Ван Ластбадер Эрик. Сирены

   Рубенс терпеливо стоял рядом с Дайной на тротуаре. Алекс, находившийся как обычно вместе с ними, ждал возле открытой задней дверцы лимузина, внутри которого несколькими мгновениями раньше уже забрался Марион.
   - О чем ты думаешь? - обняв ее за плечи, осведомился Рубенс.
   Взгляд Дайны был устремлен вдоль Шестой Авеню в направлении парка.
   - Ты вряд ли поверишь, если я скажу тебе.
   - Я верю всему, что ты говоришь мне. - Чуть поежившись, он натянул на руки перчатки из свиной кожи.
   - Подобная глупость совсем не в твоем духе. Он пожал плечами.
   - Однако это совершенная правда. Ты единственный человек из всех, кого я когда-либо знал, не совравший мне ни разу.
   - Однако, может быть, я не всегда говорила тебе полную правду.
   - Это совсем не одно и то же, - медленно возразил он. - Ну а теперь, - он притянул ее ближе к себе, словно нуждаясь в ее тепле, - скажи мне, что у тебя на уме.
   - Я думала об этом городе.
   - Городе? - Он выглядел озадаченным. - Я не понимаю.
   - Прошло почти пять лет с тех пор, как я видела его в последний раз, Рубенс. Целая жизнь. Но теперь, очутившись здесь, я чувствую себя так, точно никогда не уезжала отсюда. Я наркоманка, и здесь я получаю свою дозу.
   - Не понимаю, - повторил Рубенс.
   - Странно, ты должен был бы понять. Ты ведь сам из Нью-Йорка. Ты должен знать, что значит этот город.
   - Город - это город. Дайна. Он существует для того, чтобы им пользоваться. Я не испытываю к Нью-Йорку ни любви, ни ненависти. Я возвращаюсь сюда, когда у меня появляются здесь дела. Много лет назад я уехал отсюда в Лос-Анджелес, потому что там центр кинобизнеса. И я рад, что он именно там. Я люблю солнце и тепло. Я никогда бы не привык играть в теннис в зале и жить на двадцать пятом этаже какого-нибудь небоскреба или каждый день пользоваться поездами, добираясь в центр города с Лонг-Айленда. Впрочем, я возвращаюсь сюда достаточно часто.
   - Но, очутившись здесь, Рубенс, что ты видишь вокруг себя? Просто стекло и бетон?
   - Да, - ответил он все так же хмуро. - И все. Больше ничего. Я еду туда, куда мне приходится ехать и, находясь в том или ином месте, не скучаю ни по какому другому.
   Дайна сказала что-то так тихо, что он не расслышал наверняка. Однако, ему показалось, что она произнесла всего одно слово: "Жаль".
   Нагнув голову, Дайна влезла в автомобиль. Рубенс почти сразу же последовал ее примеру.
   Алекс, усевшись за руль, включил зажигание.
   - Я не хочу, - сказала Дайна, - ехать на вечеринку прямо сейчас. Еще слишком рано.
   - Берил договорилась о репортаже с телевизионщиками, - подчеркнуто заметил Рубенс.
   - Я знаю. Очень хорошо. Она успела раза четыре напомнить мне об этом перед тем, как уехала туда.
   - Только потому что ей пришлось ради этого изрядно потрудиться...
   - Они подождут. - Дайна метнула на него резкий взгляд. - Разве нет?
   Рубенс искоса посмотрел на Мариона.
   - Я не думаю, что они уедут.
   - Конечно. Берил все уладит. Она за это получает деньги.
   - Куда ты хочешь поехать? - тихо осведомился Рубенс.
   - Не знаю. В парк, ладно? Тебе ведь тоже он нравится. Алекс свернул налево на Шестую Авеню, в мгновение ока пролетел Сентрал Парк Сауз и помчал машину навстречу холодному черному вечеру. Блеск городских огней стал меркнуть вдали.
