Страница:
Она была целительницей и гадала многими способами, к ней шли за исцелением и за будущим, не более того. Никто не брал ее с собой на дурное дело – и воровских заговоров и заклятий она попросту не знала, а если встречала – проскакивала мимо, не обременяя себя лишними сведениями.
Толку выходило мало – дверь не поддавалась. Но время от времени Сана безмолвно звала ее. Странным казалось это Изоре – если насилие, то у кого из СВОИХ хватило дури? Чужих же в эту ночь не было – за то и заплатили хозяевам пансионата, чтобы ни одной посторонней души не то что в здании – на территории не болталось.
– Ключ потерялся, замок не открывался, – вспоминала она слова любовной присушки, и тут же всплывали другие – когда тупой стороной ножа отделывают боль в пояснице. – Беру, беру, рублю, рублю, разрубаю, разрубаю! Крестненькая, родненькая, да где же ты?! Дара, Дара, крестненькая!…
Это был вопль отчаяния – и ответный вопль пришел из-за двери. Сане было очень плохо – как бывает плохо обычно хорошему человеку, который невольно сотворил зло тем, кого любит…
Изора подумала – а не побежать ли вниз, не позвать ли подругу Дары – Брессу, ее крестную – Эмер, того же Кано, наконец? Не поднять ли переполох?
Звать их так, как она привыкла перекликаться иногда с Саной и Дарой, Изора не умела. Связь между этими тремя женщинами уже устоялась, а как дозваться других – Изора понятия не имела. И к тому же – за дверью с Саной был кто-то из СВОИХ. Позорить СВОЕГО, даже того, из-за кого так плохо Сане, она не могла – прежде следовало разобраться, что же там стряслось… И для чего на дверь накинуто заклятье?…
Тут Изору осенило – на что ж она растила волосы, если не может использовать их природную силу? Она стала торопливо выдергивать из высокой, тщательно сконструированной прически длинные заколки, бормоча:
– Будьте мои слова не пустые – матушка-церковь, купола золотые, иконы святые на силу и подмогу рабе Наталье! Аминь!
Затем сгребла волосы в обе пятерни и подбросила вверх:
– Коса расплетется, замок разомкнется!
Имя, которому здесь было не место, очевидно, где-то в высях небесных нашло отклик. Дверь, не дожидаясь обязательного для таких заговоров замка, медленно распахнулась.
Изора глазам не поверила – никто ей не говорил, что сила длинных волос может быть так велика. Она осторожно вошла.
Тот, кто сидел на ручке кресла, обернулся.
– Иди прочь, – негромко сказал он. – Ты заблудилась, вошла не в те двери. Ступай и забудь.
– Я вошла в нужные двери, – возразила Изора.
– Ступай, милая, – ласково ответил он. Но в ласке содержался приказ. И Изора задом наперед покинула номер. Дверь сама закрылась.
В коридоре она опомнилась.
Тот, кто полуодетый сидел на ручке кресла и обернулся, имел большую силу – но, выпроваживая незваную гостью, он не сообразил хоть что-то сделать с ее зрительной памятью.
Вот теперь Изора собралась с духом, сжала кулаки и восстановила перед глазами то, что увидела в номере.
Тот, на ручке кресла, чтобы выставить ее, отвлекся от дела – он склонился над лежавшим в кресле существом, скорее всего – женщиной, и трогал ее тело. Над Саной? Но где же тут насилие? Он мотнул головой, откидывая назад длинные светлые волосы, и сдвинул красивые темные брови, он показал свое недовольство – не более того, этот мужчина вовсе не был похож на обычного насильника, но и никого из СВОИХ Изора в нем не признала.
Почему же он готовил к любви женщину в кресле, если совсем рядом была разобранная постель?
Постель была кем-то занята?
Да, постель была кем-то занята. Среди белых простынь перед внутренним взором Изоры обозначилась неподвижная белая фигура.
Сана?
Мертвая?
Нет, смерть в том помещении отсутствовала, хотя тот, на ручке кресла, освещенный лишь неровно горящей свечкой, и смахивал на Анку, предвестника смерти, который является в облике высокого мужчины, везущего погребальную повозку, с длинными белыми волосами…
Беловолосый!
Теперь Изора узнала его – она вспомнила картинку в шаре, вызванную Саной.
Кое-что стало проясняться – Сана сцепилась со злейшим врагом Дары, вот почему – зов на помощь! Что же между ними произошло?
И вдруг Изора поняла – он разбудил в Сане ту волну, с которой она самостоятельно еще не умела управляться, тот сгусток энергии, который заставлял ее искать разрядки с кем попало.
Сейчас же она лежала обессиленная, возможно, даже без сознания… Что-то нужно было предпринять…
Войти она не могла – как будто «иди прочь» было гейсом.
А что же она могла?
– Сан-на, Сан-на… – тихонько позвала Изора. – Ты слышишь меня? Вставай, Сан-на, Сан-на… Спокойно, Сан-на, Сан-на, поднимай волну выше, выше, выше!
Сейчас Изора явственно видела эту волну, от природы – прозрачную, но способную приобретать цвет в зависимости от того, как она проходит сквозь тело.
Волна сперва окрасилась пронзительно-алым, потом меж бедер Саны образовалось оранжевое завихрение, и Изора явственно услышала стон подруги.
– Выше, выше, выше! – закричала она, схватила себя обеими руками за низ живота и крепко вжала в себя обе ладони, одну поверх другой. – Еще выше, Сан-на, еще выше!
В ней тоже зародилось нечто, отдаленно смахивающее на мучительные сгустки энергии ее подруги, и Изора гнала это вверх, зная, что по закону связи то же самое должно произойти и с Саной.
Завихрение выбросило вверх желтые язычки. И тут же Изора ощутила на своих бедрах руки Кано. Она резко повернулась – никакого Кано в коридоре не было, и все же он прижимался к ней сзади тяжелым обнаженным телом, она чувствовала желание этого тела и сама желала близости не менее сильно.
Невольно шагнув вперед, она прижалась грудью и ладонями к стене – как если бы лежала на полу под рыжеволосым и яростным гигантом. Она ощущала его тяжесть и мощные движения, ощущала именно так и там, где следовало!
Наваждение было совершенно реальным – но стон Саны прорвался сквозь шум собственной крови в ушах.
– Выше, выше, еще выше! – твердила Изора, уже не зная, кому приказывает, подруге или себе.
И откачнулась от стены.
В глазах клубилось зеленое пламя, завивалось, кружилось колесом и втягивалось в голубую воронку. Потом оказалось, что воронка лишь померещилась – просто пламя таким образом меняло цвет. И бесконечная синева родилась, и Изора наконец-то поняла, куда она помогала подруге гнать сгусток энергии.
