Страница:
Ладушкин вскинул пистолет вверх на звук. Фантастической акробаткой свесилась с перекрытия головой вниз тоненькая девочка. Она качнулась, разгоняясь, ее перевернутое лицо, плавно взметнувшиеся волосы цвета моих волос… Я выпустила куртку Ладушкина и закрыла лицо ладонями и еще прикусила ладонь зубами, чтобы не закричать, и чтобы не увидеть заколку в виде божьей коровки, и не посчитать на ней черные пятнышки…
Раздался странный звук — то ли стук, то ли хруст. Только не это!.. Девочка, раскачавшись, стукнула лбом инспектора в лицо. Приоткрыв один глаз, я увидела, как Ладушкин падает навзничь на земляной пол.
Девочка висит некоторое время, покачиваясь, потом подтягивается, влезает на перекрытие, и вдруг оттуда… Испуганно таращась огромными глазами, дрожа губами и почти плача, на меня смотрит темноволосый мальчик!
— Тетенька, — говорит он шепотом, — позовите милицию, тут бандиты!
Я смотрю на Ладушкина. Его лицо залито кровью. Я подбираю выпавший пистолет и пытаюсь затолкать его в карман куртки.
— Он на предохранителе, — вдруг буднично говорит девочка, опускает ноги, висит некоторое время на руках, потом прыгает на пол. Протягивает руки мальчику. Тот качает головой и начинает тихонько плакать.
— Прекрати ныть и немедленно слезай! — раздраженно приказывает она.
— Антон. — Я подхожу поближе и тоже протягиваю к нему руки. — Ты меня помнишь? Я Инга.
Снизу мне видно, как мальчик несколько раз про себя повторяет мое имя, шевеля губами, и вдруг спрашивает:
— А мама умерла?
— Началось, — вздыхает девочка.
— Опусти ножки, я тебя возьму за них, потом отпустишь ручки. — Я подошла еще ближе, как раз под испуганные глаза вверху.
— Ох ты пуси-пуси, — кривляется девчонка. — Сбрасывай свои ножки-ручки-попочки вниз, пока нас здесь не перебили! Быстро!!
Дрожа, Антон спускает ноги. Лора насмешливо наблюдает, как я обхватываю их и осторожно тяну к себе, и вдруг кричит:
— Вниз! Немедленно!
Антон отпускает руки, мы с ним падаем.
— Ладно, вы как хотите, а мне пора, — заявляет Лора, отряхивает сено с одежды и решительно идет к двери сарая.
У меня сразу прорезался громкий голос:
— Подожди, я приехала за вами!
— Если вы тут еще минут пять проваляетесь в припадке радостной встречи, нас точно убьют! Что это за мужик? — Она пнула ногой неподвижного Ладушкина.
— Инспектор милиции.
— Так ты привезла милицию? — с надеждой спрашивает Лора.
— Нет. Только одного его.
— Ты поехала за нами и взяла с собой только одного милиционера, да и то выбрала самого идиота из всех?!
— Он не идиот…
— Только идиот размахивает пистолетом, забыв снять его с предохранителя!
— Не кричи. Утром сюда нагрянет целый взвод спецназовцев.
— Теперь ты убила мента, — шепчет Лоре Антон.
— Я не убила! Я только сломала ему нос. — Она потирает свой лоб, вероятно, то самое место, которым и был сломан нос Ладушкина.
— Что значит — теперь? — интересуюсь я.
Антон тянет меня к себе за руку, я наклоняюсь, он обхватывает меня за шею и доверительно сообщает шепотом:
— Лора убила одного бандита. Насмерть. Он был женщиной.
— Где это? — спрашиваю я тоже шепотом.
— Там. — Указательный палец направлен в угол сарая.
— Не надо смотреть, — предупреждает Лора.
— Нет уж, я посмотрю! — Я решительно иду в угол, на всякий случай сжав в руке пистолет.
Пистолет не понадобился. Анна Хогефельд, она же Вероника Кукушкина, лежит в темном углу, проткнутая вилами. Ее глаза открыты. Меня затрясло.
— А как ты…
— Вилами. Сверху, — кивнула Лора на перекрытие. — Но не сразу. Сначала она бегала за нами по всему хутору! Хочу предупредить, если ты собираешься упасть в обморок!..
— Нет. Я в порядке. А почему ты решила ее…
— Она убила двух охранников и приказала нам ехать с ней. Что ты так смотришь? Да, представь себе, нас охраняли! Отличные тетки были, между прочим! У нее должен быть напарник. Еще просюсюкаем здесь — придется и с ним отношения выяснять!
— Нет напарника, напарник в больнице в коме, — пробормотала я и заметила, как впервые в глазах Лоры появился интерес ко мне.
— Тогда пошли? — Она сдернула висячую лампу и забросила ее на сено вверху. Пока я открывала рот от страха и возмущения, пока крохотный огонек набирал силу, Лора приказала: “Ко мне!” — как собаке, и Антон послушно побежал к ней, и я видела, как крепко-накрепко слиплись их ладошки друг с другом, и только тогда я обрела пропавший голос и закричала:
— Ладушкин!! — и бросилась поднимать его за плечи.
Я и Лора кое-как погрузили постанывающего инспектора на тележку.
— Что с моим лицом? — поинтересовался он первый раз.
— Я разбила тебе нос, — честно призналась Лора.
Больше инспектор ничего не спрашивал. При попытке выбраться из тележки и двигаться самостоятельно он сразу упал в грязь, нам пришлось опять затаскивать его в тележку. Лора ругалась, Антон, кряхтя, держал оглобли, дождь усилился, вода заливала мое лицо, мне очень захотелось пореветь где-нибудь в тепле, в ожидании чашки горячего кофе и больших, добрых, успокаивающих ладоней…
— Не вздумай зареветь, — шепнула мне в лицо Лора. — Антон заведется тогда часа на два.
— Мы можем запрячь в тележку козла! — проявил сообразительность Антон.
Прищурившись, я посмотрела сквозь пелену дождя на дымящийся сарай. Представила, как Ладушкина повезет по городу козел, запряженный в тележку. Как мы втроем будем идти сзади, приплясывая и исполняя скоморошьи танцы. И закатилась хохотом.
— Если ты не успокоишься, придется дать тебе по физиономии, — устало развела руками Лора, подхватила у приседающего от натуги Антона оглобли, дождалась, пока я, икая, подойду, обреченно посмотрела на меня прозрачными светло-голубыми, как прихваченная первым ледком вода, глазами, и решила расставить все точки над i.
— Если тебе нужен этот мужик, — кивнула она на Ладушкина, — сама волоки его к реке. Я отвезу туда Антона на мотоцикле, встретимся на берегу у поваленной сосны, я покажу брод. Кстати, не говори бабушке про вилы, ладно?
