Страница:
Один человек решил избавиться от своего креста, уж больно тяжел был. И
он видит сон: будто заходит он в помещение и там видит много-много крестов.
Ему говорят: выбирай крест! Бери какой хочешь. А там здоровые кресты,
поменьше, поменьше, он ходил, ходил... Человек есть человек, ему бы
поменьше, полегче взять. И он са-а-мый маленький взял, а ему голос: "А это
твой и есть крест." И он просыпается..."
--- А ведь не каждый священник усыновляет 20 детей? Почему вы? --
спрашиваю Стремского.
--- Наверно, крест такой. От Бога дан... В сане я 10 лет. 10 лет назад
я и думать не мог, что так получится. И иногда это зависит не от меня. Я же
сирот не искал и старушек сам не приглашал! Мне их привели -- значит, так
людям Господь внушил.
Мы с матушкой не искали крестов. Мне просто хотелось воспитывать
детей... Помню, в школе я садился на последнюю парту, и наша учительница
Ольга Игоревна, она была ярая атеистка, раз в неделю проводила атеистическую
пропаганду. Я ложился на парту и закрывал уши... Она кричит:
Я встаю... Она злилась, что я не хочу слушать, а мне слушать было
противно. Она такую хулу изрекала на иконы, на святых -- бред говорила
кощунственный -- мне было неприятно слышать, это бредни на самом деле...
Беседа прерывается. Детей привезли из дальней деревни, подводят к
Стремскому, чтоб благословил.
--- Вы же православные, так что сложите ладони крестом, когда
подходите... А теперь положено руку священнику целовать...
Дети слушают и подходят. Иные руку не целуют, им это непонятно. О.
Николай молчит; он гордым детям не говорит ничего.
Служение -- это многим понятно, когда про Растроповича. Меньшего нашему
брату и не предлагать... Чем тут соблазниться? Сирот например обихаживать --
это какое ж служение, ни славы тут, ни крупных гонораров...
--- О. Николай! -- спрашиваю его напоследок. -- Вот 500 миллионов (до
деноминации) долгу, что на вас -- как же вы так брали, не зная, чем
отдавать?
--- Я-то здесь причем? Все, что я делаю -- это с благословения старцев
в Лавре. То есть это все дела богоугодные. Раз меня Господь на них направил,
значит, и денег на них пошлет. А сам я -- не более чем скромный грешник...
Последняя победная война России давным-давно кончилась. А многие тысячи
ее жертв все еще страдают. Боль от ран, обида, болезни, унижения и голод --
эти муки свалились на них в 1941-м и не прекращаются, и так длятся уже 57
лет вдали от наших глаз, -- включая голод... В войну эти страдальцы были
детьми, маленькими узниками фашистских концлагерей. Представьте себе
голодных малышей-дошкольников, пусть даже чужих, и даже вам вовсе
незнакомых, у которых выкачивают кровь для немецких госпиталей. Или, без
кровавых ужасов, всего только заставляют разгружать грузовики со свеклой
целый день. Или просто укладывают спать на цементном полу. А то и совсем
безобидно: ведут не на свой -- на чужой расстрел, в воспитательных целях.
Или перекрашивают им волосы в нееврейский цвет, чтоб скрыть от газовой
камеры. Ну, как вам?
Сейчас, конечно, бывшие дети, кто еще живой, уж все -- почти
уничтоженные неудавшейся жизнью старики, а чаще старушки. Они на пенсиях, на
костылях, на учете в диспансерах, на группе, на паперти, на лекарствах -
последнее, впрочем, только когда деньги заведутся.
Того государства и той армии, и тех начальников, которые пустили
фашистов на свою землю и отдали им на мучение детей, уж нет, не существует.
И мало в том смысла -- добиваться, куда ж смотрели, чем думали, отчего к той
войне загодя не подготовились (а и после к какой готовы были?).
А немцы по-прежнему вызывают в бывших малолетних узниках глубокие
чувства. Но только это другие чувства, да и немцы другие. Это дети или
внуки, или просто очень дальние родственники или даже вовсе соседи тех
фашистов, которые ни за что убивали безоружных людей. Этих новых немцев
бывшие узники уважают; чтоб так прочувствовать не свою вину и за нее
серьезно платить немецкими марками, это надо быть очень приличными людьми.
Да еще при том, что наше правительство не хотело их к этим деньгам
подпускать, уж сколько раз оно утверждало: Германия за войну нам не должна
ни-че-го.
Узников только немного смущает, что самую большую заботу о них
проявляют дети поверженного врага. Особенно неловко было им думать об этом
перед самым днем Победы, да еще в очереди за немецкими деньгами; в одной
такой очереди в Нарофоминске раздали за день 111 180 ДМ.
--- Кому-то эти деньги позволят дожить до весны, когда пойдет щавель,
крапива, овощи, они позволят прокормиться до нового урожая. Люди может
продлят себе этим жизнь на год, а потом, глядишь, и еще на год. У них
сложная судьба... Многие после немецких лагерей побывали и в других -- в
наших. После они уже не имели возможности подняться. Те из них, кого
стерилизовали, кого кастрировали -- они не имеют семьи, некому за них
побеспокоиться... Многие до сегодняшнего дня стесняются, боятся признаться,
что в лагерях были.
Раздавали немецкие деньги в Нарофоминском клубе "Октябрь". Районная
служба социальной защиты все заранее приготовила и даже предусмотрела
утренний и бесплатный показ индийского фильма "Ситара": будет же очередь.
Узники в ожидании и точно шли в зал, и смотрели сцены из чужой любовной
жизни, которую деликатно вели девушки с красными пятнами на лбу.
Операция длилась 4 часа и прошла организованно. На входе всем выдавали
бумажки с номерами очереди, -- не старый режим, чтоб на руке писать -- и
люди в общем ориентировались, чего и когда от жизни ждать. Были конечно
отдельные накладки, но чего ж еще и ждать от этого пенсионного и чаще
инвалидного контингента: шести бабушкам стало плохо. Отчего, что за
приступы?
--- Да это от счастья, от волнения и счастья! -- объясняла
снисходительно медсестра, которая была загодя заготовлена. -- Ведь такие
деньги им дают!
Так, пяти бабушкам дала она валидол и корвалол, а шестой ничего не
дала. Потому что та призналась, что сбежала в самоволку из кардиологии. И,
чтоб не смешивать таблетки новые таблетки со стационарными, бабушку отослали
обратно на "Скорой", с банкнотами: Клара Шуманн, это на сотне синей, дочь
великого композитора, потом еще Бетховен желтенький, полсотни значит, и по
червонцу сколько-то бумажек -- с портретом великого математика Гаусса.