Там, за дверью, то же самое произошло и с Саной. Раздался крик – уже не беззвучный, а самый что ни на есть настоящий!
Изора схватилась за дверную ручку, рванула, влетела в номер и увидела, как полуголая Сана оттаскивает беловолосого от той, что все еще полулежала в кресле.
– Сюда, ко мне! – крикнула Сана.
Уж не Дару ли она вызволяет, успела подумать Изора, и тут же Сана, отброшенная тонкой, но сильной рукой, полетела на постель, а та, что в кресле, вскочила на ноги и, тряся перед собой маленькими кулачками, кинулась бить целительницу.
– Сашка! – воскликнула Изора.
– Мама?!.
Беловолосый перехватил девушку и прижал к себе.
– Сашка! Ты как сюда попала?!
Сашка не ответила, а только обняла беловолосого за шею и уткнулась лицом в грудь, предоставив ему разбираться и с матерью, и с материнской подругой. Сейчас на ней уже не было кудрявого рыжего парика, он валялся на полу, и беловолосый наступил на него ногой.
– Забирай ее скорее! – маленькая и злая, как разъяренный демон, Сана бросилась на беловолосого.
– Сашка! Иди сюда немедленно! – приказала Изора и от бессилия топнула. Она видела, что дочь, ее девочка, вчерашнее дитя, стала другой – впустила в свою жизнь не одноклассника, и даже не соседа-студента, а опасного мужчину, и что счастлива, и что наслаждается его властью над собой!
Тот, кто испортил жизнь Дары, посягал теперь на другую обладательницу силы – тоже юную, тоже пылкую и готовую на любую глупость.
Сана же странным образом проскочила мимо беловолосого, повисла на оконной шторе, рвала ее, кусала и при этом рычала.
Изора так и не увидела жеста, не услышала слова, которыми беловолосый отвел ее подруге глаза.
– Саша!
– Никуда я не пойду! Я тут останусь! – ответила строптивая дочь, явно чувствуя себя под защитой беловолосого.
– Изорка, забирай ее, тащи ее отсюда! – заголосила Сана, продолжая терзать оконную штору.
– Нигде ты не останешься! Я еще разберусь, как ты вообще тут оказалась! – грозно пообещала Изора.
– Вот с этого и начни, – посоветовал беловолосый. – Узнай, кто помог твоей дочери приехать сюда. Кто дал ей адрес, кто рассказал ей про обряд… Так, милая? Кто дал ей денег на это платье и эти волосы…
Он кончиком остроносого сапога пошевелил кудрявый парик.
– Сашка! Ты где деньги взяла?!
О домашнем воровстве не могло быть и речи – до такого бы Сашка не унизилась.
– Не так спрашиваешь, – усмехнулся беловолосый. – Она НИГДЕ не брала, а ей ДАЛИ. По-моему, даже уговаривали взять.
– Сашка!
– Твою дочку использовали, как живца в ловушке, – безжалостно продолжал беловолосый. – Это было придумано, чтобы заманить меня и вызвать в нашей компании возмущение против меня. А твоя девочка оказалась в этой не слишком тонкой игре разменной фигурой.
– Да нет же! Нет! – закричала, опомнившись, Сана. – Все совсем не так!
– Это ты дала ей деньги? – спросила Изора. – Ты что, с ума сошла?
– Я хотела, чтобы он снял или исказил Дарин гейс! – ответила подруга, наконец выпустив из рук оконную штору. – Он наложил – он пускай и снимает! А как я еще могла?!.
– И ты ему моего ребенка подложила?! Чтобы раскололся?!.
– Вот, вот! – удовлетворенно заметил беловолосый. – Сделала для этого все возможное. Но я еще не сошел с ума, я только приласкал девочку. Глупая затея, да и исполнена по-дурацки…
Говоря это, он совсем по-отечески гладил Сашкины плечи.
– Санка! Ты что – совсем рехнулась?
Очевидно, тут Сане следовало бы закричать «да, да!» и со всем возможным раскаянием кинуться обнимать Изору, приговаривая: «Изорка, прости дуру, черт попутал!» Изора, простая душа, и простила бы…
Но Сана замотала головой.
Она стояла перед подругой – маленькая, полуголая, разъяренная, и единственное, что она могла произнести, было:
– Но он же должен снять этот проклятый гейс!
– Ах ты сучонка драная! – совсем уж по-простому ответила Изора. – Гейс тебе! За какой-то гейс мою дочь под кого попало подкладываешь?! Да чтоб у тебя самой дочь родилась, да чтоб ты ее до восемнадцати лет довела, да чтоб ее у тебя такая же сволочь, как ты, забрала под…
– Замолчи! – вскрикнула Сана. – Замолчи немедленно!
– …под мужиков подкладывать, да чтоб ты свою дочь по всем помойкам искала!…
– Изорка!…
– Слова моего не перебить!
Беловолосый рассмеялся.
– Ну, тихо, тихо, – сказал он Изоре, она и заткнулась. – Идите отсюда обе, разбирайтесь где-нибудь в другом месте…
Тут по коридору пронеслись шаги. Очевидно, они были беловолосому знакомы – он с тревогой глянул в сторону, откуда их следовало ждать.
И в номер ворвалась Дара.
Она сразу увидела все и всех – расхристанную Сану, возмущенную Изору, Сашку в объятиях беловолосого.
– Так, Фердиад, – сказала она. – Гейс твой потерял силу. Сейчас я тут наведу порядок!
Взяв Сашку за руку, она вырвала девушку из внезапно ослабевших мужских объятий, и тут же дочку схватила Изора.
– Уводи ее, увози немедленно! – приказала Дара. – И ты выметайся! Платье-то не забудь!
Это уже относилось к Сане.
– Фердиад! – воскликнула, осознав грозящую разлуку, Сашка.
Но мать крепко держала ее, а Дара – та отмахнулась, бросив девочке «кыш, кыш!»
– Фердиад! Да что же ты?! – вопила Сашка, пока Изора и Сана вытаскивали ее в коридор.
– Я такси у ворот оставила! Хватайте его и выметайтесь отсюда! Все три! – приказала вслед Дара.
Фердиад не шелохнулся.
Дверь захлопнулась.
– Привет и гроздь рябины тебе, – невозмутимо сказал Фердиад.
– Вот мы и встретились, – ответила Дара, скидывая прямо на пол свой каракулевый полушубок. – Сейчас ты поклянешься зелеными холмами, будто знал, что я приду. Ты даже напомнишь мне про свой гейс, который рано или поздно должен был сработать и привести меня к тебе. Он сработал, Фердиад! Но я с ним справилась! Я пришла сюда потому, что услышала зов Изоры. Так что труды твои были напрасны.
