Страница:
- Сладкий поросеночек, - без выражения повторил он свой вольный перевод с итальянского.
Вдруг он резко почувствовал другой запах - дикая вонь. Он долго соображал, откуда он, пока не понял, что от него самого. И даже не от него (Сырцов передернулся), от покойного Севы Субботина.
Он рванул из комнаты. В ванной Георгий разделся догола, уложил комбинезон, жилетку и исподнее в замечательную шведскую стиральную машину "Электролюкс", а бронежилет запихал на антресоли. Почти неслышно работало шведское техническое чудо, а он, стоя под деликатным дождичком душа, рассматривая свои синяки. Отогревшись, приступил к главной процедуре отмыванию. Густо намыленной жесткой губкой он отдирал от себя нечистые лапы уголовников, гнилой вонючий мешок, липкий взгляд отошедшего в небытие Летчика.
В чистых трусах, благоухающий туалетной водой Сырцов повторно навестил комнату. Дарья спала, не поменяв позы. Французскими духами уже не пахло, их тонкий запах перебил тяжелый аромат, принесенный Сырцовым.
Он сходил в ванную и вооружился освежителем воздуха. На третий пшик Дарья открыла один глаз (второй был в подушке) и хрипато спросила:
- Ты что делаешь, Жора?
- Дрова рублю, - ответил он любимым в таких случаях присловьем Казаряна.
Она перевернулась на спину и, глядя в потолок, пожаловалась:
- А я тебя ждала, ждала...
- Ты спала, - поправил он, продолжая распылять освежитель.
- Ужасно воняет, - вторично пожаловалась она. - Это что, тройной одеколон?
- Ты вовремя проснулась, а то бы почувствовала, что такое настоящая вонь, которую я сейчас старательно уничтожаю предназначенным для этого дезодорантом, - неизвестно зачем занудливо объяснил Сырцов.
- Что с тобой, Жора? виновато поинтересовалась она.
- Да ничего, все в порядке! - ответил он бодро.
Рассветный серый свет из окон уже начинал робко бороться с желтым коридорным. Даша скинула с тахты ноги, обеими руками уперлась в ее край и сделала мучительную попытку в утренней мгле рассмотреть его лицо. То, что она увидела, показалось ей совершенно незнакомым.
- Мы опять чужие, да? - спросила она.
Он с хрустом надвинул крышку на баллон.
- Я - уже или еще, не знаю, - не я, Даша.
Она поднялась с тахты, отчаянно робея, подошла к нему и увидела его торс в пока еще розоватых синяках. Ужас, охвативший ее, помог вновь признать родным это побитое, истерзанное, измученное тело. Она ладонями и щекой прижалась к его ушибам и, страдая, спросила потерянно и нежно:
- Как это, милый? Откуда? Зачем?
Он, стесняясь, неуместно хихикнул и попытался сострить никулинской фразой из "Бриллиантовой руки":
- Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся - гипс.
- Ты вправду терял сознание? - всполошилась она. - Тебе необходимо лечь, лечь немедленно! Где постельное белье? Ах да, в тумбе!
Она металась по комнате, поднимала ветер вздымаемой простыней, боксерскими ударами взбивала подушки, тщательным треугольником откидывала край одеяла. Она суетилась, невнятно причитая, и это было замечательно.
- Запыхалась, - виновато призналась Даша, разогнувшись наконец-то. Она быстро и легко дышала, а отдышавшись, скомандовала: - Ложись немедленно.
- А ты? - автоматически спросил Сырцов, продолжая стоять столбом.
- И я, и я, - успокоила она, подскочила и, как медсестра (видела в кино), осторожно приобняв его за талию, повела к готовой постели. Он не сопротив лялся. Дошли до тахты, и Сырцов сел на отведенное ему место треугольник простыни, открытый откинутым углом одеяла. Даша легонько, стараясь не касаться синяков, положила обе ладони ему на плечи. Несильным нажимом пыталась уложить его на спину. Он поддался и лег. Тогда она сделала еще одну - героическую - попытку: забросить и ноги его на тахту. Она обняла эти тяжелые ноги, как охапку дров и попыталась встать. Не удалось. Она присела отдохнуть на ковер, и вдруг, к ее удивлению, ноги взметнулись вверх и сами по себе устроились на ложе. Не так, так эдак, но дело было сделано. Она поднялась с ковра и строго предупредила: - Я сейчас вернусь.
Ну, не "сейчас", конечно, а минуток так через пятнадцать Даша появилась в той же полюбившейся ей майке с надписью "Лав ми", что и в прошлую ночь. Сырцов лежал на спине поверх одеяла и тупо смотрел в потолок. Она прилегла рядом и погладила его бицепс, ощутила под рукой холодную каменность мускулатуры. И все про него поняла. Зашептала, зашептала:
- Это ступор, Жора, спазматический шок от потрясения. Со мной дважды такое бывало на первых концертах на публике. Что ж мне с тобой делать? Что мне делать?
Даша растерянно шептала, а руки ее уже знали, что им делать. Они летуче ласкали окаменевшее тело. Потом взялись за дело и мягкие губы, переставшие причитать. Он глубоко и протяжно вздохнул, не меняя позы. Она с трудом стянула к коленям его трусы. И притихла, прижавшись к нему холодными сосками, теплым животом, горячим лобком. Когда все было готово, она перекинула через него ногу и с тихим стоном села на кол. Медленно и мягко, стараясь излишне не тревожить больное его тело, она поднимала и опускала свой маленький круглый зад, шепотом объясняя, почему она это делает:
- Это для тебя сейчас просто как лекарство, чтобы расслабиться. Ты лежи, лежи спокойно, я сама, я сама, я сама!
- А что это для тебя? - спросил Сырцов, еще не включившись до конца.
- А для меня это счастье быть с тобой, - ответила Даша, замедлив ритм перед последним приступом.
И вот он, последний приступ. Нет больных и здоровых, нет заботливых медсестер и страдающих пациентов. К черту лекарства! И уже он был сверху, а она внизу, и она на боку, и он на боку, и были вместе, прижавшись друг к другу в ожидании высшей точки и в судорожных схватках на высшей точке.
Она поцеловала его в ямочку на подбородке:
- Спи. Тебе обязательно надо хорошо поспать, - на всякий случай оставив ладонь на его животе, прилегла рядом и мгновенно заснула.
Заснул и он, сам себе приказав проснуться в восемь. В восемь утра ему необходимо было сделать телефонный звонок. Ровно через два часа.
22
Рассеянно поцеловав невыспавшуюся жену, Кирилл Горбатов, подхватив в прихожей подготовленный еще с вечера кейс, вышел сначала на лестничную площадку, затем во двор и - в город.