Конечно, кому плохо стало, тем без очереди давали денег. Но чаще людям
было хорошо - тем, кто дожил. А 24 человека умерли, так денег и не
дождавшись. Не в очереди, а так, за последние месяцы. Вот умерли Анисья
Андреенкова, Фрол Куприков, Пелагея Ярополова, и деньги их совершенно
пропали -- ведь родственников у стариков нету. Вот ведь почти уже в руках
были эти деньги на смерть, уж совсем было их по-людски бы похоронили и
помянули -- так нет... Зато куда как повезло покойной Малюковой Любови
Васильевне. Ее мужу, дяде Коле, позвонили накануне, чтоб пришел получать, а
он отругал социальную защиту: "Как же вы меня беспокоите на Красную Горку,
когда я как раз поминаю дорогих мертвецов!" А наутро еще позвонили, и он
пришел; так-то дядя Коля не пьет, нет. Разве если повод есть.
А триста с лишним человек пришли лично и деньги взяли собственноручно,
за редкими исключениями выбирая немецкие марки, чтоб только после,
насмотревшись, уж обменять их на простые рубли. В очереди, в ожидании, шли
беседы. Конечно, еще пару-тройку, ну пять лет назад никто б из них не стал
постороннему рассказывать про немецкий плен; уж повидали они врагов народа,
повидали, немало их в советских лагерях встречено после немецких. Но теперь
уж нечего скрывать, теперь все ведь можно, мели, Емеля. И еще важно, что
кроме страха, прошел и ужас. Даже как разрешено стало про немецкий плен, так
еще долго мороз шел по коже от собственного же рассказа, который 50 лет был
как бы секретным. Так вот успели уже люди пообвыкнуться, и часто им удается
рассказать про жизнь почти без запинок, практически не срываясь в рыдания --
ну раз только или другой, так это не считается; вы и не заметите.
Так что они спокойно рассказывают, вы можете их сколько угодно
расспрашивать, и они все вспомнят.
--- Я хочу быть молодой, мне отчества не хочется. А улыбаюсь я всегда
-- это мой метод выживания. Я выжила в лагере, и теперь мне жизнь -- малина!
За Берлин (ударение на первом слоге--прим.авт.) нас завезли, а какой штат --
я и не помню; сельская местность. Как рабы мы были на фермах. И готовили нас
к тому, чтоб кровь брать из нас, из детей. Я счастливая -- у меня не взяли.
Сейчас я себя очень плоховатисто чувствую. Как из концлагеря приехала, так
всю жизнь на учете у психиатра, вторая группа инвалидности у меня. Лечащий
врач у меня первой категории, из горячей точки приехал. Это просто счастье,
к нему тяжело попасть, а я попала, мне всегда везет на хороших людей.
И еще после концлагеря у меня экзема. А как профзаболевание не
признали; я на шелковом комбинате работала. Дочка тоже ткачиха, -- сейчас,
правда, станки остановили. Она, чтоб кормить двух детей,
переквалифицировалась на оператора котельной. Дочка, и зять, и внуки -- они
такие трудяги! Вот сейчас хижину себе строят, чтоб в квартире с подселением,
с соседями не жить. Так внук, 12 лет, может один машину кирпича разгрузить!
Я вот что скажу: без насилия нельзя, без насилия мы просто не будем
работать. Для меня любая власть хороша, я политики не знаю. А телевизор 10
лет не смотрю. Он сломался, а ремонт 250 тысяч (старыми) -- да и Бог с ним.
Да там и нечего смотреть, внук говорит, там один секс показывают. Я только
радио слушаю.
Деньги я уже получала от немцев, два миллиона рублей. Куда дела их? Я
тогда подумала, была ни была, дай-ка я попитаюсь хорошо. Я все их проела.
Фрукты, яблоки, фрукты, яблоки -- и поэзия у меня еще лучше пошла. Я лечусь
поэзией, а никогда таблеток не пью. Заставляют меня сочинять, я сочиняю, и
легче становится, я живу этим. Еще отец мой стихи сочинял и посылал в
Москву. Я интересовалась его поэзией в Москве. Так нет, не осталось там.
Собственно говоря, я хотела сочинять про Бога, но мне не удается. А я знаю:
во мне вот какой-то Бог сидит. Я иногда вижу цветы, розы, и Божья мать
сидит, понимаете? Хочу молитву вам почитать: "Пока земля еще вертится, пока
еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому чего у него нет".
Вот пенсию на 90 тыщ прибавили как узнику, ой хорошо-то! Я как
генеральша хожу, кверху нос! Всего выходит 451 тыща старыми, я самая
богатая... Хотя я о деньгах никогда не думаю.
А деньги от немцев мне... очень, очень даже обидно получать. Лучше бы
не надо.
--- Нас сначала пешком гнали. Всю деревню Высокое Хвастовичского
района, Калужской области. То в церкви переночуем, а то и на улице. А после
посадили в вагоны и повезли. Помню, мы проезжали Берлин, все смотрели в
окошко -- интересно же! Запомнилось: там серые дома. Это не понравилось.
Лагерь наш был в городе Фельтен, что ли -- под Дрезденом. Мне ограда
проволочная казалась очень высокой -- я ж маленькая была. Мама, сестра и
брат работали на заводе, порох насыпали в патроны. Я полы мыла, карточки
отоваривала -- меня водили на работу в немецкую семью, мне 8 лет было. Муж у
них воевал. Они меня кормили, что сами ели: картошка, суп, каша. Нет, чтоб
издевались, такого не было. Ненависти не было, мы ж дети. Слова понимала
немецкие, все понимала, что они мне приказывали. А теперь все забыла, 65 лет
все же.
Искалеченная жизнь, искалеченная судьба у меня, конечно. А теперь --
что ж, простила: это ж был нацизм. Никто ж не виноват был. Я к немцам
отношусь -- спокойно, это ж война, нацизм, это ж какая-то кучка...
А в 45-м приехали наши танки. Счастье, победа, все радовались! Никто
нас не организовывал, сами пешком домой пошли. Остаться? И мысли не было.
Это сейчас хотят в чужие страны, а тогда такого не было.
Ну что, в совхозе работала. А после, как Сталин умер, я уехала оттуда и
в Нару на шелковый комбинат устроилась. Сначала мотальщицей, потом в
красильный цех. 472 тыщи в месяц пенсия, "с узниками", в том числе "за
узников" 84 тыщи старыми. Помогают ли дети? Сын военнослужащий, ушел из
армии, там же сокращение, живет на свою пенсию с семьей.
Жить тяжело, конечно, но я ж еще работаю сторожем - так, правда, пять
месяцев денег не платят, там 300 тыщ зарплата. Вот если б их платили, тогда
б можно было пошиковать маленько.
Марки я первый раз получала в 94-м году. 1000 марок. Так на них
телевизор купила себе "Самсунг". А оставшиеся -- так, по хозяйству.
