Страница:
Дара старалась говорить, как с ребенком, не пускаясь в сложности, но перед ней был вовсе не ребенок, перед ней был ее родной город, на несколько минут воплотившийся в девушку с красивым лицом, которая пытается быть королевой в стенах своей квартирки и напрочь утратила понятие о течении времени.
– Вы ничего не будете проверять, отдайте книгу, он мне ее оставил, он за ней вернется! – перебивая Дару, твердила Фаина. – Я папу позову!
– Он обещал вернуться через девять лет? И поэтому ты пришла в салон?
– Папа! – закричала Фаина. – Папа, иди сюда скорее!
– Ты девять лет его ждала? Не помня лица? Не помня голоса? Вот просто так сидела и ждала? – Дара не понимала, откуда в ней вдруг столько злости, бедная горбунья вовсе не заслужила сарказма и ехидства.
– Вы ничего не понимаете и не можете понять! – отрубила Фаина. – Да папа же! Я же зову!
Дара хотела сказать, что, наоборот, все прекрасно понимает. Но вдруг сообразила: любые слова будут сейчас жестоки. А она – целительница, и право на жестокость ей дано не для таких дурацких споров.
Фаина и не могла жить иначе – она хранила в душе самое яркое и светлое, что с ней случилось в жизни. Если бы пришел другой, более реальный мужчина, она бы через две недели закинула книгу Диармайда на антресоли.
Но мужчина к ней прийти не мог – хотя бы потому, что она прятала от людей и свое уродливое тело, и свое красивое лицо впридачу.
Город, опять подумала Дара, вот он во всей своей красе – город, где окаменевшее время сбилось с пути и ползет задом наперед! Город, который никому не дает быть в полной мере молодым, зато на столетия растягивает старость! Город, который разводит в человеческих душах кладбища и заставляет девушек сажать цветочки на могилке каждой амурной встречи, да что встречи – на могилке каждого пристального мужского взгляда!
На что она употребляет свою силу, о великая Бриг, на что, подумала Дара, да лучше бы она пила или кололась, не так было бы обидно за эту силу, которая вся ушла в отупевшее от безнадежного упрямства и уже не имеющее отношения к реальному человеку чувство!
Этот город до последнего пережевывал жвачку былых любовей и ненавистей, пока они, напрочь утратив вкус и запах, не превращались во вязкую белую резину. Но и тогда город не решался выплюнуть безвкусную резину, потому что привык бездумно двигать челюстями, а не будет этой жвачки – неизвестно, где взять другую.
– Тебе нужно уезжать отсюда, – сказала Дара. – Уезжать, куда глаза глядят! Там ты оживешь, слышишь? Сана даст тебе еще десять сантиметров роста, Изора тоже поможет, не пропадешь. Ты будешь просто маленькой и красивой женщиной…
– Ага! Я уеду – а он придет? Не дождетесь! – зло ответила Фаина. – Ишь, умные! Я буду ждать его до последнего! Он обещал прийти! Папа!
– Да жди на здоровье! Кто тебе мешает?!
Дара поняла – опоздала, опоздала на много лет, тут она ничего уже не могла изменить. И папе было хорошо служить избалованной дочери, и дочери было хорошо принимать папино поклонение, и они устроились этак надолго, лет на двадцать по меньшей мере, пока папе не придет пора скончаться.
Нужен ли Фаине тот, кто на самом деле в один прекрасный день придет за книгой?
И тут в голове у Дары одновременно прозвучало два слова: одно – «нет», другое – «да».
В смятении она выскочила из комнаты и столкнулась с папой.
– Спокойной ночи, – сказала она и сдернула с вешалки полушубок.
Папа же, не обращая на нее внимания, кинулся в комнату, где настойчиво и гневно требовала его присутствия Фаина.
Дара обулась и вышла на лестницу. Из окна между этажами был виден дом, где она примерно так же, как Фаина, ждала Артура, совершенно не представляя себе, на кого нацелилась, и придающая значение только оттенкам и переливам собственного чувства.
Он был первый, кто рассказал что-то необычное и смотрел при этом в глаза. Вот только стихи были другие…
Треклятый город, подумала она, город-киллер, убивающий будущее женщины, когда же на тебя найдется управа?…
Было страшно обидно. Книгу удалось лишь перелистать. Правда, она узнала главное – это Диармайд составлял странные, где сокровища и ахинея были переплетены вперемешку, фолианты, составлял их в отчаянии, зная, что придет беловолосый сид, уставится прямо в сердце раскосыми глазищами, нацелит на него тусклый перстень – и опять опустеет голова, опустеет сердце, и только спящий вдали дух не позволит умереть. А пустоту можно заглушить, и будет не так больно…
Даре хотелось взять эту книгу в охапку, унести, всю ее ощупать, перебрать по листку, вдруг там окажется что-то, чего Фаина не заметила? То, что будет принадлежать только ей – Даре? И еще хотелось, чтобы там, в Фаининой комнате, рядом оказался Фердиад. Чтобы показать ему пальцем на девушку и сказать:
– Видишь, что происходит из-за твоих хитросплетений? Она по праву рождения должна была стать филидом высокого разряда, потому что ее слово рано или поздно могло бы стать Словом. Но раз по твоей милости ей нет места на Курсах, то она и помрет бесполезной и озлобившейся старой девой, зря растранжирившей силу в ожидании, пока приедут турусы на колесах! Слышишь, старый вредный сид? Еще одно Слово никогда не состоится! А все – из-за тебя!
Дара покачивалась на заднем сидении такси, повторяя и совершенствуя речь, обращенную к Фердиаду. Красивая получалась речь, эмоционально насыщенная и риторически безупречная. Однако красота была какой-то наигранной. И Дара догадывалась, что бы мог ответить умный Фердиад.
– А не ревность ли это? – спросил бы догадливый сид. – Глупая и позорная ревность красивой, сильной, стройной, как рябина, опытной и способной на яростную страсть женщины к одаренной, но примитивной и глупенькой калеке? Ведь Диармайд тебе лишь является в смутных видениях, а вернуться обещал – к ней! Как знать – а вдруг вернется? Может, все-таки вспомнишь про гордость и не будешь им мешать?
В глазах его, раскосых и чуть прищуренных, при встрече с солнечным лучом – совсем зеленых, а в пасмурную погоду – серых с морской прозеленью, были бы легкая, едва уловимая усмешка и огромное понимание.
– Нет, – беззвучно ответила ему Дара. – Нет, нет, нет…
Глава двадцать седьмая Цена гейса
– Вы ничего не будете проверять, отдайте книгу, он мне ее оставил, он за ней вернется! – перебивая Дару, твердила Фаина. – Я папу позову!