В город он выехал, конечно. Через квартал Кирилл прибил к тротуару свой автомобиль напротив знакомого телефона-автомата. При его образе жизни часто надобились телефонные жетоны, и он запасался ими во множестве. Услышав родной голос, Горбатов опустил пластмассовый кружок в щель и виновато заговорил:
- Это я, Галка, здравствуй. Я сегодня задержусь до двенадцати. Так вышло. Срочный звонок, и я не мог отказаться от свидания. Приду и все объясню. Не опоздаю, буду ровно в двенадцать.
Кирилл облегченно вздохнул и вновь уселся за руль. Через двадцать минут, ровно в десять, он был у своей галереи, у закрытого входа которой его ждал Георгий Петрович Сырцов, свежий, как огурчик, и элегантный, как рояль.
- Я не опоздал! - на всякий случай оправдался Горбатов, показывая Сырцову свои замечательные швейцарские часы. - Ровно десять. Здравствуйте, Георгий Петрович.
- Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич. Я не в претензии,- успокоил его Сырцов.
- А что - закрыто? - удивился Горбатов, подергав бронзовую ручку.
- Вы же в одиннадцать открываетесь, - напомнил Сырцов.
- Но кто-то уже должен на месте быть, - раздраженно давя кнопку звонка, пояснил Кирилл.
- Две дамы уже прошли. Строго на меня так посмотрели. Видимо, решили, что я - потенциальный грабитель, и закрылись как можно тщательнее.
В дверном окошке появилось почтенное старушечье лицо.
- Открывайте, Марья Тихоновна! - крикнул Горбатов. Не "откройте", а "открывайте". Показал, что сердит. Мария Тихоновна пощелкала многими замками и открыла.
- Доброе утро, Кирилл Евгеньевич. А мы вас сегодня и не ждали. (Был вторник, когда, как все знали, хозяева галереи укрепляли спортом свое здоровье в бассейне или на корте.)
- Извините за невольную резкость, Мария Тихоновна,- устыдился своего раздражения Горбатов. - И доброе утро. Уже все на местах?
- Светлана давно в кабинете, а мы только что пришли,- доложила Мария Тихоновна и покосилась на Сырцова. Решив, что этот с хозяином, официально поздоровалась.
Они двинулись мимо Марьи Тихоновны, мимо вставшей у столика другой пожилой дамы, в одни ампирные двери, в другие ампирные двери.
- А куда мы идем? - недоуменно спросил Сырцов.
- Как куда? - удивился в свою очередь Кирилл. - В Данин зал. Двойной портрет в красном вас ждет. Вы ведь за ним пришли?
Сырцов, наконец, вспомнил, что в свое время ему сделали царский подарок.
- Спасибо, еще раз спасибо, Кирилл Евгеньевич. Но я бы хотел поговорить...
- Поговорим, обязательно поговорим, - рассеянно бормотал Горбатов и вдруг крикнул: - Светлана!
В анфиладе мигом зазвучали бегущие каблучки. Светлана, замерев в лепных дверях, приветливо поздоровалась:
- Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич, здравствуйте, Георгий Петрович.
- Вы знакомы с Георгием Петровичем? - заинтересовался Кирилл Евгеньевич. (Как ей не быть знакомой, коли вышеупомянутый Георгий Петрович навестил ее пару дней тому назад и ласково, но обстоятельно допросил.)
Сырцов, увидев растерянные Светланины глаза, поспешил на выручку:
- Я же вас дважды навещал, Кирилл Евгеньевич, и каждый раз общался с очаровательным вашим секретарем, - и доброжелательно поздоровался с девушкой.
- Света, мы в Данин зал, а вы, будьте добры, приготовьте все, чтобы упаковать картину размером метр двадцать на девяносто, - распорядился Горбатов.
- Георгий Петрович что-то купил? - спросила Светлана и улыбнулась Сырцову.
- Из Даниного зала ничего не продается, - сурово напомнил Горбатов. Подарок Георгию Петровичу. От меня лично.
- "Двойной портрет в красном"? - уже по размеру картины догадалась Светлана.
- Да, - нервно подтвердил Горбатов. - Мы будем ждать вас, Светлана, в зале.
По пути Кирилл Евгеньевич захватил из соседнего зала привратницкий стул, на ходу объяснив:
- Один стул в том зале есть. Я каждый день после закрытия прихожу, сажусь и смотрю, смотрю... А сегодня посидим вдвоем, да?
Так и сделали. Уселись посреди зала и долго рассматривали странные эти картины. Первым, да и то исключительно из вежливости, отвлекся Горбатов:
- Вы о чем-то хотели говорить со мной, Георгий Петрович.
- Да, - подтвердил Сырцов и встал. Прошелся до "Двойного портрета", вернулся и, смотря на Кирилла Евгеньевича в упор, жестко сказал: - Да.
- Вам трудно начать этот разговор? - в обвальном ощущении надвигавшейся катастрофы понял Горбатов.
- Да, - в третий раз произнес Сырцов. - Я мучительно думал, следует ли вам говорить то, что я вам сейчас скажу, или оставить вас в безмятежном неведении. Я не знаю, имею ли право разрушать вашу благополучную жизнь...
- Да говорите же! - перебив криком, взмолился Кирилл Евгеньевич.
Тогда Сырцов без подготовки произвел залп из всех орудий:
- Пистолет "ТТ", который, в сущности, и стал причиной смерти Дани, был передан вашему брату Гали ной Васильевной Праховой.
- Я не совсем понял вас... - проблеял, чтобы что-то сказать, раздавленный Кирилл Евгеньевич.
Выложив главное, Сырцов успокоился. Назад теперь не вернешься.
- Тогда по порядку. - Он присел на стул и положил ладонь на кисть горбатовской руки, вцепившейся в колено Кирилла Евгеньевича. - Пистолет был тайной собственностью известного вам частного детектива Рябухина. По просьбе Антона Николаевича Варицкого Рябухин передал ему этот пистолет. Варицкий вручил пистолет Праховой. В день отлета Даниил навестил Галину Васильевну здесь, в галерее. Вот и все.
- Он не был здесь тогда, он не был! - стараясь сам поверить в то, что говорит, яростно возразил Горбатов. - Галя бы мне сказала, обязательно сказала!
- Светлана хорошо помнит этот визит, Кирилл Евгеньевич, потому что тогда она видела Даню в последний раз. Спросите ее.
Будто по сырцовской команде появилась Светлана с громадным листом оберточной бумаги, двухметровым пластиковым пакетом и твердым, как точильный камень, плоским мотком скотча.
- Я все приготовила, Кирилл Евгеньевич, - доложила она от дверей. Горбатов глянул на Сырцова расширенными от ужаса глазами и резким движением скинул со своей руки сырцовскую ладонь. Руки ему были нужны для того, чтобы охватить голову. Согнувшись и прикрыв десятью пальцами глаза, он глухо сказал:
- Потом, Света, потом. Мы попозже заглянем в кабинет.
Светлана вопросительным взглядом обратилась за разъяснениями к Сырцову. Тот мелко покивал и поджал губы: иди, мол, к себе, девочка, не до тебя сейчас. Светлана тоже поджала губы. В обиде. И ушла.