   Нарушая молчание, царившее в машине. Дайна сказала:
   - Ты думаешь, что все идет как надо, верно? Что счастливый билет у меня в кармане? - Она сидела, откинув голову на спинку обтянутого бархатом сидения. Огни фар проносившихся навстречу автомобилей внезапно вспыхивали, окрашивая в серебро ее профиль, и столь же неожиданно пропадали. В эти короткие мгновения от вспышек света ее глаза становились похожие на два сверкающих аметиста; они казались глубокими, неподвижными и озаренными неземным сиянием.
   - Притормози, - прошептала она, глядя в окно, - Езжай помедленнее, Алекс.
   Телохранитель притормозил на повороте, и их глазам предстала "Таверн-он-зе-Грин". На деревьях, окружавших бар, висели крошечные фонарики, похожие на золотые нити.
   - Когда я была маленькой, - сказала Дайна, - и мне становилось грустно, я ходила в Планетарий наблюдать за появлением звезд. День сменяла ночь, но прежде повсюду вокруг обсерватории в сумерках выступали резко очерченные силуэты городских зданий. Потом наступала ночь. И тогда не было видно ничего, кроме звезд. - Говоря это, она на самом деле думала о другом. О том, о чем не могла им рассказать, потому что просто не выдержала бы.
   - Я не думаю ничего такого, - возразил Рубенс, точно этого лирического отступления, посвященного детским воспоминаниям Дайны, и вовсе не было.
   - Как любой из старых, забытых фильмов, все это сгорит в огне. Каждый кусочек загорится по краям, и огонь будет постепенно приближаться к центру, пока не останется ничего, кроме горсточки пепла, которую унесет прочь самый легкий порыв ветра. - Повернувшись к Рубенсу, она призрачно улыбнулась ему. Вот что случится со всеми нами, не так ли, Рубенс? - Она опять улыбнулась, на сей раз куда более светло. - И знаешь, что я скажу тебе? Все это чушь и ерунда, выдуманная каким-то голливудским сценаристом, наполовину свихнувшимся, выдавая по дюжине сценариев в год. - Она сморщила губы. - Имеет значение и смысл только то, что есть сейчас. - Однако собственное сердце говорило ей иное.
   - Вот почему мы, не задумываясь, хватаемся за новую работу, едва завершив предыдущую, - вставил Марион. Дайна обняла его и поцеловала в щеку.
   - Видишь какой он, Рубенс? Внутри, под всеми этими колючками он очень милый. И мудрый тоже.
   - О да. Просто чертовски гениальный. - Марион вздохнул. - Но ты не поняла сути, сказанного мной. Похоже, мы все как-то забываем про человеческий фактор... тот самый элемент, который должен заставлять крутиться все колеса. Складывается впечатление, что мы просто не в состоянии научиться правильно обращаться с издержками славы. Мы отдаляемся от большинства людей и это лишь вселяет в нас еще большее чувство превосходства над ними. Оно вскармливает себя само, понимаешь? В глубине души мы все - злопамятные дети, постоянно бунтующие, отстаивающие свою независимость, которой никогда не обладали в детстве. - Он изучающе смотрел на своих спутников. На его лице появилось странное, особенное выражение. - Психологический вздор, вы не находите? Однако, было ясно, что сам он не находил. - Вот почему в конечном счете мы все такие ублюдки, как моя бывшая жена вновь и вновь искусно разъясняла мне. Однако это означало, что она сама ничем не лучше, так что, в конце концов, она бросила это занятие. - Он рассмеялся. - В своем роде это очень забавно. Я превращаюсь в такую отвратительную ленивую свинью дома. Иное дело - работа, там это не так.
   - Театр невероятно кружит голову - ничто не может сравниться с живым представлением, - однако со временем, работа в нем начинает очень напоминать самообслуживание. Театр представляет собой такую чудовищную структуру, в которой по самой ее природе все так переплетено, слито воедино, изолировано от остального мира. Он становится чересчур удобной, я бы сказал, нишей, и я стал замечать в себе лень, вызывавшую у меня самого презрение. Я постепенно осознавал, что работаю не на всю катушку, хотя долгое время врал самому себе, полагая, что все идет как надо.
