Троицкий Андрей Борисович. Бумер-2

   И улыбнувшись, отвалил к столу. Колька лежал на боку и гадал про себя, когда кончатся его мучения. Стоило лишь вытянуть ногу, как боль отзывалась в животе, поднималась выше и разрывала грудь, добираясь до самого сердца. Он пошевелил связанными за спиной руками, пробуя растянуть веревку, больно врезавшуюся в запястья. Ничего не выходит. То ли веревка прочная, то ли сил не осталось. Пальцы и предплечья онемели, а плечи сделались тяжелыми, будто к ним привязали железные чушки. В голове грохотали колеса товарного поезда, пронзительно свистели электрички. Сквозь эти близкие явственные шумы человеческие голоса долетали издалека, словно с того света.
   — Вот она, моя татуировка.
   Чугур тыкал пальцем в предплечье. Рядом с внешней стороной ладони был выколот то ли крестик, то ли якорь. Татуировка со временем поблекла, выцвела и потеряла очертания.
   — Сделал, когда в армии служил. Ну, юность в одном месте играла. И всю жизнь стыжусь этой наколки. Это урки себе шкуру портят, и я вроде как блатной. Мне эти феньки не по чину.
   — Не пробовали марганцовкой вывести? — кто-то из контролеров склонился над столом, разглядывая блеклую татуировку. — Марганцовкой больно. Но, говорят, очень эффективно.
   — От марганцовки шрам остается, — помотал головой кум. — Как от ожога. А, хрен с ней. Теперь уж поздно наколку сводить. Пустяки все это. Я ведь ношу рубашки с длинным рукавом, под манжеткой не видно.
   Кольке было трудно дышать, кажется, что в горло попал ком грязи, застрял в дыхалке и не проходит ни назад, ни вперед. Он хотел сплюнуть на пол вязкую слюну, но вместо этого закашлял.
   — Да, ни разу у вас татуировки не замечал, — отозвался лейтенант Рябинин. — Если бы вы не показали, я и внимания не обратил. Блеклая какая-то…
   — Ты жену-то с ребенком на юга отправил? — спросил кум.
   — Послезавтра уезжают.
   — А ты, наверное, рад? — посмеивался Чугур. — Какую-нибудь теплую бабу уже присмотрел?
   — Какие в наших краях бабы? Одни порчушки.
   Что верно, то верно, народонаселение поблизости от зоны в основном мужское, поскольку селятся тут те самые люди, что отбывали срок за забором. На одну бабу три кавалера. Такой вот демографический казус.
   — Это верно, — кум раздавил окурок в банке.
   У Рябинина ночное дежурство, торопиться ему некуда. Газету, которую в спешке он захватил из дома, оказалась позавчерашней, уже прочитанной. Бутерброды, что собрала жена, он съест под утро, в эту пору почему-то просыпается дикое нечеловеческое чувство голода. Махнет пару стаканов сладкого чая. Если бы из козлодерки всю мебель не перетащили в соседнее административное здание, Рябинин мог вздремнуть на железной койке под шерстяным солдатским одеялом. Но на жестком стуле долго не поспишь.
   Лейтенанту повезло, что именно на его дежурство выпало это развлечение: наказание зэка, испортившего Чугуру мундир и брюки. Конечно, не бог весть какая потеха, но все же лучше, чем ничего. Есть с кем словом переброситься. Чугур здесь, два контролера прапорщика из соседнего здания пришли поглазеть на спектакль. Рябинин знал, что промеж себя прапоры заключили пари на три флакона водяры. Тот, который длинный и тощий, похожий на туберкулезника, контролер по фамилии Иткин, ставил на то, что майор забьет пацана насмерть.
   Прохоренко был твердо убежден, что Чугур отделает чувака, как бог черепаху, это само собой, потому что мундир и штаны денег стоят. Но не до смерти, нет… Зэк, откинувшийся от побоев, это рутина жизни. Но этому парнишке, по слухам, три дня до звонка осталось. У кума тоже есть сын, примерно одних лет с Колькой. У Чугура рука не поднимется прибить парня. И, кажется, кум в добром настроении.
