Страница:
характера. Именно: капитализм будет выбираться из кризиса, а в Советском
Союзе выйдут наружу все те диспропорции и противоречия, которые загнаны
внутрь бюрократическим нажимом и отголоском которых является последняя речь
Сталина.
* * *
Все сказанное выше имеет, разумеется, гипотетический характер. Как в
хозяйственном планировании надо иметь и максимальные и минимальные варианты,
так и в политическом прогнозе надо брать и лучший и худший варианты. Выше
разобран худший из возможных вариантов. Действительность пройдет где-нибудь
между лучшим и худшим вариантом, хотя, как можно опасаться, ближе к худшему,
чем к лучшему. Что это означает с точки зрения развития самого коммунизма?
Период глубокого внутреннего кризиса, критики, проверки прошлого опыта и
прошлых дискуссий.
Что, собственно, сделала оппозиция до сих пор? Очень мало. Имеется
известное количество критических и платформенных работ, которые пролетариат
на Западе, даже авангард его, даже авангард этого авангарда, не усвоил и не
проверил на собственном опыте. В разных странах существовали за последние
годы оппозиционные группы, которые нередко не имели ничего общего с
большевизмом и лишь компрометировали левую оппозицию своим сочувствием к
ней. Работа наша за последний период сводилась в очень значительной степени
к очищению рядов оппозиции от случайных, чужеродных и прямо-таки зловредных
элементов. Сами мы делали при этом немало ошибок, которые совершенно
неизбежны, являясь платой за учебу. Немудрено, если рабочие вовсе не
поспешили броситься очертя голову на призыв левых оппозиционных групп в
разных странах.
Нынешний революционный прибой сам по себе доставляет передовым рабочим
естественное удовлетворение и позволяет не думать о стратегических
проблемах. Все это, как сказано выше, вполне объясняет, почему левая
оппозиция чувствует себя в ряде случаев оттертой от главного русла движения.
Но это объясняется временным положением. Вопросы революционной стратегии
будут уже в ближайшее время поставлены в ряде стран, прежде всего в Германии
и Испании, с исключительной остротой. Очень многое из того, что оппозицией
сказано в прошлом и что сейчас кажется забытым (что отчасти забыто и самой
оппозицией), всплывет завтра наружу, получит снова чрезвычайно актуальный
характер.
Мы защищаем безусловно правильные идеи и методы при помощи слабых,
жалких кустарных средств. Коминтерн защищает ложные идеи при помощи
"американской" техники. Но побеждают в конце концов правильные идеи.
Из этого следует и еще один вывод. Наша сила на данной стадии в
правильной общей оценке, в марксистской концепции, в правильном
революционном прогнозе. Эти свои качества мы и должны предъявить
пролетарскому авагарду прежде всего. Мы выступаем в первую голову как
пропагандисты. Мы слишком слабы для того, чтобы пытаться давать ответы на
все вопросы, вмешиваться во все частные конфликты, везде и всюду
формулировать ответы и лозунги левой оппозиции. Погоня за такой
универсальностью при нашей слабости и при неопытности многих товарищей будет
нередко приводить к слишком поспешным выводам, к неосторожным лозунгам, к
ошибочным решениям. Частными ложными шагами мы будем компрометировать себя,
мешая рабочим оценить основные качества левой оппозиции. Этим я вовсе не
хочу сказать, что мы должны стоять в стороне от реальной борьбы рабочего
класса. Меньше всего. Проверить революционные преимущества левой оппозиции
передовые рабочие могут только на живом опыте. Но надо учиться выбирать
наиболее яркие, ударные и принципиальные вопросы и на этих вопросах давать
бой, не размениваясь на мелочи и частности. В этом, мне кажется, сейчас
основное правило политики левой оппозиции.
Г. Гуров171
24 июля 1931 г.
27 июля 1931 [г.]
Дорогие товарищи!
Я предлагаю в возможно короткий срок выпустить Манифест от имени
Интернациональной левой по поводу испанской революции. Манифест должен иметь
программный характер, заключая в себе нашу оценку движущих сил революции и
ее перспективы. В то же время Манифест должен иметь боевой политический
характер, т. е. должен сформулировать важнейшие политические лозунги
нынешнего периода и дать сжатую критику всех партий и группировок в рабочем
классе.
Такого рода Манифест будет неизбежно довольно значительных размеров,
скажем, 10-16 печатных страниц.
Из этого же Манифеста можно будет извлечь наиболее боевые места и
выпустить на испанском языке краткое издание Манифеста в виде воззвания к
рабочим в очень большом количестве экземпляров.
Манифест должен быть подписан Секретариатом и всеми национальными
секциями, как это было сделано с китайским манифестом172.
Надо предложить испанским товарищам выработать проект или хотя бы
тезисы, вернее сказать, конспект Манифеста, включив в него все те вопросы,
мысли, лозунги, которые, по мысли испанских товарищей, должны войти в
Манифест. На основании этого конспекта можно будет придать Манифесту
окончательную форму. Готовый проект нужно будет как можно скорее разослать
всем секциям, чтобы получить от них как можно скорее подпись.
Так как принципиальное согласие на этот счет у нас уже достигнуто было,
то Секретариату следовало бы, мне кажется, приступить немедленно к
практическому осуществлению этого дела.
Манифест должен составить в развитии испанской оппозиции серьезный
этап. Я представляю себе дело так, что Манифест должен быть издан на
испанском и каталонском языках не меньше, чем в 15-20.000 экз[емпляров], а
краткое издание Манифеста в виде листка - в сотне тысяч экземпляров.
Во избежание всяких возможных затруднений надо предоставить
национальным секциям право подписывать под Манифестом одну фамилию, две или
три, смотря по обстоятельствам.
[Л.Д.Троцкий]
Дорогие товарищи!
По сообщению тов. Нина, ЦК испанской компартии произвел решительный
поворот в своей политике. Я, к сожалению, сейчас не имею никакой возможности
разбираться в обширном циркуляре ЦК на испанском языке: это отняло бы у меня
слишком много времени. Мне кажется, было бы совершенно необходимым перевести
этот циркуляр и напечатать его в "Лютт де клясс". С другой стороны,
испанским товарищам следовало бы целиком напечатать циркуляр в "Коммунизмо"
с необходимыми комментариями.
