Страница:
Чем ближе – тем отчетливее она видела, что за стеклом бьется большое и складчатое, вроде темного паруса, как будто шторы повесили не изнутри, а снаружи. Затем призрачная ткань под сильным ударом ветра плотно облегла человеческий силуэт. Дара сделала еще два шага и уперлась ладонями в стекло, ощутила его холодок животом и грудью. Если бы ей удалось сейчас продавить это стекло и улететь – она была бы счастлива.
Но нет, не удалось, зато она увидела, что ткань, гулявшая за окном, несколько уменьшилась в размерах, теперь это был темно-синий тяжелый плащ, даже, кажется, с капюшоном, и еще на плече того, кого она видела со спины, была маленькая старая арфа на длинном рыжеватом ремне.
Дара оставалась на месте, это она осознавала точно, однако картинка перед ее глазами развернулась, теперь она видела человека в плаще и с арфой уже не со спины, а чуть сбоку. Более того – она поняла, что этот человек стоит в лодке, в небольшой лодке с темными блестящими бортами. И вокруг было море, полное лунных бликов.
И, наконец, на носу лодки явился столб света.
Это был блеклый, непонятно откуда взявшийся свет, если бы его источник был в лодке – луч уходил бы ввысь, если бы свет пришел с неба, Дара тоже увидела бы истоки луча. Но световой столб был словно обрублен сверху – впрочем, в Другом Мире, где нет солнца, это, наверно, вписывалось в местные законы бытия и пространства…
Человек с арфой протянул вперед руки, сделал шаг – и прикоснулся пальцами к свету.
Невольно подавшись вперед, Дара прижалась щекой к стеклу.
Руки медленно-медленно заскользили вниз, выласкивая какие-то незримые Даре изгибы.
Ей безумно захотелось протиснуться сквозь стекло туда, к этим рукам.
Человек с арфой опустился на колено. Сейчас он был уже совсем близко к своему лучу, уже погрузил в свет лицо, а руки все еще гуляли, бродили, останавливаясь и исследуя… нет, не исследуя, скорее уж они сами придавали свету форму! Под длинными чуткими пальцами родилась линия стройных бедер…
Теперь Дара поняла – там, в лодке, мужчина ласкал свою женщину. Однако непонятным образом волнение оттуда передалось ее телу. Каждое движение пальцев принадлежало ей! И когда тело почти оформилось, она ощутила дыхание мужчины там, куда оно проникнуть никак не могло – это теплое дыхание, эти осторожные губы…
Меж тем верхушка светового столба, которой мужчина вообще не касался, тоже понемногу меняла очертания. Словно сквозь серебряную вуаль проступали черты лица – и это лицо, эта длинная шея, эта упрямая линия подбородка, вечно нацеленного вперед и ввысь, эти плечи были Даре неуловимо знакомы.
Она не могла шевельнуться – как не могла шевельнуться та, кого ласкал человек с арфой, завороженная, одурманенная, покорная и счастливая своей покорностью. Но язык ее еще слушался.
Дара хотела спросить «кто ты?» – однако своего голоса не услышала, но увидела, как под серебряным покровом лунного света шевельнулись губы той женщины.
Зато она услышала ответ!
И другой вопрос беззвучно задала она: «откуда ты?»
Точно так же в ее ушах прозвучал ответ, и голос взволновал едва ли не больше, чем прикосновения, которых ее тело не должно было ощущать – и все же ощутило.
Ответа не было, было иное – как будто где-то в небесах прямо над головой Дары был подвешен на толстых серебряных цепях котел с живой водой, и вот его толкнули, вода хлынула вниз и ударила по ее телу сразу со всех сторон, и забурлила, и заиграла крошечными водоворотами, просачиваясь, ввинчиваясь в тело.
Тот, чье незримое лицо озарилось сейчас улыбкой, тот, кто в поганую минуту, незваный-непрошеный, пришел на помощь, тот, что не отнимал левой ладони от глаза, так что Дара отчетливо видела тонкие и длинные пальцы, пальцы музыканта, подождал несколько, пока она опомнится, и тогда лишь прозвучал тихий голос, в котором тоже была улыбка:
– Нетрудно сказать…
Она ждала слова, она ждала имени, уже зная его, а он медлил, словно желая, чтобы она сама позвала его вслух.
Дара тихо засмеялась.
То, что происходило с ней, было невозможно, вопреки всему на свете, – и все же, все же!…
Мужчина устроился поудобнее у ног женщины, которую он изваял из нездешнего света, перекинул на колени арфу – и зазвучала знакомая мелодия, та же колыбельная – только чуть иная:
Глаза Дары закрылись.
Опомнилась она в холле – как ее туда принесли ноги, было совершенно непонятно.
Зато она наконец уразумела природу той колыбельной, что впервые услышала от старухи Буи.
Она, конечно же, изучала на Курсах целебную музыку, но, освоив это искусство теоретически, в ход его не пускала. прежде всего, потому, что тут требовался не только голос – нужны были струнные звуки, а вот как раз элементарной игры на гитаре, хотя бы на уровне пресловутых трех с половиной аккордов, на Курсах и не преподавали. И еще – те песни, что Дара слышала в записях, были для ее слуха как скрип несмазанной двери – то есть, ни гармонии, ни смысла она не уловила. Очевидно, музыка тысячелетней давности уже не действовала на современное ухо.
– «Три знания арфиста: песнь, что погружает в сон, песнь плача и песнь смеха», – вспомнила Дара строчку из своего конспекта.
За строчкой же было вот что.
Песнь плача вызывала взрыв чувств, с криками, со слезами, за которым следовало очищение духа. Средство опасное, что и говорить, Дара даже не знала, кто из целителей пускает его в ход, вот разве что у Фердиада хватило бы силы провести человека через это очищение, но Дара очень сомневалась, что сид станет этим заниматься. Песнь смеха вытаскивала со дна отчаяния опечаленных навеки, и сперва этот смех был нехороший, чреватый взрывом ярости, потому что удрученный дух как раз при таком лечении вдруг мертвой хваткой вцеплялся в свою скорбь и не желал с ней расставаться. Но умелый голос гасил эти последние вспышки и выводил человека на свет.
В дремотной песне ни у кого из целителей нужны не возникало – были и другие способы погрузить человека в сон, более простые и, как до сих пор казалось Даре, более действенные. Однако теперь стало ясно, насколько она ошибалась.
