Страница:
законодательство. Это есть одна из форм злоупотребления доверием со стороны
посредников. Буржуазное законодательство очень хорошо знает такое
преступление147. Я считаю вполне допустимым привлечь этого субъекта к
буржуазному суду: дело идет тут не о принципах коммунизма, а о захвате
корреспонденции, и буржуазный судья в этом достаточно компетентен. Думаю,
что одной угрозы привлечения к суду будет достаточно для того, чтобы этот
субъект поджал хвост. Но угрозу надо построить как следует быть, т. е. с
участием адвоката, чтобы не вышло холостого выстрела. Прибегнуть к этому
средству надо после того, как он откажется выдать корреспонденцию по
требованию нового правления оппозиции или Интернационального Секретариата.
Главное - не терять темпа в этой гнусной "игре" [...]148
[Л.Д.Троцкий]
Дорогие друзья!
В письме к тов. Лакруа я высказал некоторые дополнительные соображения
по поводу положения в Испании. К несчастью, у меня нет полной информации о
том, как ставят испанские коммунисты разных группировок политические вопросы
дня. Анализ революционной обстановки при таких условиях представляет больше
трудностей, чем игра в шахматы, не глядя на доску. Каждый раз остается
область вопросов, нуждающихся в дополнительной разработке. Прежде чем
обратиться к печати, я хочу сейчас поставить эти вопросы перед вами и через
ваше посредство перед испанскими коммунистами и перед всеми секциями
Интернациональной левой.
Значительная часть моей статьи об опасностях, угрожающих испанской
революции, посвящена доказательствам того, что между
буржуазно-республиканской революцией в апреле этого года и будущей
пролетарской революцией нет места для особой "рабоче-крестьянской"
революции. Попутно я отметил, что из этого вовсе ен вытекает, будто партия
пролетариата должна до "последнего и решительноого боя" заниматься только
мирным накоплением сил. Такая концепция была бы антиреволюционной и
филистерской насквозь. Если не может быть промежуточной революции,
промежуточного режима, то могут быть и будут промежуточные выступления масс,
стачки, демонтрации, столкновения с полицией и войсками, бурные
революционные потрясения, в которых коммунисты будут, разумеется, всегда на
самых боевых постах. Каков возможный исторический смысл этих промежуточных
боев? С одной стороны, они могут вносить демократические изменения в
буржуазно-республиканский режим, с другой стороны, они будут подготовлять
массы к завоеванию власти для создания пролетарского режима.
Участие коммунистов в этих боях, тем более руководящее участие, требует
с их стороны не только ясного понмания развития революции в целом, но и
умения выдвигать своевременно такие частные, острые, боевые лозунги, которые
сами по себе вовсе не вытекают из "программы", но зато диктуются обстановкой
дня и ведут массы вперед.
Всем известно, какую огромную роль сыграл в 1917 году, во время
коалиции русских соглашателей с либералами, большевистский лозунг: "Долой
десять министров-капиталистов!"149 Массы доверяли еще
социалистам-соглашателям, но и у самых доверчивых масс всегда есть
инстинктивное недоверие к буржуа, эксплуататорам, капипталистам. На этом и
была построена тактика большевиков в определенный период времени. Мы не
говорили "долой министров-социалистов". Мы не выдвигали даже лозунга "Долой
Временное правительство" в качестве боевого лозунга момента. Но зато мы
неустанно били в одну точку: "долой десять министров-капиталистов". Этот
лозунг сыграл огромную роль, так как позволил массам на деле убедиться в
том, что соглашателям министры-капиталисты ближе и дороже, чем рабочие
массы.
Лозунги этого типа как нельзя лучше соответствуют данной стадии
испанской революции. Пролетарский авангард полностью и целиком заинтересован
в том, чтобы толкать испанских социалистов ко взятию всей власти в свои
руки. Для этого и нужно разорвать коалицию. Очередной задачей является
борьба за изгнание буржуазных министров из коалиции. То или другое,
вероятнее всего, частичное, половинчатое разрешение этой задачи, мыслимо
только в связи с крупными политическими событиями, под ударами новых
массовых движений и пр. Так, в России под давлением массовых движений
вылетели из коалиционного правительства сперва Гучков и Милюков, затем князь
Львов. Во главе правительства оказался Керенский, число "социалистов"
возросло и пр. После приезда Ленина партия большевиков ни на одну минуту не
солидаризовалась с Керенским и соглашателями. Но она помогала массам
отталкивать буржуазию от власти и проверять соглашательское правительство на
опыте. Это был необходимый этап на пути движения большевиков к власти.
Насколько можно понять издалека, выборы в кортесы обнаружат
чрезвычайную слабость правых республиканцев150 типа Замора151-Маура152 и
обеспечат огромный перевес мелкобуржуазных соглашателей разной окраски:
радикалов, радикал-социалистов и "социалистов". Несмотря на это, можно почти
с уверенностью ждать, что социалисты и радикал-социалисты будут цепляться
изо всех сил за своих союзников справа. Лозунг: "долой "Замора-Маура" вполне
своевременен. Нужно только ясно понять одно: коммунисты не ведут агитации за
министерство Леру153, не берут на себя никакой ответственности за
социалистическое министерство, но в каждый данный момент главный удар
направляют против наиболее определенного и последовательного классового
врага и этим ослабляют соглашателей, расчищая путь пролетариату.
Рабочим-социалистам коммунисты говорят: "В отличие от нас, вы верите своим
социалистическим вождям; заставьте же их, по крайней мере, взять власть. В
этом мы вам честно поможем. А потом давайте проверять на деле, кто из нас
прав".
Вопрос взят выше в связи с составом кортесов. Но и другие события,
например, репрессии против масс, могут придать чрезвычайную остроту лозунгу
"долой Замора-Маура". Победа в этой области, т. е. выход в отставку Замора,
получила бы на новом этапе почти такое же значение для дальнейшего развития
революции, как выход в отставку Альфонса в апреле. В выдвигании таких
лозунгов надо исходить не из доктринерских абстракций, а из состояния
сознания масс, из того, как массы воспринимают события и как на них
отразится тот или другой частичный успех. Голое противопоставление лозунга
"диктатуры пролетариата" нынешнему режиму само по себе совершенно
недостаточно, ибо не захватит масс.
