Страница:
Того, кто первым примчится!…
И снова раздался старухин смех – но смех счастливый, она несколько секунд прожила в ушедшем мире, среди статных мужей, и вновь сказала себе: то, что было, было не зря!
– Значит, ты понимаешь, каково мне без любви, – произнесла Дара. – Буи, сделай что-нибудь с моим гейсом!
– Снять его я не смогу, – прямо отвечала старуха. – Не мной наложен. Я могу его исказить – это да, на это я способна. Может быть, оставим гейс в покое и подумаем о твоей любви?
– Моя любовь? Буи, я пыталась! Я хотела воскресить в себе любовь! Я нашла крошечное зернышко, я делала все, что могла, но оно не взошло! – тут Дара слукавила, но не слишком. – Тот город убил меня, понимаешь, Буи?
– Города всегда убивают, – заметила старуха.
– Вот ты ушла в Другой Мир сама, а меня туда сослали, этот город стал моим Другим Миром, и я теперь всюду таскаю его с собой!
– Печально это, – согласилась Буи. – Итак, ты пыталась воскресить в себе любовь. Ты откопала на дне души зернышко, на которое понадеялась. Ничего не получилось. Так неужели там было только одно зернышко?
– Настоящее – одно.
– Сколько мужчин ты приняла в своей жизни?
Дара задумалась.
Четверых она помнила отчетливо – Фердиада, Кано, еще того, с кем рассталась во фригидном городе, и Артура – но этого потому лишь, что он у нее был совсем недавно. Еще несколько слились в одно безликое, яростное в любовной схватке тело, возникающее в памяти лишь при воспоминании о близости, не более.
– Не отвечай, не надо. У меня их тоже было много, и тоже были лучшие и худшие. Но, знаешь, зернышко я сохранила! Пойдем, покажу… Только тихо, не разбуди моего любовника…
Тут только Дара вспомнила о старухином безумии.
Старуха взялась за ступеньки деревянной лестницы и полезла вверх, в квадратный люк, Дара – за ней.
Наверху было просторно и чисто. Очевидно, тут на широкой скамье под квадратным окошком и сидела Буи, когда Дара снизу звала ее.
– Вот он, смотри…
Дара обвела взглядом это помещение, в темных углах которого как будто никто не затаился.
– Да вот же! Не туда смотришь!
Сперва она подумала, что это луч света из квадратного окошка лег на пол продолговатым пятном, но потом увидела, как лежат настоящие лучи – их, как и окошек, было два, и они в это время суток, если только в Другом Мире можно было говорить о сутках, пересекали наискосок стену.
А то, что на полу, сильно смахивало на след, оставленный завернутым в плащ человеческим телом. Тело пролежало так долго, что пол покрылся темной и пушистой пылью, но когда человек встал – оставил после себя светлое пятно. Вот только следов не оставил – как будто не ушел, а растаял вместе с плащом.
– Вот он, – тихо сказала Буи. – Я их всех любила, не разделяя на одного и другого, а оставила себе только этого, вот он-то и стал настоящим, единственным… Он того стоит, ты уж поверь, у него дар, какой бывает раз в сто лет… Только тише, не разбуди…
И она, опустившись на колени, запела по-детски ломким и чистым голоском:
– Тише, тише… Довольно и того, что с тобой было…
И тут же за окном прокричали два птичьих голоса. И еще – ровный гул, которого Дара не замечала, слушая песню, вдруг сделался явственным и тревожным.
– Что это? – спросила Дара.
– А ты выгляни! – велела Буи.
Дара подошла к окошку, встала на скамью, высунулась – и в страхе соскочила.
– Буи, там же вода! Нас затопило!
И верно – море, неведомо откуда взявшись, подступило к башне со всех сторон, волны ударяли в нижний край дыры, заменявшей дверь. Вода была пронзительно-синей, такой синевы, что не низкое небо в ней отразилось – а она кинула огромный отблеск на небо.
Птицы парами носились над водой и орали, то ли от ужаса, то ли от восторга. Словно сцепившись кончиками крыльев, они кидались вниз, грудью – на гребень волны, и взмывали вверх, туда, откуда шел свет. Это не было солнцем, это было просто потоком света без всякого источника, и птицы купались в нем, кувыркались, а потом опять устремлялись к воде. Тут только Дара заметила, что это птицы разных пород – воронов она увидела первыми, еще перед окном мельтешили два тетерева, две сороки, а прочих она, горожанка, и не могла признать.
– Это море, – сказала Буи. – Море пришло за Диармайдом! Но – тише, как бы не разбудить его…
И вновь она запела, проводя руками по воздуху, словно оглаживая незримое тело:
– Да мы же утонем тут! – возмутилась Дара.
– Не-ет, море не тронет Диармайда, море любит Диармайда, рядом с ним я в безопасности! И на мне ведь синий плащ! Но оно этого не понимает! А мне приятно его дразнить! И всегда, когда я пою эту песню, к башне подступает синее-синее море! – торжествующе воскликнула старуха Буи. – Всегда! Оно хочет поглотить меня вместе с башней, потому что тогда оно сможет добраться наконец до моего любовника! Но я его дразню, я дразню его, я прекращаю петь, и оно опять уходит, а потом запеваю – и оно приходит! Оно не получит Диармайда! Когда я пою – ему кажется, будто оно знает, где странствует дух Диармайда, ему кажется, будто оно может взять его тело и с телом в объятиях устремиться по следу и найти его! А я не пущу, я не пущу, я вовремя замолчу!
– Тише, ты разбудишь его, – предостерегла Дара.
Буи опомнилась и зажала себе рот рукой.
– Ты права, ты права… Я чуть не разбудила его… Молчу, молчу, и пусть море убирается прочь…
Дара спрыгнула со скамьи. Возможно, море было мнимым, о таких проказах Другого Мира Эмер предупредила ее. Настоящие кони сидов – и призрачные кабаны, на которых шла охота, настоящий хлеб и призрачное вино, не дающее похмелья, все тут смешалось, и не так уж много было жизни в Другом Мире, только та, которую взяли с собой, а прочее, рожденное воображением и желанием видеть и ощущать, сохраняло вид, цвет, плотность лишь пока жило желание.
Но для чего старой Буи потребовалось не более не менее как море?
И тот, кого она считает любовником, – тоже призрак, иллюзия, мнимость? Почему же тогда он не имеет ни лица, ни тела, а представляется пятном света на полу? Может быть, человеческий образ виден только Буи? А как же тогда быть с морем? Море-то Дара видела вполне отчетливо!
Что тут – от воображения и воспоминаний, а что – подлинный Другой Мир?