– Он обещал вернуться через девять лет? И поэтому ты пришла в салон?
– Папа! – закричала Фаина. – Папа, иди сюда скорее!
– Ты девять лет его ждала? Не помня лица? Не помня голоса? Вот просто так сидела и ждала? – Дара не понимала, откуда в ней вдруг столько злости, бедная горбунья вовсе не заслужила сарказма и ехидства.
– Вы ничего не понимаете и не можете понять! – отрубила Фаина. – Да папа же! Я же зову!
Дара хотела сказать, что, наоборот, все прекрасно понимает. Но вдруг сообразила: любые слова будут сейчас жестоки. А она – целительница, и право на жестокость ей дано не для таких дурацких споров.
Фаина и не могла жить иначе – она хранила в душе самое яркое и светлое, что с ней случилось в жизни. Если бы пришел другой, более реальный мужчина, она бы через две недели закинула книгу Диармайда на антресоли.
Но мужчина к ней прийти не мог – хотя бы потому, что она прятала от людей и свое уродливое тело, и свое красивое лицо впридачу.
Город, опять подумала Дара, вот он во всей своей красе – город, где окаменевшее время сбилось с пути и ползет задом наперед! Город, который никому не дает быть в полной мере молодым, зато на столетия растягивает старость! Город, который разводит в человеческих душах кладбища и заставляет девушек сажать цветочки на могилке каждой амурной встречи, да что встречи – на могилке каждого пристального мужского взгляда!
На что она употребляет свою силу, о великая Бриг, на что, подумала Дара, да лучше бы она пила или кололась, не так было бы обидно за эту силу, которая вся ушла в отупевшее от безнадежного упрямства и уже не имеющее отношения к реальному человеку чувство!
Этот город до последнего пережевывал жвачку былых любовей и ненавистей, пока они, напрочь утратив вкус и запах, не превращались во вязкую белую резину. Но и тогда город не решался выплюнуть безвкусную резину, потому что привык бездумно двигать челюстями, а не будет этой жвачки – неизвестно, где взять другую.
– Тебе нужно уезжать отсюда, – сказала Дара. – Уезжать, куда глаза глядят! Там ты оживешь, слышишь? Сана даст тебе еще десять сантиметров роста, Изора тоже поможет, не пропадешь. Ты будешь просто маленькой и красивой женщиной…
– Ага! Я уеду – а он придет? Не дождетесь! – зло ответила Фаина. – Ишь, умные! Я буду ждать его до последнего! Он обещал прийти! Папа!
– Да жди на здоровье! Кто тебе мешает?!
Дара поняла – опоздала, опоздала на много лет, тут она ничего уже не могла изменить. И папе было хорошо служить избалованной дочери, и дочери было хорошо принимать папино поклонение, и они устроились этак надолго, лет на двадцать по меньшей мере, пока папе не придет пора скончаться.
Нужен ли Фаине тот, кто на самом деле в один прекрасный день придет за книгой?
И тут в голове у Дары одновременно прозвучало два слова: одно – «нет», другое – «да».
В смятении она выскочила из комнаты и столкнулась с папой.
– Спокойной ночи, – сказала она и сдернула с вешалки полушубок.
Папа же, не обращая на нее внимания, кинулся в комнату, где настойчиво и гневно требовала его присутствия Фаина.
Дара обулась и вышла на лестницу. Из окна между этажами был виден дом, где она примерно так же, как Фаина, ждала Артура, совершенно не представляя себе, на кого нацелилась, и придающая значение только оттенкам и переливам собственного чувства.
Он был первый, кто рассказал что-то необычное и смотрел при этом в глаза. Вот только стихи были другие…
Треклятый город, подумала она, город-киллер, убивающий будущее женщины, когда же на тебя найдется управа?…
Было страшно обидно. Книгу удалось лишь перелистать. Правда, она узнала главное – это Диармайд составлял странные, где сокровища и ахинея были переплетены вперемешку, фолианты, составлял их в отчаянии, зная, что придет беловолосый сид, уставится прямо в сердце раскосыми глазищами, нацелит на него тусклый перстень – и опять опустеет голова, опустеет сердце, и только спящий вдали дух не позволит умереть. А пустоту можно заглушить, и будет не так больно…
Даре хотелось взять эту книгу в охапку, унести, всю ее ощупать, перебрать по листку, вдруг там окажется что-то, чего Фаина не заметила? То, что будет принадлежать только ей – Даре? И еще хотелось, чтобы там, в Фаининой комнате, рядом оказался Фердиад. Чтобы показать ему пальцем на девушку и сказать:
– Видишь, что происходит из-за твоих хитросплетений? Она по праву рождения должна была стать филидом высокого разряда, потому что ее слово рано или поздно могло бы стать Словом. Но раз по твоей милости ей нет места на Курсах, то она и помрет бесполезной и озлобившейся старой девой, зря растранжирившей силу в ожидании, пока приедут турусы на колесах! Слышишь, старый вредный сид? Еще одно Слово никогда не состоится! А все – из-за тебя!
Дара покачивалась на заднем сидении такси, повторяя и совершенствуя речь, обращенную к Фердиаду. Красивая получалась речь, эмоционально насыщенная и риторически безупречная. Однако красота была какой-то наигранной. И Дара догадывалась, что бы мог ответить умный Фердиад.
– А не ревность ли это? – спросил бы догадливый сид. – Глупая и позорная ревность красивой, сильной, стройной, как рябина, опытной и способной на яростную страсть женщины к одаренной, но примитивной и глупенькой калеке? Ведь Диармайд тебе лишь является в смутных видениях, а вернуться обещал – к ней! Как знать – а вдруг вернется? Может, все-таки вспомнишь про гордость и не будешь им мешать?
В глазах его, раскосых и чуть прищуренных, при встрече с солнечным лучом – совсем зеленых, а в пасмурную погоду – серых с морской прозеленью, были бы легкая, едва уловимая усмешка и огромное понимание.
– Нет, – беззвучно ответила ему Дара. – Нет, нет, нет…
Глава двадцать седьмая Цена гейса
Хотя Дара и приказала Сане помириться с Изорой, хотя она и Изору пыталась вразумить, толку пока не было.
Изора уперлась, и уперлась основательно.
Не то чтобы в ней материнское чувство полностью затмило рассудок, нет! Рассудок как раз присутствовал. Но, переварив ситуацию, выдавал странный результат.
После исчезновения Кано, который все-таки придавал семейному салону солидность и худо-бедно заменял Сану, Изора осталась в растерянности. Во-первых, на прием к Кано были записаны люди – о чем Дара, выпроваживая его в плавание, совершенно не подумала. Во-вторых, он все-таки и с интернетскими женихами помогал. Финансовое благополучие семейного салона оказалось под угрозой.