Из слов тов. Нина вытекает, что испанский ЦК, сохраняя формальный
лозунг "демократической диктатуры", решительно изменяет свою политику в двух
пунктах: во-первых, он становится на путь борьбы за демократические лозунги;
во-вторых, он готов применять политику единого фронта.
Мы имеем здесь ясную и несомненную победу левой оппозиции. Насколько
глубок и серьезен поворот испанских сталинцев, вопрос особый, причем тот или
другой ответ на него зависит в значительной степени от нашей собственной
политики. Но, во всяком случае, самый факт поворота является
непосредственным плодом критики левой оппозиции. "Скептикам" в наших
собственных рядах следует хорошенько намотать себе этот факт на ус.
Прогрессивной силой внутри коммунизма является только фракция левой
оппозиции. От ее успехов зависят успехи коммунизма и, в частности, успехи
испанской революции.
Как же мы должны реагировать на поворот испанских сталинцев? На этот
счет у нас есть уже серьезный опыт, правда, главным образом опыт ошибок.
Когда французские сталинцы, в значительной мере под влиянием нашей критики,
решили отступить от фантастической политики "третьего периода", руководство
Навилля-Росмера объявило заранее, что авантюризм сменился оппортунизмом и
что левой оппозиции надо идти своей дорогой, как если бы ничего не
произошло. В свое время мы критиковали эту формалистическую и безжизненную
политику, которая имела своим последствием то, что французская Лига упустила
в высшей степени благоприятную обстановку для сближения с пролетарским ядром
партии. Надо надеяться, что эта ошибка не будет повторена в Испании.
В кратком письме тов. Нин подчеркивает два обстоятельства, имеющие
исключительно важное значение для политики испанской левой в настоящий
период: официальная партия сделала или по крайней мере провозгласила ряд
шагов, направленных в сторону политики большевиков-ленинцев; наоборот,
руководство каталонской Федерации все более и более погрязает в путанице
оппортунизма и мелкобуржуазного национализма. Официальная партия делала до
сих пор все для того, чтобы отождествить левую оппозицию с путаницей
Маурина. Сейчас представляется исключительно благоприятная возможность,
чтобы рассеять это недоразумение, порожденное отчасти известными
фактическими обстоятельствами, а главным образом -- злой волей сталинцев.
Левая оппозиция должна подвергнуть поворот испанского ЦК серьезному
анализу -- без наивной доверчивости, но и без сектантских предвзятостей. То,
что нами завоевано, должно быть нами же ясно констатировано и учтено. Где
разногласия остались, они должны быть охарактеризованы без смягчений и
прикрас.
На основании такого анализа надо обратиться с открытым письмом к членам
испанской компартии. В этом письме надо заявить и доказать при помощи ясных
и точных цитат, что именно наша критика, наша оценка, наши предложения
толкнули ЦК на тот поворот в сторону правильной политики. Не замалчивая
наличия серьезных разногласий, надо, однако, сделать тот вывод, что польза
нашего сотрудничества с партией доказана блестяще и что необходимо,
следовательно, делать все для объединения коммунистических рядов. Можно и
должно, мне кажется, отметить, что, если наша критика принимает острые
формы, то причиною этому -- раскол; что в случае объединения партии
внутрипартийная критика получит неизбежно более смягченный и товарищеский
характер, причем левая оппозиция заранее обязуется подчиняться дисциплине
партии.
В том же письме надо ясно указать на разногласия, отделяющие как
официальную партию, так и левую оппозицию с нынешним руководством
каталонской Федерации. Следовало бы сказать, что наши разногласия с Мауриным
во всяком случае не меньше, чем разногласия с ним официальной партии.
Чем скорее и решительнее левая оппозиция будет реагировать на поворот в
направлении сближения с партией, тем выгоднее это будет для левой оппозиции,
для партии, для испанской революции.
[Л.Д.Троцкий]
30 июля 1931 г.
Дорогие товарищи!
Цель настоящего письма -- обменяться мнениями по поводу бурного
стачечного движения в Испании173. В своей второй брошюре об испанской
революции я подробно останавливался на одной из возможных перспектив:
революционное массовое движение бурно развивается без правильного
руководства и приводит ко взрыву, который силы контрреволюции могут
использовать для разгрома пролетариата. Из такой перспективы, как указано
уже в самой брошюре, вовсе не вытекает, разумеется, для коммунистов роль
тормоза революционного движения. Я не сомневаюсь, что у нас на этот счет
разногласий не будет. Но я хочу несколько подробнее остановиться на вопросе,
так как он может получить большое практическое значение.
Прежде всего, необходимо отдать себе ясный отчет в том, что бурный
стихийный стачечный разлив совершенно неизбежно вытекает из характера самой
революции, являясь в известном смысле ее основой. Подавляющее большинство
испанского пролетариата не знает организации. За время диктатуры выросло
новое поколение рабочих, лишенное самостоятельного политического опыта.
Революция пробуждает -- и в этом ее сила -- самые отсталые, самые забитые,
самые угнетенные трудящиеся массы. Формой их пробуждения является стачка.
Через посредство стачки разные слои и группы пролетариата заявляют о себе,
перекликаются друг с другом, проверяют свою силу и силу своих врагов. Один
слой заражает и пробуждает другой. Все это в совокупности делает абсолютно
неизбежным нынешнее стачечное половодье. Коммунисты меньше всего могут
пугаться его, ибо в нем-то и выражается творческая сила революции. Только
через эти стачки, со всеми их ошибками, "излишествами", "эксцессами" --
пролетариат поднимается на ноги, собирается воедино, начинает чувствовать и
сознавать себя как класс, как живая историческая сила. Революции никогда еще
не совершались под дирижерскую палочку. Эксцессы, ошибки, жертвы -- все это
неизбежно вытекает из природы самой революции.