— Вилы — инструмент хранительницы очага, — киваю я.
— Вот именно. Если бы у меня было оружие!.. Просила же мамочку, привези пистолет!
— Не оправдывайся, я все понимаю.
— Спасибо, что не читаешь нотаций, не говоришь о шести поколениях проклятых женщин. Кстати, телегу вброд не перетащишь, придется тебе по воде волочь его на себе. Ну? Что топчешься? Подтолкнуть?
Медленно, как привидение, Ладушкин сел и спустил ноги вниз.
— Если он еще раз встанет и шмякнется в грязь, я — пас! — процедила сквозь зубы Лора.
— Коля, — жалобно попросила я. — Не вставай, ты очень тяжелый. Опять свалишься, мы надорвались уже затаскивать тебя в телегу.
— Что с моим лицом? — спрашивает Ладушкин, кашляет и сплевывает сгустки крови.
— О господи! — стонет Лора, дергает за руку Антона и уводит его в дождливую темноту.
— Иди сюда, — попросил Ладушкин, приладил кое-как свое тело на моем плече и стал на ноги. Я присела. Через несколько шагов Ладушкин справился с равновесием, стало легче, и мы потащились к калитке в частоколе.
— Где мы? — спросил он, согнав ладонью с лица дождь.
— Мы на хуторе для послушниц монастыря.
— А где монастырь?
— Там… — Я махнула, не глядя, рукой.
— Зачем я тут? — Ладушкин решил выяснить все до конца.
— Ты потащился за мной, хотя я просила тебя посидеть в гостинице.
— Почему?..
— Ты думал, что я еду за деньгами. — Споткнувшись, я упала на колени. Ладушкин придавил меня сверху. Повозившись, он дернул меня за руку к себе, а когда я ткнулась лицом ему в грудь, ощупал мою голову с тщательностью нейрохирурга. Я терпеливо сняла с волос грязь и тину после его рук.
— Ты моя?.. — Задумавшись, Ладушкин искал слово. Я решила сразу прекратить его страдания.
— Нет! Я не твоя девушка, не твоя жена, не твоя сестра и не твоя мама!
— А почему я тебя чувствую, как себя? Как будто ты родная?
— Это у тебя от очередного сотрясения мозга или пирожков с персиками, ничего страшного. — Я успокаиваю Ладушкина, как могу. — Понимаешь, тогда в банке ты меня очень сильно разозлил. И я скормила тебе свои фирменные пирожки. От этих пирожков… осторожно, кочка!.. — ты проникся мною насквозь. Понимаешь? Правильно, не понимаешь. Никто не понимает, но это факт. Теперь ты везде ходишь за мной, пристаешь, набрасываешься, раздеваешь до пояса, ощупываешь мой бюстгалтер…
— Второй номер, — вдруг замечает Ладушкин.
— Что?
— У тебя второй размер, буква “вэ” и семьдесят! Если я знаю такие подробности, значит…
— Это ничего не значит! — закипаю я. — Ты рассматривал мое нижнее белье на предмет обнаружения в нем записки с картой! Увидел бирку и стал ее изучать!
— Что-то невероятное должно было со мной случиться, если я стал искать карту местности в лифчике девушки, — задумался Ладушкин.
— Да. Тебя замучила жажда наживы! Перестань вспоминать. Расслабься и начни жизнь сначала.
— А как это? — жалобно спрашивает Ладушкин.
— Спроси, куда мы идем!
— Куда… мы идем, черт бы побрал это болото?!
— Мы идем к реке. Встретим детей, перейдем речку, отыщем машину, вернемся очень быстро в Лакинск…
— У нас дети?.. — тупо уточняет Ладушкин.
— Двое.
Все это случилось в ночь со вторника на среду. Вообще-то мы успели добраться в Лакинск к семи двадцати утра среды, и я честно звонила три раза по ноль-два и три раза спрашивала, с кем связаться, чтобы отменили выезд отряда “Собинка”.
— Девочка, — пообещал дежурный после третьего звонка. — Если не прекратишь хулиганить, я привлеку тебя за телефонный терроризм!
Ладушкин вообще перестал соображать, и дышал он теперь только ртом. Но госпитализироваться в Лакинске отказался, поэтому, оставив “Ниву” и мотоцикл Лоры на попечение румяной вязальщицы, мы вчетвером сели в полдень в электричку до Москвы. И до пятницы не знали, что отряд “Собинка” прибыл к догорающему сараю ровно в девять утра, собрал по хутору трупы — двух охранниц в рясах, обгоревшее тело Кукушкиной-Хогефельд и неизвестного мужчины в обломках вертолета на пастбище для коров. После чего объявил инспектора Ладушкина в розыск.
В пятницу к инспектору, отдыхающему с повязкой на лице в полюбившейся ему Пироговке, вернулась память.
Кто не спрятался?..
Раздался странный звук — то ли стук, то ли хруст. Только не это!.. Девочка, раскачавшись, стукнула лбом инспектора в лицо. Приоткрыв один глаз, я увидела, как Ладушкин падает навзничь на земляной пол.
Девочка висит некоторое время, покачиваясь, потом подтягивается, влезает на перекрытие, и вдруг оттуда… Испуганно таращась огромными глазами, дрожа губами и почти плача, на меня смотрит темноволосый мальчик!
— Тетенька, — говорит он шепотом, — позовите милицию, тут бандиты!
Я смотрю на Ладушкина. Его лицо залито кровью. Я подбираю выпавший пистолет и пытаюсь затолкать его в карман куртки.
— Он на предохранителе, — вдруг буднично говорит девочка, опускает ноги, висит некоторое время на руках, потом прыгает на пол. Протягивает руки мальчику. Тот качает головой и начинает тихонько плакать.
— Прекрати ныть и немедленно слезай! — раздраженно приказывает она.
— Антон. — Я подхожу поближе и тоже протягиваю к нему руки. — Ты меня помнишь? Я Инга.
Снизу мне видно, как мальчик несколько раз про себя повторяет мое имя, шевеля губами, и вдруг спрашивает:
— А мама умерла?
— Началось, — вздыхает девочка.
— Опусти ножки, я тебя возьму за них, потом отпустишь ручки. — Я подошла еще ближе, как раз под испуганные глаза вверху.
— Ох ты пуси-пуси, — кривляется девчонка. — Сбрасывай свои ножки-ручки-попочки вниз, пока нас здесь не перебили! Быстро!!
Дрожа, Антон спускает ноги. Лора насмешливо наблюдает, как я обхватываю их и осторожно тяну к себе, и вдруг кричит:
— Вниз! Немедленно!
Антон отпускает руки, мы с ним падаем.
