Страница:
На физиономии Захарова появилась гримаса благородного негодования. Он выпрямил спину, и весь он из себя сделался такой осанистый, такой аристократичный. В этом шикарном стеганом халате, турецких шлепанцах с загнутыми носами он выглядел на все сто десять процентов. И алмаз в перстне настолько большой, что смотрится, как подделка.
Но пошелуди его важную физиономию перышком, и вылезет такое рыло, что страшно станет. Поговаривали, что Захаров начинал бизнес с того, что катал наперстки, зажимая шарик между пальцами, дурил лохов возле самого крупного городского универмага. Позже сколотил небольшую бригаду и занялся частным факторингом. Выбивал долги, резал кому-то морду опасной бритвой или втыкал заточку под ребра. Но все это в прошлом, он давно отстирал деньги, отделался от прежних дружков, вложился в легальный бизнес. И стал чистеньким и пушистым. Теперь он хочет забыть темное прошлое. Или уже забыл. Поэтому и выделывается больше, чем нужно.
— Ну, что-то вроде этого, посадили невиновного, — кивнула Дашка. — Он не воровал. Дело получилось так. Колька работал в одной конторе. Кем-то вроде охранника. Стоял на дверях, проверял пропуска и все такое. Однажды его и еще одного парня по фамилии Жабин вызвал начальник, сунул им листок с адресом и фамилией. Говорит: езжайте к этому человеку, заберете мои деньги.
— Так-так, очень интересно, — Захаров подался вперед, будто рассказ его очень увлек. — И что же дальше? Я попробую угадать. Денег начальнику твой брат и его коллега не привезли? Правильно?
— Не правильно, — помотала головой Дашка. — Колька с Жабиным приехали на место. Человек впустил их в квартиру. Чаю предложил, усадил на кухне. И сказал, что сходит за деньгами. Через полчаса он вернулся с милицией. Накатал заявление, что молодые люди вымогали у него деньги, угрожали расправой и всякое такое. И еще заявил, что в его отсутствие квартиру обокрали. Из ящика письменного стола якобы пропали три тысячи зеленых. При личном обыске исчезнувших денег ни у Жабина, ни у Кольки не нашли. Но это не помогло. Потому что их начальник заявил, что парней никуда не посылал. Никаких поручений, связанных с деньгами, не давал.
— Надо же, — всплеснул руками Захаров. — Какие попадаются… Какая мерзость…
— Уже когда Кольку посадили, этот гад, который его сдал, и начальник, который послал за деньгами, были убиты в бандитских разборках. Поэтому я так до конца и не выяснила, кто из этих тварей кому должен. И сколько. Я сходила на кладбище, чтобы плюнуть на их могилы. Но это все так, пустое… Одни эмоции. Уже и людей тех нет, и денег нет. Но крайним назначили Кольку и Жабина.
— А что с этим Жабиным, он тоже сидит?
— Сидел. Год назад умер в Воркуте. От прободения язвы желудка.
— Печально, — вздохнул Захаров. — Очень печально. Молодые ребята… И вдруг такая напасть. Никому нельзя верить: ни адвокатам, ни милиции. Выходит, только на взятки вся надежда.
— В моем случае — да, только на взятки вся надежда, — кивнула Дашка. — Больше надеяться не на кого. И не на что. Мой брат через одного кента передал письмо. Он написал его в минуту отчаяния. Колька обычно на жизнь не жалуется, но тут… Короче, его за малейшую провинность отправляют в кандей, бугор цепляется…
— Все. Заткнись. Больше ничего не хочу слышать, — крикнул Леонид Иванович и взмахнул руками, будто отгонял помойных мух. — Я не желаю, чтобы в моем доме употребляли воровские словечки. Здесь не Бутырка и не пересыльная тюрьма, чтобы каждая мочалка ботала по фене. Из тебя никогда не получится приличного человека, если ты не научишься говорить правильно. Так и останешься мартышкой со своими понтами.
Дашка почувствовала, как щеки сделались горячими. Со стороны, наверное, заметно, что она покраснела.
— Итак, если я правильно понял, ты хочешь сказать, что мои тридцать штук пойдут на взятку какому-то офицеру на зоне? Очень мило. Ты и меня хочешь втянуть в уголовщину. Тридцать тысяч… Рехнуться можно. Я могу дать тебе денег. На чипсы или на мороженое. Без отдачи, разумеется. Это мой ответ.
— Мне сегодня уехать? — спросила Дашка.
— Почему же сегодня? — Леонид Иванович плотнее запахнул халат на груди. — Поживи еще несколько дней. Я не хочу, чтобы Оксана связывала наш разговор с твоим отъездом. Но запомни: это твой последний визит в наш дом. Я не хочу, чтобы моя единственная дочь общалась с такими… С такими, как ты.
Когда немного отпустило, сделала шаг к лестнице и остановилась, услышав трель телефонного звонка. По звукам можно угадать, что Леонид Иванович снял трубку.
— Ало? Да, я слушаю.
Дашка сделала пару шагов обратно к двери. Хорошо слышно, что Захаров взволнован и очень сердит.
— Ты не понимаешь? — орал он в трубку. — Загнал меня в угол, как крысу, и теперь ничего не понимаешь. Очень мило. Слышь, так дела не делаются. Что? Проблемы? Нет, дорогой, теперь проблемы у нас всех появятся. Не у меня одного. Заруби это на своем носу. И это будут большие проблемы. Их просто так, за рюмкой чая, не утрясешь. Что? Нет, я не угрожаю. Не имею таких привычек. Я говорю как есть. Ты сам захотел получить проблемы. Считай, что ты их получил.
Послышались шаги, Захаров подошел к двери и, не выглянув в коридор, захлопнул ее. Теперь Дашка могла разобрать лишь отдельные слова. Смысл разговора она перестала понимать. Впрочем, и так все ясно, без переводчика. Захарова кто-то шантажирует, из него тянут деньги. Скорее всего, его же партнер по бизнесу или те, кто этот бизнес крышует. А он, разумеется, платить не хочет. И, кажется, Леонид Иванович готов действовать, он твердо намерен предпринять ответные шага. Какие именно?
Вот это и следует выяснить первым делом. Там, где двое делят деньги, власть или сферу влияния, третий может погреть руки, неплохо заработать. Возможно, недостающие тридцать тысяч еще найдутся. Сами в руки свалятся. И очень скоро.
— Огородников, выйти из строя. Шагом марш в барак. К десяти ноль ноль прибыть в административный корпус.