В связи с этим снова встает вопрос о социал-фашизме. Это глупенькое
изобретение страшно левой бюрократии превращается сейчас в Испании в
величайшее препятствие на пути революции. Обратимся снова к русскому опыту.
Меньшевики и эсеры, стоя у власти, вели империалистическую войну, защищали
собственников, преследовали солдат, крестьян и рабочих, производили аресты,
ввели смертную казнь, покровительствовали убийству большевиков, обрекли
Ленина на подпольное существование, держали других вождей большевизма в
тюрьме, распространяли про них ужасающую клевету и пр. И пр. Всего этого с
избытком достаточно, чтобы задним числом назвать их "социал-фашистами". Но
тогда, в 1917 г., это слово вообще не существовало, что не помешало, как
известно, большевикам прийти к власти. После страшных преследований
большевиков в июле-августе большевики вместе с "социал-фашистами" заседали в
органах борьбы против Корнилова. В начале сентября Ленин из подполья
предлагал русским "социал-фашистам" компромисс: "порвите с буржуазией,
возьмите власть, и мы, большевики, будем мирно бороться за власть внутри
Стветов".
Если бы между соглашателями и корниловцами, тогдашними действительными
"фашистами", не было никакой разницы, то невозможна была бы совместная
борьба большевиков с соглашателями против корниловцев154. А между тем эта
борьба сыграла огромную роль в развитии революции, отбив атаку генеральской
контрреволюции и помогши большевикам окончательно оторвать массы от
соглашателей.
В том и состоит природа мелкобуржуазной демократии, что она колеблется
между коммунизмом и фашизмом. Во время революции эти колебания бывают
особенно остры. Рассматривать испанснких социалистов как разновидность
фашизма значит заранее отказываться использовать их неизбежные колебания
влево, значит закрывать себе самим путь к социалистическим и
синдикалистическим рабочим.
В заключение этого письма отмечу, что критика и разоблачение испанского
анархо-синдикализма представляет чрезвычайно важную задачу, которую нельзя
запускать ни на день. Анархо-синдикалист на своих верхах представляет
наиболее замаскированную, наиболее вероломную и наиболее опасную форму
соглашательства с буржуазией и прислужничества ей. В своих низах
анархо-синдикализм заключает большие потенциальные силы революции. Основная
наша задача здесь та же, что и по отношению к социалистам: противопоставить
низы верхам. Однако задача эта должна быть тщательно приспособлена к
специфической природе синдикальной организации и к специфическому характеру
анархистской маскировки. Об этом в одном из следующих писем.
Еще и еще раз настаиваю: необходимо собирать статьи, резолюции,
платформы и пр. важнейших революционных организаций и групп Испании,
переводить их на французский язык и рассылать всем секциям для перевода на
другие языки.
С горячим революционным приветом
Ваш Л.Троцкий
24 июня 1931 г.
Кадикей
Дорогие товарищи!
Спешу ответить на вопросы, которые вы мне ставите в вашем письме от 19
июня.
1. Интернациональный Секретариат ответил вам, что он не знает причин,
по которым т. Росмер прекратил свое участие в революционном движении. Вы
считаете это невероятным. Я вполне понимаю ваше недоумение. Тем не менее мне
самому были все время неясны причины ухода т. Росмера из Лиги. Последнее
письмо его к нам также дает мало материала для каких-либо политических
выводов.
2. Должен с сожалением отметить, что та часть письма т. Росмера,
которая излагает мое отношение ко внутренним конфликтам в Лиге, дает
неправильное представление о том, что было. По изображению т. Росмера
выходит так, будто мое вмешательство помешало т. Росмеру устранить из Лиги
или нейтрализовать внутри Лиги ее отрицательные элементы во главе с т.
Р.Молинье. Так как никаких политических разногласий, по словам т. Росмера,
не было, то остается совершенно непонятным, почему я вмешался и почему я
поддержал т. Молинье против т. Росмера. Все это абсолютно неверно с начала
до конца.
Т. Росмер забыл вам сообщить, что он жил у меня известное время
одновременно с Молинье. На нас обоих, как и на т. Маргариту Росмер155, т.
Молинье произвел прекрасное впечатление своей преданностью делу, энергией,
предприимчивостью, самоотверженностью. Уже в это время мы знали, что по
поводу т. Молинье распространяются всякого рода сплетни, одной из причин
которых является порывистый характер т. Молинье и его способность нарушать
филистерские правила и предрассудки. Вместе с т. Росмером и Маргаритой
Росмер мы решили дать категорический отпор этим сплетням и инсинуациям. В
этом смысле я написал письмо парижским товарищам по инициативе т. Гурже,
который всегда аттестовал Молинье с самой лучшей стороны, как настоящего
революционера и прекрасного товарища.
После отъезда т. Росмера в Париж он не раз писал мне не только с
похвалой, но с восторгом о работе Молинье. В его письмах, как и в письмах
Маргариты Росмер, встречались такие фразы: "Если бы у нас было два таких
Раймона, мы далеко ушли бы вперед..."
Через несколько месяцев в письмах т. Росмера стали появляться указания
на то, что между Молинье и Навиллем трения и конфликты, причем т. Росмер ни
разу не писал мне, кто, по его мнению, несет ответственность за эти
конфликты.
Еще через несколько недель я получил два письма: от т. Росмера, с одной
стороны, от тт. Навилля, Жерара и Гурже, с другой - против Молинье. Из этих
писем я впервые узнал, что тт. Росмер и Навилль сделали попытку лишить т.
Молинье права занимать какие бы то ни было посты в Лиге, и даже, как
сквозило между строк, исключить его из Лиги. Такое требование они предъявили
парижской федерации, секретарем которой был Молинье. Федерация подавляющим
большинством голосов против инициаторов предложения о снятии Молинье с
секретарства высказалась против Росмера и Навилля. Только после этого они
написали мне свои письма, требуя моего содействия против Молинье.
