Татаренко Евгений. МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1976 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)

   Диско научил Гарви понимать замусоленную и измятую карту, которая, по его словам, была лучшим из всего, что когда-либо издавало правительство; с карандашом в руке он провел его от стоянки к стоянке по всем отмелям: Ле Хейв, Уэстерн, Банкеро, Сент-Пьер, Грин и Грэнд, говоря все время на «языке» трески.
   Он объяснял ему также, как пользоваться «бычьим ярмом».
   В этом Гарви превзошел Дэна, так как унаследовал математические способности, и ему нравилось с одного взгляда угадывать, что принесет с собой тусклое солнце Отмелей. Начни он изучать морское дело лет в десять, говаривал Диско, он хорошо бы овладел и всем остальным. Дэн, например, в полной темноте умел наживлять перемет или мог найти любую снасть, а в случае нужды, когда, например, у дядюшки Солтерса вскакивал на ладони волдырь, умел разделывать рыбу на ощупь. Он мог удерживать шхуну при сильном волнении и давать» Мы здесь» волю именно тогда, когда ей это было нужно. Все это он проделывал не задумываясь, как лазал по снастям или сливался со своей лодкой в одно целое. Но передать свои навыки Гарви он был не в состоянии.
   В штормовую погоду, когда рыбаки валялись на койках в носовом кубрике или усаживались на рундуки в рубке, на шхуне можно было услышать очень много интересных и поучительных историй, звучавших под громыханье запасных рым-болтов, лотов и рымов. Диско рассказывал о китобойцах пятидесятых годов: как рядом со своими малышами погибали огромные самки китов; о предсмертной агонии на черных и бурых волнах, когда фонтан крови взлетал на сорок футов вверх; о том, как лодки разбивало в щепы; о патентованных ракетах, которые почему-то не хотели подниматься в воздух, а вместо этого попадали в перепуганную команду; о столкновениях и тонущих шхунах; о том ужасном урагане — «японце», — который за три дня оставил без крова больше тысячи человек… Все это были чудесные истории и, главное, правдивые. Но еще более чудесными были рассказы о рыбах и о том, как они спорят между собой и улаживают свои личные дела где-то глубоко под килем.
   У Длинного Джека был иной вкус: он предпочитал сверхъестественное. У всех дух замирал от его страшных рассказов о привидениях, которые дразнят и приводят в ужас одиноких собирателей моллюсков; об оборотнях, встающих из своих песчаных могил, о сокровищах острова Файр-Айленд, охраняемых духами пиратов; о парусниках, проплывавших в тумане над городом Труро; о гавани в Мэйне, где никто, кроме чужеземца, не бросит дважды якорь в определенном месте из-за экипажа мертвецов, которые подгребают в полночь с якорем на корме своей старомодной лодки и посвистывают — не зовут, а посвистывают, — чтобы выманить душу нарушившего их покой человека.
   Гарви всегда казалось, что восточное побережье его родины от горы Дезерт к югу служит летним местом отдыха и развлечений и что там стоят виллы с паркетом из ценных пород дерева, а у их входа дежурят портье. Он смеялся над этими историями о привидениях — не так, правда, как смеялся бы месяц назад, — а кончил тем, что умолк и слушал их с содроганием.
   Том Плэтт повествовал о своем нескончаемом путешествии вокруг мыса Горн на фрегате «Огайо» в дни, когда еще пороли розгами, когда военные суда попадались реже птицы дронт — суда военно-морского флота, погибшего во время войны. Он рассказывал, как в пушку закладывается раскаленное ядро, а между ним и гильзой кладется слой мокрой глины; как ядра кипят и дымятся, попадая в дерево, и как юнги с «Мисс Джим Бак» заливают их водой и дразнят пушкарей из форта. И еще он рассказывал о блокаде: о долгих неделях болтания на якоре, когда единственным развлечением были уходящие за топливом и возвращающиеся пароходы (парусники все время оставались на месте), о штормах и холоде, из-за которого двести человек день и ночь скалывали лед со снастей, а печная труба, подобно вражеским ядрам, раскалялась докрасна, потому что экипаж ведрами пил горячее какао. Том Плэтт паровые машины не уважал. Срок его службы кончился, когда пароходы только-только стали входить в моду. Он признавал, что для мирного времени это изобретение весьма пригодно, но с надеждой ждал того дня, когда фрегаты водоизмещением в десять тысяч тонн и с реями в сто девяносто футов снова оденутся в паруса.