— Ладно, вы как хотите, а мне пора, — заявляет Лора, отряхивает сено с одежды и решительно идет к двери сарая.
У меня сразу прорезался громкий голос:
— Подожди, я приехала за вами!
— Если вы тут еще минут пять проваляетесь в припадке радостной встречи, нас точно убьют! Что это за мужик? — Она пнула ногой неподвижного Ладушкина.
— Инспектор милиции.
— Так ты привезла милицию? — с надеждой спрашивает Лора.
— Нет. Только одного его.
— Ты поехала за нами и взяла с собой только одного милиционера, да и то выбрала самого идиота из всех?!
— Он не идиот…
— Только идиот размахивает пистолетом, забыв снять его с предохранителя!
— Не кричи. Утром сюда нагрянет целый взвод спецназовцев.
— Теперь ты убила мента, — шепчет Лоре Антон.
— Я не убила! Я только сломала ему нос. — Она потирает свой лоб, вероятно, то самое место, которым и был сломан нос Ладушкина.
— Что значит — теперь? — интересуюсь я.
Антон тянет меня к себе за руку, я наклоняюсь, он обхватывает меня за шею и доверительно сообщает шепотом:
— Лора убила одного бандита. Насмерть. Он был женщиной.
— Где это? — спрашиваю я тоже шепотом.
— Там. — Указательный палец направлен в угол сарая.
— Не надо смотреть, — предупреждает Лора.
— Нет уж, я посмотрю! — Я решительно иду в угол, на всякий случай сжав в руке пистолет.
Пистолет не понадобился. Анна Хогефельд, она же Вероника Кукушкина, лежит в темном углу, проткнутая вилами. Ее глаза открыты. Меня затрясло.
— А как ты…
— Вилами. Сверху, — кивнула Лора на перекрытие. — Но не сразу. Сначала она бегала за нами по всему хутору! Хочу предупредить, если ты собираешься упасть в обморок!..
— Нет. Я в порядке. А почему ты решила ее…
— Она убила двух охранников и приказала нам ехать с ней. Что ты так смотришь? Да, представь себе, нас охраняли! Отличные тетки были, между прочим! У нее должен быть напарник. Еще просюсюкаем здесь — придется и с ним отношения выяснять!
— Нет напарника, напарник в больнице в коме, — пробормотала я и заметила, как впервые в глазах Лоры появился интерес ко мне.
— Тогда пошли? — Она сдернула висячую лампу и забросила ее на сено вверху. Пока я открывала рот от страха и возмущения, пока крохотный огонек набирал силу, Лора приказала: “Ко мне!” — как собаке, и Антон послушно побежал к ней, и я видела, как крепко-накрепко слиплись их ладошки друг с другом, и только тогда я обрела пропавший голос и закричала:
— Ладушкин!! — и бросилась поднимать его за плечи.
Я и Лора кое-как погрузили постанывающего инспектора на тележку.
— Что с моим лицом? — поинтересовался он первый раз.
— Я разбила тебе нос, — честно призналась Лора.
Больше инспектор ничего не спрашивал. При попытке выбраться из тележки и двигаться самостоятельно он сразу упал в грязь, нам пришлось опять затаскивать его в тележку. Лора ругалась, Антон, кряхтя, держал оглобли, дождь усилился, вода заливала мое лицо, мне очень захотелось пореветь где-нибудь в тепле, в ожидании чашки горячего кофе и больших, добрых, успокаивающих ладоней…
— Не вздумай зареветь, — шепнула мне в лицо Лора. — Антон заведется тогда часа на два.
— Мы можем запрячь в тележку козла! — проявил сообразительность Антон.
Прищурившись, я посмотрела сквозь пелену дождя на дымящийся сарай. Представила, как Ладушкина повезет по городу козел, запряженный в тележку. Как мы втроем будем идти сзади, приплясывая и исполняя скоморошьи танцы. И закатилась хохотом.
— Если ты не успокоишься, придется дать тебе по физиономии, — устало развела руками Лора, подхватила у приседающего от натуги Антона оглобли, дождалась, пока я, икая, подойду, обреченно посмотрела на меня прозрачными светло-голубыми, как прихваченная первым ледком вода, глазами, и решила расставить все точки над i.
— Если тебе нужен этот мужик, — кивнула она на Ладушкина, — сама волоки его к реке. Я отвезу туда Антона на мотоцикле, встретимся на берегу у поваленной сосны, я покажу брод. Кстати, не говори бабушке про вилы, ладно?
— Вилы — инструмент хранительницы очага, — киваю я.
— Вот именно. Если бы у меня было оружие!.. Просила же мамочку, привези пистолет!
— Не оправдывайся, я все понимаю.
— Спасибо, что не читаешь нотаций, не говоришь о шести поколениях проклятых женщин. Кстати, телегу вброд не перетащишь, придется тебе по воде волочь его на себе. Ну? Что топчешься? Подтолкнуть?
Медленно, как привидение, Ладушкин сел и спустил ноги вниз.
— Если он еще раз встанет и шмякнется в грязь, я — пас! — процедила сквозь зубы Лора.
— Коля, — жалобно попросила я. — Не вставай, ты очень тяжелый. Опять свалишься, мы надорвались уже затаскивать тебя в телегу.
— Что с моим лицом? — спрашивает Ладушкин, кашляет и сплевывает сгустки крови.
— О господи! — стонет Лора, дергает за руку Антона и уводит его в дождливую темноту.
— Иди сюда, — попросил Ладушкин, приладил кое-как свое тело на моем плече и стал на ноги. Я присела. Через несколько шагов Ладушкин справился с равновесием, стало легче, и мы потащились к калитке в частоколе.
— Где мы? — спросил он, согнав ладонью с лица дождь.
— Мы на хуторе для послушниц монастыря.
— А где монастырь?
— Там… — Я махнула, не глядя, рукой.
— Зачем я тут? — Ладушкин решил выяснить все до конца.
— Ты потащился за мной, хотя я просила тебя посидеть в гостинице.
— Почему?..
— Ты думал, что я еду за деньгами. — Споткнувшись, я упала на колени. Ладушкин придавил меня сверху. Повозившись, он дернул меня за руку к себе, а когда я ткнулась лицом ему в грудь, ощупал мою голову с тщательностью нейрохирурга. Я терпеливо сняла с волос грязь и тину после его рук.
— Ты моя?.. — Задумавшись, Ладушкин искал слово. Я решила сразу прекратить его страдания.
— Нет! Я не твоя девушка, не твоя жена, не твоя сестра и не твоя мама!
— А почему я тебя чувствую, как себя? Как будто ты родная?