Из этого изложения вы видите, что без какого бы то ни было участия с
моей стороны, даже без моего ведома, парижская организация отвергла
притязания товарищей Росмера, Навилля и др. и взяла т. Молинье под защиту.
К этому надо прибавить, что все предшествующее время я находился в
постоянной переписке с Росмером и Навиллем, но совершенно не переписывался с
Молинье. Все письма, все документы, относящиеся к этому периоду, хранятся в
моем архиве, и я охотно предоставлю их любой группе товарищей, заслуживающих
доверия.
Чем мотивировали Росмер, Навилль и др[угие] требование репрессий против
Молинье? Тем, что он "вмешивается" в такие вопросы, которых он "не
понимает". Тем, что он выдвигает неразумные предложения и пр. На это я
ответил, что если бы дело шло о политических разногласиях, я мог бы
высказаться. Поэтому я прошу сообщить мне, какие именно предложения
выдвигает Молинье. Вместе с тем я указал в письме Навиллю на совершенную
недопустимость делить товарищей на две категории, из которых одна может
вмешиваться во все вопросы, а другая должна заниматься технической работой.
Как и во многих других случаях, Навилль проявил здесь полное непонимание
духа пролетарской революционной организации, все члены которой не только
вправе, но обязаны активно вмешиваться во все вопросы, начиная с самых
мелких и технических и кончая самыми сложными вопросами революционной
политики.
Только после этого я получил представление о характере тех разногласий,
которые на каждом шагу противопоставляли т. Молинье т. Навиллю, причем т.
Росмер, не высказываясь по существу, фактически поддерживал Навилля.
Разногласия эти касались: отношения к партии; отношения к синдикатам;
отношения к интернациональной организации левой оппозиции; наконец, методов
и характера работы самой Лиги. Впечатление, которое я вынес на основании
писем, документов и устных бесед с товарищами обеих групп, убедило меня в
том, что во всех основных вопросах т. Молинье был гораздо ближе к
революционной политике, чем т. Навилль. Разногласия имели не личный, а
принципиальный характер и во многом совпадали с разногласиями между Шарлеруа
и Оверстратеном, с той разницей, что т. Навилль никогда не формулировал
своих взглядов с такой решительностью, как Оверстратен.
К этому я должен прибавить, что в объяснение своего требования
исключительных мер против Молинье т. Росмер счел возможным сослаться также и
на все те неблагоприятные слухи, которые нам с ним были известны раньше и
которые мы вместе с ним считали не заслуживающими внимания156. Этот аргумент
т. Росмера произвел на меня самое тягостное впечатление. Я ему ответил в том
смысле, что если он придает значение старым или новым инсинуациям, то он
обязан истребовать создания контрольной комиссии из надежных и
беспристрастных товарищей для рассмотрения вопроса в целом. Что другое можно
предложить в революционной организации?
Вы знаете по собственному опыту, как нелегко я решился на разрыв с
Оверстратеном, несмотря на то, что вы настаивали на этом (и оказались
правы). Я считал своим долгом исчерпать все меры, чтобы добиться возможности
сотрудничества. Совершенно так же я поступал и в отношении французских
разногласий. Так как товарищи Росмер, Навилль и др[угие] предложили мне
вмешаться в конфликт, то я решил с согласия обеих сторон сделать попытку
отделить личные моменты от принципиального, смягчить трения и создать
нормальные условия для обсуждения спорных вопросов. Не имея возможности
приехать во Францию, я пригласил к себе товарищей Молинье и Навилля, провел
с ними ряд дней в обсуждении всех спорных вопросов, причем мы единогласно (с
участием т. Милля, Франкеля и Маркина) выработали известные решения, которые
шутливо назывались "принкипским миром". Эти решения предусматривали создание
контрольной комиссии для рассмотрения всякого рода личных обвинений.
Принкипские решения вам, впрочем, должны быть известны (на всякий случай я
попрошу послать вам их). На пленарном заседании Лиги эти решения были
приняты единогласно, но т. Росмер не явился даже на заседание и продолжал
бойкотировать Лигу, не объясняя и мне действительных причин своего
поведения.
Условия "принкипского мира" были нелояльно нарушены т. Навиллем. Не
обращаясь к контрольной комиссии, т. Росмер считал возможным и в дальнейшем
делать совершенно недопустимые характеристики т. Молинье. Такого рода
характеристики, говорящие все и ничего, намекающие, двусмысленные,
компрометирующие без прямого обвинения, нашли отражение и в том печальном
письме, копию которого вы прислали мне. Такой образ действий я считаю
противоречащим принципам пролетарской организации.
Такова фактическая сторона дела.
3. Несколько слов о принципиальной стороне. Лигой руководили Росмер и
Навилль в течение первого года. В самых общих вопросах они развивали или
давали развивать другим в "Веритэ" идеи левой оппозиции. Но это делали и
Оверстратен, и Урбанс, и Ландау. Проверка началась с чисто французских
вопросов, где приходилось занимать боевую позицию. Здесь т. Росмер ни разу
не занял ясную позицию, особенно в синдикальном вопросе, и в то же время
поддерживал в корне ложную политику Гурже и Навилля в синдикальной области.
Мои письма т. Росмеру, в которых я указывал на величайшую опасность этой
политики, начались с первого дня существования "Веритэ". Т[оварищ] Росмер ни
разу не дал мне ясного ответа. Я не ставил вопросов открыто в печати или
перед организацией, ибо надеялся добиться результатов путем личной переписки
и устных объяснений. Если т. Росмер отрицает принципиальные разногласия или
даже говорит, что они были выдуманы задним числом (как?), то это только
показывает, как невнимательно относится т. Росмер к основным проблемам
пролетарской революции. Необходимую чуткость к революционным вопросам можно
поддерживать в себе, только сохраняя с революционным движением непрерывную
связь. Т[оварищ] Росмер по поводу тех или других конфликтов даже личного
характера считает возможным отстраняться от движения на месяцы и годы.
Немудрено, если при таком отношении к движению в целом ему наши
принципиальные разногласия кажутся несущественными или даже несуществующими.
