Страница:
организации непременно окажется в оппозиции и выпадет из организации.
Если нам удастся поставить немецкий еженедельник, то в качестве
сотрудника Франк будет полезен (если до того времени он не капитулирует). Из
группы же его решительно ничего, по-моему, не выйдет.
[Л.Д.Троцкий]
6 февраля 1931 г.
Дорогой товарищ Монтегю!
Я задержался с ответом, ожидая со дня на день разрешения вопроса о
Норвегии. Но дело затягивается. Вопрос о германской визе все еще неясен. Я
телеграфировал поэтому сегодня в Норвегию, что в течение февраля не
рассчитываю на визу. Таким образом, если вы будете здесь в 20-х числах, то
вы почти наверное застанете меня на Принкипо. Я бы вас просил предупредить
меня телеграммой о дне и часе вашего приезда. Тогда кто-нибудь из членов
нашего дома встретил бы вас в Константинополе и облегчил бы вам дальнейший
путь на Принкипо и здесь к нам на дачу.
Если бы, вопреки всем ожиданиям, дело с Норвегией разрешилось скорее,
чем можно думать, я вам в последнюю минуту дам телеграмму по лондонскому
адресу.
Крепко жму руку в письме, надеясь вскоре пожать ее в натуре.
[Л.Д.Троцкий]
Многоуважаемый господин доктор Залингер!
В ответ на Ваше письмо от 31 января позволю себе высказать некоторые
преджварительные соображения. Прежде всегго попытаюсь ответить на
формированные судом вопросы о взаимоотношениях между мной и Керенским.
Керенский формально примкнул после Феральского переворота к народной партии
"социалистов-революционеров", я был марксистом и входил в партию
большевиков.
Керенский вступил министром юстиции в правительство князя Львова35.
Большевики вели против этого правительства непримиримую борьбу.
В июне, когда Керенский стал военным министром, он подготовил
наступление на Восточном фронте36. По поручению партии большевиков я
формулировал на съезде Советов письменное заявление, в котором наступление
объявлялось величайшим преступлением против народа и революции.
3-5 июля 1917 г. рабочие и солдаты Петербурга37 выступили с оружием в
руках на улицы, требуя перехода власти в руки Советов38. В ответ на это
движение Временное правительство возбудило обвинение против вождей
большевистской партии на основании статей 51, 100 и 106 Уголовного уложения.
Постановление судебных властей (прокурора Каринского, судебного следователя
Александрова) гласило в отношении большевиков: "...являясь русскими
гражданами, по предварительному между собой и другими лицами уговору, в
целях способствования находящимся с Россией государствам во враждебных
против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение
содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой
способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные
средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к
немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же
целях в период времени с 3-5 июля 1917 г. организовали в Петрограде
вооруженное восстание"39.
Первоначально постановлено было подвергнуть аресту: Ленина, Зиновьева.
Коллонтай, Ганецкого, Козловского40, Семашко, Сахарова41, Раскольникова42,
Рошаля43, Гельфанда (Парвуса) и Суменсон44. 23 июля по этому же обвинению
были арестованы Троцкий и Луначарский.
Судебный следователь Александров предъявил мне то же обвинение, что и
вышеименованным членам партии, включив мое дело в общее следствие. Ленин
скрывался от преследований Керенского с 6 июля до Октябрьского переворота,
т. е. в течение почти четырех месяцев. Я оставался в тюрьме с 23 июля по 4
сентября, когда, в момент наступления Корнилова на Петербург45, я был
выпущен под залог, внесенный профессиональными союзами. Обвинение с меня не
было снято, как и с других большевиков.
В своих мемуарах, изданных Рейснером, Керенский целиком поддерживает
приведенное выше обвинение в отношении всех большевистских вождей.
Утверждение противной стороны, будто я лично Керенским не назван, ложно. На
самом деле на странице 309 мемуаров Керенский прямо называет мое имя, как
обвиняемого по тому же делу о государственнй измене. Если это обвинение,
инициативу которого Керенский приписывает себе (стран. 308-309), ставилось
серьезно, - а могло ли оно ставиться иначе? - то целью его могло быть только
физическое уничтожение вождей большевистской партии. Никакого другого
приговора, кроме смертной казни, нельзя себе представить в отношении людей,
повинных в том, что они во время войны вступили в тайную связь с
правительством враждебного государства и на его деньги, по его указаниям и в
его интересах вызывали восстания внутри страны.
Октябрьский переворот, низвергший правительство, во главе которого
стоял Керенский, был произведен Военно-Революционным комитетом46,
председателем которого я состоял. Правительство Керенского было арестовано.
Сам Керенский бежал на фронт, где ему удалось двинуть против Петрограда
несколько кавалерийских частей под командой известного монархиста генерала
Краснова47. Между казаками Керенского-Краснова и революционными отрядами,
отправленными Лениным и мною для обороны подступов к столице, произошло
сражение у Пулково, под Петроградом. Жертвы были с обеих сторон. Казаки были
отброшены и сложили оружие48. Керенский бежал. Радиограммой, написанной в
штабе пулковского революционного отряда, я известил через царскосельскую
радиостанцию правительства и народы других стран об окончательной ликвидации
правительства Керенского.
Таковы основные политические этапы, характеризующие политические
взаимоотношения между Керенским и мною. Личных взаимоотношений у нас не
существовало, не было даже и формального знакомства.
Если выразить взаимоотношения между мной и Керенским на языке немецкой
политики, то придется сказать, что противоположность между нами несравненно
больше, чем между Носке49 и Либкнехтом50, ибо Носке и Либкнехт принадлежали
все же в прошлом к одной партии, и Носке не обвинял Либкнехта в получении
денег и директив от царского штаба. Если судьба Либкнехта не стала судьбой
вождей большевизма, то это, во всяком случае, не вина Керенского.
Важнейшие из приведенных выше фактов изложены в основных чертах в
мемуарах самого Керенского и могут быть подтверждены бесчисленными
документами и свидетельствами. Вряд ли в этом, однако, есть необходимость,
ибо факты эти никем никогда не оспаривались.