   - Для меня мир кино всегда являлся неким гигантским существом, наводящим ужас одними своими размерами. - Он покряхтел. - Переезд из Нью-Йорка в Голливуд был для меня еще одной головной болью. Я рос в полумраке, царящем в театрах, учась на легендарных произведениях искусства. Работа в Голливуде походила на покорение Олимпа.
   - И теперь, я полагаю, - подал голос Рубенс, - ты собираешься сказать нам, что жаждешь вернуться в ту буколическую пору своей жизни, когда ты был главным режиссером в театре, зарабатывая сотню фунтов в месяц. Хорошая, честная работа. - Он и не пытался скрыть своего сарказма. - Гм. Назад к земле, старина, да? Вновь омыть свои руки огнями рампы.
   - Ни боже мой! - Марион рассмеялся. - Я бы не вернулся туда даже за весь урожай чая, выращиваемого в Китае или, чтобы быть более современным, угля, добываемого в Ньюкасле. - Он покачал головой. - Нет, я думаю, что-то буколическое можно найти разве что в детских книжках типа "Волшебник страны Оз". Кстати, заметь, она написана американцем. В нашей "Алисе в стране чудес" ты не найдешь фразу как "О тетя Эм, ничто не может сравниться с домом!" или эту суровую протестантскую мораль.
   - Разумеется, нет, - смеясь, согласился Рубенс. - У англичан слишком кривые позвоночники для таких прямых и узких путей.
   - Слишком справедливые слова!
   Когда машина выехала за северную границу парка, Дайна выпрямилась и, слегка задыхаясь, сказала:
   - Алекс, не поворачивай пока назад.
   - Куда везти, мисс Уитней? - Он смотрел на нее из зеркала, висевшего у него над головой. В его темных глазах нельзя было прочесть ничего.
   - Езжай на север, - приказала она, - мимо 116, а затем возвращайся назад по Пятой Авеню.
   - Что ты задумала? - спросил Рубенс.
   - Ничего, - ответила она, не поворачиваясь. Она держалась обеими руками за металлический край опущенной стеклянной перегородки. - Не спрашивай меня ни о чем.
   В салоне лимузина наступило молчание. Они повернули и остановились перед светофором. Дайна вглядывалась в черные лица людей, проходящих мимо. Они словно являлись частью иного мира, настолько же далекого от ее, насколько Плутон - от Земли.
   Светофор подмигнул им зеленым глазом, и они свернули направо, выезжая на Пятую Авеню. Дайна увидела его издалека. Оно стояло на правой стороне улицы, высокое и гораздо менее примитивное и топорное, чем окружавшие его здания меньших размеров. От него до сих пор веяло своеобразным, псевдоевропейским духом (все эти завитушки, изящные карнизы, силуэты пялящихся в вечерние сумерки причудливых горгулий были на месте), и Дайна не могла понять, что не так, пока они не подъехали почти вплотную, и ее глазам не предстали заколоченные наглухо окна, сломанный дверной косяк и наваленная возле него груда битых пивных и винных бутылок. Полоска жести с выведенным на нем черной краской надписью: МАРК 2 ПЕРЕЕХАЛ НА ЗИ РАХИМ ЗОМБИ С." была приколочена вдоль всего пространства окон вестибюля. Когда они проезжали мимо, Дайна заметила похожее на афишу объявление, извещающее о том...
   Однако оно промелькнуло слишком быстро, к тому же внимание Дайны было почти целиком сосредоточено на самом здании. Она уткнулась лбом в ладони и закрыла глаза. Ее спутники тем временем беседовали между собой совсем тихо, чтобы не потревожить ее. Рука Рубенса успокаивающе скользила кругами по ее спине, словно чайка над поверхностью моря.