Естественно, приятно было получить денег. Хоть немного нас поддержали, не
забыли -- немцы, я имею в виду. Благодарность, конечно, есть к немцам, хоть
немного нам выходит поддержка. А от русской власти я никакой поддержки не
получала, ничего, никогда -- только то, что заработала (сейчас, правда, это
с задержкой). Да, наше государство ничего нам не дало. А должно б! Но уж мы
не дождем...
Что с новыми этими деньгами делать -- еще не решила. Может, к сыну
съезжу в Ленинград. Еще в Германию, конечно, неплохо бы съездить, -- так не
возьмут же нас туда. Привезли б меня, я б то место нашла, где концлагерь.
Посмотрела б, как там люди живут - наверно, лучше чем мы.
День Победы как отмечаю? Сядем с сестрой, и по рюмочке красненького.
Песни поем -- "Ой цветет калина в поле у ручья". Наши песни, наши.
--- К нам немцы пришли в октябре, это Нарофоминский район, деревня
Литеево. И сразу нас погнали. Догнали до Смоленска -- пешком. Нет охоты
вспоминать... (Руки у нее дрожат, когда рассказывает -- прим. авт.).
Потом -- в Германию. На сахарном заводе... Одни дети там на фабрике
работали. Привезут, бывало, свеклу, так мы разгружали. Уставали, конечно,
придем с работы -- и валимся на нары, разговаривать уж и неохота. А я умела
говорить. Даже переводила. Сейчас помню только обрывки каких-то считалок:
Haensel klein ging allein in die weiten Weg hinein. Это по-русски --
"маленький мальчик, иди гуляй... (приблизительно верный перевод -- прим.
авт.)
Какие там витамины! Там, в лагерях, капусты бросят кочан, сварят, и
раздавали. Я старалась маму спасала, я маленькая была шустренькая, где-то
убежишь, попросишь еды у немцев -- они давали. Бывало, зайдешь, а там
забегаловка, закусочная - ну, дадут бутерброд. Спасла маму? Спасла. До 76
лет она дожила.
Не все немцы такие вредные, есть и добрые, так же, как у нас. Они
ненавидели кого? Ребят, мужчин, а вот таких маленьких девочек как я --
жалели. Бывало, немец отпустит побираться, иду по улице -- трупы лежат. Еще,
бывало, подойду, документы посмотрю. Это наши бойцы, пленные, и дети.
Особенно маленьких детей они уничтожали, грудных. А потом они наоборот
стали. Помню одна знакомая своего ребенка положила в снег -- у нее еще же
четверо, не под силу ей было прокормить -- так немец ей велел ребенка взять
обратно: чтоб работник вырос.
Бомбили нас американцы, спрятаться некуда. Брат умер в 68-м, в 35 лет
-- бывало как тревога, так у него... в туалет с расстройства. Это ужасно...
Освобождали нас американцы. Американцев там, правда, мало было, одни
негры. Целое лето они нас в своем лагере откармливали. После в русский
лагерь на 3 месяца, там нас проверяли. И маму спрашивали -- вам что, мало
показалось, что еще везете в Россию немку? Мама заплакала, какая ж немка,
это моя дочь, так вот сложилась судьба... Там весь день на работе
по-немецки, а после упала и спишь, я забыла русский. Это было страшное
несчастье, что я не знала по-русски, все смеялися. Да и теперь... Я соседке
рассказала, так теперь чуть к ссоре, так она меня оскорбляет: немецкая
подстилка, немецкая шлюха. Я даже в соцзащиту ходила жаловалась... Я не
умела по-русски разговаривать, мне трудно было перестроиться. Я стеснялась,
четыре класса кончила и бросила школу и осталась без образования...
Что интересное было в Германии? Конечно там культурная жизнь. Режим
соблюдается дня, все питание там режимное, уборка у них чистая. Культура у
них очень хорошая. Нам до них не дожить, не добиться. Я вот своих ругаю.
Через нас москвичи едут на дачу, там мусор из окон выбрасывают. А там --
нет, там чистота-порядок, несмотря что была война, все следили.
В 95-м я получила первые немецкие деньги. Дали 3,5 миллиона -- это мне
на смерть; немцы прислали денег на смерть. Положила на книжку, на смерть-то
надо. А то нас все обманывают... У нас теперь 6 миллионов напополам с мужем.
И пенсия 470 тысяч.
А теперь -- ну, еще дадут, ну, возьму я дойче марки, положу их, до
трудного времени. Что-то ничего не двигается... Сейчас ведь надо
рассчитывать на худшее, а не на лучшее.
--- Я хочу чтоб вы от меня услышали самое главное. Можно? Я сама
жительница Белоруссии. Мне бы не сорваться, не заплакать, -- вы тогда меня
бейте, чтоб я не плакала. Можно?
Когда фашисты пришли, я был взрослая, комсомолка. Нас сразу собрали
смотреть, и людей зарыли живьем на наших глазах (она быстро и тихо плачет в
мятый платок, после успокаивается). Евреев зарыли.
Мы ушли в лес. Я вышла замуж, и у меня ребенок был, два года. Муж --
активно участвовал в партизанском движении, взрывы-подрывы, он всегда ходил.
И я очень часто ходила с ним. Мне очень хотелось, если что, то чтоб и я там
погибла вместе с ним. Ну молодость, 17 лет, поймите.
Помню, партизаны застряли в болоте, так немцы их не стреляли а кололи
штыками в спину, 18 человек закололи. Мы их закрывали простынками льняными,
из деревни принесли, и хоронили сразу же.
Однажды я вышла из леса, и вижу -- мама стоит, ей 42 года, и держит
сына моего. Я к ним, меня полицай отгоняет. Так загнали их в сарай и на моих
глазах сожгли, 170 человек. Я не помню ничего, только огонь и крики, это же
мгновенье. (Дальше она рассказывает сбиваясь, ей не хватает воздуха
досказывать слова до конца. Пять или шесть фраз было совсем не разобрать --
прим. авт.).
...Нас погнали дальше. Проволока под током, овчарки... Потом в вагоны,
там только стоять, если сядешь, затопчут. Кто плачет, кто есть просит, кого
выкинули с вагона уже мертвого... Потом поезд остановился, взяли шланг и
через дырку провели его в вагон, дали воду. Нам кинули одну буханку хлеба на
всех... И вообще хотелось тогда умереть.
Сварили нам суп из такой капусты кольраби -- вы знаете, что это такое?
-- пустой. И по половничку, по очереди чашку подставляли. Конечно, очень
хотелось есть. Вы знаете, жажда покушать...
Город Нойдам, возле Франкфурта на Одере. Я там была в лагере, барак на
170 человек. Был таз, в котором 170 человек мылись по очереди.
