Ван Ластбадер Эрик. Сирены

   Дайна приблизилась к нему.
   - Жан-Карлос говорит, что нельзя позволять себе раздумывать перед тем, как нажать на курок. Бонстил отвернулся от окна и взглянул на нее.
   - Кто такой Жан-Карлос?
   - Он обучал нас всех обращаться с оружием. Беженец с Кубы, вырвавшийся из Морро Кастла.
   Бонстил уселся на краешек софы, уронив руки на колени. Он казался очень уставшим.
   - Знаешь, сколько я живу в Лос-Анджелесе, а не устаю удивляться неутомимости, с которой реальность здесь превращается в фантазию. - Он покачал головой. - Обучал вас обращаться с оружием.
   - Ну да. С пистолетом и ножами...
   - Господи, послушай, что ты несешь! - взорвался он, вскочив с софы. - Ты еще скажешь, что действительно умеешь пользоваться всем этим.
   - Мы используем во время съемок настоящие пистолеты.
   - Ну конечно. Никаких сомнений. - Не сводя с нее глаз, он выдвинул ящик стола, сделанного из черного дерева. Быстрым натренированным движением он извлек пистолет 38 калибра из простой кожаной кобуры и бросил его Дайне без предупреждения.
   Она вскрикнула, но поймала его без малейшего намека на неуклюжесть или неловкость: тренировки Жана-Карлоса давали о себе знать.
   - Ты сошел с ума? - воскликнула она горячо. - Он ведь заряжен!
   - Он стоит на предохранителе. - На каменном лице лейтенанта не дрогнул ни один мускул, но Дайна знала, что он удивлен и немало. Он ждал, что она уронит пистолет или шарахнется от него в сторону.
   - Мы работаем с таким оружием, - сказала она. - Я знаю, как пользоваться им.
   - Хорошо. - Взяв ее за руку, Бонстил направился через весь дом к черному входу. Воздух на улице был теплым и липким, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.
   - Видишь ту березу, - Бонстил показал пальцем. Судорожно глотнув. Дайна кивнула. - Она отсюда всего лишь, я бы сказал, ярдах в двадцати. Посмотрим, сможешь ли ты попасть вон в ту развилку на уровне глаз. - Он снял револьвер с предохранителя. - Давай, - настаивал он. - Покажи, как ты умеешь стрелять.
   Дайна повернулась так, что дерево оказалось прямо перед ней, и, как учил ее Жан-Карлос, слегка расставила ноги. Сомкнув колени, она подняла пистолет, держа его обеими руками. "Для большой цели, такой как человек, - вбивал он ей в голову, - не надо пользоваться прицелом. Достаточно целиться на глаз".
   Она нажала курок, и пистолет оглушительно грохнул. Его дуло дернулось вверх, но сама Дайна не шелохнулась.
   Бонстил, прищурившись, взглянул вперед.
   - Мимо, - сказал он. - На дереве никаких отметин. Давай, давай. Попробуй еще.
   Дайна слегка опустила пистолет, направляя свой ствол чуть пониже мишени, и приготовилась к отдаче. Она прицелилась вновь, как можно тщательней.
   - Давай! - рявкнул Бонстил. - Если кто-то нападает на тебя, то нет времени для раскачки!
   Дайна выстрелила и почти сразу же услышала визг рикошета. Когда они вместе подошли к березе, Бонстил приложил большой палец к тому месту, где пуля ободрала кусок коры, в полутора дюймах от развилки.
   - Неплохо, - заметил он и, забрав у Дайны пистолет, вернулся туда, откуда она стреляла. Убедившись, что Дайна стоит рядом с ним, он резко развернулся и выпустил оставшиеся четыре заряда, не целясь. Ей даже не пришлось идти к дереву: расщепленное основание развилки было видно издалека.
   - Ну и позер же ты!
   - Ничуть, - возразил он, открывая пустой барабан и перезаряжая револьвер. - Просто хотел продемонстрировать тебе разницу. - Вернув барабан на место, он щелкнул предохранителем. - Однако, должен признать, что ты относишься к этому серьезней, чем я ожидал. Только не путай фантазию и реальность. Тебя готовили для роли в фильме, а меня - для улиц.