Второй вопрос суда касается того, в какой мере "при нынешнем состоянии
исторических исследований можно доказать наличие в книге Керенского
объективной неправды в отношении Ленина и большевизма?"
Если допустить на минуту, что Ленин и большевики находились в связи с
немецким штабом и специально с генералом Людендорфом, то останется спросить,
каким образом после германской революции51, когда все архивы имперской
Германии стали открыты политическим партиям, в частности и тем, которые
непримиримо враждебны большевизму, с одной стороны, Людендорфу, с другой
(социал-демократия), - каким образом данные о соглашении Людендорфа с
большевиками не были опубликованы в целях политической борьбы52? Почему, с
другой стороны, молчали Людендорф и те офицеры, которые, по версии русского
обвинения, знали об этом тайном соглашении? Ясно, что разоблачение такого
факта нанесло бы смертельный удар не только вождям русского большевизма, но
и германским коммунистам, как ученикам и последователям Ленина.
Если вообще нужны доказательства того, что дело идет о клевете - одной
из самых чудовищных, какие знает политическая история человечества, - то
самое простое было бы допросить генерала Людендорфа и тех офицеров
германского генерального штаба (Шидицкий53 и Люберс54, если последние вообще
существуют), которые, согласно обвинительному акту, были в курсе тайного
соглашения.
Что касается исторических исследований, то вряд ли сейчас, в 1931 г.,
можно найти хотя бы одну серьезную историческую книгу, которая вообще
считалась бы с клеветой, опровергнутой всем дальнйшим ходом развития, и. в
частности, достаточно известной историей Брест-Литовских переговоров.
В последней книжке издающегося в Берлине русскими эмигрантами "Архива
революции"55 напечатана обширная статья бывшего полковника русского
генерального штаба Д.Г.Фокке, посвященная Брест-Литовским переговорам56. В
этой работе, крайне враждебной по отношению к большевикам, полковник Фокке,
принимавший участие в Брестских переговорах, а затем бежавший за границу,
говорил между прочим: "Присутствуя решительно на всех заседаниях только что
закончившихся переговоров о перемирии и точно зная, что вне этих заседаний
Иоффе не вел никаких тайных бесед ни с ген. Гофманом, ни с кем-либо другим
из немцев, мы отдавали себе лучший отчет о характере `связи' Смольного с
Берлином, о котором в понятном патриотическом рвении кричало в России все,
что после переворота оказалось правее большевиков. Нам было ясно, что
никакой `связи' в смысле прямого сговора наперед, у Германии с большевиками
не было" ("Архив русской революции", т. ХХ, стр. 96, Д.Фокке, "На сцене и за
кулисами Брестской трагикомедии").
Второй пункт второго вопроса касается того, насколько "объективная
неправда" книги Керенского задевавет Троцкого, "не назыапя его по имени"? С
формальной стороны вопрос этот отпадает, ибо Троцкий, как уже указано,
назван по имени в книге Керенского именно в связи с "объективной неправдой"
на стран. 308-309, не говоря уже о том, что Троцкий был в свое время
арестован Керенским по обвинению, основанному на "объективной неправде".
Совершенно очевидно, с другой стороны, что, будучи ближайшим
сотрудником Ленина в период подготовки Октябрьской революции, я не мог не
знать, на какие средства и в чьих интересах ведется эта подготовка. Суд не
может не признать, что, если немецкие офицеры генерального штаба, Шидицкий и
Люберс, сообщали русскому прапорщику Ермоленко57 о том, что Ленин является
агентом Людендорфа, то для Троцкого этот факт не мог оставатьсмя тайной. Во
всяком случае, таково было убеждение правительства Керенского, предъявившего
мне то же обвинние, что и Ленину58.
* * *
Таковы первые сведения, которые я могу сообщить по поводу вопросов
суда. Эти сведения могут быть подтверждены неограниченным числом аутентичных
цитат и свидетельстких показаний. Я в любой момент готов развернуть и
уточнить свою аргументацию. Я в любой момент готов прибыть в Лейпциг, чтобы
представить все необходимые объяснения суду лично. Вместе с тем мне
представляется совершенно незыблемым, что договор должен был быть признан
недействительным даже в том случае, если бы историческая наука оказалась
сегодня не в силах дать ответ на вопрос об "объективной неправде" в мемуарах
Керенского или разошлась в своих мнениях на этот счет.
Допустим на минуту, что автор А. в своей книге сообщил об авторе Б.
порочащие сведения в связи с такими обстоятельствами, которые не имеют
общественного интереса и вообще не входят в круг исторической науки.
Допустим, что издатель Х. при заключении договора с автором Б. сознательно
скрыл бы от последнего как изданную им книгу автора А., так и свои рекламы,
в которых он уже от собственного имени повторял порочащие сведения.
Допустим, далее, что издатель Х. расписывался при переговорах в особом
уважении к автору Б. и к его "миросозерцанию". Мог ли бы суд колебаться хоть
на минуту в расторжении заключенного при таких услрових договора? Думаю, что
нет. Ибо при этом отходит на второй план самый вопрос о том, отвечали ли
порочащие сведения А. относительно Б. действительности или нет и верил ли в
эти сведения издатель или нет. Ответ на этот вопрос может, разумеется, иметь
решающее значение для общей оценки личности Б., но никак не для оценки
поведения издателя З., ибо оставется фактом, что издатель не только утаил от
автора Б. такие обстоятельства, которые должны были для последнего иметь
решающее значение, но и сделал автору прямо противоположные заявления (в
данном конкретном случае: посвящение на книге о Либкнехте, устные и
письменные заявления об особой симпатии к личности автора и его
"миросозерцанию").
Суд постановил, однако, расширить рамки процесса. Я, со своей стороны,
могу только приветствовать это, уже потому хотя бы, что это укрепляет мою
позицию в процессе. Но вместе с тем я смею думать, что при нынешней
постановке вопроса, не ограничивающейся формальными моментами, но входящей в
обсуждение политической основы конфликта, суд должен иметь возможность
выслушать меня лично, и германское правительство не может мне отказать в
праве предстать перед германским судом для предъявления объяснений,
неразрывно связанных со всей моей политической деятельностью.