Сырцов и Горбатов сидели рядком в молчаливом безразличии, как в очереди к зубному врачу. Каждый со своими болячками. Вдруг Кирилл Евгеньевич порывисто вскочил, подбежал к "Двойному портрету в красном", неумело сорвал его со стены и, неровными быстрыми шагами вернувшись к стульям, поставил картину Сырцову на колени.
- Возьмите ее, Георгий, - беспамятно бормотал он. - В благодарность за все. Берегите ее, и пусть она будет память о Дане, да и обо мне. Хотя что вам обо мне вспоминать? Таких безмозглых, слабых и слюнявых кретинов не вспоминают. Повесьте ее на стену и смотрите, смотрите, и вы поймете, как надо видеть этот мир. Так, как видел его Даня.
Сырцов встал, держа картину в руках. Осторожно спросил:
- Я могу быть вам чем-нибудь полезен, Кирилл Евгеньевич?
- Вы уже сделали все, что могли, - сказал Горбатов и, вдруг испугавшись, что Сырцов его неправильно поймет, без паузы пояснил: - Вы сделали все, что было нужно мне, вам, Гале... - Сказал, напрягся и вдруг заторопил, заторопил Сырцова, как засидевшегося гостя: - Идите, идите, Георгий!
Толкая Сырцова в спину, он довел его до выхода и с порога смотрел, как Сырцов, пристроив неупакованную картину на заднее сиденье, садился за руль джипа.
Сырцов включил зажигание и глянул на внутреннее зеркало заднего обзора. Две женщины в одном красном в три глаза укоризненно смотрели на него.
* * *
Кирилл Евгеньевич вошел в приемную, остановился, стараясь понять, куда он пришел, так до конца и не понял, невидяще посмотрел на Светлану и проследовал в свой или, точнее, в их с Галей кабинет. Светлана успела спросить у его спины:
- А где Георгий Петрович? Я все приготовила...
Но он, не ответив, прикрыл за собой роскошную тяжелую дверь. Постоял недолго посреди такого обжитого, такого уютного служебного обиталища, а потом, отодвинув стул, сел за круглый стол. Вновь обхватил руками голову, недолго постонал без слез и все-таки заплакал. Слезы капали на стол. Кирилл плакал и рассматривал выпуклые прозрачные маленькие лепешки на лакированной карельской березе.
В половине двенадцатого Горбатов вышел из кабинета и предупредил Светлану:
- Я буду через полтора часа.
В двенадцать Кирилл Евгеньевич своим ключом открыл дверь дома свиданий. Он задержался в прихожей, разглядывая себя в громадном зеркале, и увидел заплаканного слабака-интеллигента.
- Это ты, Кира? - раздалось звучное жизнелюбивое сопрано. - Дождалась наконец-то.
Он знал, откуда донесся этот голос. Горбатов пригладил волосы и решительно направился в спальню.
Галина ждала его в одной ночной рубашке. Она сидела на кровати, и темные соски ее огромных грудей в воинственном предвкушении торчали сквозь полупрозрачный шелк.
- Дождалась наконец-то, - повторила Галина, в томлении и в сладостной неге прикрыла глаза. - Иди ко мне, Кира. Иди!
Горбатов молча стоял у двери. Не женщина, которую он когда-то безвольно желал, не кустодиевская купчиха, как он ее когда-то любовно называл, - жаждущее чудовище сидело на кровати, страстно готовящееся поглотить его и, поглотив, раствориться в гнусно-похотливом экстазе.
- Почему ты сделала это? - тускло спросил он.
- Я еще не делала этого, - игриво и двусмысленно ответила она, не увидев еще его лица.
- Почему ты сделала это? Почему?! - взвыл он.
Галина открыла глаза и испугалась так, что под шелком пошла мелкой мурашкой.
- Что я сделала, Кира? - жалко осведомилась она, зная, что она сделала, и понимая, что он теперь тоже знает.
- Ты убила Даню, - сказал Кирилл Евгеньевич и покачнулся от накатившейся слабости. Чтобы не упасть, он побелевшими пальцами с синими ногтями вцепился в дверной косяк.
- Что ты говоришь, что ты говоришь, что ты говоришь...- повторяла Галина Васильевна, явно не зная, что говорить.
- Ты дала ему пистолет, из-за которого его убили!
- Кира, он сам попросил и я не могла ему отказать! - Она кричала.
- Ты ничего не сказала об этом мне!
- Он потребовал от меня клятвы, что я тебе ничего не скажу!
Галина Васильевна потихоньку успокаивалась: Кирилл полез в частности, а их она была готова объяснить. И вдруг он замолк. Он смотрел в пол, и его пошатывало.
- Тебе плохо, Кира? - тревожно спросила она и поднялась с кровати.
- Не подходи ко мне, - тихо попросил Горбатов.
Галина остановилась на полпути.
- Тебе же плохо, Кира.
Нет, он не запутался в частностях.
- Ты убила Даню. Почему ты сделала это?
Ярость безнадежности овладела ею. Галина рванула ворот рубашки - шелк издал тихую пулеметную очередь - и, обнаженными грудями вперед, пошла к нему.
- Ты - мой, только мой, и я никому тебя не отдам! - Она надвинулась на него как оползень, поглощая и прижимая к стене. Горбатов, в ужасе толкая ее слабой ладонью в подбородок, попытался отодвинуть ее от себя. Ему не удалось это.
- Ты - чудовище, - сказал Кирилл Евгеньевич и опустил руки, которые никогда уже не обнимут ее. То был конец всему.
Галина упала на колени, потом на бок и, прижимаясь щекой и его брюкам, просила:
- Убей меня, убей! - и ей казалось, что она просит искренне.
- Я не буду тебя убивать, Галя. Достаточно того, что ты убила Даню. Почему ты сделала это?
Голос Кирилла Евгеньевича был ровен, с машинными, компьютерными интонациями. Ничего не вернуть, ничего. Она, опершись о руку, полуприсела на ковре и тихо заговорила, будто про себя:
- Ты - единственное, что у меня есть. Ты - мой муж, ты - мой любовник, ты - мой сын, о котором надо постоянно заботиться, и в этом мое счастье. Ты - мой сын, но я не хотела, чтобы и ты имел сына. Мне нужен был ты, ты один.
Горбатов повернулся и вышел. Ее рука ослабла. Галина Васильевна опустилась на ковер и лежала очень долго. Старинные часы в гостиной пробили один раз, и этот звук заставил ее подняться. Она встала, одним широким движением разорвала рубашку до конца и, уронив ее, как халат, голая прошла к большому зеркалу в прихожей. Сначала Прахова просто стояла перед своим отражением. Затем ладонями приподняла неохватные, тяжелые, никому теперь не нужные груди, погладила себя по животу, по предназначенным к безудержной постельной работе бедрам, внимательно осмотрела курчавую осиротевшую промежность...