Погружением в сон можно было удержать человека на смертной грани, на пороге Этого и Другого миров! Вот что поняла она – и возникло подозрение, что вызванный сон имеет еще какие-то свойства, служит проводником силы, да, пожалуй, не только силы…
Радости!…
Неожиданная радость охватила душу.
То, что она считала наваждением, преследующим ее по воле Фердиада, не только доказало свою независимость от его происков – а выступило против сида, придя на помощь той, кого он, как ему казалось, загнал в угол.
И, значит, где-то в мире, Этом ли, Другом ли, был, жил, чувствовал, отзывался на зов и звал сам, хранил древние слова и создавал новые тот, чье одно имя уже говорило о любви, – Диармайд…
Глава двадцать вторая Портрет Диармайда
Но нет, не удалось, зато она увидела, что ткань, гулявшая за окном, несколько уменьшилась в размерах, теперь это был темно-синий тяжелый плащ, даже, кажется, с капюшоном, и еще на плече того, кого она видела со спины, была маленькая старая арфа на длинном рыжеватом ремне.
Дара оставалась на месте, это она осознавала точно, однако картинка перед ее глазами развернулась, теперь она видела человека в плаще и с арфой уже не со спины, а чуть сбоку. Более того – она поняла, что этот человек стоит в лодке, в небольшой лодке с темными блестящими бортами. И вокруг было море, полное лунных бликов.
И, наконец, на носу лодки явился столб света.
Это был блеклый, непонятно откуда взявшийся свет, если бы его источник был в лодке – луч уходил бы ввысь, если бы свет пришел с неба, Дара тоже увидела бы истоки луча. Но световой столб был словно обрублен сверху – впрочем, в Другом Мире, где нет солнца, это, наверно, вписывалось в местные законы бытия и пространства…
Человек с арфой протянул вперед руки, сделал шаг – и прикоснулся пальцами к свету.
Невольно подавшись вперед, Дара прижалась щекой к стеклу.
Руки медленно-медленно заскользили вниз, выласкивая какие-то незримые Даре изгибы.
Ей безумно захотелось протиснуться сквозь стекло туда, к этим рукам.
Человек с арфой опустился на колено. Сейчас он был уже совсем близко к своему лучу, уже погрузил в свет лицо, а руки все еще гуляли, бродили, останавливаясь и исследуя… нет, не исследуя, скорее уж они сами придавали свету форму! Под длинными чуткими пальцами родилась линия стройных бедер…
Теперь Дара поняла – там, в лодке, мужчина ласкал свою женщину. Однако непонятным образом волнение оттуда передалось ее телу. Каждое движение пальцев принадлежало ей! И когда тело почти оформилось, она ощутила дыхание мужчины там, куда оно проникнуть никак не могло – это теплое дыхание, эти осторожные губы…
Меж тем верхушка светового столба, которой мужчина вообще не касался, тоже понемногу меняла очертания. Словно сквозь серебряную вуаль проступали черты лица – и это лицо, эта длинная шея, эта упрямая линия подбородка, вечно нацеленного вперед и ввысь, эти плечи были Даре неуловимо знакомы.
Она не могла шевельнуться – как не могла шевельнуться та, кого ласкал человек с арфой, завороженная, одурманенная, покорная и счастливая своей покорностью. Но язык ее еще слушался.
Дара хотела спросить «кто ты?» – однако своего голоса не услышала, но увидела, как под серебряным покровом лунного света шевельнулись губы той женщины.
Зато она услышала ответ!
Прежде, чем произнести эти слова, мужчина в лодке прикрыл левый глаз ладонью.
– Нетрудно сказать:
Я – вопрошающий знание,
Я – изобилие моря,
Речь ветра и речь копья,
Гром прибоя,
Горечь огня…
И другой вопрос беззвучно задала она: «откуда ты?»
Точно так же в ее ушах прозвучал ответ, и голос взволновал едва ли не больше, чем прикосновения, которых ее тело не должно было ощущать – и все же ощутило.
– Имя! Имя! – закричала она.
– Нетрудно сказать:
От стечения знания,
От высот доброты,
От блеска восхода,
От орешника поэзии,
От исцеленья любовью,
От потоков сияния,
Где истина измеряется благородством,
Где завершается ложь,
Где различают цвета,
Где обнажается искусство…
Ответа не было, было иное – как будто где-то в небесах прямо над головой Дары был подвешен на толстых серебряных цепях котел с живой водой, и вот его толкнули, вода хлынула вниз и ударила по ее телу сразу со всех сторон, и забурлила, и заиграла крошечными водоворотами, просачиваясь, ввинчиваясь в тело.
Тот, чье незримое лицо озарилось сейчас улыбкой, тот, кто в поганую минуту, незваный-непрошеный, пришел на помощь, тот, что не отнимал левой ладони от глаза, так что Дара отчетливо видела тонкие и длинные пальцы, пальцы музыканта, подождал несколько, пока она опомнится, и тогда лишь прозвучал тихий голос, в котором тоже была улыбка:
– Нетрудно сказать…
Она ждала слова, она ждала имени, уже зная его, а он медлил, словно желая, чтобы она сама позвала его вслух.
Дара тихо засмеялась.
То, что происходило с ней, было невозможно, вопреки всему на свете, – и все же, все же!…
Мужчина устроился поудобнее у ног женщины, которую он изваял из нездешнего света, перекинул на колени арфу – и зазвучала знакомая мелодия, та же колыбельная – только чуть иная:
И дальше – слова на древнем, почти незнакомом языке.
– Спи-усни, спи-засыпай,
Спи, не бойся, я с тобой,
Я храню твой сон свободный…
Глаза Дары закрылись.
Опомнилась она в холле – как ее туда принесли ноги, было совершенно непонятно.
Зато она наконец уразумела природу той колыбельной, что впервые услышала от старухи Буи.
Она, конечно же, изучала на Курсах целебную музыку, но, освоив это искусство теоретически, в ход его не пускала. прежде всего, потому, что тут требовался не только голос – нужны были струнные звуки, а вот как раз элементарной игры на гитаре, хотя бы на уровне пресловутых трех с половиной аккордов, на Курсах и не преподавали. И еще – те песни, что Дара слышала в записях, были для ее слуха как скрип несмазанной двери – то есть, ни гармонии, ни смысла она не уловила. Очевидно, музыка тысячелетней давности уже не действовала на современное ухо.
– «Три знания арфиста: песнь, что погружает в сон, песнь плача и песнь смеха», – вспомнила Дара строчку из своего конспекта.
За строчкой же было вот что.