Если бы коммунистическая партия сказала рабочим: "Я еще слишком слаба,
чтобы руководить вами, поэтому подождите, не напирайте, не вступайте в
стачечные бои, дайте мне окрепнуть", -- то партия сделала бы себя безнадежно
смешной, пробуждающиеся массы перешагнули бы через нее, и вместо того, чтобы
окрепнуть, партия ослабела бы.
Даже если вполне правильно предвидеть известную историческую опасность,
это еще не значит, что ее можно устранить при помощи голого резонерства.
Нет, устранить опасность можно только имея необходимую силу. А чтобы стать
силой, коммунистическая партия должна полностью стать на почву
развивающегося "стихийного" или полустихийного стачечного движения; не для
того, чтобы тормозить его, а для того, чтобы учиться руководить им в
процессе боевого руководства, приобретать авторитет и силу.
Было бы ошибочным считать, что нынешнее движение вызывается
аранхо-синдикалистами. Эти последние сами находятся под непреодолимым
напором снизу. Руководящий слой синдикалистов изо всей силы хотел бы
тормозить движение. Субъекты вроде Пестанья174, вероятно, уже сегодня
сговариваются за кулисами с предпринимателями и администрацией о том, как
лучше ликвидировать стачки. Завтра многие из этих господ окажутся палачами
рабочих, причем, расстреливая рабочих, они, как русские меньшевики, будут
читать проповеди против "стачечного азарта" и пр.
Можно не сомневаться, что именно по этой линии пойдет дифференциация
среди анархо-синдикалистов. Более революционное крыло будет приходить во все
большее противоречие с синдикал-реформистами. Из среды этого левого крыла
будут неизбежно выходить путчисты, героические авантюристы, индивидуальные
террористы и проч.
Разумеется, мы ни одной из разновидностей авантюризма
покровительствовать не можем. Но мы должны заранее себе отдать отчет в том,
что приближаться к нам будет не правое крыло, борющееся против стачек, а
левое, революционное синдикалистское крыло. Элементы авантюризма смогут быть
тем легче преодолены, чем яснее и скорее революционные синдикалисты убедятся
на деле, что коммунисты не резонеры, а борцы.
Официальную партию сейчас обвиняют в авантюристической политике в
области стачек. Я лично не могу об этом судить за недостатком данных. Общая
установка партии в предшествующий период делает, однако, это обвинение
вполне вероятным. Но именно поэтому есть опасность того, что, обжегши
пальцы, партия может круто повернуть вправо. Величайшим несчастьем было бы,
если бы рабочие массы пришли к выводу, что коммунисты, как и синдикалисты
типа Пестанья, хотят сверху вниз поучать массы, вместо того чтобы вместе с
ними подниматься снизу вверх.
Резюмирую. Опасность "июньских дней" остается, несомненно, самой
грозной опасностью в перспективе. Но более непосредственной опасностью для
коммунизма может стать отвлеченное резонерство, "умничанье", абстрактное
уговаривание, которое революционным рабочим будет казаться просто
пессимистическим карканьем.
Левая оппозиция не должна ни на минуту забывать, что опасности,
вырастающие из развития революции, побеждаются не выжидательной
осторожностью, а смелостью, смелостью и еще раз смелостью.
Л. Троцкий
2 августа 1931 г.
Боллак, руководитель экономического и финансового агентства, давал
комиссии чрезвычайно меткие показания, свидетельствующие о том, что наиболее
прочно сделанные головы сидят не в парламенте, а на бирже. Во всяком случае
никто из членов комиссии -- а там все сплошь люди с именами -- не мог
сравняться точностью и меткостью реплик с этим темным биржевым дельцом,
посредником, спекулянтом, другом и наперсником Устрика176.
Боллак объяснял невинным моралистам комиссии, что, когда какой-либо
банк хочет выбросить на рынок новые бумаги, он не может не прибегать к
рекламе (Ля пюблиситэ177). В этот момент "он (банк) вынужден принять
несколько сотен индивидуумов, которые являются не для того, чтобы просить
рекламы, но чтобы требовать дара за их молчание". Вот почему "большие и
маленькие банки вынуждены платить; агент пюблиситэ не может сказать, что нет
секретной пюблиситэ; все банки вынуждены иметь свои секретные фонды, все без
исключения; эта необходимость неотвратимая; Французский банк178 -- даже и он
находится в этом положении. Между тем он не имеет надобности в защите.
Правительство также. Министерство финансов также. Министерство финансов
распределяет свой бюджет пюблиситэ в качестве секретного фонда. Этому нет
оправдания. А почему? Потому что наиболее крупные политические люди кончали,
к несчастью, тем, что склонялись перед шантажистами" (Тан179, 25 февраля).
Замечательные разъяснения. Биржевой делец разъясняет парламентариям,
одни из которых были министрами, а другие стали министрами во время самой
анкеты, -- что они не в качестве строгих парламентских следователей, а в
качестве министров сами распределяли секретные фонды, т. е. занимались
подкупом печати. Мало того, "склонялись перед шантажистами". И члены
комиссии молчат. Они глотают горькую пилюлю, преподнесенную им уверенным в
себе финансовым дельцом, который сам переходит на выгодное амплуа моралиста,
обвиняя все предшествовавшие правительства и все парламенты в том, что они
не посмели издать закон о печати, ограждающий интересы общества от шантажа.
Это звучит неотразимо в устах человека, который сам имеет непосредственное
отношение к организации шантажа, по крайней мере в его наиболее высоких и в
наименее уловимых формах.
Когда Устрику нужно добиться котирования на бирже акций Сниа Вискоза,
он требует в письме (от 16 апреля 1930 г.), чтобы Боллак "подготовил
атмосферу": "в интересах всех, чтобы ты продолжил твою столь полезную
кампанию".
Правда, своей полезной кампанией Боллак помог разорить людей. Но разве
у самого знаменитого хирурга нет известного процента неудачных операций? Это
довод Боллака. Да, люди разорились. Но разве это свидетельствует о его
нечистой совести? Разве во время войны мы все с вами не призывали французов
подписываться на государственные займы? Выполните ваш долг. Вы можете быть
спокойны за будущность ваших средств. А чем это кончилось? "Французы
потеряли 1/5 своего капитала... Все мы ошиблись, но с чистой совестью. Разве
так обстоит дело с подвигами шантажиста!" Несчастные члены парламентской
комиссии должны были проглотить и эту пилюлю.