Она знала, кто виноват во всем, что случилось сейчас. Галина не спеша и тщательно оделась, сделала легкий макияж и, в последний раз оглядевшись, аккуратно подобрала рвань ночной рубашки.
* * *
Бойко звучала разговорчивая и всезнающая московская радиостанция из миниатюрного приемника в изголовье тахты, на которой когда лежал, а когда сидел, с которой от внутреннего жжения иногда вскакивал воспаленный Антон Николаевич Варицкий. Каждые полчаса, отслушав очередную порцию последних известий, Антон Николаевич смирял бушевавший в нем колотун хорошей дозой французского коньяка "Энесси". Хотя, что сейчас пить, ему было безразлично, хоть политуру. Непрозрачная бутылка стояла на письменном столе, и к ней надо было ходить. А ведь ничто не мешало ему поставить эту бутылку вместе со стаканом у тахты и не напрягаться. Но Варицкого гнал на очередную прогулку колотун, и бутылка играла роль хоть какой-то цели в этом лихорадочном движении.
Толком не поспав, Антон Николаевич включил приемник в восемь утра, чтобы услышать, как обещал Летчик, информацию об автокатастрофе, в которой погиб известный частный детектив Георгий Сырцов, а услышал странное сообщение о том, что в Парке культуры и отдыха в час тридцать была спецназом почти без выстрелов проведена какая-то молниеносная операция. Попытка корреспондента радиостанции получить хоть какие-либо сведения о цели этой операции натолкнулась, как теперь обычно случается, на холодное молчание командира отряда спецназа полковника Панкратова и ироничные междометия начальника первого отдела полковника Махова.
И ни слова о Сырцове, ни единого слова! Вот тогда-то и была извлечена из НЗ матово-серая бутылка, которая сейчас была почти пуста.
- В Москве тринадцать часов тридцать минут, - сообщила радиостанция. Ровно двенадцать часов с тех пор, как пошуровали в парке спецназовцы. Антон Николаевич замер на тахте в ожидании продолжения. И дождался: - Как стало известно из хорошо информированных источников, операция преследовала цель ликвидировать крупную банду матерых уголовников, контролировавшую ряд контор в игорном деле и шоу-бизнесе. Из тех же источников получена информация, что операция увенчалась полным успехом. Главарь банды, четвертый год находившийся в розыске рецидивист и убийца Роберт Феоктистов по кличке "Летчик", погиб при задержании.
Бобик погиб. Ну и хрен с ним. Только бы знать, хорошо это или плохо. Хорошо или плохо? Скорее, хорошо, потому что ничего сказать про него, Антона Николаевича Варицкого, Летчик не сможет, уже не сможет! Ну а если Сырцов догадается, кто сдал его Летчику? А может, не догадается? Он же не заставлял Сырцова лезть на рожон, он просто сообщил сыщику требуемую им информацию. Не догадается? Не догадается!
Уже не колотун требовал выпивки, а уже малый праздник в нем желал отметить радостное сообщение. Антон Николаевич решительно вылил в стакан остатки коньяка и, перед тем как поднять стакан, оглядел безопасный для него мир в тихом ликовании. В дверях кабинета стояла Галька Прахова, жена, подлая сука, б..дь.
- Твое здоровье, крошка! - Он приветственно поднял стакан, одним глотком осушил его, выпучил глаза и, вспомнив, удивился: - Сегодня же вторник! Чего же так рано? Или у тонконогого искусствоведа не стоит? Тогда мне придется тебя трахать в порядке одолжения. Я пока новый бутылек поищу, а ты раздевайся догола и становись на четыре точки.
Антон Николаевич не говорил бы так, если бы видел лицо Галины. Но он, хотя и смотрел на нее, лица не видел. В затуманенных алкоголем и веселым ощущением безопасности глазах был смазанный цветастый хоровод, который, не торопясь, пошел по кругу.
Тоша Варицкий, как уже говорилось, в свое время был, так сказать, принцем Эдинбургским периода застоя, франт и денди. И, как настоящий денди, имел выходные трости, несколько штук - для вечерней прогулки, для скачек, для стадиона, тяжелая трость для загородных пикников... Теперь они, забытые, разместившись на специальной подставке у двери, являлись лишь частью интерьера. Галина Васильевна Прахова решила вернуть одной из них прикладное ее назначение в самом примитивном понимании и для этого выбрала трость для загородных пикников. С нарочито узловатой палкой в правой напряженной руке она твердым солдатским шагом подошла к законному мужу и ударила беспечного Тошу этой палкой. Удар пришелся по шее. От шоковой боли Варицкий инстинктивно вскинул руки, закрывая голову, и получил по ребрам. Он уже не знал, что закрывать, но зато она знала, как бить. Она била, била, била, она убивала причину всех своих бед.
- А! А! А! - прерывисто вскрикивал он, жалко отзываясь на каждый ее удар.
Она перебила ему нос, сломала левую ключицу, надорвала ухо. Придерживая левую руку правой, он упал на колени, стараясь отгородиться от нее журнальным столиком, но она обошла столик и склонилась над ним.
- Больно, скот? - насмешливо поинтересовалась она.- А мне не больно?
Внушающие нестерпимый страх ее пустые глаза были рядом, а тяжелая хрустальная пепельница - напротив, на журнальном столике. Он схватил пепельницу и, спасаясь, отмахнулся от своего ужаса.
Пепельница попала Галине в висок. Она стала приседать и, так и не присев, опрокинулась на спину. Антон за журнальным столиком тоже прилег. Колющей пульсацией отдавало в перебитом носу, пронзительно ныла ключица, но все было пустяком. Его не били, и это так прекрасно.
- Что случилось? - прозвучал богатый интонациями голос домоправительницы. Переждав шум и грохот за дверью, она решилась, наконец, в наступавшей тишине открыть дверь. - Что здесь произошло?
- Уйдите, - слезно попросил он. Ему так хотелось отдохнуть!
- Галина Васильевна, Галина Васильевна! - в первый раз тревожно, во второй - в панике позвала домоправительница и, наклонившись к хозяйке, заорала страшным без модуляции голосом: - Ты убил ее, свинья! Ты убил ее, негодяй!
Она увидела стылые Галины глаза. Не жаждущее чудовище, не кустодиевская купчиха, не подлая сука - на ковре, широко раскинув руки и неудобно подвернув правую ногу, лежала женщина, просто женщина, всеми средствами боровшаяся за свою неправедную любовь. Мертвая.
* * *
Излюбленный ход тандема Смирнов-Сырцов: изящная провокация, загоняющая противника во временной и психологический цейтнот, при котором ему некогда думать, сопоставлять факты, остерегаться, при котором остается лишь одно действовать в одном-единственном направлении, так, а не иначе, как наперед просчитали за него Смирнов с Сырцовым. Прошлым летом подобной комбинацией они загнали в угол и взяли, как тепленького фраерка, Большого всероссийского пахана, знавшего все ходы и выходы в этом мире. А сегодня ночью они проделали это с Летчиком.