– Диармайд?… – Дара наконец-то задумалась о светлом пятне. Так в древности звали многих воинов, а об одном, пылком и несчастном любовнике, было даже сложено предание.
– Диармайд. Последний из хранивших верность древним богам королей. Великую тяжесть нес он, тяжесть долга и тяжесть дара, и когда он остался один, его забрали к себе сиды, – прошептала старая Буи. – Все думали, что он погиб в битве, но сида прискакала к нему на лучшем из коней, вынесла его, и жил он с ней в зеленом холме, снова молодой, и любил ее, и пил их колдовское пиво, что не иссякает в бочке, и ел мясо кабана, который каждое утро воскресает заново… Это плохая еда, туман не насыщает…
– Ты говоришь о короле? – шепотом же спросила Дара.
– А ты знаешь древних королей? Черным был день, когда сида забрала его в зеленый холм, но втройне черным – когда сиды решили покинуть свой край и навеки уйти в Другой Мир. Не было им больше жизни в зеленых холмах. Они даже не знали, насколько он им нужен, а объяснить было невозможно. Но не все, не все! Кто знал – тот остался…
Буи значительно подняла палец.
– Кто же с ним остался? – видя, что Буи ждет вопроса, спросила Дара.
– Кто? Нетрудно ответить!
Но ответ, очевидно, представлял какую-то трудность, потому что старуха крепко поскребла в затылке, а потом сжала щеки ладонями.
– Это не ты, матушка Буи?
Старуха вздохнула.
– Так кто же с ним остался?
– Нетрудно ответить…
И она, все еще сжимая щеки, произнесла слова, каждое из которых требовало усилий и знаний для понимания, совершенно не беспокоясь, под силу ли это Даре.
– Они предсказали приход женщины, но я ждала другую. Та просто садится в углу и слушает, а ты чего-то от меня добиваешься.
– Я думала, ты сумеешь снять с меня гейс. Ну что же, пойду искать кого-нибудь другого.
– Постой! – Старуха резво поднялась с колен. – Зачем его снимать? Пусть остается! Мы можем обмануть твой гейс! Знаешь что? Я не жадная! Никто и никогда не назвал бы Буи жадной! Ты тоже можешь любить Диармайда! Поверь, он того стоит!
Она показала на продолговатое светлое пятно.
– Как же я буду его любить? – еде сдержав смех, спросила Дара. – Я никогда его не видела, не слышала…
– Так вот же он! – Буи топнула босой ногой. – Вот его тело, вот его лицо, а когда ты полюбишь его – то услышишь его голос! И примешь его дар! Диармайд выведет тебя из-под гейса!
– Наверно, такая любовь возможна только в Другом Мире, – вывернулась Дара. – А мне придется жить в моем мире, там любовь другая, и тот, кто наложил на меня гейс, имел в виду такую любовь, к которой я способна…
– Ты? Способна? – переспросила Буи. – Во-первых, в Другом Мире вообще нет любви!
– А как же ты и Диармайд?
– А я – Буи! Я – Буи Финд! Мне позволено! Мне всегда все было позволено – и рыжие волосы тоже!
Логика старухи была неотразима.
– Нет, у меня так не получится, – Дара даже развела руками, чтобы вышло поубедительнее. – Если ты можешь снять с меня гейс – то сними, а будить во мне любовь, наверно, не надо. Я недавно попыталась, и ничего хорошего из этого не вышло.
– Так, да? Отказываешься? – уточнила старуха. – Бедная дурочка, лучше соглашайся. Ты ведь уже пела вместе со мной колыбельную Диармайду!
Дара хотела напомнить, что никаких колыбельных не пела, а лишь слушала, но побоялась – именно сейчас безумие старухи могло стать опасным.
– Не хочешь… – пробормотала Буи. – Любить Диармайда не хочешь, а ведь я сама предложила, я не жадная… Ну что же, исказить твой гейс несложно, и ты сама бы могла это сделать. Так и быть, я помогу тебе. Слушай!
Буи сделала жест, известный всем, кто проходил посвящение, и Дара склонилась перед ним.
– Сила твоя будет велика, но она останется с тобой, пока ты не влюблена. Иссякнет нелюбовь – иссякнет и сила. Вот!
Пальцы сделали знак.
– Ты поняла меня? Сила твоя пребудет с тобой, пока душа твоя спокойна и свободна от страсти к одному-единственному в мире мужчине! Появится он, иссякнет спокойствие – иссякнет и сила! А теперь убирайся прочь! Ты получила то, чего хотела, бедная дурочка! Прочь, прочь! А я останусь с Диармайдом!
И тут пятно шевельнулось.
Пока Дара не смотрела на него, оно обрело объем, Теперь уже не светлый силуэт на полу, а скорее фигура из желтоватого прозрачного стекла лежала перед ней.
Дара отчетливо видела движение – как если бы спящий, устав от сна, несколько изменил позу.
Ей стало страшно – море не испугало ее так, как это движение.
Она подумала про Эмер – и вдруг ощутила свою мысль как громкий зов. Так оно и должно было быть у обладательницы силы!
Эмер отозвалась и разбудила в Даре память. Готовя крестницу к пути в Другой Мир, она сразу научила, как оттуда выбираться: вокруг каменного стола Дара шла против солнца, теперь же нужно было найти предмет, который можно обойти посолонь.
Ничего лучше башни поблизости не было.
Дара торопливо спустилась на первый ярус жилья, а оттуда по веревочной лестнице выбралась наружу.
В башне зазвучал торжествующий голос Буи:
И море пришло. Казалось, вода выступила из трещин сухой земли. Пока Дара обежала башню, вода достигла ее колен. Начав второй круг, она замедлила движение – а всего кругов должно было быть не меньше трех.
Услышав зов о помощи, принялась читать древнее заклинание Эмер. Оно было на том языке, из которого Дара знала лишь отдельные слова. Оно связывало воду на определенный срок. Море послушалось, замерло, подступив Даре под грудь, и она, помогая себе руками, едва ли не вплавь, завершила третий круг.
Тепоая волна встала перед лицом, глаза сами зажмурились, Дара сделала еще шаг – и оказалась в зимнем саду, насквозь мокрая.
– Победа, победа! – воскликнула она, не замечая холода и летящего в лицо снега. – Старуха исказила гейс!
– Слава великой Бриг! – ответила Эмер.
Глава тринадцатая Голос Диармайда
И снова раздался старухин смех – но смех счастливый, она несколько секунд прожила в ушедшем мире, среди статных мужей, и вновь сказала себе: то, что было, было не зря!
– Значит, ты понимаешь, каково мне без любви, – произнесла Дара. – Буи, сделай что-нибудь с моим гейсом!