   - У тебя наметанный глаз сыщика, позволяющий заглянуть в душу человека вроде Тай.
   Бонстил покачал головой, берясь за ручку на дверце своего автомобиля.
   - Тренировка тут ни при чем. Я родился таким. Это глаз писателя.
   Вечером, узнав, что Рубенс вернется домой поздно, Дайна решила наплевать на все и вся и прямо с порога отправилась в спальню.
   Она проснулась от бело-голубой вспышки молнии за окном, когда уже было совсем темно. Ослепнув на мгновение от яркого света, она зажмурилась и отвернулась от окна. Отзвуки грома перекатывались слева направо, словно кто-то читал нараспев раскатистым басом стихи, напечатанные на бумаге. Их эхо, казалось, длилось бесконечно долго, и плавно перешло в звон колокольчика у входной двери.
   Натянув халат, она спустилась в холл, погруженный в неестественную тишину. Гром загрохотал вновь, когда Дайна переступила порог гостиной. Во сне она видела Рубенса, его тело возле себя, полураскрытый рот, прижимающийся к пульсирующей артерии на ее шее, их ласки, заканчивающиеся криком боли и наслаждения, вырывающимся одновременно из их губ.
   Она слегка поежилась: воспоминания о сне казались такими же осязаемыми и сильными, как запах мускуса. Она почувствовала, как напряглась ее грудь, чувствительные кончики которой реагировали на прикосновение материи халата при каждом шаге. Тряхнув головой, чтобы избавиться от этого наваждения, она отвела назад густые пряди волос, свешивавшиеся ей на лоб. Наконец, добравшись до двери. Дайна открыла ее.
   Изломанный трезубец молнии прочертил небо, и она прикрыла глаза рукой. В то же мгновение она услышала знакомый голос, тихо окликнувший ее по имени из темноты.
   - Ясмин? - удивилась она. - Что ты делаешь... В свете очередной вспышки она увидела женскую фигуру. На Ясмин было темное полупальто, которое она судорожно стискивала у горла. Что-то страшное было в ее лице, но что именно, Дайна не успела разглядеть.
   - Ясмин! - повторила Дайна, проведя ладонью по щеке подруги. Та сдавленно вскрикнула, точно от боли. - Боже мой, что с тобой стряслось? - Не дожидаясь ответа, она затащила Ясмин внутрь и закрыла дверь. Почти тут же она услышала шум начавшегося дождя. Капли застучали по крыше и по подоконнику.
   Обняв Ясмин за плечи, Дайна провела ее в гостиную и включила торшер. Взяв подругу за подбородок, она принялась поворачивать ее лицо в разные стороны. Кожа на левой щеке Ясмин была красной и опухшей. "Если не приложить к ней лед немедленно, - подумала Дайна, - то завтра на этом месте будет огромный синяк".
   - Иди за мной, - сказала она, подводя Ясмин к бару. Усадив ее, Дайна тут же намешала ей крепкий коктейль из виски на карамельках. Однако Ясмин даже не притронулась к нему. Она сидела молча и дрожала; слезы катились по ее щекам.
   Достав упаковку со льдом, Дайна высыпала пригоршню кубиков на толстое полотенце и, завернув их, прижала аккуратно к месту ушиба. Ясмин вскрикнула, ощутив прикосновение, но не произнесла ни слова.
   Дайне пришлось заставить ее сделать несколько глотков, прежде чем она смогла говорить.
   - Прости, что потревожила тебя, - прошептала Ясмин. - Это не имеет к тебе никакого отношения.
   - Перестань нести чушь, Ясмин. Для чего, по-твоему, существуют друзья? На лучше, выпей еще.
   Сделав еще один глоток, Ясмин закашлялась. Ее глаза вновь наполнились слезами, и она отстранила стакан от себя.