Ну что, обычные условия лагерные, вот как у нас сейчас держат друг на
дружке. Я ж слушаю информацию, мы ж не тупые люди, разбираемся.
Вы знаете, я ненавижу то, что было. Почему сейчас возрождение фашизма в
России?
Я ненавидела тех, кто пришел к нам убивать ни за что. А сейчас с
удовольствием я б поехала туда где я работала. Мне немецкая женщина кусочек
хлеба давала из кармана, иногда. А зимой она мне принесла -- как их сейчас
называют -- колготки, так фабрикант не разрешил надеть.
И вот бой за город. Качаются ворота в лагере, и вот уже я обнимаю
солдата с бородой, и он говорил по-белорусски! Счастье же.
И вот мне удалось из русского лагеря уехать домой. Встретила земляка,
из моей деревни, он помог. Меня посадили в вагон, в поезд с ранеными. Меня
сажали в окно, на самый верх, где чемоданы. И я поехала домой. Там было
заполнено, одни раненые, я ехала и никуда не вышла все время пока ехала, не
опустилась ни разу вниз, нельзя было -- и на полу лежали раненые. Мне
подавали пить и есть, но я не ела и не пила, а то ведь выйти нельзя.
...Я вышла только в Минске, меня покормили, я стояла плакала, потому
что Минск был одни руины, одни столбы.
А недавно я получила инфаркт -- приехал муж, которого я не видела 51
год. Приехал повидаться. Он вырос! Мы расстались, ему было 18, а теперь 75.
Он на две головы вырос! Я только нижнюю часть челюсти узнала. Он с другой
женщиной живет, откуда он знал, что я жива, в той суматохе.
Я, как его увидела, потеряла сознание и ничего не помню. Вот -- восьмой
месяц пошел.
Однажды я приехала в Минск, в общем вагоне, накопила своих копеек. Меня
там встречали хлебом-солью, я как увидала (рассказывает она сквозь рыдания -
прим. авт.), и упала, и никуда не смогла съездить. Хотела повидать знакомых
на день Победы, но не получилось ничего. Врачи пришли, там народ-то добрее,
меня кололи бесплатно целую неделю.
У меня моя радость -- мои дочери. Если бы вы их сейчас видели, какие
они прекрасные... Они понимают мою боль. Они мне говорили -- мама, держись.
Для меня трагедией было ехать получать от немцев деньги.
Пенсию добавили чуть-чуть, стало 440. Конечно, хватает этой пенсии, но
только на полмесяца, -- я лекарства ведь покупаю. Я просила на лекарства 100
тысяч, когда меня прооперировали. Но не дали мне денег в соцзащите, не
нашлось. Я пришла домой, поплакала. Ну, думаю, что делать, значит нету.
Питание сейчас лучше, чем у немцев, не хочу вас обижать. Питаюсь я
хорошо. Можно я вам скажу, что я вчера кушала? Я встала утром, помазала чуть
маслом хлеб (мне много нельзя, холестерин в крови), выпила чай. И сделала
салат из свеклы и морковки, помазала майонезом. А на обед молочный суп, и
еще у меня есть три сосиски. Я не голодная.
СПРАВКА В 1994 году Германия начала платить компенсацию гражданам
России, "подвергшимся нацистским преследованиям".
Всего она прислала миллиард марок. Это бывшие узники немецких
концлагерей, тюрем и гетто, и те, кого вывезли из СССР на принудительные
работы. Таких нашлось чуть больше 274 тысяч. Каждому узнику дается так
называемая стартовая сумма (максимум 400 марок) и сверх того -- по одной
немецкой марке за каждый день подневольной работы. То есть на человека в
среднем приходится 1200 марок, максимум -- 1600.
В западных странах такие же бывшие узники получают единовременно по 10
000 ДМ, и еще по 500 им каждый месяц дают в виде прибавки к пенсии. Бывалые
узники объясняют это тем, что СССР, в отличие от других стран, от немецких
компенсаций узникам отказался дважды: в 1953 (в пользу построения коммунизма
в Восточной Германии) и в 1977 годах (в связи с построением в СССР развитого
социализма, который и сам способен удовлетворить всевозрастающие потребности
населения).
Балканы -- это богатая восточная сказка пересказанная славянами. Она
страшно притягательна. Юги -- это как бы мы, но только другие: раскованные,
не перепачканные слякотью, не измученные морозами и однообразным дешевым
алкоголем.
Синие горы в дымке, цветение абрикосов, нега и теплынь, патриотические
девушки льнут к юношам призывного возраста, на дискотеках беззаботно пляшут
под песни о родине, а там гляди и помирать, но не страшно -- вот типичная
иностранная война. Русская война: снега, цинковая дедовщина, мечта о пайке
масла, жалкая политинформация, разворованные патроны и гнилые сапоги,
одинокая холодная погибель. Нет, заграничная война куда симпатичней!
Первые натовцы пришли в Македонию во время переговоров в Рамбуйе как бы
на всякий случай, их по хорошему пустили сюда македонские власти. Поначалу
чужие солдатики даже ходили в город на дискотеки -- до тех пор пока
пару-тройку из них сильно не помяли местные. А в американском посольстве не
устроили небольшой погром.
--- Мы их там в посольстве изжарили, -- хвастался таксист. Правда,
оказалось, под словом "изжарили" он понимал небольшой пожар. После
иностранных бойцам вечерами приходилось тосковать в своих палатках.
И с дискотек пропали натовцы. Там пляшут только местные под
патриотические антинатовские песни типа "Сербия, о, Сербия!" А вот последний
хит на музыку Hotel California: Hotel Macedonia such a lovely place! Смысл
тут в сравнении страны с отелем. То есть приехали, погостили -- и валите!
Как НАТО, так и беженцы.
И точно, натовские машины с белой галочкой на двери, которая смотрится
русской буквой "Л" (у которой левая ножка короче правой) беспрерывно сновали
туда-сюда.
Обилие камуфляжа сделало Македонию похожей на русский оптовый рынок,
кишащий охранниками. Современный военный дизайн, он решен в дачной, рыбацкой
стилистике, и потому впечатление почти мирное. Ну разве некоторые детали
цепляют и задевают глубоко: например, натовская привычка закатывать рукава
(это ведь и вам что-то напоминает?) и носить каску посреди мирного города.
Ну, будет нормальный человек ни с того ни с сего посреди мирного
гражданского населения напяливать на голову душную железную кастрюлю?
Очень тонкое впечатление: в пасхальное утро разбудили меня не колокола,
как можно было ожидать в праздник в православной стране, -- но тарахтение
моторов. Я вышел на балкон и без большой радости принялся рассматривать пару
черных натовских вертолетов, облетающих город. Нашли время, а? И такая
он видит сон: будто заходит он в помещение и там видит много-много крестов.