— Это у тебя от очередного сотрясения мозга или пирожков с персиками, ничего страшного. — Я успокаиваю Ладушкина, как могу. — Понимаешь, тогда в банке ты меня очень сильно разозлил. И я скормила тебе свои фирменные пирожки. От этих пирожков… осторожно, кочка!.. — ты проникся мною насквозь. Понимаешь? Правильно, не понимаешь. Никто не понимает, но это факт. Теперь ты везде ходишь за мной, пристаешь, набрасываешься, раздеваешь до пояса, ощупываешь мой бюстгалтер…
— Второй номер, — вдруг замечает Ладушкин.
— Что?
— У тебя второй размер, буква “вэ” и семьдесят! Если я знаю такие подробности, значит…
— Это ничего не значит! — закипаю я. — Ты рассматривал мое нижнее белье на предмет обнаружения в нем записки с картой! Увидел бирку и стал ее изучать!
— Что-то невероятное должно было со мной случиться, если я стал искать карту местности в лифчике девушки, — задумался Ладушкин.
— Да. Тебя замучила жажда наживы! Перестань вспоминать. Расслабься и начни жизнь сначала.
— А как это? — жалобно спрашивает Ладушкин.
— Спроси, куда мы идем!
— Куда… мы идем, черт бы побрал это болото?!
— Мы идем к реке. Встретим детей, перейдем речку, отыщем машину, вернемся очень быстро в Лакинск…
— У нас дети?.. — тупо уточняет Ладушкин.
— Двое.
Все это случилось в ночь со вторника на среду. Вообще-то мы успели добраться в Лакинск к семи двадцати утра среды, и я честно звонила три раза по ноль-два и три раза спрашивала, с кем связаться, чтобы отменили выезд отряда “Собинка”.
— Девочка, — пообещал дежурный после третьего звонка. — Если не прекратишь хулиганить, я привлеку тебя за телефонный терроризм!
Ладушкин вообще перестал соображать, и дышал он теперь только ртом. Но госпитализироваться в Лакинске отказался, поэтому, оставив “Ниву” и мотоцикл Лоры на попечение румяной вязальщицы, мы вчетвером сели в полдень в электричку до Москвы. И до пятницы не знали, что отряд “Собинка” прибыл к догорающему сараю ровно в девять утра, собрал по хутору трупы — двух охранниц в рясах, обгоревшее тело Кукушкиной-Хогефельд и неизвестного мужчины в обломках вертолета на пастбище для коров. После чего объявил инспектора Ладушкина в розыск.
В пятницу к инспектору, отдыхающему с повязкой на лице в полюбившейся ему Пироговке, вернулась память.
Кто не спрятался?..
А я, бабушка и Лора как раз в пятницу перед обедом обвязывали стволы яблонек-трехлеток еловыми ветками (иглами вниз!), чтобы обезопасить их от нашествия мышей под снегом, и укутывали в пластиковые мешки ветки, чтобы спасти от нашествия зайцев по снежному насту. Антон сидел на коленках Питера и слушал рассказ про сказочный город детства Питера и Изольды Грэме. Дымились кучки листвы, из прихваченной первыми утренними морозами травы кое-где выглядывали оранжевые глазки припозднившихся ноготков, с глухим стуком добровольно падали на землю яблоки, которые не удалось снять с высоких веток.
— Я тебя люблю. — Антон обнял Питера и прижался щекой к его свитеру на груди. — Я бы тебя не бросил…
— Мама нас не бросила. Просто все дети ушли за Крысоловом. И мы с Золей тоже.
— Питер, — заметила бабушка, — прекрати развивать у мальчика не правильное отношение к родителям.
— Он про Кенигсберг рассказывает? — уточнила Лора. — Как же, я прекрасно помню это ужасное повествование еще с детства! Пришел Крысолов, и город расплатился за покорное рабство собственными детьми. Ну и бред!
— И я помню. — Я тронула Лору за руку и укоризненно посмотрела в ее холодные глаза. — Попробуй привыкнуть к тому, что твое личное мнение никого не интересует до тех пор, пока ты не научишься рассказывать свои истории и пока не найдутся желающие их слушать!
— Ладно, может, теперь мне откроют великую тайну нашего рода воительниц и расскажут, что же все-таки случилось с несчастными детьми города Кенигсберга?! — Лора рассердилась на мое замечание, глаза потемнели.
— Их всех увел Крысолов, — настаивает Питер.
— Из города ушли только подростки. Только те, которые могли сами, без помощи взрослых пройти несколько километров до ближайших деревень и спрятаться там, — тихо говорит бабушка.
— А я что говорю! — не унимается дедушка, ласково поглаживая темноволосую голову внука.
— Перед приходом в город военных жители собрали здоровых детей от восьми до шестнадцати лет и приказали им ночью бежать из города. Именно бежать, а не идти. В ближайших деревнях разрешено было оставлять восьми-десятилеток, чуть подальше, километрах в десяти, ребят постарше, и так далее, до двадцати километров. В одной деревне нельзя было оставлять больше трех-четырех детей, иначе это бы заметили власти. А города нам родители приказали обходить. — Бабушка, задумавшись, садится на лавочку и смотрит сквозь нас, сквозь сад, сквозь ветреную пятницу начала октября в далекую ночь ее убегающего из Кенигсберга детства.
— Ваша бабушка уже тогда бегала куда лучше меня, — улыбается Питер. — Мы бежали, взявшись за руки. Всем братьям и сестрам приказано было взяться за руки, а одинокие дети держались друг за друга, схватившись за одежду. Когда дети-одиночки уставали, они просто бросали подол платья или курточки своего напарника. А когда я останавливался и начинал плакать, сестра кусала мою руку. От боли я кричал и бежал дальше.
— Сколько тебе было лет? — затаил дыхание Антон.
— Я был почти как ты.
— И ты плакал?..
— Конечно. Вот, посмотри. — Питер вытягивает перед собой руку. На тыльной стороне ладони у большого пальца видны несколько шрамов. — Нам надо было пробежать почти тридцать километров, Золя кусала меня до крови три раза. Она решила, что чем дальше мы убежим, тем лучше. Она была права, только я чуть не потерял тогда по дороге свое сердце, оно почти выпрыгнуло из груди, и изрядно повредился разумом.
— А когда я плачу, Лора всегда смеется, говорит, что все мужчины — слюнтяи! — не выдержал наступившего молчания Антон.
— Заткнись ты, — перебила его Лора и спросила, с трудом подбирая слова:
— А куда вы… куда надо было бежать?
— Мы добежали до богатого литовского хутора, спасибо Изольде, — вздохнул Питер. — Но не сразу. Пришлось отдыхать в стоге. Рука у меня была в крови, Золя оторвала полоску с подола платья и перевязала. Только неудачно получилось, рука потом еще гноилась больше недели. Зато после этого она поклялась научиться врачевать и готовить еду и стала лучшей целительницей из воинов в нашем роду. И отменным поваром… Правильно я говорю, сестричка? — зло спрашивает Питер, и бабушка грустно кивает.