К тому же в деле Устрика и Сниа Вискоза Боллак действовал и как добрый
патриот. Он был глубоко убежден, что введение итальянской бумаги на
французском рынке будет содействовать сближению Рима с Парижем. Вы знаете,
конечно, что господин Гуалино180 был кассиром фашистов во время их похода на
Рим181. Я сделал совершенно естественное сопоставление. Я сказал себе:
"может быть, именно поэтому разрешение дано. Дело идет о любезном жесте по
адресу фашистского режима".
Рауль Пере182 ссылался на бывшего французского посла в Риме Бенара183,
который настаивал на введении итальянской бумаги по дипломатическим
соображениям. Бенар это отрицал. Пере это утверждал. Оба они были
министрами, один из них был послом, другой председателем палаты депутатов.
Оба они были адвокатами Устрика и оба получали от него суммы, обозначавшиеся
таинственными инициалами. Эти джентельмены сочли необходимым в свое время
требовать от комиссии, чтобы она установила, что имя Муссолини не было ими
произнесено. Причем здесь Муссолини? -- спрашивал себя неосведеомленный
читатель. Но финансовый агент Боллак освещает всю картину, как молния.
Владелец Сниа Вискоза, итальянский патрон Устрика, главная закулисная
фигура всего дела -- есть, оказывается, бывший казначей фашистского
переворота. Гуалино ли финансировал поход на Рим или он сам финансировался
за счет этого похода -- неважно. Гуалино, как и Муссолини, оказались от
своего сотрудничества в явной выгоде. Муссолини стал во главе страны,
Гуалино превратился в одну из главных фигур итальянской биржи. Теперь
понятно, почему, помогая Гуалино обобрать французские сбережения, министры и
дипломаты могли думать, что делают нечто приятное Муссолини, и могли с
успехом ссылаться на это соображение. Отсюда же понятно, почему Муссолини
после краха Устрика поспешил учинить административную расправу над Гуалино.
Одного заявления парламентской комиссии, что имя Муссолини не было названо,
было уже недостаточно. Понадобились более сильнодействующие средства.
Боллак является реактором газеты "Актюалитэ" ("Злободневность"). При
помощи этой газеты Боллак "подготовлял атмосферу" и вел ту кампанию, которую
Устрик объявлял полезной для всех, т. е. прежде всего для него самого. Что
это за газета? Она стоит выше подозрений. В ней сотрудничали депутаты,
сенаторы, бывшие и будущие министры и посланники. Сотрудником ее был сам
Гастон Думерг184, прежде чем его избрали президентом в сенат. А Думерг
сегодня, как известно, состоит президентом республики. Можно ли
заподозривать "Актюалитэ" в службе темным интересам? Нет, газета президента
республики, как и жена Цезаря, выше подозрений185. Во всяком случае, Боллак
ручается, что его газета никогда не требовала у своих высокопоставленных
сотрудников какой бы то ни было помощи его финансовым операциям. Самое
пикантное, пожалуй, в том, что это утверждение, может быть, не так уж и
расходится с истиной. Боллаку не нужно было никаких специальных услуг от
Думерга, который одним фактом своего сотрудничества целиком покрывал и
освящал кампании Устрика с пользой для всех. Таков этот переплет людей и
отношений.
[Л.Д.Троцкий]
[Лето 1931 г.]
1 сентября 1931 г.
Милый мой,
Посылаю теьбе копию моего письма Нину. Прошу перевести его на
французский язык и послать Лакруа для Центрального Комитета. Надо написать
Лакруа, что письмо это имеет чисто личный характер, в особенности во всем,
что касается Р.М[олинье], но что оно посылается руководяшим испанским
товарищам для их осведомления (отнюдь, разумеется, не для распространения).
Следовало бы копию послать также и Шахтману с такой же припиской.
Следовало бы также послать копию в Секретариат, но без той части,
которая касается французских дел. В препроводительном письме отметь, что
Секретариату посылаются выдержки из моего письма Нину. Эти же самые выдержки
можно послать и Правлению Лиги.
Получился целый том полит-изоляторской литературы: действительно
маленький томик, исписанный микроскопическими буквами187. Сейчас
М.И.[Певзнер] приступает к его расшифровке. Там есть вводная корреспонденция
и много теоретических и полемических работ. Переписка с неизбежными
перерывами займет недели две. Таким образом, для следующего номера
"Бюллетеня" у нас будет ценный, несомненно, материал. Примите это к
сведению.
Обнимаю.
[Л.Д.Троцкий]
Автор документа, представляющего обширный ответ на вопросы,
поставленные лейпцигским судом, принадлежит к другому политическому
направлению и к другой историко-философской школе, чем автор этих строк,
являющийся одной из сторон судебного процесса. Эксперт сам подчеркивает свое
глубоко отрицательное отношение к большевизму. Это чрезвычайно важное
обстоятельство еще раз подтверждает, что в вопросах, которые делят мыслящее
человечество на непримиримо враждебные лагери, нельзя ни ждать, ни требовать
какой-либо абсолютной нейтральности.
Противопоставлять здесь исторической оценке большевизма и его
противников, какая дана экспертизой, другую оценку значило бы выходить
далеко за рамки процесса и без крайней надобности утруждать внимание суда. В
своих книгах, отчасти и тех, на которые ссылается эксперт, автор этих строк
не раз развивал свой взгляд на ход развития России, русской революции и
большевизма. Здесь приходится ограничиться немногими краткими замечаниями по
поводу тех пунктов заключения экспертизы, которые имеют непосредственное
отношение к вопросам, поставленным судом.
Необходимо прежде всего подчеркнуть, что Керенский не был
социалистом-революционером в собственном смысле слова, т. е. не принадлежал
к той партии, которая, хотя и в антагонизме с большевиками, вела, однако, в
течение многих лет революционную работу как нелегальная партия, подвергшаяся
тяжким преследованиям. Керенский был легальным адвокатом, затем депутатом
царских дум, возглавлявшим полулиберальную, полународническую фракцию. К
социалистам-революционерам он примкнул лишь после Февральской революции,
Союзе выйдут наружу все те диспропорции и противоречия, которые загнаны
внутрь бюрократическим нажимом и отголоском которых является последняя речь
Сталина.