   - Я ездила к Джорджу сегодня, чтобы забрать остаток своих вещей. Там по-прежнему оставалось кое-что из моей одежды и... личных вещей. - Она опять расплакалась и отвернулась, так что Дайне, прижимавшей лед к ее щеке, пришлось изогнуть руку. - Он был пьян и ужасно зол. Я... я никогда раньше не видела его таким. Мне на самом деле... показалось, что он сошел с ума. Он кричал на меня, много говорил и шипел. "Я не хочу, чтобы ты уходила, Ясмин, - ревел он, словно разъяренный бык. - Я не отпущу тебя". Однако я знала, что он не может говорить это всерьез.
   - Я... я не сказала тебе всей правды, почему я ушла от него. Я хотела остаться, по крайней мере, какая-то часть меня хотела этого. Но я была слишком сильна для него. Джордж очень старомоден, и моя сексуальность ошеломила его. Моя агрессивность в постели... пугала его по-настоящему.
   - Он бил тебя сегодня?
   - Он... взял меня силой. - Ясмин задрожала, и Дайна вновь прижалась к ней, стараясь передать ей часть своего тепла. - Он изнасиловал меня. - Ясмин покачала головой как в забытье. - Говорят, что женщину нельзя изнасиловать, если она, хотя бы отчасти, не хочет этого сама. Но это просто неправда. Я физически сильна, Дайна. Ты знаешь это, - она говорила, как маленькая девочка, и сердце Дайны разрывалось на части от жалости. Она прижалась губами к влажному лбу Ясмин, и та продолжала. - Однако Джордж был сильней меня. Казалось, он обладает какой-то... не знаю, демонической силой. Во всяком случае, это была явно не человеческая сила. Чем больше я... боролась, тем сильней становился он. Я знала... часть меня думала: "Если я буду лежать спокойно и оставаться в таком бездействии, не сопротивляясь, то может быть это охладит его, и он остановится". Но это значило бы, - она опять задрожала, поставить крест на себе во всех отношениях: как на личности, женщине, человеке. Я не могла... Я просто не могла смириться с этой мыслью. И я сопротивлялась все сильнее и сильнее. Это было ужасно, совсем не похоже на секс, скорей на... войну, на смерть. Я думала, что умираю и на мгновение мне захотелось умереть. - Она зарыдала во весь голос, прижавшись здоровой щекой к груди Дайны и покачиваясь из стороны в сторону. - Вот что он сделал со мной. С той, кто любит жизнь больше всего на свете! Он заставил меня захотеть умереть. Господи, Дайна! Боже мой!
   Через некоторое время Дайна бережно помогла ей подняться и медленно повела в холл и дальше наверх, в спальню. Усадив Ясмин на измятые простыни, она пошла в ванную и, включив воду, насыпала в ванну ароматические шарики с нежным запахом фиалок.
   Вернувшись в спальню, она увидела, что Ясмин сидит на прежнем месте, не двигаясь, бессильно уронив руки на колени. Дайна опустилась на пол возле нее.
   - Ясмин, я думаю, тебе нужно принять ванну. Ты согласна? Тогда пошли. Она стала снимать полупальто с подруги. - Пошли. - Ясмин резко повернула голову. Выражение, застывшее в ее глазах, казалось диким. - Ясмин, это всего лишь я. Пошли, ну же. - Ей удалось расстегнуть первую пуговицу. - Вот так.
   Она расстегнула их все одну за другой и очень медленно сняла с Ясмин всю одежду. Не будучи готовой к эффекту, который оказал на нее вид тела другой женщины, Дайна шумно вздохнула. Возможно, она продолжала находиться под впечатлением эротического сна, или то было влияние ошеломляющего чувства нежности по отношению к подруге и стремление защитить ее. Как бы там ни было, она испытывала невероятное, почти неприличное возбуждение.
   С учащенно бьющимся сердцем она повела Ясмин в ванную. Ясмин легла на спину и, закрыв глаза, принялась глубоко дышать. Кончики ее грудей едва выступали из-под шариков, пахнущих фиалками.
   Склонившись над ванной, Дайна прижала полотенце со льдом к щеке Ясмин.
   - Дайна...
   - Да, милая.
   - Ты не намылишь меня?
   Сердце едва не выпрыгнуло из груди Дайны, и она почувствовала тугой узел внутри живота. "О, господи!" - мелькнуло у нее в голове. Но в следующее мгновение она сказала себе, что в просьбе Ясмин нет ничего сексуального.