– Значит, ты нашла любовь, и эта любовь воскресила твою силу? – уточнил Фердиад.
– Я тебе больше скажу – Изора своим воплем меня из постели вынула!
Дара сказала это с такой гордостью, что Фердиад усмехнулся.
– Значит, любишь?
– Да, люблю.
– И покинула любовную постель, чтобы гонять тут крестниц?
– Я за них отвечаю.
– Дара, что у меня в руке? – вдруг спросил он, выбрасывая вперед кулак.
– Ничего там у тебя нет.
– Подумай.
Дара внимательно посмотрела на этот кулак – и увидела лишь костяшки пальцев. Хотя второе зрение должно было сделать сейчас плоть Фердиада прозрачной.
Она заволновалась, но взяла себя в руки.
– Можешь не устраивать глупых проверок. Моя сила при мне.
– Жаль мне того, кто остался в той постели… – и Фердиад разжал руку. На ладони лежала зеленая пуговка – то ли от Сашкиного наряда, то ли от Саниного.
Дара отвернулась.
То, что произошло, было больше, чем просто крахом, – это было крахом в присутствии Фердиада.
– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – Тут дело не в моем мужском самолюбии. Только я могу вернуть тебе силу, потому что любить ты можешь только меня. Вот та любовь, которая тебе на роду написана. Ты из чистого упрямства задушила ее в себе. Давай воскресим – и все вернется…
– Давай, – немедленно согласилась Дара. – А потом ТЫ УЙДЕШЬ ПЕРВЫМ.
– Почему?
– Не хочешь же ты сказать, что и в тебе жива та любовь?
– Выходит, ты не хочешь вернуть себе силу? – удивился Фердиад. – Я знаю, как сделать, чтобы в тебе снова проснулась ТА любовь.
– Хочу. Очень хочу. Я бы даже купила ее у тебя ценой самой бурной ночи, какие только бывают… Но при чем тут любовь?!
– При том, что женщина всегда будет любить своего первого мужчину, – тихо и почти по-доброму ответил Фердиад.
– Ты знаешь, что не был первым.
– Я был первым – и ты сама это знаешь.
Она промолчала – поняла, что Фердиад имел в виду.
Но слишком долго молчать она не могла. Это было бы окончательным поражением.
– Пусть так, – сказала Дара. – Я любила тебя. Наверно, во мне еще живо зернышко той любви. Но я не могу… Даже ценой силы!
– Иди сюда, – позвал Фердиад. – Тогда ты слишком многому не знала цены, а теперь знаешь. Сделай два шага – и все образуется.
– Я? К тебе?
Решение было мгновенным и злым.
Дара сделала эти самые два шага, которыми Фердиад хотел погубить навеки ее гордость, и бросилась ему на шею. Возможно, он хотел подразнить губами ее губы, но она не позволила. Поцелуй был яростный и сногсшибательный, даже и не поцелуй – схватка не не жизнь, а на смерть.
Потом Дара уперлась руками в плечи Фердиаду и отстранилась настолько, чтобы видеть его лицо, прекрасное и в тот миг – вечно-юное.
– Хочешь? – обещающим голосом спросила она.
– Да!
И он действительно хотел этой близости, он ее хотел долго, он был готов сейчас просить и обещать невозможное, его губы сами, без участия разума, тянулись к ее губам, и его грудь больше не могла без ее груди.
– А не получишь!
Оттолкнув Фердиада и подхватив с пола черный полушубок, Дара выбежала из номера.
Глава одиннадцатая Вовремя сказавшая «довольно»
Толку выходило мало – дверь не поддавалась. Но время от времени Сана безмолвно звала ее. Странным казалось это Изоре – если насилие, то у кого из СВОИХ хватило дури? Чужих же в эту ночь не было – за то и заплатили хозяевам пансионата, чтобы ни одной посторонней души не то что в здании – на территории не болталось.
– Ключ потерялся, замок не открывался, – вспоминала она слова любовной присушки, и тут же всплывали другие – когда тупой стороной ножа отделывают боль в пояснице. – Беру, беру, рублю, рублю, разрубаю, разрубаю! Крестненькая, родненькая, да где же ты?! Дара, Дара, крестненькая!…
Это был вопль отчаяния – и ответный вопль пришел из-за двери. Сане было очень плохо – как бывает плохо обычно хорошему человеку, который невольно сотворил зло тем, кого любит…
Изора подумала – а не побежать ли вниз, не позвать ли подругу Дары – Брессу, ее крестную – Эмер, того же Кано, наконец? Не поднять ли переполох?
Звать их так, как она привыкла перекликаться иногда с Саной и Дарой, Изора не умела. Связь между этими тремя женщинами уже устоялась, а как дозваться других – Изора понятия не имела. И к тому же – за дверью с Саной был кто-то из СВОИХ. Позорить СВОЕГО, даже того, из-за кого так плохо Сане, она не могла – прежде следовало разобраться, что же там стряслось… И для чего на дверь накинуто заклятье?…
Тут Изору осенило – на что ж она растила волосы, если не может использовать их природную силу? Она стала торопливо выдергивать из высокой, тщательно сконструированной прически длинные заколки, бормоча:
– Будьте мои слова не пустые – матушка-церковь, купола золотые, иконы святые на силу и подмогу рабе Наталье! Аминь!
Затем сгребла волосы в обе пятерни и подбросила вверх:
– Коса расплетется, замок разомкнется!
Имя, которому здесь было не место, очевидно, где-то в высях небесных нашло отклик. Дверь, не дожидаясь обязательного для таких заговоров замка, медленно распахнулась.
Изора глазам не поверила – никто ей не говорил, что сила длинных волос может быть так велика. Она осторожно вошла.
Тот, кто сидел на ручке кресла, обернулся.
– Иди прочь, – негромко сказал он. – Ты заблудилась, вошла не в те двери. Ступай и забудь.
– Я вошла в нужные двери, – возразила Изора.
– Ступай, милая, – ласково ответил он. Но в ласке содержался приказ. И Изора задом наперед покинула номер. Дверь сама закрылась.
В коридоре она опомнилась.
Тот, кто полуодетый сидел на ручке кресла и обернулся, имел большую силу – но, выпроваживая незваную гостью, он не сообразил хоть что-то сделать с ее зрительной памятью.
Вот теперь Изора собралась с духом, сжала кулаки и восстановила перед глазами то, что увидела в номере.
Тот, на ручке кресла, чтобы выставить ее, отвлекся от дела – он склонился над лежавшим в кресле существом, скорее всего – женщиной, и трогал ее тело. Над Саной? Но где же тут насилие? Он мотнул головой, откидывая назад длинные светлые волосы, и сдвинул красивые темные брови, он показал свое недовольство – не более того, этот мужчина вовсе не был похож на обычного насильника, но и никого из СВОИХ Изора в нем не признала.