Песнь плача вызывала взрыв чувств, с криками, со слезами, за которым следовало очищение духа. Средство опасное, что и говорить, Дара даже не знала, кто из целителей пускает его в ход, вот разве что у Фердиада хватило бы силы провести человека через это очищение, но Дара очень сомневалась, что сид станет этим заниматься. Песнь смеха вытаскивала со дна отчаяния опечаленных навеки, и сперва этот смех был нехороший, чреватый взрывом ярости, потому что удрученный дух как раз при таком лечении вдруг мертвой хваткой вцеплялся в свою скорбь и не желал с ней расставаться. Но умелый голос гасил эти последние вспышки и выводил человека на свет.
В дремотной песне ни у кого из целителей нужны не возникало – были и другие способы погрузить человека в сон, более простые и, как до сих пор казалось Даре, более действенные. Однако теперь стало ясно, насколько она ошибалась.
Погружением в сон можно было удержать человека на смертной грани, на пороге Этого и Другого миров! Вот что поняла она – и возникло подозрение, что вызванный сон имеет еще какие-то свойства, служит проводником силы, да, пожалуй, не только силы…
Радости!…
Неожиданная радость охватила душу.
То, что она считала наваждением, преследующим ее по воле Фердиада, не только доказало свою независимость от его происков – а выступило против сида, придя на помощь той, кого он, как ему казалось, загнал в угол.
И, значит, где-то в мире, Этом ли, Другом ли, был, жил, чувствовал, отзывался на зов и звал сам, хранил древние слова и создавал новые тот, чье одно имя уже говорило о любви, – Диармайд…
Глава двадцать вторая Портрет Диармайда
Сана несколько раз посылала крестной зов, но в ответ получала блок: не мешай, я занята. И действительно, Дара была занята – сперва выбирала в магазине тушь нужного цвета, потом резала скальпелем бумагу для талисмана, а один зов не расслышала вовсе – ругалась с Артуром.
Зато на следующее утро Сане удалось пробиться.
Дара приехала ночевать к Изоре в непонятном часу ночи, и состояние ее показалось бы крестнице какой-то новой разновидностью безумия, в учебниках еще не описанной. Дара все время норовила рассмеяться.
Но Изора крепко спала – в чем Дара увидела еще одно подтверждение тонких, совершенно неразличимых, но прочных чар, накинутых на крестницу сидом. Сашка болталась непонятно где, а мать тихо посапывала!
Ладно, подумала Дара, впишем в счет и это.
Она легла в гостиной на диване, сон, понятное дело, не шел, а когда пришел – не отпускал до одиннадцати утра. Поэтому Дара не знала, приходила ли Сашка вообще и куда подевалась Изора. Она пошла на кухню варить кофе, то и дело улыбаясь при мысли о Диармайде.
Он был! И был не голосом, как в новогоднюю ночь! Не синими бликами, гуляющими по всему миру! А кем и чем он был – еще предстояло разгадать…
К конце завтрака до нее докричалась Сана и вызвала на встречу.
Дара оделась, включила сигнализацию и поспешила к крестнице. Судя по призыву, Кано уже успел уйти.
Она рассталась с рыжим гигантом довольно давно, без шума, просто – по факту отсутствия нежности…
Он делал то, что мог, и сперва их роман ее радовал, но потом она все чаще стала ощущать ограниченность Кано почти во всем, и в постельных делах – главным образом. Даже странно было, что этот роскошный красавец настолько прост и незатейлив в близости, все-таки целителю положено лучше чувствовать партнера, чем Кано на протяжении многих месяцев чувствовал Дару.
Поэтому она даже в трудную минуту не хотела возвращаться к нему. Сперва – потому, что возможность любви между ними иссякла, потом – потому что не-любви с этим человеком она совершенно не желала.
И теперь, оказавшись в одном городе с ним, Дара хотела избежать совершенно ненужной встречи. Тем более, что между Кано и Саной образовалось что-то вроде романа. Возможно, его тренированная активность – именно то, чего ей будет хватать долгое время.
Подходя к дому, она послала зов, и Сана опять, прямо в халате, выбежала в подъезд, ей навстречу.
Крестная и крестница обнялись.
– Слушай, крестненькая, чего расскажу! Про Фердиада!
Сана вроде и знала, что эту тему трогать не следует, но смотрела в глаза, передавая при этом бессловесно: да, знаю, знаю, знаю, но не до деликатностей теперь и не до китайских церемоний.
– Так и я тебе расскажу про Фердиада! Я его ночью видела!
– Как – ночью? Ты что – была с ним?
– Идем, идем скорее! Сейчас все расскажу!
Дара и не подозревала, что так обрадуется возможности поделиться с Саной своими открытиями.
Они поднялись наверх, Дара сняла зимние сапоги и с огромным удовольствием прошлась по мягкому ковру. Сана тем временем разливала по чашкам травный чай и выкладывала на тарелку тоненько нарезанный кекс.
– Может, ты по-человечески поесть хочешь? – спросила она крестную.
– Знаю я твое по-человечески! Хочешь, чтобы крестная треснула?
Если бы Дара питалась так, как Сана, она бы проходила в дверь боком. Если бы на ее рацион перешла Изора – попала бы в книгу рекордов Гиннесса, а там, кажется, самая толстая женщина планеты не дотягивает и до пяти центнеров. Но сквозь Сану все пролетало со свистом. Одно время ее вес остановился на сорока двух с половиной килограммах, и никакими тортами нельзя было его сдвинуть с мертвой точки. День, когда весы показали сорок три килограмма, был для Саны праздником.
Дара знала эту ее особенность, но подшучивала над ней крайне редко – Сана приобрела теперешнюю свою худобу и аппетит после посвящения, то есть – в перестройке ее организма на иные масштабы потребления и отдачи энергии Дара была хоть косвенно, а виновата.
– Садись, крестненькая! – позвала Сана.
Дара прежде, чем сесть, благословила трапезу.
– Так вот, начнем издалека. В школе я плохо знала алгебру, – сказала Дара и взяла кекс. – Я никак не могла понять, зачем она нужна. Геометрия – другое дело, я вот однажды рассчитывала выкройку для свитера и использовала теорему Пифагора. Но эти буквы в скобках и в квадратах для меня и по сей день непостижимы! Так вот, я затормозила с самого начала. Я никак не могла понять, почему минус на минус дает плюс!
– Я тоже, – призналась Сана, глядя на крестную с большим недоумением.