Изора в любую минуту могла послать Сане зов – и та бы пришла, и впряглась в работу, и отношения понемногу бы наладились. Но Изора напоминала себе о причине ссоры – и получалось, что она, мать, за деньги готова простить дуру, которая чуть не уложила ее дочку в постель непонятно к кому! То, что в итоге, выручая Сашку, в этой постели оказалась сама Сана, Изора в расчет почему-то не принимала. Может, просто привыкла к Саниным похождениям и считала, что для нее это – не событие.
А для Изоры было очень важно ощущать себя хорошей матерью. Все прочее имело значение постольку, поскольку было связано с материнством. И ремесло – в том числе. Ремесло давало возможность быть щедрой матерью – а это уже немало…
Но попробуй быть щедрой, когда в салоне просто некому работать! И впридачу у Сашки сессия, и она далеко не каждый день может заниматься ловлей женихов. Изора заволновалась.
Она уже всерьез думала – а не взять ли к себе Маринку Власову, тетку языкастую и вредноватую, но учившуюся у бабки Савельевны. Савельевну в городе хорошо знали, Маринку тоже многие уже посещали. У этой холеры (между ними был обмен ударами, когда они ввязались в дележку двумя невестами одного жениха; пошла кутерьма приворотов и отворотов, и Изора, схлопотав обратку, несколько дней провалялась с сильнейшей головной болью, а Маринка примерно столько же маялась беспамятством; жених же из двух невест предпочел, понятное дело, третью) почему-то особенно ладилось с детьми, все младенческие хворобы она избывала играючи.
В конце концов, если одеть Маринку по-человечески, если посадить в приличный кабинет и за каждое матерное слово высчитывать определенный процент, она салона не опозорит, думала Изора.
Время было еще не позднее, но последняя клиентка ушла, Ирма с выездной работы сразу отправилась домой, больше в журнале на этот день записей не было, и Зоя тоже попросилась домой – была у нее проблема с сантехникой, и она не хотела, чтобы вызванный дядя Коля решал эту проблему наедине с мужем. Зная, на что способен Зоин муж, если на минутку оставить его без присмотра, Изора отпустила гадалку, заперла салон и сама поспешила домой. Раз так карта пала – значит, самое время устроить стирку, за две недели белье скопилось!
Домой можно было попасть трояко – пешком, на такси и трамваем. Пешком по морозцу, пусть даже в теплой шубе, Изора бегать не желала, и так за день умоталась. На такси пожалела денег – вот когда салон встанет на ноги, тогда и будем разъезжать. Оставался трамвай.
Проезжая вдоль парка, Изора увидела под фонарем пару – мужчину и женщину. С парком этим у нее были связаны воспоминания, она невольно улыбнулась, не отводя от пары глаз, и тут поняла, что это у мужчины не воротник дубленки, а длинные светлые волосы. Более того – короткую шубку с широкими рукавами, с ламовым пышным воротником она сразу признала. И, устремившись вперед, впилилась лбом в стекло. А трамвай как раз поворачивал, так что она увидела эту пару в профиль и довольно четко.
Под фонарем действительно стояли Сашка и Фердиад.
Не обнимались, не целовались – а просто, видать, шли рядом по дорожке, разговор сделался не в меру острым, видеть глаза собеседника стало просто необходимо, и они остановились, продолжали беседу в голубоватом свете фонаря, под падающим снегом.
С Изоры словно сдернули войлочный колпак, на несколько дней лишивший ее зрения, слуха и понимания обстановки.
После ссоры с Сашкой, яростно просившейся на Курсы, Изора поревела, успокоилась и уже не могла бы вспомнить в точности Сашкины аргументы. А Сашка в тот же вечер пропылесосила ковры и вообще вела себя как примерная девочка, озабоченная только учебой и домашним хозяйством.
Изора тут же решила, что взрыв дочкиных эмоций был спровоцирован женщиной, требовавшей от семейного салона невозможного – спасти ребенка, от которого уже и медицина отказалась. И вздохнула Изора, вспомнив, как в первые недели обучения на Курсах считала всех преподавателей всемогущими и непобедимыми.
И вот оказывается, что за Сашкиной мечтой о курсах стоит этот беловолосый подлец, накинувший на крестную опасный гейс-оболочку, еще хорошо, что не широкий, лишающий здоровья, и не роковой, после нарушения которого сестрички Морриган позволяют дожить всего лишь до заката.
Изора была искренне привязана к Даре, что не мешало ей смотреть на личную жизнь крестной критически. Как всякая мать, она поглядывала свысока на женщин, не родивших детей. И всякое чудо, совершенное Саной, или Дарой, или Брессой, разбивалось вдребезги о святую Изорину убежденность: ремесло ремеслом, а вот попробовали бы они без мужа и почти без бабушки вырастить ребенка!
Меньше всего Изора хотела, чтобы Сашка повторила судьбу Дары или же Саны, не к ночи будь помянута. А хотела она дать ребенку, пусть хоть в принудительном порядке, то, чего сама от жизни не получила: высшее образование, симпатичного жениха с хорошим образованием и из достойной, денежной семьи, белое платье с фатой и венчание в церкви, свадебное путешествие хотя бы в Анталью, если Лазурный берег окажется не по карману… А дальше – отдельную квартиру, возможность покупать все, чего душе угодно, и из продуктов, и из одежды, и, когда душе захочется, здоровенького младенчика, над которым будет хлопотать вся родня плюс профессиональная няня, впоследствии – гувернантка. А сила – что же, сила может найти применение в семейном салоне, три-четыре раза в неделю, сила может сделать Сашку лучшей в городе гадалкой или, скажем, специалисткой по чистке помещений.
Трамвай исправно привез Изору домой, и по дороге она успокоилась настолько, что решила отложить разборку. В конце концов, она знала про свою способность срываться и орать – «издержки производства», как назвала эти срывы Дара, объяснив их влиянием имени. И действительно – за Натальей скандалов не водилось, а за Изорой – водились.
Она послала зов Даре и получила блок: не мешай, занята.
Сашка пришла поздно – конечно же, «от подруги Жанны». Вспомнив молодость, Изора даже не подумала звонить Жанне – та давно получила инструкции и готова к продуманному, вдохновенному вранью. Мама с дочкой поужинали и пошли спать. А наутро Изора поняла, что все это – несерьезно. Во-первых, прогулка по ночному городу – не криминал, во-вторых, мало ли в городе коротких шубок с широченными рукавами? Да и платиновая грива Фердиада отливала металлическим блеском только в голубоватом свете фонаря – мало ли в городе длинноволосых парней?