Почему же он готовил к любви женщину в кресле, если совсем рядом была разобранная постель?
Постель была кем-то занята?
Да, постель была кем-то занята. Среди белых простынь перед внутренним взором Изоры обозначилась неподвижная белая фигура.
Сана?
Мертвая?
Нет, смерть в том помещении отсутствовала, хотя тот, на ручке кресла, освещенный лишь неровно горящей свечкой, и смахивал на Анку, предвестника смерти, который является в облике высокого мужчины, везущего погребальную повозку, с длинными белыми волосами…
Беловолосый!
Теперь Изора узнала его – она вспомнила картинку в шаре, вызванную Саной.
Кое-что стало проясняться – Сана сцепилась со злейшим врагом Дары, вот почему – зов на помощь! Что же между ними произошло?
И вдруг Изора поняла – он разбудил в Сане ту волну, с которой она самостоятельно еще не умела управляться, тот сгусток энергии, который заставлял ее искать разрядки с кем попало.
Сейчас же она лежала обессиленная, возможно, даже без сознания… Что-то нужно было предпринять…
Войти она не могла – как будто «иди прочь» было гейсом.
А что же она могла?
– Сан-на, Сан-на… – тихонько позвала Изора. – Ты слышишь меня? Вставай, Сан-на, Сан-на… Спокойно, Сан-на, Сан-на, поднимай волну выше, выше, выше!
Сейчас Изора явственно видела эту волну, от природы – прозрачную, но способную приобретать цвет в зависимости от того, как она проходит сквозь тело.
Волна сперва окрасилась пронзительно-алым, потом меж бедер Саны образовалось оранжевое завихрение, и Изора явственно услышала стон подруги.
– Выше, выше, выше! – закричала она, схватила себя обеими руками за низ живота и крепко вжала в себя обе ладони, одну поверх другой. – Еще выше, Сан-на, еще выше!
В ней тоже зародилось нечто, отдаленно смахивающее на мучительные сгустки энергии ее подруги, и Изора гнала это вверх, зная, что по закону связи то же самое должно произойти и с Саной.
Завихрение выбросило вверх желтые язычки. И тут же Изора ощутила на своих бедрах руки Кано. Она резко повернулась – никакого Кано в коридоре не было, и все же он прижимался к ней сзади тяжелым обнаженным телом, она чувствовала желание этого тела и сама желала близости не менее сильно.
Невольно шагнув вперед, она прижалась грудью и ладонями к стене – как если бы лежала на полу под рыжеволосым и яростным гигантом. Она ощущала его тяжесть и мощные движения, ощущала именно так и там, где следовало!
Наваждение было совершенно реальным – но стон Саны прорвался сквозь шум собственной крови в ушах.
– Выше, выше, еще выше! – твердила Изора, уже не зная, кому приказывает, подруге или себе.
И откачнулась от стены.
В глазах клубилось зеленое пламя, завивалось, кружилось колесом и втягивалось в голубую воронку. Потом оказалось, что воронка лишь померещилась – просто пламя таким образом меняло цвет. И бесконечная синева родилась, и Изора наконец-то поняла, куда она помогала подруге гнать сгусток энергии.
Там, за дверью, то же самое произошло и с Саной. Раздался крик – уже не беззвучный, а самый что ни на есть настоящий!
Изора схватилась за дверную ручку, рванула, влетела в номер и увидела, как полуголая Сана оттаскивает беловолосого от той, что все еще полулежала в кресле.
– Сюда, ко мне! – крикнула Сана.
Уж не Дару ли она вызволяет, успела подумать Изора, и тут же Сана, отброшенная тонкой, но сильной рукой, полетела на постель, а та, что в кресле, вскочила на ноги и, тряся перед собой маленькими кулачками, кинулась бить целительницу.
– Сашка! – воскликнула Изора.
– Мама?!.
Беловолосый перехватил девушку и прижал к себе.
– Сашка! Ты как сюда попала?!
Сашка не ответила, а только обняла беловолосого за шею и уткнулась лицом в грудь, предоставив ему разбираться и с матерью, и с материнской подругой. Сейчас на ней уже не было кудрявого рыжего парика, он валялся на полу, и беловолосый наступил на него ногой.
– Забирай ее скорее! – маленькая и злая, как разъяренный демон, Сана бросилась на беловолосого.
– Сашка! Иди сюда немедленно! – приказала Изора и от бессилия топнула. Она видела, что дочь, ее девочка, вчерашнее дитя, стала другой – впустила в свою жизнь не одноклассника, и даже не соседа-студента, а опасного мужчину, и что счастлива, и что наслаждается его властью над собой!
Тот, кто испортил жизнь Дары, посягал теперь на другую обладательницу силы – тоже юную, тоже пылкую и готовую на любую глупость.
Сана же странным образом проскочила мимо беловолосого, повисла на оконной шторе, рвала ее, кусала и при этом рычала.
Изора так и не увидела жеста, не услышала слова, которыми беловолосый отвел ее подруге глаза.
– Саша!
– Никуда я не пойду! Я тут останусь! – ответила строптивая дочь, явно чувствуя себя под защитой беловолосого.
– Изорка, забирай ее, тащи ее отсюда! – заголосила Сана, продолжая терзать оконную штору.
– Нигде ты не останешься! Я еще разберусь, как ты вообще тут оказалась! – грозно пообещала Изора.
– Вот с этого и начни, – посоветовал беловолосый. – Узнай, кто помог твоей дочери приехать сюда. Кто дал ей адрес, кто рассказал ей про обряд… Так, милая? Кто дал ей денег на это платье и эти волосы…
Он кончиком остроносого сапога пошевелил кудрявый парик.
– Сашка! Ты где деньги взяла?!
О домашнем воровстве не могло быть и речи – до такого бы Сашка не унизилась.
– Не так спрашиваешь, – усмехнулся беловолосый. – Она НИГДЕ не брала, а ей ДАЛИ. По-моему, даже уговаривали взять.
– Сашка!
– Твою дочку использовали, как живца в ловушке, – безжалостно продолжал беловолосый. – Это было придумано, чтобы заманить меня и вызвать в нашей компании возмущение против меня. А твоя девочка оказалась в этой не слишком тонкой игре разменной фигурой.
– Да нет же! Нет! – закричала, опомнившись, Сана. – Все совсем не так!
– Это ты дала ей деньги? – спросила Изора. – Ты что, с ума сошла?
– Я хотела, чтобы он снял или исказил Дарин гейс! – ответила подруга, наконец выпустив из рук оконную штору. – Он наложил – он пускай и снимает! А как я еще могла?!.