[Л.Д.Троцкий]
6 февраля 1931 г.
14 февраля 1931 г.
Многоуважаемый Господин доктор Франкфуртер!
В дополнение к моему письму от 6/II59 считаю необходимым привести
нижеследующие сообщения и данные.
Трудность задачи исторической экспертизы на суде состоит в данном
случае в том, что приходится доказывать отрицательное обстоятельство, т. е.,
что такой-то факт не имел и не мог иметь места. Современный
естествоиспытатель попал бы в очень затруднительное положение, если бы ему
пришлось доказывать, что ведьм на свете не существует. В плоскости
политической тайная связь большевиков с правительством Гогенцоллерна и
штабом Людендорфа является - по крайней мере, для того, кто владеет всеми
элементами вопроса - не менее грубой фантастикой, чем участие нечистых духов
в физических процессах. Суеверия опровергаются надежно лишь положительным
изучением природы. Клевета относительно большевиков может быть полностью
опровергнута лишь изучением истории большевизма и русской революции.
Я надеюсь в течение ближайших двух недель прислать в ваше распоряжение
главу своей новой книги "История русской революции", - главу, которая
анализирует условия возникновения клеветы и характеризует главных ее
участников. Рассказать, как было дело, значит в известной степени показать,
как оно не могло быть.
Что касается изданных Шуманом мемуаров Керенского, то я позволяю себе
сослаться на свою автобиографию, XXVI глава которой специально посвящена
критике того варианта клеветы, который заключен в "Мемуарах" только что
названного автора. В мой критический разбор, однако, вкралась фактическая
ошибка, которую считаю необходимым здесь же исправить. Как показывают
документы, воспроизведенные в советских изданиях, агент русской и немецкой
контрразведки прапорщик Ермоленко, вопреки моему ошибочному утверждению,
назвал в своих показаниях имена двух офицеров немецкой контрразведки, с
которыми он вел переговоры и которые ему раскрыли будто бы роль Ленина: это
капитаны генерального штаба Шидицкий и Люберс. В предшествующем письме я
указывал на этих лиц, как на желательных и притом очень ценных свидетелей.
Главная цель настоящего письма - сослаться на суждения трех
иностранцев, из которых один был осторожным противником большевиков, а два
других - непримиримыми врагами. Я имею в виду американского профессора
Эдуарда Росса60, чешского профессора, впоследствии президента Чехословацкой
республики Масарика и французского посла Палеолога61.
Американский профессор Эдуард Росс, посетивший Россию в 1917 г.,
выпустил книгу о русской революции в 1918 г. Росс счел необходимым выдвинуть
в этой книге ряд соображений для проверки "гипотезы" о связи лидеров
большевизма с германским штабом. Автор приходит к выводу, что никаких
доказательств связи представлено не было; что Ленин и Троцкий - старые
революционеры, жизнь которых можно проследить год за годом; что у Ленина
есть такие-то и такие-то научные труды; что Троцкий возглавлял Петроградский
совет с 1905 года; что Ленин и Троцкий в течение многих лет боролись с
царизмом и буржуазией. "Было бы странно, - рассуждает Росс, - если бы люди
после многих лет безбоязненной преданности своему делу, люди, недоступные
угрозам и подкупам со стороны царских министров, вдруг попали бы под
искушение немецкого золота" ("Russia in Upheaval", by Edward Ross, Professor
of Sociology, University of Wisconsin, New-York, 1918, page 335). И наконец,
- недоумевает Росс, - если допустить подкуп, как же никто из окружающих
людей не заметил и не понял этого? Как же все остальные дали немецким
агентам возможность совершить во главе народных масс величайший исторический
переворот?
Эту постановку вопроса нельзя не признать убедительной.
Профессор Масарик имеет перед многими иностранными противниками
большевиков то преимущество, что он знаком с русским языком и литературой
вопроса. Мало того: он провел около года в России, в том числе и тот
критический период, к которому относится возникновение интересующей нас
клеветы. Масарик пишет о себе: "Когда я занялся изучением России, я следил
за направлением Ленина с самого его возникновения; по прибытии в Петербург
во время войны я наблюдал начало его революционной пропаганды. почти полгода
я провел под большевистским режимом, наблюдал его возникновение и следил за
его развитием." (Die Welt-Revolution, T.G.Mazaryk. Erich Reiss Verlag,
Berlin, 1925, page 185). Масарик не забывает при этом подчеркнуть: "Что
касается принципов, то я являюсь более радикальным противником большевизма,
чем многие господа в Париже и Лондоне" (201). Это не мешает автору
отвергнуть вздорные вымыслы относительно большевиков, созданные злой волей,
страхом и невежеством. Десятки страниц его книги (особенно начиная со стр.
133 немецкого издания) представляют собою, часто даже независимо от
намерений автора, опровержение клевет и легенд. Попытку истолковать
брест-литовский мир как доказательство связи большевиков с германским
правительством Масарик опровергает следующими словами: "Я знаю, что
большевиков обвиняют в одностороннем германофильстве ввиду того, что они
заключили с немцами мир. Я не согласен с этим взглядом. Большевикам не
оставалось другого выхода" (203).
В период брест-литовских переговоров и позже правительства Антанты
пытались, как известно, подкрепить легенду о большевиках при помощи
убедительных документов. Американец Сиссон опубликовал брошюру "The
Bolshevist Conspiracy", 1918,62 - на основании бумаг, перекупленных им у
агентов контрразведки. Поддельный характер этих документов был очень скоро
разоблачен на основании их собственного текста, безграмотного и
противоречивого. Вот что пишет по этому поводу Масарик: "Как некритически и
неосведомленно судили о большевиках, показывает опубликование
антибольшевистских документов. Я не знаю, что американцы, англичане и
французы за них заплатили, - содержание обнаруживает для знатока ясно, что
наши друзья приобрели подделки (это было очень наглядно доказано; документы,
происходящие якобы из разных стран, были написаны на одной и той же
машинке)" (стр. 204).
Значение показаний Масарика, надеюсь, совершенно очевидно.