Вдруг он резко почувствовал другой запах - дикая вонь. Он долго соображал, откуда он, пока не понял, что от него самого. И даже не от него (Сырцов передернулся), от покойного Севы Субботина.
Он рванул из комнаты. В ванной Георгий разделся догола, уложил комбинезон, жилетку и исподнее в замечательную шведскую стиральную машину "Электролюкс", а бронежилет запихал на антресоли. Почти неслышно работало шведское техническое чудо, а он, стоя под деликатным дождичком душа, рассматривая свои синяки. Отогревшись, приступил к главной процедуре отмыванию. Густо намыленной жесткой губкой он отдирал от себя нечистые лапы уголовников, гнилой вонючий мешок, липкий взгляд отошедшего в небытие Летчика.
В чистых трусах, благоухающий туалетной водой Сырцов повторно навестил комнату. Дарья спала, не поменяв позы. Французскими духами уже не пахло, их тонкий запах перебил тяжелый аромат, принесенный Сырцовым.
Он сходил в ванную и вооружился освежителем воздуха. На третий пшик Дарья открыла один глаз (второй был в подушке) и хрипато спросила:
- Ты что делаешь, Жора?
- Дрова рублю, - ответил он любимым в таких случаях присловьем Казаряна.
Она перевернулась на спину и, глядя в потолок, пожаловалась:
- А я тебя ждала, ждала...
- Ты спала, - поправил он, продолжая распылять освежитель.
- Ужасно воняет, - вторично пожаловалась она. - Это что, тройной одеколон?
- Ты вовремя проснулась, а то бы почувствовала, что такое настоящая вонь, которую я сейчас старательно уничтожаю предназначенным для этого дезодорантом, - неизвестно зачем занудливо объяснил Сырцов.
- Что с тобой, Жора? виновато поинтересовалась она.
- Да ничего, все в порядке! - ответил он бодро.
Рассветный серый свет из окон уже начинал робко бороться с желтым коридорным. Даша скинула с тахты ноги, обеими руками уперлась в ее край и сделала мучительную попытку в утренней мгле рассмотреть его лицо. То, что она увидела, показалось ей совершенно незнакомым.
- Мы опять чужие, да? - спросила она.
Он с хрустом надвинул крышку на баллон.
- Я - уже или еще, не знаю, - не я, Даша.
Она поднялась с тахты, отчаянно робея, подошла к нему и увидела его торс в пока еще розоватых синяках. Ужас, охвативший ее, помог вновь признать родным это побитое, истерзанное, измученное тело. Она ладонями и щекой прижалась к его ушибам и, страдая, спросила потерянно и нежно:
- Как это, милый? Откуда? Зачем?
Он, стесняясь, неуместно хихикнул и попытался сострить никулинской фразой из "Бриллиантовой руки":
- Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся - гипс.
- Ты вправду терял сознание? - всполошилась она. - Тебе необходимо лечь, лечь немедленно! Где постельное белье? Ах да, в тумбе!
Она металась по комнате, поднимала ветер вздымаемой простыней, боксерскими ударами взбивала подушки, тщательным треугольником откидывала край одеяла. Она суетилась, невнятно причитая, и это было замечательно.
- Запыхалась, - виновато призналась Даша, разогнувшись наконец-то. Она быстро и легко дышала, а отдышавшись, скомандовала: - Ложись немедленно.
- А ты? - автоматически спросил Сырцов, продолжая стоять столбом.
- И я, и я, - успокоила она, подскочила и, как медсестра (видела в кино), осторожно приобняв его за талию, повела к готовой постели. Он не сопротив лялся. Дошли до тахты, и Сырцов сел на отведенное ему место треугольник простыни, открытый откинутым углом одеяла. Даша легонько, стараясь не касаться синяков, положила обе ладони ему на плечи. Несильным нажимом пыталась уложить его на спину. Он поддался и лег. Тогда она сделала еще одну - героическую - попытку: забросить и ноги его на тахту. Она обняла эти тяжелые ноги, как охапку дров и попыталась встать. Не удалось. Она присела отдохнуть на ковер, и вдруг, к ее удивлению, ноги взметнулись вверх и сами по себе устроились на ложе. Не так, так эдак, но дело было сделано. Она поднялась с ковра и строго предупредила: - Я сейчас вернусь.
Ну, не "сейчас", конечно, а минуток так через пятнадцать Даша появилась в той же полюбившейся ей майке с надписью "Лав ми", что и в прошлую ночь. Сырцов лежал на спине поверх одеяла и тупо смотрел в потолок. Она прилегла рядом и погладила его бицепс, ощутила под рукой холодную каменность мускулатуры. И все про него поняла. Зашептала, зашептала:
- Это ступор, Жора, спазматический шок от потрясения. Со мной дважды такое бывало на первых концертах на публике. Что ж мне с тобой делать? Что мне делать?
Даша растерянно шептала, а руки ее уже знали, что им делать. Они летуче ласкали окаменевшее тело. Потом взялись за дело и мягкие губы, переставшие причитать. Он глубоко и протяжно вздохнул, не меняя позы. Она с трудом стянула к коленям его трусы. И притихла, прижавшись к нему холодными сосками, теплым животом, горячим лобком. Когда все было готово, она перекинула через него ногу и с тихим стоном села на кол. Медленно и мягко, стараясь излишне не тревожить больное его тело, она поднимала и опускала свой маленький круглый зад, шепотом объясняя, почему она это делает:
- Это для тебя сейчас просто как лекарство, чтобы расслабиться. Ты лежи, лежи спокойно, я сама, я сама, я сама!
- А что это для тебя? - спросил Сырцов, еще не включившись до конца.
- А для меня это счастье быть с тобой, - ответила Даша, замедлив ритм перед последним приступом.
И вот он, последний приступ. Нет больных и здоровых, нет заботливых медсестер и страдающих пациентов. К черту лекарства! И уже он был сверху, а она внизу, и она на боку, и он на боку, и были вместе, прижавшись друг к другу в ожидании высшей точки и в судорожных схватках на высшей точке.
Она поцеловала его в ямочку на подбородке:
- Спи. Тебе обязательно надо хорошо поспать, - на всякий случай оставив ладонь на его животе, прилегла рядом и мгновенно заснула.
Заснул и он, сам себе приказав проснуться в восемь. В восемь утра ему необходимо было сделать телефонный звонок. Ровно через два часа.
22
Рассеянно поцеловав невыспавшуюся жену, Кирилл Горбатов, подхватив в прихожей подготовленный еще с вечера кейс, вышел сначала на лестничную площадку, затем во двор и - в город.
В город он выехал, конечно. Через квартал Кирилл прибил к тротуару свой автомобиль напротив знакомого телефона-автомата. При его образе жизни часто надобились телефонные жетоны, и он запасался ими во множестве. Услышав родной голос, Горбатов опустил пластмассовый кружок в щель и виновато заговорил:
- Это я, Галка, здравствуй. Я сегодня задержусь до двенадцати. Так вышло. Срочный звонок, и я не мог отказаться от свидания. Приду и все объясню. Не опоздаю, буду ровно в двенадцать.