   — Ну, плакала твоя водка, — шепнул Прохоренко на ухо Иткину. — Можешь деньгами отдать. Я не возражаю.
   Иткин покашлял в кулак. По всему выходило, что он проспорил. Чугур, кажется, совсем забыл про зэка, треплется за жизнь, травит байки про свою татуировку. И, кажется, настроен очень миролюбиво.
   — Еще посмотрим, — тихо буркнул Иткин.

* * * *

   Чугур поднял чайник, присосавшись к носику, хорошо промочил горло. Он порывисто поднялся, снял с руки золотой перстень, положил его на стол. Вынул из кармана перчатку, натянул ее на правую пятерню. Пошевелив пальцами, проверил, плотно ли села перчатка.
   — Вы ребята, смотрю, совсем заскучали? — Чугур подмигнул лейтенанту. — Сейчас мне немного поможете. Тяните веревку.
   В душе у прапорщика Иткина шевельнулась надежда. Может статься, что он не проспорил три пузыря. Прапор подбежал в дальний угол козлодерки, схватился за конец веревки и, не дожидаясь Прохоренко, со всей дури дернул ее на себя. Руки Шубина вывернулись за спиной, он закричал от боли.
   — Полегче, — крикнул Чугур прапору. — Так ты ему предплечья сломаешь. Плавно тяни. Не дергай.
   Колька продолжал кричать. Его душили слезы боли и несправедливой обиды. Ступни отделились от пола на несколько сантиметров. Колька с заломленными назад руками висел на веревке и выл, как подстреленная собака.
   — Кто-нибудь заткнет ему пасть?
   Кум огляделся по сторонам, нашел взглядом лейтенанта и кивнул, мол, давай, чего ждешь. Рябинин проворно поднял с пола тряпку, пропахшую солидолом, рукой надавил на нижнюю челюсть Шубина, заставив того открыть рот. Затолкал тряпку так далеко в глотку, что Шубин не мог вытолкать ее обратно языком. И сунул под нос кулак: только пикни, тварь, и от меня огребешь. Колька замычал, он чувствовал, что дыхания не хватает. И если его не забьют до смерти, он наверняка откинется от удушья.
   — Выше, — скомандовал Чугур. — Чтобы его брюхо оказалось на уровне моего плеча. Еще выше.
   Второй контролер, помогая Иткину, схватился за веревку, твердо уперся подошвами в пол и потянул. Через минуту петлю привязали к радиатору отопления и отступили в сторону, к двери. С этой позиции самый лучший обзор. Чугур сделал замах, но не ударил, отступил на шаг. Это Колька попытался пнуть его ногой в грудь. Это робкое сопротивление не разозлило, а развеселило кума.
   — Эй, лейтенант, — крикнул он. — Держи его ноги.
   Рябинин зашел сзади, придвинув ногой табурет, уселся на него. Хотел согнуть в коленях ноги Шубина, но тот довольно чувствительно пнул лейтенанта в грудь босой ступней. На больше Кольку не хватило. Через сломанный нос в грудь попадало слишком мало воздуха. Дыхание перехватывало после каждого лишнего движения.
   Чугур подошел ближе, снизу вверх посмотрел на свою жертву.
   — Брыкаешься, — усмехнувшись, Чугур встал на цыпочки и смачно плюнул в лицо Кольки. — И правильно делаешь. Человек должен защищаться. Ну, продолжим?
   Кольке хотелось вытереть плевок, повисший на подбородке. Ему хотелось знать, за что с ним так? Но он мог только промычать в ответ.
   — Эх, где мои семнадцать лет, — вздохнул Чугур.
   В следующую секунду он, хорошенько размахнувшись, влепил кулак в печень с такой чудовищной силой, что Колька вскрикнул так, что изо рта вывалилась тряпка. Сверху он плюнул кровью на кума и вырубился.
   — Ну, держите меня за гланды.