— Прибыть к подполковнику Чугуру? — уточнил Кот.
Кот стоял перед прапором, сняв с головы пидорку и опустив взгляд. Сердце забилось, как собачий хвост, а к горлу подкатил комок. Он понял, что сегодня должно случиться нечто такое, что навсегда изменит его жизнь. Точнее, срок на зоне подходит к концу. Остается считать дни, а то и часы. И он снова свободный человек.
— Дежурный офицер скажет, к кому именно идти, — прапор не любил вопросов, на которые не знал ответа. — Все, шагай.
Как выяснилось, Кота вызывал сам начальник колонии полковник Ефимов. Перешагнув порог, Костян застал в кабинете все высокое начальство. За столом пыхтел сигаретой сам хозяин. За столиком для посетителей пристроился Чугур. Кот, никогда не бывавший в этом крыле административного здания, с любопытством зыркал по сторонам. Обстановочка бедная: покрашенные стены, горшки с цветами на подоконниках, старенький телек.
Вслед за Котом в комнату вошли два дюжих контролера, встали у двери, чего-то ожидая.
Первым взял слово хозяин.
Сообщив, что согласно закону об амнистии, заключенные, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, выходят на свободу, он сделал многозначительную паузу. И добавил, что свобода — это что-то вроде аванса. И этот подарок судьбы, этот аванс еще предстоит отработать, доказав всем, и прежде всего, самому себе, что ты вышел на волю не только с чистой совестью, но и правильными мыслями. А мысли такие: никогда больше не ступать на скользкую дорожку преступности. Жить честно и воровские замашки забыть навсегда. Администрация колонии надеется, что встреча по эту строну заколюченного забора окажется последней, а пребывание на зоне стало хорошим уроком для бывшего заключенного.
Штампованные фразы, гладкие и скользкие, как обмылки, в них нет ни горошины смысла и человеческого чувства. Этими банальностями хозяин по долгу службы напутствовал большинство зэков, выходящих на волю по амнистии. Но для Кота пустые слова звучали как самая прекрасная, трогающая душу музыка, которую за всю прожитую жизнь еще не доводилось услышать.
Чугур, сидя за столом, вертел перед собой какую-то бумажку, кажется, портянку об освобождении. Пока хозяин говорил, физиономия кума оставалась напряженной. Брови нахмурены, на скулах играют желваки. Снизу вверх он пристально смотрел на Кота, словно старался угадать, о чем тот думает. Похоже, все в порядке, Кот улыбался, как идиот, и кивал головой.
Когда Ефимов выговорился, Чугур поднялся со своего места, приказал Коту подойти ближе. Неожиданно кум наклонился, выудил из-под стола початую бутылку водки и пару стаканов. Себе плеснул на донышко, Коту накатил полный аршин.
— А теперь, Костя, прими неформальные поздравления, — Кум поднял стакан. — Ну, что стоишь? Угощайся.
Кот вопросительно глянул на Ефимова, тот кивнул, мол, дают — бери. Кот поднял стакан, пригубил водку.
— Извини, я неправильно тебя назвал, Костей.
— Все правильно, гражданин начальник, — отозвался Кот. — Меня зовут Константином.
— Вот и ошибаешься, — кум, не притронувшись к водке, поставил стакан на стол, придвинул ближе к Коту бумажку. — Вот, читай. Теперь у тебя другое имя. Ты Николай Сергеевич Шубин. Вот так правильно будет.
Музыка, звучавшая в душе Кота, оборвалась. Лопнула скрипичная струна, смолкли фанфары. В следующую секунду он выплеснул водку в лицо кума. Резко сдвинул ногой стол, разделявший его и Чугура. Рванулся вперед, чтобы размазать в кровавый блин морду кума. И повис на руках наскочивших со спины прапорщиков.
Один из них борцовским приемом поставил подножку и заломил руку Кота. Второй с разворота врезал ему по затылку колотушкой, продолговатой свинцовой гирькой в кожаном чехле. Когда Кот оказался на полу, ему еще несколько раз навернули по шее и по затылку. Нацепили браслеты, выволокли в коридор и потащили вниз по лестнице к подвалу.
— Твое мнение? — хозяин встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись у окна, долго разглядывал пустой плац.
— Он себя не контролирует, — ответил Чугур. — Совсем без тормозов. А в жопе юность так и играет. Сами все видели.
— М-да, ему дают свободу, а эта тварь вырабатывает номера.
— И еще одна загвоздка: пальчики Кота есть во всех милицейских картотеках. А ведь он не остановится, когда выйдет на свободу. Не тот человек, чтобы остановиться. Грохнет кого-нибудь, оставит отпечатки. И встанет вопрос: каким это макаром зэк, скончавшийся на зоне от пневмонии, вдруг оказался живым. И продолжает беспределить? Он что, из гроба поднялся? Конечно, это гипотетический вариант. На уровне «может быть». Но все же…
— Вот и я о том же, — вздохнул хозяин.
— Вообще-то я этот вариант предусмотрел, — сказал Чугур. — Заранее предвидел. И появилась тут одна светлая мыслишка.
— Хорошо, Сережа, — хозяин поморщился, он не хотел знать всех подробностей этого дела, наверняка грязного и кровавого. — Ты уж все сам реши. Чтобы мы с тобой в дерьме по уши не оказались.
— Решу, — пообещал Чугур. — Огородников пару дней в кандее посидит. Оттуда его и выпишем. Пусть погуляет. Немного.
— Вот именно, немного, — хозяин многозначительно поднял вверх палец. — Мы, как говориться, свои обязательства выполнили. Деньги отработали. А за несчастный случай, который произойдет с Огородниковым уже на воле, преднамеренное убийство или что другое, ответственности не несем.
В прежние времена строение состояло на балансе министерства путей сообщения, когда-то здесь селили одиноких путейцев или работников железнодорожного депо. Но теперь от прежних хозяев даже воспоминаний не осталось. Депо давно закрыли, путейцы разъехались. Дом заселен в основном поселковыми стариками и зэками, вышедшими из колонии, но не покинувшими этих мест, потому что податься было не к кому и некуда. Бывшие уголовники работали на лесопилке или на упаковочной фабрике. Жизнь, конечно, не сахар, но на выпивку хватало.
Во дворе дома разрослись старые вязы и тополя, с правой стороны несколько ржавых гаражей, слева — здоровенная голубятня.
Чугуру не пришлось подниматься наверх, искать человека, к которому пришел.