Повторять зов Даре она не стала. И преспокойно пошла в салон.
Днем же Изора ощутила тревогу.
Безмятежность, о природе которой догадалась Дара, но то ли не успела, то ли поленилась разобраться с этой безмятежностью, была достаточно поверхностной – тонкие чары сида, совсем незаметные, так – легкая туманная вуаль, и не были рассчитаны на борьбу с сильными эмоциями. Они приглушали ощущения – и не более того. А тревога Изоры была глубинного происхождения – до той глубины Фердиад не докапывался.
Изора позвонила Сашке, но ее мобилка оказалась отключенной.
Оставив салон на Ирму с Зоей и зашедшую в гости Мойру, Изора поехала в институт. Умом она понимала, что во время экзаменов телефону и не положено работать, но хотела убедиться – на месте ли Сашка.
Тут и обнаружилось, что любимая дочка экзаменов вообще не сдает.
Изора понеслась домой.
Дверь, как всегда, была открыта, она ворвалась в квартиру и в дочкину комнату.
Сашка в халатике стояла перед раскрытым шкафом, а на тахте валялись ее юбочки, свитерки, брючки. Большая и новая дорожная сумка была тут же, с краю. Сашка деловито собиралась в дорогу.
– Ты куда это? – воскликнула Изора.
– На Курсы, – преспокойно ответила Сашка. – Сперва – на Имболк, а потом – на Курсы.
– Нечего тебе там делать! Хватит того, что мать полжизни на эту чушь потратила, – сурово заявила Изора. – У тебя институт, сессия, диплом получишь.
– Там тоже экзамены и тестирование, там тоже диплом. И никто не виноват, что ты занимаешься чушью! – выпалила Сашка. – Ах, Таро, ах, скандинавские руночки! А когда серьезная болезнь – так и лапки кверху, да?
Это она некстати для Изора вспомнила мальчика с лейкемией, тяжелый случай, после которого исчезли сперва Кано, потом – Дара.
– Ты думаешь, я ничего не понимаю? – как ей казалось, спокойно и уверенно спросила Изора. – Ты думаешь, я ничего не вижу? Курсы ей понадобились! Тьфу! Сказать, как твои Курсы выглядят и чем занимаются?
– Ага! – ответила на это дочь. – Подглядываем?! Выслеживаем?! Да?!
– А что вас выслеживать, если вы по парку шатаетесь и при всех обжимаетесь! – брякнула мама. – Я когда-нибудь была против твоей личной жизни? Когда ты с Дениской ходила – на здоровье! Когда у нас твой Лешка переночевал – разве я хоть слово сказала?
Было такое, было – и парень был Сашкой выпровожен в половине седьмого утра, в полной уверенности, что это совершилось бесшумно!
– Ну так в чем же дело? – спросила она, придерживая на всякий случай сумку. – Если ты не возражаешь против моей личной жизни – так что ты на меня кричишь?
– Кто, я кричу? Я хочу тебе сказать, что этот человек тебе не пара!
– Дениска, значит, мне пара? Ну, мать, ты даешь!
– Ты хоть знаешь, сколько ему лет?
– А что? Это имеет значение?
– Ты знаешь, что он моей крестной всю жизнь испортил?
– Непохожа она на человека, которому испортили жизнь, – заметила Сашка. – Ну? Что еще?
– Он тебе голову заморочил, а ты и рада!
– Ну, рада!
Изора словно вдруг разума лишилась. Если бы к ней на прием пришла девчонка, связавшаяся непонятно с кем, Изора уж нашла бы слова, чтобы вразумить ее. Для родной дочки слов не отыскалось.
– Ты что, не понимаешь, что это – то самое оморачивание, про которое Сонька рассказывала? Он же тебе глаза отводит! – закричала Изора. – Он тобой попользуется, как Дарой, и будешь ты в тридцать лет не замужем и никому не нужная! Одно ремесло на уме! И мужики для развлечения! Тьфу! Ты на Дару посмотри-ка внимательно! И на Соньку посмотри! Ты что – этого хочешь?!
– Да, хочу, хочу! – завопила в ответ и Сашка. – Что ты ко мне привязалась?! Я что – маленькая? Я что – не могу жить с мужчиной, если я его люблю?!
– Нашла кого любить! – тут Изора вспомнила умные, чуть раскосые глаза и правильное лицо Фердиада, и тут же лицо пропало – память подсунула обнаженное тело, подсмотренное в Санином шаре, тонкое и безупречное. И поняла, что если бы этот позвал – сама бы она сейчас собирала сумку не лучше Сашки.
– Да, нашла! Ты что, не знаешь, кто это?
– Вот я-то как раз знаю, кто это! И у Соньки спроси! Ты что – думаешь, если он тебя на Курсы позвал, значит, любит?
– Да, любит! Любит! Любит!
– Ну, врет же он, как последняя скотина! Он и Даре врал, что любит! Он тебе сказал, сколько ему лет? Он вообще что-нибудь про себя сказал? Он же использует тебя и ноги об тебя вытрет!
С тем же успехом Изора могла угрожать концом света. Сашка, вдруг перестав ее слушать, взглянула на часы – и принялась кидать в сумку вещи.
– Никуда не пущу! – Изора налетела на нее, отпихнула и отобрала сумку.
– Так уйду!
– Вот прямо так? В халате?
– Он такси возьмет! И ничего мне твоего не надо! Подавись ты этими тряпками!
Это уж было чересчур. Изора онемела. И как раз ее молчание вызвало настоящую истерику.
– Я все равно уйду к нему! Ты меня не удержишь! – закричала Сашка и вдруг заплакала. – Ты что, не видишь – я же люблю его! Я его люблю! Мне только он нужен! Только он!
– Да ты же не представляешь, кто он такой! – Изора даже замотала головой. – Это же чудовище, Сашка! Это же последняя сволочь! Ты знаешь, какой он на Дару гейс накинул?
– Вранье все! Ничего вы с теть-Соней не поняли! Он – настоящий, настоящий, не то что все эти, эти…
Девчонка не знала, каким бы мерзким словом назвать ровесников, однокурсников, а заодно и тех, кто пытался с ней познакомиться на улице, не вылезая из машины.
И ведь она права, подумала Изора, рядом с «этими» скотина Фердиад – еще принц, рыцарь и блистательная мечта, будь он неладен!
– Мне все равно, сколько ему лет! Мне все равно, что там у него было с Дарой! Мне все равно, что ты еще наговоришь! Мне все равно, что тетя Соня думает!
