовольно пробурчал:
   - Ты бы, Витек, квартиренку поменял. Доплатил и поменял. Не бедный же.
   - Некогда, - вздохнул Кузьминский, выпрыгнул из джипа, в последний раз обернулся к Сырцову: - Я буду волноваться, Жора.
   - После двенадцати.
   - Что после двенадцати?
   - Волнуйся после двенадцати, если спать не будешь.
   * * *
   Из окон ресторана виделась неподвижно плоская, цвета нечищеного серебра, вода Финского залива, и от этого все знакомое было незнакомо, все внове: и ресторанный зал, и публика, и оркестр на возвышении, и совсем еще недавно такие привычные и близкие люди за столом. Слад кая тоска неузнаваемости. Сладкая тоска по тому, что прошло. Сладкая тоска по тому, что не произойдет никогда.
   Дарье захотелось плакать, и она вымученно улыбнулась. Марин поймал ее улыбку и, правильно вычислив ее как предвестницу тихих слез, смешно кинул свою голову щекой на стол, чтобы с просительной лаской заглянуть в Дашины глаза. Даша улыбнулась еще раз, и желание плакать оставило ее. Она положила ладонь на кругло-гладкую миллионерскую голову и искренне похвалила:
   - Вы - кудесник, Борис Евсеевич.
   - Я готов быть кем угодно, лишь бы вы не плакали. Вы ведь плакать собрались? - проницательно осведомилась голова на скатерти.
   - Передумала, - сказала Дарья и рассмеялась.
   - Ну и слава богу! - возрадовался Борис Евсеевич и, подняв голову со стола, орлиным взором отыскал не вовремя отлучившегося метрдотеля. Видимо, помимо финансовых своих талантов, Борис Евсеевич обладал способностями гипнотизера и экстрасенса, потому что исчезнувший было метрдотель материализовался у их столика как бы из воздуха.
   - Внимательнейшим образом слушаю вас, Борис Евсеевич.
   - К финалу, Марик, изобрази нам что-нибудь эдакое...- Борис Евсеевич руками показал нечто пышное и волнообразно колеблющееся.
   - Понятно, - моментально сообразил Марик. - А из напитков?
   Беседу прервала Анна. Она лениво спросила метра:
   - А почему в вашем заведении народонаселение такое серое?
   - Чего не знаю, того не знаю, - после паузы, ничего путного не придумав, чистосердечно признался Марик.
   Анна же и поделилась своими соображениями:
   - Все тут серые оттого, что нас с Дашкой не узнают.
   - Они просто стесняются, - льстя, защитил клиентов ресторана метр.
   - Если бы даже стеснялись, то все равно ненароком поглядывали бы, мрачно возразила Анна. - Эти люди нас не любят.
   - Все отменяется, Марик, - заявил, просчитывающий все на три хода вперед неунывающий Марин. - Обойдемся без финала. Как тот композитор, имя которого я малость подзабыл, чью неоконченную симфонию исполняют в каждом приличном концерте. Так что не все неоконченное - плохо. Но я вижу твои встревоженные глаза, Марик. Успокойся. Мы не завершим только симфонию. Счета это не касается.
   - Хоть ты нас развлекаешь, Боб, - ворчливо похвалила его Анна.
   - Туда, где вас узнают, девочки! Туда, где вас любят, красавицы! Туда, где вами восхищаются, великолепные мои артистки!
   - Твои темпераментные речи, безусловно, беспощадно правдивы и необычайно глубоки, наш безотказный Вергилий, - по достоинству оценила Анна слова и намерения Бориса Евсеевича. - Но такого места нет ни на одном из кругов ада.
   - А на кой нам ад? Пусть по нему Вергилий с Данте шляются, если им так этого хочется! - поддержал разговор весьма образованный для миллионера Круглый Боб. - И не Вергилий я вовсе. Я счастливый человек, ибо имею возможность сделать приятное обожаемым мною дамам. Я счастливый и состоятельный человек, Анна. И я найду такое место!
   Анна еще раз с отвращением осмотрела громадный зал и спросила в недоумении:
   - Так какого худенького мы здесь сидим?
   * * *
   В половине десятого Сырцов открыл дверь своей квартиры и вошел в непроглядно тихую прихожую. Щелкнул выключателем и по нетронутому расположению второпях разбросанных мелких вещиц понял, что после их почти одновременного ухода Дарья сюда не возвращалась. На полке подзеркальника лежала забытая ею черепаховая расческа. Он посмотрелся в зеркало, поправил пробо р драгоценной этой расческой и сказал себе, симпатичному, тому, который в зеркале:
   - Она просила беспокоиться. А я не беспокоюсь. Почему же?
   Покончив с лирикой, он, раздевшись до трусов, быстренько по мелочи прибрался - не любил, как всякий строевой, беспорядка, почистил зубы, принял контрастный душ и стал готовиться в путь.
   Униформа. Сначала камуфлированный комбинезон. Толстые носки и шнурованные почти до колен кованые башмаки. Задом наперед надеваемая легкая пулезащитная жилетка с застежкой на спине. На левое плечо - сбруя с привычно прижавшимся к боку "байардом". Поверх - боевой жилет с многочисленными карманами. Две запасные обоймы? На месте. Нож для метания? На месте. Наручники? На месте. В длинный карман на голени вогнал бебут десантный нож. Для сегодняшней прогулки, пожалуй, достаточно.