* * *
Все сказанное выше имеет, разумеется, гипотетический характер. Как в
хозяйственном планировании надо иметь и максимальные и минимальные варианты,
так и в политическом прогнозе надо брать и лучший и худший варианты. Выше
разобран худший из возможных вариантов. Действительность пройдет где-нибудь
между лучшим и худшим вариантом, хотя, как можно опасаться, ближе к худшему,
чем к лучшему. Что это означает с точки зрения развития самого коммунизма?
Период глубокого внутреннего кризиса, критики, проверки прошлого опыта и
прошлых дискуссий.
Что, собственно, сделала оппозиция до сих пор? Очень мало. Имеется
известное количество критических и платформенных работ, которые пролетариат
на Западе, даже авангард его, даже авангард этого авангарда, не усвоил и не
проверил на собственном опыте. В разных странах существовали за последние
годы оппозиционные группы, которые нередко не имели ничего общего с
большевизмом и лишь компрометировали левую оппозицию своим сочувствием к
ней. Работа наша за последний период сводилась в очень значительной степени
к очищению рядов оппозиции от случайных, чужеродных и прямо-таки зловредных
элементов. Сами мы делали при этом немало ошибок, которые совершенно
неизбежны, являясь платой за учебу. Немудрено, если рабочие вовсе не
поспешили броситься очертя голову на призыв левых оппозиционных групп в
разных странах.
Нынешний революционный прибой сам по себе доставляет передовым рабочим
естественное удовлетворение и позволяет не думать о стратегических
проблемах. Все это, как сказано выше, вполне объясняет, почему левая
оппозиция чувствует себя в ряде случаев оттертой от главного русла движения.
Но это объясняется временным положением. Вопросы революционной стратегии
будут уже в ближайшее время поставлены в ряде стран, прежде всего в Германии
и Испании, с исключительной остротой. Очень многое из того, что оппозицией
сказано в прошлом и что сейчас кажется забытым (что отчасти забыто и самой
оппозицией), всплывет завтра наружу, получит снова чрезвычайно актуальный
характер.
Мы защищаем безусловно правильные идеи и методы при помощи слабых,
жалких кустарных средств. Коминтерн защищает ложные идеи при помощи
"американской" техники. Но побеждают в конце концов правильные идеи.
Из этого следует и еще один вывод. Наша сила на данной стадии в
правильной общей оценке, в марксистской концепции, в правильном
революционном прогнозе. Эти свои качества мы и должны предъявить
пролетарскому авагарду прежде всего. Мы выступаем в первую голову как
пропагандисты. Мы слишком слабы для того, чтобы пытаться давать ответы на
все вопросы, вмешиваться во все частные конфликты, везде и всюду
формулировать ответы и лозунги левой оппозиции. Погоня за такой
универсальностью при нашей слабости и при неопытности многих товарищей будет
нередко приводить к слишком поспешным выводам, к неосторожным лозунгам, к
ошибочным решениям. Частными ложными шагами мы будем компрометировать себя,
мешая рабочим оценить основные качества левой оппозиции. Этим я вовсе не
хочу сказать, что мы должны стоять в стороне от реальной борьбы рабочего
класса. Меньше всего. Проверить революционные преимущества левой оппозиции
передовые рабочие могут только на живом опыте. Но надо учиться выбирать
наиболее яркие, ударные и принципиальные вопросы и на этих вопросах давать
бой, не размениваясь на мелочи и частности. В этом, мне кажется, сейчас
основное правило политики левой оппозиции.
Г. Гуров171
24 июля 1931 г.
27 июля 1931 [г.]
Дорогие товарищи!
Я предлагаю в возможно короткий срок выпустить Манифест от имени
Интернациональной левой по поводу испанской революции. Манифест должен иметь
программный характер, заключая в себе нашу оценку движущих сил революции и
ее перспективы. В то же время Манифест должен иметь боевой политический
характер, т. е. должен сформулировать важнейшие политические лозунги
нынешнего периода и дать сжатую критику всех партий и группировок в рабочем
классе.
Такого рода Манифест будет неизбежно довольно значительных размеров,
скажем, 10-16 печатных страниц.
Из этого же Манифеста можно будет извлечь наиболее боевые места и
выпустить на испанском языке краткое издание Манифеста в виде воззвания к
рабочим в очень большом количестве экземпляров.
Манифест должен быть подписан Секретариатом и всеми национальными
секциями, как это было сделано с китайским манифестом172.
Надо предложить испанским товарищам выработать проект или хотя бы
тезисы, вернее сказать, конспект Манифеста, включив в него все те вопросы,
мысли, лозунги, которые, по мысли испанских товарищей, должны войти в
Манифест. На основании этого конспекта можно будет придать Манифесту
окончательную форму. Готовый проект нужно будет как можно скорее разослать
всем секциям, чтобы получить от них как можно скорее подпись.
Так как принципиальное согласие на этот счет у нас уже достигнуто было,
то Секретариату следовало бы, мне кажется, приступить немедленно к
практическому осуществлению этого дела.
Манифест должен составить в развитии испанской оппозиции серьезный
этап. Я представляю себе дело так, что Манифест должен быть издан на
испанском и каталонском языках не меньше, чем в 15-20.000 экз[емпляров], а
краткое издание Манифеста в виде листка - в сотне тысяч экземпляров.
Во избежание всяких возможных затруднений надо предоставить
национальным секциям право подписывать под Манифестом одну фамилию, две или
три, смотря по обстоятельствам.
[Л.Д.Троцкий]
Дорогие товарищи!
По сообщению тов. Нина, ЦК испанской компартии произвел решительный
поворот в своей политике. Я, к сожалению, сейчас не имею никакой возможности
разбираться в обширном циркуляре ЦК на испанском языке: это отняло бы у меня
слишком много времени. Мне кажется, было бы совершенно необходимым перевести
этот циркуляр и напечатать его в "Лютт де клясс". С другой стороны,
испанским товарищам следовало бы целиком напечатать циркуляр в "Коммунизмо"
с необходимыми комментариями.