Вячеслав Мамаев, он же Бешеный, он же Резак, сидел на лавочке у врытого в землю стола и раздвигал меха гармони-трехрядки, которую только что починял, проверял, хорош ли звук. Получалось неважно. Верхние ноты гармонь пела петушиным голосом, а басы натужно хрипели. Через пожухлую траву Чугур зашагал к столу напрямки. При его появлении Резак резко поднялся, сбросил с плеча ремень, положил гармонь на стол и сорвал с головы засаленную кепочку. Лагерные привычки он усвоил, кажется, навсегда, они бродили в крови, как дурная болезнь. И побороть эту хворь не было сил.
— Доброго здоровья, гражданин начальник.
Резак не протянул руку, ожидая, когда кум удостоит его этой чести. Чугур сжал и тряхнул ладонь старого знакомого. Лапа Резака оказалась твердой и холодной, как у суточного трупа. Он с первого взгляда производил хорошее впечатление: русский мужик с русыми волосами, серо-голубыми глазами. Крепкого сложения, загорелый. Если бы не след от ножа на верхней губе и дурные наколки по всему телу, сошел за преподавателя техникума или передовика производства, наставника и любимца молодежи.
— Какой я теперь тебе начальник, — махнул рукой Чугур и доброжелательно улыбнулся. — Начальник — это в прошлом. Ты когда освободился, что-то я запамятовал…
— А я вот все помню, — ответил Резак. — Один год, сем месяцев и двадцать ден. Такая вот высшая математика.
— Ну вот, а меня все начальником называешь. Пора бы уж забыть. Теперь твой начальник — бригадир с фабрики.
— Я оттуда ушел, — ответил Резак. — Ишачить за эти копейки… Нет, это не для меня. Такие бабки я тут одной левой заработаю. Вот гармонь починяю. Или по хозяйству кому помочь.
— Может, оно и правильно, что ушел.
Чугур знал, что Резака за бесконечные прогулы и оскорбления начальства турнули с места еще в конце весны, с той поры его старый знакомый наделал долгов и чем теперь живет — не совсем понятно. Ясно, не по хозяйству бабам помогает. Кум знал, что у Резака есть кое-какие сбережения на книжке, но к этим деньгам он прикоснется в черный день или если надумает осуществить свою давнюю мечту: купить хороший дом.
Усевшись на скамью, Чугур снял с головы фуражку. На лбу осталась красноватая полоса, будто кум перевязал голову ленточкой. Эту фуражку он подобрал на складе взамен той, что испортил краской Колька Шубин, земля ему пухом. Оказалось, носить новый головной убор — сплошное мученье. Фуражка тесновата, кожа под ней совсем не дышит, и тканевый верх плохо натянут, провисает.
Резак, прикидывая про себя, за каким хреном припылил Чугур. Ясно как божий день: его гость без дела людей не беспокоит. Но что это за дело? Не пересилив любопытства, задал вопрос:
— Вы по делу или как? — Резак сел рядом, вытянул из пачки папироску и задымил. — Просто поговорить? Если по делу, пойдемте в дом.
Чугур отрицательно помотал головой. Он плевать с высокой колокольни на разговоры людей, которые могут увидеть его в кампании этого страшного человека.
За Резаком стелился шлейф его прошлых подвигов, поэтому его боялась вся округа. Даже многие зэки, в свое время отбывшие сроки по серьезным статьям, сторонились этого хмурого нелюдимого мужика, от которого не знаешь, чего ждать. О Славе Мамаеве ходили такие истории, услышав которые человек с устойчивой психикой больным сделается. Говорили, будто он убивал женщин и старух, грабил квартиры, уродуя их хозяев до неузнаваемости. Что он брал на гоп, принимал и выполнял заказы на мокрые дела.
Резака и взяли в постели в чужой квартире, где он проводил вторую ночь подряд. Рядом с ним на широкой кровати легко уместился обнаженный труп хозяйки дома. Лежавший под боком покойник не мешал спокойным снам Резака. Но Чугур к этим рассказам относился разборчиво. Он полагал так: что было на самом деле — то в суде доказано. А недоказанные эпизоды — это так, пустой треп и художественный свит. Раз прокурорские не доказали, значит, не было ничего.
Конечно, Резак уже не тот, что был когда-то. Но он по-прежнему горячий, памятливый на обиды, чуть чего хватается за перо или пускает в дело литые кулаки. Он застоялся в этой глуши, заждался большого дела. Но на горизонте ни фига не маячит. Судя по слухам, которыми жил поселок, два-три раза за последний год Резак исчезал неизвестно куда, через пару недель возвращался с большими деньжищами. Впрочем, здесь, в этой богом забытой дыре, большие деньжищи — это когда хватает на пару флаконов водки и кое-какую закуску.
— Да мне-то без разницы. Просто народ скоро со смены пойдет, — помялся Резак. — Ну, с фабрики. Увидят. Чтобы вони лишней не было…
— А чего нам прятаться по углам? — урезонил Чугур. — Ты мне не любовница, а я тебе не залетный хахаль. Имеет право заместитель начальника колонии поинтересоваться жизнью и бытом своих бывших подопечных, а?
— Имеет, — пожал плечами Резак. — Если боле нечем интересоваться.
— Просто обязан проявлять бдительность, — сказал Чугур. — Святое дело для чекиста: знать, чем дышит контингент. Ну, это я так, к слову. А пришел я по делу. Моя Ирина собирается дом продавать. Сам знаешь, дом — лучший в поселке.
— У Антонова не хуже, — ответил Резак, еще не понимая, куда клонит собеседник.
— Антонов всю жизнь в Москве воровал, на овощной базе отирался, — ответил Чугур. — На склоне лет к детям переехал. А что такое овощная база, сам знаешь. Это все равно что золотая жила. Короче, не нам с Антоновым равняться. Он тебе дом не продаст. А у Ирины пятистенок — просто хоромы. Крыша из оцинкованного железа чего стоит. А ты сколько уж времени все скитаешься по чужим углам. Старость не за горами. Подумай о завтрашнем дне. Хорошо подумай.
— Добрый дом, — облизнулся Резак. — Но думать тут нечего. Я не потяну. Ищи другого покупателя.
— Не прибедняйся, мы не в собесе, — сказал кум. — А тебе выйдет большая скидка. Скажем, вдвое сброшу с цены, если одного человека того… Ты понимаешь. И еще немного наличманом отслюню. Прямо сейчас. На будущие расходы.