   Проверяя себя на звон, стук и бряк, Сырцов трижды подпрыгнул. Не звучал. В прихожей опять подошел к зеркалу и Дашиной расческой опять поправил пробор, хотя (он это сознавал) каскетка все равно нарушит прическу. Надел каскетку и вдруг понял, что идти-то особо не хочется.
   - Ай-ай-ай, дядя! - укорил он того, в зеркале, и, погасив всюду свет, вышел из квартиры, не зная, когда вернется и вернется ли вообще.
   "Гранд чероки" неспешно бежал по уже отдыхавшей от автомобильных потоков, желтоглазой Москве. Садовое кольцо, Крымский мост, мертвая в своей нелепой помпезности Октябрьская площадь, Ленинский проспект, Градские больницы.
   Не доезжая Гагарина, у разрыва между зданиями перед магазином спорттоваров он загнал свое автомобильное чудо на широкий тротуар вплотную к бетонному фундаменту прутьевой ограды.
   Теперь на безотказных своих двоих. Вот те хвост! Путь к знакомому спуску перегораживал новенький, пахнувший свежими досками забор. Еще хорошо, что выехал с запасом. Спотыкаясь на невидимых колдобинах, Сырцов довольно шумно обошел по периметру огороженную обширную территорию и разыскал, наконец, знакомую тропу, змеевиком самогонного аппарата спускавшуюся вниз.
   На середине спуска он не столько увидел, сколько ощутил находившуюся поблизости скамейку. Он глянул на светящийся циферблат своих наручных часов. Было без десяти одиннадцать. Но тропа была сегодня тропой войны, и он вслух поправил себя:
   - Двадцать два пятьдесят.
   Еще можно было что-то произнести вслух. Он сел на скамейку, чтобы в последний раз перед решающим рывком расслабиться. Он умел это делать. Он раскинул руки по неудобной спинке, вытянул ноги, поднял лицо к звездному небу, закрыл глаза и ушел в бездумное бытие-небытие. Ровно через пятнадцать минут (им самим отведенный срок) внутренний будильник без звонка безотказно сработал, и он, рывком подняв веки, услышал тишину. Тишина- опасна, ибо каждый звук, разрывающий ее, кажется катастрофическим, отвлекая от главного дела нервную энергию и распыляя столь необходимое внимание. Кроме того, тишина могла выдать.
   Сырцов бесшумно преодолел крутой спуск, некогда столь любимый жаждущими плотской любви парочками, где под сенью густых кустов они предавались нехитрым сексуальным забавам во все времена года. Даже на морозном снегу. Но - не та молодежь, не те времена. Одиночество на обширном пространстве опасно, ибо для охотников облегчаешь задачу: ты - одно живое существо в их заповеднике. Значит, зверь, подлежащий уничтожению.
   Слева и вверху сияла самоварным золотом корона белоснежного небоскреба Академии наук. Сырцов, не дойдя до набережной, подлеском двинулся направо. Перемещение в угрожающем пространстве было медленным и прерывистым. Сырцов постепенно превращался из зверя в натасканную охотничью собаку, через определенные промежутки времени замиравшую в напряженной стойке.
   Бессмысленного (на набережной он кончался никогда не закрываемыми воротами) забора, отделяющего Нескучный сад от Парка культуры и отдыха или, как любил выражаться Дед, парка культуры имени отдыха, он достиг в двадцать три пятьдесят пять. Не в ворота же идти! Сырцов крался вдоль забора, твердо зная, что нет такого забора, в котором русский человек, ленивый и предприимчивый, не проделал бы дыру. Он опять поднимался вверх, на этот раз подробно изучая забор. Обнаружил три дыры и не воспользовался ими. Они были столь же опасны, как и ворота, в первую очередь потому, что, если он их с легкостью обнаружил во тьме, то с еще большей легкостью их днем могла обнаружить бдительная охрана, которая сейчас несла настороженный караул. Дырки нужны были Сырцову для того, чтобы просчитать ее посты.
   Замерев, умерев, исчезнув, он стал ждать. Они, конечно, обучены, но разве можно чему-нибудь всерьез обучить постоянно самоутверждающегося в гнусной лихости уголовника? Ну вот и дождался: по ту сторону забора, рядом с верхней дырой, некто, собрав хархотину, смачно сплюнул. Поехали дальше, к следующей дыре. Здесь дурачок тайно закурил. Огонька сигареты видно не было, но заграничный дым сладко дразнил ноздри бросившего курить два года тому назад Сырцова. В раздражении он по ветру определил приблизительное местонахождение курильщика. Третий был уж совсем прост: прохаживался и очень старался не шуметь, шумя при этом многообразно.
   Сырцов под прикрытием двух сросшихся берез у ограды (как раз между нижней и средней дырой), будто выполняя упражнение на разновысоких брусьях, с мощной ветки на забор и вниз, на землю, в три маха бесшумно преодолел бетонное препятствие.