   Взяв кусок мыла, она принялась водить им вдоль тела подруги. Вдоль плеч, рук, ног, ступней, боков, живота. При этом она сжимала бедра, словно это могло остановить ощущение, электрическим током пронизывавшем ее тело. Ее грудь набухла, капельки пота выступили у нее на лбу.
   "Что со мной творится"? - спрашивала она себя, в то время как движения ее рук становились все менее контролируемыми. Она сознавала, как много удовольствия получает просто от того, что стоит на коленях, от самой этой покорной позы. От того, что слушаясь приказаний, натирает мылом тело Ясмин, от острого чувства близости к ней, от того, что только та может...
   Она замерла. Ясмин, мягко, нежно накрывшая ее пальцы своими ладонями, подняла их вдоль своего трепещущего живота, вдоль ребер к горячим основаниям своих тяжелых грудей.
   Дайна прикоснулась к их кончикам. Они были твердыми и мягкими одновременно и слегка упругими, напоминающими напряженный пенис мужчины. Невольно она принялась гладить эти груди, проводя руками от широких оснований вверх вдоль изящных конусов, нежно двумя пальцами натягивая соски.
   Яростное чувство бушевало в груди Дайны в то время, как она старалась не допустить появления отвратительного привкуса резины во рту, изгнать из головы черные образы, толпящиеся на периферии ее сознания.
   Теперь она точно знала, что происходит: она с неоспоримой очевидностью поняла Ясмин, которая, вне всяких сомнений, приехала сюда, думая о том же самом. И это сознание того, что ее соблазнили, каким-то чудом еще больше увеличивало удовольствие, делая запретный плод еще более сладким.
   Подняв веки, она увидела перед собой огромные, чуть миндалевидные глаза Ясмин.
   - Помоги мне, Ясмин, - прошептала она, чувствуя, что вихрь уносит куда-то прочь остатки ее рассудка.
   - Конечно. - Чувственные губы Ясмин изогнулись в мягкой, ласковой улыбке. - Милая Дайна. Я знаю, чего ты хочешь. - Наклонившись вперед, она открыла рот, похожий на бутон цветка и прижалась к шее Дайны. - Сними свой халат... вот так. О-о!
   - Она прекрасна, Дайна, - Ясмин вздохнула. - Я говорила тебе, как она прекрасна, твоя грудь?
   - Нет, - ее голос казался резким и придушенным, точно принадлежал не ей, а кому-то другому.
   - Гм, ну что ж, мне следовало сделать это. - Ясмин перевернулась на бок. Все твое тело, - ее слова ласкали Дайну, словно нежная шелковая ткань, прекрасно.
   Глазами, пьяными от желания, Дайна следила за скользящими вдоль ее ребер и груди пальцами Ясмин. Прохладный бледный свет луны, просачивавшийся в комнату сквозь окно, окрашивал подножие огромной кровати и стеганное одеяло кораллового цвета в нежно-розовый оттенок. Обнаженные Дайна и Ясмин лежали рядом.
   Дайна издала тихий возглас, почувствовав, что ладони подруги поднимают и раздвигают ее груди, легонько покачивая их. Пальцы Ясмин ласкали чувствительную кожу, описывая сужающиеся круги возле сосков. Искры наслаждения пробегали по телу Дайны. Ей стало трудно дышать. По ее ногам пробежала дрожь; они стали подниматься, но Ясмин хладнокровно уложила их на простыни.
   Наконец пальцы Ясмин добрались до кончиков грудей Дайны, и та застонала. Едва касаясь губами ее уха, Ясмин шепнула тихонько: "Тебе нравится?"
   В ответ Дайна лишь кивнула, плохо соображая, что делает.
   - Тогда скажи мне, дорогая. Скажи, что ты чувствуешь.
   Голова Ясмин погрузилась в тень; ее губы сомкнулись вокруг левого соска Дайны. Затем вокруг правого. Та вскрикнула, невольно раздвинув бедра и изогнувшись.
   - О, боже!