– Снять его я не смогу, – прямо отвечала старуха. – Не мной наложен. Я могу его исказить – это да, на это я способна. Может быть, оставим гейс в покое и подумаем о твоей любви?
– Моя любовь? Буи, я пыталась! Я хотела воскресить в себе любовь! Я нашла крошечное зернышко, я делала все, что могла, но оно не взошло! – тут Дара слукавила, но не слишком. – Тот город убил меня, понимаешь, Буи?
– Города всегда убивают, – заметила старуха.
– Вот ты ушла в Другой Мир сама, а меня туда сослали, этот город стал моим Другим Миром, и я теперь всюду таскаю его с собой!
– Печально это, – согласилась Буи. – Итак, ты пыталась воскресить в себе любовь. Ты откопала на дне души зернышко, на которое понадеялась. Ничего не получилось. Так неужели там было только одно зернышко?
– Настоящее – одно.
– Сколько мужчин ты приняла в своей жизни?
Дара задумалась.
Четверых она помнила отчетливо – Фердиада, Кано, еще того, с кем рассталась во фригидном городе, и Артура – но этого потому лишь, что он у нее был совсем недавно. Еще несколько слились в одно безликое, яростное в любовной схватке тело, возникающее в памяти лишь при воспоминании о близости, не более.
– Не отвечай, не надо. У меня их тоже было много, и тоже были лучшие и худшие. Но, знаешь, зернышко я сохранила! Пойдем, покажу… Только тихо, не разбуди моего любовника…
Тут только Дара вспомнила о старухином безумии.
Старуха взялась за ступеньки деревянной лестницы и полезла вверх, в квадратный люк, Дара – за ней.
Наверху было просторно и чисто. Очевидно, тут на широкой скамье под квадратным окошком и сидела Буи, когда Дара снизу звала ее.
– Вот он, смотри…
Дара обвела взглядом это помещение, в темных углах которого как будто никто не затаился.
– Да вот же! Не туда смотришь!
Сперва она подумала, что это луч света из квадратного окошка лег на пол продолговатым пятном, но потом увидела, как лежат настоящие лучи – их, как и окошек, было два, и они в это время суток, если только в Другом Мире можно было говорить о сутках, пересекали наискосок стену.
А то, что на полу, сильно смахивало на след, оставленный завернутым в плащ человеческим телом. Тело пролежало так долго, что пол покрылся темной и пушистой пылью, но когда человек встал – оставил после себя светлое пятно. Вот только следов не оставил – как будто не ушел, а растаял вместе с плащом.
– Вот он, – тихо сказала Буи. – Я их всех любила, не разделяя на одного и другого, а оставила себе только этого, вот он-то и стал настоящим, единственным… Он того стоит, ты уж поверь, у него дар, какой бывает раз в сто лет… Только тише, не разбуди…
И она, опустившись на колени, запела по-детски ломким и чистым голоском:
Допев, она сделала знаки пальцами над светлым пятном – очевидно, там, где, по ее разумению, была голова.
– Спи-усни, спи-засыпай,
Спи, не бойся ничего,
Ибо я с тобою – люб мне
Сын О\'Дубне,
Диармайд.
Спи спокойно, я с тобою,
Я укрою,
Стройный муж.
Я храню твой сон походный,
Благородный
Диармайд.
Нет меча в твоей руке —
Налегке
Ушел, свободный.
Я храню твой сон походный,
Благородный
Диармайд.
Дух – как отблеск на клинке
Вдалеке,
В стране бесплодной.
Я храню твой сон походный,
Благородный
Диармайд.
– Тише, тише… Довольно и того, что с тобой было…
И тут же за окном прокричали два птичьих голоса. И еще – ровный гул, которого Дара не замечала, слушая песню, вдруг сделался явственным и тревожным.
– Что это? – спросила Дара.
– А ты выгляни! – велела Буи.
Дара подошла к окошку, встала на скамью, высунулась – и в страхе соскочила.
– Буи, там же вода! Нас затопило!
И верно – море, неведомо откуда взявшись, подступило к башне со всех сторон, волны ударяли в нижний край дыры, заменявшей дверь. Вода была пронзительно-синей, такой синевы, что не низкое небо в ней отразилось – а она кинула огромный отблеск на небо.
Птицы парами носились над водой и орали, то ли от ужаса, то ли от восторга. Словно сцепившись кончиками крыльев, они кидались вниз, грудью – на гребень волны, и взмывали вверх, туда, откуда шел свет. Это не было солнцем, это было просто потоком света без всякого источника, и птицы купались в нем, кувыркались, а потом опять устремлялись к воде. Тут только Дара заметила, что это птицы разных пород – воронов она увидела первыми, еще перед окном мельтешили два тетерева, две сороки, а прочих она, горожанка, и не могла признать.
– Это море, – сказала Буи. – Море пришло за Диармайдом! Но – тише, как бы не разбудить его…
И вновь она запела, проводя руками по воздуху, словно оглаживая незримое тело:
Словно отвечая на песню, вода поднялась еще выше и, видимо, залила пол в нижнем ярусе башни.
– Спи! Несет тебя твой сон —
Долог он
В ночи холодной.
Я храню твой сон походный,
Благородный
Диармайд.
– Да мы же утонем тут! – возмутилась Дара.
– Не-ет, море не тронет Диармайда, море любит Диармайда, рядом с ним я в безопасности! И на мне ведь синий плащ! Но оно этого не понимает! А мне приятно его дразнить! И всегда, когда я пою эту песню, к башне подступает синее-синее море! – торжествующе воскликнула старуха Буи. – Всегда! Оно хочет поглотить меня вместе с башней, потому что тогда оно сможет добраться наконец до моего любовника! Но я его дразню, я дразню его, я прекращаю петь, и оно опять уходит, а потом запеваю – и оно приходит! Оно не получит Диармайда! Когда я пою – ему кажется, будто оно знает, где странствует дух Диармайда, ему кажется, будто оно может взять его тело и с телом в объятиях устремиться по следу и найти его! А я не пущу, я не пущу, я вовремя замолчу!
– Тише, ты разбудишь его, – предостерегла Дара.
Буи опомнилась и зажала себе рот рукой.
– Ты права, ты права… Я чуть не разбудила его… Молчу, молчу, и пусть море убирается прочь…
Дара спрыгнула со скамьи. Возможно, море было мнимым, о таких проказах Другого Мира Эмер предупредила ее. Настоящие кони сидов – и призрачные кабаны, на которых шла охота, настоящий хлеб и призрачное вино, не дающее похмелья, все тут смешалось, и не так уж много было жизни в Другом Мире, только та, которую взяли с собой, а прочее, рожденное воображением и желанием видеть и ощущать, сохраняло вид, цвет, плотность лишь пока жило желание.