Ему говорят: выбирай крест! Бери какой хочешь. А там здоровые кресты,
поменьше, поменьше, он ходил, ходил... Человек есть человек, ему бы
поменьше, полегче взять. И он са-а-мый маленький взял, а ему голос: "А это
твой и есть крест." И он просыпается..."
--- А ведь не каждый священник усыновляет 20 детей? Почему вы? --
спрашиваю Стремского.
--- Наверно, крест такой. От Бога дан... В сане я 10 лет. 10 лет назад
я и думать не мог, что так получится. И иногда это зависит не от меня. Я же
сирот не искал и старушек сам не приглашал! Мне их привели -- значит, так
людям Господь внушил.
Мы с матушкой не искали крестов. Мне просто хотелось воспитывать
детей... Помню, в школе я садился на последнюю парту, и наша учительница
Ольга Игоревна, она была ярая атеистка, раз в неделю проводила атеистическую
пропаганду. Я ложился на парту и закрывал уши... Она кричит:
Я встаю... Она злилась, что я не хочу слушать, а мне слушать было
противно. Она такую хулу изрекала на иконы, на святых -- бред говорила
кощунственный -- мне было неприятно слышать, это бредни на самом деле...
Беседа прерывается. Детей привезли из дальней деревни, подводят к
Стремскому, чтоб благословил.
--- Вы же православные, так что сложите ладони крестом, когда
подходите... А теперь положено руку священнику целовать...
Дети слушают и подходят. Иные руку не целуют, им это непонятно. О.
Николай молчит; он гордым детям не говорит ничего.
Служение -- это многим понятно, когда про Растроповича. Меньшего нашему
брату и не предлагать... Чем тут соблазниться? Сирот например обихаживать --
это какое ж служение, ни славы тут, ни крупных гонораров...
--- О. Николай! -- спрашиваю его напоследок. -- Вот 500 миллионов (до
деноминации) долгу, что на вас -- как же вы так брали, не зная, чем
отдавать?
--- Я-то здесь причем? Все, что я делаю -- это с благословения старцев
в Лавре. То есть это все дела богоугодные. Раз меня Господь на них направил,
значит, и денег на них пошлет. А сам я -- не более чем скромный грешник...
Последняя победная война России давным-давно кончилась. А многие тысячи
ее жертв все еще страдают. Боль от ран, обида, болезни, унижения и голод --
эти муки свалились на них в 1941-м и не прекращаются, и так длятся уже 57
лет вдали от наших глаз, -- включая голод... В войну эти страдальцы были
детьми, маленькими узниками фашистских концлагерей. Представьте себе
голодных малышей-дошкольников, пусть даже чужих, и даже вам вовсе
незнакомых, у которых выкачивают кровь для немецких госпиталей. Или, без
кровавых ужасов, всего только заставляют разгружать грузовики со свеклой
целый день. Или просто укладывают спать на цементном полу. А то и совсем
безобидно: ведут не на свой -- на чужой расстрел, в воспитательных целях.
Или перекрашивают им волосы в нееврейский цвет, чтоб скрыть от газовой
камеры. Ну, как вам?
Сейчас, конечно, бывшие дети, кто еще живой, уж все -- почти
уничтоженные неудавшейся жизнью старики, а чаще старушки. Они на пенсиях, на
костылях, на учете в диспансерах, на группе, на паперти, на лекарствах -
последнее, впрочем, только когда деньги заведутся.
Того государства и той армии, и тех начальников, которые пустили
фашистов на свою землю и отдали им на мучение детей, уж нет, не существует.
И мало в том смысла -- добиваться, куда ж смотрели, чем думали, отчего к той
войне загодя не подготовились (а и после к какой готовы были?).
А немцы по-прежнему вызывают в бывших малолетних узниках глубокие
чувства. Но только это другие чувства, да и немцы другие. Это дети или
внуки, или просто очень дальние родственники или даже вовсе соседи тех
фашистов, которые ни за что убивали безоружных людей. Этих новых немцев
бывшие узники уважают; чтоб так прочувствовать не свою вину и за нее
серьезно платить немецкими марками, это надо быть очень приличными людьми.
Да еще при том, что наше правительство не хотело их к этим деньгам
подпускать, уж сколько раз оно утверждало: Германия за войну нам не должна
ни-че-го.
Узников только немного смущает, что самую большую заботу о них
проявляют дети поверженного врага. Особенно неловко было им думать об этом
перед самым днем Победы, да еще в очереди за немецкими деньгами; в одной
такой очереди в Нарофоминске раздали за день 111 180 ДМ.
--- Кому-то эти деньги позволят дожить до весны, когда пойдет щавель,
крапива, овощи, они позволят прокормиться до нового урожая. Люди может
продлят себе этим жизнь на год, а потом, глядишь, и еще на год. У них
сложная судьба... Многие после немецких лагерей побывали и в других -- в
наших. После они уже не имели возможности подняться. Те из них, кого
стерилизовали, кого кастрировали -- они не имеют семьи, некому за них
побеспокоиться... Многие до сегодняшнего дня стесняются, боятся признаться,
что в лагерях были.
Раздавали немецкие деньги в Нарофоминском клубе "Октябрь". Районная
служба социальной защиты все заранее приготовила и даже предусмотрела
утренний и бесплатный показ индийского фильма "Ситара": будет же очередь.
Узники в ожидании и точно шли в зал, и смотрели сцены из чужой любовной
жизни, которую деликатно вели девушки с красными пятнами на лбу.
Операция длилась 4 часа и прошла организованно. На входе всем выдавали
бумажки с номерами очереди, -- не старый режим, чтоб на руке писать -- и
люди в общем ориентировались, чего и когда от жизни ждать. Были конечно
отдельные накладки, но чего ж еще и ждать от этого пенсионного и чаще
инвалидного контингента: шести бабушкам стало плохо. Отчего, что за
приступы?
--- Да это от счастья, от волнения и счастья! -- объясняла
снисходительно медсестра, которая была загодя заготовлена. -- Ведь такие
деньги им дают!
Так, пяти бабушкам дала она валидол и корвалол, а шестой ничего не
дала. Потому что та призналась, что сбежала в самоволку из кардиологии. И,
чтоб не смешивать таблетки новые таблетки со стационарными, бабушку отослали
обратно на "Скорой", с банкнотами: Клара Шуманн, это на сотне синей, дочь
великого композитора, потом еще Бетховен желтенький, полсотни значит, и по
червонцу сколько-то бумажек -- с портретом великого математика Гаусса.