– Да чтоб ей пусто было, этой тете Соне! – с тут Изора со вполне понятным чувством благодарности послала подружке такое, что той бы мало не показалось. Это был самый злобный посыл, какой только Изора в жизни делала. И сразу за ним она послала зов Даре: да появись же наконец, крестная, если ты еще жива, посмотри, что тут из-за Саны творится, разберись!
В ответ был незнакомый Изоре блок. Не привычный «я занята», а какой-то непонятный, но довольно прочный.
– Мне плевать на гейсы! А если ты меня к нему не пустишь, я все равно уйду, слышишь?! Все равно к нему уйду! Он же ждет меня, как ты не понимаешь?!
Сашка выкрикивала эти слова, одновременно вытирая то глаза, то нос, сбиваясь с дыхания и вообще имея жалкий вид. Но отпустить ее к Фердиаду Изора не могла. Она прекрасно представляла, что произойдет, когда столкнутся эти два характера, когда начнут меряться силами юная гордячка и стареющий соблазнитель-сид.
– Сопли подбери! – презрительно бросила она. – Соплюха!
Повернулась и вышла из комнаты.
Сашка, видя, что противник сбежал с поля боя, громко хлюпнула носом и поспешила в ванную – чистить перышки. Время свидания близилось – не идти же с красным и мокрым носом, тем более, что примораживает…
Она, открывая дверь ванной, слышала, что Изора возится на кухне. Но мать всегда в трудные минуты искала прибежища на кухне – в этом не было ничего удивительного. Сашка помнила историю с патиссонами – мать как-то в расстроенных чувствах приволокла их в двух сумках, не менее двадцати кило, весь вечер яростно консервировала, и только под Новый год, когда наконец открыли первую банку, оказалось, что кулинарка сгоряча перебухала и соли, и уксуса, и пряностей, взять эти патиссоны в рот мог бы только очень восточный человек, да и то – под настроение.
А Изора меж тем докопалась в стенном шкафу до коробочки, заставленной всякими ненужными вещами, еле-еле нащупала и вытащила ее, открыла, подумала – и пошла в прихожую.
Там она быстро обулась, оделась, проверила, сколько денег в кошельке, и вышла на лестничную клетку.
Прохладный воздух несколько сбил ее решительность, она немного постояла, посмотрела на часы – судя по торопливым сборам, Фердиад ждал Сашку в пять, времени почти не оставалось, – и глубоко вздохнула.
Пора, сказала она себе, пора, другого выхода нет.
Еще когда переехали на эту квартиру и все тут меняли, Изора поставила хорошие двери. Смешно было бы навешивать дверь без замка, да и опасно, как бы эта дверь выглядела, так что замок был, были и ключи, которые Изора почему-то не выбросила, а припрятала. Эта самая неумеренная припасливость иногда играла с ней шутки, но бывало, что и выручала.
В последний раз она послала зов Даре. Дара ответила блоком, так что даже не понять было, где она, может, и вовсе на другой стороне земного шара.
Изора вдохнула, выдохнула и сунула ключ в скважину. Он проворачивался туго, но все же два оборота сделал.
Теперь Сашка была надежно заперта.
За окна Изора не беспокоилась – их сделали не распашными, а на особых шарнирах, так что створка приоткрывалась для проветривания сантиметров на пятнадцать, не более. В такую щель дочка бы не протиснулась, а выбивать стекло не станет – зная, что двери суждено постоянно быть открытой, а сигнализации – включенной, Изора не поскупилась на противоударное стекло.
Гейс был нарушен необратимо.
Теперь и Изора попала под свой гейс.
Но иного пути, чтобы помочь своему ребенку, она не знала. И потому, смирившись с печальным будущим, прямо в роскошной шубе села на ступеньках – ждать Фердиада. В конце концов, он потолчется, потолчется в назначенном месте – и заявится в гости к нареченной.
Чем с ним бороться – Изора понятия не имела. У нее и раньше-то способностей и сил было не больно много, да и тех гейс, надо полагать, уже лишил. Но она была сейчас готова голыми руками удавить беловолосую нечисть.
Курсы – не для девочек, даже тех, кто уже успел покувыркаться с ровесниками. Курсы – это опасное дело, которое позволено выбирать только в зрелом возрасте! Курсы – не то место, где возможно счастье…
И Фердиад – не тот, кто способен дать девочке счастье. Разве что очень недолгое и сомнительное. И чем девочка умнее – тем счастье сомнительнее.
А потом – одиночество и ремесло, ремесло и одиночество.
Она подержала на ладони связку новеньких и одинаковых ключей, размахнулась – и запустила в окошко. Наверно, немного силы гейс ей оставил, все-таки он был всего лишь один из трех, – ключи пробили стекло и исчезли в темноте.
Она еще немного посидела, думая о салоне. Дверная ручка задергалась.
– Ма-ма! Ма-а-ма-а! – позвала Сашка.
Изора встала, спустилась на целый лестничный пролет и опыть села на ступеньки. На всякий случай посмотрела на часы – было без пяти пять. Значит, Фердиад ждал Сашку где-то совсем поблизости. Значит, сейчас заявится. Минут черед пятнадцать, надо полагать…
Загудел лифт – пошел вниз, потом вверх, остановился на Изорином этаже, Изора подняла голову – и из распахнувшихся дверей выскочила Сана.
Маленькая целительница быстро огляделась и сразу увидела подругу, что сидела внизу на лестнице, в своей роскошной шубе – копна копной. Сана быстро сбежала к ней.
– Иди домой, – велела она. – Я эту кашу заварила, я и расхлебаю! Смотри, что у меня есть!
– Пришла полюбоваться? – горестно спросила Изора. Уж на склоку с Саной у нее сил точно не осталось.
Сана, в куртке поверх домашних леггинсов и красной маечки, ненакрашенная, непричесанная, сунула руку в сумку и достала кинжал.
– Что это? – Изора невольно откачнулась.
– Не что, а кто! Это – «Лисичка»!
Нож был из тех, на которые целителям первого посвящения позволялось лишь смотреть, и то – недолго.
Сана протянула нож на ладони, так, чтобы Изора увидела чеканную отполированную рукоятку. И точно – по ней среди сплетенных веток шла, опустив голову, пышнохвостая лиса.
– Где ты взяла ее? – Изора помнила, что про этот кинжал рассказывал кто-то на Курсах, и даже что-то было сказано про его гейс, но что – как назло, выпало из головы. Наверно, с утраты памяти и должно было начаться…
Изора уперлась, и уперлась основательно.
Не то чтобы в ней материнское чувство полностью затмило рассудок, нет! Рассудок как раз присутствовал. Но, переварив ситуацию, выдавал странный результат.