Но для чего старой Буи потребовалось не более не менее как море?
И тот, кого она считает любовником, – тоже призрак, иллюзия, мнимость? Почему же тогда он не имеет ни лица, ни тела, а представляется пятном света на полу? Может быть, человеческий образ виден только Буи? А как же тогда быть с морем? Море-то Дара видела вполне отчетливо!
Что тут – от воображения и воспоминаний, а что – подлинный Другой Мир?
– Диармайд?… – Дара наконец-то задумалась о светлом пятне. Так в древности звали многих воинов, а об одном, пылком и несчастном любовнике, было даже сложено предание.
– Диармайд. Последний из хранивших верность древним богам королей. Великую тяжесть нес он, тяжесть долга и тяжесть дара, и когда он остался один, его забрали к себе сиды, – прошептала старая Буи. – Все думали, что он погиб в битве, но сида прискакала к нему на лучшем из коней, вынесла его, и жил он с ней в зеленом холме, снова молодой, и любил ее, и пил их колдовское пиво, что не иссякает в бочке, и ел мясо кабана, который каждое утро воскресает заново… Это плохая еда, туман не насыщает…
– Ты говоришь о короле? – шепотом же спросила Дара.
– А ты знаешь древних королей? Черным был день, когда сида забрала его в зеленый холм, но втройне черным – когда сиды решили покинуть свой край и навеки уйти в Другой Мир. Не было им больше жизни в зеленых холмах. Они даже не знали, насколько он им нужен, а объяснить было невозможно. Но не все, не все! Кто знал – тот остался…
Буи значительно подняла палец.
– Кто же с ним остался? – видя, что Буи ждет вопроса, спросила Дара.
– Кто? Нетрудно ответить!
Но ответ, очевидно, представлял какую-то трудность, потому что старуха крепко поскребла в затылке, а потом сжала щеки ладонями.
– Это не ты, матушка Буи?
Старуха вздохнула.
– Так кто же с ним остался?
– Нетрудно ответить…
И она, все еще сжимая щеки, произнесла слова, каждое из которых требовало усилий и знаний для понимания, совершенно не беспокоясь, под силу ли это Даре.
Она замолчала и стояла на коленях, закрыв глаза и раскачиваясь. Дара не знала, как быть. Гул за окном стал тише – море удалялось прочь, не получив заветной добычи, но готовое вновь и вновь приходить за ней. Вскрикнули птицы, старая Буи повернулась к окну.
– Идущая в долину времени,
на гору юности,
в погоню за годами,
в свиту короля,
в обитель праха,
между свечой и пламенем,
между битвой и ее ужасом,
к могучим мужам Тары…
– Они предсказали приход женщины, но я ждала другую. Та просто садится в углу и слушает, а ты чего-то от меня добиваешься.
– Я думала, ты сумеешь снять с меня гейс. Ну что же, пойду искать кого-нибудь другого.
– Постой! – Старуха резво поднялась с колен. – Зачем его снимать? Пусть остается! Мы можем обмануть твой гейс! Знаешь что? Я не жадная! Никто и никогда не назвал бы Буи жадной! Ты тоже можешь любить Диармайда! Поверь, он того стоит!
Она показала на продолговатое светлое пятно.
– Как же я буду его любить? – еде сдержав смех, спросила Дара. – Я никогда его не видела, не слышала…
– Так вот же он! – Буи топнула босой ногой. – Вот его тело, вот его лицо, а когда ты полюбишь его – то услышишь его голос! И примешь его дар! Диармайд выведет тебя из-под гейса!
– Наверно, такая любовь возможна только в Другом Мире, – вывернулась Дара. – А мне придется жить в моем мире, там любовь другая, и тот, кто наложил на меня гейс, имел в виду такую любовь, к которой я способна…
– Ты? Способна? – переспросила Буи. – Во-первых, в Другом Мире вообще нет любви!
– А как же ты и Диармайд?
– А я – Буи! Я – Буи Финд! Мне позволено! Мне всегда все было позволено – и рыжие волосы тоже!
Логика старухи была неотразима.
– Нет, у меня так не получится, – Дара даже развела руками, чтобы вышло поубедительнее. – Если ты можешь снять с меня гейс – то сними, а будить во мне любовь, наверно, не надо. Я недавно попыталась, и ничего хорошего из этого не вышло.
– Так, да? Отказываешься? – уточнила старуха. – Бедная дурочка, лучше соглашайся. Ты ведь уже пела вместе со мной колыбельную Диармайду!
Дара хотела напомнить, что никаких колыбельных не пела, а лишь слушала, но побоялась – именно сейчас безумие старухи могло стать опасным.
– Не хочешь… – пробормотала Буи. – Любить Диармайда не хочешь, а ведь я сама предложила, я не жадная… Ну что же, исказить твой гейс несложно, и ты сама бы могла это сделать. Так и быть, я помогу тебе. Слушай!
Буи сделала жест, известный всем, кто проходил посвящение, и Дара склонилась перед ним.
– Сила твоя будет велика, но она останется с тобой, пока ты не влюблена. Иссякнет нелюбовь – иссякнет и сила. Вот!
Пальцы сделали знак.
– Ты поняла меня? Сила твоя пребудет с тобой, пока душа твоя спокойна и свободна от страсти к одному-единственному в мире мужчине! Появится он, иссякнет спокойствие – иссякнет и сила! А теперь убирайся прочь! Ты получила то, чего хотела, бедная дурочка! Прочь, прочь! А я останусь с Диармайдом!
И тут пятно шевельнулось.
Пока Дара не смотрела на него, оно обрело объем, Теперь уже не светлый силуэт на полу, а скорее фигура из желтоватого прозрачного стекла лежала перед ней.
Дара отчетливо видела движение – как если бы спящий, устав от сна, несколько изменил позу.
Ей стало страшно – море не испугало ее так, как это движение.
Она подумала про Эмер – и вдруг ощутила свою мысль как громкий зов. Так оно и должно было быть у обладательницы силы!
Эмер отозвалась и разбудила в Даре память. Готовя крестницу к пути в Другой Мир, она сразу научила, как оттуда выбираться: вокруг каменного стола Дара шла против солнца, теперь же нужно было найти предмет, который можно обойти посолонь.
Ничего лучше башни поблизости не было.
Дара торопливо спустилась на первый ярус жилья, а оттуда по веревочной лестнице выбралась наружу.