Кум не любил договаривать до конца, полагая, что у собеседника мозги работают, тут все и без слов ясно.
— Только не спрашивай, почему и за что?
— Я никогда не спрашивал, — Резак навострил уши.
— Он откидывается через два дня, — объяснил кум. — В полдень выйдет через вахту. Встречать его никто не будет. Конечно, можно все кончить одним махом, прямо здесь. Можно, но не нужно. Твердо запомни: тут его трогать нельзя. Ни в поселке, ни на станции, ни в поезде. Будешь пасти его до самой Москвы. Там он должен встретиться со своим кентом, неким Димоном. Ты им не мешай, пусть потолкуют. А когда твой клиент один останется, действуй. Выбери удобное место и время. Кого взять в помощь — решай сам.
— Есть у меня один человек в Москве, — начал Резак.
Кум не дослушал, только рукой махнул.
— Когда все закончишь, заберешь у Кота все документы, бумажки с записями. Короче, все, что найдешь в карманах. Деньги оставь себе, все остальное надо уничтожить. И, прежде всего, справку об освобождении. В пакете найдешь бумажку с адресом Кота и его дружбана некого Димона Пашпарина. Это так, на всякий случай. Потому что адреса тебе вряд ли пригодятся. Москву ты хорошо знаешь. Это тоже пригодится. Твоя тачка на ходу?
— В порядке, — кивнул Резак.
— Ты все понимаешь не хуже меня. И знаешь, что делать. Ученого учить — только портить.
Чугур расстегнул порфель, передал Резаку сверток в полиэтиленовом пакете. Положил на стол две фотографии Кота.
— Вот этот хрен мне портит жизнь, — сказал он. — Константин Огородников, кличка Кот. Судим за убийство.
— Такое погоняло? — усмехнулся Резак. — По бабам что ли большой специал?
— На зоне, как ты, может быть, догадываешься, с бабами у него практики не было, — сухо ответил кум, не любивший лирических отступлений. — Кликуха она и есть кликуха. Ты ведь свою получил…
— Только потому, что когда-то работал забойщиком скота, — продолжил Резак. — В жизни все пригодилось. И те навыки, что в молодые годы наработал, они не лишние.
— Мне этого знать не надо, — сказал кум.
Резак не посмел спросить напрямик, с чего бы это зазноба Чугура дом продает. Вроде как она тут при работе. Не иначе, как проворовалась баба в своем магазине. И съехать хочет, не дожидаясь ревизии и прокурора. Он поставил вопрос по-другому.
— Зачем хороший дом и продавать? Что, финансовые проблемы?
— Ты обещал ни о чем не спрашивать, — нахмурился Чугур. — Любопытный какой… Продает, значит, так надо. А финансовых проблем у нее нет и быть не может. При таком мужике, как я.
Резак запустил руку в пакет, развернув тряпку, нащупал пистолет Макарова, отдельно в бумажном пакетике — глушитель и две снаряженных обоймы.
— Вы же знаете: я привык ножом работать, — сказал он. — Или бритвой. А лучше топором. Мне ствол не нужен. Одна морока с ним и лишний риск.
— Ствол пригодится, — ответил кум. — Мало ли что. И не станешь же ты по московским улицам за человеком с топором гоняться?
Кум даже улыбнулся, живо представив себе сцену: по Красной площади чешет детина с огромным топором, а жертва делает ноги и прячется в елках у кремлевской стены. Чугур вытащил из внутреннего кармана кителя деньги, аккуратно завернутые в бумажный листок. Передал их под столом Резаку, тот, быстро пересчитав бумажки, одобрительно кивнул. Морщины на лбу разгладились, а в глазах заплясали живые огоньки. Он сунул деньги под рубаху, вежливо попрощался и, повесив гармонь на плечо, побрел к дому.
Глава двенадцатая
Но пошелуди его важную физиономию перышком, и вылезет такое рыло, что страшно станет. Поговаривали, что Захаров начинал бизнес с того, что катал наперстки, зажимая шарик между пальцами, дурил лохов возле самого крупного городского универмага. Позже сколотил небольшую бригаду и занялся частным факторингом. Выбивал долги, резал кому-то морду опасной бритвой или втыкал заточку под ребра. Но все это в прошлом, он давно отстирал деньги, отделался от прежних дружков, вложился в легальный бизнес. И стал чистеньким и пушистым. Теперь он хочет забыть темное прошлое. Или уже забыл. Поэтому и выделывается больше, чем нужно.
— Ну, что-то вроде этого, посадили невиновного, — кивнула Дашка. — Он не воровал. Дело получилось так. Колька работал в одной конторе. Кем-то вроде охранника. Стоял на дверях, проверял пропуска и все такое. Однажды его и еще одного парня по фамилии Жабин вызвал начальник, сунул им листок с адресом и фамилией. Говорит: езжайте к этому человеку, заберете мои деньги.
— Так-так, очень интересно, — Захаров подался вперед, будто рассказ его очень увлек. — И что же дальше? Я попробую угадать. Денег начальнику твой брат и его коллега не привезли? Правильно?
— Не правильно, — помотала головой Дашка. — Колька с Жабиным приехали на место. Человек впустил их в квартиру. Чаю предложил, усадил на кухне. И сказал, что сходит за деньгами. Через полчаса он вернулся с милицией. Накатал заявление, что молодые люди вымогали у него деньги, угрожали расправой и всякое такое. И еще заявил, что в его отсутствие квартиру обокрали. Из ящика письменного стола якобы пропали три тысячи зеленых. При личном обыске исчезнувших денег ни у Жабина, ни у Кольки не нашли. Но это не помогло. Потому что их начальник заявил, что парней никуда не посылал. Никаких поручений, связанных с деньгами, не давал.
— Надо же, — всплеснул руками Захаров. — Какие попадаются… Какая мерзость…
— Уже когда Кольку посадили, этот гад, который его сдал, и начальник, который послал за деньгами, были убиты в бандитских разборках. Поэтому я так до конца и не выяснила, кто из этих тварей кому должен. И сколько. Я сходила на кладбище, чтобы плюнуть на их могилы. Но это все так, пустое… Одни эмоции. Уже и людей тех нет, и денег нет. Но крайним назначили Кольку и Жабина.
— А что с этим Жабиным, он тоже сидит?
— Сидел. Год назад умер в Воркуте. От прободения язвы желудка.
— Печально, — вздохнул Захаров. — Очень печально. Молодые ребята… И вдруг такая напасть. Никому нельзя верить: ни адвокатам, ни милиции. Выходит, только на взятки вся надежда.