Кирилл облегченно вздохнул и вновь уселся за руль. Через двадцать минут, ровно в десять, он был у своей галереи, у закрытого входа которой его ждал Георгий Петрович Сырцов, свежий, как огурчик, и элегантный, как рояль.
- Я не опоздал! - на всякий случай оправдался Горбатов, показывая Сырцову свои замечательные швейцарские часы. - Ровно десять. Здравствуйте, Георгий Петрович.
- Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич. Я не в претензии,- успокоил его Сырцов.
- А что - закрыто? - удивился Горбатов, подергав бронзовую ручку.
- Вы же в одиннадцать открываетесь, - напомнил Сырцов.
- Но кто-то уже должен на месте быть, - раздраженно давя кнопку звонка, пояснил Кирилл.
- Две дамы уже прошли. Строго на меня так посмотрели. Видимо, решили, что я - потенциальный грабитель, и закрылись как можно тщательнее.
В дверном окошке появилось почтенное старушечье лицо.
- Открывайте, Марья Тихоновна! - крикнул Горбатов. Не "откройте", а "открывайте". Показал, что сердит. Мария Тихоновна пощелкала многими замками и открыла.
- Доброе утро, Кирилл Евгеньевич. А мы вас сегодня и не ждали. (Был вторник, когда, как все знали, хозяева галереи укрепляли спортом свое здоровье в бассейне или на корте.)
- Извините за невольную резкость, Мария Тихоновна,- устыдился своего раздражения Горбатов. - И доброе утро. Уже все на местах?
- Светлана давно в кабинете, а мы только что пришли,- доложила Мария Тихоновна и покосилась на Сырцова. Решив, что этот с хозяином, официально поздоровалась.
Они двинулись мимо Марьи Тихоновны, мимо вставшей у столика другой пожилой дамы, в одни ампирные двери, в другие ампирные двери.
- А куда мы идем? - недоуменно спросил Сырцов.
- Как куда? - удивился в свою очередь Кирилл. - В Данин зал. Двойной портрет в красном вас ждет. Вы ведь за ним пришли?
Сырцов, наконец, вспомнил, что в свое время ему сделали царский подарок.
- Спасибо, еще раз спасибо, Кирилл Евгеньевич. Но я бы хотел поговорить...
- Поговорим, обязательно поговорим, - рассеянно бормотал Горбатов и вдруг крикнул: - Светлана!
В анфиладе мигом зазвучали бегущие каблучки. Светлана, замерев в лепных дверях, приветливо поздоровалась:
- Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич, здравствуйте, Георгий Петрович.
- Вы знакомы с Георгием Петровичем? - заинтересовался Кирилл Евгеньевич. (Как ей не быть знакомой, коли вышеупомянутый Георгий Петрович навестил ее пару дней тому назад и ласково, но обстоятельно допросил.)
Сырцов, увидев растерянные Светланины глаза, поспешил на выручку:
- Я же вас дважды навещал, Кирилл Евгеньевич, и каждый раз общался с очаровательным вашим секретарем, - и доброжелательно поздоровался с девушкой.
- Света, мы в Данин зал, а вы, будьте добры, приготовьте все, чтобы упаковать картину размером метр двадцать на девяносто, - распорядился Горбатов.
- Георгий Петрович что-то купил? - спросила Светлана и улыбнулась Сырцову.
- Из Даниного зала ничего не продается, - сурово напомнил Горбатов. Подарок Георгию Петровичу. От меня лично.
- "Двойной портрет в красном"? - уже по размеру картины догадалась Светлана.
- Да, - нервно подтвердил Горбатов. - Мы будем ждать вас, Светлана, в зале.
По пути Кирилл Евгеньевич захватил из соседнего зала привратницкий стул, на ходу объяснив:
- Один стул в том зале есть. Я каждый день после закрытия прихожу, сажусь и смотрю, смотрю... А сегодня посидим вдвоем, да?
Так и сделали. Уселись посреди зала и долго рассматривали странные эти картины. Первым, да и то исключительно из вежливости, отвлекся Горбатов:
- Вы о чем-то хотели говорить со мной, Георгий Петрович.
- Да, - подтвердил Сырцов и встал. Прошелся до "Двойного портрета", вернулся и, смотря на Кирилла Евгеньевича в упор, жестко сказал: - Да.
- Вам трудно начать этот разговор? - в обвальном ощущении надвигавшейся катастрофы понял Горбатов.
- Да, - в третий раз произнес Сырцов. - Я мучительно думал, следует ли вам говорить то, что я вам сейчас скажу, или оставить вас в безмятежном неведении. Я не знаю, имею ли право разрушать вашу благополучную жизнь...
- Да говорите же! - перебив криком, взмолился Кирилл Евгеньевич.
Тогда Сырцов без подготовки произвел залп из всех орудий:
- Пистолет "ТТ", который, в сущности, и стал причиной смерти Дани, был передан вашему брату Гали ной Васильевной Праховой.
- Я не совсем понял вас... - проблеял, чтобы что-то сказать, раздавленный Кирилл Евгеньевич.
Выложив главное, Сырцов успокоился. Назад теперь не вернешься.
- Тогда по порядку. - Он присел на стул и положил ладонь на кисть горбатовской руки, вцепившейся в колено Кирилла Евгеньевича. - Пистолет был тайной собственностью известного вам частного детектива Рябухина. По просьбе Антона Николаевича Варицкого Рябухин передал ему этот пистолет. Варицкий вручил пистолет Праховой. В день отлета Даниил навестил Галину Васильевну здесь, в галерее. Вот и все.
- Он не был здесь тогда, он не был! - стараясь сам поверить в то, что говорит, яростно возразил Горбатов. - Галя бы мне сказала, обязательно сказала!
- Светлана хорошо помнит этот визит, Кирилл Евгеньевич, потому что тогда она видела Даню в последний раз. Спросите ее.
Будто по сырцовской команде появилась Светлана с громадным листом оберточной бумаги, двухметровым пластиковым пакетом и твердым, как точильный камень, плоским мотком скотча.
- Я все приготовила, Кирилл Евгеньевич, - доложила она от дверей. Горбатов глянул на Сырцова расширенными от ужаса глазами и резким движением скинул со своей руки сырцовскую ладонь. Руки ему были нужны для того, чтобы охватить голову. Согнувшись и прикрыв десятью пальцами глаза, он глухо сказал:
- Потом, Света, потом. Мы попозже заглянем в кабинет.
Светлана вопросительным взглядом обратилась за разъяснениями к Сырцову. Тот мелко покивал и поджал губы: иди, мол, к себе, девочка, не до тебя сейчас. Светлана тоже поджала губы. В обиде. И ушла.