   Рассказы Мануэля были неторопливыми и нежными: главным образом о девушках с острова Мадейра, стирающих белье в обмелевших ручьях при лунном свете под сенью банановых зарослей; он пересказывал легенды о святых, описывал странные танцы и драки в холодных портах Ньюфаундленда.
   Солтерс был целиком поглощен сельским хозяйством, и, хотя он с удовольствием читал и толковал книгу Иосифа Флавия, своей миссией в жизни он считал необходимость доказать преимущество правильного севооборота перед любыми фосфорными удобрениями. Он всячески поносил фосфаты, вытаскивал из-под койки засаленные книжки и цитировал из них, грозя кому-то пальцем перед носом у Гарви, для которого это было китайской грамотой. Малыш Пенн так искренне расстраивался, когда Гарви смеялся над лекциями Солтерса, что мальчик прекратил насмешки и переносил страдания в Вежливом молчании. Все это шло Гарви на пользу.
   Кок, естественно, не принимал участия в этих беседах. Как правило, его голос можно было услышать только тогда, когда это было совершенно необходимо. Но временами на него нисходил дар речи, и он начинал говорить наполовину по-гаэльски, наполовину по-английски. Он был особенно разговорчив с мальчиками и никогда не отказывался от своего пророчества о том, что когда-нибудь Гарви будет хозяином Дэна. Он рассказывал им о доставке почты зимой на мысе Бретон, о собачьих упряжках, о ледоколе «Арктик», разбивающем лед между материком и островом Принца Эдварда. Потом он пересказывал истории его матери о жизни на далеком Юге, где никогда не бывает морозов; и он говорил, что, когда он умрет, его душа будет покоиться на теплом белом песке у моря, где растут пальмы. Мальчикам эта мысль показалась странной, потому что кок ни разу в жизни не видел пальмовых деревьев. Кроме того, во время еды он непременно спрашивал Гарви, одного только Гарви, нравится ли ему приготовленное, и это ужасно смешило «вторую смену». И все же они с большим уважением относились к пророчествам кока и поэтому считали Гарви чем-то вроде талисмана.
   И пока Гарви каждой порой впитывал что-то для себя новое, а с каждым глотком морского воздуха — порцию крепкого здоровья, шхуна «Мы здесь» шла своим курсом и занималась своим делом, а в ее трюме все выше и выше поднималась груда спрессованной серебряно-серой рыбы. Во время ловли никто особенно не отличался, но в среднем улов был хороший и у всех одинаковый.
   Естественно, что за человеком с репутацией Диско тщательно следили — «шпионили», по выражению Дэна, — соседние шхуны, но он умел очень ловко скрываться от них в клубящихся облаках тумана. Троп избегал общества по двум причинам: во-первых, он хотел проводить свои опыты без свидетелей; а во-вторых, ему не нравилось, когда вокруг собиралась разноперая публика. Большинство шхун были из Глостера, частично из Провинстауна, Гарвича и Чатама, а некоторые из портов Мэйна; команды же их набирались бог весть откуда. Риск порождает безрассудство, а если добавить к этому алчность, то получится, что при таком скоплении шхун может произойти любая неприятность: ведь шхуны, подобно стаду овец, собираются толпой вокруг какого-нибудь признанного вожака.