* * * *
Дашка начинала злиться. На себя, за то, что дала волю эмоциям, и была слишком откровенна перед этим жлобом. На Захарова, который слушает ее просто скуки ради. И паясничает в свое удовольствие. Хотелось уйти, но в душе еще тлела надежда. А вдруг? Вдруг этот Леонид Иванович не такое уж дерьмо, каким хочет казаться? Вдруг он повыдрючивается еще немного и поможет?— В моем случае — да, только на взятки вся надежда, — кивнула Дашка. — Больше надеяться не на кого. И не на что. Мой брат через одного кента передал письмо. Он написал его в минуту отчаяния. Колька обычно на жизнь не жалуется, но тут… Короче, его за малейшую провинность отправляют в кандей, бугор цепляется…
— Все. Заткнись. Больше ничего не хочу слышать, — крикнул Леонид Иванович и взмахнул руками, будто отгонял помойных мух. — Я не желаю, чтобы в моем доме употребляли воровские словечки. Здесь не Бутырка и не пересыльная тюрьма, чтобы каждая мочалка ботала по фене. Из тебя никогда не получится приличного человека, если ты не научишься говорить правильно. Так и останешься мартышкой со своими понтами.
Дашка почувствовала, как щеки сделались горячими. Со стороны, наверное, заметно, что она покраснела.
— Итак, если я правильно понял, ты хочешь сказать, что мои тридцать штук пойдут на взятку какому-то офицеру на зоне? Очень мило. Ты и меня хочешь втянуть в уголовщину. Тридцать тысяч… Рехнуться можно. Я могу дать тебе денег. На чипсы или на мороженое. Без отдачи, разумеется. Это мой ответ.
— Мне сегодня уехать? — спросила Дашка.
— Почему же сегодня? — Леонид Иванович плотнее запахнул халат на груди. — Поживи еще несколько дней. Я не хочу, чтобы Оксана связывала наш разговор с твоим отъездом. Но запомни: это твой последний визит в наш дом. Я не хочу, чтобы моя единственная дочь общалась с такими… С такими, как ты.
* * * *
Попятившись задом, Дашка вышла в коридор, забыв плотно прикрыть дверь. Она замерла, стараясь справиться с собой, горло сдавило, будто на него набросили удавку и стянули концы, а сердце забилось тяжело и неровно. Еще не хватало, чтобы Оксанка увидела ее слезы. Подкатила слабость, захотелось присесть, но в коридоре не оказалось стульев. Чтобы успокоиться, Дашка, прижавшись к стене плечом, постояла пару минут.Когда немного отпустило, сделала шаг к лестнице и остановилась, услышав трель телефонного звонка. По звукам можно угадать, что Леонид Иванович снял трубку.
— Ало? Да, я слушаю.
Дашка сделала пару шагов обратно к двери. Хорошо слышно, что Захаров взволнован и очень сердит.
— Ты не понимаешь? — орал он в трубку. — Загнал меня в угол, как крысу, и теперь ничего не понимаешь. Очень мило. Слышь, так дела не делаются. Что? Проблемы? Нет, дорогой, теперь проблемы у нас всех появятся. Не у меня одного. Заруби это на своем носу. И это будут большие проблемы. Их просто так, за рюмкой чая, не утрясешь. Что? Нет, я не угрожаю. Не имею таких привычек. Я говорю как есть. Ты сам захотел получить проблемы. Считай, что ты их получил.
Послышались шаги, Захаров подошел к двери и, не выглянув в коридор, захлопнул ее. Теперь Дашка могла разобрать лишь отдельные слова. Смысл разговора она перестала понимать. Впрочем, и так все ясно, без переводчика. Захарова кто-то шантажирует, из него тянут деньги. Скорее всего, его же партнер по бизнесу или те, кто этот бизнес крышует. А он, разумеется, платить не хочет. И, кажется, Леонид Иванович готов действовать, он твердо намерен предпринять ответные шага. Какие именно?
Вот это и следует выяснить первым делом. Там, где двое делят деньги, власть или сферу влияния, третий может погреть руки, неплохо заработать. Возможно, недостающие тридцать тысяч еще найдутся. Сами в руки свалятся. И очень скоро.
* * * *
Кота выдернули из строя у самой вахты, когда зэков выводили на работы в промку. Прапор, пересчитывая шеренги по четыре человека, просто поманил его пальцем:— Огородников, выйти из строя. Шагом марш в барак. К десяти ноль ноль прибыть в административный корпус.
— Прибыть к подполковнику Чугуру? — уточнил Кот.
Кот стоял перед прапором, сняв с головы пидорку и опустив взгляд. Сердце забилось, как собачий хвост, а к горлу подкатил комок. Он понял, что сегодня должно случиться нечто такое, что навсегда изменит его жизнь. Точнее, срок на зоне подходит к концу. Остается считать дни, а то и часы. И он снова свободный человек.
— Дежурный офицер скажет, к кому именно идти, — прапор не любил вопросов, на которые не знал ответа. — Все, шагай.
Как выяснилось, Кота вызывал сам начальник колонии полковник Ефимов. Перешагнув порог, Костян застал в кабинете все высокое начальство. За столом пыхтел сигаретой сам хозяин. За столиком для посетителей пристроился Чугур. Кот, никогда не бывавший в этом крыле административного здания, с любопытством зыркал по сторонам. Обстановочка бедная: покрашенные стены, горшки с цветами на подоконниках, старенький телек.
Вслед за Котом в комнату вошли два дюжих контролера, встали у двери, чего-то ожидая.
Первым взял слово хозяин.
Сообщив, что согласно закону об амнистии, заключенные, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, выходят на свободу, он сделал многозначительную паузу. И добавил, что свобода — это что-то вроде аванса. И этот подарок судьбы, этот аванс еще предстоит отработать, доказав всем, и прежде всего, самому себе, что ты вышел на волю не только с чистой совестью, но и правильными мыслями. А мысли такие: никогда больше не ступать на скользкую дорожку преступности. Жить честно и воровские замашки забыть навсегда. Администрация колонии надеется, что встреча по эту строну заколюченного забора окажется последней, а пребывание на зоне стало хорошим уроком для бывшего заключенного.
Штампованные фразы, гладкие и скользкие, как обмылки, в них нет ни горошины смысла и человеческого чувства. Этими банальностями хозяин по долгу службы напутствовал большинство зэков, выходящих на волю по амнистии. Но для Кота пустые слова звучали как самая прекрасная, трогающая душу музыка, которую за всю прожитую жизнь еще не доводилось услышать.