В башне зазвучал торжествующий голос Буи:
Она пела так громко, что замысел сразу стал ясен: вызвать море и проучить Дару страхом смерти, хотя какая уж смерть в Другом Мире?!
– Спи спокойно, я с тобою,
Я укрою,
Стройный муж!
Я храню твой сон походный,
Благородный
Диармайд!
И море пришло. Казалось, вода выступила из трещин сухой земли. Пока Дара обежала башню, вода достигла ее колен. Начав второй круг, она замедлила движение – а всего кругов должно было быть не меньше трех.
Услышав зов о помощи, принялась читать древнее заклинание Эмер. Оно было на том языке, из которого Дара знала лишь отдельные слова. Оно связывало воду на определенный срок. Море послушалось, замерло, подступив Даре под грудь, и она, помогая себе руками, едва ли не вплавь, завершила третий круг.
Тепоая волна встала перед лицом, глаза сами зажмурились, Дара сделала еще шаг – и оказалась в зимнем саду, насквозь мокрая.
– Победа, победа! – воскликнула она, не замечая холода и летящего в лицо снега. – Старуха исказила гейс!
– Слава великой Бриг! – ответила Эмер.
Глава тринадцатая Голос Диармайда
Теперь Дара не то что могла вернуться в тот фригидный город, который ей до смерти надоел, – она обязана была туда вернуться, потому что лишь там была застрахована от опасных приключений. Старая Буи вывернула гейс Фердиада наизнанку, и Дара опять могла заниматься целительством.
Когда Эмер, уложив ее на постель, вызвала в ее теле жар, прогрела ее насквозь и отсекла напрочь грозящее воспаление легких, они полночи толковали об искажении гейса и решили, что все не так уж плохо – могло быть хуже.
– Возможно, Фердиад бывает в Другом Мире и следит за тем, что там происходит, – сказала Эмер. – Если же учесть, что там никогда ничего не происходит, то твой визит – заметное событие.
– Я только не могу понять – почему море было настоящим?
– И я не могу. Очевидно, законы взаимопроникновения сложнее, чем я их понимаю. И я никогда не видела в Другом Мире никакого моря. Лежи, лежи, я подам тебе чай…
– Нет! – Дара протянула руку, сосредоточилась – и кружка, поднявшись в воздух, развернулась ручкой к ее ладони и совершила прыжок.
Однако этот фокус потребовал от Дары больше энергии, чем в былые времена, когда Фердиад обучал ее силой мысли передвигать предметы.
– Баловство это, – неодобрительно заметила Эмер.
– Но я же могу!
– Ну, можешь. И что – нужно немедленно проделать все, что ты опять можешь? Я думаю, Фердиад рано или поздно узнает, что гейс искажен. И неизвестно, что он предпримет. Поэтому хвастаться – незачем! Слышишь? Не-за-чем! Чем позже он узнает – тем лучше. И пусть думает, что для тебя поход в Другой Мир – дело такое же несложное, как поход в булочную да хлебом, будничное дело, о котором и говорить-то лишний раз незачем.
– Он будет в восторге!
– Вот именно!
– Но есть одна загвоздка… – тут Эмер помолчала. – Ты вернула себе не только свои права, но и обязанности. Я боюсь за твоих крестниц, Дара. За Изору и Сану. Ты их впутала в эту историю…
– Я?! Я понятия не имею, что там у них произошло! Когда я увидела их всех троих в номере Фердиада, я понимала только одно – они мне сейчас мешают. А потом, в машине, они так нудно ругались, что я велела им всем заткнуться. Не до них было.
– Третья – дочь Изоры?
– Да, Александра. Силы у нее будет побольше, чем у мамы. Изора даже не допускает, чтобы она отрастила длинные волосы.
– И ей восемнадцать лет?
– Кажется, да. Или даже девятнадцать.
– Не нравится мне это.
Дара была так счастлива, стряхнув с себя ненавистный гейс, что предпочла не заметить внезапно помрачневшего лица Эмер.
Она душой уже летела в свой фригидный город, где свила вполне уютное гнездышко, завоевала репутацию, зарабатывала хорошие деньги. Конечно же, теперь ее жизнь должна быть выстроена чуточку иначе. Тот, с кем она была раньше, ее больше не устраивал – следовало найти другого. И, возможно, других.
Дара никогда не осуждала Сану за ее неразборчивость, теперь точно так же отнеслась к себе самой. Если в ее возрасте без постели тяжко, так пусть она будет, постель! Но такая, чтобы нарушением гейса и не пахло!
И фригидный город больше всего этой задаче соответствовал.
Утром Эмер собрала ее в дорогу, договорилась с соседом, и тот подбросил Дару до аэропорта. Девочка в билетной кассе долго потом не понимала, почему отдала никому не известной женщине заказанный солидным человеком билет.
Дара от радости не могла удержаться – на всем и на всех пробовала силы.
Дома она устроила генеральный смотр своим нарядам, безжалостно выбросила устаревшие, потом взяла кредитную карточку и пошла покупать новые. Она тратила деньги азартно и радостно, зная, что после новогодия непременно объявятся старые клиенты, держась за животы и за головы, а кое-кто и с переломанными конечностями. И деньги возникнут снова.
Дара покупала наряды с умыслом – ей предстояло завести себе нового друга. Такого, который бы знал о ней как можно меньше.
Она долго думала – куда бы деваться в новогоднюю ночь. Было несколько семейных домов, где бы ее охотно приняли. В одном она спасла от смерти ребенка, которого изводила родная бабка. История была банальная – старуха не хотела женитьбы сына, продержала его в холостяках чуть ли не до сорока лет и, окончательно повредившись умом, мстила невестке таким страшным способом. Будь эта старуха с ее бешеной стихийной энергетикой хотя бы на двадцать лет моложе – Дара бы собственноручно доставила ее на Курсы, и высший слой уж сообразил бы, как эту злобную дуру наставить на путь истинный. Но бабке было под семьдесят. Добром с ней сладить оказалось невозможно, и Дара, с ведома невестки, решительно послала ей обратный удар. Старухиному сыну так ничего и не сказали – впрочем, он настолько устал от матери, что смерть не стала для него сильным потрясением.
В другом доме она вернула в семью мужа, редкостного шалопая, не пропускавшего ни одной юбки. Он уж и сам был не рад собственным подвигам, но иначе не мог – кто-то ехидный начитал на него блудное заклятье. Дара отмыла и отчитала эту дрянь – конечно, за хорошее вознаграждение.
За свою работу в третьем доме она не взяла ни копейки – там ее, копейки, и не водилось. Но мать, чьего сына Дара довольно сурово отвадила от спиртного, только что не молилась на Дару.