   Чугур размазал по лицу Колькину кровь, поправил перчатку на руке и подмигнул Рябинину. По спине лейтенанта пробежал холодок. Он понял, чем кончится дело. Этой ночью прапорщики-контролеры и лейтенант Рябинин увидели все, что хотели увидеть. И даже больше.

* * * *

   С раннего утра Кот околачивался у крыльца медсанчасти. Здесь же торчали еще восемь зэков, решившие по болезни или от лени закосить от общих работ, получив справку у фельдшера Лукова. С пустыми руками сюда не приходили, потому как получить на халяву выходной — дело нереальное. Нужно подогреть лепилу, тогда и он пойдет навстречу. Кто-то сжимал за пазухой кусок сала, завернутый в газету, кто-то прятал в карманах сигареты или кулек карамели.
   Уже начался завтрак, а Луков почему-то все не открывал дверь. Если не получить справку до построения, значит, выходной накрылся. Кот пришел не за справкой: со вчерашнего вечера по зоне ходили слухи, будто его приятель Колька, когда малярил в бараке, то ли специально, то ли по неосторожности вылил на Чугура ведро с эмалью. Напрочь испортил ему парадный китель и всю прочую амуницию. Кум вышел из барака, а зэки смеялись ему в спину.
   Через полчаса за Колькой пришел офицер и два прапора. До утра о Шубине не было ни слуху, ни духу. Едва объявили побудку, к Коту прибежал помощник фельдшера, молодой жулик Вася Морозов. Вывел Кота на зады барака, в укромное место за кучу угля и нашептал, что под утро Шубина на носилках притащили из административного корпуса в больничку. Парень выглядит хуже лежалого жмурика, но он был в сознании, даже не бредил. Просил у дежурного фельдшера самописку и листок бумаги.
   Кровать, на которую положили пацана, в дальней двухместной палате, куда обычно попадают авторитетные воры или башливые зэки. Даже эту кровать отгородили матерчатой ширмой, чтобы его никто не увидел из коридора через застекленную дверь. Якобы кум велел никого туда не пускать. Но Колька просил, чтобы пришел Кот. Говорит, что очень надо. Врача из вольнонаемных сегодня нет и не будет, а с зэком фельдшером договориться всегда можно.
   Через четверть часа Огородников стоял у крыльца больнички, дожидаясь начала приема, но лепила, кажется, заснул летаргическим сном.
   — Я только на минутку, — громко сказал Кот.
   — Все на минутку, — отозвался кто-то, но Костян не слушал.
   Он поднялся на крыльцо, дернул за ручку двери и, не дожидаясь приглашения, вошел в медсанчасть. Фельдшер Луков сидел за столом у окна и что-то писал.
   — Самим не входить, позову, — не отрываясь от писанины, сказал он.
   Кот плотно прикрыл дверь и остался стоять у порога. Луков поднял взгляд, положил на исписанную бумажку больничную карту и встал.
   — А, это ты, — Луков шагнул к Косте и перешел на шепот, хотя в медсанчасти не было ни души, только их двое. — Чего ты приперся?
   — Узнать, что с Шубой, — ответил Кот. — Морозов приходил, сказал, что Колька совсем плохой. Будто он мне какое-то письмо передал.
   — Ты Морозова не слушай, — сейчас Луков жалел, что до появления Кота не успел сжечь злополучное письмо. — Мало ли чего он наболтает. Письмо… Это он только хотел написать, но не смог. Шагай отсюда. Я тебя умоляю, уходи.
   — Где Колька? — Костян не двинулся с места.
   — В палате твой Колька, в отдельной палате, — Луков так разволновался, что пот прошиб. — Лежит себе и болеет. У него сильная простуда после кандея. Теперь уходи.
   Кот вытащил из кармана короткую проволоку, загнутую на конце. Живо вставил этот инструмент в шов рукава куртки. И выудил оттуда скатанную в тоненькую трубочку бумажку. Развернул ее и сунул в ладонь фельдшера.