– И ты ему моего ребенка подложила?! Чтобы раскололся?!.
– Вот, вот! – удовлетворенно заметил беловолосый. – Сделала для этого все возможное. Но я еще не сошел с ума, я только приласкал девочку. Глупая затея, да и исполнена по-дурацки…
Говоря это, он совсем по-отечески гладил Сашкины плечи.
– Санка! Ты что – совсем рехнулась?
Очевидно, тут Сане следовало бы закричать «да, да!» и со всем возможным раскаянием кинуться обнимать Изору, приговаривая: «Изорка, прости дуру, черт попутал!» Изора, простая душа, и простила бы…
Но Сана замотала головой.
Она стояла перед подругой – маленькая, полуголая, разъяренная, и единственное, что она могла произнести, было:
– Но он же должен снять этот проклятый гейс!
– Ах ты сучонка драная! – совсем уж по-простому ответила Изора. – Гейс тебе! За какой-то гейс мою дочь под кого попало подкладываешь?! Да чтоб у тебя самой дочь родилась, да чтоб ты ее до восемнадцати лет довела, да чтоб ее у тебя такая же сволочь, как ты, забрала под…
– Замолчи! – вскрикнула Сана. – Замолчи немедленно!
– …под мужиков подкладывать, да чтоб ты свою дочь по всем помойкам искала!…
– Изорка!…
– Слова моего не перебить!
Беловолосый рассмеялся.
– Ну, тихо, тихо, – сказал он Изоре, она и заткнулась. – Идите отсюда обе, разбирайтесь где-нибудь в другом месте…
Тут по коридору пронеслись шаги. Очевидно, они были беловолосому знакомы – он с тревогой глянул в сторону, откуда их следовало ждать.
И в номер ворвалась Дара.
Она сразу увидела все и всех – расхристанную Сану, возмущенную Изору, Сашку в объятиях беловолосого.
– Так, Фердиад, – сказала она. – Гейс твой потерял силу. Сейчас я тут наведу порядок!
Взяв Сашку за руку, она вырвала девушку из внезапно ослабевших мужских объятий, и тут же дочку схватила Изора.
– Уводи ее, увози немедленно! – приказала Дара. – И ты выметайся! Платье-то не забудь!
Это уже относилось к Сане.
– Фердиад! – воскликнула, осознав грозящую разлуку, Сашка.
Но мать крепко держала ее, а Дара – та отмахнулась, бросив девочке «кыш, кыш!»
– Фердиад! Да что же ты?! – вопила Сашка, пока Изора и Сана вытаскивали ее в коридор.
– Я такси у ворот оставила! Хватайте его и выметайтесь отсюда! Все три! – приказала вслед Дара.
Фердиад не шелохнулся.
Дверь захлопнулась.
– Привет и гроздь рябины тебе, – невозмутимо сказал Фердиад.
– Вот мы и встретились, – ответила Дара, скидывая прямо на пол свой каракулевый полушубок. – Сейчас ты поклянешься зелеными холмами, будто знал, что я приду. Ты даже напомнишь мне про свой гейс, который рано или поздно должен был сработать и привести меня к тебе. Он сработал, Фердиад! Но я с ним справилась! Я пришла сюда потому, что услышала зов Изоры. Так что труды твои были напрасны.
– Значит, ты нашла любовь, и эта любовь воскресила твою силу? – уточнил Фердиад.
– Я тебе больше скажу – Изора своим воплем меня из постели вынула!
Дара сказала это с такой гордостью, что Фердиад усмехнулся.
– Значит, любишь?
– Да, люблю.
– И покинула любовную постель, чтобы гонять тут крестниц?
– Я за них отвечаю.
– Дара, что у меня в руке? – вдруг спросил он, выбрасывая вперед кулак.
– Ничего там у тебя нет.
– Подумай.
Дара внимательно посмотрела на этот кулак – и увидела лишь костяшки пальцев. Хотя второе зрение должно было сделать сейчас плоть Фердиада прозрачной.
Она заволновалась, но взяла себя в руки.
– Можешь не устраивать глупых проверок. Моя сила при мне.
– Жаль мне того, кто остался в той постели… – и Фердиад разжал руку. На ладони лежала зеленая пуговка – то ли от Сашкиного наряда, то ли от Саниного.
Дара отвернулась.
То, что произошло, было больше, чем просто крахом, – это было крахом в присутствии Фердиада.
– Я рад, что ты пришла, – сказал он. – Тут дело не в моем мужском самолюбии. Только я могу вернуть тебе силу, потому что любить ты можешь только меня. Вот та любовь, которая тебе на роду написана. Ты из чистого упрямства задушила ее в себе. Давай воскресим – и все вернется…
– Давай, – немедленно согласилась Дара. – А потом ТЫ УЙДЕШЬ ПЕРВЫМ.
– Почему?
– Не хочешь же ты сказать, что и в тебе жива та любовь?
– Выходит, ты не хочешь вернуть себе силу? – удивился Фердиад. – Я знаю, как сделать, чтобы в тебе снова проснулась ТА любовь.
– Хочу. Очень хочу. Я бы даже купила ее у тебя ценой самой бурной ночи, какие только бывают… Но при чем тут любовь?!
– При том, что женщина всегда будет любить своего первого мужчину, – тихо и почти по-доброму ответил Фердиад.
– Ты знаешь, что не был первым.
– Я был первым – и ты сама это знаешь.
Она промолчала – поняла, что Фердиад имел в виду.
Но слишком долго молчать она не могла. Это было бы окончательным поражением.
– Пусть так, – сказала Дара. – Я любила тебя. Наверно, во мне еще живо зернышко той любви. Но я не могу… Даже ценой силы!
– Иди сюда, – позвал Фердиад. – Тогда ты слишком многому не знала цены, а теперь знаешь. Сделай два шага – и все образуется.
– Я? К тебе?
Решение было мгновенным и злым.
Дара сделала эти самые два шага, которыми Фердиад хотел погубить навеки ее гордость, и бросилась ему на шею. Возможно, он хотел подразнить губами ее губы, но она не позволила. Поцелуй был яростный и сногсшибательный, даже и не поцелуй – схватка не не жизнь, а на смерть.
Потом Дара уперлась руками в плечи Фердиаду и отстранилась настолько, чтобы видеть его лицо, прекрасное и в тот миг – вечно-юное.
– Хочешь? – обещающим голосом спросила она.
– Да!
И он действительно хотел этой близости, он ее хотел долго, он был готов сейчас просить и обещать невозможное, его губы сами, без участия разума, тянулись к ее губам, и его грудь больше не могла без ее груди.
– А не получишь!
Оттолкнув Фердиада и подхватив с пола черный полушубок, Дара выбежала из номера.