Чугур, сидя за столом, вертел перед собой какую-то бумажку, кажется, портянку об освобождении. Пока хозяин говорил, физиономия кума оставалась напряженной. Брови нахмурены, на скулах играют желваки. Снизу вверх он пристально смотрел на Кота, словно старался угадать, о чем тот думает. Похоже, все в порядке, Кот улыбался, как идиот, и кивал головой.
Когда Ефимов выговорился, Чугур поднялся со своего места, приказал Коту подойти ближе. Неожиданно кум наклонился, выудил из-под стола початую бутылку водки и пару стаканов. Себе плеснул на донышко, Коту накатил полный аршин.
— А теперь, Костя, прими неформальные поздравления, — Кум поднял стакан. — Ну, что стоишь? Угощайся.
Кот вопросительно глянул на Ефимова, тот кивнул, мол, дают — бери. Кот поднял стакан, пригубил водку.
— Извини, я неправильно тебя назвал, Костей.
— Все правильно, гражданин начальник, — отозвался Кот. — Меня зовут Константином.
— Вот и ошибаешься, — кум, не притронувшись к водке, поставил стакан на стол, придвинул ближе к Коту бумажку. — Вот, читай. Теперь у тебя другое имя. Ты Николай Сергеевич Шубин. Вот так правильно будет.
Музыка, звучавшая в душе Кота, оборвалась. Лопнула скрипичная струна, смолкли фанфары. В следующую секунду он выплеснул водку в лицо кума. Резко сдвинул ногой стол, разделявший его и Чугура. Рванулся вперед, чтобы размазать в кровавый блин морду кума. И повис на руках наскочивших со спины прапорщиков.
Один из них борцовским приемом поставил подножку и заломил руку Кота. Второй с разворота врезал ему по затылку колотушкой, продолговатой свинцовой гирькой в кожаном чехле. Когда Кот оказался на полу, ему еще несколько раз навернули по шее и по затылку. Нацепили браслеты, выволокли в коридор и потащили вниз по лестнице к подвалу.
* * * *
Оставшись в кабинете вдвоем с хозяином, кум, втащив платок, вытер лицо. Реакция Кота ему не понравилась. С покойным Колькой они были кентами. Но так случилось, что пареньку выпала плохая карта. Конечно, Кот, отсидев пару суток в кандее, остынет, придет в себя. Но выпускать этого неуправляемого сукина сына на волю нельзя. То есть, выпускать придется, но вот в живых оставлять нельзя.— Твое мнение? — хозяин встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись у окна, долго разглядывал пустой плац.
— Он себя не контролирует, — ответил Чугур. — Совсем без тормозов. А в жопе юность так и играет. Сами все видели.
— М-да, ему дают свободу, а эта тварь вырабатывает номера.
— И еще одна загвоздка: пальчики Кота есть во всех милицейских картотеках. А ведь он не остановится, когда выйдет на свободу. Не тот человек, чтобы остановиться. Грохнет кого-нибудь, оставит отпечатки. И встанет вопрос: каким это макаром зэк, скончавшийся на зоне от пневмонии, вдруг оказался живым. И продолжает беспределить? Он что, из гроба поднялся? Конечно, это гипотетический вариант. На уровне «может быть». Но все же…
— Вот и я о том же, — вздохнул хозяин.
— Вообще-то я этот вариант предусмотрел, — сказал Чугур. — Заранее предвидел. И появилась тут одна светлая мыслишка.
— Хорошо, Сережа, — хозяин поморщился, он не хотел знать всех подробностей этого дела, наверняка грязного и кровавого. — Ты уж все сам реши. Чтобы мы с тобой в дерьме по уши не оказались.
— Решу, — пообещал Чугур. — Огородников пару дней в кандее посидит. Оттуда его и выпишем. Пусть погуляет. Немного.
— Вот именно, немного, — хозяин многозначительно поднял вверх палец. — Мы, как говориться, свои обязательства выполнили. Деньги отработали. А за несчастный случай, который произойдет с Огородниковым уже на воле, преднамеренное убийство или что другое, ответственности не несем.
* * * *
Время близилось к вечеру, солнце медленно опускалось за дальний лес, когда Чугур по подвесному мосту перебрался через реку, делившую поселок на две половины. Он поднялся вверх по пыльной улице, поздоровавшись с полуслепой старухой, торчавшей у почты. Прошагав еще сотню метров, свернул в проулок между огородами и вышел к двухэтажному дому из круглого леса.В прежние времена строение состояло на балансе министерства путей сообщения, когда-то здесь селили одиноких путейцев или работников железнодорожного депо. Но теперь от прежних хозяев даже воспоминаний не осталось. Депо давно закрыли, путейцы разъехались. Дом заселен в основном поселковыми стариками и зэками, вышедшими из колонии, но не покинувшими этих мест, потому что податься было не к кому и некуда. Бывшие уголовники работали на лесопилке или на упаковочной фабрике. Жизнь, конечно, не сахар, но на выпивку хватало.
Во дворе дома разрослись старые вязы и тополя, с правой стороны несколько ржавых гаражей, слева — здоровенная голубятня.
Чугуру не пришлось подниматься наверх, искать человека, к которому пришел.
Вячеслав Мамаев, он же Бешеный, он же Резак, сидел на лавочке у врытого в землю стола и раздвигал меха гармони-трехрядки, которую только что починял, проверял, хорош ли звук. Получалось неважно. Верхние ноты гармонь пела петушиным голосом, а басы натужно хрипели. Через пожухлую траву Чугур зашагал к столу напрямки. При его появлении Резак резко поднялся, сбросил с плеча ремень, положил гармонь на стол и сорвал с головы засаленную кепочку. Лагерные привычки он усвоил, кажется, навсегда, они бродили в крови, как дурная болезнь. И побороть эту хворь не было сил.
— Доброго здоровья, гражданин начальник.
Резак не протянул руку, ожидая, когда кум удостоит его этой чести. Чугур сжал и тряхнул ладонь старого знакомого. Лапа Резака оказалась твердой и холодной, как у суточного трупа. Он с первого взгляда производил хорошее впечатление: русский мужик с русыми волосами, серо-голубыми глазами. Крепкого сложения, загорелый. Если бы не след от ножа на верхней губе и дурные наколки по всему телу, сошел за преподавателя техникума или передовика производства, наставника и любимца молодежи.