   Несколько секунд Луков тупо разглядывал пятидесятидолларовую банкноту. Выходит, что он должен прямо сейчас принять нелегкое решение. Отказаться от этих денег, огромной суммы по здешним понятиям, или все же рискнуть. Победила жадность. Луков метнулся к двери, повернул ключ в замке, затем нырнул под стол, отодрал от пола кусок линолеума, спрятал под него свернутую бумажку. И снова бережно уложил линолеум на место. Затем наклонился к ящику стола, вытащил и сунул в руку Коту пару исписанных листочков и фотографию Кольки. Ту самую, где он снят вместе с младшей сестрой Дашкой.
   — Учти, если об этом письме узнает Чугур, — шептал Луков. — Если только узнает, то меня уложит на эту кровать в дальнем боксе. И тебя тоже.
   — Дай я к нему пройду.
   — Ни за что, — Луков встал на дороге. — Хочешь, забирай деньги обратно. Только все равно не пущу. Чугур сказал: если кто войдет, кишки из тебя выпущу. И на них удавлю. Он так и сделает. А Колька все равно спит сейчас. Шнифт за зуб даю, спит.
   Кот шагнул к столу, вытащил из-под карты больного исписанную бумажку. Медицинская справка о смерти осужденного. Шубин Николай скончался от двухсторонней пневмонии, отягощенной… Кот бросил справку на стол, шагнул к Лукову, отступившему в угол. Сграбастал его за шкирку, сдавил медицинский халат на шее с такой силой, что физиономия лепилы посинела.
   — Ты кому, тварюга, путевку выписал? — прохрипел Кот. — Кольке?
   — О… О… Отпусти, — едва выдохнул Луков. — Ой…
   Кот ослабил хватку и занес для удара кулак.
   — Ну, говори.
   — Это кум Кольку уделал, — простонал Луков. — Лично он. А мне через офицера велел быстро оформить все бумаги. И справку выписать. Ее отправят родственникам Шубина. Прямо сегодня.
   — Колька жив?
   — Жив, — кивнул Луков. — Полчаса, как сознание потерял. То есть пока жив.
   — Что значит «пока»?
   — А то значит, что с такими травмами долго не пыхтят. Ну, еще час. Ну, два… И кранты.
   — Что с ним, объясни толком?
   — Разрывы внутренних органов, — ответил Луков, поправляя халат. — Тебе от этого легче? Просто удивительно, как он дотянул до утра. Видно, очень хотел, чтобы это письмо дошло до сестры. Все. Теперь топай. Кум припрется с минуты на минуты или еще кто из начальства. Уходи, прошу… Меня же уроют и тебя заодно. Иди, Костя… Иначе я сам офицера крикну.
   Луков, открыв дверь, вытолкал Кота за порог, повернул ключ в замке и упал на стул. Когда он подносил к сигарете огонек зажигалки, руки тряслись, будто с дикого перепоя.

* * * *

   Последние пару дней Дашка ночевала в доме своей бывшей школьной подруги Оксанки Захаровой. Здесь ей выделили отдельную комнату на втором этаже. Большую светлую комнату, о которой можно только мечтать. Широкая кровать с пружинным матрасом, стереосистема, новая мебель из бамбука, на полу вместо ковров разноцветные циновки из тростника. Вокруг дома два гектара земли, старые деревья, альпийские горки, есть даже настоящий родник.
   Дашка отпросилась с работы на пять дней не для того, чтобы пожить в этом раю в свое удовольствие. Она решила, что за это время успеет наскрести недостающие тридцать тысяч баксов. Украсть такие деньги в их маленьком городе просто негде, но их можно занять. По слухам, отец Оксанки ворочает такими делами, что для него тридцать штук — это так… Мелочь на карманные расходы.
   Оксанка говорила, что в кармане отца крупный мясоперерабатывающий завод, страховая фирма и еще море разных активов. Их оборот не сосчитаешь на двенадцатиразрядном калькуляторе. Судя по особняку, где летом вместе с дочерью жил Леонид Иванович, Оксанка если и приврала, то самую малость. В гараже на пять машин — только породистые иномарки. Костюмы Захаров носит покупные, но берет их даже не в московских бутиках, летает за шмотками в Лондон или Рим. Не мужик, а куль с деньгами. И сотенные валятся прямо из ширинки. Тридцать штук можно выдоить из него одной левой.