Глава одиннадцатая Вовремя сказавшая «довольно»
Два дня спустя после Йула Дара приняла решение.
Из всех целителей и целительниц, имевших отношение к Курсам, была лишь одна, которая могла сказать что-то путное о том, как сохранить в своей душе любовь. Звали ее Эмер.
Сбежав с праздника и успев прыгнуть в такси, где ревела в три ручья Сашка и доругивались Изора с Саной, Дара велела им всем заткнуться и по дороге в город напряженно думала. Имя Эмер нарисовалось сразу. И та часть ее жизни, которая была известна Даре, тоже объявилась в памяти целым маленьким рассказом – примерно таким, какой услышала однажды Дара от человека, хорошо знавшего Эмер, с поправкой на словесные искажения.
Эта целительница пришла на Курсы в один из первых наборов. К тому времени она имела двух сыновей старше шести лет, и тех родила довольно поздно, так что ее взяли без затруднений и помогли раскрыть немалые способности. Сперва учиться ей было тяжеловато, потом дело пошло на лад, и при выпуске она уже считалась одной из лучших. Пройдя первое посвящение, она получила имя Эмер и какое-то время занималась целительством как ремеслом. Потом было у нее несколько необычных, тяжелых случаев, с которыми она успешно справилась, и лишь после того выяснилось, что на самом деле она хочет вернуться на Курсы, но уже преподавательницей.
Кто-то наверху замолвил за нее словечко, она вернулась. Вскоре ее мастерство стало таково, что зашла речь и о втором посвящении. Эмер была принята на равных в высшем слое Курсов, среди целителей третьего посвящения и тех, о ком знали очень мало, но догадывались, что они-то и определяют судьбу Курсов и их выпускников.
Все шло к тому, что Эмер получит третье посвящение и займет какой-то из руководящих постов, а может, будет призвана для тайных дел, для настоящих, а не театрализованных, как Йул в пансионате, обрядов. Ей тогда было около сорока пяти лет.
И вдруг она пропала.
Крестницы отыскали ее и спросили, что это значит, почему она не ведет группу новеньких, почему не зовет на помощь и сама не откликается на просьбы о помощи.
– Я сказала «довольно», – таков был ответ.
– Навсегда? – спросили ошарашенные крестницы.
– На ближайшие несколько лет, – ответила Эмер. – Я поняла, что меня больше нет – а есть мой разум и моя воля, как бы сами по себе, способные понимать болезнь и заглядывать в будущее. Я не хочу потерять себя.
Она повела крестниц в сад, где показала им цветы, деревья, грядки, большого пса, кошку с котятами, птичьи кормушки на ветвях.
– Вечером приедут из города дети, которых я буду кормить ужином. Старший скоро женится, и я хочу, чтобы они с женой жили здесь, хочу, чтобы в этом доме были маленькие.
– Не рано ли ты вздумала стать бабушкой и вязать внукам носки, крестненькая? – спросили ее.
– У меня есть друг, – ответила она. – Так что молодость кончится еще не скоро. Я долго смотрела на него свысока, пока не поняла, что еще немного – и я перестану быть женщиной. Он тоже скоро переедет сюда. Я буду любить своего мужчину, своих детей, свои цветы, своих животных и птиц и, может быть, я все-таки останусь женщиной. Но для этого мне придется на время бросить Курсы.
Крестницы (обе – сравнительно молодые, бездетные, незамужние, имеющие такую личную жизнь, какая их в общем-то устраивала) вернулись и объяснили решение Эмер на свой лад. Какие глупости они сочинили – неважно, важно, что Эмер, узнав про себя эти новости, не возражала. А лет пять спустя она действительно вернулась. И очень скоро заново завоевала утраченные позиции, причем, кажется, без избыточного напряжения сил. Правда, от третьего посвящения отказалась раз и навсегда.
Она стала другой, ее длинные волосы были прошиты откровенной сединой, и она не пыталась скрыть возраст, не пыталась гоняться за красотой молодости, а честно несла по жизни эту седину, заплетенную в косу и уложенную на затылке сползающим на шею узлом.
Одной из крестниц, кстати говоря, как раз и была Дара. Когда крестная вернулась, положенной им тесной связи и близости уже не получилось. Дара и сама получила второе посвящение.
А вот теперь она задумалась – Эмер была в том же положении, так же болезненно ощутила бегство любви из своей жизни, но она собралась с силами и удержала любовь, наверно, в последний миг. Правда, с тем другом, о котором рассказала крестницам, она не осталась, но появился иной мужчина – и тот уже, похоже, навсегда.
А на Курсах, когда новенькие спрашивали, что это за пожилая дама, им отвечали:
– Это Эмер, вовремя сказавшая «довольно».
Вот к ней-то и собралась Дара.
Она приехала в город, где была несколько раз и потому неплохо ориентировалась. Она взяла такси и по лесной дороге, совершенно сказочной (заснеженные елки по обе стороны белого пути!) приехала в поселок, нашла улицу и дом.
Дом этот стоял на немалом участке, и задняя калитка наверняка имела выход к лесу. Он производил впечатление очень благополучного дома. Дара просунула руку, открыла щеколду калитки и была облаяна большим черным псом. К ней тут же поспешил пожилой мужчина в простой куртке и с топором. Дара отвлекла его от заготовки дров для печки или камина.
– Хозяйка дома? – спросила она.
– Дома, а как ей доложить?
– Скажите – крестница приехала.
Мужчина достал из кармала сотовый телефон и, назвав Эмер Анечкой, сказал про крестницу и получил указания. Потом он довел Дару до крыльца и вернулся к дровам.
Крестная ждала в холле, закутанная в красивую ажурную шаль.
– Ну, входи, – сказала Эмер.
Дара вошла и остолбенела.
Эмер жила в просторном и красивом доме – но тут сверху гремела музыка, внизу завывала электродрель, посередке галдели дети, взвизгивая страшными голосами.
– Я к тебе с поклоном, – и Дара действительно поклонилась.
– Хорошо. Идем.
Эмер провела ее через совершенно разгромленную комнату (малыши от трех до семи лет, а сколько – не понять, поснимали с диванов и кресел большие поролоновые подушки и валики, перевернули стулья, построили дом, а теперь, очевидно, делили жилплощадь), вывела в коридор, оттуда – на витую лестницу, и поднялись они до третьего этажа, где вроде было чуть потише.
Кабинет Эмер явно числился неприкосновенной для детей и внуков территорией. Книг там, правда, было немного – зато стоял большой пленочный магнитофон, того качества, что до сих пор используются на хороших радиостудиях. Несколько полок занимали большие бобины с пленкой. Имелись и бутыли с настойками, и хрустальный шар в углу, и золотая дубовая ветка у стены – необходимая во многих ритуалах, как живая, с листьями и желудями.