В заключение приведу еще сообщение бывшего французского посла Мориса
Палеолога. Под датой 17 октября 1914 г. он записывает такой разговор: "Один
из моих информаторов, Б., имевший сношения с передовыми кругами, сообщил
мне, что в настоящее время с большим жаром обсуждаются странные тезисы
анархиста (sic63) Ленина, находящегося в Швейцарии...
- Не является ли Ленин агентом германской провокации?
- Нет, это не продажный человек... Он убежденный, фанатик, но человек
очень высокой нравственности. Его все уважают.
- Тем более он опасен".
Показание Палеолога интересно в двояком отношении. Во-первых, оно
свидетельствует, что официальные патриоты Антанты не нуждались ни в каких
данных, чтобы заподозрить или обвинить революционера в связях с германским
штабом (в Германии дело обстояло, конечно, не многим иначе). Во-вторых,
высказанная в этой беседе Палеологом элементарная мысль, что Ленин может
стать опасным именно как не продажный, а убежденный человек, притом "высокой
нравственности", звучит, как априорное опровержение позднейшей версии о
тайных связях большевиков с правительством Гогенцоллерна.
Таковы три свидетельства, каждое из которых имеет свой вес. Условия, в
которых мне приходится работать - прежде всего отсутствие в Константинополе
библиотеки - делают для меня крайне затруднительными библиографические
изыскания. Пока ограничиваюсь сказанным.
[Л.Д.Троцкий]
Вам, разумеется, известно через берлинское полпредство, что процесс мой
с дрезденским издателем Шуманом, владельцем фирмы К.Рейснер, перешел в суд
следующей инстанции, по инициативе издательства, потерявшего процесс в двух
низших инстанциях в Берлине и в Дрездене.
Как вам, опять-таки, известно через берлинское полпредство, вступившее
с дрезденским издательством в близкую связь со времени возникновения моего с
ним конфликта и обеспечившее ему крупный советский заказ, Шуман требует от
меня книгу "Ленин и эпигоны", полагая, очевидно, что распоряжение этой
рукописью еще более улучшит его отношения с соответственными органами
советского правительства.
Новая судебная инстанция (Оберландесгерихт)64 сочла нуждым не
ограничиваться чисто юридической стороной дела, а выяснить также и его
политическую основу. С этой целью суд признал необходимым привлечь научную
экспертизу по рекомендации Лейпцигского университета. На рассмотрение
эксперта судом ставятся следующие вопросы, которые привожу достовно:
"1. Как надлежит рассматривать отношения между Троцким и Керенским?
а) В чем состоят противоречия между Троцким и Керенским?
б) Как воздействовали эти противоречия на взаимоотношения Троцкого и
Керенского?
Стремился ли, в частности, этот последний к личному уничтожению
Троцкого?
2. Возможно ли при состоянии нынешних исторических исследований
установить в книге Керенского объективную неправду в отношении Ленина и
большевизма? Насколько в этом случае задевается личность Троцкого без того,
чтобы он был назван по имени?"
Политическое значение этих вопросов выходит далеко за рамки моей тяжбы
с Шуманом. Хотя лейпцигский суд и не является, конечно, последней
исторической инстанцией, тем не менее неблагоприятная или двусмысленная
политическая мотивировка решения65 может на значиительный срок дать свежую
пищу не только русским эмигрантам, но и мировой буржуазии. С другой стороны,
ясный и отчетливый ответ суда на поставленные им же вопросы нанес бы очень
ощутимый удар наиболее злобным врагам Октябрьской революции и большевизма.
Сама по себе клевета Керенского настолько груба и противоречива, что
суд, независимо от его политических тенденций, должен будет прийти к
правильным ответам на приведенные выше вопросы, если только вооружить
адвокатуру и экспертизу всеми необходимыми документами и источниками.
Совершенно ясно, что иностранный адвокат при всей добросовестности не в
силах разобраться в показаниях Керенского и других о "продажности"
большевиков. Как вам не безызвестно, я не имею возможности прибыть в
Германию на время процесса, чтобы дать необходимые разъяснния и парировать
на месте новые доводы. Прикрепленный к Константинополю, где нет библиотеки и
совершенно отсутствуют советские издания, я лишен даже возможности подобрать
для адвоката и эксперта необходимые печатные материалы, в том числе
важнейшие документы по июльскому делу о большевиках.
Обращаясь в вам с этим письмом, я совершенно оставляю в стороне все те
вопросы, которые нас с вами разделяют, в частности те обстоятельства,
которые обусловили ваш союз с Шуманом в борьбе за рукопись моей книги. Ходом
вещей судебный процесс перенесен сейчас в такую плоскость, где единство
фронта является для нас совершенно обязательным. Мне нет надобности
указывать вам, какими путями вам надлежит вмешаться в дело, чтобы помочь
суду выяснить истину. В вашем распоряжении имеются все необходимые печатные
и архивные материалы. С другой стороны, берлинское полпредство в курсе всех
обстоятельств процесса и может без труда предоставить все необходимые
материалы в распоряжении экспертизы и представителя моих интересов, которые
явно и очевидно для всех совпадают с интересами партии Ленина.
Я буду спокойно ждать действий, которые вы сочтете себя обязанными
предпринять.
[Л.Д.Троцкий]
15 февраля 1931 г.
Принкипо
16 февраля 1931 г.
Дорогой товарищ Михалец!
Опасаюсь, что это мое письмо не застанет вас по данному вами адресу,
так как я очень долго не отвечал на ваше последнее письмо.
Я читал в свое время серию ваших статей о левой оппозиции в органе
Нойрата. Статьи были очень объективно и добросовестно написаны, поскольку
излагали взгляды левой оппозиции. Но, увы, заключительная ваша статья была в
корне неправильна и обесценивала всю вашу работу. Более того: эта статья
превращала идеи левой оппозиции в подпорку для идей правой оппозиции.
Оппортунизм всегда стремился показать свою широту, свою готовность работать
рука об руку с левой оппозицией (пока они в меньшинстве), ибо это прикрывает
Если нам удастся поставить немецкий еженедельник, то в качестве
сотрудника Франк будет полезен (если до того времени он не капитулирует). Из
группы же его решительно ничего, по-моему, не выйдет.