   — Пусть себе ходят за джерольдами, а мне это ни к чему, — говорил Диско. — Какое-то время придется потерпеть такое соседство, но, может, недолго. А место, где мы сейчас стоим, Гарв, считается не очень хорошим.
   — Правда? — удивился Гарви, уставший уже зачерпывать забортную воду ведрами после слишком затянувшейся разделки. — Я был бы не прочь попасть на место еще хуже этого.
   — Единственное место, которое хочу увидеть я — это Истерн Пойнт, — сказал Дэн. — Слушай, отец, похоже, что больше двух недель мы там не простоим… Вот тогда ты познакомишься со всей компанией. А работы будет тьма! И поесть-то вовремя не придется. Попьешь водички, и все тут, а спать будем, когда не останется сил работать. Хорошо, что тебя подобрали не месяцем позже, а то бы тебе не осилить старушку Вирджин.
   Глядя на карту, Гарви понял, что подводная скала Вирджин и другие участки мелководья с любопытными названиями были поворотным пунктом их путешествия и что, если им там повезет, они замочат оставшуюся в трюме соль. Но, увидев размеры отмели Вирджин, которая на карте обозначалась едва заметной точкой, Гарви не мог понять, как Диско даже при помощи «бычьего ярма» и лота сможет разыскать ее. Позднее он убедился, что Диско прекрасно справляется с этим и любым другим морским делом, да к тому же может оказать помощь другим. В его рубке висела большая, четыре на четыре фута, школьная доска, назначение которой было Гарви неизвестно, пока однажды после нескольких очень туманных дней до них не донесся довольно немелодичный голос сигнальной сирены, походивший на трубный вопль чахоточного слона.
   Они собирались сделать короткую стоянку и, чтобы сократить хлопоты, тащили якорь за собой.
   — Барк с прямыми парусами требует дороги, — сказал Длинный Джек.
   Из тумана выплыли мокрые красные паруса судна и, пользуясь морским кодом, «Мы здесь» трижды звякнула колоколом.
   На барке с воплями и криками подтянули топсель.
   — Француз, — недовольно проворчал дядюшка Солтерс. — Микелонская шхуна из Сент-Мало. — У фермера был зоркий глаз. — Кстати, у меня почти весь табак вышел, Диско.
   — У меня тоже, — заметил Том Плэтт. — Эй! Подай назад, подай назад! Осторожней, вы, головорезы, «мучо боно»! Откуда вы, из Сан-Мало, да?
   — Ага! Мучо боно! Уи! Уи! Кло Пуле — Сан-Мало! Сан Пьер Микелон! — кричали с парусника матросы, размахивая шерстяными кепками и смеясь.
   А потом они закричали хором:
   — Доска! Доска!
   — Принеси доску, Дэнни. В толк не возьму, как эти французики забираются так далеко. Сорок шесть — сорок девять им подойдет, к тому же так почти и есть на самом деле.
   Дэн написал цифры мелом на доске, и ее выставили на видном месте, а с барка донеслось многоголосое «мерси, мерси».
   — С их стороны не по-соседски так уходить, — проворчал Солтерс, шаря по карманам.
   — А ты французский с прошлого раза подучил? — спросил Диско. — А то нас опять камнями забросают, как тогда, когда ты их «сухопутными курицами» обозвал.
   — Хэрмон Раш сказал, что только так их можно расшевелить. Но мне и английского языка хватит… Табак у нас кончается, вот беда-то. А ты, юноша, часом, не говоришь по-французски?
   — Конечно, говорю, — ответил Гарви и с вызовом прокричал: — Эй! Слушайте! Аррете-ву! Аттанде! Табак, табак!
   — О, табак, табак! — закричали на судне и снова засмеялись.
   — Дошло наконец. Давайте спустим лодку, — предложил Том Плэтт. — Во французском-то я не очень силен, зато знаю другой подходящий язык. Пошли, Гарви, будешь переводить.