— У меня тоже вся рука была в твоей крови, — шепчет бабушка, я подхожу и прижимаю к груди ее голову, — наши руки тогда слиплись. Я очень боялась выпустить его ладонь… Ты не представляешь, как сильно склеивает ладони кровь…
— Вы бежали, чтобы не остаться в городе, который занимали советские войска? — пытается расставить все точки над i Лора.
— Мы бежали, потому что так нам приказали отец и мать, — поднимает голову бабушка. — Они сказали, что в город придут чужие воины и жить в нем детям будет нельзя. Книги сожгут на площади, королевский замок разрушат, всех заставят говорить на другом языке, забыть бога и поклоняться искусственным идолам.
— Так все и было, — кивает Питер. — Так все и было… На Королевской горе взорвали замок и построили страшилище под названием Дом советов.
— Замок королей? Там жили настоящие короли? — не верит Антон.
— Там жили прусские короли, — демонстрирует свое знание истории Лора. — А мама твоей бабушки работала в замке привратницей. Правильно? — Она смотрит на бабушку.
Бабушка молчит.
— А почему вы не остались жить в Прибалтике? — Лора полна энтузиазма. А мне так грустно — впору зареветь в голос.
— Твоя бабушка вышла замуж за очень перспективного политического лидера и уехала в Ленинград. — Питер перестал злиться и тоже загрустил. — Потом я приехал к ней. Семья, которая нас приютила на хуторе, честно сказала, что до шестнадцати лет они нас выкормят, а учиться отправить не смогут, не на что.
— Мой первый брак, — усмехнулась бабушка. — Очень неудачный вариант трусливого воина-мужчины. А мне было всего семнадцать…
— Ты больше никогда не видел своих папу и маму? — Антон всматривается в близкие глаза Питера.
— Нет, — отвечает Питер.
Антон обхватывает его голову, притягивает к себе и шепчет в ухо:
— Кто тогда учил тебя быть настоящим мужчиной?
— Моя сестра, Золя.
— Сестра… — Мальчик, задумавшись, смотрит на Лору.
— У нее ничего не получилось. Воин из меня никудышный, я рос сентиментальным нервным мальчиком.
— А вот Лора очень упорная, — вздыхает Антон, — у нее может получиться…
— Ничего. Это ничего. Мы ее нейтрализуем.
— Как это?
— Тобой займется Инга. Хвала господу, случаются и среди женщин в нашем роду счастливые исключения. Инга — хранительница очага. Она не будет впиваться тебе в руку зубами, если нужно куда-то бежать. Она просто возьмет тебя на руки…
— Ну и глупо! — вмешалась Лора. — Далеко она пробежит после этого?! Мужчина должен быть сильным, решительным и развитым умственно ровно настолько, насколько это нужно для защиты и нападения.
— Не слушай ее. — Питер отвернул голову Антона, чтобы тот перестал смотреть на сестру. — Послушай внимательно и запомни на всю жизнь. Основное качество, которым мужчина должен обладать, — это снисхождение. Все. Научись проявлять снисхождение к слабостям других, и ты — настоящий мужчина. Ты — король. Научись проявлять снисхождение к самой жизни, к ее неразрешимым загадкам и горестям, и ты — настоящий король.
— Да уж, — фыркнула Лора. — Мне мама рассказывала, как вы учили ее проявлять снисхождение к вашим выходкам и вырабатывать в себе равнодушие!
— Помолчи, — заметила бабушка.
— Почему я должна молчать? Терпеть не могу, когда мужчина садистскими штучками пытается доказать свою правду жизни! А ты что молчишь?! — Лора вдруг набросилась на меня.
— Я?..
— Ты! Это же тебя добрый дедушка Питер учил хрупкости жизни, это же тебе закаливали сердце потерями!
— Заткнись! — повысила голос бабушка. Лора смешалась и села рядом с ней. Тронула за руку.
— Ты сама говорила, чтобы я спрашивала, если чего не понимаю.
— Говорила. Но ты не спрашиваешь. Ты бездарно судишь. Не смей продолжать этот разговор.
— Какими еще потерями мне закаливали сердце? — Теперь я желаю продолжить разговор.
— Я подозреваю, — усмехнулся Питер, — что Ханна с восторгом рассказала своей дочери про урок, который я тебе преподал. С котенком. Белым пушистым котенком с черными лапками. Ты его очень любила. Когда котенок терялся, ты рыдала до судорог, до температуры и приступа астмы.
— Почему я ничего не помню? — Я беспомощно посмотрела на бабушку.
— Потому что я сочла этот урок Питера безобразным и помогла тебе все забыть.
— А я что говорю? Полный садизм! — подвела итог Лора.
— Хватит. — Бабушка встала. — Все идут в дом. Инга, останься.
Оставшись одни, мы молчим. Стукнуло о землю еще одно яблоко.
Последнее время мне стало казаться, что я вообще не владею своей жизнью. Она существует помимо меня, как фильм, который долго не кончается. — Я беру бабушкину ладонь и глажу вздувшиеся вены.
— Я всегда тебе доверяла. Не могу поверить, что ты решала, что мне стоит помнить, что забыть…
— Я не решала. Я тебя спасала. И ты все помнишь. Закрой глаза. Тебе было шесть лет, котенок белый с черными лапками, хвостик — загнутый кончик… Люди многое забывают в своей жизни, если это не боль.
— Я помню котенка… Я помню, что его укусила собака…
— Да. Его погрызла собака, он не мог ходить, ты плакала, и в глазах совсем не осталось жизни, одно безумие. Тогда Питер сказал тебе, что в этой жизни ни к чему нельзя привязываться сердцем намертво. Ты кричала, что уже привязалась, а Питер сказал, что котенок умрет и ты его забудешь через неделю. “Он не умрет!” — кричала ты. “Умрет”, — приговорил Питер. — Бабушка задумалась.
— И что? — Я не выдержала молчания.
— Питер добил котенка.
— О господи…
— Его ошибка была в том, что он говорил с тобой как со взрослой. “Видишь, в этой жизни все недолговечно, береги свое сердце для живого, а не для мертвецов”.
— А я что?
— Ты оцепенела часа на четыре, пока я не напоила тебя отваром, не спела песню.
— Это все?..
— Нет. Через неделю Питер принес тебе другого котенка. Совсем крошечного, он только что открыл глаза. И сказал, чтобы ты всегда помнила о смерти, которая ходит рядом, и не привязывалась намертво ко всему, что любишь.
— Почему он так сделал? Зачем?