[Л.Д.Троцкий]
6 февраля 1931 г.
Дорогой товарищ Монтегю!
Я задержался с ответом, ожидая со дня на день разрешения вопроса о
Норвегии. Но дело затягивается. Вопрос о германской визе все еще неясен. Я
телеграфировал поэтому сегодня в Норвегию, что в течение февраля не
рассчитываю на визу. Таким образом, если вы будете здесь в 20-х числах, то
вы почти наверное застанете меня на Принкипо. Я бы вас просил предупредить
меня телеграммой о дне и часе вашего приезда. Тогда кто-нибудь из членов
нашего дома встретил бы вас в Константинополе и облегчил бы вам дальнейший
путь на Принкипо и здесь к нам на дачу.
Если бы, вопреки всем ожиданиям, дело с Норвегией разрешилось скорее,
чем можно думать, я вам в последнюю минуту дам телеграмму по лондонскому
адресу.
Крепко жму руку в письме, надеясь вскоре пожать ее в натуре.
[Л.Д.Троцкий]
Многоуважаемый господин доктор Залингер!
В ответ на Ваше письмо от 31 января позволю себе высказать некоторые
преджварительные соображения. Прежде всегго попытаюсь ответить на
формированные судом вопросы о взаимоотношениях между мной и Керенским.
Керенский формально примкнул после Феральского переворота к народной партии
"социалистов-революционеров", я был марксистом и входил в партию
большевиков.
Керенский вступил министром юстиции в правительство князя Львова35.
Большевики вели против этого правительства непримиримую борьбу.
В июне, когда Керенский стал военным министром, он подготовил
наступление на Восточном фронте36. По поручению партии большевиков я
формулировал на съезде Советов письменное заявление, в котором наступление
объявлялось величайшим преступлением против народа и революции.
3-5 июля 1917 г. рабочие и солдаты Петербурга37 выступили с оружием в
руках на улицы, требуя перехода власти в руки Советов38. В ответ на это
движение Временное правительство возбудило обвинение против вождей
большевистской партии на основании статей 51, 100 и 106 Уголовного уложения.
Постановление судебных властей (прокурора Каринского, судебного следователя
Александрова) гласило в отношении большевиков: "...являясь русскими
гражданами, по предварительному между собой и другими лицами уговору, в
целях способствования находящимся с Россией государствам во враждебных
против нее действиях, вошли с агентами названных государств в соглашение
содействовать дезорганизации русской армии и тыла для ослабления боевой
способности армии. Для чего на полученные от этих государств денежные
средства организовали пропаганду среди населения и войск с призывом к
немедленному отказу от военных против неприятеля действий, а также в тех же
целях в период времени с 3-5 июля 1917 г. организовали в Петрограде
вооруженное восстание"39.
Первоначально постановлено было подвергнуть аресту: Ленина, Зиновьева.
Коллонтай, Ганецкого, Козловского40, Семашко, Сахарова41, Раскольникова42,
Рошаля43, Гельфанда (Парвуса) и Суменсон44. 23 июля по этому же обвинению
были арестованы Троцкий и Луначарский.
Судебный следователь Александров предъявил мне то же обвинение, что и
вышеименованным членам партии, включив мое дело в общее следствие. Ленин
скрывался от преследований Керенского с 6 июля до Октябрьского переворота,
т. е. в течение почти четырех месяцев. Я оставался в тюрьме с 23 июля по 4
сентября, когда, в момент наступления Корнилова на Петербург45, я был
выпущен под залог, внесенный профессиональными союзами. Обвинение с меня не
было снято, как и с других большевиков.
В своих мемуарах, изданных Рейснером, Керенский целиком поддерживает
приведенное выше обвинение в отношении всех большевистских вождей.
Утверждение противной стороны, будто я лично Керенским не назван, ложно. На
самом деле на странице 309 мемуаров Керенский прямо называет мое имя, как
обвиняемого по тому же делу о государственнй измене. Если это обвинение,
инициативу которого Керенский приписывает себе (стран. 308-309), ставилось
серьезно, - а могло ли оно ставиться иначе? - то целью его могло быть только
физическое уничтожение вождей большевистской партии. Никакого другого
приговора, кроме смертной казни, нельзя себе представить в отношении людей,
повинных в том, что они во время войны вступили в тайную связь с
правительством враждебного государства и на его деньги, по его указаниям и в
его интересах вызывали восстания внутри страны.
Октябрьский переворот, низвергший правительство, во главе которого
стоял Керенский, был произведен Военно-Революционным комитетом46,
председателем которого я состоял. Правительство Керенского было арестовано.
Сам Керенский бежал на фронт, где ему удалось двинуть против Петрограда
несколько кавалерийских частей под командой известного монархиста генерала
Краснова47. Между казаками Керенского-Краснова и революционными отрядами,
отправленными Лениным и мною для обороны подступов к столице, произошло
сражение у Пулково, под Петроградом. Жертвы были с обеих сторон. Казаки были
отброшены и сложили оружие48. Керенский бежал. Радиограммой, написанной в
штабе пулковского революционного отряда, я известил через царскосельскую
радиостанцию правительства и народы других стран об окончательной ликвидации
правительства Керенского.
Таковы основные политические этапы, характеризующие политические
взаимоотношения между Керенским и мною. Личных взаимоотношений у нас не
существовало, не было даже и формального знакомства.
Если выразить взаимоотношения между мной и Керенским на языке немецкой
политики, то придется сказать, что противоположность между нами несравненно
больше, чем между Носке49 и Либкнехтом50, ибо Носке и Либкнехт принадлежали
все же в прошлом к одной партии, и Носке не обвинял Либкнехта в получении
денег и директив от царского штаба. Если судьба Либкнехта не стала судьбой
вождей большевизма, то это, во всяком случае, не вина Керенского.
Важнейшие из приведенных выше фактов изложены в основных чертах в
мемуарах самого Керенского и могут быть подтверждены бесчисленными
документами и свидетельствами. Вряд ли в этом, однако, есть необходимость,
ибо факты эти никем никогда не оспаривались.