   Невозможно описать, какую сумятицу вызвало их появление на борту барка. Каюта судна была сплошь уставлена яркими цветными изображениями святой девы — святой девы Ньюфаундлендской, как они ее называли. Оказалось, что Гарви говорил по-французски иначе, чем было принято на Отмелях, и его общение в основном сводилось к кивкам и улыбкам. Что до Тома Плэтта, то он размахивал руками и «разговаривал» вовсю. Капитан угостил его каким-то невообразимым Джимом, а члены команды, похожие на персонажей комической оперы — волосатые, в красных колпаках, с длинными ножами, — приняли его совсем по-братски.
   Потом началась торговля. У них был табак, много табаку, американского, за который во Франции не была уплачена пошлина. Им нужны были шоколад и печенье. Гарви погреб назад, чтобы уладить это дело с коком и Диско, которому принадлежали все припасы. Возвратившись, он выложил у штурвала француза банки с какао и пакеты с печеньем. Эта сцена напоминала дележ добычи пиратами, из которого Том Плэтт вышел нагруженный разными сортами табака, включая свернутый в трубочку и жевательный. А затем под звуки жизнерадостной песни эти веселые мореходы скрылись в тумане.
   — Как это получилось, что мой французский язык они не понимали, а язык жестов был им понятен? — полюбопытствовал Гарви после того, как все, что они наменяли, было распределено между членами экипажа.
   — Какой там язык жестов! — загоготал Плэтт. — Впрочем, пожалуй, то был язык жестов, только он куда старше твоего французского, Гарв. На французских судах полным-полно масонов, вот в чем штука.
   — А вы знаете масон?
   — Получается, что знаю масон, а? — заявил бывший военный моряк, набивая трубку, и Гарви задумался над еще одной морской загадкой.

ГЛАВА VI

   Больше всего Гарви поражала невероятная беспечность, с какой суда бороздили просторы Атлантики. Рыбацкие шхуны, объяснил Дэн, по понятным причинам зависят от любезности и мудрости своих соседей; от пароходов же можно бы ожидать большего. Незадолго до этого разговора произошла еще одна интересная встреча: три мили шхуну преследовало старое грузовое судно-скотовоз, верхняя палуба которого была огорожена, и оттуда несло, как из тысячи коровников. Весьма нервный офицер что-то кричал в рупор, а Диско спокойно прошел с подветренной стороны парохода, беспомощно болтающегося на волнах, и высказал его капитану все, что он о нем думает.
   — Хотите знать, где находитесь, а? Вы не заслуживаете находиться нигде. Ходите по открытому морю, как свинья по загону, и ничего вокруг не видите. Глаза у вас повылазили, что ли?
   От этих слов капитан подпрыгнул на мостике и прокричал что-то насчет глаз Диско.
   — Мы три дня не могли определить свои координаты. По-вашему, судно можно вести вслепую? — крикнул он.
   — Еще как можно, — отозвался Диско. — А что с вашим лотом? Съели? Не «можете дно унюхать или у вас скот слишком вонючий?
   — Чем вы его кормите? — вполне серьезно поинтересовался дядюшка Солтерс, в самую фермерскую душу которого проник запах из загонов. — Говорят, во время перевозки большой падеж. Хоть это и не мое дело, но мне кажется, что размельченный жмых, политый…
   — Проклятье! — проревел шкипер в красном свитере, глянув в его сторону. — Из какой больницы сбежал этот волосатый?
   — Молодой человек, — начал Солтерс, встав во весь рост на носу, — прежде чем я отвечу вам, позвольте сказать, что…
   Офицер на мостике с преувеличенной галантностью сдернул с головы кепку.
   — Простите, — сказал он, — но я просил дать мое местонахождение. Если волосатый человек с сельскохозяйственными наклонностями соблаговолит помолчать, быть может, старый морской волк с проницательными глазами снизойдет, чтобы просветить нас.