Еще один вопрос, последний. Т[оварищ] Росмер говорит о "зиновьевских"
методах. Что он хочет этим сказать? Надо перестать играть словами и сеять
путаницу. Откуда взялись "зиновьевские методы"? Они выросли из крутой
перемены политики. Когда эпигоны под давлением новых элементов и новых
обстоятельств стали ломать традицию партии, они не могли опираться на
общественное мнение пролетарского авангарда, - наоборот, они действовали
против него. Суть "зиновьевских методов" состояла в том, что бюрократический
аппарат путем насилия над пролетарским авангардом и путем обмана широких
рабочих масс навязывал политику, противную традициям партии и революционным
интересам пролетариата. Методы вытекали, следовательно, полностью из
существа политики.
Что же означают "зиновьевские методы" в настоящем случае? Против какого
пролетарского авангарда мы ведем борьбу? Какое революционное крыло мы
подавляем или устраняем во имя оппортунистической политики? Надо же
взвешивать слова. Под зиновьевскими методами понимают теперь нередко то, что
причиняет личные огорчения или не удовлетворяет собственных вкусов.
На самом деле положение сложилось совсем иное. В оппозицию записывались
в З[ападной] Европе начиная с 1923 года самые разнообразные элементы, в том
числе и такие, которые с нашими идеями имеют очень мало общего. Субъекты
типа Паза великодушно соглашались быть или числиться левыми коммунистами,
крайними революционерами под тем условием, чтобы от них ничего не требовали
и чтобы пролетарская революция не мешала их пищеварению. Во Франции очень
распространены традиции кружков, где собираются раз в неделю, разговаривают
обо всем, расходятся, ничего не решив, выпускают раз в месяц журнальчик, в
котором каждый пишет, что ему придет в голову. Лучшим из таких кружков до
войны был кружок Монатта. Но и его дух, навыки, приемы работы, метод мыслить
- все это было бесконечно далеко от пролетарской организации, хотя бы
маленькой и слабой, но серьезно стремящейся встать во главе масс. Кружок
Суварина, с одной стороны, кружок Навилля, с другой, являются новыми
разновидностями того же типа: несколько личных друзей обсуждают вопросы
революции и печатают статейки. Вот и все. Эти нравы, несомненно, принесены
были и в Лигу. А когда более активные, более революционные элементы начали
ставить вопросы по-иному, то в них увидели смутьянов, нарушителей мира,
дезорганизаторов и пр.
И по принципиальной линии, и по политической, и по организационной т.
Росмер неправ. У меня не было никакого основания выступать против т.
Росмера, поскольку он просто отстранился от работы. Но сейчас т. Росмер
фактически стал знаменем всех тех элементов, которые ведут борьбу против
основных наших идей и которые до сих пор гораздо более компрометировали идеи
левой оппозиции, чем пропагандировали их. На наших глазах происходит попытка
беспринципного насквозь блока: бордигистов, Ландау, Навилля, Оверстратена,
даже Снивлита, заигрывание с Урбансом, - причем все эти элементы так или
иначе пытаются прикрыться Росмером. Ничего более смешного, карикатурного и
недостойного, чем этот блок, нельзя себе представить. Дать этому блоку свое
имя значит скомпрометировать себя навсегда. Несмотря на то, что многие
десятки моих писем оказались безрезультатны, я все же хочу надеяться, что т.
Росмер не даст своего имени недостойному блоку, заранее осужденному на
жалкий провал.
Во всяком случае, я со своей стороны готов сделать решительно все для
восстановления возможности совместной работы, - все, кроме отказа от тех
принципов, которые лежат в основе деятельности большевиков-ленинцев.
С коммунистическим приветом
Л.Троцкий.
P.S. Во избежание недоразумений отмечу то, что разумеется само собой: я
не брал и не беру на себя ответственности за все политические шаги т.
Молинье, с которым мы не раз расходились в оценке серьезных практических
вопросов. В тех случаях, когда мне казалось, что т. Молинье совершает
крупные ошибки, я это высказывал ему и другим. Такого рода расхождения
совершенно неизбежны при общей работе. Никакая принципиальная солидарность
не может обеспечить совпадения взглядов во всех вопросах тактики и
организации. Разногласия с группой Навилля, наоборот, имели всегда в своей
основе принципиальные расхождения. Что касается т. Росмера, то, как уже
сказано, держась в принципиальных вопросах крайне уклончиво, он на деле
поддерживал и поддерживает Навиля, Ландау и пр.
[Л.Д.Троцкий]
28/VI/1931 [г.]
28 июня 1931.
Дорогой товарищ Миль!
1. Посылаю письмо для Шарлеруа157 с двумя приложениями. Письмо придется
вам, очевидно, перевести. Оно, может, пригодится и для Франции, раз Росмер
выступает активным противником.
2. Уже месяца три тому назад я предупреждал т. Нина, что Маурин
заключит сделку со сталинцами и что Нин окажется при этом выброшен. Если
ваши сведения верны и дело к этому подходит, то надо как можно скорее
распространить критику декларации каталонской федерации.
Надеюсь, что последнее мое письмо по поводу испанских дел158 (лозунг
"долой Замора" и пр.) вы немедленно после перевода пришлете Лакруа.
3. Телеграмма Рейтера159 из Варшавы о моем мнимом интервью -
неслыханная гнусность. Следовало бы в "Веритэ" хоть в двух строках отметить
это. Полемизировать мне в греческой печати не имеет смысла. Но греческие
товарищи могли бы сами напечатать разоблачительную заметку. Я в свое время,
помнится, говорил, почему непосредственная связь отсюда с активистами
представляет большие неудобства.
4. Я пишу сейчас Раймону [Молинье], чтобы он 10 июля передал
итальянским товарищам 1000 франков на издание брошюры об Испании на
итальянском языке. Я надеюсь, что письмо дойдет еще своевременно.
5. Не ясно мне, почему вы с такой категоричностью говорите о том, что
наша испанская кампания на организации не отразилась и "не отразится". Что
за странный фатализм? Тогда что же отразится, если не испанская революция?