Вспомнив тот случай, Дара тихонько засмеялась.
Здоровенный мужик не имел ни малейшей защиты и был открыт для всего – и доброго, и злого влияния одинаково. Мать сдуру брякнула ему, что вот-де, привела целительницу, и он стал хорохориться. Дело житейское, да только Дара таких штучек не любила.
– Как нажрешься, так и штаны намочишь, – спокойно сказала она и сделала жест, собирающий на себя внимание пациента.
– Кто, я? – спросил он, еще не понимая, что введен в легкий транс.
– Ты, ты. Да они у тебя уже мокрые…
Мужик ахнул и пулей вылетел из комнаты.
В четвертом доме ей пришлось потрудиться – пока собрала все нужные для работы травы, пока приготовила лекарство.
Был еще и пятый, и шестой дом, и седьмой…
Но там не имелось свободных мужчин – кроме, разве что, бывшего алкоголика.
Пораскинув умом, Дара сообразила – нужно встретить Новый год в ресторане, вот что! Купить пригласительный в самый дорогой ресторан, а перед тем приобрести себе новое украшение и заговорить его на удачу. Эмер дала ей заклинание на древнем языке, наговорила на кассету – там большую роль играла мелодия, слова не столько произносились, сколько выпевались.
А оставалось до Нового года ровно два дня.
Дара по газете нашла рестораны, обзвонила их и выбрала подходящий – не слишком большой, с тремя залами, с живой музыкой и с дорогими билетами. Реклама обещала и эротическое шоу впридачу, так что имелся шанс встретить сексуально озабоченных мужчин. Дару мало беспокоило, что привяжется кто-то неподходящий, – Фердиад когда-то обучил ее «дуновению друида».
Вспомнив, как он ее школил, Дара печально улыбнулась – вот этого, она, пожалуй, любила… И полагала, что получает в ответ тоже любовь, но ошиблась. Однако, пока в голове наступило прояснение, было так много хорошего! И всякий раз ее изумляла красота Фердиада…
А вот об этом вспоминать уже не стоило. Дара крепко рассердилась на себя, быстренько собралась и понеслась по ювелирным салонам.
Нужны ей были, конечно же, изумруды.
Но дура-продавщица, когда облюбованное кольцо с изумрудом при ближайшем рассмотрении не понравилось, выдернула из прорези в бархатной подушечке другое кольцо.
– В ту же цену, – брякнула она. – И как раз ваш размер!
Это был небольшой, но очень яркий сапфир.
В конце концов Дара отыскала в антиквариате висячие серьги с хризолитами и успокоилась. Камни были яблочно-зеленого цвета, удивительно радостного, и она решила – вот эти пусть и приносят удачу.
Новогодняя программа в ресторане начиналась в десять вечера, раньше приходить не стоило. У Дары был еще и такой умысел – явиться, когда вся публика будет в сборе, и войти так, чтобы привлечь общее внимание.
Лучшее для этого средство – чуточку опоздать, не слишком, но заметно.
Ей страшно хотелось сделать высокую прическу. Платье, купленное сгоряча, имело соблазнительный вырез сзади, и Дара просто изнывала от невозможности подобрать свою гриву повыше и показать красивую шею и спину. Но, избавившись от зловредного гейса, она сохранила три старых и не могла воткнуть в волосы ни единой шпильки. Оставался кинжал «Змейка». Дара в последнюю секунду решилась – взялась за щипцы для завивки, накрутила кудрей, выделила по две длинные и небрежные пряди с каждой стороны, а прочие уложила в «ракушку», державшуюся, казалось, на честном слове. Но эта «ракушка» была сверху донизу проколота кинжалом, и часть волос опутывала рукоять. Получилось что-то этакое, немного нелепое, но для новогодней ночи вполне подходящее.
Когда она, в новом зеленом платье, в новых серьгах, с высокой прической, красиво накрашенная, в строго рассчитанную минуту появилась в зале, то тут же уловила напряжение в воздухе. Женщины сразу заметили одинокую даму, и их невольное беспокойство было подхвачено мужчинами, даже теми, кто смотрел совсем в другую сторону.
Эротическое шоу оказалось дешевкой – когда парень берется показывать мужской стриптиз, неплохо бы ему перед этим недельки две побегать в солярий. Девчонки же, хорошо потасканные и с вислыми грудями, умели только не смущаться отсутствием лифчиков – и ничего более.
Столики были накрыты на четверых, и тут Даре повезло – с ней оказались женщина и двое подходящих по возрасту и телосложению мужчин. Один сразу же стал проявлять внимание. На нем бы и следовало остановиться – но он был светловолос, и Дара некстати вспомнила Фердиада.
Правда, она танцевала с этим мужчиной, она даже вышла с ним в холл, где он тут же полез с руками.
К счастью, мимо, почти вплотную, прошел кто-то из обслуги. Дара, высвободившись, тихонько подула ему вслед – и беззвучно рассмеялась, глядя, как блондин устремился за полноватым мужичком. Блондину казалось, что перед ним – бедра, обтянутые зеленым, голая женская спина и высоко поднятые темные волосы. «Дуновение друида» было недолговечным, однако его хватило, чтобы спрятаться в другом ресторанном зале, где были другие мужчины и другие развлечения – там играл аккордеонист, и играл совершенно невозможное «ретро».
Дара прошла через второй зал и устроилась с краю барной стойки. Ресторан ей как-то вдруг разонравился. Она вспомнила все про этот город и этих мужчин. Другие ей были сейчас противопоказаны – но и эти вдруг сделались неприятны. Она слишком хорошо знала им цену.
А между тем появились Дед-Мороз и Снегурочка, оба молодые, неопытные, скорее всего – студенты театрального училища. Дед-Мороз произнес монолог, который был старше его самого, потом студенты притащили мешок и стали затевать конкурсы. Тут уж они разыгрались – даже Даре стало интересно, чем кончится «Принцесса на горошине». На четыре стула Снегурочка положила по пять-шесть пуговиц, накрыла их платочками, сверху усадила участниц и велела считать пуговицы. Хохот стоял такой, что пламя в камине заметалось.
Но определили победительницу, вручили ей шоколадку, и опять стало скучно. Кто-то подсел познакомиться, но Дара посмотрела на него пустыми глазами и вмиг избавилась.
Очевидно, деньги на билет, платье и сережки были потрачены зря.
Разумно было бы уйти отсюда поскорее и не длить это состояние безнадежности, но вот-вот должны были показать по телевизору президента с его речью, вот-вот должен был наступить пресловутый Новый год, и она осталась. И покорно пошла вслед за всеми в холл, где стоял гигантский телевизор.