Второй вопрос суда касается того, в какой мере "при нынешнем состоянии
исторических исследований можно доказать наличие в книге Керенского
объективной неправды в отношении Ленина и большевизма?"
Если допустить на минуту, что Ленин и большевики находились в связи с
немецким штабом и специально с генералом Людендорфом, то останется спросить,
каким образом после германской революции51, когда все архивы имперской
Германии стали открыты политическим партиям, в частности и тем, которые
непримиримо враждебны большевизму, с одной стороны, Людендорфу, с другой
(социал-демократия), - каким образом данные о соглашении Людендорфа с
большевиками не были опубликованы в целях политической борьбы52? Почему, с
другой стороны, молчали Людендорф и те офицеры, которые, по версии русского
обвинения, знали об этом тайном соглашении? Ясно, что разоблачение такого
факта нанесло бы смертельный удар не только вождям русского большевизма, но
и германским коммунистам, как ученикам и последователям Ленина.
Если вообще нужны доказательства того, что дело идет о клевете - одной
из самых чудовищных, какие знает политическая история человечества, - то
самое простое было бы допросить генерала Людендорфа и тех офицеров
германского генерального штаба (Шидицкий53 и Люберс54, если последние вообще
существуют), которые, согласно обвинительному акту, были в курсе тайного
соглашения.
Что касается исторических исследований, то вряд ли сейчас, в 1931 г.,
можно найти хотя бы одну серьезную историческую книгу, которая вообще
считалась бы с клеветой, опровергнутой всем дальнйшим ходом развития, и. в
частности, достаточно известной историей Брест-Литовских переговоров.
В последней книжке издающегося в Берлине русскими эмигрантами "Архива
революции"55 напечатана обширная статья бывшего полковника русского
генерального штаба Д.Г.Фокке, посвященная Брест-Литовским переговорам56. В
этой работе, крайне враждебной по отношению к большевикам, полковник Фокке,
принимавший участие в Брестских переговорах, а затем бежавший за границу,
говорил между прочим: "Присутствуя решительно на всех заседаниях только что
закончившихся переговоров о перемирии и точно зная, что вне этих заседаний
Иоффе не вел никаких тайных бесед ни с ген. Гофманом, ни с кем-либо другим
из немцев, мы отдавали себе лучший отчет о характере `связи' Смольного с
Берлином, о котором в понятном патриотическом рвении кричало в России все,
что после переворота оказалось правее большевиков. Нам было ясно, что
никакой `связи' в смысле прямого сговора наперед, у Германии с большевиками
не было" ("Архив русской революции", т. ХХ, стр. 96, Д.Фокке, "На сцене и за
кулисами Брестской трагикомедии").
Второй пункт второго вопроса касается того, насколько "объективная
неправда" книги Керенского задевавет Троцкого, "не назыапя его по имени"? С
формальной стороны вопрос этот отпадает, ибо Троцкий, как уже указано,
назван по имени в книге Керенского именно в связи с "объективной неправдой"
на стран. 308-309, не говоря уже о том, что Троцкий был в свое время
арестован Керенским по обвинению, основанному на "объективной неправде".
Совершенно очевидно, с другой стороны, что, будучи ближайшим
сотрудником Ленина в период подготовки Октябрьской революции, я не мог не
знать, на какие средства и в чьих интересах ведется эта подготовка. Суд не
может не признать, что, если немецкие офицеры генерального штаба, Шидицкий и
Люберс, сообщали русскому прапорщику Ермоленко57 о том, что Ленин является
агентом Людендорфа, то для Троцкого этот факт не мог оставатьсмя тайной. Во
всяком случае, таково было убеждение правительства Керенского, предъявившего
мне то же обвинние, что и Ленину58.
* * *
Таковы первые сведения, которые я могу сообщить по поводу вопросов
суда. Эти сведения могут быть подтверждены неограниченным числом аутентичных
цитат и свидетельстких показаний. Я в любой момент готов развернуть и
уточнить свою аргументацию. Я в любой момент готов прибыть в Лейпциг, чтобы
представить все необходимые объяснения суду лично. Вместе с тем мне
представляется совершенно незыблемым, что договор должен был быть признан
недействительным даже в том случае, если бы историческая наука оказалась
сегодня не в силах дать ответ на вопрос об "объективной неправде" в мемуарах
Керенского или разошлась в своих мнениях на этот счет.
Допустим на минуту, что автор А. в своей книге сообщил об авторе Б.
порочащие сведения в связи с такими обстоятельствами, которые не имеют
общественного интереса и вообще не входят в круг исторической науки.
Допустим, что издатель Х. при заключении договора с автором Б. сознательно
скрыл бы от последнего как изданную им книгу автора А., так и свои рекламы,
в которых он уже от собственного имени повторял порочащие сведения.
Допустим, далее, что издатель Х. расписывался при переговорах в особом
уважении к автору Б. и к его "миросозерцанию". Мог ли бы суд колебаться хоть
на минуту в расторжении заключенного при таких услрових договора? Думаю, что
нет. Ибо при этом отходит на второй план самый вопрос о том, отвечали ли
порочащие сведения А. относительно Б. действительности или нет и верил ли в
эти сведения издатель или нет. Ответ на этот вопрос может, разумеется, иметь
решающее значение для общей оценки личности Б., но никак не для оценки
поведения издателя З., ибо оставется фактом, что издатель не только утаил от
автора Б. такие обстоятельства, которые должны были для последнего иметь
решающее значение, но и сделал автору прямо противоположные заявления (в
данном конкретном случае: посвящение на книге о Либкнехте, устные и
письменные заявления об особой симпатии к личности автора и его
"миросозерцанию").
Суд постановил, однако, расширить рамки процесса. Я, со своей стороны,
могу только приветствовать это, уже потому хотя бы, что это укрепляет мою
позицию в процессе. Но вместе с тем я смею думать, что при нынешней
постановке вопроса, не ограничивающейся формальными моментами, но входящей в
обсуждение политической основы конфликта, суд должен иметь возможность
выслушать меня лично, и германское правительство не может мне отказать в
праве предстать перед германским судом для предъявления объяснений,
неразрывно связанных со всей моей политической деятельностью.