6. Не совсем мне понятно также и то, что вы пишете по поводу "Веритэ" и
"Лютт де Клясс". "Веритэ", насколько я знаю, есть орган Лиги. "Лютт де
Клясс", по-видимому, остается органом клики Навилля. Если так, а по
посредников. Буржуазное законодательство очень хорошо знает такое
преступление147. Я считаю вполне допустимым привлечь этого субъекта к
буржуазному суду: дело идет тут не о принципах коммунизма, а о захвате
корреспонденции, и буржуазный судья в этом достаточно компетентен. Думаю,
что одной угрозы привлечения к суду будет достаточно для того, чтобы этот
субъект поджал хвост. Но угрозу надо построить как следует быть, т. е. с
участием адвоката, чтобы не вышло холостого выстрела. Прибегнуть к этому
средству надо после того, как он откажется выдать корреспонденцию по
требованию нового правления оппозиции или Интернационального Секретариата.
Главное - не терять темпа в этой гнусной "игре" [...]148
[Л.Д.Троцкий]
Дорогие друзья!
В письме к тов. Лакруа я высказал некоторые дополнительные соображения
по поводу положения в Испании. К несчастью, у меня нет полной информации о
том, как ставят испанские коммунисты разных группировок политические вопросы
дня. Анализ революционной обстановки при таких условиях представляет больше
трудностей, чем игра в шахматы, не глядя на доску. Каждый раз остается
область вопросов, нуждающихся в дополнительной разработке. Прежде чем
обратиться к печати, я хочу сейчас поставить эти вопросы перед вами и через
ваше посредство перед испанскими коммунистами и перед всеми секциями
Интернациональной левой.
Значительная часть моей статьи об опасностях, угрожающих испанской
революции, посвящена доказательствам того, что между
буржуазно-республиканской революцией в апреле этого года и будущей
пролетарской революцией нет места для особой "рабоче-крестьянской"
революции. Попутно я отметил, что из этого вовсе ен вытекает, будто партия
пролетариата должна до "последнего и решительноого боя" заниматься только
мирным накоплением сил. Такая концепция была бы антиреволюционной и
филистерской насквозь. Если не может быть промежуточной революции,
промежуточного режима, то могут быть и будут промежуточные выступления масс,
стачки, демонтрации, столкновения с полицией и войсками, бурные
революционные потрясения, в которых коммунисты будут, разумеется, всегда на
самых боевых постах. Каков возможный исторический смысл этих промежуточных
боев? С одной стороны, они могут вносить демократические изменения в
буржуазно-республиканский режим, с другой стороны, они будут подготовлять
массы к завоеванию власти для создания пролетарского режима.
Участие коммунистов в этих боях, тем более руководящее участие, требует
с их стороны не только ясного понмания развития революции в целом, но и
умения выдвигать своевременно такие частные, острые, боевые лозунги, которые
сами по себе вовсе не вытекают из "программы", но зато диктуются обстановкой
дня и ведут массы вперед.
Всем известно, какую огромную роль сыграл в 1917 году, во время
коалиции русских соглашателей с либералами, большевистский лозунг: "Долой
десять министров-капиталистов!"149 Массы доверяли еще
социалистам-соглашателям, но и у самых доверчивых масс всегда есть
инстинктивное недоверие к буржуа, эксплуататорам, капипталистам. На этом и
была построена тактика большевиков в определенный период времени. Мы не
говорили "долой министров-социалистов". Мы не выдвигали даже лозунга "Долой
Временное правительство" в качестве боевого лозунга момента. Но зато мы
неустанно били в одну точку: "долой десять министров-капиталистов". Этот
лозунг сыграл огромную роль, так как позволил массам на деле убедиться в
том, что соглашателям министры-капиталисты ближе и дороже, чем рабочие
массы.
Лозунги этого типа как нельзя лучше соответствуют данной стадии
испанской революции. Пролетарский авангард полностью и целиком заинтересован
в том, чтобы толкать испанских социалистов ко взятию всей власти в свои
руки. Для этого и нужно разорвать коалицию. Очередной задачей является
борьба за изгнание буржуазных министров из коалиции. То или другое,
вероятнее всего, частичное, половинчатое разрешение этой задачи, мыслимо
только в связи с крупными политическими событиями, под ударами новых
массовых движений и пр. Так, в России под давлением массовых движений
вылетели из коалиционного правительства сперва Гучков и Милюков, затем князь
Львов. Во главе правительства оказался Керенский, число "социалистов"
возросло и пр. После приезда Ленина партия большевиков ни на одну минуту не
солидаризовалась с Керенским и соглашателями. Но она помогала массам
отталкивать буржуазию от власти и проверять соглашательское правительство на
опыте. Это был необходимый этап на пути движения большевиков к власти.
Насколько можно понять издалека, выборы в кортесы обнаружат
чрезвычайную слабость правых республиканцев150 типа Замора151-Маура152 и
обеспечат огромный перевес мелкобуржуазных соглашателей разной окраски:
радикалов, радикал-социалистов и "социалистов". Несмотря на это, можно почти
с уверенностью ждать, что социалисты и радикал-социалисты будут цепляться
изо всех сил за своих союзников справа. Лозунг: "долой "Замора-Маура" вполне
своевременен. Нужно только ясно понять одно: коммунисты не ведут агитации за
министерство Леру153, не берут на себя никакой ответственности за
социалистическое министерство, но в каждый данный момент главный удар
направляют против наиболее определенного и последовательного классового
врага и этим ослабляют соглашателей, расчищая путь пролетариату.
Рабочим-социалистам коммунисты говорят: "В отличие от нас, вы верите своим
социалистическим вождям; заставьте же их, по крайней мере, взять власть. В
этом мы вам честно поможем. А потом давайте проверять на деле, кто из нас
прав".
Вопрос взят выше в связи с составом кортесов. Но и другие события,
например, репрессии против масс, могут придать чрезвычайную остроту лозунгу
"долой Замора-Маура". Победа в этой области, т. е. выход в отставку Замора,
получила бы на новом этапе почти такое же значение для дальнейшего развития
революции, как выход в отставку Альфонса в апреле. В выдвигании таких
лозунгов надо исходить не из доктринерских абстракций, а из состояния
сознания масс, из того, как массы воспринимают события и как на них
отразится тот или другой частичный успех. Голое противопоставление лозунга
"диктатуры пролетариата" нынешнему режиму само по себе совершенно
недостаточно, ибо не захватит масс.