— Он только что сам все объяснил. Котенок пару раз терялся, залезал на высокое дерево. Ты кричала, падала в рыданиях на землю, начинала после плача задыхаться, мы вызывали врача… Питер тебя почти вылечил. Когда второй котенок пропал, ты только вздохнула и сказала, что нужно завести кошечку, кошечка не бросает дом.
— Он… Он не имел права так делать! Так поступать со мной. Это моя жизнь!
— Прояви снисхождение. — Бабушка притянула мою руку к лицу и прижалась к ней губами.
— У нас две проблемы. Детей надо устраивать в школу, — начала бабушка.
— Я знаю английский, немецкий и французский, два года изучала латынь и историю христианства, обучена приемам восточных единоборств, стреляю, прыгаю с парашютом, умею водить машину, мотоцикл и катер! Это меня — в школу?! — тут же выразила свою позицию Лора.
— Хорошо. — Бабушка не удивилась. — Чем ты собираешься заниматься в жизни?
— Дотяну как-нибудь до совершеннолетия и пойду учиться в академию военно-воздушных сил США.
Мы с бабушкой, как по команде, начали вертеть на блюдцах пустые чашки. Пришел Питер, забрал чашки с блюдцами.
— Мне еще с тобой повезло, — сказал он бабушке. — Бог миловал, ты не пошла в военные летчицы и даже не стала простым снайпером!
— Оставь нас, — попросила бабушка.
— Могу поспорить, что она решила до совершеннолетия заняться проституцией и изучением реакции своего организма на некоторые виды наркотиков. Чтобы время зря не терять. — Питер старательно собирал салфетки.
— У меня рост метр семьдесят пять, талия — пятьдесят пять, длина ноги почти метр! Я собиралась поискать работу в модельных агентствах! — повысила голос Лора.
— Что я говорил, — кивнул Питер.
— Уйдешь ты или нет? — устало спросила бабушка.
— Оставь блюдце, я покурю. — Лора задержала свое блюдце.
— А по сопатке не хочешь схлопотать? — ласково спросил Питер. — А то давай проверим, как такая всесторонне развитая и в боевом отношении подготовленная пацанка справится со стариком. Учти, опыт усмирения зазнавшихся воительниц у меня отменный! И запомни на будущее. При Антоне не смей засовывать в рот никотиновые соски. Не порть мальчика. Хочешь пососать — иди в уличный нужник и запрись там как следует.
Я во все глаза смотрю на Питера. Он совершенно спокоен, только чуть тренькает чашка в горке грязной посуды у него в руках.
— Питер, тебе вредно волноваться, — улыбается бабушка.
— Да. Если ты не станешь засовывать в рот эту гадость из пачки в твоем рюкзаке и мы не будем драться, то я, пожалуй, пойду спать. Поздно уже. — Постояв рядом с Лорой и выждав полминуты, Питер кивает и уходит.
— Ненавижу зазнавшихся мужиков! — шипит Лора.
— Попробуй относиться к Питеру как к своему дедушке, а не как к мужику, — улыбается бабушка.
— Тоже мне дедушка!..
— Другого нет. Так на чем мы остановились? Так… Тебе не подходит общеобразовательная школа? Хорошо. Предлагаю платный колледж гуманитарно-исторической направленности. Обещаю, что таких, как ты, всесторонне развитых и даже утомленных различными удовольствиями юношей и девушек там предостаточно. Колледж для богатеньких воинов. В свободное время — корты, бассейн или тренажерные залы на выбор. Отдых — в странах Европы для лучшего закрепления языков.
— Это большие деньги, — начала было я, но бабушка махнула рукой:
— Не волнуйся. Ханна оставила много денег. Куда их тратить, если не на обучение детей?
— Много денег? — Я стараюсь не выдать голосом волнения. — Сколько?
— Точно не знаю. И некоторое время будут проблемы.
— Почему? — Я зажмуриваюсь на всякий случай. Так я делала в детстве, когда в фильме должны кого-то убить.
— Потому, что их еще нужно найти.
— Почему мама умерла? — спросил он шепотом, как бы про себя.
— Потому что ее убили, — тут же разъяснила Лора.
— И папу убили?
— И папу убили.
— Зачем?
— Убивают не зачем. — Лора продолжала наставлять брата. — Убивают почему.
— Почему? — шепчет Антон, и я слышу подкатывающие к его горлу рыдания.
— За деньги, конечно, — как само собой разумеющееся, снисходительно объясняет Лора.
— Их ограбили?
— Может быть, еще нет. Но дело к тому и идет. Если не проявить решительности, ограбят уже нас с тобой.
— Кто тебе сказал о деньгах? — не выдерживаю я.
— Неважно. Я знаю, что дело в деньгах. Плакали мечты бабушки о колледже для богатеньких, — потягивается Лора. — Придется мне мыть посуду в кафешках и заочно кончать школу.
— Я тебя люблю. — Антон обнял Питера и прижался щекой к его свитеру на груди. — Я бы тебя не бросил…
— Мама нас не бросила. Просто все дети ушли за Крысоловом. И мы с Золей тоже.
— Питер, — заметила бабушка, — прекрати развивать у мальчика не правильное отношение к родителям.
— Он про Кенигсберг рассказывает? — уточнила Лора. — Как же, я прекрасно помню это ужасное повествование еще с детства! Пришел Крысолов, и город расплатился за покорное рабство собственными детьми. Ну и бред!
— И я помню. — Я тронула Лору за руку и укоризненно посмотрела в ее холодные глаза. — Попробуй привыкнуть к тому, что твое личное мнение никого не интересует до тех пор, пока ты не научишься рассказывать свои истории и пока не найдутся желающие их слушать!
— Ладно, может, теперь мне откроют великую тайну нашего рода воительниц и расскажут, что же все-таки случилось с несчастными детьми города Кенигсберга?! — Лора рассердилась на мое замечание, глаза потемнели.
— Их всех увел Крысолов, — настаивает Питер.
— Из города ушли только подростки. Только те, которые могли сами, без помощи взрослых пройти несколько километров до ближайших деревень и спрятаться там, — тихо говорит бабушка.
— А я что говорю! — не унимается дедушка, ласково поглаживая темноволосую голову внука.
— Перед приходом в город военных жители собрали здоровых детей от восьми до шестнадцати лет и приказали им ночью бежать из города. Именно бежать, а не идти. В ближайших деревнях разрешено было оставлять восьми-десятилеток, чуть подальше, километрах в десяти, ребят постарше, и так далее, до двадцати километров. В одной деревне нельзя было оставлять больше трех-четырех детей, иначе это бы заметили власти. А города нам родители приказали обходить. — Бабушка, задумавшись, садится на лавочку и смотрит сквозь нас, сквозь сад, сквозь ветреную пятницу начала октября в далекую ночь ее убегающего из Кенигсберга детства.