– Садись, – Эмер указала на кресло. И сама тоже села.
На столике между креслами стоял огромный термос с кофе, у термоса – блюдо размером с банную шайку, полное всевозможного печенья. Все – как пятнадцать лет назад, подумала Дара, вот только кабинет был в другом доме и малыши еще не родились, но были другие дети, кажется, двое…
– Крестная, я, кажется, попала в беду, – сказала Дара. – Нужен совет.
– Я была твоей крестной при первом посвящении, – напомнила Эмер. – Теперь у тебя другая, более опытная и сильная. По правилам тебе следует идти к ней.
– Я знаю, что делаю.
– И я – ты нарушаешь правило.
– Тут такое дело, что не до правил. Я потому к тебе пришла, что ты – Эмер, вовремя сказавшая «довольно». Второй такой у нас нет. Я хочу узнать, как ты определила миг для этого «довольно», и почему я этот миг так бездарно проскочила!
– Хороший вопрос… – Эмер задумалась. – Мне повезло – у меня был повод. Мне предложили принять третье посвящение. Когда тебя очень резко ставят перед выбором, волей-неволей делаешь этот самый выбор, не слишком раздумывая. Я сперва сказала «довольно», а потом уже стала разбираться, хорошо оно или плохо. А что, тебе тоже предложили принять третье посвящение? И ты сперва согласилась, а потом пожалела?
Ну да, подумала Дара, скоро же Имболк! Праздник, когда природа очищается живительным ливнем от тягот зимы, а участники омывают руки, ноги и голову. Праздник, когда именем Бриг посвящают в целители, поэты и хранители тайных знаний. Ночь с первого на второе февраля – совсем уже близко…
– Нет, крестная, ничего мне не предлагали. И уже, наверно, никогда не предложат. Я попала под гейс и лишилась силы.
– Погоди… У тебя же были совсем несложные гейсы. Трудно разве не пить вина на рассвете и на закате?
– Ох, крестная… Уж лучше бы это были трудные гейсы! Тогда бы я хоть о них не забывала… Тебе случалось когда-нибудь забыть о гейсе?
– Не знаю, честное слово, не знаю. Наверно, да, ведь и помнить о них каждую минуту тоже невозможно.
– Я хочу задать тебе несколько вопросов, крестная.
– Задавай.
Дара помолчала. Эмер тем временем разлила по чашкам кофе.
– Почему мне дали такое имя, крестная?
– Чем ты недовольна? Это хорошее, сильное имя.
– Я только недавно подумала – за какие заслуги при первом посвящении дают древнее имя, определяющее судьбу? И откуда оно вообще взялось, крестная?
Пока Эмер в изумлении молчала, Дара взяла с подоконника лист бумаги и авторучку, написала несколько слов.
Первые два были – DRUI, DRUIDES.
Третье – DRUWIDES.
Четвертое, пятое и шестое – DERWIDES, DAURVIDES, DARVIDES.
– Так… – озадаченно сказала крестная.
– Женщина, которой дали это имя, обречена быть друидом, не так ли? Имя, связанное не только с дубом, Эмер! Как я раньше не догадалась сравнить ирландский, галльский и бретонский корни! Кому-то нужно было привязать меня к Курсам навеки. Это – Фердиад. Ему не нравилось мое прежее имя – но мало ли как он называл меня в домашней обстановке? Почему вы все согласились, чтобы я носила это имя?
Из всех целителей и целительниц, имевших отношение к Курсам, была лишь одна, которая могла сказать что-то путное о том, как сохранить в своей душе любовь. Звали ее Эмер.
Сбежав с праздника и успев прыгнуть в такси, где ревела в три ручья Сашка и доругивались Изора с Саной, Дара велела им всем заткнуться и по дороге в город напряженно думала. Имя Эмер нарисовалось сразу. И та часть ее жизни, которая была известна Даре, тоже объявилась в памяти целым маленьким рассказом – примерно таким, какой услышала однажды Дара от человека, хорошо знавшего Эмер, с поправкой на словесные искажения.
Эта целительница пришла на Курсы в один из первых наборов. К тому времени она имела двух сыновей старше шести лет, и тех родила довольно поздно, так что ее взяли без затруднений и помогли раскрыть немалые способности. Сперва учиться ей было тяжеловато, потом дело пошло на лад, и при выпуске она уже считалась одной из лучших. Пройдя первое посвящение, она получила имя Эмер и какое-то время занималась целительством как ремеслом. Потом было у нее несколько необычных, тяжелых случаев, с которыми она успешно справилась, и лишь после того выяснилось, что на самом деле она хочет вернуться на Курсы, но уже преподавательницей.
Кто-то наверху замолвил за нее словечко, она вернулась. Вскоре ее мастерство стало таково, что зашла речь и о втором посвящении. Эмер была принята на равных в высшем слое Курсов, среди целителей третьего посвящения и тех, о ком знали очень мало, но догадывались, что они-то и определяют судьбу Курсов и их выпускников.
Все шло к тому, что Эмер получит третье посвящение и займет какой-то из руководящих постов, а может, будет призвана для тайных дел, для настоящих, а не театрализованных, как Йул в пансионате, обрядов. Ей тогда было около сорока пяти лет.
И вдруг она пропала.
Крестницы отыскали ее и спросили, что это значит, почему она не ведет группу новеньких, почему не зовет на помощь и сама не откликается на просьбы о помощи.
– Я сказала «довольно», – таков был ответ.
– Навсегда? – спросили ошарашенные крестницы.
– На ближайшие несколько лет, – ответила Эмер. – Я поняла, что меня больше нет – а есть мой разум и моя воля, как бы сами по себе, способные понимать болезнь и заглядывать в будущее. Я не хочу потерять себя.
Она повела крестниц в сад, где показала им цветы, деревья, грядки, большого пса, кошку с котятами, птичьи кормушки на ветвях.
– Вечером приедут из города дети, которых я буду кормить ужином. Старший скоро женится, и я хочу, чтобы они с женой жили здесь, хочу, чтобы в этом доме были маленькие.
– Не рано ли ты вздумала стать бабушкой и вязать внукам носки, крестненькая? – спросили ее.
– У меня есть друг, – ответила она. – Так что молодость кончится еще не скоро. Я долго смотрела на него свысока, пока не поняла, что еще немного – и я перестану быть женщиной. Он тоже скоро переедет сюда. Я буду любить своего мужчину, своих детей, свои цветы, своих животных и птиц и, может быть, я все-таки останусь женщиной. Но для этого мне придется на время бросить Курсы.