   - Теперь езжай назад, - приказала она Алексу странным, безжизненным голосом, - в центр на вечеринку. - Она подняла голову и откинулась назад.
   - Этого недостаточно, - вдруг сказала она. Рубенс взглянул на нее.
   - Чего недостаточно?
   - Всего этого. Всего, что произошло до сих пор, что должно случиться сегодня вечером. Рубенс казался слегка озадаченным.
   - Ты не хочешь даже наскоро отведать блюда прежде, чем подписать ему приговор?
   - Нет. Во мне уже появилось это ощущение. Теперь я стала каннибалом, как все они. Все эти сумасшедшие деньги и... слава, вскармливающая себя... вместо того, чтобы заканчиваться на себе самой. Это совсем не то, что я на самом деле... искренне представляла себе. Я просто ребенок. Я хочу, я хочу, я хочу, - передразнила она саму себя. - Я больше не в состоянии думать ни о чем, кроме удовлетворения своих желаний, даже не пытаясь понять, что хорошо, а что нет. Разница между ними потеряла для меня всякое значение.
   Рубенс повернулся к Мариону.
   - Ты, случайно, не понимаешь, о чем она говорит?
   - Оставь ее. Она будет...
   - Ради всего святого, уж не блюз ли ты поешь, Дайна?
   - Нет, - она яростно мотнула головой. - Это совсем не то. Я просто пытаюсь понять, вот и все. Он покряхтел.
   - Тогда тебе лучше перестать мучить себя, потому что это невозможно. Ты хочешь понять такое недоступное разуму... чувство. Оно накатывает как волна. Дай ей откатиться за борт. - Открыв бар, он налил себе водки. - И просто радуйся тому, что это мы.
   Ресторан "Окна в мир" располагался на последнем этаже первой башни Международного Торгового Центра. Размеры окон, из которых открывался захватывающий дух вид на необъятные просторы главным образом северной части города, внушали благоговейный ужас и вызывали легкое головокружение. Городской пейзаж, казалось, тянулся до самого края горизонта и дальше, дальше, так что даже закопченный Хадсон (где грязь на улицах достигала такой толщины, что они никогда полностью не покрывались льдом) не выглядел барьером на пути мегаполиса, наползающего на скалистые обрывы Нью-Джерси.
   Огни города сверкали в черном небе, точно бесчисленные звезды, образующие геометрически правильную вселенную, в которой человеческие мягкость и закругленность казались чужими и ненужными.
   Разумеется, все это были более поздние впечатления. Когда они вышли из кабины скоростного лифта, в считанные секунды взмывшего на 107 этаж небоскреба, их встретило море ослепительного света и приветственные крики многолюдной толпы. В ресторане было довольно жарко и накурено. Берил, не потерявшая ни капли своего поразительного самообладания несмотря на то, что они опоздали больше, чем на час, мгновенно схватила Дайну за руку и потащила ее в специально огороженный угол, где люди из программы теленовостей установили свои осветительные приборы. Они уже успели отснять немало кадров, запечатлевших сам вечер.
   Из-за участия в проекте Мариона на вечеринке присутствовало немало театральных деятелей с Бродвея. Они не могли приехать в кинотеатр из-за собственных спектаклей, но всем им без исключения ужасно хотелось принять-таки участие в этом празднике. Еще раньше Рубенс выбил у студии специальный воскресный сеанс, назначенный специально на удобное для них время.
   Внезапно откуда-то вынырнул Спенглер и увел ее прочь от ярких ламп и сверкающих микрофонов. Казалось, он точно знал, когда именно необходимо это сделать. На нем был серебристо-шелковый костюм, рубашка устричного цвета и капитанский галстук из грубого шелка. Он завел Дайну под огромный рекламный навес, на котором название фильма было выведено по темно-синему полю большими ярко-красными буквами с белой каемкой.
   В этот вечер улыбка не сходила с его лица. Он ни разу не упомянул Монти и не приезжал на его похороны. Правда, он прислал цветы вместе с коротенькой соболезнующей запиской. Вдова Монти прочитала ее, беззвучно шевеля губами. Потом она подняла голову и, глядя прямо в глаза Дайне, порвала открытку на мелкие кусочки.