В связи с этим снова встает вопрос о социал-фашизме. Это глупенькое
изобретение страшно левой бюрократии превращается сейчас в Испании в
величайшее препятствие на пути революции. Обратимся снова к русскому опыту.
Меньшевики и эсеры, стоя у власти, вели империалистическую войну, защищали
собственников, преследовали солдат, крестьян и рабочих, производили аресты,
ввели смертную казнь, покровительствовали убийству большевиков, обрекли
Ленина на подпольное существование, держали других вождей большевизма в
тюрьме, распространяли про них ужасающую клевету и пр. И пр. Всего этого с
избытком достаточно, чтобы задним числом назвать их "социал-фашистами". Но
тогда, в 1917 г., это слово вообще не существовало, что не помешало, как
известно, большевикам прийти к власти. После страшных преследований
большевиков в июле-августе большевики вместе с "социал-фашистами" заседали в
органах борьбы против Корнилова. В начале сентября Ленин из подполья
предлагал русским "социал-фашистам" компромисс: "порвите с буржуазией,
возьмите власть, и мы, большевики, будем мирно бороться за власть внутри
Стветов".
Если бы между соглашателями и корниловцами, тогдашними действительными
"фашистами", не было никакой разницы, то невозможна была бы совместная
борьба большевиков с соглашателями против корниловцев154. А между тем эта
борьба сыграла огромную роль в развитии революции, отбив атаку генеральской
контрреволюции и помогши большевикам окончательно оторвать массы от
соглашателей.
В том и состоит природа мелкобуржуазной демократии, что она колеблется
между коммунизмом и фашизмом. Во время революции эти колебания бывают
особенно остры. Рассматривать испанснких социалистов как разновидность
фашизма значит заранее отказываться использовать их неизбежные колебания
влево, значит закрывать себе самим путь к социалистическим и
синдикалистическим рабочим.
В заключение этого письма отмечу, что критика и разоблачение испанского
анархо-синдикализма представляет чрезвычайно важную задачу, которую нельзя
запускать ни на день. Анархо-синдикалист на своих верхах представляет
наиболее замаскированную, наиболее вероломную и наиболее опасную форму
соглашательства с буржуазией и прислужничества ей. В своих низах
анархо-синдикализм заключает большие потенциальные силы революции. Основная
наша задача здесь та же, что и по отношению к социалистам: противопоставить
низы верхам. Однако задача эта должна быть тщательно приспособлена к
специфической природе синдикальной организации и к специфическому характеру
анархистской маскировки. Об этом в одном из следующих писем.
Еще и еще раз настаиваю: необходимо собирать статьи, резолюции,
платформы и пр. важнейших революционных организаций и групп Испании,
переводить их на французский язык и рассылать всем секциям для перевода на
другие языки.
С горячим революционным приветом
Ваш Л.Троцкий
24 июня 1931 г.
Кадикей
Дорогие товарищи!
Спешу ответить на вопросы, которые вы мне ставите в вашем письме от 19
июня.
1. Интернациональный Секретариат ответил вам, что он не знает причин,
по которым т. Росмер прекратил свое участие в революционном движении. Вы
считаете это невероятным. Я вполне понимаю ваше недоумение. Тем не менее мне
самому были все время неясны причины ухода т. Росмера из Лиги. Последнее
письмо его к нам также дает мало материала для каких-либо политических
выводов.
2. Должен с сожалением отметить, что та часть письма т. Росмера,
которая излагает мое отношение ко внутренним конфликтам в Лиге, дает
неправильное представление о том, что было. По изображению т. Росмера
выходит так, будто мое вмешательство помешало т. Росмеру устранить из Лиги
или нейтрализовать внутри Лиги ее отрицательные элементы во главе с т.
Р.Молинье. Так как никаких политических разногласий, по словам т. Росмера,
не было, то остается совершенно непонятным, почему я вмешался и почему я
поддержал т. Молинье против т. Росмера. Все это абсолютно неверно с начала
до конца.
Т. Росмер забыл вам сообщить, что он жил у меня известное время
одновременно с Молинье. На нас обоих, как и на т. Маргариту Росмер155, т.
Молинье произвел прекрасное впечатление своей преданностью делу, энергией,
предприимчивостью, самоотверженностью. Уже в это время мы знали, что по
поводу т. Молинье распространяются всякого рода сплетни, одной из причин
которых является порывистый характер т. Молинье и его способность нарушать
филистерские правила и предрассудки. Вместе с т. Росмером и Маргаритой
Росмер мы решили дать категорический отпор этим сплетням и инсинуациям. В
этом смысле я написал письмо парижским товарищам по инициативе т. Гурже,
который всегда аттестовал Молинье с самой лучшей стороны, как настоящего
революционера и прекрасного товарища.
После отъезда т. Росмера в Париж он не раз писал мне не только с
похвалой, но с восторгом о работе Молинье. В его письмах, как и в письмах
Маргариты Росмер, встречались такие фразы: "Если бы у нас было два таких
Раймона, мы далеко ушли бы вперед..."
Через несколько месяцев в письмах т. Росмера стали появляться указания
на то, что между Молинье и Навиллем трения и конфликты, причем т. Росмер ни
разу не писал мне, кто, по его мнению, несет ответственность за эти
конфликты.
Еще через несколько недель я получил два письма: от т. Росмера, с одной
стороны, от тт. Навилля, Жерара и Гурже, с другой - против Молинье. Из этих
писем я впервые узнал, что тт. Росмер и Навилль сделали попытку лишить т.
Молинье права занимать какие бы то ни было посты в Лиге, и даже, как
сквозило между строк, исключить его из Лиги. Такое требование они предъявили
парижской федерации, секретарем которой был Молинье. Федерация подавляющим
большинством голосов против инициаторов предложения о снятии Молинье с
секретарства высказалась против Росмера и Навилля. Только после этого они
написали мне свои письма, требуя моего содействия против Молинье.
Из этого изложения вы видите, что без какого бы то ни было участия с
моей стороны, даже без моего ведома, парижская организация отвергла
притязания товарищей Росмера, Навилля и др. и взяла т. Молинье под защиту.