Крестницы (обе – сравнительно молодые, бездетные, незамужние, имеющие такую личную жизнь, какая их в общем-то устраивала) вернулись и объяснили решение Эмер на свой лад. Какие глупости они сочинили – неважно, важно, что Эмер, узнав про себя эти новости, не возражала. А лет пять спустя она действительно вернулась. И очень скоро заново завоевала утраченные позиции, причем, кажется, без избыточного напряжения сил. Правда, от третьего посвящения отказалась раз и навсегда.
Она стала другой, ее длинные волосы были прошиты откровенной сединой, и она не пыталась скрыть возраст, не пыталась гоняться за красотой молодости, а честно несла по жизни эту седину, заплетенную в косу и уложенную на затылке сползающим на шею узлом.
Одной из крестниц, кстати говоря, как раз и была Дара. Когда крестная вернулась, положенной им тесной связи и близости уже не получилось. Дара и сама получила второе посвящение.
А вот теперь она задумалась – Эмер была в том же положении, так же болезненно ощутила бегство любви из своей жизни, но она собралась с силами и удержала любовь, наверно, в последний миг. Правда, с тем другом, о котором рассказала крестницам, она не осталась, но появился иной мужчина – и тот уже, похоже, навсегда.
А на Курсах, когда новенькие спрашивали, что это за пожилая дама, им отвечали:
– Это Эмер, вовремя сказавшая «довольно».
Вот к ней-то и собралась Дара.
Она приехала в город, где была несколько раз и потому неплохо ориентировалась. Она взяла такси и по лесной дороге, совершенно сказочной (заснеженные елки по обе стороны белого пути!) приехала в поселок, нашла улицу и дом.
Дом этот стоял на немалом участке, и задняя калитка наверняка имела выход к лесу. Он производил впечатление очень благополучного дома. Дара просунула руку, открыла щеколду калитки и была облаяна большим черным псом. К ней тут же поспешил пожилой мужчина в простой куртке и с топором. Дара отвлекла его от заготовки дров для печки или камина.
– Хозяйка дома? – спросила она.
– Дома, а как ей доложить?
– Скажите – крестница приехала.
Мужчина достал из кармала сотовый телефон и, назвав Эмер Анечкой, сказал про крестницу и получил указания. Потом он довел Дару до крыльца и вернулся к дровам.
Крестная ждала в холле, закутанная в красивую ажурную шаль.
– Ну, входи, – сказала Эмер.
Дара вошла и остолбенела.
Эмер жила в просторном и красивом доме – но тут сверху гремела музыка, внизу завывала электродрель, посередке галдели дети, взвизгивая страшными голосами.
– Я к тебе с поклоном, – и Дара действительно поклонилась.
– Хорошо. Идем.
Эмер провела ее через совершенно разгромленную комнату (малыши от трех до семи лет, а сколько – не понять, поснимали с диванов и кресел большие поролоновые подушки и валики, перевернули стулья, построили дом, а теперь, очевидно, делили жилплощадь), вывела в коридор, оттуда – на витую лестницу, и поднялись они до третьего этажа, где вроде было чуть потише.
Кабинет Эмер явно числился неприкосновенной для детей и внуков территорией. Книг там, правда, было немного – зато стоял большой пленочный магнитофон, того качества, что до сих пор используются на хороших радиостудиях. Несколько полок занимали большие бобины с пленкой. Имелись и бутыли с настойками, и хрустальный шар в углу, и золотая дубовая ветка у стены – необходимая во многих ритуалах, как живая, с листьями и желудями.
– Садись, – Эмер указала на кресло. И сама тоже села.
На столике между креслами стоял огромный термос с кофе, у термоса – блюдо размером с банную шайку, полное всевозможного печенья. Все – как пятнадцать лет назад, подумала Дара, вот только кабинет был в другом доме и малыши еще не родились, но были другие дети, кажется, двое…
– Крестная, я, кажется, попала в беду, – сказала Дара. – Нужен совет.
– Я была твоей крестной при первом посвящении, – напомнила Эмер. – Теперь у тебя другая, более опытная и сильная. По правилам тебе следует идти к ней.
– Я знаю, что делаю.
– И я – ты нарушаешь правило.
– Тут такое дело, что не до правил. Я потому к тебе пришла, что ты – Эмер, вовремя сказавшая «довольно». Второй такой у нас нет. Я хочу узнать, как ты определила миг для этого «довольно», и почему я этот миг так бездарно проскочила!
– Хороший вопрос… – Эмер задумалась. – Мне повезло – у меня был повод. Мне предложили принять третье посвящение. Когда тебя очень резко ставят перед выбором, волей-неволей делаешь этот самый выбор, не слишком раздумывая. Я сперва сказала «довольно», а потом уже стала разбираться, хорошо оно или плохо. А что, тебе тоже предложили принять третье посвящение? И ты сперва согласилась, а потом пожалела?
Ну да, подумала Дара, скоро же Имболк! Праздник, когда природа очищается живительным ливнем от тягот зимы, а участники омывают руки, ноги и голову. Праздник, когда именем Бриг посвящают в целители, поэты и хранители тайных знаний. Ночь с первого на второе февраля – совсем уже близко…
– Нет, крестная, ничего мне не предлагали. И уже, наверно, никогда не предложат. Я попала под гейс и лишилась силы.
– Погоди… У тебя же были совсем несложные гейсы. Трудно разве не пить вина на рассвете и на закате?
– Ох, крестная… Уж лучше бы это были трудные гейсы! Тогда бы я хоть о них не забывала… Тебе случалось когда-нибудь забыть о гейсе?
– Не знаю, честное слово, не знаю. Наверно, да, ведь и помнить о них каждую минуту тоже невозможно.
– Я хочу задать тебе несколько вопросов, крестная.
– Задавай.
Дара помолчала. Эмер тем временем разлила по чашкам кофе.
– Почему мне дали такое имя, крестная?
– Чем ты недовольна? Это хорошее, сильное имя.
– Я только недавно подумала – за какие заслуги при первом посвящении дают древнее имя, определяющее судьбу? И откуда оно вообще взялось, крестная?
Пока Эмер в изумлении молчала, Дара взяла с подоконника лист бумаги и авторучку, написала несколько слов.
Первые два были – DRUI, DRUIDES.
Третье – DRUWIDES.
Четвертое, пятое и шестое – DERWIDES, DAURVIDES, DARVIDES.
– Так… – озадаченно сказала крестная.
– Женщина, которой дали это имя, обречена быть друидом, не так ли? Имя, связанное не только с дубом, Эмер! Как я раньше не догадалась сравнить ирландский, галльский и бретонский корни! Кому-то нужно было привязать меня к Курсам навеки. Это – Фердиад. Ему не нравилось мое прежее имя – но мало ли как он называл меня в домашней обстановке? Почему вы все согласились, чтобы я носила это имя?