Конечно, кому плохо стало, тем без очереди давали денег. Но чаще людям
было хорошо - тем, кто дожил. А 24 человека умерли, так денег и не
дождавшись. Не в очереди, а так, за последние месяцы. Вот умерли Анисья
Андреенкова, Фрол Куприков, Пелагея Ярополова, и деньги их совершенно
пропали -- ведь родственников у стариков нету. Вот ведь почти уже в руках
были эти деньги на смерть, уж совсем было их по-людски бы похоронили и
помянули -- так нет... Зато куда как повезло покойной Малюковой Любови
Васильевне. Ее мужу, дяде Коле, позвонили накануне, чтоб пришел получать, а
он отругал социальную защиту: "Как же вы меня беспокоите на Красную Горку,
когда я как раз поминаю дорогих мертвецов!" А наутро еще позвонили, и он
пришел; так-то дядя Коля не пьет, нет. Разве если повод есть.
А триста с лишним человек пришли лично и деньги взяли собственноручно,
за редкими исключениями выбирая немецкие марки, чтоб только после,
насмотревшись, уж обменять их на простые рубли. В очереди, в ожидании, шли
беседы. Конечно, еще пару-тройку, ну пять лет назад никто б из них не стал
постороннему рассказывать про немецкий плен; уж повидали они врагов народа,
повидали, немало их в советских лагерях встречено после немецких. Но теперь
уж нечего скрывать, теперь все ведь можно, мели, Емеля. И еще важно, что
кроме страха, прошел и ужас. Даже как разрешено стало про немецкий плен, так
еще долго мороз шел по коже от собственного же рассказа, который 50 лет был
как бы секретным. Так вот успели уже люди пообвыкнуться, и часто им удается
рассказать про жизнь почти без запинок, практически не срываясь в рыдания --
ну раз только или другой, так это не считается; вы и не заметите.
Так что они спокойно рассказывают, вы можете их сколько угодно
расспрашивать, и они все вспомнят.
--- Я хочу быть молодой, мне отчества не хочется. А улыбаюсь я всегда
-- это мой метод выживания. Я выжила в лагере, и теперь мне жизнь -- малина!
За Берлин (ударение на первом слоге--прим.авт.) нас завезли, а какой штат --
я и не помню; сельская местность. Как рабы мы были на фермах. И готовили нас
к тому, чтоб кровь брать из нас, из детей. Я счастливая -- у меня не взяли.
Сейчас я себя очень плоховатисто чувствую. Как из концлагеря приехала, так
всю жизнь на учете у психиатра, вторая группа инвалидности у меня. Лечащий
врач у меня первой категории, из горячей точки приехал. Это просто счастье,
к нему тяжело попасть, а я попала, мне всегда везет на хороших людей.
И еще после концлагеря у меня экзема. А как профзаболевание не
признали; я на шелковом комбинате работала. Дочка тоже ткачиха, -- сейчас,
правда, станки остановили. Она, чтоб кормить двух детей,
переквалифицировалась на оператора котельной. Дочка, и зять, и внуки -- они
такие трудяги! Вот сейчас хижину себе строят, чтоб в квартире с подселением,
с соседями не жить. Так внук, 12 лет, может один машину кирпича разгрузить!
Я вот что скажу: без насилия нельзя, без насилия мы просто не будем
работать. Для меня любая власть хороша, я политики не знаю. А телевизор 10
лет не смотрю. Он сломался, а ремонт 250 тысяч (старыми) -- да и Бог с ним.
Да там и нечего смотреть, внук говорит, там один секс показывают. Я только
радио слушаю.
Деньги я уже получала от немцев, два миллиона рублей. Куда дела их? Я
тогда подумала, была ни была, дай-ка я попитаюсь хорошо. Я все их проела.
Фрукты, яблоки, фрукты, яблоки -- и поэзия у меня еще лучше пошла. Я лечусь
поэзией, а никогда таблеток не пью. Заставляют меня сочинять, я сочиняю, и
легче становится, я живу этим. Еще отец мой стихи сочинял и посылал в
Москву. Я интересовалась его поэзией в Москве. Так нет, не осталось там.
Собственно говоря, я хотела сочинять про Бога, но мне не удается. А я знаю:
во мне вот какой-то Бог сидит. Я иногда вижу цветы, розы, и Божья мать
сидит, понимаете? Хочу молитву вам почитать: "Пока земля еще вертится, пока
еще ярок свет, Господи, дай же ты каждому чего у него нет".
Вот пенсию на 90 тыщ прибавили как узнику, ой хорошо-то! Я как
генеральша хожу, кверху нос! Всего выходит 451 тыща старыми, я самая
богатая... Хотя я о деньгах никогда не думаю.
А деньги от немцев мне... очень, очень даже обидно получать. Лучше бы
не надо.
--- Нас сначала пешком гнали. Всю деревню Высокое Хвастовичского
района, Калужской области. То в церкви переночуем, а то и на улице. А после
посадили в вагоны и повезли. Помню, мы проезжали Берлин, все смотрели в
окошко -- интересно же! Запомнилось: там серые дома. Это не понравилось.
Лагерь наш был в городе Фельтен, что ли -- под Дрезденом. Мне ограда
проволочная казалась очень высокой -- я ж маленькая была. Мама, сестра и
брат работали на заводе, порох насыпали в патроны. Я полы мыла, карточки
отоваривала -- меня водили на работу в немецкую семью, мне 8 лет было. Муж у
них воевал. Они меня кормили, что сами ели: картошка, суп, каша. Нет, чтоб
издевались, такого не было. Ненависти не было, мы ж дети. Слова понимала
немецкие, все понимала, что они мне приказывали. А теперь все забыла, 65 лет
все же.
Искалеченная жизнь, искалеченная судьба у меня, конечно. А теперь --
что ж, простила: это ж был нацизм. Никто ж не виноват был. Я к немцам
отношусь -- спокойно, это ж война, нацизм, это ж какая-то кучка...
А в 45-м приехали наши танки. Счастье, победа, все радовались! Никто
нас не организовывал, сами пешком домой пошли. Остаться? И мысли не было.
Это сейчас хотят в чужие страны, а тогда такого не было.
Ну что, в совхозе работала. А после, как Сталин умер, я уехала оттуда и
в Нару на шелковый комбинат устроилась. Сначала мотальщицей, потом в
красильный цех. 472 тыщи в месяц пенсия, "с узниками", в том числе "за
узников" 84 тыщи старыми. Помогают ли дети? Сын военнослужащий, ушел из
армии, там же сокращение, живет на свою пенсию с семьей.
Жить тяжело, конечно, но я ж еще работаю сторожем - так, правда, пять
месяцев денег не платят, там 300 тыщ зарплата. Вот если б их платили, тогда
б можно было пошиковать маленько.
Марки я первый раз получала в 94-м году. 1000 марок. Так на них
телевизор купила себе "Самсунг". А оставшиеся -- так, по хозяйству.