Сырцов и Горбатов сидели рядком в молчаливом безразличии, как в очереди к зубному врачу. Каждый со своими болячками. Вдруг Кирилл Евгеньевич порывисто вскочил, подбежал к "Двойному портрету в красном", неумело сорвал его со стены и, неровными быстрыми шагами вернувшись к стульям, поставил картину Сырцову на колени.
- Возьмите ее, Георгий, - беспамятно бормотал он. - В благодарность за все. Берегите ее, и пусть она будет память о Дане, да и обо мне. Хотя что вам обо мне вспоминать? Таких безмозглых, слабых и слюнявых кретинов не вспоминают. Повесьте ее на стену и смотрите, смотрите, и вы поймете, как надо видеть этот мир. Так, как видел его Даня.
Сырцов встал, держа картину в руках. Осторожно спросил:
- Я могу быть вам чем-нибудь полезен, Кирилл Евгеньевич?
- Вы уже сделали все, что могли, - сказал Горбатов и, вдруг испугавшись, что Сырцов его неправильно поймет, без паузы пояснил: - Вы сделали все, что было нужно мне, вам, Гале... - Сказал, напрягся и вдруг заторопил, заторопил Сырцова, как засидевшегося гостя: - Идите, идите, Георгий!
Толкая Сырцова в спину, он довел его до выхода и с порога смотрел, как Сырцов, пристроив неупакованную картину на заднее сиденье, садился за руль джипа.
Сырцов включил зажигание и глянул на внутреннее зеркало заднего обзора. Две женщины в одном красном в три глаза укоризненно смотрели на него.
* * *
Кирилл Евгеньевич вошел в приемную, остановился, стараясь понять, куда он пришел, так до конца и не понял, невидяще посмотрел на Светлану и проследовал в свой или, точнее, в их с Галей кабинет. Светлана успела спросить у его спины:
- А где Георгий Петрович? Я все приготовила...
Но он, не ответив, прикрыл за собой роскошную тяжелую дверь. Постоял недолго посреди такого обжитого, такого уютного служебного обиталища, а потом, отодвинув стул, сел за круглый стол. Вновь обхватил руками голову, недолго постонал без слез и все-таки заплакал. Слезы капали на стол. Кирилл плакал и рассматривал выпуклые прозрачные маленькие лепешки на лакированной карельской березе.
В половине двенадцатого Горбатов вышел из кабинета и предупредил Светлану:
- Я буду через полтора часа.
В двенадцать Кирилл Евгеньевич своим ключом открыл дверь дома свиданий. Он задержался в прихожей, разглядывая себя в громадном зеркале, и увидел заплаканного слабака-интеллигента.
- Это ты, Кира? - раздалось звучное жизнелюбивое сопрано. - Дождалась наконец-то.
Он знал, откуда донесся этот голос. Горбатов пригладил волосы и решительно направился в спальню.
Галина ждала его в одной ночной рубашке. Она сидела на кровати, и темные соски ее огромных грудей в воинственном предвкушении торчали сквозь полупрозрачный шелк.
- Дождалась наконец-то, - повторила Галина, в томлении и в сладостной неге прикрыла глаза. - Иди ко мне, Кира. Иди!
Горбатов молча стоял у двери. Не женщина, которую он когда-то безвольно желал, не кустодиевская купчиха, как он ее когда-то любовно называл, - жаждущее чудовище сидело на кровати, страстно готовящееся поглотить его и, поглотив, раствориться в гнусно-похотливом экстазе.
- Почему ты сделала это? - тускло спросил он.
- Я еще не делала этого, - игриво и двусмысленно ответила она, не увидев еще его лица.
- Почему ты сделала это? Почему?! - взвыл он.
Галина открыла глаза и испугалась так, что под шелком пошла мелкой мурашкой.
- Что я сделала, Кира? - жалко осведомилась она, зная, что она сделала, и понимая, что он теперь тоже знает.
- Ты убила Даню, - сказал Кирилл Евгеньевич и покачнулся от накатившейся слабости. Чтобы не упасть, он побелевшими пальцами с синими ногтями вцепился в дверной косяк.
- Что ты говоришь, что ты говоришь, что ты говоришь...- повторяла Галина Васильевна, явно не зная, что говорить.
- Ты дала ему пистолет, из-за которого его убили!
- Кира, он сам попросил и я не могла ему отказать! - Она кричала.
- Ты ничего не сказала об этом мне!
- Он потребовал от меня клятвы, что я тебе ничего не скажу!
Галина Васильевна потихоньку успокаивалась: Кирилл полез в частности, а их она была готова объяснить. И вдруг он замолк. Он смотрел в пол, и его пошатывало.
- Тебе плохо, Кира? - тревожно спросила она и поднялась с кровати.
- Не подходи ко мне, - тихо попросил Горбатов.
Галина остановилась на полпути.
- Тебе же плохо, Кира.
Нет, он не запутался в частностях.
- Ты убила Даню. Почему ты сделала это?
Ярость безнадежности овладела ею. Галина рванула ворот рубашки - шелк издал тихую пулеметную очередь - и, обнаженными грудями вперед, пошла к нему.
- Ты - мой, только мой, и я никому тебя не отдам! - Она надвинулась на него как оползень, поглощая и прижимая к стене. Горбатов, в ужасе толкая ее слабой ладонью в подбородок, попытался отодвинуть ее от себя. Ему не удалось это.
- Ты - чудовище, - сказал Кирилл Евгеньевич и опустил руки, которые никогда уже не обнимут ее. То был конец всему.
Галина упала на колени, потом на бок и, прижимаясь щекой и его брюкам, просила:
- Убей меня, убей! - и ей казалось, что она просит искренне.
- Я не буду тебя убивать, Галя. Достаточно того, что ты убила Даню. Почему ты сделала это?
Голос Кирилла Евгеньевича был ровен, с машинными, компьютерными интонациями. Ничего не вернуть, ничего. Она, опершись о руку, полуприсела на ковре и тихо заговорила, будто про себя:
- Ты - единственное, что у меня есть. Ты - мой муж, ты - мой любовник, ты - мой сын, о котором надо постоянно заботиться, и в этом мое счастье. Ты - мой сын, но я не хотела, чтобы и ты имел сына. Мне нужен был ты, ты один.
Горбатов повернулся и вышел. Ее рука ослабла. Галина Васильевна опустилась на ковер и лежала очень долго. Старинные часы в гостиной пробили один раз, и этот звук заставил ее подняться. Она встала, одним широким движением разорвала рубашку до конца и, уронив ее, как халат, голая прошла к большому зеркалу в прихожей. Сначала Прахова просто стояла перед своим отражением. Затем ладонями приподняла неохватные, тяжелые, никому теперь не нужные груди, погладила себя по животу, по предназначенным к безудержной постельной работе бедрам, внимательно осмотрела курчавую осиротевшую промежность...