— Ваша бабушка уже тогда бегала куда лучше меня, — улыбается Питер. — Мы бежали, взявшись за руки. Всем братьям и сестрам приказано было взяться за руки, а одинокие дети держались друг за друга, схватившись за одежду. Когда дети-одиночки уставали, они просто бросали подол платья или курточки своего напарника. А когда я останавливался и начинал плакать, сестра кусала мою руку. От боли я кричал и бежал дальше.
— Сколько тебе было лет? — затаил дыхание Антон.
— Я был почти как ты.
— И ты плакал?..
— Конечно. Вот, посмотри. — Питер вытягивает перед собой руку. На тыльной стороне ладони у большого пальца видны несколько шрамов. — Нам надо было пробежать почти тридцать километров, Золя кусала меня до крови три раза. Она решила, что чем дальше мы убежим, тем лучше. Она была права, только я чуть не потерял тогда по дороге свое сердце, оно почти выпрыгнуло из груди, и изрядно повредился разумом.
— А когда я плачу, Лора всегда смеется, говорит, что все мужчины — слюнтяи! — не выдержал наступившего молчания Антон.
— Заткнись ты, — перебила его Лора и спросила, с трудом подбирая слова:
— А куда вы… куда надо было бежать?
— Мы добежали до богатого литовского хутора, спасибо Изольде, — вздохнул Питер. — Но не сразу. Пришлось отдыхать в стоге. Рука у меня была в крови, Золя оторвала полоску с подола платья и перевязала. Только неудачно получилось, рука потом еще гноилась больше недели. Зато после этого она поклялась научиться врачевать и готовить еду и стала лучшей целительницей из воинов в нашем роду. И отменным поваром… Правильно я говорю, сестричка? — зло спрашивает Питер, и бабушка грустно кивает.
— У меня тоже вся рука была в твоей крови, — шепчет бабушка, я подхожу и прижимаю к груди ее голову, — наши руки тогда слиплись. Я очень боялась выпустить его ладонь… Ты не представляешь, как сильно склеивает ладони кровь…
— Вы бежали, чтобы не остаться в городе, который занимали советские войска? — пытается расставить все точки над i Лора.
— Мы бежали, потому что так нам приказали отец и мать, — поднимает голову бабушка. — Они сказали, что в город придут чужие воины и жить в нем детям будет нельзя. Книги сожгут на площади, королевский замок разрушат, всех заставят говорить на другом языке, забыть бога и поклоняться искусственным идолам.
— Так все и было, — кивает Питер. — Так все и было… На Королевской горе взорвали замок и построили страшилище под названием Дом советов.
— Замок королей? Там жили настоящие короли? — не верит Антон.
— Там жили прусские короли, — демонстрирует свое знание истории Лора. — А мама твоей бабушки работала в замке привратницей. Правильно? — Она смотрит на бабушку.
Бабушка молчит.
— А почему вы не остались жить в Прибалтике? — Лора полна энтузиазма. А мне так грустно — впору зареветь в голос.
— Твоя бабушка вышла замуж за очень перспективного политического лидера и уехала в Ленинград. — Питер перестал злиться и тоже загрустил. — Потом я приехал к ней. Семья, которая нас приютила на хуторе, честно сказала, что до шестнадцати лет они нас выкормят, а учиться отправить не смогут, не на что.
— Мой первый брак, — усмехнулась бабушка. — Очень неудачный вариант трусливого воина-мужчины. А мне было всего семнадцать…
— Ты больше никогда не видел своих папу и маму? — Антон всматривается в близкие глаза Питера.
— Нет, — отвечает Питер.
Антон обхватывает его голову, притягивает к себе и шепчет в ухо:
— Кто тогда учил тебя быть настоящим мужчиной?
— Моя сестра, Золя.
— Сестра… — Мальчик, задумавшись, смотрит на Лору.
— У нее ничего не получилось. Воин из меня никудышный, я рос сентиментальным нервным мальчиком.
— А вот Лора очень упорная, — вздыхает Антон, — у нее может получиться…
— Ничего. Это ничего. Мы ее нейтрализуем.
— Как это?
— Тобой займется Инга. Хвала господу, случаются и среди женщин в нашем роду счастливые исключения. Инга — хранительница очага. Она не будет впиваться тебе в руку зубами, если нужно куда-то бежать. Она просто возьмет тебя на руки…
— Ну и глупо! — вмешалась Лора. — Далеко она пробежит после этого?! Мужчина должен быть сильным, решительным и развитым умственно ровно настолько, насколько это нужно для защиты и нападения.
— Не слушай ее. — Питер отвернул голову Антона, чтобы тот перестал смотреть на сестру. — Послушай внимательно и запомни на всю жизнь. Основное качество, которым мужчина должен обладать, — это снисхождение. Все. Научись проявлять снисхождение к слабостям других, и ты — настоящий мужчина. Ты — король. Научись проявлять снисхождение к самой жизни, к ее неразрешимым загадкам и горестям, и ты — настоящий король.
— Да уж, — фыркнула Лора. — Мне мама рассказывала, как вы учили ее проявлять снисхождение к вашим выходкам и вырабатывать в себе равнодушие!
— Помолчи, — заметила бабушка.
— Почему я должна молчать? Терпеть не могу, когда мужчина садистскими штучками пытается доказать свою правду жизни! А ты что молчишь?! — Лора вдруг набросилась на меня.
— Я?..
— Ты! Это же тебя добрый дедушка Питер учил хрупкости жизни, это же тебе закаливали сердце потерями!
— Заткнись! — повысила голос бабушка. Лора смешалась и села рядом с ней. Тронула за руку.
— Ты сама говорила, чтобы я спрашивала, если чего не понимаю.
— Говорила. Но ты не спрашиваешь. Ты бездарно судишь. Не смей продолжать этот разговор.
— Какими еще потерями мне закаливали сердце? — Теперь я желаю продолжить разговор.
— Я подозреваю, — усмехнулся Питер, — что Ханна с восторгом рассказала своей дочери про урок, который я тебе преподал. С котенком. Белым пушистым котенком с черными лапками. Ты его очень любила. Когда котенок терялся, ты рыдала до судорог, до температуры и приступа астмы.
— Почему я ничего не помню? — Я беспомощно посмотрела на бабушку.
— Потому что я сочла этот урок Питера безобразным и помогла тебе все забыть.
— А я что говорю? Полный садизм! — подвела итог Лора.
— Хватит. — Бабушка встала. — Все идут в дом. Инга, останься.
Оставшись одни, мы молчим. Стукнуло о землю еще одно яблоко.