Дед-Мороз и Снегурка выстроили гостей в неровный ряд перед телевизором, раздали бенгальские огни и серпантин, официанты в красных колпачках разнесли шампанское. Дара исправно участвовала в этом смешном действе, на ее взгляд – бездарной пародии на давние и могучие ритуалы. Справа стоял старичок в смокинге, слева – мать семейства, непременно желавшая встретить Новый год в окружении детей и в самую последнюю минуту вдруг завопившая: «Моя семья! Где моя семья?!» Тут же рядом с младшими образовался старший сын, восемнадцатилетний, с кислой рожей – он высмотрел себе подходящую ровесницу и больше хотел выпить шампанского, чокнувшись с ней, а не с мамой.
Когда Эмер, уложив ее на постель, вызвала в ее теле жар, прогрела ее насквозь и отсекла напрочь грозящее воспаление легких, они полночи толковали об искажении гейса и решили, что все не так уж плохо – могло быть хуже.
– Возможно, Фердиад бывает в Другом Мире и следит за тем, что там происходит, – сказала Эмер. – Если же учесть, что там никогда ничего не происходит, то твой визит – заметное событие.
– Я только не могу понять – почему море было настоящим?
– И я не могу. Очевидно, законы взаимопроникновения сложнее, чем я их понимаю. И я никогда не видела в Другом Мире никакого моря. Лежи, лежи, я подам тебе чай…
– Нет! – Дара протянула руку, сосредоточилась – и кружка, поднявшись в воздух, развернулась ручкой к ее ладони и совершила прыжок.
Однако этот фокус потребовал от Дары больше энергии, чем в былые времена, когда Фердиад обучал ее силой мысли передвигать предметы.
– Баловство это, – неодобрительно заметила Эмер.
– Но я же могу!
– Ну, можешь. И что – нужно немедленно проделать все, что ты опять можешь? Я думаю, Фердиад рано или поздно узнает, что гейс искажен. И неизвестно, что он предпримет. Поэтому хвастаться – незачем! Слышишь? Не-за-чем! Чем позже он узнает – тем лучше. И пусть думает, что для тебя поход в Другой Мир – дело такое же несложное, как поход в булочную да хлебом, будничное дело, о котором и говорить-то лишний раз незачем.
– Он будет в восторге!
– Вот именно!
– Но есть одна загвоздка… – тут Эмер помолчала. – Ты вернула себе не только свои права, но и обязанности. Я боюсь за твоих крестниц, Дара. За Изору и Сану. Ты их впутала в эту историю…
– Я?! Я понятия не имею, что там у них произошло! Когда я увидела их всех троих в номере Фердиада, я понимала только одно – они мне сейчас мешают. А потом, в машине, они так нудно ругались, что я велела им всем заткнуться. Не до них было.
– Третья – дочь Изоры?
– Да, Александра. Силы у нее будет побольше, чем у мамы. Изора даже не допускает, чтобы она отрастила длинные волосы.
– И ей восемнадцать лет?
– Кажется, да. Или даже девятнадцать.
– Не нравится мне это.
Дара была так счастлива, стряхнув с себя ненавистный гейс, что предпочла не заметить внезапно помрачневшего лица Эмер.
Она душой уже летела в свой фригидный город, где свила вполне уютное гнездышко, завоевала репутацию, зарабатывала хорошие деньги. Конечно же, теперь ее жизнь должна быть выстроена чуточку иначе. Тот, с кем она была раньше, ее больше не устраивал – следовало найти другого. И, возможно, других.
Дара никогда не осуждала Сану за ее неразборчивость, теперь точно так же отнеслась к себе самой. Если в ее возрасте без постели тяжко, так пусть она будет, постель! Но такая, чтобы нарушением гейса и не пахло!
И фригидный город больше всего этой задаче соответствовал.
Утром Эмер собрала ее в дорогу, договорилась с соседом, и тот подбросил Дару до аэропорта. Девочка в билетной кассе долго потом не понимала, почему отдала никому не известной женщине заказанный солидным человеком билет.
Дара от радости не могла удержаться – на всем и на всех пробовала силы.
Дома она устроила генеральный смотр своим нарядам, безжалостно выбросила устаревшие, потом взяла кредитную карточку и пошла покупать новые. Она тратила деньги азартно и радостно, зная, что после новогодия непременно объявятся старые клиенты, держась за животы и за головы, а кое-кто и с переломанными конечностями. И деньги возникнут снова.
Дара покупала наряды с умыслом – ей предстояло завести себе нового друга. Такого, который бы знал о ней как можно меньше.
Она долго думала – куда бы деваться в новогоднюю ночь. Было несколько семейных домов, где бы ее охотно приняли. В одном она спасла от смерти ребенка, которого изводила родная бабка. История была банальная – старуха не хотела женитьбы сына, продержала его в холостяках чуть ли не до сорока лет и, окончательно повредившись умом, мстила невестке таким страшным способом. Будь эта старуха с ее бешеной стихийной энергетикой хотя бы на двадцать лет моложе – Дара бы собственноручно доставила ее на Курсы, и высший слой уж сообразил бы, как эту злобную дуру наставить на путь истинный. Но бабке было под семьдесят. Добром с ней сладить оказалось невозможно, и Дара, с ведома невестки, решительно послала ей обратный удар. Старухиному сыну так ничего и не сказали – впрочем, он настолько устал от матери, что смерть не стала для него сильным потрясением.
В другом доме она вернула в семью мужа, редкостного шалопая, не пропускавшего ни одной юбки. Он уж и сам был не рад собственным подвигам, но иначе не мог – кто-то ехидный начитал на него блудное заклятье. Дара отмыла и отчитала эту дрянь – конечно, за хорошее вознаграждение.
За свою работу в третьем доме она не взяла ни копейки – там ее, копейки, и не водилось. Но мать, чьего сына Дара довольно сурово отвадила от спиртного, только что не молилась на Дару.
Вспомнив тот случай, Дара тихонько засмеялась.
Здоровенный мужик не имел ни малейшей защиты и был открыт для всего – и доброго, и злого влияния одинаково. Мать сдуру брякнула ему, что вот-де, привела целительницу, и он стал хорохориться. Дело житейское, да только Дара таких штучек не любила.
– Как нажрешься, так и штаны намочишь, – спокойно сказала она и сделала жест, собирающий на себя внимание пациента.
– Кто, я? – спросил он, еще не понимая, что введен в легкий транс.
– Ты, ты. Да они у тебя уже мокрые…
Мужик ахнул и пулей вылетел из комнаты.
В четвертом доме ей пришлось потрудиться – пока собрала все нужные для работы травы, пока приготовила лекарство.