   — Ну и опозорил же ты меня, Солтерс, — рассердился Диско. Он терпеть не мог, когда к нему обращались именно таким вот образом, и тут же без лишних слов выпалил долготу н широту.
   — Не иначе как на этой шхуне одни ненормальные, — сказал капитан, подавая сигнал в машинное отделение и швырнув на шхуну пачку газет.
   — Кроме тебя, Солтерс, да этого типа с его командой нет на свете больших идиотов, — произнес Диско, когда «Мы здесь» отплыла от парохода. — Только я собирался выложить им, что они болтаются по этим водам, как заблудившиеся дети, как ты встреваешь со своими дурацкими фермерскими вопросами. Неужто нельзя на море держать одно в стороне от другого!
   Гарви, Дэн и все остальные стояли неподалеку, перемигиваясь и веселясь, а Диско и Солтерс препирались до самого вечера, причем Солтерс утверждал, что пароход тот — не что иное, как плавучий коровник, а Диско настаивал, что если это даже и так, то ради приличия и рыбацкой гордости он должен был держать одно в стороне от другого. Длинный Джек пока молча выслушивал все это: если капитан сердит, то и команде невесело, полагал он. Поэтому после ужина он обратился к Диско с такими словами:
   — Какой нам вред от их болтовни, Диско?
   — А такой, что эту историю они будут рассказывать до конца своих дней, — ответил Диско. — «Размельченный жмых, политый…»!
   — Солью, конечно, — упрямо вставил Солтерс, просматривающий сельскохозяйственные статьи в нью-йоркской газете недельной давности.
   — Такой позор, что дальше некуда, — продолжал возмущенный шкипер.
   — Ну, это вы слишком, — сказал Длинный Джек — миротворец. — Послушайте, Диско! Есть ли на свете еще одна шхуна, которая, повстречавшись в такую погоду с грузовым пароходом, дала ему координаты и сверх того завела беседу, притом ученую беседу, о содержании бычков и прочего скота в открытом море? Не беспокойтесь! Не станут они болтать. Разговор был самый что ни на есть приятельский. От этого мы не внакладе, а совсем наоборот.
   Дэн пнул Гарви под столом, и тот поперхнулся кофе.
   — Верно, — сказал Солтерс, чувствуя, что его честь спасена. — Прежде чем советовать, я ведь сказал, что дело это не мое.
   — И вот тут-то, — вмешался Том Плэтт, специалист по дисциплине и этикету, — вот тут-то, Диско, ты, по-моему, и должен был вмешаться, если, по-твоему, разговор заворачивал не в ту сторону.
   — Может быть, это и так, — сказал Диско, увидевший в этом путь к почетному отступлению.
   — Конечно, так, — подхватил Солтерс, — потому что ты — наш капитан. И стоило тебе лишь намекнуть, как я бы тут же остановился, не по приказу или убеждению, а чтобы подать пример этим двум несносным юнгам.
   — Видишь, Гарв, ведь я говорил, что рано или поздно дело дойдет до нас. Всегда эти «несносные юнги»… Но я и за долю улова палтуса не хотел бы пропустить это зрелище, — прошептал Дэн.
   — И все-таки надо одно держать в стороне от другого, — сказал Диско, и в глазах Солтерса, набивавшего себе трубку, загорелся огонек нового спора.
   — Есть большой смысл в том, чтобы одно не смешивать с другим, — сказал Длинный Джек, намеренный предотвратить шторм. — В этом убедился Стейнинг из фирмы «Стейнинг и Харо», когда назначил Кунахэма шкипером «Мариллы Д.Кун» вместо капитана Ньютона, которого прихватил ревматизм и он не смог выйти в море. Мы прозвали его «штурман Кунахэн».