Естественно, приятно было получить денег. Хоть немного нас поддержали, не
забыли -- немцы, я имею в виду. Благодарность, конечно, есть к немцам, хоть
немного нам выходит поддержка. А от русской власти я никакой поддержки не
получала, ничего, никогда -- только то, что заработала (сейчас, правда, это
с задержкой). Да, наше государство ничего нам не дало. А должно б! Но уж мы
не дождем...
Что с новыми этими деньгами делать -- еще не решила. Может, к сыну
съезжу в Ленинград. Еще в Германию, конечно, неплохо бы съездить, -- так не
возьмут же нас туда. Привезли б меня, я б то место нашла, где концлагерь.
Посмотрела б, как там люди живут - наверно, лучше чем мы.
День Победы как отмечаю? Сядем с сестрой, и по рюмочке красненького.
Песни поем -- "Ой цветет калина в поле у ручья". Наши песни, наши.
--- К нам немцы пришли в октябре, это Нарофоминский район, деревня
Литеево. И сразу нас погнали. Догнали до Смоленска -- пешком. Нет охоты
вспоминать... (Руки у нее дрожат, когда рассказывает -- прим. авт.).
Потом -- в Германию. На сахарном заводе... Одни дети там на фабрике
работали. Привезут, бывало, свеклу, так мы разгружали. Уставали, конечно,
придем с работы -- и валимся на нары, разговаривать уж и неохота. А я умела
говорить. Даже переводила. Сейчас помню только обрывки каких-то считалок:
Haensel klein ging allein in die weiten Weg hinein. Это по-русски --
"маленький мальчик, иди гуляй... (приблизительно верный перевод -- прим.
авт.)
Какие там витамины! Там, в лагерях, капусты бросят кочан, сварят, и
раздавали. Я старалась маму спасала, я маленькая была шустренькая, где-то
убежишь, попросишь еды у немцев -- они давали. Бывало, зайдешь, а там
забегаловка, закусочная - ну, дадут бутерброд. Спасла маму? Спасла. До 76
лет она дожила.
Не все немцы такие вредные, есть и добрые, так же, как у нас. Они
ненавидели кого? Ребят, мужчин, а вот таких маленьких девочек как я --
жалели. Бывало, немец отпустит побираться, иду по улице -- трупы лежат. Еще,
бывало, подойду, документы посмотрю. Это наши бойцы, пленные, и дети.
Особенно маленьких детей они уничтожали, грудных. А потом они наоборот
стали. Помню одна знакомая своего ребенка положила в снег -- у нее еще же
четверо, не под силу ей было прокормить -- так немец ей велел ребенка взять
обратно: чтоб работник вырос.
Бомбили нас американцы, спрятаться некуда. Брат умер в 68-м, в 35 лет
-- бывало как тревога, так у него... в туалет с расстройства. Это ужасно...
Освобождали нас американцы. Американцев там, правда, мало было, одни
негры. Целое лето они нас в своем лагере откармливали. После в русский
лагерь на 3 месяца, там нас проверяли. И маму спрашивали -- вам что, мало
показалось, что еще везете в Россию немку? Мама заплакала, какая ж немка,
это моя дочь, так вот сложилась судьба... Там весь день на работе
по-немецки, а после упала и спишь, я забыла русский. Это было страшное
несчастье, что я не знала по-русски, все смеялися. Да и теперь... Я соседке
рассказала, так теперь чуть к ссоре, так она меня оскорбляет: немецкая
подстилка, немецкая шлюха. Я даже в соцзащиту ходила жаловалась... Я не
умела по-русски разговаривать, мне трудно было перестроиться. Я стеснялась,
четыре класса кончила и бросила школу и осталась без образования...
Что интересное было в Германии? Конечно там культурная жизнь. Режим
соблюдается дня, все питание там режимное, уборка у них чистая. Культура у
них очень хорошая. Нам до них не дожить, не добиться. Я вот своих ругаю.
Через нас москвичи едут на дачу, там мусор из окон выбрасывают. А там --
нет, там чистота-порядок, несмотря что была война, все следили.
В 95-м я получила первые немецкие деньги. Дали 3,5 миллиона -- это мне
на смерть; немцы прислали денег на смерть. Положила на книжку, на смерть-то
надо. А то нас все обманывают... У нас теперь 6 миллионов напополам с мужем.
И пенсия 470 тысяч.
А теперь -- ну, еще дадут, ну, возьму я дойче марки, положу их, до
трудного времени. Что-то ничего не двигается... Сейчас ведь надо
рассчитывать на худшее, а не на лучшее.
--- Я хочу чтоб вы от меня услышали самое главное. Можно? Я сама
жительница Белоруссии. Мне бы не сорваться, не заплакать, -- вы тогда меня
бейте, чтоб я не плакала. Можно?
Когда фашисты пришли, я был взрослая, комсомолка. Нас сразу собрали
смотреть, и людей зарыли живьем на наших глазах (она быстро и тихо плачет в
мятый платок, после успокаивается). Евреев зарыли.
Мы ушли в лес. Я вышла замуж, и у меня ребенок был, два года. Муж --
активно участвовал в партизанском движении, взрывы-подрывы, он всегда ходил.
И я очень часто ходила с ним. Мне очень хотелось, если что, то чтоб и я там
погибла вместе с ним. Ну молодость, 17 лет, поймите.
Помню, партизаны застряли в болоте, так немцы их не стреляли а кололи
штыками в спину, 18 человек закололи. Мы их закрывали простынками льняными,
из деревни принесли, и хоронили сразу же.
Однажды я вышла из леса, и вижу -- мама стоит, ей 42 года, и держит
сына моего. Я к ним, меня полицай отгоняет. Так загнали их в сарай и на моих
глазах сожгли, 170 человек. Я не помню ничего, только огонь и крики, это же
мгновенье. (Дальше она рассказывает сбиваясь, ей не хватает воздуха
досказывать слова до конца. Пять или шесть фраз было совсем не разобрать --
прим. авт.).
...Нас погнали дальше. Проволока под током, овчарки... Потом в вагоны,
там только стоять, если сядешь, затопчут. Кто плачет, кто есть просит, кого
выкинули с вагона уже мертвого... Потом поезд остановился, взяли шланг и
через дырку провели его в вагон, дали воду. Нам кинули одну буханку хлеба на
всех... И вообще хотелось тогда умереть.
Сварили нам суп из такой капусты кольраби -- вы знаете, что это такое?
-- пустой. И по половничку, по очереди чашку подставляли. Конечно, очень
хотелось есть. Вы знаете, жажда покушать...
Город Нойдам, возле Франкфурта на Одере. Я там была в лагере, барак на
170 человек. Был таз, в котором 170 человек мылись по очереди.