– И вот нашелся добрый человек, научил меня арабской мудрости. Слушай, пригодится. Друг моего друга – мой друг. Плюс на плюс дает плюс. Враг моего друга – мой враг. Минус на плюс дает минус. Друг моего врага – мой враг. Опять же, плюс на минус дает плюс. А теперь – самое главное. Враг моего врага – мой друг!
– Да, минус на минус! – обрадовалась Сана. – Но при чем тут алгебра?
– При том, что у Фердиада есть враг! Правда, Сана, клянусь зелеными холмами, есть! Вот кто станет моим другом! – воскликнула Дара. – Мы должны его найти! И, кажется, я даже знаю имя этого врага…
– Ну да, крестная, да! Я тоже знаю про этого врага! – в восторге завопила Сана. – Крестненькая, я тоже знаю! Кано проболтался, старый дурак! Помнишь, я тебе хотела рассказать? И этот враг – здесь! Он где-то совсем рядом, слышишь?
– Кано проболтался? Сам, что ли?!
– Да нет же, я его расколола! Крестненькая, миленькая, вот теперь мы его одолеем!
– Фердиада?! – Дара глядела на Сану, не веря своим глазам, и слушала ее, не веря ушам. Она все никак не могла понять, откуда у крестницы такая злость.
– Фердиада! Слушай, я гадала на этого врага!
– Ты с ума сошла?!
Дара сразу же сообразила, что след этого гадания наверняка остался где-то там, куда может заглянуть злопамятный сид.
– Я быстренько!
И Сана рассказала про тарок «Повешенный» со всеми его банальными толкованиями и с тем, которое вдруг пришло ей в голову, вылупилось из банальных, как из куколки бабочка. И про тарок «Звезда» рассказала она – вместе с пророческим толкованием Кано. И увлеклась, и принялась импровизировать, фантазировать, додумывать и без того непростые образы Арканов.
Дара слушала, кивала – и Диармайд обретал что-то вроде призрачной плоти, похожей на ту, что лежала в башне у старухи Буи. Из ночных видений, из далекого голоса, из тайных знаков судьбы, раскиданных по ее теперешней жизни, из догадок Саны о прошлом и будущем, из непонятных ответов на вопросы Дара лепила этого человека, и человек получался!
Сана же, не замечая странного взгляда крестной, принесла свою рукодельную колоду, а впридачу – два зеркала, чтобы Дара могла сравнить свой профиль с профилем на картинке.
– Это что же, у меня ноги разной длины?! – вдруг возмутилась она. – Ну, спасибо тебе, крестница! А бедра? Это что, бедра?
– Я переделаю тарок, – покорно сказала Сана. – А что у тебя?
– У меня?
И тут Дара поняла, что ей совершенно не хочется рассказывать крестнице про Диармайда.
Для женщины, которая ждет от мужчины телесных ощущений и осязаемых красот, Диармайд был бы сказкой на грани безумия, а любовь к Диармайду…
Любовь?!
К тому, кто вот сейчас, только что, был создан собственным воображением, и сверкающая статуя, не имея ежесекундной поддержки мыслью, уже стала осыпаться?…
Вот тут Даре стало страшно.
Она поняла, что опять рискует остаться без силы.
Или – без силы, или – без Диармайда.
Первым делом нужно было убедиться в присутствии силы!
Дара протянула вперед руку ладонью вверх и потребовала лососины.
Лосось, мудрая рыба, считался праздничной пищей. Вкушение его мяса прибавляло ума и сообразительности. Однако тот вид, который передавал через желудок еще и тайные знания, как это было во времена короля Финна, очевидно, вымер весь без остатка.
Именно мудрости, и побольше, требовалось сейчас Даре с Саной, чтобы разобраться с Фердиадом!
Дара сосредоточилась, сделала мощный посыл, зажмурилась – и тут же ощутила удар по ладони, одновременно услышав визг Саны и треск.
Она открыла глаза и увидела: ее рука прижата к столу ящиком, наполовину полным запрессовок с малосольным лососем, и этот же ящик раздавил всю посуду.
Силы было даже больше, чем в тот миг полнейшего отсутствия любви, когда она нечаянно слишком крепко приложила Артура.
– Да что ты смотришь! Сними скорее! – приказала Дара, и Сана двумя руками подняла ящик. Дара осмотрела кисть руки, повреждений не заметила, поглядела на стол – и захохотала.
– Что это с тобой? – почти в ужасе спросила Сана, ставя на пол ящик. – И куда нам столько?
– Со мной все в порядке! А лососина еще пригодится! Давай дальше рассказывай!
Сана, косясь на ящик, села и заговорила. Теперь уже она описывала свой визит к Савельевне – умолчав, впрочем, о «Лисичке», потому что целители второго посвящения, бывает, откровенно задирают нос перед целителями первого посвящения, и Дара возмутится не столько фактом мелкого воровства, сколько покушением на вещь, которая Сане не полагается по званию.
Если из этого визита изъять «Лисичку» – то он терял смысл, и потому Сана объяснила его своим странным самочувствием, которое бабка определила как неизвестный ей вид порчи.
– Порча, на тебе? – переспросила Дара. – А я не чувствую. Хотя что-то ненормальное имеется…
Она вспомнила Изору – у той тоже чары были почти неощутимы. Однако Санино состояние было совершенно иным. Фердиад, обучая Дару, явно не все свои секреты ей открыл – и она с легким сожалением подумала, что из-за своего упрямства действительно многого лишилась… а что приобрела?…
Потом Дара вновь сделалась серьезной, слушала, кивая, но пока еще не могла сложить свои и Санины кусочки этой головоломки воедино.
– Я могу заглянуть глубже, – предложила Сана. – Изорка умеет подвести меня к ясновидению – и ничего, получается. Неприятная, правда, процедура, но если нужно… Ты ведь помнишь, как это делается?
– Я боюсь за тебя.
– А ты не бойся! Пока мы боимся его – он что хочет, то и творит! Знаешь что? Мне кажется, что все наши гейсы действуют лишь потому, что мы в них верим!
Выкрикнув эту крамолу, Сана уставилась на Дару круглыми, восторженно-перепуганными глазами. И нетрудно было угадать, как будет развиваться ее мысль – вперед, от презрения к гейсам к отрицанию их необходимости.