   — Что до Ника Кунахэна, так он без бутылки рома на борту и не появлялся, — подхватил Том Плэтт, подыгрывая Джеку. — Все терся возле бостонского начальства, моля бога, чтоб его сделали капитаном какого-нибудь буксира. А Сэм Кой с Атлантик-авеню целый год, а то и больше бесплатно кормил его, чтобы только послушать его истории. Штурман Кунахэн… Ну и ну! Умер лет пятнадцать назад, верно?
   — Кажется, семнадцать. Он умер в тот год, когда построили «Каспар Мви». Вот он-то всегда мешал одно с другим. Стейнинг взял его по той же причине, по какой один вор украл раскаленную плиту: ничего лучшего под рукой не оказалось. Все рыбаки ушли на Отмели, и Кунахэн набрал команду из отъявленных негодяев. Ром!.. «Марилла» могла продержаться на плаву в том, что они нагрузили на борт. Из бостонской гавани они вышли при сильном норд-весте и все до одного были здорово навеселе. Провидение позаботилось о них, потому что они ни вахты не установили и не прикоснулись ни к одной снасти, пока не увидели днище бочонка в пятнадцать галлонов отвратительного зелья. По словам Кунахэна, это продолжалось неделю (если б только я мог рассказывать, как он!). Все это время ветер ревел не переставая, и «Марилла» ходко шла себе вперед. Тут Кунахэн берет дрожащими руками «бычье ярмо» и, несмотря на шум в голове, определяет по карте, что они находятся к юго-западу от острова Сейбл-Айленд и что идут они прекрасно, но никому об этом ни Слова. Они снова откупоривают бочонок, и опять начинается беззаботная жизнь. А «Марилла» как легла набок, выйдя за Бостонский маяк, так и продолжала себе шпарить вперед. Пока что им не повстречались ни водоросли, ни чайки, ни шхуны, а прошло уже четырнадцать дней, и тут они забеспокоились: уж не проскочили ли они Отмели. Тогда они решили промерить дно. Шестьдесят саженей. «Это все я, — говорил Кунахэн. — Я и никто больше довел вас до Отмелей; а вот как будет тридцать саженей, так мы малость соснем. Кунахэн — это настоящий парень, — говорил он. — Штурман Кунахэн!» Снова опустили лот: девяносто. Кунахэн и говорит:
   «Или линь растянулся, или Отмель осела».
   Они вытащили лот, находясь в том состоянии, когда всему веришь, и стали считать узлы, и линь запутался до невозможности. А «Марилла» все бежит, не сбавляя хода, пока им не повстречалось грузовое судно.
   «Эй, рыбаков поблизости не видели?» — спросил Кунахэн.
   «У ирландского берега их всегда полным-полно», — ответили с грузовика.
   «Эй, проспись! — возмутился Кунахэн. — Какое мне дело до ирландского берега».
   «Тогда что вы здесь делаете?» — спросили оттуда.
   «Страдаем за христианскую веру! — отвечает Кунахэн (он всегда так говорил, когда у него сосало под ложечкой и было не по себе). За веру страдаем, — повторил он. — А где я нахожусь?»
   «В тридцати милях к юго-западу от мыса Клир, — отвечают с судна, — если вам от этого легче».
   Тут Кунахэн подпрыгнул вверх на четыре фута семь дюймов — кок точно измерил.
   «Полегче! — проревел он. — Вы за кого меня принимаете? В тридцати пяти милях от мыса Клир и в четырнадцати днях пути от Бостонского маяка! Христианские страдальцы, да это ж рекорд! К тому же у меня мама в Скиберине!»
   Подумать только! Мамочка, видите ли! А все дело в том, что он не мог держать одно в стороне от другого.
   Его экипаж был почти весь из местных ирландских ребят, кроме разве одного парня из Мериленда, которому очень хотелось домой. Тогда команда объявила его мятежником и повела «Мариллу» в Скиберин.
   Они прекрасно провели там целую неделю со своими старыми друзьями. А потом поплыли обратно и через тридцать два дня достигли Отмелей. Дело близилось к осени, да и припасы были на исходе, так что Кунахэн порулил прямо в Бостон- и дело с концом.