После исчезновения Кано, который все-таки придавал семейному салону солидность и худо-бедно заменял Сану, Изора осталась в растерянности. Во-первых, на прием к Кано были записаны люди – о чем Дара, выпроваживая его в плавание, совершенно не подумала. Во-вторых, он все-таки и с интернетскими женихами помогал. Финансовое благополучие семейного салона оказалось под угрозой.
Изора в любую минуту могла послать Сане зов – и та бы пришла, и впряглась в работу, и отношения понемногу бы наладились. Но Изора напоминала себе о причине ссоры – и получалось, что она, мать, за деньги готова простить дуру, которая чуть не уложила ее дочку в постель непонятно к кому! То, что в итоге, выручая Сашку, в этой постели оказалась сама Сана, Изора в расчет почему-то не принимала. Может, просто привыкла к Саниным похождениям и считала, что для нее это – не событие.
А для Изоры было очень важно ощущать себя хорошей матерью. Все прочее имело значение постольку, поскольку было связано с материнством. И ремесло – в том числе. Ремесло давало возможность быть щедрой матерью – а это уже немало…
Но попробуй быть щедрой, когда в салоне просто некому работать! И впридачу у Сашки сессия, и она далеко не каждый день может заниматься ловлей женихов. Изора заволновалась.
Она уже всерьез думала – а не взять ли к себе Маринку Власову, тетку языкастую и вредноватую, но учившуюся у бабки Савельевны. Савельевну в городе хорошо знали, Маринку тоже многие уже посещали. У этой холеры (между ними был обмен ударами, когда они ввязались в дележку двумя невестами одного жениха; пошла кутерьма приворотов и отворотов, и Изора, схлопотав обратку, несколько дней провалялась с сильнейшей головной болью, а Маринка примерно столько же маялась беспамятством; жених же из двух невест предпочел, понятное дело, третью) почему-то особенно ладилось с детьми, все младенческие хворобы она избывала играючи.
В конце концов, если одеть Маринку по-человечески, если посадить в приличный кабинет и за каждое матерное слово высчитывать определенный процент, она салона не опозорит, думала Изора.
Время было еще не позднее, но последняя клиентка ушла, Ирма с выездной работы сразу отправилась домой, больше в журнале на этот день записей не было, и Зоя тоже попросилась домой – была у нее проблема с сантехникой, и она не хотела, чтобы вызванный дядя Коля решал эту проблему наедине с мужем. Зная, на что способен Зоин муж, если на минутку оставить его без присмотра, Изора отпустила гадалку, заперла салон и сама поспешила домой. Раз так карта пала – значит, самое время устроить стирку, за две недели белье скопилось!
Домой можно было попасть трояко – пешком, на такси и трамваем. Пешком по морозцу, пусть даже в теплой шубе, Изора бегать не желала, и так за день умоталась. На такси пожалела денег – вот когда салон встанет на ноги, тогда и будем разъезжать. Оставался трамвай.
Проезжая вдоль парка, Изора увидела под фонарем пару – мужчину и женщину. С парком этим у нее были связаны воспоминания, она невольно улыбнулась, не отводя от пары глаз, и тут поняла, что это у мужчины не воротник дубленки, а длинные светлые волосы. Более того – короткую шубку с широкими рукавами, с ламовым пышным воротником она сразу признала. И, устремившись вперед, впилилась лбом в стекло. А трамвай как раз поворачивал, так что она увидела эту пару в профиль и довольно четко.
Под фонарем действительно стояли Сашка и Фердиад.
Не обнимались, не целовались – а просто, видать, шли рядом по дорожке, разговор сделался не в меру острым, видеть глаза собеседника стало просто необходимо, и они остановились, продолжали беседу в голубоватом свете фонаря, под падающим снегом.
С Изоры словно сдернули войлочный колпак, на несколько дней лишивший ее зрения, слуха и понимания обстановки.
После ссоры с Сашкой, яростно просившейся на Курсы, Изора поревела, успокоилась и уже не могла бы вспомнить в точности Сашкины аргументы. А Сашка в тот же вечер пропылесосила ковры и вообще вела себя как примерная девочка, озабоченная только учебой и домашним хозяйством.
Изора тут же решила, что взрыв дочкиных эмоций был спровоцирован женщиной, требовавшей от семейного салона невозможного – спасти ребенка, от которого уже и медицина отказалась. И вздохнула Изора, вспомнив, как в первые недели обучения на Курсах считала всех преподавателей всемогущими и непобедимыми.
И вот оказывается, что за Сашкиной мечтой о курсах стоит этот беловолосый подлец, накинувший на крестную опасный гейс-оболочку, еще хорошо, что не широкий, лишающий здоровья, и не роковой, после нарушения которого сестрички Морриган позволяют дожить всего лишь до заката.
Изора была искренне привязана к Даре, что не мешало ей смотреть на личную жизнь крестной критически. Как всякая мать, она поглядывала свысока на женщин, не родивших детей. И всякое чудо, совершенное Саной, или Дарой, или Брессой, разбивалось вдребезги о святую Изорину убежденность: ремесло ремеслом, а вот попробовали бы они без мужа и почти без бабушки вырастить ребенка!
Меньше всего Изора хотела, чтобы Сашка повторила судьбу Дары или же Саны, не к ночи будь помянута. А хотела она дать ребенку, пусть хоть в принудительном порядке, то, чего сама от жизни не получила: высшее образование, симпатичного жениха с хорошим образованием и из достойной, денежной семьи, белое платье с фатой и венчание в церкви, свадебное путешествие хотя бы в Анталью, если Лазурный берег окажется не по карману… А дальше – отдельную квартиру, возможность покупать все, чего душе угодно, и из продуктов, и из одежды, и, когда душе захочется, здоровенького младенчика, над которым будет хлопотать вся родня плюс профессиональная няня, впоследствии – гувернантка. А сила – что же, сила может найти применение в семейном салоне, три-четыре раза в неделю, сила может сделать Сашку лучшей в городе гадалкой или, скажем, специалисткой по чистке помещений.
Трамвай исправно привез Изору домой, и по дороге она успокоилась настолько, что решила отложить разборку. В конце концов, она знала про свою способность срываться и орать – «издержки производства», как назвала эти срывы Дара, объяснив их влиянием имени. И действительно – за Натальей скандалов не водилось, а за Изорой – водились.
Она послала зов Даре и получила блок: не мешай, занята.