   - Рубенс оказался прав относительно того, как управиться с этим проектом, - заметил он, уводя Дайну от рекламного навеса.
   - Он почти всегда прав, - ответила она. - Скоро ты сам убедишься в этом.
   - Да, да. Я знаю. Мне доводилось слышать подобные заявления и раньше.
   - Однако, они редко бывают справедливыми.
   - Каждый рано или поздно обязательно ломает себе шею.
   Дайну словно отбросило в сторону. Она повернулась так, что очутилась лицом к лицу со Спенглером.
   - Я полагаю, что тебе стоит разъяснить поподробнее свое последнее замечание.
   Он поднял вверх обе руки, точно извиняясь и улыбнулся еще шире.
   - Ну, что ты право. Я и не знал, что ты принимаешь все так быстро к сердцу. Я сказал это просто так, без всякой задней мысли. - Улыбка на его лице достигла пика своей лучезарности. - Ты сейчас проходишь решающий этап своей жизни. Никакая предосторожность не может оказаться для тебя излишней.
   - Что ты хочешь сказать?
   Он пожал плечами, точно говоря: "Не принимай все всерьез", однако ослепительная улыбка, излучавшая столько же света, сколько двухсотваттовая лампочка, являлась достаточно веским подтверждением серьезности его слов.
   - Ты считаешь его чем-то большим, чем просто человеком. Это может быть довольно опасно, вот и все, что я имею в виду. Он способен ошибаться, как и любой из нас. Ты же ставишь все свое состояние на одну карту... - Он вновь пожал плечами.
   - Мне кажется, - резко бросила она, - что ты совсем забыл об одном небольшом инциденте.
   Спенглер потер тыльную сторону ладони левой руки.
   - Я не забыл, но это вовсе не означает, что я боюсь его. Он уже не настолько силен.
   Дайна, улыбнувшись, совсем легонько прикоснулась рукой к его щеке.
   - Ты тоже, - тихо сказала она и удалилась, оставив его в одиночестве.
   Вокруг уже вовсю шло веселье, и Дайна оказалось тут же подхваченной им. Она порхала от одного человека к другому, от одной кучки гостей к другой, и ей казалось, что все их лица скрыты под масками, что все они явились сюда как на парад, готовые в любой момент быть оцененными кем-то. Впрочем, ничто, даже комплименты, не имело никакого значения.
   - Ay, chica, как ты повзрослела!
   Обернувшись точно ужаленная, она уперлась взглядом в до боли знакомое лицо, золотистая кожа которого была густо усеяна веснушками. Вот только по-прежнему рыжеватые волосы были непривычно предельно коротко подстрижены в соответствии с последними требованиями моды, а над верхней губой тянулась узенькая опрятная полоска усов, придававшая широкой прорези рта еще более угрожающий вид. Новые линии прорезали это странное выразительное лицо, протянувшись от крыльев носа к уголкам губ. У внешних уголков глаз виднелись маленькие сеточки морщинок, однако сами эти глаза ничуть не изменились. Бледно-голубые, немигающие, плоские, как камни, они оставались единственной неменяющейся чертой на необычайно подвижном лице.
   - Que linda muchacha! - Аурелио Окасио взял ее руку в свою. Его ладонь была холодной и жесткой. Дайна ощутила твердое прикосновение профессионала.
   Увидев выражение на ее лице, Окасио расхохотался.
   - Господи, да ты не помнишь меня! - Окасио впился в нее взглядом. Он слегка наклонил голову, и яркие блики заиграли на его веснушчатых щеках, а краска вдруг отлила от его глаз. Они сделались совершенно бесцветными, и у Дайны появилось жуткое впечатление, что это просто две дыры, пробуравленные в черепе, сквозь которые проглядывал влажный, пульсирующий мозг.