   - Скажи мне. Скажи, - настойчиво твердила Ясмин.
   - Да... да! - Это был крик животного. Дайна опустила руки, протягивая их к своим бедрам, но Ясмин сжала ее кисти.
   - Нет, милая. Позволь мне сделать это.
   Она привстала, и Дайна увидела над собой свисающие тяжелые, смуглые груди, похожие на спелые грозди и приподняла их ладонями. Прикоснувшись к их горячей упругой плоти, она испытала ни с чем не сравнимое ощущение. Она надавливала большими пальцами на их кончики, пока они не затвердели, и Ясмин со стоном не опустилась.
   Мгновенно Дайна почувствовала нестерпимый жар во всем теле. Пальцы Ясмин сомкнулись на ее ягодицах. Длинный ноготь притронулся...
   В тот же миг она ощутила прикосновение языка Ясмин, та выгнулась вверх. В ее ушах стоял такой шум, словно в комнате стояла паровая машина, работающая с полной мощностью. Дайна вцепилась в волосы Ясмин, все глубже погружая лицо подруги между своих бедер, уже совершенно перестав контролировать свои действия. Ее крики перешли в хриплые стоны.
   Через несколько мгновений она распахнула глаза и притянула Ясмин к себе, так что та очутилась сверху на ней.
   - Скажи мне, что я должна делать, - хриплым шепотом спросила она, не сознавая, что ее тело уже само нашло ответ на этот вопрос. Спрятанный в нем источник пробился на поверхность и сделал ее такой ненасытной, что через два часа Ясмин пришлось умолять ее остановиться.
   Ночную тишину нарушило резкое дребезжание телефонного звонка. Эль-Калаам, который ел пальцами из неглубокой миски, довольно долго не брал трубку. Наконец он встал и подошел к аппарату.
   - Да? - сказал он в трубку. Его голос звучал спокойно и уверенно. Узенькие полоски света, просачивавшегося снаружи сквозь щели в плотно задернутых занавесках, падали на его тяжелые, полуопущенные веки.
   - Стало быть, ты получил мой скромный подарочек. - Его толстые губы скривились, изобразив нечто отдаленно напоминающее улыбку. - Нет, пират. Его смерть на твоей совести. Ты не выполнил в срок наши требования, что и привело к соответствующим последствиям, - его голос стал жестче. - Не жди, что я поверю в ту чушь, которую ты несешь! Правда? Ты не признал бы правды, даже если б тебя ткнули в нее носом... Послушай, тебе лучше сделать то, что в твоих силах, пират. Для меня убить - раз плюнуть; смерть для меня ничто. Но... тогда... у меня не будет родины. Ты украл ее у меня, и я обрету ее вновь во что бы то ни стало! Отдай мне ее, пират! Я жду этого от тебя и твоего дружка американского президента. Вы можете сделать это, и вы сделаете. Однако у тебя осталось в запасе всего шесть часов. Не трать их попусту. Когда они истекут, ты действительно не сможешь уже ничего поделать. - Он повесил трубку. Эмулер!
   Молодой атташе приблизился к нему, пробравшись сквозь множество тел, лежащих вповалку на полу. Эль-Калаам обнял его рукой за плечи.
   - Ты сделал то, о чем я тебя просил? Эмулер кивнул.
   - Да, я поговорил с остальными, пытаясь убедить их в том, что палестинцы ведут справедливую борьбу, а израильтяне поступают как разбойники.
   - Ну и что они?
   - Трудно сказать.
   Эль-Калаам приблизил свое лицо вплотную к лицу Эмулера.
   - Не пудри мне мозги, француз.
   - Они... они просто не могут простить то, что вы делаете с ними.
   - С ними? - вскричал Эль-Калаам. - Что я делаю с ними? А как насчет того, что сделали с нами? С народом Палестины? Неужели они настолько слепы или глупы, чтобы не понимать, что сионисты заставили нас прибегнуть к крайним мерам? - Его голос был полон страха и ненависти. - У нас нет друзей на Западе. Он весь на корню куплен сионистами. Люди там повернулись спиной к истине.
   - Я понимаю ваше тяжелое положение. Вся Франция сочувствует вам.