Сашка пришла поздно – конечно же, «от подруги Жанны». Вспомнив молодость, Изора даже не подумала звонить Жанне – та давно получила инструкции и готова к продуманному, вдохновенному вранью. Мама с дочкой поужинали и пошли спать. А наутро Изора поняла, что все это – несерьезно. Во-первых, прогулка по ночному городу – не криминал, во-вторых, мало ли в городе коротких шубок с широченными рукавами? Да и платиновая грива Фердиада отливала металлическим блеском только в голубоватом свете фонаря – мало ли в городе длинноволосых парней?
Повторять зов Даре она не стала. И преспокойно пошла в салон.
Днем же Изора ощутила тревогу.
Безмятежность, о природе которой догадалась Дара, но то ли не успела, то ли поленилась разобраться с этой безмятежностью, была достаточно поверхностной – тонкие чары сида, совсем незаметные, так – легкая туманная вуаль, и не были рассчитаны на борьбу с сильными эмоциями. Они приглушали ощущения – и не более того. А тревога Изоры была глубинного происхождения – до той глубины Фердиад не докапывался.
Изора позвонила Сашке, но ее мобилка оказалась отключенной.
Оставив салон на Ирму с Зоей и зашедшую в гости Мойру, Изора поехала в институт. Умом она понимала, что во время экзаменов телефону и не положено работать, но хотела убедиться – на месте ли Сашка.
Тут и обнаружилось, что любимая дочка экзаменов вообще не сдает.
Изора понеслась домой.
Дверь, как всегда, была открыта, она ворвалась в квартиру и в дочкину комнату.
Сашка в халатике стояла перед раскрытым шкафом, а на тахте валялись ее юбочки, свитерки, брючки. Большая и новая дорожная сумка была тут же, с краю. Сашка деловито собиралась в дорогу.
– Ты куда это? – воскликнула Изора.
– На Курсы, – преспокойно ответила Сашка. – Сперва – на Имболк, а потом – на Курсы.
– Нечего тебе там делать! Хватит того, что мать полжизни на эту чушь потратила, – сурово заявила Изора. – У тебя институт, сессия, диплом получишь.
– Там тоже экзамены и тестирование, там тоже диплом. И никто не виноват, что ты занимаешься чушью! – выпалила Сашка. – Ах, Таро, ах, скандинавские руночки! А когда серьезная болезнь – так и лапки кверху, да?
Это она некстати для Изора вспомнила мальчика с лейкемией, тяжелый случай, после которого исчезли сперва Кано, потом – Дара.
– Ты думаешь, я ничего не понимаю? – как ей казалось, спокойно и уверенно спросила Изора. – Ты думаешь, я ничего не вижу? Курсы ей понадобились! Тьфу! Сказать, как твои Курсы выглядят и чем занимаются?
– Ага! – ответила на это дочь. – Подглядываем?! Выслеживаем?! Да?!
– А что вас выслеживать, если вы по парку шатаетесь и при всех обжимаетесь! – брякнула мама. – Я когда-нибудь была против твоей личной жизни? Когда ты с Дениской ходила – на здоровье! Когда у нас твой Лешка переночевал – разве я хоть слово сказала?
Было такое, было – и парень был Сашкой выпровожен в половине седьмого утра, в полной уверенности, что это совершилось бесшумно!
– Ну так в чем же дело? – спросила она, придерживая на всякий случай сумку. – Если ты не возражаешь против моей личной жизни – так что ты на меня кричишь?
– Кто, я кричу? Я хочу тебе сказать, что этот человек тебе не пара!
– Дениска, значит, мне пара? Ну, мать, ты даешь!
– Ты хоть знаешь, сколько ему лет?
– А что? Это имеет значение?
– Ты знаешь, что он моей крестной всю жизнь испортил?
– Непохожа она на человека, которому испортили жизнь, – заметила Сашка. – Ну? Что еще?
– Он тебе голову заморочил, а ты и рада!
– Ну, рада!
Изора словно вдруг разума лишилась. Если бы к ней на прием пришла девчонка, связавшаяся непонятно с кем, Изора уж нашла бы слова, чтобы вразумить ее. Для родной дочки слов не отыскалось.
– Ты что, не понимаешь, что это – то самое оморачивание, про которое Сонька рассказывала? Он же тебе глаза отводит! – закричала Изора. – Он тобой попользуется, как Дарой, и будешь ты в тридцать лет не замужем и никому не нужная! Одно ремесло на уме! И мужики для развлечения! Тьфу! Ты на Дару посмотри-ка внимательно! И на Соньку посмотри! Ты что – этого хочешь?!
– Да, хочу, хочу! – завопила в ответ и Сашка. – Что ты ко мне привязалась?! Я что – маленькая? Я что – не могу жить с мужчиной, если я его люблю?!
– Нашла кого любить! – тут Изора вспомнила умные, чуть раскосые глаза и правильное лицо Фердиада, и тут же лицо пропало – память подсунула обнаженное тело, подсмотренное в Санином шаре, тонкое и безупречное. И поняла, что если бы этот позвал – сама бы она сейчас собирала сумку не лучше Сашки.
– Да, нашла! Ты что, не знаешь, кто это?
– Вот я-то как раз знаю, кто это! И у Соньки спроси! Ты что – думаешь, если он тебя на Курсы позвал, значит, любит?
– Да, любит! Любит! Любит!
– Ну, врет же он, как последняя скотина! Он и Даре врал, что любит! Он тебе сказал, сколько ему лет? Он вообще что-нибудь про себя сказал? Он же использует тебя и ноги об тебя вытрет!
С тем же успехом Изора могла угрожать концом света. Сашка, вдруг перестав ее слушать, взглянула на часы – и принялась кидать в сумку вещи.
– Никуда не пущу! – Изора налетела на нее, отпихнула и отобрала сумку.
– Так уйду!
– Вот прямо так? В халате?
– Он такси возьмет! И ничего мне твоего не надо! Подавись ты этими тряпками!
Это уж было чересчур. Изора онемела. И как раз ее молчание вызвало настоящую истерику.
– Я все равно уйду к нему! Ты меня не удержишь! – закричала Сашка и вдруг заплакала. – Ты что, не видишь – я же люблю его! Я его люблю! Мне только он нужен! Только он!
– Да ты же не представляешь, кто он такой! – Изора даже замотала головой. – Это же чудовище, Сашка! Это же последняя сволочь! Ты знаешь, какой он на Дару гейс накинул?
– Вранье все! Ничего вы с теть-Соней не поняли! Он – настоящий, настоящий, не то что все эти, эти…
Девчонка не знала, каким бы мерзким словом назвать ровесников, однокурсников, а заодно и тех, кто пытался с ней познакомиться на улице, не вылезая из машины.
И ведь она права, подумала Изора, рядом с «этими» скотина Фердиад – еще принц, рыцарь и блистательная мечта, будь он неладен!