Последнее время мне стало казаться, что я вообще не владею своей жизнью. Она существует помимо меня, как фильм, который долго не кончается. — Я беру бабушкину ладонь и глажу вздувшиеся вены.
— Я всегда тебе доверяла. Не могу поверить, что ты решала, что мне стоит помнить, что забыть…
— Я не решала. Я тебя спасала. И ты все помнишь. Закрой глаза. Тебе было шесть лет, котенок белый с черными лапками, хвостик — загнутый кончик… Люди многое забывают в своей жизни, если это не боль.
— Я помню котенка… Я помню, что его укусила собака…
— Да. Его погрызла собака, он не мог ходить, ты плакала, и в глазах совсем не осталось жизни, одно безумие. Тогда Питер сказал тебе, что в этой жизни ни к чему нельзя привязываться сердцем намертво. Ты кричала, что уже привязалась, а Питер сказал, что котенок умрет и ты его забудешь через неделю. “Он не умрет!” — кричала ты. “Умрет”, — приговорил Питер. — Бабушка задумалась.
— И что? — Я не выдержала молчания.
— Питер добил котенка.
— О господи…
— Его ошибка была в том, что он говорил с тобой как со взрослой. “Видишь, в этой жизни все недолговечно, береги свое сердце для живого, а не для мертвецов”.
— А я что?
— Ты оцепенела часа на четыре, пока я не напоила тебя отваром, не спела песню.
— Это все?..
— Нет. Через неделю Питер принес тебе другого котенка. Совсем крошечного, он только что открыл глаза. И сказал, чтобы ты всегда помнила о смерти, которая ходит рядом, и не привязывалась намертво ко всему, что любишь.
— Почему он так сделал? Зачем?
— Он только что сам все объяснил. Котенок пару раз терялся, залезал на высокое дерево. Ты кричала, падала в рыданиях на землю, начинала после плача задыхаться, мы вызывали врача… Питер тебя почти вылечил. Когда второй котенок пропал, ты только вздохнула и сказала, что нужно завести кошечку, кошечка не бросает дом.
— Он… Он не имел права так делать! Так поступать со мной. Это моя жизнь!
— Прояви снисхождение. — Бабушка притянула мою руку к лицу и прижалась к ней губами.
* * *
После чая я, бабушка и Лора остались сидеть за столом.— У нас две проблемы. Детей надо устраивать в школу, — начала бабушка.
— Я знаю английский, немецкий и французский, два года изучала латынь и историю христианства, обучена приемам восточных единоборств, стреляю, прыгаю с парашютом, умею водить машину, мотоцикл и катер! Это меня — в школу?! — тут же выразила свою позицию Лора.
— Хорошо. — Бабушка не удивилась. — Чем ты собираешься заниматься в жизни?
— Дотяну как-нибудь до совершеннолетия и пойду учиться в академию военно-воздушных сил США.
Мы с бабушкой, как по команде, начали вертеть на блюдцах пустые чашки. Пришел Питер, забрал чашки с блюдцами.
— Мне еще с тобой повезло, — сказал он бабушке. — Бог миловал, ты не пошла в военные летчицы и даже не стала простым снайпером!
— Оставь нас, — попросила бабушка.
— Могу поспорить, что она решила до совершеннолетия заняться проституцией и изучением реакции своего организма на некоторые виды наркотиков. Чтобы время зря не терять. — Питер старательно собирал салфетки.
— У меня рост метр семьдесят пять, талия — пятьдесят пять, длина ноги почти метр! Я собиралась поискать работу в модельных агентствах! — повысила голос Лора.
— Что я говорил, — кивнул Питер.
— Уйдешь ты или нет? — устало спросила бабушка.
— Оставь блюдце, я покурю. — Лора задержала свое блюдце.
— А по сопатке не хочешь схлопотать? — ласково спросил Питер. — А то давай проверим, как такая всесторонне развитая и в боевом отношении подготовленная пацанка справится со стариком. Учти, опыт усмирения зазнавшихся воительниц у меня отменный! И запомни на будущее. При Антоне не смей засовывать в рот никотиновые соски. Не порть мальчика. Хочешь пососать — иди в уличный нужник и запрись там как следует.
Я во все глаза смотрю на Питера. Он совершенно спокоен, только чуть тренькает чашка в горке грязной посуды у него в руках.
— Питер, тебе вредно волноваться, — улыбается бабушка.
— Да. Если ты не станешь засовывать в рот эту гадость из пачки в твоем рюкзаке и мы не будем драться, то я, пожалуй, пойду спать. Поздно уже. — Постояв рядом с Лорой и выждав полминуты, Питер кивает и уходит.
— Ненавижу зазнавшихся мужиков! — шипит Лора.
— Попробуй относиться к Питеру как к своему дедушке, а не как к мужику, — улыбается бабушка.
— Тоже мне дедушка!..
— Другого нет. Так на чем мы остановились? Так… Тебе не подходит общеобразовательная школа? Хорошо. Предлагаю платный колледж гуманитарно-исторической направленности. Обещаю, что таких, как ты, всесторонне развитых и даже утомленных различными удовольствиями юношей и девушек там предостаточно. Колледж для богатеньких воинов. В свободное время — корты, бассейн или тренажерные залы на выбор. Отдых — в странах Европы для лучшего закрепления языков.
— Это большие деньги, — начала было я, но бабушка махнула рукой:
— Не волнуйся. Ханна оставила много денег. Куда их тратить, если не на обучение детей?
— Много денег? — Я стараюсь не выдать голосом волнения. — Сколько?
— Точно не знаю. И некоторое время будут проблемы.
— Почему? — Я зажмуриваюсь на всякий случай. Так я делала в детстве, когда в фильме должны кого-то убить.
— Потому, что их еще нужно найти.
* * *
Этой ночью я сплю в одной комнате с детьми. Затаившись каждый со своими мыслями, мы напряженно прислушиваемся к дыханию друг друга. Первым не выдержал Антон.— Почему мама умерла? — спросил он шепотом, как бы про себя.
— Потому что ее убили, — тут же разъяснила Лора.
— И папу убили?
— И папу убили.
— Зачем?
— Убивают не зачем. — Лора продолжала наставлять брата. — Убивают почему.
— Почему? — шепчет Антон, и я слышу подкатывающие к его горлу рыдания.
— За деньги, конечно, — как само собой разумеющееся, снисходительно объясняет Лора.
— Их ограбили?
— Может быть, еще нет. Но дело к тому и идет. Если не проявить решительности, ограбят уже нас с тобой.
— Кто тебе сказал о деньгах? — не выдерживаю я.
— Неважно. Я знаю, что дело в деньгах. Плакали мечты бабушки о колледже для богатеньких, — потягивается Лора. — Придется мне мыть посуду в кафешках и заочно кончать школу.