   - Вот мы и посмотрим. Я хочу получить письменное заявление, подписанное тобой, послом и английскими парламентариями, поддерживающее нашу точку зрения. Текст пусть тебя не заботит. Я сейчас дам тебе его.
   - Я не...
   - Мне оно нужно сейчас. - Эль-Калаам с такой силой сдавил Эмулера, что тот вскрикнул. - Ты отвечаешь за это. - Он встряхнул молодого француза за плечи. Тебе предоставляется возможность доказать свою ценность в глазах народа Палестины. Другого у тебя не будет. - В его глазах вспыхнули свирепые огоньки. - Не подведи меня.
   - Их будет трудно уговорить сделать это, если они вообще согласятся.
   - Я не желаю слышать о трудностях, - прошипел Эль-Калаам. - Революции никогда не побеждают легко. Революция - это всегда жертвы, боль, самоотречение. Мы здесь не читаем книги, не изучаем теорию. Мы действуем! Подлинные мы революционеры или нет? - Он не сводил глаз с лица Эмулера, пока тот не кивнул.
   - Я не подведу вас.
   Рейчел и Хэтер лежали рядом на противоположном конце комнаты.
   - Что Эль-Калаам имел в виду, когда сказал, что нашел твое слабое место? спросила девочка.
   - Он говорил о том, что может сломать меня с твоей помощью.
   - С моей помощью? Как это?
   - Если он причинит тебе вред так или иначе. Сделает тебе больно.
   - Это правда?
   Хэтер отвернулась и взглянула в сторону Эмулера, поднимавшегося с пола.
   - Ты не хочешь говорить мне, - настаивала Рейчел, - но ты должна. Ложь не поможет мне сейчас... она не поможет никому из нас. Что произойдет с нами, если мы перестанем доверять друг другу? Тогда они заберут у нас все. Мы останемся ни с чем.
   Слабо улыбнувшись, Хэтер сжала руку девочки и вздохнула.
   - Я не хотела говорить тебе этого, но сейчас скажу. Когда Джеймс отдал свою жизнь, чтобы спасти твою, я не понимала, почему он это сделал. Я ужасно разозлилась. "Какое нам дело до нее?" - думала я. Меня заботила только судьба Джеймса. Я хотела, чтобы он бы жив и остался со мой.
   - И когда он сказал, что каждый в своей жизни должен сделать выбор, я не понимала, о чем он говорит. Однако теперь мне кажется, что я понимаю. - Она отвела со лба волосы связанными кистями рук.
   - Да, - тихо промолвила она. - Я думаю, он может сломать меня, используя тебя.
   - Не дай ему сделать это, - торопливо отозвалась Рейчел. - Что бы ни случилось, он не должен сломать тебя или меня. Разве не ты говорила мне, что мы должны держаться до конца? Что мы должны бороться?
   - Да, но...
   - Никаких но, - яростно перебила ее Рейчел. - Я не шучу. Мой отец не поддастся требованиям какой-то группы террористов. Неужели ты веришь в то, что он стал бы, даже если б мог, разрушать государство Израиль, чтобы спасти жизнь своей дочери? - Она покачала головой.
   - Что же тогда будет?
   Рейчел взглянула на нее.
   - Мы умрем, если Эль-Калаам сможет выполнить свою угрозу.
   - Я думаю, он так и сделает. - Хэтер посмотрела вверх на черный потолок. Господи, - прошептала она. - Впервые в жизни я размышляю о собственной смерти. - Она взглянула на Рейчел. - Мы должны выбраться отсюда. Но я не знаю, как нам это удастся без чьей-либо помощи.
   - Возможно, нам не придется делать это, - возразила Рейчел. - Если мой отец поможет нам.
   - Но как? Ты только что сказала, что он не сделает ничего...
   - Я не говорила ничего о том, что он не постарается спасти нас. - Она кивнула, словно подтверждая свои слова. - Он обязательно попытается.
   - Когда это по-твоему произойдет?
   - Перед самым истечением срока ультиматума. Только тогда - не раньше и не позже. Возможно, он нанесет отвлекающий удар. Мы должны быть готовы.