Из слов тов. Нина вытекает, что испанский ЦК, сохраняя формальный
лозунг "демократической диктатуры", решительно изменяет свою политику в двух
пунктах: во-первых, он становится на путь борьбы за демократические лозунги;
во-вторых, он готов применять политику единого фронта.
Мы имеем здесь ясную и несомненную победу левой оппозиции. Насколько
глубок и серьезен поворот испанских сталинцев, вопрос особый, причем тот или
другой ответ на него зависит в значительной степени от нашей собственной
политики. Но, во всяком случае, самый факт поворота является
непосредственным плодом критики левой оппозиции. "Скептикам" в наших
собственных рядах следует хорошенько намотать себе этот факт на ус.
Прогрессивной силой внутри коммунизма является только фракция левой
оппозиции. От ее успехов зависят успехи коммунизма и, в частности, успехи
испанской революции.
Как же мы должны реагировать на поворот испанских сталинцев? На этот
счет у нас есть уже серьезный опыт, правда, главным образом опыт ошибок.
Когда французские сталинцы, в значительной мере под влиянием нашей критики,
решили отступить от фантастической политики "третьего периода", руководство
Навилля-Росмера объявило заранее, что авантюризм сменился оппортунизмом и
что левой оппозиции надо идти своей дорогой, как если бы ничего не
произошло. В свое время мы критиковали эту формалистическую и безжизненную
политику, которая имела своим последствием то, что французская Лига упустила
в высшей степени благоприятную обстановку для сближения с пролетарским ядром
партии. Надо надеяться, что эта ошибка не будет повторена в Испании.
В кратком письме тов. Нин подчеркивает два обстоятельства, имеющие
исключительно важное значение для политики испанской левой в настоящий
период: официальная партия сделала или по крайней мере провозгласила ряд
шагов, направленных в сторону политики большевиков-ленинцев; наоборот,
руководство каталонской Федерации все более и более погрязает в путанице
оппортунизма и мелкобуржуазного национализма. Официальная партия делала до
сих пор все для того, чтобы отождествить левую оппозицию с путаницей
Маурина. Сейчас представляется исключительно благоприятная возможность,
чтобы рассеять это недоразумение, порожденное отчасти известными
фактическими обстоятельствами, а главным образом -- злой волей сталинцев.
Левая оппозиция должна подвергнуть поворот испанского ЦК серьезному
анализу -- без наивной доверчивости, но и без сектантских предвзятостей. То,
что нами завоевано, должно быть нами же ясно констатировано и учтено. Где
разногласия остались, они должны быть охарактеризованы без смягчений и
прикрас.
На основании такого анализа надо обратиться с открытым письмом к членам
испанской компартии. В этом письме надо заявить и доказать при помощи ясных
и точных цитат, что именно наша критика, наша оценка, наши предложения
толкнули ЦК на тот поворот в сторону правильной политики. Не замалчивая
наличия серьезных разногласий, надо, однако, сделать тот вывод, что польза
нашего сотрудничества с партией доказана блестяще и что необходимо,
следовательно, делать все для объединения коммунистических рядов. Можно и
должно, мне кажется, отметить, что, если наша критика принимает острые
формы, то причиною этому -- раскол; что в случае объединения партии
внутрипартийная критика получит неизбежно более смягченный и товарищеский
характер, причем левая оппозиция заранее обязуется подчиняться дисциплине
партии.
В том же письме надо ясно указать на разногласия, отделяющие как
официальную партию, так и левую оппозицию с нынешним руководством
каталонской Федерации. Следовало бы сказать, что наши разногласия с Мауриным
во всяком случае не меньше, чем разногласия с ним официальной партии.
Чем скорее и решительнее левая оппозиция будет реагировать на поворот в
направлении сближения с партией, тем выгоднее это будет для левой оппозиции,
для партии, для испанской революции.
[Л.Д.Троцкий]
30 июля 1931 г.
Дорогие товарищи!
Цель настоящего письма -- обменяться мнениями по поводу бурного
стачечного движения в Испании173. В своей второй брошюре об испанской
революции я подробно останавливался на одной из возможных перспектив:
революционное массовое движение бурно развивается без правильного
руководства и приводит ко взрыву, который силы контрреволюции могут
использовать для разгрома пролетариата. Из такой перспективы, как указано
уже в самой брошюре, вовсе не вытекает, разумеется, для коммунистов роль
тормоза революционного движения. Я не сомневаюсь, что у нас на этот счет
разногласий не будет. Но я хочу несколько подробнее остановиться на вопросе,
так как он может получить большое практическое значение.
Прежде всего, необходимо отдать себе ясный отчет в том, что бурный
стихийный стачечный разлив совершенно неизбежно вытекает из характера самой
революции, являясь в известном смысле ее основой. Подавляющее большинство
испанского пролетариата не знает организации. За время диктатуры выросло
новое поколение рабочих, лишенное самостоятельного политического опыта.
Революция пробуждает -- и в этом ее сила -- самые отсталые, самые забитые,
самые угнетенные трудящиеся массы. Формой их пробуждения является стачка.
Через посредство стачки разные слои и группы пролетариата заявляют о себе,
перекликаются друг с другом, проверяют свою силу и силу своих врагов. Один
слой заражает и пробуждает другой. Все это в совокупности делает абсолютно
неизбежным нынешнее стачечное половодье. Коммунисты меньше всего могут
пугаться его, ибо в нем-то и выражается творческая сила революции. Только
через эти стачки, со всеми их ошибками, "излишествами", "эксцессами" --
пролетариат поднимается на ноги, собирается воедино, начинает чувствовать и
сознавать себя как класс, как живая историческая сила. Революции никогда еще
не совершались под дирижерскую палочку. Эксцессы, ошибки, жертвы -- все это
неизбежно вытекает из природы самой революции.
Если бы коммунистическая партия сказала рабочим: "Я еще слишком слаба,
чтобы руководить вами, поэтому подождите, не напирайте, не вступайте в
стачечные бои, дайте мне окрепнуть", -- то партия сделала бы себя безнадежно
смешной, пробуждающиеся массы перешагнули бы через нее, и вместо того, чтобы
окрепнуть, партия ослабела бы.