[Л.Д.Троцкий]
6 февраля 1931 г.
14 февраля 1931 г.
Многоуважаемый Господин доктор Франкфуртер!
В дополнение к моему письму от 6/II59 считаю необходимым привести
нижеследующие сообщения и данные.
Трудность задачи исторической экспертизы на суде состоит в данном
случае в том, что приходится доказывать отрицательное обстоятельство, т. е.,
что такой-то факт не имел и не мог иметь места. Современный
естествоиспытатель попал бы в очень затруднительное положение, если бы ему
пришлось доказывать, что ведьм на свете не существует. В плоскости
политической тайная связь большевиков с правительством Гогенцоллерна и
штабом Людендорфа является - по крайней мере, для того, кто владеет всеми
элементами вопроса - не менее грубой фантастикой, чем участие нечистых духов
в физических процессах. Суеверия опровергаются надежно лишь положительным
изучением природы. Клевета относительно большевиков может быть полностью
опровергнута лишь изучением истории большевизма и русской революции.
Я надеюсь в течение ближайших двух недель прислать в ваше распоряжение
главу своей новой книги "История русской революции", - главу, которая
анализирует условия возникновения клеветы и характеризует главных ее
участников. Рассказать, как было дело, значит в известной степени показать,
как оно не могло быть.
Что касается изданных Шуманом мемуаров Керенского, то я позволяю себе
сослаться на свою автобиографию, XXVI глава которой специально посвящена
критике того варианта клеветы, который заключен в "Мемуарах" только что
названного автора. В мой критический разбор, однако, вкралась фактическая
ошибка, которую считаю необходимым здесь же исправить. Как показывают
документы, воспроизведенные в советских изданиях, агент русской и немецкой
контрразведки прапорщик Ермоленко, вопреки моему ошибочному утверждению,
назвал в своих показаниях имена двух офицеров немецкой контрразведки, с
которыми он вел переговоры и которые ему раскрыли будто бы роль Ленина: это
капитаны генерального штаба Шидицкий и Люберс. В предшествующем письме я
указывал на этих лиц, как на желательных и притом очень ценных свидетелей.
Главная цель настоящего письма - сослаться на суждения трех
иностранцев, из которых один был осторожным противником большевиков, а два
других - непримиримыми врагами. Я имею в виду американского профессора
Эдуарда Росса60, чешского профессора, впоследствии президента Чехословацкой
республики Масарика и французского посла Палеолога61.
Американский профессор Эдуард Росс, посетивший Россию в 1917 г.,
выпустил книгу о русской революции в 1918 г. Росс счел необходимым выдвинуть
в этой книге ряд соображений для проверки "гипотезы" о связи лидеров
большевизма с германским штабом. Автор приходит к выводу, что никаких
доказательств связи представлено не было; что Ленин и Троцкий - старые
революционеры, жизнь которых можно проследить год за годом; что у Ленина
есть такие-то и такие-то научные труды; что Троцкий возглавлял Петроградский
совет с 1905 года; что Ленин и Троцкий в течение многих лет боролись с
царизмом и буржуазией. "Было бы странно, - рассуждает Росс, - если бы люди
после многих лет безбоязненной преданности своему делу, люди, недоступные
угрозам и подкупам со стороны царских министров, вдруг попали бы под
искушение немецкого золота" ("Russia in Upheaval", by Edward Ross, Professor
of Sociology, University of Wisconsin, New-York, 1918, page 335). И наконец,
- недоумевает Росс, - если допустить подкуп, как же никто из окружающих
людей не заметил и не понял этого? Как же все остальные дали немецким
агентам возможность совершить во главе народных масс величайший исторический
переворот?
Эту постановку вопроса нельзя не признать убедительной.
Профессор Масарик имеет перед многими иностранными противниками
большевиков то преимущество, что он знаком с русским языком и литературой
вопроса. Мало того: он провел около года в России, в том числе и тот
критический период, к которому относится возникновение интересующей нас
клеветы. Масарик пишет о себе: "Когда я занялся изучением России, я следил
за направлением Ленина с самого его возникновения; по прибытии в Петербург
во время войны я наблюдал начало его революционной пропаганды. почти полгода
я провел под большевистским режимом, наблюдал его возникновение и следил за
его развитием." (Die Welt-Revolution, T.G.Mazaryk. Erich Reiss Verlag,
Berlin, 1925, page 185). Масарик не забывает при этом подчеркнуть: "Что
касается принципов, то я являюсь более радикальным противником большевизма,
чем многие господа в Париже и Лондоне" (201). Это не мешает автору
отвергнуть вздорные вымыслы относительно большевиков, созданные злой волей,
страхом и невежеством. Десятки страниц его книги (особенно начиная со стр.
133 немецкого издания) представляют собою, часто даже независимо от
намерений автора, опровержение клевет и легенд. Попытку истолковать
брест-литовский мир как доказательство связи большевиков с германским
правительством Масарик опровергает следующими словами: "Я знаю, что
большевиков обвиняют в одностороннем германофильстве ввиду того, что они
заключили с немцами мир. Я не согласен с этим взглядом. Большевикам не
оставалось другого выхода" (203).
В период брест-литовских переговоров и позже правительства Антанты
пытались, как известно, подкрепить легенду о большевиках при помощи
убедительных документов. Американец Сиссон опубликовал брошюру "The
Bolshevist Conspiracy", 1918,62 - на основании бумаг, перекупленных им у
агентов контрразведки. Поддельный характер этих документов был очень скоро
разоблачен на основании их собственного текста, безграмотного и
противоречивого. Вот что пишет по этому поводу Масарик: "Как некритически и
неосведомленно судили о большевиках, показывает опубликование
антибольшевистских документов. Я не знаю, что американцы, англичане и
французы за них заплатили, - содержание обнаруживает для знатока ясно, что
наши друзья приобрели подделки (это было очень наглядно доказано; документы,
происходящие якобы из разных стран, были написаны на одной и той же
машинке)" (стр. 204).