К этому надо прибавить, что все предшествующее время я находился в
постоянной переписке с Росмером и Навиллем, но совершенно не переписывался с
Молинье. Все письма, все документы, относящиеся к этому периоду, хранятся в
моем архиве, и я охотно предоставлю их любой группе товарищей, заслуживающих
доверия.
Чем мотивировали Росмер, Навилль и др[угие] требование репрессий против
Молинье? Тем, что он "вмешивается" в такие вопросы, которых он "не
понимает". Тем, что он выдвигает неразумные предложения и пр. На это я
ответил, что если бы дело шло о политических разногласиях, я мог бы
высказаться. Поэтому я прошу сообщить мне, какие именно предложения
выдвигает Молинье. Вместе с тем я указал в письме Навиллю на совершенную
недопустимость делить товарищей на две категории, из которых одна может
вмешиваться во все вопросы, а другая должна заниматься технической работой.
Как и во многих других случаях, Навилль проявил здесь полное непонимание
духа пролетарской революционной организации, все члены которой не только
вправе, но обязаны активно вмешиваться во все вопросы, начиная с самых
мелких и технических и кончая самыми сложными вопросами революционной
политики.
Только после этого я получил представление о характере тех разногласий,
которые на каждом шагу противопоставляли т. Молинье т. Навиллю, причем т.
Росмер, не высказываясь по существу, фактически поддерживал Навилля.
Разногласия эти касались: отношения к партии; отношения к синдикатам;
отношения к интернациональной организации левой оппозиции; наконец, методов
и характера работы самой Лиги. Впечатление, которое я вынес на основании
писем, документов и устных бесед с товарищами обеих групп, убедило меня в
том, что во всех основных вопросах т. Молинье был гораздо ближе к
революционной политике, чем т. Навилль. Разногласия имели не личный, а
принципиальный характер и во многом совпадали с разногласиями между Шарлеруа
и Оверстратеном, с той разницей, что т. Навилль никогда не формулировал
своих взглядов с такой решительностью, как Оверстратен.
К этому я должен прибавить, что в объяснение своего требования
исключительных мер против Молинье т. Росмер счел возможным сослаться также и
на все те неблагоприятные слухи, которые нам с ним были известны раньше и
которые мы вместе с ним считали не заслуживающими внимания156. Этот аргумент
т. Росмера произвел на меня самое тягостное впечатление. Я ему ответил в том
смысле, что если он придает значение старым или новым инсинуациям, то он
обязан истребовать создания контрольной комиссии из надежных и
беспристрастных товарищей для рассмотрения вопроса в целом. Что другое можно
предложить в революционной организации?
Вы знаете по собственному опыту, как нелегко я решился на разрыв с
Оверстратеном, несмотря на то, что вы настаивали на этом (и оказались
правы). Я считал своим долгом исчерпать все меры, чтобы добиться возможности
сотрудничества. Совершенно так же я поступал и в отношении французских
разногласий. Так как товарищи Росмер, Навилль и др[угие] предложили мне
вмешаться в конфликт, то я решил с согласия обеих сторон сделать попытку
отделить личные моменты от принципиального, смягчить трения и создать
нормальные условия для обсуждения спорных вопросов. Не имея возможности
приехать во Францию, я пригласил к себе товарищей Молинье и Навилля, провел
с ними ряд дней в обсуждении всех спорных вопросов, причем мы единогласно (с
участием т. Милля, Франкеля и Маркина) выработали известные решения, которые
шутливо назывались "принкипским миром". Эти решения предусматривали создание
контрольной комиссии для рассмотрения всякого рода личных обвинений.
Принкипские решения вам, впрочем, должны быть известны (на всякий случай я
попрошу послать вам их). На пленарном заседании Лиги эти решения были
приняты единогласно, но т. Росмер не явился даже на заседание и продолжал
бойкотировать Лигу, не объясняя и мне действительных причин своего
поведения.
Условия "принкипского мира" были нелояльно нарушены т. Навиллем. Не
обращаясь к контрольной комиссии, т. Росмер считал возможным и в дальнейшем
делать совершенно недопустимые характеристики т. Молинье. Такого рода
характеристики, говорящие все и ничего, намекающие, двусмысленные,
компрометирующие без прямого обвинения, нашли отражение и в том печальном
письме, копию которого вы прислали мне. Такой образ действий я считаю
противоречащим принципам пролетарской организации.
Такова фактическая сторона дела.
3. Несколько слов о принципиальной стороне. Лигой руководили Росмер и
Навилль в течение первого года. В самых общих вопросах они развивали или
давали развивать другим в "Веритэ" идеи левой оппозиции. Но это делали и
Оверстратен, и Урбанс, и Ландау. Проверка началась с чисто французских
вопросов, где приходилось занимать боевую позицию. Здесь т. Росмер ни разу
не занял ясную позицию, особенно в синдикальном вопросе, и в то же время
поддерживал в корне ложную политику Гурже и Навилля в синдикальной области.
Мои письма т. Росмеру, в которых я указывал на величайшую опасность этой
политики, начались с первого дня существования "Веритэ". Т[оварищ] Росмер ни
разу не дал мне ясного ответа. Я не ставил вопросов открыто в печати или
перед организацией, ибо надеялся добиться результатов путем личной переписки
и устных объяснений. Если т. Росмер отрицает принципиальные разногласия или
даже говорит, что они были выдуманы задним числом (как?), то это только
показывает, как невнимательно относится т. Росмер к основным проблемам
пролетарской революции. Необходимую чуткость к революционным вопросам можно
поддерживать в себе, только сохраняя с революционным движением непрерывную
связь. Т[оварищ] Росмер по поводу тех или других конфликтов даже личного
характера считает возможным отстраняться от движения на месяцы и годы.
Немудрено, если при таком отношении к движению в целом ему наши
принципиальные разногласия кажутся несущественными или даже несуществующими.