Даже если вполне правильно предвидеть известную историческую опасность,
это еще не значит, что ее можно устранить при помощи голого резонерства.
Нет, устранить опасность можно только имея необходимую силу. А чтобы стать
силой, коммунистическая партия должна полностью стать на почву
развивающегося "стихийного" или полустихийного стачечного движения; не для
того, чтобы тормозить его, а для того, чтобы учиться руководить им в
процессе боевого руководства, приобретать авторитет и силу.
Было бы ошибочным считать, что нынешнее движение вызывается
аранхо-синдикалистами. Эти последние сами находятся под непреодолимым
напором снизу. Руководящий слой синдикалистов изо всей силы хотел бы
тормозить движение. Субъекты вроде Пестанья174, вероятно, уже сегодня
сговариваются за кулисами с предпринимателями и администрацией о том, как
лучше ликвидировать стачки. Завтра многие из этих господ окажутся палачами
рабочих, причем, расстреливая рабочих, они, как русские меньшевики, будут
читать проповеди против "стачечного азарта" и пр.
Можно не сомневаться, что именно по этой линии пойдет дифференциация
среди анархо-синдикалистов. Более революционное крыло будет приходить во все
большее противоречие с синдикал-реформистами. Из среды этого левого крыла
будут неизбежно выходить путчисты, героические авантюристы, индивидуальные
террористы и проч.
Разумеется, мы ни одной из разновидностей авантюризма
покровительствовать не можем. Но мы должны заранее себе отдать отчет в том,
что приближаться к нам будет не правое крыло, борющееся против стачек, а
левое, революционное синдикалистское крыло. Элементы авантюризма смогут быть
тем легче преодолены, чем яснее и скорее революционные синдикалисты убедятся
на деле, что коммунисты не резонеры, а борцы.
Официальную партию сейчас обвиняют в авантюристической политике в
области стачек. Я лично не могу об этом судить за недостатком данных. Общая
установка партии в предшествующий период делает, однако, это обвинение
вполне вероятным. Но именно поэтому есть опасность того, что, обжегши
пальцы, партия может круто повернуть вправо. Величайшим несчастьем было бы,
если бы рабочие массы пришли к выводу, что коммунисты, как и синдикалисты
типа Пестанья, хотят сверху вниз поучать массы, вместо того чтобы вместе с
ними подниматься снизу вверх.
Резюмирую. Опасность "июньских дней" остается, несомненно, самой
грозной опасностью в перспективе. Но более непосредственной опасностью для
коммунизма может стать отвлеченное резонерство, "умничанье", абстрактное
уговаривание, которое революционным рабочим будет казаться просто
пессимистическим карканьем.
Левая оппозиция не должна ни на минуту забывать, что опасности,
вырастающие из развития революции, побеждаются не выжидательной
осторожностью, а смелостью, смелостью и еще раз смелостью.
Л. Троцкий
2 августа 1931 г.
Боллак, руководитель экономического и финансового агентства, давал
комиссии чрезвычайно меткие показания, свидетельствующие о том, что наиболее
прочно сделанные головы сидят не в парламенте, а на бирже. Во всяком случае
никто из членов комиссии -- а там все сплошь люди с именами -- не мог
сравняться точностью и меткостью реплик с этим темным биржевым дельцом,
посредником, спекулянтом, другом и наперсником Устрика176.
Боллак объяснял невинным моралистам комиссии, что, когда какой-либо
банк хочет выбросить на рынок новые бумаги, он не может не прибегать к
рекламе (Ля пюблиситэ177). В этот момент "он (банк) вынужден принять
несколько сотен индивидуумов, которые являются не для того, чтобы просить
рекламы, но чтобы требовать дара за их молчание". Вот почему "большие и
маленькие банки вынуждены платить; агент пюблиситэ не может сказать, что нет
секретной пюблиситэ; все банки вынуждены иметь свои секретные фонды, все без
исключения; эта необходимость неотвратимая; Французский банк178 -- даже и он
находится в этом положении. Между тем он не имеет надобности в защите.
Правительство также. Министерство финансов также. Министерство финансов
распределяет свой бюджет пюблиситэ в качестве секретного фонда. Этому нет
оправдания. А почему? Потому что наиболее крупные политические люди кончали,
к несчастью, тем, что склонялись перед шантажистами" (Тан179, 25 февраля).
Замечательные разъяснения. Биржевой делец разъясняет парламентариям,
одни из которых были министрами, а другие стали министрами во время самой
анкеты, -- что они не в качестве строгих парламентских следователей, а в
качестве министров сами распределяли секретные фонды, т. е. занимались
подкупом печати. Мало того, "склонялись перед шантажистами". И члены
комиссии молчат. Они глотают горькую пилюлю, преподнесенную им уверенным в
себе финансовым дельцом, который сам переходит на выгодное амплуа моралиста,
обвиняя все предшествовавшие правительства и все парламенты в том, что они
не посмели издать закон о печати, ограждающий интересы общества от шантажа.
Это звучит неотразимо в устах человека, который сам имеет непосредственное
отношение к организации шантажа, по крайней мере в его наиболее высоких и в
наименее уловимых формах.
Когда Устрику нужно добиться котирования на бирже акций Сниа Вискоза,
он требует в письме (от 16 апреля 1930 г.), чтобы Боллак "подготовил
атмосферу": "в интересах всех, чтобы ты продолжил твою столь полезную
кампанию".
Правда, своей полезной кампанией Боллак помог разорить людей. Но разве
у самого знаменитого хирурга нет известного процента неудачных операций? Это
довод Боллака. Да, люди разорились. Но разве это свидетельствует о его
нечистой совести? Разве во время войны мы все с вами не призывали французов
подписываться на государственные займы? Выполните ваш долг. Вы можете быть
спокойны за будущность ваших средств. А чем это кончилось? "Французы
потеряли 1/5 своего капитала... Все мы ошиблись, но с чистой совестью. Разве
так обстоит дело с подвигами шантажиста!" Несчастные члены парламентской
комиссии должны были проглотить и эту пилюлю.