   Главное, с того боку подойти к Леониду Ивановичу, ведь к дойной корове тоже надо знать, как подступиться. Иначе так лягнет, что на век дурой останешься. И еще надо заранее выстроить схему будущего разговора, найти такие простые и убедительные слова, чтобы Захаров не смог отказать. Второй день Дашка только тем и занималась, что искала подходы к богатому папашке. Наконец решила, что можно попросить денег через Оксанку.
   Дашка завела разговор за завтраком, когда кухарка куда-то сгинула, и они с Оксанкой остались одни на кухне. Дашка в нескольких фразах обрисовала положение, провела ладонью по горлу и добавила:
   — Вот так бабки нужны. Оксан, у твоего отца можно денег занять?
   — Сколько? — Оксанка сосредоточено жевала кусок хлеба, намазанный маслом и джемом. — Много? Если немного, ты бы у меня попросила.
   — Ровно тридцати штук не хватает, — выпалила Дашка. — У меня есть семьдесят, а нужно сто.
   — Я попробую поговорить, — ответила Оксанка. — Но ничего не обещаю. Это все от его настроения зависит. Если есть свободные деньги — может дать.
   — Ты уж поговори, попробуй. Просто даже не знаю, как без этих денег Кольку из зоны вытащить. Семьдесят тысяч не та сумма. Тамошний начальник может не клюнуть на такие деньги.
   — А с чего ты решила, что все выгорит? Ты сунешь взятку. А перед Колькой прямо сей момент ворота распахнут. Выходите, пожалуйста. Сделайте такое одолжение. Да еще билет на поезд купят. В мягкий вагон.
   — Я уже говорила. Весной был тут один мужик, который вместе с Колькой сидел. Этот Чуев говорит, что такие случаи бывали. Надо только предложить такие деньги, от которых Чугур не откажется.
   — Чугур?
   — Да, это такая дурацкая фамилия у заместителя начальника колонии по режиму. Говорят, что он за деньги все сделает. Только надо собрать сто штук.
   — А тебе в голову не приходило, что этот Чугур может бабки хапнуть, — Оксанка вытерла губы салфеткой. — А потом скажет, что тебя видит первый раз в жизни. Крутанет динаму. И ты голая. Одни долги.
   — Не крутанет. Обосрется. А ты Леонида Ивановича сегодня видела?
   — Видела. Он какого-то звонка ждет. Никуда ехать не собирался.
   — И как у него настроение?
   — Выше среднего, — ответила Оксанка. — Даже улыбнулся. Вообще-то он редко улыбается.
   — Может, сейчас самый момент? — Дашка допила кофе и потерла ладони. — Ну, чтобы к нему подвалить насчет денег? Попробуешь? Авось, выгорит.
   — Рискну здоровьем, — голос Оксанки звучал тускло. — Но не сейчас.

* * * *

   После завтрака, Дашка переоделась в рабочий комбинезон, ножом срезала верх у канистры из-под стеклоочистителя. Залезла под свою Хонду и, отвернув гайку, слила отработанное масло в эту емкость. Оксанка бродила вокруг машины, день впереди маячил пустой, надо придумать, чем себя занять вечером.
   — У меня прямо паранойя, — громко говорила Оксанка. — Мне все кажется, что парни со мной знакомятся из-за отцовых денег. А нормального чувака найти трудно. Я тут на одного прямо запала. Весь из себя. Симпатичный, как киноактер. Звоню ему с утра до вечера. А он все на тренажерах качается.
   — Качков женщины не интересуют, — отозвалась Дашка, лежавшая под машиной. — Говорят, эти тренажеры потенцию снижают.
   — Может быть, снижают, — кивнула Оксанка. — Только я этого проверить не могу. Как не позвоню, он все время в зале.
   Дашка выползла из-под машины, встав на корточки, вытащила емкость с маслом.