   — А что сказали хозяева? — поинтересовался Гарви.
   — А что они могли сказать? Рыба где была, там и осталась — в море, а Кунахэн уши всем прожужжал о своем рекорде. Хоть в этом нашли утешение. И все случилось, во-первых, потому, что ром надо было держать подальше от команды; во-вторых, нельзя было путать Скиберин с Кверо. Штурман Кунахэн, упокой боже его душу, отчаянный был человек!
   — А когда я служил на «Люси Холмс», — своим мягким голосом проговорил Мануэль, — мы не могли продать улов в Глостере. А? Что? Хорошая цена не хотели давать. Тогда идем другое место. Поднимается ветер, мы плохо видим. А? Что? Поднимается ветер еще больше, мы ложимся и бежим очень быстро сами не знаем куда. Потом видим земля, и делается жарко. Видим, в длинный лодка идет два, три негра. А? Что? Спрашиваем, где мы есть, они говорят… А ну-ка угадайте все, где мы были.
   — На Больших Канарских, — ответил, подумав, Диско.
   Мануэль, улыбаясь, покачал головой.
   — Остров Бланко, — сказал Том Плэтт.
   — Нет. Еще дальше. Мы были ниже Безагос, а лодка пришла из Либерии! Там мы и продали рыбу. Неплохо, да? А? Что?
   — Неужто такая шхуна может дойти до Африки? — спросил Гарви.
   — Можно и мыс Горн обойти, было бы только зачем да хватило бы еды, — ответил Диско.-У моего отца был небольшой пакетбот, тонн эдак на пятьдесят, под названием «Руперт», и он ходил на нем к ледяным горам Гренландии в тот год, когда половина всех рыбаков пошла туда за треской. Больше того, он взял с собой мою мать — наверно, чтобы показать, как зарабатываются Деньги, — и они застряли во льдах; там же, в Диско, народился я. Конечно, я ничего из того не помню. Мы вернулись домой весной, когда льды растаяли, а меня назвали по тому месту. Плохую шутку сыграли с младенцем, но что поделаешь, все мы ошибаемся в жизни.
   — Верно! Верно! — прокричал Солтерс, энергично кивая. — Все мы ошибаемся. И вот что я вам скажу, молодые люди: сделав ошибку — а вы делаете их по сотне в день, — не бойтесь признаться в этом, как мужчины.
   Длинный Джек так здорово подмигнул, что это увидели все члены экипажа, кроме Диско и Солтерса, и инцидент был исчерпан.
   «Мы здесь» еще несколько раз бросала якорь севернее, лодки почти каждый день выходили в море и шли вдоль восточной кромки Большой Отмели над глубиной в тридцать — сорок саженей и все время ловили рыбу.
   Вот здесь-то Гарви впервые узнал, что такое каракатица — самая лучшая наживка для трески. Однажды темной ночью их всех разбудил громкий крик Солтерса: «Каракатица! Каракатица!» Рыбаки повскакали с мест, и часа полтора все до одного стояли, склонившись над своей снастью для ловли этого странного существа; снасть эта состояла из кусочка окрашенного в красный цвет свинца, на нижнем конце которого, как из полуоткрытого зонтика, торчат спицы. По какой-то непонятной причине каракатица обвивается вокруг этого устройства, и, прежде чем она успевает освободиться от спиц, ее вытаскивают наверх. Но прежде чем расстаться со своей родной стихией, она норовит попасть прямо в лицо рыбаку сначала струей воды, а потом чернилами. Было смешно смотреть, как рыбаки стараются увернуться от чернильного душа. Когда суматоха кончилась, все они были черные, как трубочисты, но на палубе лежала груда свежей отличной наживки. Уж больно треске нравится маленький блестящий кусочек щупальца каракатицы, насаженный на кончик крючка поверх тела моллюска.