Значение показаний Масарика, надеюсь, совершенно очевидно.
В заключение приведу еще сообщение бывшего французского посла Мориса
Палеолога. Под датой 17 октября 1914 г. он записывает такой разговор: "Один
из моих информаторов, Б., имевший сношения с передовыми кругами, сообщил
мне, что в настоящее время с большим жаром обсуждаются странные тезисы
анархиста (sic63) Ленина, находящегося в Швейцарии...
- Не является ли Ленин агентом германской провокации?
- Нет, это не продажный человек... Он убежденный, фанатик, но человек
очень высокой нравственности. Его все уважают.
- Тем более он опасен".
Показание Палеолога интересно в двояком отношении. Во-первых, оно
свидетельствует, что официальные патриоты Антанты не нуждались ни в каких
данных, чтобы заподозрить или обвинить революционера в связях с германским
штабом (в Германии дело обстояло, конечно, не многим иначе). Во-вторых,
высказанная в этой беседе Палеологом элементарная мысль, что Ленин может
стать опасным именно как не продажный, а убежденный человек, притом "высокой
нравственности", звучит, как априорное опровержение позднейшей версии о
тайных связях большевиков с правительством Гогенцоллерна.
Таковы три свидетельства, каждое из которых имеет свой вес. Условия, в
которых мне приходится работать - прежде всего отсутствие в Константинополе
библиотеки - делают для меня крайне затруднительными библиографические
изыскания. Пока ограничиваюсь сказанным.
[Л.Д.Троцкий]
Вам, разумеется, известно через берлинское полпредство, что процесс мой
с дрезденским издателем Шуманом, владельцем фирмы К.Рейснер, перешел в суд
следующей инстанции, по инициативе издательства, потерявшего процесс в двух
низших инстанциях в Берлине и в Дрездене.
Как вам, опять-таки, известно через берлинское полпредство, вступившее
с дрезденским издательством в близкую связь со времени возникновения моего с
ним конфликта и обеспечившее ему крупный советский заказ, Шуман требует от
меня книгу "Ленин и эпигоны", полагая, очевидно, что распоряжение этой
рукописью еще более улучшит его отношения с соответственными органами
советского правительства.
Новая судебная инстанция (Оберландесгерихт)64 сочла нуждым не
ограничиваться чисто юридической стороной дела, а выяснить также и его
политическую основу. С этой целью суд признал необходимым привлечь научную
экспертизу по рекомендации Лейпцигского университета. На рассмотрение
эксперта судом ставятся следующие вопросы, которые привожу достовно:
"1. Как надлежит рассматривать отношения между Троцким и Керенским?
а) В чем состоят противоречия между Троцким и Керенским?
б) Как воздействовали эти противоречия на взаимоотношения Троцкого и
Керенского?
Стремился ли, в частности, этот последний к личному уничтожению
Троцкого?
2. Возможно ли при состоянии нынешних исторических исследований
установить в книге Керенского объективную неправду в отношении Ленина и
большевизма? Насколько в этом случае задевается личность Троцкого без того,
чтобы он был назван по имени?"
Политическое значение этих вопросов выходит далеко за рамки моей тяжбы
с Шуманом. Хотя лейпцигский суд и не является, конечно, последней
исторической инстанцией, тем не менее неблагоприятная или двусмысленная
политическая мотивировка решения65 может на значиительный срок дать свежую
пищу не только русским эмигрантам, но и мировой буржуазии. С другой стороны,
ясный и отчетливый ответ суда на поставленные им же вопросы нанес бы очень
ощутимый удар наиболее злобным врагам Октябрьской революции и большевизма.
Сама по себе клевета Керенского настолько груба и противоречива, что
суд, независимо от его политических тенденций, должен будет прийти к
правильным ответам на приведенные выше вопросы, если только вооружить
адвокатуру и экспертизу всеми необходимыми документами и источниками.
Совершенно ясно, что иностранный адвокат при всей добросовестности не в
силах разобраться в показаниях Керенского и других о "продажности"
большевиков. Как вам не безызвестно, я не имею возможности прибыть в
Германию на время процесса, чтобы дать необходимые разъяснния и парировать
на месте новые доводы. Прикрепленный к Константинополю, где нет библиотеки и
совершенно отсутствуют советские издания, я лишен даже возможности подобрать
для адвоката и эксперта необходимые печатные материалы, в том числе
важнейшие документы по июльскому делу о большевиках.
Обращаясь в вам с этим письмом, я совершенно оставляю в стороне все те
вопросы, которые нас с вами разделяют, в частности те обстоятельства,
которые обусловили ваш союз с Шуманом в борьбе за рукопись моей книги. Ходом
вещей судебный процесс перенесен сейчас в такую плоскость, где единство
фронта является для нас совершенно обязательным. Мне нет надобности
указывать вам, какими путями вам надлежит вмешаться в дело, чтобы помочь
суду выяснить истину. В вашем распоряжении имеются все необходимые печатные
и архивные материалы. С другой стороны, берлинское полпредство в курсе всех
обстоятельств процесса и может без труда предоставить все необходимые
материалы в распоряжении экспертизы и представителя моих интересов, которые
явно и очевидно для всех совпадают с интересами партии Ленина.
Я буду спокойно ждать действий, которые вы сочтете себя обязанными
предпринять.
[Л.Д.Троцкий]
15 февраля 1931 г.
Принкипо
16 февраля 1931 г.
Дорогой товарищ Михалец!
Опасаюсь, что это мое письмо не застанет вас по данному вами адресу,
так как я очень долго не отвечал на ваше последнее письмо.
Я читал в свое время серию ваших статей о левой оппозиции в органе
Нойрата. Статьи были очень объективно и добросовестно написаны, поскольку
излагали взгляды левой оппозиции. Но, увы, заключительная ваша статья была в
корне неправильна и обесценивала всю вашу работу. Более того: эта статья
превращала идеи левой оппозиции в подпорку для идей правой оппозиции.
Оппортунизм всегда стремился показать свою широту, свою готовность работать
рука об руку с левой оппозицией (пока они в меньшинстве), ибо это прикрывает