– Нет, гейсы нужны. Гейсы – это дисциплина… – видя, что простыми словами этот бешеный бунт против всего, что связано с Фердиадом, не подавить, Дара заговорила так, как говорил с ней самой, обнимая ее после близости, слегка утомленный и благодушно настроенный сид. – Представь, что тебя вывели на бескрайнюю равнину, на прекрасную приморскую равнину, где гуляет меняющий направление ветер и наводит свои порядки прилив. Вывели и сказали – живи как знаешь. Чтобы жить, ты построишь дом, и построишь его там, где прилив до него не доберется. Ты сложишь крепкие стены и пробьешь маленькие окошки. Ты настелишь крышу. Образуется дом. В этом доме будет мало места, сквозь крышу ты не сможешь наблюдать звезды, а окошки будут расположены так, чтобы в них не слишком задувал ветер, а не так, чтобы открывался красивый вид на море. Дом ограничит твою жизнь. Но вне дома ты будешь как бродячий дух, не имеющий возможности собрать все свое вместе… Гейсы – это стены, и, поверь, достаточно просторные стены.
– Верю, – немедленно согласилась упрямая Сана. – Вот как на тебя посмотрю – так сразу начинаю бешено верить! Со страшной силой!…
Крестная и крестница некоторое время молчали.
– Дара, давай попробуем, – тихонько попросила Сана. – Я не боюсь. Неужели ты не хочешь узнать побольше про этого врага?
– Я не могу рисковать твоим здоровьем, – глядя на осколки чашек, еще тише сказала Дара.
Она хотела! Она хотела услышать еще хоть слово, хоть полслова о Диармайде!
– А-а, ерунда все это. Потом вы меня все общими усилиями поправите.
– Ну, смотри…
Сана устроилась в кресле поудобнее и сама, без посторонней помощи, погрузила себя в ощущение абсолютного покоя, того самого, который позволяет слышать все, что происходит в собственном теле. Ей важно было поймать зарождение клубка энергии и той волны, которая толчками погонит его вверх.
– Спокойно, Сана, спокойно, Сан-на, Сан-на… – тихо заговорила Дара, ощущая своей голос как длинное щупальце, которое протянулось к Сане и осторожными прикосновениями будит спящую в ней мучительную силу.
Сейчас Сана должна была произнести важные слова – сообщить, что клубок зародился и его движение вверх уже начинается. Но она молчала.
– Слушай себя, Сан-на, Сан-на, Сан-на, слушай себя, Сан-на, Сан-на… – тихо твердила Дара, уже готовая послать на помощь свою силу.
Крестница открыла глаза.
– Дара, что со мной? Не получается! Я ни фига не чувствую!
– Не получается? – изумилась Дара. – Как это – не получается?
– Клубок не завивается… – Сана хмыкнула и вдруг закусила губу. – Слушай, крестная, а ведь это и есть та порча, как я сразу не сообразила! Вот она, зараза, где угнездилась!
– С чего ты взяла?
– Бабка Савельевна же сказала!
– Больше ее слушай. Она вон бралась тебя лечить – а где результат?
Сана усмехнулась – в Даре заговорила обычная ревность преподавательницы Курсов и мастеру, успешно работающему по другим правилам.
– Она ясно сказала – займись чем-нибудь попроще, тогда вылечу. А я как раз на Курсы собралась… В общем, порча на мне. Так я ее не замечала – а вот тут она и проявилась…
Сана замолчала – это ведь было не первое проявление порчи, а по меньшей мере второе; отсутствие интереса к дремлющему рядом Кано тоже объяснялось вовсе не тем, что он – слишком свой, а нежеланием огненного клубка зарождаться в нужном месте Саниного тела.
– А кто постарался – Савельевна не сказала? – осведомилась Дара.
– Не-ет…
Тут только Сане наконец показалось странным поведение бабки, обычно ставившей диагноз решительно и тут же посылавшей обратку. Савельевна была в некотором смущении, велела приезжать после Имболка – словно порче к тому времени полагалось созреть, как нарыву. и сделаться доступной для хирургического вмешательства.
– И что бы это значило? Ты сама никого не подозреваешь? – Дара смотрела на крестницу весьма неодобрительно. В конце концов, не для того Сана окончила Курсы, чтобы сразу не почувствовать на себе дурную энергетическую подвеску. Да и давать сдачи ее учили – так в чем же дело? Вот разве что изысканный и утонченный почерк Фердиада, который почти неощутим…
Сана задумалась. Если бы порча проявилась сразу! Но она явно была миной замедленного действия, как гейс Дары…
– Фердиад! Ну точно – Фердиад! Помнишь, на Йуле?
– Да! Верно! Тогда, на Йуле?
– Ну да! Я ведь там, у него, чуть не спятила! Если бы не ты – он бы меня, наверно, до палаты номер шесть довел!
– Меня тоже. Вот ведь чертов сид… А ты вот что скажи – был у него на руке перстень? Такой довольно крупный, серого металла, со странным камнем, тоже серым, почти черным, который в работе светлеет?
Сана попыталась вызвать перед глазами того Фердиада, который одолел ее в ночь Йула. Тут выяснилось, что она очень многого не помнит, как будто кто-то поработал с ее памятью без лишней деликатности, вырезая целые куски и не заботясь о том, как состыкуются остальные.
– Не вижу я перстня, вообще ничего не вижу. Я там, в номере, поняла, как чувствует себя выжатый лимон…
– Перстень, скорее всего, был, – подумав, решила Дара. – Вообще-то ты, крестница, заварила какую-то малосъедобную кашу. Молчи, не встревай – я тоже кашу заварила! Еще почище твоей!
Сана ожидала взрыва злости, но крестная вздохнула и отрешенными глазами уставилась в окно – как будто там, за стеклом и за снегопадом, было что-то, одурманивающее ей душу.
– Враг Фердиада, говоришь? Я найду этого врага. Я даже знаю, как именно я его найду. Сегодня же… нет, сегодня не получится, я же обещала сделать талисман! – значит, завтра я выезжаю в Москву. И там я поймаю за хвост этого врага!
– За хвост?!
– Вот именно.
– Крестненькая! А что, если в шаре посмотреть? – предложила Сана.
Когда ей пришла в голову мысль о хрустальном шарике, она пылала желанием, пока не установила шарик перед собой. А тогда только задумалась – не выйдет ли какой ерунды? И решила не пробовать в одиночку.
Дара задумалась.
– В шаре?… Нет. Пока не разберемся с твоей порчей – ничего лишнего ты делать не будешь. Ты же можешь примитивной обратки не выдержать.
Но дело было не только в Сане – что-то запрещало Даре нацеливаться шаром на лицо, которое пребывало где-то на грани миров, и это сильно смахивало на страх увидеть Диармайда таким, что реальность портрета разручит обаяние образа.