   - Но как он это сделает?
   Рейчел откинула голову назад и закрыла глаза.
   - Этого я не знаю.
   Лиза-Мария положила в маленькую белую картонную коробку все требуемые ингредиенты, за исключением одного, но очень важного.
   - Вся эта магия - "моджо" - так или иначе связана с сексом, - сказала она, перегнувшись через прилавок под взглядом желтых глаз казалось безразличного ко всему Мануса. - Ты должна раздобыть квадратный дюйм материи от шелковых чулок. Не нейлоновых, заметь, а шелковых.
   - Это несложно, - ответила Дайна, в чьем сердце все ярче разгоралась жажда убийства. - Там, где я живу, сеть магазинов, в которых их продают.
   - Нет, нет, дитя, - Лиза-Мария помотала головой. - Новые чулки тебе совершенно не годятся. Они должны быть поношенными. Понимаешь? На них внутри должны быть женские соки, однако не твои, а чьи-то еще.
   Дайна подумала о Денизе и Эрике, но она не имела ни малейшего представления ни о том, где они живут, ни как их зовут (насколько ей было известно они выступали в "Новые" под другими именами). Наконец-то она стала осознавать в полной мере двуличие той жизни, которую вела на протяжении последнего времени.
   С большой неохотой она была вынуждена отправиться домой. Кроме своей матери она не могла припомнить никого, кто носил бы шелковые чулки. Во всяком случае, она была уверена, что среди ее школьных знакомых таких людей не было.
   Дайна заявилась домой в начале второго, полагая, что это наиболее удачное время, ибо Моника могла отправиться по магазинам, и ее визит остался бы незамеченным. Уверенная в себе, она вставила ключ в замок и, повернув его, толкнула дверь, намереваясь прокрасться по застеленной ковром лестнице в комнату матери, залезть в ее шкафчик, аккуратно вытащить...
   - Итак, ты вернулась.
   Дайна вздрогнула. С безошибочным материнским чутьем Моника расположилась в этот час в гостиной, словно дожидаясь прихода дочери.
   - Ты знаешь, скольких бессонных ночей мне стоило твое поведение? - Дайна не сомневалась, что эта бессонница - продукт воображения матери. - Я очень тревожилась за тебя, Дайна. - Как ни странно, Моника казалась спокойней, чем Дайна когда-либо видела ее.
   - Где ты была? - Моника, встав, направилась к дочери. Она была крупной женщиной высокого роста с роскошной фигурой. Ее прическа выглядела иначе, чем когда Дайна видела мать в последний раз. Моника отпустила длинные волосы и стала пользоваться лаком, придававшим им серебристый глянцевый блеск, великолепно сочетавшийся с ее красивым, скуластым лицом.
   - Впрочем, я знаю, что ты не расскажешь мне. Да я и не особенно настаиваю. В конце концов мы все вправе иметь свои секреты. - Дайна стояла в полном оцепенении, слушая мать. Услышав с порога голос Моники, она внутренне приготовилась к саркастическим замечаниям и истерическим воплям, ставшим их нормальным способом общения со времени смерти отца.
   - Меня просто беспокоит твоя судьба, - продолжала
   Моника. - Ты сильно похудела, - она сделала короткую паузу и осведомилась. - Ты пришла надолго?
   - Нет.
   - Ну что ж. В любом случае ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. - Голос Моники звучал мягко и приглушенно. - Не волнуйся, никаких вопросов. - Она развела руками. - Я бы соврала, сказав, что не желала твоего возвращения домой.
   - Я не хочу возвращаться сюда. Этот дом чужой для меня.
   На лице Моники появилось такое выражение, словно она собиралась заплакать. Она поднесла пальцы, унизанные кольцами, к виску. Весь ее вид говорил о том, что каждое слово, произнесенное Дайной, пронзало ее сердце точно нож. Улыбка промелькнула на ее губах, но тут же бесследно исчезла, так и не достигнув глаз.
   - Ну ладно, как знаешь, малышка. Я думаю, что хорошо понимаю твои чувства. Ты продолжай..., - недоговорив, она разрыдалась; ее плечи затряслись.