   - Возможно ли это, linda? Неужели ты не помнишь? - Он отклонился назад, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Окасио был одет в рыжеватый шерстяной, явно сшитый у портного, костюм, из-под которого выглядывали бледно-желтая шелковая рубашка и узкий галстук в цветную полоску. В петлице у него торчала желтая гвоздика. Все это время возле него стояла высокая худая блондинка в атласном наряде персикового цвета лишь чуть-чуть больше чем это следовало обнажавшем ее выпирающую вперед грудь. В руках блондинка держала накидку из лисьего меха и красно-коричневую сумочку из кожи ящерицы.
   - Возможно, все дело в этом, - продолжал Окасио, проводя похожим на обрубок пальцем вдоль усов. Вдруг его лицо погрустнело. - А может быть просто время. Это было, - он ловко щелкнул пальцами, - постой-ка, лет двенадцать назад. Я прав? Да-да, я отлично помню. Двенадцать лет назад. Мы впервые встретились в ресторане в Гарлеме. Не припоминаешь, chica? Ты была такой молоденькой тогда. И ты была вместе с кем-то. Как же его звали? Знаешь, продолжал он, глядя несколько огорченно, - я хоть убей не могу вспомнить имя...
   - Бэб.
   - Да! - Он вновь щелкнул пальцами. - Да, конечно! Я вижу, ты все-таки помнишь меня. - Он слегка поклонился. - Необычайно польщен. - Однако физиономия его почти сразу вытянулась. - К сожалению, нам тогда не удалось стать близкими друзьями, как мне того хотелось. - Он поднял вверх указательный палец. - Однако даже тогда, linda, я мог предсказать тебе большое будущее! Правда, я не вру. В тебе было что-то особенное... Я не знаю, как объяснить это словами, особенно по-английски. Если б мы смогли познакомиться поближе, провести вместе больше времени... Я так рад за тебя! - Он взял ее пальцы в свои, поднес их к губам и поцеловал. - Бравурное представление, linda! Поистине так.
   - Чем ты теперь занимаешься? - она едва не подавилась, произнося эту фразу.
   - Управляю специализированной консультационной фирмой. - Он улыбнулся, блеснув длинными желтыми зубами. - У меня, можно сказать, всего один клиент мэр города Нью-Йорка. - Запрокинув голову, он расхохотался пронзительно, как попугай-ара. - Ты должна заехать ко мне в офис, пока будешь здесь, если у тебя, конечно, найдется время. Нет, нет. Я настаиваю. Посмотришь, как мы работаем. Ха-ха! Я уверен, тебе понравится, chica, о да! Однако я вижу, тебя зовут. Важные дела не дремлют, я думаю, ну что ж, иди. Я еще найду тебя перед уходом. - Он послал ей воздушный Поцелуй. Adios, linda! - И покачал головой, когда она скрылась из виду в плотных джунглях вспотевших тел.
   - "Дайна Уитней творит на экране волшебство, которое редко увидишь в современном кино. Она устраивает представление поразительной сложности, объединяющее таинственность, сексуальность, беззащитность и - как ни странно, тут нет никакого противоречия - своего рода браваду, прежде присущую исключительно мужским исполнителям...", боже мой!..
   - Продолжай, - настаивал Рубенс. - Что еще пишет "Тайме"?
   - Это продолжается без конца, - слегка задыхаясь, ответила Дайна. Господи! Рубенс рассмеялся.
   - Ну и что, ты не собираешься поделиться этим с нами? Взгляни, даже Алекс сидит как на иголках.
   Подняв голову, она посмотрела вперед поверх газетного листа и увидела в зеркале темные, оливковые глаза телохранителя.
   - Следи за дорогой, Алекс, ладно? Не хватало еще попасть в аварию именно сейчас. - Она вновь стала читать вслух статью в "Тайме".
   - "На поверхности перед нами предстает довольно прямолинейная история политического пиратства. Сюжет, сам по себе, является продуктом времени, но будьте осмотрительны! - это вовсе не приключенческий боевик по своей сути.