Ну что, обычные условия лагерные, вот как у нас сейчас держат друг на
дружке. Я ж слушаю информацию, мы ж не тупые люди, разбираемся.
Вы знаете, я ненавижу то, что было. Почему сейчас возрождение фашизма в
России?
Я ненавидела тех, кто пришел к нам убивать ни за что. А сейчас с
удовольствием я б поехала туда где я работала. Мне немецкая женщина кусочек
хлеба давала из кармана, иногда. А зимой она мне принесла -- как их сейчас
называют -- колготки, так фабрикант не разрешил надеть.
И вот бой за город. Качаются ворота в лагере, и вот уже я обнимаю
солдата с бородой, и он говорил по-белорусски! Счастье же.
И вот мне удалось из русского лагеря уехать домой. Встретила земляка,
из моей деревни, он помог. Меня посадили в вагон, в поезд с ранеными. Меня
сажали в окно, на самый верх, где чемоданы. И я поехала домой. Там было
заполнено, одни раненые, я ехала и никуда не вышла все время пока ехала, не
опустилась ни разу вниз, нельзя было -- и на полу лежали раненые. Мне
подавали пить и есть, но я не ела и не пила, а то ведь выйти нельзя.
...Я вышла только в Минске, меня покормили, я стояла плакала, потому
что Минск был одни руины, одни столбы.
А недавно я получила инфаркт -- приехал муж, которого я не видела 51
год. Приехал повидаться. Он вырос! Мы расстались, ему было 18, а теперь 75.
Он на две головы вырос! Я только нижнюю часть челюсти узнала. Он с другой
женщиной живет, откуда он знал, что я жива, в той суматохе.
Я, как его увидела, потеряла сознание и ничего не помню. Вот -- восьмой
месяц пошел.
Однажды я приехала в Минск, в общем вагоне, накопила своих копеек. Меня
там встречали хлебом-солью, я как увидала (рассказывает она сквозь рыдания -
прим. авт.), и упала, и никуда не смогла съездить. Хотела повидать знакомых
на день Победы, но не получилось ничего. Врачи пришли, там народ-то добрее,
меня кололи бесплатно целую неделю.
У меня моя радость -- мои дочери. Если бы вы их сейчас видели, какие
они прекрасные... Они понимают мою боль. Они мне говорили -- мама, держись.
Для меня трагедией было ехать получать от немцев деньги.
Пенсию добавили чуть-чуть, стало 440. Конечно, хватает этой пенсии, но
только на полмесяца, -- я лекарства ведь покупаю. Я просила на лекарства 100
тысяч, когда меня прооперировали. Но не дали мне денег в соцзащите, не
нашлось. Я пришла домой, поплакала. Ну, думаю, что делать, значит нету.
Питание сейчас лучше, чем у немцев, не хочу вас обижать. Питаюсь я
хорошо. Можно я вам скажу, что я вчера кушала? Я встала утром, помазала чуть
маслом хлеб (мне много нельзя, холестерин в крови), выпила чай. И сделала
салат из свеклы и морковки, помазала майонезом. А на обед молочный суп, и
еще у меня есть три сосиски. Я не голодная.
СПРАВКА В 1994 году Германия начала платить компенсацию гражданам
России, "подвергшимся нацистским преследованиям".
Всего она прислала миллиард марок. Это бывшие узники немецких
концлагерей, тюрем и гетто, и те, кого вывезли из СССР на принудительные
работы. Таких нашлось чуть больше 274 тысяч. Каждому узнику дается так
называемая стартовая сумма (максимум 400 марок) и сверх того -- по одной
немецкой марке за каждый день подневольной работы. То есть на человека в
среднем приходится 1200 марок, максимум -- 1600.
В западных странах такие же бывшие узники получают единовременно по 10
000 ДМ, и еще по 500 им каждый месяц дают в виде прибавки к пенсии. Бывалые
узники объясняют это тем, что СССР, в отличие от других стран, от немецких
компенсаций узникам отказался дважды: в 1953 (в пользу построения коммунизма
в Восточной Германии) и в 1977 годах (в связи с построением в СССР развитого
социализма, который и сам способен удовлетворить всевозрастающие потребности
населения).
Балканы -- это богатая восточная сказка пересказанная славянами. Она
страшно притягательна. Юги -- это как бы мы, но только другие: раскованные,
не перепачканные слякотью, не измученные морозами и однообразным дешевым
алкоголем.
Синие горы в дымке, цветение абрикосов, нега и теплынь, патриотические
девушки льнут к юношам призывного возраста, на дискотеках беззаботно пляшут
под песни о родине, а там гляди и помирать, но не страшно -- вот типичная
иностранная война. Русская война: снега, цинковая дедовщина, мечта о пайке
масла, жалкая политинформация, разворованные патроны и гнилые сапоги,
одинокая холодная погибель. Нет, заграничная война куда симпатичней!
Первые натовцы пришли в Македонию во время переговоров в Рамбуйе как бы
на всякий случай, их по хорошему пустили сюда македонские власти. Поначалу
чужие солдатики даже ходили в город на дискотеки -- до тех пор пока
пару-тройку из них сильно не помяли местные. А в американском посольстве не
устроили небольшой погром.
--- Мы их там в посольстве изжарили, -- хвастался таксист. Правда,
оказалось, под словом "изжарили" он понимал небольшой пожар. После
иностранных бойцам вечерами приходилось тосковать в своих палатках.
И с дискотек пропали натовцы. Там пляшут только местные под
патриотические антинатовские песни типа "Сербия, о, Сербия!" А вот последний
хит на музыку Hotel California: Hotel Macedonia such a lovely place! Смысл
тут в сравнении страны с отелем. То есть приехали, погостили -- и валите!
Как НАТО, так и беженцы.
И точно, натовские машины с белой галочкой на двери, которая смотрится
русской буквой "Л" (у которой левая ножка короче правой) беспрерывно сновали
туда-сюда.
Обилие камуфляжа сделало Македонию похожей на русский оптовый рынок,
кишащий охранниками. Современный военный дизайн, он решен в дачной, рыбацкой
стилистике, и потому впечатление почти мирное. Ну разве некоторые детали
цепляют и задевают глубоко: например, натовская привычка закатывать рукава
(это ведь и вам что-то напоминает?) и носить каску посреди мирного города.
Ну, будет нормальный человек ни с того ни с сего посреди мирного
гражданского населения напяливать на голову душную железную кастрюлю?
Очень тонкое впечатление: в пасхальное утро разбудили меня не колокола,
как можно было ожидать в праздник в православной стране, -- но тарахтение
моторов. Я вышел на балкон и без большой радости принялся рассматривать пару
черных натовских вертолетов, облетающих город. Нашли время, а? И такая