К тому же в деле Устрика и Сниа Вискоза Боллак действовал и как добрый
патриот. Он был глубоко убежден, что введение итальянской бумаги на
французском рынке будет содействовать сближению Рима с Парижем. Вы знаете,
конечно, что господин Гуалино180 был кассиром фашистов во время их похода на
Рим181. Я сделал совершенно естественное сопоставление. Я сказал себе:
"может быть, именно поэтому разрешение дано. Дело идет о любезном жесте по
адресу фашистского режима".
Рауль Пере182 ссылался на бывшего французского посла в Риме Бенара183,
который настаивал на введении итальянской бумаги по дипломатическим
соображениям. Бенар это отрицал. Пере это утверждал. Оба они были
министрами, один из них был послом, другой председателем палаты депутатов.
Оба они были адвокатами Устрика и оба получали от него суммы, обозначавшиеся
таинственными инициалами. Эти джентельмены сочли необходимым в свое время
требовать от комиссии, чтобы она установила, что имя Муссолини не было ими
произнесено. Причем здесь Муссолини? -- спрашивал себя неосведеомленный
читатель. Но финансовый агент Боллак освещает всю картину, как молния.
Владелец Сниа Вискоза, итальянский патрон Устрика, главная закулисная
фигура всего дела -- есть, оказывается, бывший казначей фашистского
переворота. Гуалино ли финансировал поход на Рим или он сам финансировался
за счет этого похода -- неважно. Гуалино, как и Муссолини, оказались от
своего сотрудничества в явной выгоде. Муссолини стал во главе страны,
Гуалино превратился в одну из главных фигур итальянской биржи. Теперь
понятно, почему, помогая Гуалино обобрать французские сбережения, министры и
дипломаты могли думать, что делают нечто приятное Муссолини, и могли с
успехом ссылаться на это соображение. Отсюда же понятно, почему Муссолини
после краха Устрика поспешил учинить административную расправу над Гуалино.
Одного заявления парламентской комиссии, что имя Муссолини не было названо,
было уже недостаточно. Понадобились более сильнодействующие средства.
Боллак является реактором газеты "Актюалитэ" ("Злободневность"). При
помощи этой газеты Боллак "подготовлял атмосферу" и вел ту кампанию, которую
Устрик объявлял полезной для всех, т. е. прежде всего для него самого. Что
это за газета? Она стоит выше подозрений. В ней сотрудничали депутаты,
сенаторы, бывшие и будущие министры и посланники. Сотрудником ее был сам
Гастон Думерг184, прежде чем его избрали президентом в сенат. А Думерг
сегодня, как известно, состоит президентом республики. Можно ли
заподозривать "Актюалитэ" в службе темным интересам? Нет, газета президента
республики, как и жена Цезаря, выше подозрений185. Во всяком случае, Боллак
ручается, что его газета никогда не требовала у своих высокопоставленных
сотрудников какой бы то ни было помощи его финансовым операциям. Самое
пикантное, пожалуй, в том, что это утверждение, может быть, не так уж и
расходится с истиной. Боллаку не нужно было никаких специальных услуг от
Думерга, который одним фактом своего сотрудничества целиком покрывал и
освящал кампании Устрика с пользой для всех. Таков этот переплет людей и
отношений.
[Л.Д.Троцкий]
[Лето 1931 г.]
1 сентября 1931 г.
Милый мой,
Посылаю теьбе копию моего письма Нину. Прошу перевести его на
французский язык и послать Лакруа для Центрального Комитета. Надо написать
Лакруа, что письмо это имеет чисто личный характер, в особенности во всем,
что касается Р.М[олинье], но что оно посылается руководяшим испанским
товарищам для их осведомления (отнюдь, разумеется, не для распространения).
Следовало бы копию послать также и Шахтману с такой же припиской.
Следовало бы также послать копию в Секретариат, но без той части,
которая касается французских дел. В препроводительном письме отметь, что
Секретариату посылаются выдержки из моего письма Нину. Эти же самые выдержки
можно послать и Правлению Лиги.
Получился целый том полит-изоляторской литературы: действительно
маленький томик, исписанный микроскопическими буквами187. Сейчас
М.И.[Певзнер] приступает к его расшифровке. Там есть вводная корреспонденция
и много теоретических и полемических работ. Переписка с неизбежными
перерывами займет недели две. Таким образом, для следующего номера
"Бюллетеня" у нас будет ценный, несомненно, материал. Примите это к
сведению.
Обнимаю.
[Л.Д.Троцкий]
Автор документа, представляющего обширный ответ на вопросы,
поставленные лейпцигским судом, принадлежит к другому политическому
направлению и к другой историко-философской школе, чем автор этих строк,
являющийся одной из сторон судебного процесса. Эксперт сам подчеркивает свое
глубоко отрицательное отношение к большевизму. Это чрезвычайно важное
обстоятельство еще раз подтверждает, что в вопросах, которые делят мыслящее
человечество на непримиримо враждебные лагери, нельзя ни ждать, ни требовать
какой-либо абсолютной нейтральности.
Противопоставлять здесь исторической оценке большевизма и его
противников, какая дана экспертизой, другую оценку значило бы выходить
далеко за рамки процесса и без крайней надобности утруждать внимание суда. В
своих книгах, отчасти и тех, на которые ссылается эксперт, автор этих строк
не раз развивал свой взгляд на ход развития России, русской революции и
большевизма. Здесь приходится ограничиться немногими краткими замечаниями по
поводу тех пунктов заключения экспертизы, которые имеют непосредственное
отношение к вопросам, поставленным судом.
Необходимо прежде всего подчеркнуть, что Керенский не был
социалистом-революционером в собственном смысле слова, т. е. не принадлежал
к той партии, которая, хотя и в антагонизме с большевиками, вела, однако, в
течение многих лет революционную работу как нелегальная партия, подвергшаяся
тяжким преследованиям. Керенский был легальным адвокатом, затем депутатом
царских дум, возглавлявшим полулиберальную, полународническую фракцию. К
социалистам-революционерам он примкнул лишь после Февральской революции,