– А теперь скажи-ка мне – после Йула эта порча хоть как-то давала о себе знать? Ты работаешь с клиентами без проблем, или проблемы все-таки были? Ну?
Сана задумалась.
– Вроде бы нет… Но с одним клиентом было что-то такое, чего я объяснить не могу. Помнишь, перед Йулом, когда еще салон не открылся, забрел какой-то алкоголик?
– Какой еще алкоголик?
– Ну, помнишь?… Который к тебе приставал?
– Ко мне, алкоголик? В салоне, что ли? – тут Дара услышала умирающий голос неподвижной мумии и невольно рассмеялась. – Ну?!
– Из которого прямо сифонило?
– Да вспомнила я, вспомнила! Сифонило – а дальше?
– Я его поправила, подстроила ему тело в лучшем виде. Но назначила еще три сеанса. И хорошо, что дала ему свой телефон для контрольного звонка. Ведь после Йула – сама знаешь, что вышло…
Зато на следующее утро Сане удалось пробиться.
Дара приехала ночевать к Изоре в непонятном часу ночи, и состояние ее показалось бы крестнице какой-то новой разновидностью безумия, в учебниках еще не описанной. Дара все время норовила рассмеяться.
Но Изора крепко спала – в чем Дара увидела еще одно подтверждение тонких, совершенно неразличимых, но прочных чар, накинутых на крестницу сидом. Сашка болталась непонятно где, а мать тихо посапывала!
Ладно, подумала Дара, впишем в счет и это.
Она легла в гостиной на диване, сон, понятное дело, не шел, а когда пришел – не отпускал до одиннадцати утра. Поэтому Дара не знала, приходила ли Сашка вообще и куда подевалась Изора. Она пошла на кухню варить кофе, то и дело улыбаясь при мысли о Диармайде.
Он был! И был не голосом, как в новогоднюю ночь! Не синими бликами, гуляющими по всему миру! А кем и чем он был – еще предстояло разгадать…
К конце завтрака до нее докричалась Сана и вызвала на встречу.
Дара оделась, включила сигнализацию и поспешила к крестнице. Судя по призыву, Кано уже успел уйти.
Она рассталась с рыжим гигантом довольно давно, без шума, просто – по факту отсутствия нежности…
Он делал то, что мог, и сперва их роман ее радовал, но потом она все чаще стала ощущать ограниченность Кано почти во всем, и в постельных делах – главным образом. Даже странно было, что этот роскошный красавец настолько прост и незатейлив в близости, все-таки целителю положено лучше чувствовать партнера, чем Кано на протяжении многих месяцев чувствовал Дару.
Поэтому она даже в трудную минуту не хотела возвращаться к нему. Сперва – потому, что возможность любви между ними иссякла, потом – потому что не-любви с этим человеком она совершенно не желала.
И теперь, оказавшись в одном городе с ним, Дара хотела избежать совершенно ненужной встречи. Тем более, что между Кано и Саной образовалось что-то вроде романа. Возможно, его тренированная активность – именно то, чего ей будет хватать долгое время.
Подходя к дому, она послала зов, и Сана опять, прямо в халате, выбежала в подъезд, ей навстречу.
Крестная и крестница обнялись.
– Слушай, крестненькая, чего расскажу! Про Фердиада!
Сана вроде и знала, что эту тему трогать не следует, но смотрела в глаза, передавая при этом бессловесно: да, знаю, знаю, знаю, но не до деликатностей теперь и не до китайских церемоний.
– Так и я тебе расскажу про Фердиада! Я его ночью видела!
– Как – ночью? Ты что – была с ним?
– Идем, идем скорее! Сейчас все расскажу!
Дара и не подозревала, что так обрадуется возможности поделиться с Саной своими открытиями.
Они поднялись наверх, Дара сняла зимние сапоги и с огромным удовольствием прошлась по мягкому ковру. Сана тем временем разливала по чашкам травный чай и выкладывала на тарелку тоненько нарезанный кекс.
– Может, ты по-человечески поесть хочешь? – спросила она крестную.
– Знаю я твое по-человечески! Хочешь, чтобы крестная треснула?
Если бы Дара питалась так, как Сана, она бы проходила в дверь боком. Если бы на ее рацион перешла Изора – попала бы в книгу рекордов Гиннесса, а там, кажется, самая толстая женщина планеты не дотягивает и до пяти центнеров. Но сквозь Сану все пролетало со свистом. Одно время ее вес остановился на сорока двух с половиной килограммах, и никакими тортами нельзя было его сдвинуть с мертвой точки. День, когда весы показали сорок три килограмма, был для Саны праздником.
Дара знала эту ее особенность, но подшучивала над ней крайне редко – Сана приобрела теперешнюю свою худобу и аппетит после посвящения, то есть – в перестройке ее организма на иные масштабы потребления и отдачи энергии Дара была хоть косвенно, а виновата.
– Садись, крестненькая! – позвала Сана.
Дара прежде, чем сесть, благословила трапезу.
– Так вот, начнем издалека. В школе я плохо знала алгебру, – сказала Дара и взяла кекс. – Я никак не могла понять, зачем она нужна. Геометрия – другое дело, я вот однажды рассчитывала выкройку для свитера и использовала теорему Пифагора. Но эти буквы в скобках и в квадратах для меня и по сей день непостижимы! Так вот, я затормозила с самого начала. Я никак не могла понять, почему минус на минус дает плюс!
– Я тоже, – призналась Сана, глядя на крестную с большим недоумением.
– И вот нашелся добрый человек, научил меня арабской мудрости. Слушай, пригодится. Друг моего друга – мой друг. Плюс на плюс дает плюс. Враг моего друга – мой враг. Минус на плюс дает минус. Друг моего врага – мой враг. Опять же, плюс на минус дает плюс. А теперь – самое главное. Враг моего врага – мой друг!
– Да, минус на минус! – обрадовалась Сана. – Но при чем тут алгебра?
– При том, что у Фердиада есть враг! Правда, Сана, клянусь зелеными холмами, есть! Вот кто станет моим другом! – воскликнула Дара. – Мы должны его найти! И, кажется, я даже знаю имя этого врага…
– Ну да, крестная, да! Я тоже знаю про этого врага! – в восторге завопила Сана. – Крестненькая, я тоже знаю! Кано проболтался, старый дурак! Помнишь, я тебе хотела рассказать? И этот враг – здесь! Он где-то совсем рядом, слышишь?
– Кано проболтался? Сам, что ли?!