   — Только не разлей, — сказала Оксанка и показала пальцем на разноцветные плитки, которым вымощены тропинки и площадка перед задним крыльцом дома и выездом из гаража. — Очень дорогие эти плитки. Отец их откуда-то выписывал… Чуть ли не из Испании. Отец нам таких навставляет за эту плитку.
   — Не разолью.
   Дашка сняла нитяные перчатки, бросила их на землю. Открыла капот, отвинтила крышку новой канистры и стала заливать масло.
   — Я вообще не понимаю, зачем ты сама масло меняешь, — не отставала Оксанка. — Удовольствие так себе…
   — Я не ради удовольствия. Я что, должна какому-то слесарю подарки делать? — отозвалась Дашка. — У меня и так каждая копейка на счету.
   Оксанка присел на землю, прислонилась спиной к березе и мечтательно закатила глаза.
   — Как мне хочется быть такой же самостоятельной, как ты, — сказала она. — Едешь, куда хочешь. Делаешь, что хочешь… А тут целый день одни обязанности. То институт, то английский, то французский… И никакой передышки. Даже летом чувствую себя, как каторжанка.
   — Терпи…
   — Ничего, доучусь, свою туристическую фирму открою. А то мать мотается, сейчас вот в Америке. Меня не взяла, чтобы я тут сидела, как собака на цепи. Ой, вспомнила. Мы ведь в Таиланд на неделю летали. Так классно. Отец там виллу покупает. Если все получится, будешь к нам приезжать.
   Дашка закрыла капот, наклонившись, подняла канистру с использованным маслом. Какие скользкие края, ухватиться не за что. Дашка крепче вцепилась пальцами в пластиковую посудину, но не удержала ее, сделала шаг назад и оступилась, неловко поставив ногу. Успела лишь отскочить в сторону, когда канистра, выскользнув из рук, упала на цветные плитки. Возле гаража образовалось пятно, похожее на огромную кляксу.
   Леонид Иванович Захаров, куривший на балконе второго этажа и наблюдавший за девчонками, едва не плюнул от досады. Он раздавил сигарету в горшке с цветами. Матерно ругнулся и ушел в свою комнату.

Глава одиннадцатая

   Оксанка спустилась со второго этажа в холл, Дашка встала из кресла и вопросительно посмотрела на подругу. Видно, разговор с отцом прошел не совсем гладко. Оксанкину физиономия можно читать, как раскрытую книгу. Если она морщит лоб и отводит в сторону взгляд, значит, что-то не склеилось. Щедрый папочка в данный конкретный момент оказался редким жлобом. То ли Дашка, разлив отработанное масло на драгоценные плитки, испортила ему настроение, то ли свободных денег не оказалось. Причины не имеют значения. Но итог один — полный облом.
   — Ну, как? — на всякий случай спросила Дашка.
   — Он хочет с тобой поговорить. Мол, посредников мне не требуется. Короче, поднимайся наверх. И постарайся как-то обрисовать ситуацию… Ну, я даже не знаю. У тебя язык лучше моего подвешен. Наплети ему что-нибудь такое… Слезоточивое. А лучше — скажи правду. Потому что отец — мужик проницательный. Сразу просечет, если тюльку будешь гнать. Скажи, что брата гнобят на зоне. Житья не дают. Надо его вытащить.
   — А ты-то ему что сказала?
   — Сказала, что тебе нужны бабки, — пожала плечами Оксанка. — И все. И еще сказала, что ты обязательно вернешь. При первом удобном случае.
   — Да, с красноречием у тебя проблемы.
   Покачав головой, Дашка поднялась по лестнице на второй этаж, свернув направо, прошла длинным коридором до кабинета Леонида Ивановича, постучавшись в дверь, переступила порог. Хозяин сидел за письменным стол. При появлении Дашки он прикрыл порнографический журнал деловыми бумагами и сделал вид, будто занят неотложной работой.
   Дашка деликатно покашляла в кулак. Захаров поднял взгляд, сказал, чтобы она подошла ближе, но сесть не предложил.
   — Ну, я тебя слушаю.