Еще один вопрос, последний. Т[оварищ] Росмер говорит о "зиновьевских"
методах. Что он хочет этим сказать? Надо перестать играть словами и сеять
путаницу. Откуда взялись "зиновьевские методы"? Они выросли из крутой
перемены политики. Когда эпигоны под давлением новых элементов и новых
обстоятельств стали ломать традицию партии, они не могли опираться на
общественное мнение пролетарского авангарда, - наоборот, они действовали
против него. Суть "зиновьевских методов" состояла в том, что бюрократический
аппарат путем насилия над пролетарским авангардом и путем обмана широких
рабочих масс навязывал политику, противную традициям партии и революционным
интересам пролетариата. Методы вытекали, следовательно, полностью из
существа политики.
Что же означают "зиновьевские методы" в настоящем случае? Против какого
пролетарского авангарда мы ведем борьбу? Какое революционное крыло мы
подавляем или устраняем во имя оппортунистической политики? Надо же
взвешивать слова. Под зиновьевскими методами понимают теперь нередко то, что
причиняет личные огорчения или не удовлетворяет собственных вкусов.
На самом деле положение сложилось совсем иное. В оппозицию записывались
в З[ападной] Европе начиная с 1923 года самые разнообразные элементы, в том
числе и такие, которые с нашими идеями имеют очень мало общего. Субъекты
типа Паза великодушно соглашались быть или числиться левыми коммунистами,
крайними революционерами под тем условием, чтобы от них ничего не требовали
и чтобы пролетарская революция не мешала их пищеварению. Во Франции очень
распространены традиции кружков, где собираются раз в неделю, разговаривают
обо всем, расходятся, ничего не решив, выпускают раз в месяц журнальчик, в
котором каждый пишет, что ему придет в голову. Лучшим из таких кружков до
войны был кружок Монатта. Но и его дух, навыки, приемы работы, метод мыслить
- все это было бесконечно далеко от пролетарской организации, хотя бы
маленькой и слабой, но серьезно стремящейся встать во главе масс. Кружок
Суварина, с одной стороны, кружок Навилля, с другой, являются новыми
разновидностями того же типа: несколько личных друзей обсуждают вопросы
революции и печатают статейки. Вот и все. Эти нравы, несомненно, принесены
были и в Лигу. А когда более активные, более революционные элементы начали
ставить вопросы по-иному, то в них увидели смутьянов, нарушителей мира,
дезорганизаторов и пр.
И по принципиальной линии, и по политической, и по организационной т.
Росмер неправ. У меня не было никакого основания выступать против т.
Росмера, поскольку он просто отстранился от работы. Но сейчас т. Росмер
фактически стал знаменем всех тех элементов, которые ведут борьбу против
основных наших идей и которые до сих пор гораздо более компрометировали идеи
левой оппозиции, чем пропагандировали их. На наших глазах происходит попытка
беспринципного насквозь блока: бордигистов, Ландау, Навилля, Оверстратена,
даже Снивлита, заигрывание с Урбансом, - причем все эти элементы так или
иначе пытаются прикрыться Росмером. Ничего более смешного, карикатурного и
недостойного, чем этот блок, нельзя себе представить. Дать этому блоку свое
имя значит скомпрометировать себя навсегда. Несмотря на то, что многие
десятки моих писем оказались безрезультатны, я все же хочу надеяться, что т.
Росмер не даст своего имени недостойному блоку, заранее осужденному на
жалкий провал.
Во всяком случае, я со своей стороны готов сделать решительно все для
восстановления возможности совместной работы, - все, кроме отказа от тех
принципов, которые лежат в основе деятельности большевиков-ленинцев.
С коммунистическим приветом
Л.Троцкий.
P.S. Во избежание недоразумений отмечу то, что разумеется само собой: я
не брал и не беру на себя ответственности за все политические шаги т.
Молинье, с которым мы не раз расходились в оценке серьезных практических
вопросов. В тех случаях, когда мне казалось, что т. Молинье совершает
крупные ошибки, я это высказывал ему и другим. Такого рода расхождения
совершенно неизбежны при общей работе. Никакая принципиальная солидарность
не может обеспечить совпадения взглядов во всех вопросах тактики и
организации. Разногласия с группой Навилля, наоборот, имели всегда в своей
основе принципиальные расхождения. Что касается т. Росмера, то, как уже
сказано, держась в принципиальных вопросах крайне уклончиво, он на деле
поддерживал и поддерживает Навиля, Ландау и пр.
[Л.Д.Троцкий]
28/VI/1931 [г.]
28 июня 1931.
Дорогой товарищ Миль!
1. Посылаю письмо для Шарлеруа157 с двумя приложениями. Письмо придется
вам, очевидно, перевести. Оно, может, пригодится и для Франции, раз Росмер
выступает активным противником.
2. Уже месяца три тому назад я предупреждал т. Нина, что Маурин
заключит сделку со сталинцами и что Нин окажется при этом выброшен. Если
ваши сведения верны и дело к этому подходит, то надо как можно скорее
распространить критику декларации каталонской федерации.
Надеюсь, что последнее мое письмо по поводу испанских дел158 (лозунг
"долой Замора" и пр.) вы немедленно после перевода пришлете Лакруа.
3. Телеграмма Рейтера159 из Варшавы о моем мнимом интервью -
неслыханная гнусность. Следовало бы в "Веритэ" хоть в двух строках отметить
это. Полемизировать мне в греческой печати не имеет смысла. Но греческие
товарищи могли бы сами напечатать разоблачительную заметку. Я в свое время,
помнится, говорил, почему непосредственная связь отсюда с активистами
представляет большие неудобства.
4. Я пишу сейчас Раймону [Молинье], чтобы он 10 июля передал
итальянским товарищам 1000 франков на издание брошюры об Испании на
итальянском языке. Я надеюсь, что письмо дойдет еще своевременно.
5. Не ясно мне, почему вы с такой категоричностью говорите о том, что
наша испанская кампания на организации не отразилась и "не отразится". Что
за странный фатализм? Тогда что же отразится, если не испанская революция?
6. Не совсем мне понятно также и то, что вы пишете по поводу "Веритэ" и
"Лютт де Клясс". "Веритэ", насколько я знаю, есть орган Лиги. "Лютт де
Клясс", по-видимому, остается органом клики Навилля. Если так, а по