– Мне все равно, сколько ему лет! Мне все равно, что там у него было с Дарой! Мне все равно, что ты еще наговоришь! Мне все равно, что тетя Соня думает!
– Да чтоб ей пусто было, этой тете Соне! – с тут Изора со вполне понятным чувством благодарности послала подружке такое, что той бы мало не показалось. Это был самый злобный посыл, какой только Изора в жизни делала. И сразу за ним она послала зов Даре: да появись же наконец, крестная, если ты еще жива, посмотри, что тут из-за Саны творится, разберись!
В ответ был незнакомый Изоре блок. Не привычный «я занята», а какой-то непонятный, но довольно прочный.
– Мне плевать на гейсы! А если ты меня к нему не пустишь, я все равно уйду, слышишь?! Все равно к нему уйду! Он же ждет меня, как ты не понимаешь?!
Сашка выкрикивала эти слова, одновременно вытирая то глаза, то нос, сбиваясь с дыхания и вообще имея жалкий вид. Но отпустить ее к Фердиаду Изора не могла. Она прекрасно представляла, что произойдет, когда столкнутся эти два характера, когда начнут меряться силами юная гордячка и стареющий соблазнитель-сид.
– Сопли подбери! – презрительно бросила она. – Соплюха!
Повернулась и вышла из комнаты.
Сашка, видя, что противник сбежал с поля боя, громко хлюпнула носом и поспешила в ванную – чистить перышки. Время свидания близилось – не идти же с красным и мокрым носом, тем более, что примораживает…
Она, открывая дверь ванной, слышала, что Изора возится на кухне. Но мать всегда в трудные минуты искала прибежища на кухне – в этом не было ничего удивительного. Сашка помнила историю с патиссонами – мать как-то в расстроенных чувствах приволокла их в двух сумках, не менее двадцати кило, весь вечер яростно консервировала, и только под Новый год, когда наконец открыли первую банку, оказалось, что кулинарка сгоряча перебухала и соли, и уксуса, и пряностей, взять эти патиссоны в рот мог бы только очень восточный человек, да и то – под настроение.
А Изора меж тем докопалась в стенном шкафу до коробочки, заставленной всякими ненужными вещами, еле-еле нащупала и вытащила ее, открыла, подумала – и пошла в прихожую.
Там она быстро обулась, оделась, проверила, сколько денег в кошельке, и вышла на лестничную клетку.
Прохладный воздух несколько сбил ее решительность, она немного постояла, посмотрела на часы – судя по торопливым сборам, Фердиад ждал Сашку в пять, времени почти не оставалось, – и глубоко вздохнула.
Пора, сказала она себе, пора, другого выхода нет.
Еще когда переехали на эту квартиру и все тут меняли, Изора поставила хорошие двери. Смешно было бы навешивать дверь без замка, да и опасно, как бы эта дверь выглядела, так что замок был, были и ключи, которые Изора почему-то не выбросила, а припрятала. Эта самая неумеренная припасливость иногда играла с ней шутки, но бывало, что и выручала.
В последний раз она послала зов Даре. Дара ответила блоком, так что даже не понять было, где она, может, и вовсе на другой стороне земного шара.
Изора вдохнула, выдохнула и сунула ключ в скважину. Он проворачивался туго, но все же два оборота сделал.
Теперь Сашка была надежно заперта.
За окна Изора не беспокоилась – их сделали не распашными, а на особых шарнирах, так что створка приоткрывалась для проветривания сантиметров на пятнадцать, не более. В такую щель дочка бы не протиснулась, а выбивать стекло не станет – зная, что двери суждено постоянно быть открытой, а сигнализации – включенной, Изора не поскупилась на противоударное стекло.
Гейс был нарушен необратимо.
Теперь и Изора попала под свой гейс.
Но иного пути, чтобы помочь своему ребенку, она не знала. И потому, смирившись с печальным будущим, прямо в роскошной шубе села на ступеньках – ждать Фердиада. В конце концов, он потолчется, потолчется в назначенном месте – и заявится в гости к нареченной.
Чем с ним бороться – Изора понятия не имела. У нее и раньше-то способностей и сил было не больно много, да и тех гейс, надо полагать, уже лишил. Но она была сейчас готова голыми руками удавить беловолосую нечисть.
Курсы – не для девочек, даже тех, кто уже успел покувыркаться с ровесниками. Курсы – это опасное дело, которое позволено выбирать только в зрелом возрасте! Курсы – не то место, где возможно счастье…
И Фердиад – не тот, кто способен дать девочке счастье. Разве что очень недолгое и сомнительное. И чем девочка умнее – тем счастье сомнительнее.
А потом – одиночество и ремесло, ремесло и одиночество.
Она подержала на ладони связку новеньких и одинаковых ключей, размахнулась – и запустила в окошко. Наверно, немного силы гейс ей оставил, все-таки он был всего лишь один из трех, – ключи пробили стекло и исчезли в темноте.
Она еще немного посидела, думая о салоне. Дверная ручка задергалась.
– Ма-ма! Ма-а-ма-а! – позвала Сашка.
Изора встала, спустилась на целый лестничный пролет и опыть села на ступеньки. На всякий случай посмотрела на часы – было без пяти пять. Значит, Фердиад ждал Сашку где-то совсем поблизости. Значит, сейчас заявится. Минут черед пятнадцать, надо полагать…
Загудел лифт – пошел вниз, потом вверх, остановился на Изорином этаже, Изора подняла голову – и из распахнувшихся дверей выскочила Сана.
Маленькая целительница быстро огляделась и сразу увидела подругу, что сидела внизу на лестнице, в своей роскошной шубе – копна копной. Сана быстро сбежала к ней.
– Иди домой, – велела она. – Я эту кашу заварила, я и расхлебаю! Смотри, что у меня есть!
– Пришла полюбоваться? – горестно спросила Изора. Уж на склоку с Саной у нее сил точно не осталось.
Сана, в куртке поверх домашних леггинсов и красной маечки, ненакрашенная, непричесанная, сунула руку в сумку и достала кинжал.
– Что это? – Изора невольно откачнулась.
– Не что, а кто! Это – «Лисичка»!
Нож был из тех, на которые целителям первого посвящения позволялось лишь смотреть, и то – недолго.
Сана протянула нож на ладони, так, чтобы Изора увидела чеканную отполированную рукоятку. И точно – по ней среди сплетенных веток шла, опустив голову, пышнохвостая лиса.
– Где ты взяла ее? – Изора помнила, что про этот кинжал рассказывал кто-то на Курсах, и даже что-то было сказано про его гейс, но что – как назло, выпало из головы. Наверно, с утраты памяти и должно было начаться…