Был еще и пятый, и шестой дом, и седьмой…
Но там не имелось свободных мужчин – кроме, разве что, бывшего алкоголика.
Пораскинув умом, Дара сообразила – нужно встретить Новый год в ресторане, вот что! Купить пригласительный в самый дорогой ресторан, а перед тем приобрести себе новое украшение и заговорить его на удачу. Эмер дала ей заклинание на древнем языке, наговорила на кассету – там большую роль играла мелодия, слова не столько произносились, сколько выпевались.
А оставалось до Нового года ровно два дня.
Дара по газете нашла рестораны, обзвонила их и выбрала подходящий – не слишком большой, с тремя залами, с живой музыкой и с дорогими билетами. Реклама обещала и эротическое шоу впридачу, так что имелся шанс встретить сексуально озабоченных мужчин. Дару мало беспокоило, что привяжется кто-то неподходящий, – Фердиад когда-то обучил ее «дуновению друида».
Вспомнив, как он ее школил, Дара печально улыбнулась – вот этого, она, пожалуй, любила… И полагала, что получает в ответ тоже любовь, но ошиблась. Однако, пока в голове наступило прояснение, было так много хорошего! И всякий раз ее изумляла красота Фердиада…
А вот об этом вспоминать уже не стоило. Дара крепко рассердилась на себя, быстренько собралась и понеслась по ювелирным салонам.
Нужны ей были, конечно же, изумруды.
Но дура-продавщица, когда облюбованное кольцо с изумрудом при ближайшем рассмотрении не понравилось, выдернула из прорези в бархатной подушечке другое кольцо.
– В ту же цену, – брякнула она. – И как раз ваш размер!
Это был небольшой, но очень яркий сапфир.
В конце концов Дара отыскала в антиквариате висячие серьги с хризолитами и успокоилась. Камни были яблочно-зеленого цвета, удивительно радостного, и она решила – вот эти пусть и приносят удачу.
Новогодняя программа в ресторане начиналась в десять вечера, раньше приходить не стоило. У Дары был еще и такой умысел – явиться, когда вся публика будет в сборе, и войти так, чтобы привлечь общее внимание.
Лучшее для этого средство – чуточку опоздать, не слишком, но заметно.
Ей страшно хотелось сделать высокую прическу. Платье, купленное сгоряча, имело соблазнительный вырез сзади, и Дара просто изнывала от невозможности подобрать свою гриву повыше и показать красивую шею и спину. Но, избавившись от зловредного гейса, она сохранила три старых и не могла воткнуть в волосы ни единой шпильки. Оставался кинжал «Змейка». Дара в последнюю секунду решилась – взялась за щипцы для завивки, накрутила кудрей, выделила по две длинные и небрежные пряди с каждой стороны, а прочие уложила в «ракушку», державшуюся, казалось, на честном слове. Но эта «ракушка» была сверху донизу проколота кинжалом, и часть волос опутывала рукоять. Получилось что-то этакое, немного нелепое, но для новогодней ночи вполне подходящее.
Когда она, в новом зеленом платье, в новых серьгах, с высокой прической, красиво накрашенная, в строго рассчитанную минуту появилась в зале, то тут же уловила напряжение в воздухе. Женщины сразу заметили одинокую даму, и их невольное беспокойство было подхвачено мужчинами, даже теми, кто смотрел совсем в другую сторону.
Эротическое шоу оказалось дешевкой – когда парень берется показывать мужской стриптиз, неплохо бы ему перед этим недельки две побегать в солярий. Девчонки же, хорошо потасканные и с вислыми грудями, умели только не смущаться отсутствием лифчиков – и ничего более.
Столики были накрыты на четверых, и тут Даре повезло – с ней оказались женщина и двое подходящих по возрасту и телосложению мужчин. Один сразу же стал проявлять внимание. На нем бы и следовало остановиться – но он был светловолос, и Дара некстати вспомнила Фердиада.
Правда, она танцевала с этим мужчиной, она даже вышла с ним в холл, где он тут же полез с руками.
К счастью, мимо, почти вплотную, прошел кто-то из обслуги. Дара, высвободившись, тихонько подула ему вслед – и беззвучно рассмеялась, глядя, как блондин устремился за полноватым мужичком. Блондину казалось, что перед ним – бедра, обтянутые зеленым, голая женская спина и высоко поднятые темные волосы. «Дуновение друида» было недолговечным, однако его хватило, чтобы спрятаться в другом ресторанном зале, где были другие мужчины и другие развлечения – там играл аккордеонист, и играл совершенно невозможное «ретро».
Дара прошла через второй зал и устроилась с краю барной стойки. Ресторан ей как-то вдруг разонравился. Она вспомнила все про этот город и этих мужчин. Другие ей были сейчас противопоказаны – но и эти вдруг сделались неприятны. Она слишком хорошо знала им цену.
А между тем появились Дед-Мороз и Снегурочка, оба молодые, неопытные, скорее всего – студенты театрального училища. Дед-Мороз произнес монолог, который был старше его самого, потом студенты притащили мешок и стали затевать конкурсы. Тут уж они разыгрались – даже Даре стало интересно, чем кончится «Принцесса на горошине». На четыре стула Снегурочка положила по пять-шесть пуговиц, накрыла их платочками, сверху усадила участниц и велела считать пуговицы. Хохот стоял такой, что пламя в камине заметалось.
Но определили победительницу, вручили ей шоколадку, и опять стало скучно. Кто-то подсел познакомиться, но Дара посмотрела на него пустыми глазами и вмиг избавилась.
Очевидно, деньги на билет, платье и сережки были потрачены зря.
Разумно было бы уйти отсюда поскорее и не длить это состояние безнадежности, но вот-вот должны были показать по телевизору президента с его речью, вот-вот должен был наступить пресловутый Новый год, и она осталась. И покорно пошла вслед за всеми в холл, где стоял гигантский телевизор.
Дед-Мороз и Снегурка выстроили гостей в неровный ряд перед телевизором, раздали бенгальские огни и серпантин, официанты в красных колпачках разнесли шампанское. Дара исправно участвовала в этом смешном действе, на ее взгляд – бездарной пародии на давние и могучие ритуалы. Справа стоял старичок в смокинге, слева – мать семейства, непременно желавшая встретить Новый год в окружении детей и в самую последнюю минуту вдруг завопившая: «Моя семья! Где моя семья?!» Тут же рядом с младшими образовался старший сын, восемнадцатилетний, с кислой рожей – он высмотрел себе подходящую ровесницу и больше хотел выпить шампанского, чокнувшись с ней, а не с мамой.