– Да нет же, я его расколола! Крестненькая, миленькая, вот теперь мы его одолеем!
– Фердиада?! – Дара глядела на Сану, не веря своим глазам, и слушала ее, не веря ушам. Она все никак не могла понять, откуда у крестницы такая злость.
– Фердиада! Слушай, я гадала на этого врага!
– Ты с ума сошла?!
Дара сразу же сообразила, что след этого гадания наверняка остался где-то там, куда может заглянуть злопамятный сид.
– Я быстренько!
И Сана рассказала про тарок «Повешенный» со всеми его банальными толкованиями и с тем, которое вдруг пришло ей в голову, вылупилось из банальных, как из куколки бабочка. И про тарок «Звезда» рассказала она – вместе с пророческим толкованием Кано. И увлеклась, и принялась импровизировать, фантазировать, додумывать и без того непростые образы Арканов.
Дара слушала, кивала – и Диармайд обретал что-то вроде призрачной плоти, похожей на ту, что лежала в башне у старухи Буи. Из ночных видений, из далекого голоса, из тайных знаков судьбы, раскиданных по ее теперешней жизни, из догадок Саны о прошлом и будущем, из непонятных ответов на вопросы Дара лепила этого человека, и человек получался!
Сана же, не замечая странного взгляда крестной, принесла свою рукодельную колоду, а впридачу – два зеркала, чтобы Дара могла сравнить свой профиль с профилем на картинке.
– Это что же, у меня ноги разной длины?! – вдруг возмутилась она. – Ну, спасибо тебе, крестница! А бедра? Это что, бедра?
– Я переделаю тарок, – покорно сказала Сана. – А что у тебя?
– У меня?
И тут Дара поняла, что ей совершенно не хочется рассказывать крестнице про Диармайда.
Для женщины, которая ждет от мужчины телесных ощущений и осязаемых красот, Диармайд был бы сказкой на грани безумия, а любовь к Диармайду…
Любовь?!
К тому, кто вот сейчас, только что, был создан собственным воображением, и сверкающая статуя, не имея ежесекундной поддержки мыслью, уже стала осыпаться?…
Вот тут Даре стало страшно.
Она поняла, что опять рискует остаться без силы.
Или – без силы, или – без Диармайда.
Первым делом нужно было убедиться в присутствии силы!
Дара протянула вперед руку ладонью вверх и потребовала лососины.
Лосось, мудрая рыба, считался праздничной пищей. Вкушение его мяса прибавляло ума и сообразительности. Однако тот вид, который передавал через желудок еще и тайные знания, как это было во времена короля Финна, очевидно, вымер весь без остатка.
Именно мудрости, и побольше, требовалось сейчас Даре с Саной, чтобы разобраться с Фердиадом!
Дара сосредоточилась, сделала мощный посыл, зажмурилась – и тут же ощутила удар по ладони, одновременно услышав визг Саны и треск.
Она открыла глаза и увидела: ее рука прижата к столу ящиком, наполовину полным запрессовок с малосольным лососем, и этот же ящик раздавил всю посуду.
Силы было даже больше, чем в тот миг полнейшего отсутствия любви, когда она нечаянно слишком крепко приложила Артура.
– Да что ты смотришь! Сними скорее! – приказала Дара, и Сана двумя руками подняла ящик. Дара осмотрела кисть руки, повреждений не заметила, поглядела на стол – и захохотала.
– Что это с тобой? – почти в ужасе спросила Сана, ставя на пол ящик. – И куда нам столько?
– Со мной все в порядке! А лососина еще пригодится! Давай дальше рассказывай!
Сана, косясь на ящик, села и заговорила. Теперь уже она описывала свой визит к Савельевне – умолчав, впрочем, о «Лисичке», потому что целители второго посвящения, бывает, откровенно задирают нос перед целителями первого посвящения, и Дара возмутится не столько фактом мелкого воровства, сколько покушением на вещь, которая Сане не полагается по званию.
Если из этого визита изъять «Лисичку» – то он терял смысл, и потому Сана объяснила его своим странным самочувствием, которое бабка определила как неизвестный ей вид порчи.
– Порча, на тебе? – переспросила Дара. – А я не чувствую. Хотя что-то ненормальное имеется…
Она вспомнила Изору – у той тоже чары были почти неощутимы. Однако Санино состояние было совершенно иным. Фердиад, обучая Дару, явно не все свои секреты ей открыл – и она с легким сожалением подумала, что из-за своего упрямства действительно многого лишилась… а что приобрела?…
Потом Дара вновь сделалась серьезной, слушала, кивая, но пока еще не могла сложить свои и Санины кусочки этой головоломки воедино.
– Я могу заглянуть глубже, – предложила Сана. – Изорка умеет подвести меня к ясновидению – и ничего, получается. Неприятная, правда, процедура, но если нужно… Ты ведь помнишь, как это делается?
– Я боюсь за тебя.
– А ты не бойся! Пока мы боимся его – он что хочет, то и творит! Знаешь что? Мне кажется, что все наши гейсы действуют лишь потому, что мы в них верим!
Выкрикнув эту крамолу, Сана уставилась на Дару круглыми, восторженно-перепуганными глазами. И нетрудно было угадать, как будет развиваться ее мысль – вперед, от презрения к гейсам к отрицанию их необходимости.
– Нет, гейсы нужны. Гейсы – это дисциплина… – видя, что простыми словами этот бешеный бунт против всего, что связано с Фердиадом, не подавить, Дара заговорила так, как говорил с ней самой, обнимая ее после близости, слегка утомленный и благодушно настроенный сид. – Представь, что тебя вывели на бескрайнюю равнину, на прекрасную приморскую равнину, где гуляет меняющий направление ветер и наводит свои порядки прилив. Вывели и сказали – живи как знаешь. Чтобы жить, ты построишь дом, и построишь его там, где прилив до него не доберется. Ты сложишь крепкие стены и пробьешь маленькие окошки. Ты настелишь крышу. Образуется дом. В этом доме будет мало места, сквозь крышу ты не сможешь наблюдать звезды, а окошки будут расположены так, чтобы в них не слишком задувал ветер, а не так, чтобы открывался красивый вид на море. Дом ограничит твою жизнь. Но вне дома ты будешь как бродячий дух, не имеющий возможности собрать все свое вместе… Гейсы – это стены, и, поверь, достаточно просторные стены.
– Верю, – немедленно согласилась упрямая Сана. – Вот как на тебя посмотрю – так сразу начинаю бешено верить! Со страшной силой!…
Крестная и крестница некоторое время молчали.