— Какой я теперь тебе начальник, — махнул рукой Чугур и доброжелательно улыбнулся. — Начальник — это в прошлом. Ты когда освободился, что-то я запамятовал…
— А я вот все помню, — ответил Резак. — Один год, сем месяцев и двадцать ден. Такая вот высшая математика.
— Ну вот, а меня все начальником называешь. Пора бы уж забыть. Теперь твой начальник — бригадир с фабрики.
— Я оттуда ушел, — ответил Резак. — Ишачить за эти копейки… Нет, это не для меня. Такие бабки я тут одной левой заработаю. Вот гармонь починяю. Или по хозяйству кому помочь.
— Может, оно и правильно, что ушел.
Чугур знал, что Резака за бесконечные прогулы и оскорбления начальства турнули с места еще в конце весны, с той поры его старый знакомый наделал долгов и чем теперь живет — не совсем понятно. Ясно, не по хозяйству бабам помогает. Кум знал, что у Резака есть кое-какие сбережения на книжке, но к этим деньгам он прикоснется в черный день или если надумает осуществить свою давнюю мечту: купить хороший дом.
Усевшись на скамью, Чугур снял с головы фуражку. На лбу осталась красноватая полоса, будто кум перевязал голову ленточкой. Эту фуражку он подобрал на складе взамен той, что испортил краской Колька Шубин, земля ему пухом. Оказалось, носить новый головной убор — сплошное мученье. Фуражка тесновата, кожа под ней совсем не дышит, и тканевый верх плохо натянут, провисает.
Резак, прикидывая про себя, за каким хреном припылил Чугур. Ясно как божий день: его гость без дела людей не беспокоит. Но что это за дело? Не пересилив любопытства, задал вопрос:
— Вы по делу или как? — Резак сел рядом, вытянул из пачки папироску и задымил. — Просто поговорить? Если по делу, пойдемте в дом.
Чугур отрицательно помотал головой. Он плевать с высокой колокольни на разговоры людей, которые могут увидеть его в кампании этого страшного человека.
За Резаком стелился шлейф его прошлых подвигов, поэтому его боялась вся округа. Даже многие зэки, в свое время отбывшие сроки по серьезным статьям, сторонились этого хмурого нелюдимого мужика, от которого не знаешь, чего ждать. О Славе Мамаеве ходили такие истории, услышав которые человек с устойчивой психикой больным сделается. Говорили, будто он убивал женщин и старух, грабил квартиры, уродуя их хозяев до неузнаваемости. Что он брал на гоп, принимал и выполнял заказы на мокрые дела.
Резака и взяли в постели в чужой квартире, где он проводил вторую ночь подряд. Рядом с ним на широкой кровати легко уместился обнаженный труп хозяйки дома. Лежавший под боком покойник не мешал спокойным снам Резака. Но Чугур к этим рассказам относился разборчиво. Он полагал так: что было на самом деле — то в суде доказано. А недоказанные эпизоды — это так, пустой треп и художественный свит. Раз прокурорские не доказали, значит, не было ничего.
Конечно, Резак уже не тот, что был когда-то. Но он по-прежнему горячий, памятливый на обиды, чуть чего хватается за перо или пускает в дело литые кулаки. Он застоялся в этой глуши, заждался большого дела. Но на горизонте ни фига не маячит. Судя по слухам, которыми жил поселок, два-три раза за последний год Резак исчезал неизвестно куда, через пару недель возвращался с большими деньжищами. Впрочем, здесь, в этой богом забытой дыре, большие деньжищи — это когда хватает на пару флаконов водки и кое-какую закуску.
* * * *
— В дом не пойду, — ответил Чугур. Ему не хотелось подниматься на второй этаж, в душную, как гроб, комнатенку Резака, где из мебели только облупившийся сервант, железная койка и ящик пустых бутылок. Под потолком пыльный матерчатый абажур, а на стенах непотребные фотографии. — Тут на воздухе как-то приятней. Дышится легко.— Да мне-то без разницы. Просто народ скоро со смены пойдет, — помялся Резак. — Ну, с фабрики. Увидят. Чтобы вони лишней не было…
— А чего нам прятаться по углам? — урезонил Чугур. — Ты мне не любовница, а я тебе не залетный хахаль. Имеет право заместитель начальника колонии поинтересоваться жизнью и бытом своих бывших подопечных, а?
— Имеет, — пожал плечами Резак. — Если боле нечем интересоваться.
— Просто обязан проявлять бдительность, — сказал Чугур. — Святое дело для чекиста: знать, чем дышит контингент. Ну, это я так, к слову. А пришел я по делу. Моя Ирина собирается дом продавать. Сам знаешь, дом — лучший в поселке.
— У Антонова не хуже, — ответил Резак, еще не понимая, куда клонит собеседник.
— Антонов всю жизнь в Москве воровал, на овощной базе отирался, — ответил Чугур. — На склоне лет к детям переехал. А что такое овощная база, сам знаешь. Это все равно что золотая жила. Короче, не нам с Антоновым равняться. Он тебе дом не продаст. А у Ирины пятистенок — просто хоромы. Крыша из оцинкованного железа чего стоит. А ты сколько уж времени все скитаешься по чужим углам. Старость не за горами. Подумай о завтрашнем дне. Хорошо подумай.
— Добрый дом, — облизнулся Резак. — Но думать тут нечего. Я не потяну. Ищи другого покупателя.
— Не прибедняйся, мы не в собесе, — сказал кум. — А тебе выйдет большая скидка. Скажем, вдвое сброшу с цены, если одного человека того… Ты понимаешь. И еще немного наличманом отслюню. Прямо сейчас. На будущие расходы.
Кум не любил договаривать до конца, полагая, что у собеседника мозги работают, тут все и без слов ясно.
— Только не спрашивай, почему и за что?
— Я никогда не спрашивал, — Резак навострил уши.
— Он откидывается через два дня, — объяснил кум. — В полдень выйдет через вахту. Встречать его никто не будет. Конечно, можно все кончить одним махом, прямо здесь. Можно, но не нужно. Твердо запомни: тут его трогать нельзя. Ни в поселке, ни на станции, ни в поезде. Будешь пасти его до самой Москвы. Там он должен встретиться со своим кентом, неким Димоном. Ты им не мешай, пусть потолкуют. А когда твой клиент один останется, действуй. Выбери удобное место и время. Кого взять в помощь — решай сам.
— Есть у меня один человек в Москве, — начал Резак.