   Захаров и, отлепив зад от кресла, поправил полы шикарного коричневого халата, прошитого золотой ниткой. Дашка, как провинившаяся школьница, стояла перед его столом, не зная с чего начать. Подумала минуту. И начала с главного. В телеграфном стиле описала ситуацию. Единственный брат пропадает на зоне, можно его оттуда достать, но нужны тридцать штук зеленью. Она добавила темных красок, описав со слов бывшего зэка Чуева звериные порядки, царящие в колонии. И добавила, что брату срок не высидеть. Он попадет на перо уркаганов или заживо сгниет в кандее.
   Леонид Иванович морщился, как от кислого, сокрушенно качал головой, будто проблемы Кольки Шубина ему были очень близки и понятны, словно Дашкина история потрясла его до глубины души. Дождавшись, когда девчонка выговорится, он сказал:
   — Слушай, Даша, когда ты рассказываешь свою жуткую притчу, мне становится больно. Очень больно. Хотя меня трудно разжалобить.
   Леонид Иванович вдруг поднялся, пружинистым шагом пробежался по кабинету. На ходу он сжимал и разжимал кулаки, будто собирался кому-то заехать в морду. Но, кроме Дашки, в кабинете никого не было, а девочек Захаров бил не часто. Совершив эту пробежку, он снова рухнул в кресло и долго качал головой. Но, кажется, думал о других, далеких, каких-то своих проблемах.
   — Я готов вырвать последние волосы, — наконец заявил он. — Правда, не здесь, — Захаров погладил ладонью поредевшую шевелюру. — Голова скоро совсем облысеет. Как коленка. Готов вырвать последние волосы на груди или на заднице. Вот как мне больно. И я, разумеется, рад помочь. Восстановить попранную справедливость. Но позволь спросить: твоего брата посадили по навету, как сажали людей в тридцать седьмом году? По анонимной жалобе? Или по доносу врагов?
   — Нет, не совсем так. То есть, совсем не так… Его статья — воровство. Ну, якобы, он вымогал деньги у одного бизнесмена. То есть не бизнесмена, а крупного жулика. Вымогательство в суде доказать не удалось. Тогда ему припаяли воровство.
   — Припаяли? — переспросил Захаров. — Значит, все-таки припаяли? Именно припаяли?
   — Ну, то есть повесили. Даже не знаю, как сказать, у того мозгляка Колька ничего не украл.
   — Понимаю, — кивнул Захаров. — Он не украл, но ему припаяли. Больше было некому паять, ну, схватили первого встречного пацана. Бывает, попался под горячую руку. Адвокат у него наверняка был назначенный. Тупица, который даже не удосужился тщательно ознакомиться с делом, которое сфабриковали милиционеры. Так?
   — Можно сказать, так, — кивнула Дашка.
   Покусывая губу, она продолжала стоять посередине комнаты, потому что хозяин кабинета так и не предложил присесть.
   — Я пыталась договориться с одним адвокатом из конторы «Артамонов и компаньоны». Не знаете такую?
   — Как же не знаю? — вопросом ответил Захаров. — Конечно же, знаю.
   — Там сидят полные дебилы и крохоборы, — выпалила Дашка. — Они сразу потребовали наликом такую сумму, что я натурально припухла. Речь-то идет о мелком уголовном преступлении. Всего-навсего кража, да и той не было. И вдруг такие деньги. Просто сумасшествие. Я пыталась договориться, чтобы проплатить эту сумму частями. Как бы в рассрочку. Они вертели вола два месяца, не говорили ни да, ни нет. А потом вдруг отказали. У меня не осталось времени, чтобы найти хорошего защитника.
   — Разумеется, всегда так: то денег не хватает, то времени, — Захаров попытался улыбнуться, но улыбка увяла, не успев расцвести. — Насчет фирмы «Артамонов и компаньоны» я с тобой согласен. Эта контора ведет кое-какие мои дела, проверяет чистоту сделок, клиентов, с которыми я имею дело. Они дорого берут, но Артамонов не жулик, а порядочный человек. Впрочем, это к делу не относится. Итак, выходит, что посадили невинного парня. Правильно?