– Дара, давай попробуем, – тихонько попросила Сана. – Я не боюсь. Неужели ты не хочешь узнать побольше про этого врага?
– Я не могу рисковать твоим здоровьем, – глядя на осколки чашек, еще тише сказала Дара.
Она хотела! Она хотела услышать еще хоть слово, хоть полслова о Диармайде!
– А-а, ерунда все это. Потом вы меня все общими усилиями поправите.
– Ну, смотри…
Сана устроилась в кресле поудобнее и сама, без посторонней помощи, погрузила себя в ощущение абсолютного покоя, того самого, который позволяет слышать все, что происходит в собственном теле. Ей важно было поймать зарождение клубка энергии и той волны, которая толчками погонит его вверх.
– Спокойно, Сана, спокойно, Сан-на, Сан-на… – тихо заговорила Дара, ощущая своей голос как длинное щупальце, которое протянулось к Сане и осторожными прикосновениями будит спящую в ней мучительную силу.
Сейчас Сана должна была произнести важные слова – сообщить, что клубок зародился и его движение вверх уже начинается. Но она молчала.
– Слушай себя, Сан-на, Сан-на, Сан-на, слушай себя, Сан-на, Сан-на… – тихо твердила Дара, уже готовая послать на помощь свою силу.
Крестница открыла глаза.
– Дара, что со мной? Не получается! Я ни фига не чувствую!
– Не получается? – изумилась Дара. – Как это – не получается?
– Клубок не завивается… – Сана хмыкнула и вдруг закусила губу. – Слушай, крестная, а ведь это и есть та порча, как я сразу не сообразила! Вот она, зараза, где угнездилась!
– С чего ты взяла?
– Бабка Савельевна же сказала!
– Больше ее слушай. Она вон бралась тебя лечить – а где результат?
Сана усмехнулась – в Даре заговорила обычная ревность преподавательницы Курсов и мастеру, успешно работающему по другим правилам.
– Она ясно сказала – займись чем-нибудь попроще, тогда вылечу. А я как раз на Курсы собралась… В общем, порча на мне. Так я ее не замечала – а вот тут она и проявилась…
Сана замолчала – это ведь было не первое проявление порчи, а по меньшей мере второе; отсутствие интереса к дремлющему рядом Кано тоже объяснялось вовсе не тем, что он – слишком свой, а нежеланием огненного клубка зарождаться в нужном месте Саниного тела.
– А кто постарался – Савельевна не сказала? – осведомилась Дара.
– Не-ет…
Тут только Сане наконец показалось странным поведение бабки, обычно ставившей диагноз решительно и тут же посылавшей обратку. Савельевна была в некотором смущении, велела приезжать после Имболка – словно порче к тому времени полагалось созреть, как нарыву. и сделаться доступной для хирургического вмешательства.
– И что бы это значило? Ты сама никого не подозреваешь? – Дара смотрела на крестницу весьма неодобрительно. В конце концов, не для того Сана окончила Курсы, чтобы сразу не почувствовать на себе дурную энергетическую подвеску. Да и давать сдачи ее учили – так в чем же дело? Вот разве что изысканный и утонченный почерк Фердиада, который почти неощутим…
Сана задумалась. Если бы порча проявилась сразу! Но она явно была миной замедленного действия, как гейс Дары…
– Фердиад! Ну точно – Фердиад! Помнишь, на Йуле?
– Да! Верно! Тогда, на Йуле?
– Ну да! Я ведь там, у него, чуть не спятила! Если бы не ты – он бы меня, наверно, до палаты номер шесть довел!
– Меня тоже. Вот ведь чертов сид… А ты вот что скажи – был у него на руке перстень? Такой довольно крупный, серого металла, со странным камнем, тоже серым, почти черным, который в работе светлеет?
Сана попыталась вызвать перед глазами того Фердиада, который одолел ее в ночь Йула. Тут выяснилось, что она очень многого не помнит, как будто кто-то поработал с ее памятью без лишней деликатности, вырезая целые куски и не заботясь о том, как состыкуются остальные.
– Не вижу я перстня, вообще ничего не вижу. Я там, в номере, поняла, как чувствует себя выжатый лимон…
– Перстень, скорее всего, был, – подумав, решила Дара. – Вообще-то ты, крестница, заварила какую-то малосъедобную кашу. Молчи, не встревай – я тоже кашу заварила! Еще почище твоей!
Сана ожидала взрыва злости, но крестная вздохнула и отрешенными глазами уставилась в окно – как будто там, за стеклом и за снегопадом, было что-то, одурманивающее ей душу.
– Враг Фердиада, говоришь? Я найду этого врага. Я даже знаю, как именно я его найду. Сегодня же… нет, сегодня не получится, я же обещала сделать талисман! – значит, завтра я выезжаю в Москву. И там я поймаю за хвост этого врага!
– За хвост?!
– Вот именно.
– Крестненькая! А что, если в шаре посмотреть? – предложила Сана.
Когда ей пришла в голову мысль о хрустальном шарике, она пылала желанием, пока не установила шарик перед собой. А тогда только задумалась – не выйдет ли какой ерунды? И решила не пробовать в одиночку.
Дара задумалась.
– В шаре?… Нет. Пока не разберемся с твоей порчей – ничего лишнего ты делать не будешь. Ты же можешь примитивной обратки не выдержать.
Но дело было не только в Сане – что-то запрещало Даре нацеливаться шаром на лицо, которое пребывало где-то на грани миров, и это сильно смахивало на страх увидеть Диармайда таким, что реальность портрета разручит обаяние образа.
– А теперь скажи-ка мне – после Йула эта порча хоть как-то давала о себе знать? Ты работаешь с клиентами без проблем, или проблемы все-таки были? Ну?
Сана задумалась.
– Вроде бы нет… Но с одним клиентом было что-то такое, чего я объяснить не могу. Помнишь, перед Йулом, когда еще салон не открылся, забрел какой-то алкоголик?
– Какой еще алкоголик?
– Ну, помнишь?… Который к тебе приставал?
– Ко мне, алкоголик? В салоне, что ли? – тут Дара услышала умирающий голос неподвижной мумии и невольно рассмеялась. – Ну?!
– Из которого прямо сифонило?
– Да вспомнила я, вспомнила! Сифонило – а дальше?
– Я его поправила, подстроила ему тело в лучшем виде. Но назначила еще три сеанса. И хорошо, что дала ему свой телефон для контрольного звонка. Ведь после Йула – сама знаешь, что вышло…