Кум не дослушал, только рукой махнул.
— Когда все закончишь, заберешь у Кота все документы, бумажки с записями. Короче, все, что найдешь в карманах. Деньги оставь себе, все остальное надо уничтожить. И, прежде всего, справку об освобождении. В пакете найдешь бумажку с адресом Кота и его дружбана некого Димона Пашпарина. Это так, на всякий случай. Потому что адреса тебе вряд ли пригодятся. Москву ты хорошо знаешь. Это тоже пригодится. Твоя тачка на ходу?
— В порядке, — кивнул Резак.
— Ты все понимаешь не хуже меня. И знаешь, что делать. Ученого учить — только портить.
Чугур расстегнул порфель, передал Резаку сверток в полиэтиленовом пакете. Положил на стол две фотографии Кота.
— Вот этот хрен мне портит жизнь, — сказал он. — Константин Огородников, кличка Кот. Судим за убийство.
— Такое погоняло? — усмехнулся Резак. — По бабам что ли большой специал?
— На зоне, как ты, может быть, догадываешься, с бабами у него практики не было, — сухо ответил кум, не любивший лирических отступлений. — Кликуха она и есть кликуха. Ты ведь свою получил…
— Только потому, что когда-то работал забойщиком скота, — продолжил Резак. — В жизни все пригодилось. И те навыки, что в молодые годы наработал, они не лишние.
— Мне этого знать не надо, — сказал кум.
Резак не посмел спросить напрямик, с чего бы это зазноба Чугура дом продает. Вроде как она тут при работе. Не иначе, как проворовалась баба в своем магазине. И съехать хочет, не дожидаясь ревизии и прокурора. Он поставил вопрос по-другому.
— Зачем хороший дом и продавать? Что, финансовые проблемы?
— Ты обещал ни о чем не спрашивать, — нахмурился Чугур. — Любопытный какой… Продает, значит, так надо. А финансовых проблем у нее нет и быть не может. При таком мужике, как я.
Резак запустил руку в пакет, развернув тряпку, нащупал пистолет Макарова, отдельно в бумажном пакетике — глушитель и две снаряженных обоймы.
— Вы же знаете: я привык ножом работать, — сказал он. — Или бритвой. А лучше топором. Мне ствол не нужен. Одна морока с ним и лишний риск.
— Ствол пригодится, — ответил кум. — Мало ли что. И не станешь же ты по московским улицам за человеком с топором гоняться?
Кум даже улыбнулся, живо представив себе сцену: по Красной площади чешет детина с огромным топором, а жертва делает ноги и прячется в елках у кремлевской стены. Чугур вытащил из внутреннего кармана кителя деньги, аккуратно завернутые в бумажный листок. Передал их под столом Резаку, тот, быстро пересчитав бумажки, одобрительно кивнул. Морщины на лбу разгладились, а в глазах заплясали живые огоньки. Он сунул деньги под рубаху, вежливо попрощался и, повесив гармонь на плечо, побрел к дому.
Глава двенадцатая
Кот вышел через вахту на улицу и зажмурился от яркого солнечного света. В лицо дунул горячий ветер, послышался женский смех.
Без малого двое суток он просидел в темном сыром подвале в одиночке, где не было даже крошечного окошка, днем и ночью светила тусклая лампочка над дверью. С потолка капала вода, а из темных углов тянуло холодом. Все эти мелкие неудобства не портили настроение, Кот знал, что выходит на волю и, потеряв сон, вслушивался в шаги, доносившиеся из коридора.
Два часа назад прапор и два солдата срочника для проформы кое-как обыскали Кота, вывели на свежий воздух. Вдоль ограждения из колючки протопали мимо административного корпуса к вахте. Кот поднял голову, глянув на окна кабинета начальника оперчасти. Кажется, сверху Чугур тоже наблюдал за Котом. В окне дрогнула занавеска, абрис человеческой фигуры исчез в темноте комнаты, растворился за стеклом, будто его и не было. Или это только показалось?
В тесной комнатенке при КПП Кота оставили одного, приказав скинуть с себя все казенное. Прапор бросил на лавку джутовый мешочек с цивильным барахлом, щелкнул замок, и наступила тишина. Спеша, Кот вытащил из шва куртки две крупных купюры, что две недели назад с оказией передал Димон, засунул деньги во внутренний карман пиджака. Разорвав подкладку, достал письмо Кольки Шубина сестре Даше и затертую фотографию. Он переоделся в сорочку, настолько заношенную, что на манжетах повисла бахрома из гнилых ниток, и темный костюм. Такие клифты носили лет десять назад. Пиджак тесноват в плечах, штаны, напротив, широки в поясе, едва держатся на заднице, а вот стоптанные опорки как раз по ноге. Одежда мятая, пропахла хлоркой, зато дырок на видных местах вроде бы нет.
Без малого двое суток он просидел в темном сыром подвале в одиночке, где не было даже крошечного окошка, днем и ночью светила тусклая лампочка над дверью. С потолка капала вода, а из темных углов тянуло холодом. Все эти мелкие неудобства не портили настроение, Кот знал, что выходит на волю и, потеряв сон, вслушивался в шаги, доносившиеся из коридора.
Два часа назад прапор и два солдата срочника для проформы кое-как обыскали Кота, вывели на свежий воздух. Вдоль ограждения из колючки протопали мимо административного корпуса к вахте. Кот поднял голову, глянув на окна кабинета начальника оперчасти. Кажется, сверху Чугур тоже наблюдал за Котом. В окне дрогнула занавеска, абрис человеческой фигуры исчез в темноте комнаты, растворился за стеклом, будто его и не было. Или это только показалось?
В тесной комнатенке при КПП Кота оставили одного, приказав скинуть с себя все казенное. Прапор бросил на лавку джутовый мешочек с цивильным барахлом, щелкнул замок, и наступила тишина. Спеша, Кот вытащил из шва куртки две крупных купюры, что две недели назад с оказией передал Димон, засунул деньги во внутренний карман пиджака. Разорвав подкладку, достал письмо Кольки Шубина сестре Даше и затертую фотографию. Он переоделся в сорочку, настолько заношенную, что на манжетах повисла бахрома из гнилых ниток, и темный костюм. Такие клифты носили лет десять назад. Пиджак тесноват в плечах, штаны, напротив, широки в поясе, едва держатся на заднице, а вот стоптанные опорки как раз по ноге. Одежда мятая, пропахла хлоркой, зато дырок на видных местах вроде бы нет.