Она знала, кто виноват во всем, что случилось сейчас. Галина не спеша и тщательно оделась, сделала легкий макияж и, в последний раз оглядевшись, аккуратно подобрала рвань ночной рубашки.
* * *
Бойко звучала разговорчивая и всезнающая московская радиостанция из миниатюрного приемника в изголовье тахты, на которой когда лежал, а когда сидел, с которой от внутреннего жжения иногда вскакивал воспаленный Антон Николаевич Варицкий. Каждые полчаса, отслушав очередную порцию последних известий, Антон Николаевич смирял бушевавший в нем колотун хорошей дозой французского коньяка "Энесси". Хотя, что сейчас пить, ему было безразлично, хоть политуру. Непрозрачная бутылка стояла на письменном столе, и к ней надо было ходить. А ведь ничто не мешало ему поставить эту бутылку вместе со стаканом у тахты и не напрягаться. Но Варицкого гнал на очередную прогулку колотун, и бутылка играла роль хоть какой-то цели в этом лихорадочном движении.
Толком не поспав, Антон Николаевич включил приемник в восемь утра, чтобы услышать, как обещал Летчик, информацию об автокатастрофе, в которой погиб известный частный детектив Георгий Сырцов, а услышал странное сообщение о том, что в Парке культуры и отдыха в час тридцать была спецназом почти без выстрелов проведена какая-то молниеносная операция. Попытка корреспондента радиостанции получить хоть какие-либо сведения о цели этой операции натолкнулась, как теперь обычно случается, на холодное молчание командира отряда спецназа полковника Панкратова и ироничные междометия начальника первого отдела полковника Махова.
И ни слова о Сырцове, ни единого слова! Вот тогда-то и была извлечена из НЗ матово-серая бутылка, которая сейчас была почти пуста.
- В Москве тринадцать часов тридцать минут, - сообщила радиостанция. Ровно двенадцать часов с тех пор, как пошуровали в парке спецназовцы. Антон Николаевич замер на тахте в ожидании продолжения. И дождался: - Как стало известно из хорошо информированных источников, операция преследовала цель ликвидировать крупную банду матерых уголовников, контролировавшую ряд контор в игорном деле и шоу-бизнесе. Из тех же источников получена информация, что операция увенчалась полным успехом. Главарь банды, четвертый год находившийся в розыске рецидивист и убийца Роберт Феоктистов по кличке "Летчик", погиб при задержании.
Бобик погиб. Ну и хрен с ним. Только бы знать, хорошо это или плохо. Хорошо или плохо? Скорее, хорошо, потому что ничего сказать про него, Антона Николаевича Варицкого, Летчик не сможет, уже не сможет! Ну а если Сырцов догадается, кто сдал его Летчику? А может, не догадается? Он же не заставлял Сырцова лезть на рожон, он просто сообщил сыщику требуемую им информацию. Не догадается? Не догадается!
Уже не колотун требовал выпивки, а уже малый праздник в нем желал отметить радостное сообщение. Антон Николаевич решительно вылил в стакан остатки коньяка и, перед тем как поднять стакан, оглядел безопасный для него мир в тихом ликовании. В дверях кабинета стояла Галька Прахова, жена, подлая сука, б..дь.
- Твое здоровье, крошка! - Он приветственно поднял стакан, одним глотком осушил его, выпучил глаза и, вспомнив, удивился: - Сегодня же вторник! Чего же так рано? Или у тонконогого искусствоведа не стоит? Тогда мне придется тебя трахать в порядке одолжения. Я пока новый бутылек поищу, а ты раздевайся догола и становись на четыре точки.
Антон Николаевич не говорил бы так, если бы видел лицо Галины. Но он, хотя и смотрел на нее, лица не видел. В затуманенных алкоголем и веселым ощущением безопасности глазах был смазанный цветастый хоровод, который, не торопясь, пошел по кругу.
Тоша Варицкий, как уже говорилось, в свое время был, так сказать, принцем Эдинбургским периода застоя, франт и денди. И, как настоящий денди, имел выходные трости, несколько штук - для вечерней прогулки, для скачек, для стадиона, тяжелая трость для загородных пикников... Теперь они, забытые, разместившись на специальной подставке у двери, являлись лишь частью интерьера. Галина Васильевна Прахова решила вернуть одной из них прикладное ее назначение в самом примитивном понимании и для этого выбрала трость для загородных пикников. С нарочито узловатой палкой в правой напряженной руке она твердым солдатским шагом подошла к законному мужу и ударила беспечного Тошу этой палкой. Удар пришелся по шее. От шоковой боли Варицкий инстинктивно вскинул руки, закрывая голову, и получил по ребрам. Он уже не знал, что закрывать, но зато она знала, как бить. Она била, била, била, она убивала причину всех своих бед.
- А! А! А! - прерывисто вскрикивал он, жалко отзываясь на каждый ее удар.
Она перебила ему нос, сломала левую ключицу, надорвала ухо. Придерживая левую руку правой, он упал на колени, стараясь отгородиться от нее журнальным столиком, но она обошла столик и склонилась над ним.
- Больно, скот? - насмешливо поинтересовалась она.- А мне не больно?
Внушающие нестерпимый страх ее пустые глаза были рядом, а тяжелая хрустальная пепельница - напротив, на журнальном столике. Он схватил пепельницу и, спасаясь, отмахнулся от своего ужаса.
Пепельница попала Галине в висок. Она стала приседать и, так и не присев, опрокинулась на спину. Антон за журнальным столиком тоже прилег. Колющей пульсацией отдавало в перебитом носу, пронзительно ныла ключица, но все было пустяком. Его не били, и это так прекрасно.
- Что случилось? - прозвучал богатый интонациями голос домоправительницы. Переждав шум и грохот за дверью, она решилась, наконец, в наступавшей тишине открыть дверь. - Что здесь произошло?
- Уйдите, - слезно попросил он. Ему так хотелось отдохнуть!
- Галина Васильевна, Галина Васильевна! - в первый раз тревожно, во второй - в панике позвала домоправительница и, наклонившись к хозяйке, заорала страшным без модуляции голосом: - Ты убил ее, свинья! Ты убил ее, негодяй!
Она увидела стылые Галины глаза. Не жаждущее чудовище, не кустодиевская купчиха, не подлая сука - на ковре, широко раскинув руки и неудобно подвернув правую ногу, лежала женщина, просто женщина, всеми средствами боровшаяся за свою неправедную любовь. Мертвая.
* * *
Излюбленный ход тандема Смирнов-Сырцов: изящная провокация, загоняющая противника во временной и психологический цейтнот, при котором ему некогда думать, сопоставлять факты, остерегаться, при котором остается лишь одно действовать в одном-единственном направлении, так, а не иначе, как наперед просчитали за него Смирнов с Сырцовым. Прошлым летом подобной комбинацией они загнали в угол и взяли, как тепленького фраерка, Большого всероссийского пахана, знавшего все ходы и выходы в этом мире. А сегодня ночью они проделали это с Летчиком.