   - "Некоторые аналогии сразу же приходят на ум. Наиболее очевидная "Апокалипсис наших дней" Френсиса Копполы. Однако там, где мистеру Копполе не удалось до конца счистить с войны налет героизма и продемонстрировать ее внутренности, Марион Кларк, сотрудничавший с Мортоном Дугласом в написании "Хэтер Дуэлл", открывает нам слой за слоем часовой механизм терроризма и пугающее зрелище, которое он собой представляет.
   - "И все же без многомерного исполнения главной героини ленты, продемонстрированного мисс Уитней, картина была бы обречена на провал. Ибо она твердое ядро, противостоявшее урагану насилия. Если бы она исполнила свою роль неубедительно, фильм просто не состоялся бы.
   - "Благодаря ее завораживающей игре вся лента взмывает ввысь и достигает подлинных высот..."
   Выпустив из рук газету, Дайна откинула голову назад и стала смотреть на огни Манхэттена, Мелькавшие за окном. Они постепенно сливались в яркое пятно, мало-помалу выкристаллизовавшие из себя золотую статуэтку с целомудренно сложенными словно в молитве руками. Но пока она владела ей только в своем воображении. "Скоро, - подумала Дайна, - она станет реальностью и в действительности".
   Моника умирала. У нее была болезнь с очень длинным названием. Дайна слышала несколько слов, связанных воедино, и, как это обычно бывает с медицинскими терминами, они не объяснили ей ровным счетом ничего. Доктор показался Дайне марсианином, пытающимся говорить с ней на своем языке. "Они все одинаковы в этом", - подумала она. Доктора чувствуют себя гораздо более спокойно, когда никто не понимает, что они говорят: тогда меньше шансов быть осужденным за преступную небрежность.
   Однако Дайне все же удалось понять следующее: у ее матери нечто вроде рака, только хуже. "Что может быть хуже рака? - недоумевала она. - Неизлечимой болезни?" То, чем болела Моника, так же невозможно было вылечить. Ее состояние ухудшалось с каждым днем.
   - Насколько я понимаю, вы не виделись с матерью несколько месяцев, сказал молодой доктор с гладко выбритым лицом. Он обладал искусственной улыбкой стюардессы и запавшими глазами ветерана войны. Он постоянно испускал глубокие, печальные вздохи, когда думал, что его никто не видит. - Я не хочу, чтобы вы испытали шок, увидев ее теперь. - Они стояли перед закрытой дверью палаты Моники. - Будьте готовы к тому, что она выглядит не так, как прежде, и постарайтесь не испугаться. - Он потрепал ее по плечу и оставил в одиночестве.
   Он умудрился напугать Дайну даже в ее неведении: некоторые врачи словно рождаются с таким талантом. Она слышала приглушенные шаги, шепот, скрип провозимой мимо тележки, короткие сдавленные рыдания. Однако все это было позади нее, а впереди - умирающая Моника.
   Протянув руку, она коснулась двери и медленно открыла ее. Она показалась Дайне очень тяжелой. Затаив дыхание, девушка вошла в палату.
   Моника лежала на высокой кровати. В ее нос и вену на локте были вставлены трубки. В местах уколов на руках виднелись черные синяки. Моника, по-видимому, спала и во сне выглядела почти мертвой. На ее лице появились провалы, которых не было прежде. Казалось, что кто-то изнутри снимает мясо с ее костей.
   Дайна заставила себя подойти к кровати, и в тот же миг Моника, будто ощутив присутствие дочери, открыла глаза.
   - Итак, - тихо сказала она, - блудная дочь возвращается.
   Дайну поразил не столько голос матери, сколько ее глаза. Несмотря на все зловещие предостережения врача, они были прежними, полными сухого юмора, насмешливыми и сердитыми, как у Моники десятилетней давности. "Ублюдок врач, подумала Дайна. - Он смотрит только на внешность. Внутри ее ничто не изменилось".